Ты сама себе, жизнь, да пребудешь обнова. Вместе с тучей зажгись, где алеются зори. Ну а я – вспоминатель всего небылого — Тебе близок бываю во сне или в горе… Дола не было там – но в долу была смута… И хоть не было фей – а шепталось о фее… В облаках фиолет, но не въяве – а будто… Сон косится на света пустые развей. В пастях ночи пусть тело пугается тела. Пусть найдется лазурь, чтоб судьбу остранить им. А в саду моем торопко зашелестело — Словно кто-то внезапно расстался с безбытьем. Помню девушку я, как вздыхала глубоко, И ответную ласку с лукавым ужимом. И ничем не взяла, кроме смеха и рока, — Но само это нищенство было любимым. Знаю, как закладбищелось это обличье — Но с матерчатой розой пошла в замогилье… Этот свет, эти розы пытаюсь постичь я — И себя в этом свете – и гробы – и крылья. Знаю блеск золотой, что приснился лазори… А бредовые сны – это людям оглодки. Гаснул некогда вечер – и в золото зори Я на лодке поплыл – и остался без лодки. До небес докровились пустые полоски, И безлюдьем становятся мерклые тучи. Что же делать – и мне – и пруду – и березке — С этой вечностью бурой, заразно-гнетучей? Или тайну я в трепетах наших разранил, Если ласками тело твое красноречил?.. Мне и мир наничтожил и наглухоманил, И ему я нагрезил и начеловечил. А воскреснуть – мне надобен шелест тополий, Точно тот, что носился под замершим кровом, И мне надобно спрятанной в звездах недоли, Чтоб ее пережить, не обмолвясь ни словом. Что мне сделать по смерти с собою и светом? Золотиться слезой твоей? Прянуть полетом? Мрак шагает по саду с беспомощным цветом — Мы же были во мраке – и будем еще там!