Горбач помирает не втуне, Предосенье горем калеча. И жизнь у него – из горбуний, И смерть у него – горбоплеча. В дороге, где хмарей заплеты, Он понял чудную примету: Всего-то и вышло работы — С горбиной таскаться по свету. Горбом и плясал он, и клянчил, И думал над старью и новью, Его на спине своей нянчил И собственной выпоил кровью. Покорная тянется шея Ко смерти под самую руку… Лишь горб, нагорбев и болышея, Живет, набирается туку. На время упитанной туши Верблюда он пережил в мире; Тому – все темнее и глуше, Другому – небесные шири. И горб на останки верблюда Грозится своею колодой: «Вставай, долежишься до худа, С моею поспорив породой! Иль доброй те надобно порки? Иль в дреме затерпнули ноги? Иль брал ты меня на закорки, Чтоб сбиться на полудороге? Чего ж утыкаешься в тени? Спины твоей тесны тесноты. Спросил бы тебя, телепеня, Куда меня двинешь еще ты!»