Докарачась до неба, до Божьей чужбины, Не глядела на звезды, бессмертья первины. Не хотела веселья, ни нового тела, Вспоминать не хотела, забыть не хотела. И подумала, глядя в небесные своды, Что в немилых объятьях разгублены годы. Что покорно и верно, припрятавши раны, Целовала те очи, что ей нежеланны. И для них расцветала без чувства и воли, Называла их долей, покорная доле. Не любила так нежно, так ясно и чутко, Что от светлой улыбки не делалось жутко. А теперь поняла, что от Божьего взгляда Уже нечего прятать и прятать не надо. Через гибель открылось, что было таенным, — Правда блещет очами и светится лоном! И душа ужаснулась, что, может, и ныне Он отыщет ее в безобманчивой сини. И протянет ладони к лазорьям-голубьям — И в глазах ее встретится с прежним безлюбьем.