Рыбаки, оробев перед бурей грядущей, И понявши все то, что понятно на свете, Вперекор глубине – бездоходные сети Распинают шатром над иссохшею пущей. «Только олух живет недопевком прилива, Богатеет сбогата, нищеет изнища; Ну а мы понимаем, что жизнь двуречива, Мы умеем из неводов – делать жилища! Бесполезен шатер! Но над миром стожалым Его грива развеяна так долгополо, Что тоскливому веку не будет измола!» — Поясняет бахвал молчаливым бахвалам… Отрекшись от себя, отрекшись от былого, Из своей чужедальности в тутошность вчужен Каждый прежний ловец золотого улова, И ныряльщик во тьму, и покрадчик жемчужин! И ничто их не тешит: им видеть не надо Беломлечную чайку, моллюска-багрянку; И раздувшийся парус для них не отрада, И подобно их время улитке-подранку. Проползает оно в распотешном величье, Где прозрачнее тени, ажурнее ветки. А заслыша вопрос, как же звались их предки, — Вместо отзыва щерят колючки уличьи. Но в ночи никому не чинится обиды, Отворится родник, среди дня незнакомый, — И срываются с губ, зацелованных дремой, Жемчуга-шепотки, янтари-полувзрыды. И в такую-то ночь им не будет пощады, И выходят их мучить их души егозьи — И сновидят себя, как подводные гады, Что бывают собой только в собственной грезе.