Помню иней, со всех заблиставший сторон, И нагрузнувший снег средь ветвистых проплетин, И его безустанный на землю пророн, И обманное чувство, что сам – искрометен. То бугром, то холмом распухал на весу, И деревьям приращивал белую челку, И лепился в глаза, щекотался в носу, И упархивал наземь – и все втихомолку. И я помню тот впалый приземистый дом И за окнами – гарусной пряжи узоры. Я не знал, кто жилец – человек или гном, — Потому что мне вьюга запряла просторы. И коснулся стекла я, свой страх поборов, И ладонь со следом стала сказки украсней: Я коснулся своих и трудов, и стихов, И той няньки, что после сослал в мои басни. И унес я в ладони пугающий след, И пуржился мне снег, весельчак-непоседа. И прошло столько лет, сколько надобно лет, Чтоб себя самого размытарить без следа. И теперь, изболевши отпущенный век, Я хочу подойти к тем же самым воротам, Чтобы землю выбеливал этот же снег И порхал надо мною все тем же полетом. Я глядел бы в окно – я мечтал бы взахлеб — Молодого себя отгребал в заоконьях — И что силы бы прятал горячечный лоб В тех давнишних утраченных детских ладонях!