В одном загробном парке, словно к торжеству Переметенном крыльев ангельских размашкой, Под тенями дерев, которые листву В наследство от земных прияли, вместе с тяжкой Ее душой, хотя и вольной от тягот, На мраморной скамье усохлый Дон-Кихот Задумался о том, что думать мало толку, И свой засмертный взор, который не смелей Размоленной руки, бросает в глубь аллей, Где прошлого следы затерты под метелку. К нему Господь ладони простирает зря И приглашает собеседовать в тумане, Что ангелы, святое знаменье творя, Для гостя порошат. Белее белой ткани, Он прячется от Бога в замогильный мох, Как если б онемел, как если бы оглох. Когда-то крылья мельниц, в вешнюю годину, Ему зарились блеском обнаженных шпаг, А ныне в дланях Бога, что простерты к сыну, Он видит лишь коварный призрачный ветряк; Изверясь, он ухмылку выставил на страже От снов, промашек, выходок и блажей. И не заметит, если ангелы тайком Ему приносят розу, спрянув с небосклона, Дабы ему сказать, что на небе Мадонна О верном рыцаре заботится своем. И вот, когда-то бывший рыцарства зерцалом, — Теперь посланца, и пославшую, и дар — Не хочет видеть он, кто прежде доверял им, А ныне стережется, словно гиблых чар. И ангел склонится в безверия темнице, И поцелует, и шепнет, понизив глас: «И это – от нее!» – и краской загорится, И отлетит. А тот одной косинкой глаз В его воздушный след оглянется сурово И, усомнясь в безверье, умирает снова Той смертью, что рекла, закляв его беду, Такого не будить и к Страшному суду!