В неизлазной чащобе хочу себе дома — Чтоб сплелся из тростин и древесного лома, Чтоб в глубоких ветвях повисал незапугой По-над рысьей норой да змеиной яругой. Я качался бы в лад ветряному навеву — И ласкал бы чужую и хмурую деву. У нее на груди – от зубов моих рана, Мои зубы впиваются цепче капкана, И, влекомые мощью бесстыдной истомы, Переплясчивы вихри и золоты – громы. Зверь взбесился при запахе нашего тела — Что летит к небесам из земного предела; Ну а я среди веток в случайном прогале Вижу звезды, и ночь, и озерные дали! И за Господа принявши глянец лазори, На девичьей груди долежаться до зорей — И приветствовать солнышко приступом воя, Быть живым и не ведать, что значит – живое, И однажды во сне рассмеяться над небом, И с брезгливостью к ближним, к молитвам и требам, Словно плод в глубину ненасытного зева, Прямо к смерти в потемки – да грянуться с древа!