Двенадцать братьев, веря в сны, своей мечтой стучались в стену, А за стеной девичий плач о доле жалобился тлену. И полюбился этот звук, родился домысел о Деве, И самые изгибы уст чертились в гибнущем напеве. Твердили: «Плачет – значит, есть!» – а про другое промолчали, И обкрестили целый свет – его задумчивые дали… Они за молоты взялись, ударили по гулким плитам — И каждый молот в темноте сливается со стенобитом. «Скорее камень сокрушим, скорей поборемся с заклятьем!» — Двенадцатый взывает брат к другим одиннадцати братьям. Без проку оказался труд, натуга мускулов – без проку. Самих себя – своей мечте они отдали на мороку! Ломило грудь, крошило кость, за жилой надрывало жилу… И все, погибнув заодно, в единую легли могилу! Но тени мертвых – Боже мой! – из рук не выпустили молот! Он по-иному, но опять стучит в стены загробный холод… Он ломится, и вторит гром его размаху и паденью! И каждый призрак в темноте сливается с бесплотной тенью! «Скорее камень сокрушим и Девий приговор отменим!» — Рекла двенадцатая тень к другим одиннадцати теням. Но даже им не стало сил, а морок теням не подмога; И тени умерли опять – ведь смерти никогда не много… Ее не много – и не той, какую просят, умирая!.. Исчезла суть – и след заглох – и приняла земля сырая! Но молоты – о Боже мой! – они, наперелом законам, Теперь и сами по себе в застенье ломятся со звоном! Колотят в мрак, колотят в блеск, обмылясь потом человечьим, И каждый молот в темноте слился с небесным бесконечьем! «Скорее камень сокрушим, девичью смерть переморочим!» — Гремя, двенадцатый из них взывал к одиннадцати прочим. И рухнул камень, грянул гром, долину эхом облетая, Но ни Девицы, ни души, а только – пустота пустая. Ни чьих-то глаз, ни чьих-то уст! Ни чьих-то судеб в гулком громе. Был только голос – только он, и не было ни йоты кроме! Был – только плач и только скорбь, и мрак, и страшная примета! Таков уж свет! Недобрый свет! Зачем же нет иного света? Пред грезой, лгавшей наяву, и чудом, канувшим в пустоты, Легли все молоты рядком почить от праведной работы. А ты над пустотой трунишь и не идешь своей дорогой. Тебя не тронет – эта тишь, но ты и сам – ее не трогай!