В закомаре подземной, где ложе из досок, А над ним пустота с каждым часом несметней, Как-то ночью всевечной, для смертного – летней, Зажужжал как бы смерти глухой предголосок. Это попросту пчелы, обсевки заката, Откружились от жизни – к погибельным ульям! Так искрятся нездешьем, зудятся разгульем, Что несносно во тьме их витучее злато. И умерший свои распашные зеницы Прикрывает от блеска ощепком ладони. Тени кучатся вместе, совместно долдоня: «Это пчелы! Я вспомнил – нельзя ошибиться!» И былое открылось кровавым расчесом… Благодарны за память о прожитом лихе — И безбытностью смотрят в приблудные вспыхи, Что бесстрашно резвятся у смерти под носом. И хотят улыбнуться, минувшего ради, Но навеки запрели в своих горевищах, Златолетные блески зазорны для нищих — И теряются в их безответной шараде… Но подходит предел замогильным щедротам, И тонеют во тьме золотые извивы; Промерцали – и кроются за поворотом… Те же смотрят и смотрят, как будто бы – живы…