Жил да был Алкабон. Если был, так уж был! Вывораживал мир из тумана. Пустоту своей жизни волок, что есть сил! Рвался сердцем горячим К тем подкрышьям-чердачьям, Где милела ему Курианна. Он карабкался вверх. Уж дурак, так дурак! В золотистую морочь – уныра! И гляделся во мрак, и вперялся во мрак, Где любовная ласка Улежалась так вязко — Словно сослана с целого мира. Да как стукнется в дверь! Если в дверь, так уж в дверь! Кто стучался – тому и улыбка! Там была Курианна. Кто хочет – поверь… И ко плоти пресладкой Льнуло каждою складкой Легковерное платье-облипка. Полыхали уста! Где грешно, там грешно! Был проворен, как вихорь на жите! С Курианной, с кроваткой – сливался в одно И затискивал хватку, Чтоб ее и кроватку Умыкнуть для навечных соитий. Он ласкал ее тело. Уж верно – ласкал! И его приняла, как могила! Знала страсти раскал, знала страсти оскал, И в своем запрокиде Голосила «изыди», И пугалась любви – и любила… И звонил ей снегирь. Это верно – снегирь! Было все непосильно и ново… Кровь захлынулась вглубь – и расхлынулась вширь!.. Так вживалась на ложе В эти чары и дрожи, Что погибла, не молвя ни слова. А виною – чердак! Это правда – чердак! Из-под крыши – за вечным забвеньем! Небо слышало хохот, земля – только шмяк. Смерть пришла из-за дола, Его душу вспорола, Как мешок с драгоценным каменьем! И песком золотым – это верно, песком! — Что напутствует в миг угомона — Ангелочком, звездою и хлеба куском — И пчелой-медуницей, Этой Божьей ресницей, — Разлетелась душа Алкабона!