Он лазурно глядел, как леса пожелтели, Оттого что глодала их несметь упырья, — И взблеснул золотым – из замирья в замирье — И воснулся в страну полудуш-полутелий. Полюбил на раздолье ту мглу-неберушку, Ту, что навзничь – поет, на коленях – мертвится, А порою – стройнеет, подобно девице, Потерявшей судьбу, как теряют игрушку. «Завязила я душу в сиреневой ветке, Я цветам подарю – лишь сырую дождину… Полюби меня с тем, что усопшие предки Омрачили мой век – но без этого сгину!» И ответил он ей: «Нам безбытье в подмогу! Ибо чище отрада – в ничейной отраде. И слезинкой своей ты приближена к Богу: Так приди – и рази в обоснившемся саде!» — И – разила в уста, и менялась – обличьем — Недоснулые чары, пугливая сказка; И влюбленно приластился к дымкам девичьим, Где и смерть ворожит, и гадается ласка. И привык он к безмерью, прижился к объятью Золотистых темнот и лазурных захмарок — И он умер, послушный тому внебовзятью, Что от траурной ленты досталось в подарок. И, скитаясь в древах, доскитался до гроба. Тени всех отошедших – по-нищему серы — Закопали Снигробка для вечной неверы Во всех ямах огулом и в каждой – особо. Мгла в могилу бросала небесные блестки, И весь мир, уже было содеявшись ложью, Захотел перейти на иные подмостки, В обновленные нети, к другому ничтожью. И хотя был припутан к молочным туманам, Потрясал обессмысленных судеб вериги И поржавленным снился себе шарабаном, Колесящим в нутре у затрепанной книги.