Предисловие

Библия учит нас тому, что именно она привела человека к грехопадению. Многие, начиная с Канта и кончая Опрой, недвусмысленно порицают ее. Мы учим своих детей никогда не пользоваться ею. Она — искажение фактов, заблуждение и бич человечества. Есть лишь немногое, что мы ненавидим больше нее — ЛЖИ.

Хотя, конечно, лжецы — это всегда другие люди, то есть не мы сами. Бывшие любовники, разочаровавшиеся в своих чувствах, обвиняют друг друга в изменах и обмане; избиратели уверены в том, что политики говорят больше, чем делают; верующие винят безбожников, что те ненавидят правду, в то время как атеисты утверждают, что церковники увековечили самую большую ложь в истории человечества. И не важно, какую сторону вы занимаете в этих спорах, потому что главное правило этой игры таково: Я говорю правду, ТЫ своими домыслами сбиваешь меня с толку.

Если отставить в стороне воровство, изнасилования или убийства, ложь, не менее противная людям, — это именно то преступление против морали и нравственности, которое регулярно совершает каждый из нас. Американский психолог Белла де Пауло провела эксперимент, в ходе которого попросила 147 человек в течение одной недели вести своеобразный дневник общения с другими людьми и записывать каждый случай, когда им приходилось вводить кого-то в заблуждение. Результаты эксперимента показали, что, по самым скромным подсчетам, принявшие участие в эксперименте отклонялись от истины в среднем 1,5 раза в день. Другой исследователь, Роберт Фельдман, подсчитал, что люди, которые только что познакомились, успевают приукрасить что-то в своей речи около трех раз в течение десяти минут.

Мы, несомненно, грешим против истины, отвечая «Все в порядке» на вопрос «Как дела?», когда на самом деле нам грустно или плохо. Мы привираем, говоря «Какой прекрасный ребенок!», хотя в душе удивляемся его сходству с каким-нибудь инопланетным пришельцем. Мы готовимся солгать, еще даже не сорвав оберточную бумагу со статуэтки принцессы Дианы (которая, конечно, была сделана в Китае), преподнесенной в подарок нашей тетушкой. Многим из нас приходилось симулировать гнев, печаль, возбуждение и даже говорить «Я тебя люблю», когда на самом деле это было далеко не так. Более того, большинству из нас хотя бы раз в жизни приходилось с энтузиазмом хвалить чьи-нибудь кулинарные «таланты». Мы просим наших детей, чтобы они с улыбкой поблагодарили бабушку за то, что она подарит им на день рождения мыло на веревочке, а иногда даже добавляем строго, что, если они этого не сделают, Дед Мороз ни за что не принесет им подарков на Новый год. «Лгут все, — говорит нам Марк Твен. — Каждый день, каждый час, во сне и наяву, в своих мечтах, в момент радости и даже в момент скорби».

Но мало того что мы допускаем такие вот небольшие исключения из правила о том, что ложь это плохо, подчас мы всецело одобряем ее. Когда врач сообщает овдовевшему мужчине, что его жена сразу погибла на месте аварии, вместо того чтобы сказать правду о том, что последние минуты ее жизни были наполнены мучениями, мы восхищаемся его деликатностью и умением сострадать. Когда тренер футбольной команды в перерыве говорит игрокам, что он верит, что они еще могут отыграться за два забитые в их ворота мяча, даже если он сам уже потерял всякую надежду, мы говорим, что он — несомненный лидер, способный воодушевить кого угодно (по крайней мере, если его команда все-таки одержит победу).

Так же одобряем мы и ту ложь, которая помогает нам стать ближе друг другу. Когда мы говорим «спасибо» кому-то, к кому мы и правда питаем искреннюю благодарность, то это не столько правило хорошего поведения, сколько душевный порыв. Хорошие манеры нужны именно в тех случаях, когда нам приходится сказать что-то, к чему на самом деле мы не очень-то расположены. Мы называем это «белой ложью», ложью хорошего тона; но если бы нас попросили сказать, что именно обеляет ложь, мы очень скоро запутаемся в определениях и противопоставлениях.

* * *

Ложь — явление, которое не стоит на месте, и в последние годы многие ученые, специализирующиеся в различных областях знаний, увлеклись исследованиями ее сложной и неоднозначной роли в нашей жизни. Одни из них наблюдали за поведением детей, пытающихся кого-то обмануть, другие занимались исследованием процессов, происходящих внутри человеческого мозга в минуты, когда человек говорит неправду, третьи сравнивали наше хитроумное поведение с повадками наших ближайших родственников среди млекопитающих. И то, что им удалось узнать, может сильно поколебать наши обыденные представления о неправде. Когда я начал изучать это тему, мне казалось, что человеческая склонность к искажению фактов — не что иное, как небольшая слабость характера, который когда-нибудь должен укрепиться, но оказалось, что именно ложь во многом продвигала вперед эволюцию нашего вида. Я думал, что знаю, как распознать лжеца, но и в этом я ошибался. Я предполагал, что потребность в отклонении от истины — это признак психического расстройства, но обнаружил, что некоторые люди, умеющие хорошо врать, гораздо более уравновешены, чем многие из нас. Я искренне верил в то, что всегда был предельно честен с самим собой, но понял, что это никому не по силам. Я усвоил, что самообман иногда необходим даже более, чем мы привыкли думать, и что он ведет к успеху на работе, хорошему самочувствию и прекрасным отношениям с окружающими. Я понял, что без наших уловок, а то и прямого обмана мы становимся больными, впадаем в депрессию и даже можем сойти с ума.

Проще говоря, ложь не так уж противна нашей природе, а скорее является ее неотъемлемой частью. Способность намеренно вводить кого-либо в заблуждение и распознавать обман — исключительно человеческое свойство, которое играет роль абсолютно во всех наших отношениях. И наверное, невозможно представить человеческое общество или понять самого себя без понимания того, что такое ложь.

В качестве эпиграфа я процитировал Еву, впервые поднявшую перст осуждения в садах Эдема. Но кто же лжец в этой ситуации? Это не Змей. Он всего лишь вдохновляет молодую пару вкусить от запретного плода. И если в этой ситуации кто-то и лжет, то это… Он. Именно Бог говорит Адаму и Еве, что они умрут в тот день, когда нарушат запрет и попробуют яблоко. И однажды они действительно пренебрегли этим запретом, но не упали замертво. Возможно, такая ложь — лицемерный поступок. А если сам Бог не может обойтись без того, чтобы порой отклониться от истины, то способны ли на это мы?

 

Глава 1

Хитроумное животное

Чем наш интеллект обязан обману

В романе Даниэля Дефо «Робинзон Крузо», написанном в 1719 году, главный герой оказывается в одиночестве на необитаемом острове. Выживет ли он, напрямую зависит от его способности к быстрому освоению некоторых технологических навыков, ведь ему необходимо было позаботиться об укрытии, добыче еды и защитить себя от множества внешних опасностей. Крузо вырыл себе пещеру и смастерил примитивные инструменты из камня и дерева. Он охотился, пас диких коз, выращивал кукурузу и даже освоил гончарное дело. В течение первых лет, проведенных на острове, его единственным компаньоном был попугай. Только лишь через пятнадцать лет после кораблекрушения Крузо встретил дикаря Пятницу, которому он помог скрыться от аборигенов с другого острова. Вскоре он научил Пятницу говорить по-английски и обратил его в христианство. Вместе они спасли от дикарей других пленников и начали строить небольшое общество.

Чуть позже историю, в чем-то схожую с историей Робинзона Крузо, изложили ученые, занимающиеся вопросом развития человеческого разума. По их версии, люди развили свою силу и разум в процессе приспособления к окружающей среде, а именно, когда начали использовать привычные для них объекты окружающего мира — камни, например, — в совершенно новых целях, в частности для изготовления орудий труда. Тогда же они научились по-новому владеть своим телом. Со временем путем естественного отбора природа выбрала тех, кто был наиболее приспособлен для выживания, и человеческий мозг начал интенсивно развиваться.

Вполне понятно, почему эта версия нашла горячих сторонников: она представляет нас, людей, как благородный, многоопытный и сильный вид, и мы просто не можем не гордиться этим. Но тем не менее такое положение вещей не дает сколько-нибудь внятного объяснения тому, откуда у нас такие неординарные психические возможности.

Безусловно, человеческий мозг — самое восхитительное творение эволюции, но вместе с тем и самое загадочное. Между полутора- и двумя миллионами лет назад мозг наших предков начал увеличиваться с довольно приличной скоростью. Размер мозга у гоминидов составлял примерно одну треть от размера мозга современного человека. Ученые никогда до конца не были уверены — почему. Мозг поглощает пятую часть всей потребляемой организмом энергии, несмотря на то что его масса сравнительно невелика. Большому мозгу требуется больше пищи, а больше пищи означает больше риска, так что наш разум — довольно опасная роскошь.

Сложно объяснить, почему наш мозг стал больше мозга обезьян. Люди жили с обезьянами в одной и той же окружающей среде, и наши ДНК схожи на 98 процентов, но, тем не менее, в развитии мы оставили приматов далеко позади. Это все равно что наблюдать за близнецами Тоби и Сарой, наделенными абсолютно одинаковыми способностями, и особое внимание уделять их успеваемости в школе. И вот вдруг выясняется, что Тоби ушел далеко вперед: он без запинки отвечает на самые сложные вопросы и блестяще сдает каждый экзамен. Если парень при этом не жульничает, остается только удивляться.

В последние десятилетия появилось новое объяснение происхождения нашего высокого интеллекта — объяснение, в основе которого лежит предрасположенность к обману. Семя этой теории было посеяно ученым, который пришел к выводу, что рассказ о Робинзоне Крузо не принимает во внимание крайне важный момент: наличие других людей.

Николас Хамфри — довольно редкий представитель современного научного сообщества: он один из тех, кого называют универсалами. Несмотря на то что его интерес в основном направлен на изучение функций человеческого мозга, он сознательно не ставит четких границ между различными научными дисциплинами и не имеет склонности проводить мучительную и кропотливую работу в эмпирических исследованиях одной-единственной темы. Его modus operandi [3]Образ действия, метод (лат.).
— совершить вмешательство в определенную область знаний, перефразировать вопрос, который ставили перед собой исследователи данной темы, и предложить смелый ответ на него. Затем он двигается дальше, а его коллеги могут рассматривать гипотезу и подбирать доказательства — что обычно и происходит, — прежде чем прийти к заключению, что Хамфри был прав.

В 1976 году Хамфри, в свойственной ему манере, вмешался в дебаты об эволюции человечества. В статье «Социальная функция интеллекта» он подверг сомнению традиционные представления о том, что человеческий интеллект начал развиваться во время схватки наших предков с природой. По словам Хамфри, мы неправильно поняли историю о Робинзоне Крузо. Мы полагали, что самым сложным испытанием для него было многолетнее одиночество. Но вполне вероятно, что именно появление в его жизни Пятницы сыграло роль спускового крючка для дальнейшего развития его интеллекта. Крузо пришлось научиться (а точнее, переучиться) жить бок о бок с другим человеком: общаться и помогать равному существу. Пятница был невероятно предан и верен ему, но что, если сам Робинзон не был готов доверять своему компаньону? А что, если бы рядом с ним в то же самое время появились дикари Понедельник, Вторник и Среда, не говоря уже о прекрасной дикарке Четверг?

По мнению Хамфри, сложно поверить, что наши предки развили свой интеллект только потому, что им приходилось справляться с проблемами выживания в окружающей среде. Несомненно, изготовление примитивных орудий труда требует определенного уровня развития, равно как и привычка залезать на дерево при появлении хищника, но ни то, ни другое не требует особой изобретательности. Не исключено, что отдельные представители вида могли додуматься до этого случайно, в то время как остальным оставалось всего лишь копировать их действия или поведение. Однако некоторые виды, включая наш собственный, обрели способность предвидеть события и рационализировать свои рассуждения — то есть развили в себе то, что Хамфри назвал «творческим интеллектом». Мы можем «увидеть» события до того, как они произойдут, а потом, если повезет, воплотить их в жизнь. Откуда взялась эта способность к предвидению? Вероятно, говорит Хамфри, она произрастает из проблем, связанных с общественной жизнью в период палеолита.

Группы, в которых жили люди и их непосредственные прародители, в отличие от групп обыкновенных приматов, были гораздо больше и сложнее по своей структуре. Это обеспечивало большую безопасность и сплоченность, но вместе с тем и рождало дух состязательности. Каждый член первобытной общины в целях выживания и процветания полагался на своих соплеменников. Вместе с тем он должен был знать, как перехитрить их, — или, по крайней мере, избежать того, чтобы кто-то перехитрил его самого в борьбе за пропитание или обладание самкой (самцом). В такой ситуации выживание стало сродни соревнованию тактик, в котором приходилось думать на два шага вперед и при этом помнить обо всем, что уже случилось. Это значит, что нужно было иметь неплохую память на лица, чтобы помнить, кто и как поступил с тобой этим утром или на прошлой неделе, кто твой друг, а кто твой враг. В свою очередь, это подразумевало необходимость думать о последствиях своего поведения с другими и о возможном отсроченном влиянии этих последствий. И все это нужно было делать в неоднозначной, непрерывно меняющейся ситуации.

Предположение Хамфри заключается в том, что общественная жизнь требует гораздо большей изощренности, чем обыкновенное приспособление к окружающей среде. В самом деле, ведь деревья не двигаются, а скалы не плетут заговор с целью отнять у тебя пропитание. Когда наши предки вышли из лесов на открытую равнину, навыки их социальной жизни объединились со сложными задачами, поставленными перед ними новой средой обитания, а потому оставалось рассчитывать только на дальнейшее интеллектуальное развитие. Таким образом на свет появился Homo Sapiens.

Именно этой точки зрения и придерживается Хамфри.

* * *

Годами гипотеза «социального интеллекта» была всего лишь противоречивой теорией, для которой многие пытались отыскать доказательства. Статья Хамфри была перчаткой, брошенной биологам, но эта перчатка пролежала на полу нетронутой до 1980 года. Именно тогда Ричард Бёрн и Эндрю Вайтен решили принять вызов. В то время они были молодыми приматологами из шотландского Университета Святого Эндрюса, пытающимися завоевать себе доброе имя в научном сообществе. Поставив перед собой цель подтвердить или опровергнуть смелую гипотезу Хамфри, они сосредоточились на определенном аспекте социального поведения — обмане.

Бёрн и Вайтен изучали различные проявления хитрости в повадках шимпанзе по работам Джейн Гудолл. Во время полевых исследований в Драконовых горах Южной Африки они обратили внимание на наглядные примеры обмана среди павианов. Когда они начали расспрашивать об этом вовлеченных в исследования коллег, то те угостили их порцией схожих между собой историй.

Молодой павиан попадает в опасную ситуацию, вызвав неодобрение нескольких старших особей, в том числе собственной матери, за то, что подрался с другим представителем своей группы. Чувствуя приближение агрессивно настроенных сородичей, он становится на задние лапы и начинает пристально вглядываться вдаль, изучая саванну. Его преследователи думают, что приближается хищник или член другой стаи, и останавливаются посмотреть в том же направлении. Опасности нет, но преследователи слишком сбиты с толку, чтобы вспомнить, зачем они на самом деле пришли.

Две молодые обезьяны активно копают землю, чтобы достать припрятанную ими еду. Когда они слышат, что вожак стаи рядом, то отходят от ямы, почесывая головы и изображая, будто всего лишь слоняются тут без особой цели. Как только вожак уходит, они возвращаются к своему занятию.

Взрослый самец пытается отогнать самку от еды. Вместо того чтобы возмутиться или отступить, самка указывает ему на молодого павиана, безобидно обедающего неподалеку. Самец нападает на юного сородича и, когда тот пытается убежать, начинает его преследовать, в то время как самка возвращается к прерванной трапезе.

Бёрн и Вайтен начали подозревать, что все эти истории — нечто большее, чем просто забавные анекдоты, как полагали их коллеги. Они выдвинули гипотезу, что приматы, в особенности крупные — шимпанзе, гориллы и орангутанги, — великолепные обманщики. Это, в свою очередь, навело их на мысль об эволюции Homo Sapiens. В условиях первобытно-общинного строя чем лучше ты сумеешь предугадать последствия своего поведения, тем больше шансов у тебя на выживание. Следовательно, те, кто неплохо научился вводить в заблуждение своих сородичей, определенно имели репродуктивное преимущество, так как они были первыми во всем, в том числе и в борьбе за пропитание (основное условие выживания).

Это в равной степени относится и к тем, кто научился распознавать ложь, потому что они были готовы к тому, чтобы не быть обманутыми. Эволюционный психолог Дэвид Ливингстон Смит пишет об этом: «…в мире, полном обмана, неплохо бы иметь детектор лжи».

Эволюционная «гонка вооружений» будет развиваться и дальше, потому как вместе с развитием рода людского мы становимся более искушенными и в способах обмана, и в распознавании лжи. Человечество будет эволюционировать в сторону улучшения памяти и тщательного планирования всех своих шагов. Возможно, мы также преуспеем и в утонченной игре размышлений над тем, кто, что и по каким причинам совершит в дальнейшем.

Поначалу Бёрн и Вайтен встретили некоторые трудности с публикацией своих идей. Роль обмана в человеческой эволюции тогда еще не воспринималась как нечто серьезное. Ученые, как и все мы, имеют собственные суеверия, в которых довольно сложно разобраться. Неудивительно, что столь нелестная для имиджа человека разумного теория встретила горячее сопротивление. Если вы верите в то, что наш вид развивался за счет своей технической изобретательности и тяжелого труда, вам будет сложно принять, что эволюция, возможно, основывается на двурушничестве и обмане.

Но естественный отбор не обязательно вознаграждает по заслугам — в качестве стратегии для выживания обман практикуют довольно многие виды. Широконосая восточная змея в случае опасности инсценирует собственную смерть, переворачиваясь на спину и источая зловоние, высунув из пасти кончик языка. Индонезийский мимический осьминог (или осьминог-имитатор) может замаскировать себя под пятнадцать различных морских обитателей, для того чтобы привлечь к себе добычу или защититься от нападения. Самки зуйков при приближении хищников вылетают из гнезда, изображая перелом крыла, для того чтобы отвлечь незваного гостя от своих птенцов. Даже растения умеют обманывать. Зеркальная орхидея, произрастающая в некоторых областях Северной Африки, распускается маленькими цветками, привлекающими потенциальных опылителей. В этих цветках нет нектара, но у орхидеи есть небольшая уловка для соблазнения неосторожных насекомых: она пользуется схожестью с самками ос, опыляющих их. Фиолетово-голубая сердцевина цветка напоминает осиные крылья, а густая полоска длинных красноватых волосков имитирует пух на осином брюшке. Это служит превосходной приманкой для похотливых ос-самцов.

Идеи Бёрна и Вайтена получили новое развитие после выхода книги, которая захватила воображение исследователей не только в области приматологии, но и многих других ученых. Это была книга голландского приматолога Франца Де Вааля «Шимпанзе как политики», впервые опубликованная в 1982 году. В ней дается захватывающее описание меняющихся властных отношений в колонии шимпанзе, содержащихся в датском зоопарке. Сюжет книги можно сравнить со сценарием остросюжетного фильма о гангстерах. Альянсы формируются, распадаются и образуются вновь, отдельные особи подпадают под их влияние, насилие широко применимо, а за соблазнительных самок идет ожесточенная борьба. Де Вааль писал свою книгу как отражение человеческой политической жизни и снабдил ее рядом отсылок к «Государю» Никколо Макиавелли, утверждая, что, «так как люди — лишь твари презренные, не способные удержать свой мир», настоящий политик должен знать, «как быть великим лжецом и обманщиком».

Бёрн и Вайтен были очарованы работой Де Вааля, и в особенности теми сценами, где описываются способы обмана. К примеру, шимпанзе по имени Пьюаст преследует одну из своих соперниц и, когда наконец-то обгоняет ее, делает вид, что сдается. Несколько минут спустя она издалека протягивает руку, будто бы желая предложить дружбу. Обескураженная таким поведением молодая самка приближается к ней, двигаясь нерешительно и озираясь по сторонам с нервной гримасой. Но Пьюаст все-таки настойчиво протягивает ей руку, начиная при этом мягко пыхтеть, — такое поведение у шимпанзе обычно является прелюдией к нежному поцелую. Когда соперница подходит ближе, Пьюаст внезапно делает выпад, хватает ее и начинает неистово избивать. Де Вааль назвал эту сцену «обманчивым предложением мира», и каждый, кто смотрел сериал «Клан Сопрано», поймет, о чем идет речь.

Успех книги «Шимпанзе как политики» дал новый толчок развитию исследований хитрости у приматов, и в 1988 году Бёрну и Вайтену все-таки удалось напечатать свой труд «Макиавеллианский интеллект» (к слову, название им подсказал сам Де Вааль). Они собрали все примеры обмана, которые смогли найти, и разделили их на передразнивание, притворство, утайку и отвлечение внимания.

Основная мысль книги, взволновавшей многих, заключается в том, что разум у людей развился за счет «социальных интриг, обмана и коварного сотрудничества». Наконец настал тот момент, которого Бёрн и Вайтен так долго ждали. Их идеи получили широкое признание не только в области теории эволюции, но и во многих других социальных науках, от психологии до экономики.

Но этого было мало. Хотя Бёрн и Вайтен привели убедительные аргументы в подтверждение тому, что существует связь между разумом и склонностью к обману, подкрепив их примерами из реальной жизни, серьезных доказательств у них не было. Преодолеть этот недостаток помог антрополог из Ливерпульского университета Робин Данбар.

Данбар, так же вдохновленный теорией социального интеллекта по Хамфри, обратил внимание на то, что, хотя у всех приматов довольно крупный мозг по отношению к размерам тела, мозг павианов, живущих в больших группах, развит гораздо лучше, чем мозг мартышек, живущих группами поменьше. Он задумался о возможной взаимосвязи размера мозга и сложности отношений в группе. Если группа состоит из пяти особей, то для того, чтобы успешно существовать в ней, необходимо удерживать в памяти десять различных взаимодействий (внутригрупповых отношений), то есть важно знать, кто с кем состоит в родстве, кто достоин вашего внимания, а кто нет. Это довольно сложно. Но если группа разрастается до двадцати членов, то приходится следить за ста девяноста двумя взаимодействиями: девятнадцать из них будут касаться непосредственно одного члена группы и еще сто семьдесят три — остальных. Как видите, размер группы увеличился всего в четыре раза, в то время как количество отношений, а вместе с ними и интеллектуальный уровень — в двадцать раз.

Для наглядного сопоставления размера мозга животного с размером группы, в которой оно обитает, Данбар начал собирать информацию о приматах по всему миру. В качестве основы для своего исследования он взял размер неокортекса — внешнего слоя головного мозга. Этот слой иногда относят к «мыслительной» части мозга, потому как он отвечает за абстрактное мышление, рефлексию и долгосрочное планирование. Именно такие качества, по мнению Хамфри, были необходимы для того, чтобы справиться с головокружительным круговоротом событий социальной жизни, и именно эта область головного мозга наиболее активно развивалась у приматов — и в особенности у первобытных людей — два миллиона лет назад.

Обнаруженная Данбаром взаимосвязь оказалась настолько прочной, что он с поразительной точностью мог определить размер группы (стаи, колонии) животных, обладая только информацией о типичном для них объеме неокортекса. Он даже пытался подсчитать это значение для людей. По его словам, размер человеческого мозга вполне позволяет определиться с приемлемой для нас социальной группой, то есть с теми людьми, с которыми нам было бы приятно встретиться за чашечкой кофе. Такая группа может достигать примерно ста пятидесяти человек. Вскоре после того, как Данбар получил этот результат, в книгах по антропологии и социологии он вычитал, что средним арифметическим для многих социальных групп (со времен общества, основанного на собирательстве, и до подразделений в современной армии или, например, максимального количества сотрудников в отделе в крупной кампании) является как раз число 150.

Вдохновленный открытием Данбара, Ричард Бёрн, работавший в то время с молодым исследователем Надей Корп, в свою очередь попытался доказать связь между склонностью к обману и размером мозга. Бёрн и Корп изучили описания множества наблюдений за способами обмана диких приматов (стоит отметить, что такие наблюдения стали широко распространены с момента публикации революционной теории Бёрна и Вайтена). Они обнаружили, что частота применения обмана среди представителей вида прямо пропорциональна размеру неокортекса. Разумеется, наиболее хитрые приматы, в том числе и человекообразные обезьяны, обладают самым большим неокортексом, в то время как галаго и лемуры, у которых неокортекс сравнительно небольшой, оказались в самом конце списка. Это подтвердило первоначальную теорию: чем искуснее лжец, тем больше его мозг.

Тем не менее Бёрн даже не пытался измерить влечение к обману у животного, обладающего самым большим неокортексом, то есть у Homo Sapiens. Видимо потому, что нет ни малейших сомнений в том, что этот вид занимает первое место в конкурсе прирожденных обманщиков.

* * *

В середине XIX века Американский музей Барнума в Нью-Йорке устроил необычный аттракцион, на котором были представлены люди и животные с физиологическими отклонениями, в том числе легендарная женщина с бородой, чучело внушительных размеров белого кита и два сиамских близнеца, вызвавшие немало споров. Естественно, выставка стала невероятно популярной; но ее организация и проведение повлекли за собой множество трудностей. Вскоре после открытия выставки Барнум понял, что столкнулся с проблемой, которую современные сплетники окрестили «столпотворением»: выставка постоянно была переполнена из-за неподдельного интереса к представленным диковинкам. Барнум решил не ограничивать время посещения — по залам можно было ходить до самого закрытия, — но распорядился расставить таблички с указанием «Продолжение осмотра». Вдохновленные надеждой на то, что в следующем зале их ждет самое интересное, люди придерживались заданного направления и… оказывались на улице.

Ложь есть неверное утверждение, сделанное с намерением ввести кого-то в заблуждение, — это определение является общепринятым. Если я скажу вам, что Париж — столица Бельгии, то вы вряд ли поверите мне, но и не обвините во лжи. Скорее всего, вы подумаете, что я просто ошибся или подшучиваю над вами. В то же время сказать кому-то нечто противоречащее истине вовсе не является ложью, если сам говорящий думает, что его слова — правда. А потому, если вы уверены в том, что я знаю, что Париж никак не может быть столицей Бельгии, а также в том, что у меня нет желания убеждать вас в обратном (может, я просто пытаюсь засыпать вас на какой-нибудь викторине), то вы точно будете знать, что я лгу.

Как показывает пример Барнума, вы можете солгать и с помощью правды. Более того, человек может солгать даже без намерения обмануть кого-либо. В рассказе Жана Поля Сартра «Стена» действие разворачивается во время Гражданской войны в Испании. Заключенного по имени Пабло Иббиета, приговоренного фашистами к расстрелу, допрашивают о его товарище Рамоне Грисе. Ошибочно полагая, что Грис скрывается у своих двоюродных братьев, Пабло пытается спасти Гриса и говорит, что тот скрывается на кладбище. Ночью Пабло думает о том, что его казнят раньше, чем враги поймут, что он обвел их вокруг пальца. Но с восходом солнца он, к своему ужасу, узнает, что Грис укрывался именно в указанном им месте. Рамон схвачен, а Пабло отпущен на свободу. Уверенный в том, что его ожидает смерть, он попытался обмануть врагов, но невольно сказал им правду.

Ложь — крайне скользкая вещь. Существует бесчисленное множество способов обмануть человека. Мы можем чуть-чуть приврать для того, чтобы немного упростить сложную для восприятия историю, ради защиты какой-нибудь личной информации или чтобы выкрутиться из неприятной жизненной ситуации («В четверг? Нет, в четверг я не могу, у меня вечером занятие по музыке»). Далее следует более серьезная ложь: та, которую мы используем, чтобы скрыть свои проступки или добиться того, чего хотим, — ложь о противозаконных действиях или интригах вокруг высокого поста. Мы используем полную, абсолютную ложь (я говорю вам, что я — полицейский) и неполную, с недомолвками (вы рассказываете мне о своей страстной интимной жизни без упоминания о том, что ваш партнер по акробатическим трюкам — моя жена). Есть ложь, цель которой — вызвать восхищение (например, байки про огромную рыбину, которую вы поймали, но пожалели и отпустили; или чрезвычайно высокое мнение курсанта о своей отваге), и ложь, предназначенная для того, чтобы уберечь кого-то от морального или вполне реального вреда.

Иногда ложь используется даже для развлечения: все мы встречали людей, которые художественно приукрашивают свои рассказы просто потому, что так интереснее слушать. «Я самый страшный лжец, которого вы только встречали в своей жизни. Это ужасно, — говорит Холден Колфилд, четырнадцатилетний герой романа Джерома Сэлинджера „Над пропастью во ржи“. — Если я иду в магазин, чтобы купить там журнал, кто бы ни спросил меня, куда я направляюсь, я всегда отвечаю, что в оперу. Это просто ужасно!»

В этой книге я использую слова «ложь» и «обман» как синонимы, но, тем не менее, между ними есть разница. Джерри Эндрюс, эксцентричный американский иллюзионист, в своей карьере руководствуется принципом никогда не лгать, и это при том, что все фокусы основаны на обмане. Но Эндрюс сумел срежиссировать свои трюки так, что, исполняя их, он всегда говорит правду, даже если при этом пользуется ловкостью рук. То есть он скажет: «Может показаться, что я кладу карту в центр стола», вместо того чтобы заявить просто: «Я помещаю карту в центр стола», перед тем как вытащить эту самую карту из-под шляпы. Такой подход делает исполнение даже самых элементарных трюков довольно сложным, ведь зрители и без того готовы к тому, что будут обмануты, но Эндрюс сознательно ставит перед собой такую задачу, и она окупается успехом.

Обман включает множество способов, с помощью которых легко сбить с толку: это может быть и тембр голоса, и улыбка, и поддельная подпись или даже белый флаг. А вот ложь состоит исключительно из слов и представляет собой особую, вербальную форму обмана.

Действительно, умение людей вводить друг друга в заблуждение, произрастающее, как было сказано выше, из потребностей социальной жизни времен палеолита, было во сто крат улучшено с появлением языка. Предположения о том, когда это могло произойти, разнятся — ученые называют период от пятидесяти тысяч до полумиллиона лет назад, но одно остается бесспорным — с отделением действий от общения для лжи и обмана был сделан колоссальный шаг вперед. Когда не приходится прибегать к действиям (например, чтобы организовать охоту на мамонта), а достаточно просто сказать что-то, что потом другой человек может проверить, а может и не проверить, возможности для обмана не только возрастают, но и становятся… изящнее.

* * *

Чтение историй о том, как приматы обманывают друг друга, вызывает смешанные чувства: с одной стороны — дискомфорт, потому что они наводят на мысль о том, что такое поведение заложено в нас с самого рождения; с другой — изумление изощренным коварством и разумностью этих существ. Подобные чувства в равной степени присущи всем известным откликам о лжи. Мы одновременно шокированы нашей готовностью к искажению истины и впечатлены собственной изобретательностью; пребывая в смятении из-за того, что ложь дается нам слишком легко, мы, тем не менее, понимаем ее необходимость в нашей жизни.

«Ложь — безусловное зло и наше проклятие, — пишет философ XVI века Мишель де Монтень. — Если только мы сможем оценить всю ее тяжесть и опасность, то наверняка поймем, что обманщик заслуживает сожжения на костре более, чем человек, совершивший другое преступление». Еще со времен Августина теологи безапелляционно утверждали, что ложь — страшный грех. Иммануил Кант был просто уверен в том, что нет большей глупости, чем так называемая «белая ложь», поскольку никакая ложь не может быть оправдана ни при каких обстоятельствах.

В свою очередь другие мыслители могли бы поспорить с абсурдным, по их мнению, предположением, что люди могут или должны жить без обмана. «Мир всего один, — говорил Ницше, — и мир этот полон фальши, жестокости, противоречий, лжи и бесчувственности… Обман нужен людям для покорения этой реальности, а потому правда в том, что ложь необходима для выживания».

Оскар Уайльд шутливо предположил, что ложь — неплохой способ преодолеть непроходимую тупость нашей жизни, но и предупреждал, что для этих целей она должна быть изящной и талантливой; в связи с этим он часто сокрушался над тем, что «ложь как искусство, наука и общедоступное удовольствие пришла в упадок».

Кант и Монтень могли бы согласиться с Ахиллесом, героем «Илиады», который говорил: «Ибо я как врата смерти презираю того, кто думает одно, а говорит совсем другое». В «Одиссее» Гомер противопоставляет Ахиллесу героя, который является, по его словам, «лучшим хитрецом среди живых», человека, который умело и горделиво орудует обманом и в битве, и в любви. Согласитесь, его Одиссей более привлекательный и гораздо более живой персонаж.

Спорам о лжи не видно конца. Содержание этих споров может быть абсолютно любым: это и размышления о том, что же мы за существа, и раздумья над тем, что значит быть хорошим человеком, и даже пустая болтовня о всяких слухах. Одно можно сказать с уверенностью: наша способность к искажению действительности врожденная. Ложь сама собой срывается с наших губ. «Пристрастие людей ко лжи, — говорит литературный критик и философ Георг Штайнер, — обязательно для равновесия человеческого сознания и развития общества». Мы все прирожденные лжецы.

 

Глава 2

Первая ложь

Как наши дети учатся врать и почему мы должны радоваться этому

Четырехлетний сын Шарлотты, Том, довольно небрежно относится к правде. Во всех «случайностях» он обвиняет свою годовалую сестренку Эллу, и при этом его ничуть не мучат угрызения совести, особенно в том случае, если он сам виноват в чем-то. Когда Шарлотта слышит из кухни звук бьющегося в гостиной стекла, она точно знает, что увидит, когда подойдет посмотреть, что случилось. На полу, конечно, будут лежать осколки настольной лампы, рядом с которыми будет стоять Том, осуждающе указывающий на Эллу и предлагающий маме разделить с ним свой гнев. И конечно же Элла в это время будет сидеть в другом конце комнаты, не обращая никакого внимания на суету. Тем не менее Том твердо будет настаивать, что именно Элла опрокинула лампу, когда искала свою любимую куклу. Если бы Элла действительно могла ползать с такой скоростью, чтобы успеть скрыться с места преступления, то Шарлотта, может быть, и поверила сыну. «Он так хорошо умеет убеждать, — говорит она мне. — Он поразительно талантливый обманщик».

Должна ли Шарлотта обеспокоиться поведением сына? Пролистывая многотомную литературу по воспитанию детей, вы бы, наверное, пришли к выводу, что должна. Авторы этих произведений призывают родителей к бдительности в этом вопросе. Вот типичный пример, взятый с одного из многочисленных интернет-сайтов, посвященных этой тематике.

«Прежде чем мы обсудим причины, по которым дети начинают врать, необходимо понять, что ложь может быть первым признаком более серьезных трудностей. Влечение к неправде обычно наблюдается на ранних стадиях психических расстройств, связанных с адаптацией ребенка к жизни в обществе, преимущественно таких, как синдром дефицита внимания (СДВ) и кондуктивное расстройство».

В дальнейшем автор тщательно описывает отличия обыкновенного безобидного обмана от более серьезного, вызывающего влечение, при котором ребенок врет «часто и без очевидной причины». В связи с этим Шарлотта действительно могла бы серьезно задуматься: ведь Том обманывает ее почти каждый день. Но когда я спросил, хочет ли она проконсультироваться по поводу этой проблемы со специалистом, она только рассмеялась: «Да он такой же, как я сама».

Весьма лояльное отношение Шарлотты к обманам сына разделяет и автор, написавший эти строки:

«Немного позже (в возрасте двух лет и семи с половиной месяцев) я встретил его в дверях столовой. Глаза его подозрительно сияли, и вел он себя крайне неестественно от волнения. Я вошел в комнату, чтобы узнать, что случилось, и обнаружил, что он пытается достать сахар, что ему делать категорически запрещалось.

Так как его никогда не наказывали, такое поведение определенно не было связано со страхом наказания, и я полагаю, оно было вызвано приятным волнением, сопряженным, правда, с угрызениями совести. Немногим позже я застал его на выходе из той же комнаты с аккуратно сложенным джемпером в руках, и снова его поведение показалось мне странным; особенно это чувство усилилось, когда я, вопреки его заявлению, что все в порядке, и повторяющемуся „Уходи!“, попытался узнать, что же случилось с джемпером. Оказалось, джемпер был испачкан рассолом, а поведение мальчика было самым настоящим, тщательно спланированным обманом. Но так как этот ребенок был воспитан исключительно с упором на его лучшие качества, вскоре он стал правдивым, открытым и отзывчивым — таким, о котором родители могут только мечтать».

Этот отрывок взят из небольшого эссе Чарлза Дарвина, опубликованного в 1877 году под названием «Биографический очерк одного ребенка». История появления этого эссе примечательна. Дарвин, которому было уже под семьдесят, прочитал статью французского натуралиста Ипполита Тэна об этапах психического развития ребенка. Именно она вдохновила его на поиски записок, сделанных в молодости, после рождения первенца Уильяма Эразма, или просто Додди, как его называли домашние. Восхищенный опытом отцовства, Дарвин чрезвычайно интересовался всем, что было связано с его малышом. Сын был ему важен не меньше, чем весь остальной естественный мир. Он конечно же был очень наблюдателен, а потому эссе наполнено любовно подмеченными подробностями, такими как «сияющие глаза» Додди, отбегающего от буфета, в котором спрятан сахар. Дарвин также обращает внимание на первые признаки проявления чувства морали у своего ребенка (малыш все-таки испытывает «угрызения совести»). Но он не судит сына по моральным устоям и не выражает ни малейшего возмущения или гнева из-за того, что тот «тщательно спланировал обман».

Эссе Дарвина было почти полностью проигнорировано исследователями той области, которая в дальнейшем стала называться психологией. Что же касается психологии развития, изучающей стадии эволюции детской психики, то она была плохо разработана вплоть до XX века. Когда и почему ребенок начинает обманывать — этим вопросам почти не уделялось внимание. Во время редких обсуждений этой темы о подобном поведении говорили исключительно как о расстройстве — признаке проявления склонности к чему-то, противоречащему морали. В повседневной жизни мы все еще думаем примерно в том же ключе, и родители редко спокойно относятся к тому, что их сын или дочь начинают врать.

Но если вы вдруг замечаете, что ваш трехлетний ребенок обманывает вас, это не значит, что вы должны погрузиться в неоправданные переживания. Не исключено, что вам следует даже порадоваться этому, как вы радовались первым шагам своего малыша.

Как мы учимся обманывать

Мы начинаем проявлять свою склонность к обману фактически с самого рождения: даже самые маленькие дети активно пользуются чем-то вроде довербальной формы плутовства. В ходе своего исследования Васудеви Редди из университета Портсмута работала с родителями очень маленьких детей. Она обнаружила примеры детского поведения, дополняющие систему, составленную Бёрном и Вайтеном, в соответствии с которой, напомню, ложь делится на передразнивание, притворство, утайку и отвлечение внимания.

Маленькая девочка протягивает руки к своей матери, чтобы та обняла ее, но вдруг резко отдергивает их, смеясь.

Девятимесячный младенец пытается изобразить смех, с тем чтобы окружающие поняли его желание присоединиться к общему веселью.

Одиннадцатимесячный ребенок, которого безуспешно пытаются покормить, внимательно следит за мамой и, как только она отворачивается, сбрасывает со стола недоеденный кусочек тоста.

Самая примитивная форма обмана «имеет место, очевидно, почти одновременно с первой попыткой общения с окружающими», утверждает Редди.

Дети начинают говорить неправду приблизительно с того же времени, как более-менее сносно освоят речь. В период между вторым и четвертым годами жизни их ложь обычно очень проста и служит в корыстных целях: например, для того, чтобы избежать наказания или скрыть какой-нибудь незначительный проступок, как в случае с сыном Дарвина.

Самые маленькие дети, вне всякого сомнения, плохие обманщики. Трехлетний ребенок может сказать «Я ее не трогал» сразу после того, как отец застанет его за шлепаньем сестры. Родитель, который входит на кухню и видит, что его дочь стоит на стуле и пытается дотянуться до полки, на которой лежит шоколад, с удивлением может столкнуться с тем, что ребенок начнет все отрицать. Спросив, зачем она залезла на стул, он услышит в ответ что-то вроде: «Мне надо было достать…» Психолог Джозеф Пернер со смехом вспоминает, как его сын Джейкоб пытался избежать вечернего укладывания в кровать с помощью своего излюбленного приема, который он успешно применял ранее, — он говорил, что очень устал. При этом мальчик не до конца понимал, что в данном контексте его уловка совсем неуместна.

Маленькие обманы маленьких детей существуют для того, чтобы ребенок смог достичь самых простых целей. Такой обман очень быстро вызывает раскаяние. Ложь трехлетнего малыша инстинктивна и спонтанна; она почти бессистемна.

Примерно на пятом году жизни ситуация меняется.

В работе, проведенной исследователями из Университета Питсбурга, родителям и педагогам предложили ответить на вопрос, когда, по их мнению, дети начинают использовать хорошо продуманную ложь — то есть такую, при которой ребенок точно знает, что он обманывает. Ответы были самыми разными. Некоторые матери утверждали, что дети в возрасте пяти с половиной лет еще не способны на такого рода ложь (но при этом никто не стал отрицать, что они вполне могут обмануть и в этом возраста). Как бы там ни было, в основном опрошенные сошлись во мнении, что дети начинают обманывать чаще и делают это лучше примерно в четыре года.

То, что родители чувствуют интуитивно, психологи установили в ходе множества исследований: приблизительно в возрасте от трех с половиной до четырех с половиной лет дети начинают врать с большим энтузиазмом и становятся гораздо более опытными в этом плане. Будучи застигнутым в поисках шоколада, как это описывалось в примере выше, тот же ребенок начнет утверждать, что стоит на стуле для того, чтобы убрать на место коробку с хлопьями. Более того, эта версия хорошо закрепится в детской памяти, и маленький врунишка будет невозмутимо придерживаться ее в схожих случаях.

Виктория Талвар посвятила долгие годы своей профессиональной деятельности наблюдению за тем, как маленькие дети пытаются обманывать. Как ассистирующий профессор детской психологии (Университет Макгилла, Монреаль, Канада), она интересуется тем, когда и как дети вырабатывают в себе чувство хорошего и плохого, и особенно тем, как они учатся пользоваться обманом. Для того чтобы проверить пристрастие к обману, а также готовность ребенка действовать убедительно, она часто прибегала к широко распространенному эксперименту, известному как искушение сопротивления обману, или, менее формально, игра в подглядывание.

Этот эксперимент проводится следующим образом. После того как ребенок знакомится с исследователем и немного поиграет с ним (для установления контакта), ему предлагается игра на угадывание. Его усаживают лицом к стене, исследователь достает какую-нибудь игрушку и просит по звуку догадаться, что у него в руках. Если ребенок угадывает три раза подряд, он получает маленький приз. После простейших звуков (таких, как сирена полицейской машинки или «у-а» «говорящей» куклы) следует звук, трудный для угадывания. Чтобы сбить ребенка с толку, Талвар обычно доставала игрушку, которая не могла издавать никаких звуков, например плюшевого котенка, и при этом открывала музыкальную открытку, воспроизводящую какую-нибудь забавную мелодию. Естественно, ребенок на этом срезается.

И здесь начинается самое интересное. Перед тем как ребенок выскажет свое предположение, исследователь говорит, что ему нужно на минутку выйти из комнаты, прося при этом не подглядывать. Все дети неизменно находят это указание совершенно невыполнимым и, как только исследователь закрывает за собой дверь, оборачиваются, даже не подозревая о том, что их снимает скрытая камера. Когда исследователь возвращается, он специально издает как можно больше громких звуков, чтобы ребенок вовремя успел отвернуться обратно к стене. Конечно же при продолжении игры он с триумфом дает правильный ответ, после чего исследователь спрашивает, подглядывал ли он. Скажет ли ребенок правду или нет?

В большинстве случаев трехлетние малыши сознаются сразу же, в то время как старшие дети отрицают, что подглядывали. Шестилетние игроки используют эту ложь в 95 процентах случаев. Этот своеобразный Рубикон, пролегающий между третьим и пятым годами жизни, можно считать универсальным: похожая модель поведения наблюдалась у американских, английских, китайских и японских детей.

Что же случается с детьми в четырехлетнем возрасте? По словам Талвар, это именно то время, когда они понимают, что другого человека очень просто обмануть. Еще приближаясь к своему первому дню рождения, дети улавливают взаимосвязь между своим поведением и теми действиями, которые оно вызывает. Иногда эта взаимосвязь подтверждается, а иногда нет. Например, по результатам некоторых исследований, девятимесячные младенцы знают, что взрослые, скорее всего, дадут им тот предмет, на который они (младенцы) только что посмотрели и улыбнулись. Ребенок, начинающий ходить, может почувствовать преграду между своими желаниями (хочу пройти в тот угол) и реальной ситуацией (пройти туда мешает большой стул) — и он совершенно точно знает, каким именно возгласом сообщить об этом окружающим. Двухлетние начинают догадываться о том, что у их родителей есть свои чувства и что они, дети, своими действиями могут на эти чувства повлиять. К слову, потом они продолжают использовать эту очаровательную догадку до зрелых лет…

Но то, к чему дети не способны в свои первые годы, то, что им пока не под силу понять, — это конечно же разница между их собственными мыслями и мыслями других людей. Трехлетний ребенок может думать, что шоколад всегда хранится в буфете, но не может догадаться, что это лишь предубеждение, — иными словами, он не понимает, что окружающие могут иметь свою точку зрения на сей счет и положить шоколад в другое место. По мнению маленького ребенка, его собственные мысли аналогичны мыслям окружающих; именно поэтому малыши иногда подходят к родителям и пытаются детально обсудить какое-нибудь телешоу, о котором взрослые даже не слышали. Но примерно в три-четыре года ребенок понимает, что окружающие могут думать независимо от них.

В сказке про Белоснежку злая мачеха одурачивает героиню, прикинувшись безобидной старушкой. Принимая из ее рук наливное яблочко, Белоснежка подвергает себя смертельной опасности. С того момента, как девушка впускает мачеху в чужом обличье на порог, у нее складывается ложное представление о действительности — ведь она не знает, кто на самом деле эта милая бабушка. Причина такого поведения вполне понятна нам, но не трехлетнему ребенку. Мы знаем, что Белоснежке не известно то, что известно нам, взрослым, о коварстве мачехи, и это самая драматическая часть произведения. Тем не менее детям трех лет, как правило, не нравится эта сказка, даже если им нравятся другие истории, которые им читают вслух родители. Им непонятно, почему же Белоснежка разрешает этой коварной женщине войти в дом, когда известно, что она — переодетая мачеха. Они не могут догадаться, что Белоснежка была обманута, потому что пока не видят разницы между своими мыслями и мыслями других людей.

Ученые, занимающиеся психологией развития, используют более формальные методы для изучения человеческих возможностей, в том числе так называемый тест Салли — Энни, разработанный для выявления ошибочных представлений. (Для его проведения, как правило, используют двух кукол.) У Салли есть корзинка, а у Энни коробочка. Помимо корзинки у Салли также имеется небольшой мячик, который она для сохранности кладет в свою корзинку, перед тем как пойти на прогулку. Пока она гуляет, Энни достает мячик из корзинки и прячет в свою коробочку. Где же Салли станет искать его, когда вернется домой? Взрослые конечно же знают, что она прежде всего заглянет в корзинку. Пятилетние дети тоже догадываются об этом. Но вот трехлетний ребенок будет думать несколько иначе. Он укажет на коробочку Энни, в которой на самом деле находится мячик, и совершенно не подумает о том, что у Салли вполне может сложиться ложное представление о ситуации. Этот тест только подтверждает, что до тех пор, пока ребенок не поймет, что окружающие его люди думают независимо, у него и в мыслях не возникнет попробовать их провести. Ведь совершенно нет смысла лгать, когда все вокруг думают о том же, о чем и ты сам.

Большинство детей приобретают то, что психологи называют теорией разума, приблизительно в возрасте от трех до четырех лет. Проще говоря, они учатся угадывать (или «читать») мысли окружающих. Мы пользуемся этим умением каждый день, даже не задумываясь о том, что делаем. Мы оценивающе смотрим на продавца, предлагающего товар, думая, стоит ли ему доверять или нет. Беспокоимся, прикидывая, понравится ли сделанная нами работа начальнику. Когда в кино нам встречается сцена, в которой героиня навсегда уходит от своего возлюбленного, но на мгновение оборачивается, чтобы бросить на него последний взгляд, мы приходим к утешительному выводу о том, что на самом деле она не готова расстаться с ним. Угадывание чужих мыслей стало настолько закоренелой привычкой, что мы наделяем домашних животных разумом, приписывая им исключительно человеческие чувства и переживания. Иногда мы даже одушевляем неодушевленное, называя море коварным или обвиняя солнце в том, что оно совсем не хочет выходить из-за туч.

Важность этой способности станет понятней, если мы попытаемся представить нашу жизнь без нее. В этом нам поможет американский психолог Элисон Гопник.

«Я сижу за обеденным столом. Передо мной маячит кончик запачканного носа, перед которым беспрестанно мельтешат руки… Вокруг меня на стульях расположились непонятные кожаные мешки, укутанные в одежду; они постоянно перемещаются, меняют положение и неожиданно возникают рядом… Наверху у них два темных пятна, беспокойно вертящихся туда-сюда. Большая дырка под этими пятнами наполняется едой, а иногда из нее льется поток звуков. Представьте, что эти мешки внезапно стали надвигаться на вас, звуки, которые они издают, становятся громче, и вы совершенно не понимаете, почему это происходит, не имея возможности ни объяснить их действий, ни тем более предвидеть их».

Само по себе описание, составленное Гопник, — впечатляющий образец того, как человек может «прочитать» мысли. Дело в том, что, работая над этим описанием, она попробовала поставить себя — а заодно нас с вами — на место человека с тяжелой формой аутизма. Людям, страдающим этим расстройством (или его более серьезной формой — синдромом Аспергера) довольно сложно понять то, что мы с легкостью понимаем еще в первые годы жизни: у других людей есть свои мысли и чувства, и каждый из нас обладает собственным взглядом на реальность. По этой же причине аутистам почти невозможно ввести кого-то в заблуждение.

Саймон Барон-Коэн, профессор психологии развития Университета Кембриджа, — один из ведущих мировых специалистов в области изучения аутизма. Он первым обнаружил недостаток способности к «чтению мыслей» у детей, страдающих аутизмом, описав его как «ключевой познавательный дефицит». В ходе обучения в докторантуре он играл с детьми в игру «спрячь монетку», цель которой — выявить симптомы аутизма.

Барон-Коэн садился напротив ребенка и показывал, что у него есть монетка, после чего убирал руки за спину, чтобы малыш не догадался, в какую руку он ее спрятал. Ребенок должен был угадать, в какой руке находится монетка. Затем они менялись ролями.

Большинству детей в возрасте от четырех лет и старше играть было легко и весело. Но только дети с аутизмом никак не могли понять правила игры. Они перекладывали монетку из руки в руку на виду или же предлагали исследователю отгадать, где монетка, совсем не сжимая кулаков, а просто протягивая ему открытые ладошки. Совершение таких простых ошибок объясняется тем, что аутисты не могут уследить за ходом мыслей другого человека. Сама идея того, что кто-то пробует обмануть их, скрыть от них что-то, приводит их в изумление.

Такая невинность оставляет детей-аутистов незащищенными. Барон-Коэн описал случай, произошедший с мальчиком, страдающим синдромом Аспергера. Ребята, с которыми он играл во дворе, попросили его показать им свой кошелек. Мальчик без колебаний достал его и был шокирован тем, что дети убежали, прихватив кошелек с собой.

Отсутствие склонности к обману подчас вызывает некоторые проблемы, связные с этикетом: например, аутист может сказать вам, что ему противна ваша футболка. «При этом он совершенно не хочет обидеть вас, — говорит Барон-Коэн. — Он просто говорит то, что думает, и для него было бы новостью узнать, что кто-то поступает по-другому».

Несмотря на то что с возрастом аутисты начинают лучше разбираться в людях, они на всю жизнь сохраняют своеобразный взгляд на мир. Барон-Коэн вспоминает случай, когда студентка-выпускница с синдромом Аспергера подошла к нему и сказала: «Я только что узнала, что люди не всегда говорят то, что думают. Как же вы тогда определяете, верить их словам или нет?» Открытие, к которому пришла эта девушка, маленькие дети обычно делают в возрасте четырех лет, дразня друг друга на игровой площадке.

Безусловно, любое «чтение мыслей» не всегда точно, и именно поэтому люди не всегда успешно обманывают друг друга. Никто из нас и близко не подобрался к разгадке того феномена, который американский писатель Филип Рот назвал «ужасно важные дела „других людей“». Феномен этот заключается в следующем: мы достаточно хорошо научились выстраивать сложные умозаключения о мотивах действий тех, кто нас окружает, но мы делаем это неумело, а потому и допускаем ошибки.

Большинство смешных и неловких ситуаций в жизни случается именно из-за того, что мы неверно истолковываем поступки других людей. Главная героиня романа Джейн Остин «Эмма» неправильно воспринимает повышенное внимание мистера Элтона к своей подруге Хэрриэт, в то время как самое простое объяснение его действий оказывается самым верным: он имеет на нее виды.

Но такого рода ошибки могут привести и к трагедии: король Лир не видит ни искренней любви в словах Корделии, ни холодного расчета в признаниях других дочерей. Подобные ситуации — не редкость в нашей жизни. В связи с этим вспоминаются слова все того же Рота: «Факт остается фактом: если ты всегда правильно понимаешь других людей, то это не значит, что ты живешь полной жизнью. А если иногда ошибаешься — то уж точно не заскучаешь. Ошибка за ошибкой, и после долгих рассуждений — еще одна ошибка. Именно это дает нам полное право говорить, что мы живы».

Несмотря на то что никто из нас не достиг совершенства в умении угадывать мысли окружающих, некоторым людям это дается гораздо легче, чем остальным. И чем больше они преуспевают в этом мастерстве, тем более опытными обманщиками становятся. Когда Том видит, что Шарлотта идет в комнату, он уверен, что она спросит, не он ли разбил лампу. У него почти нет сомнений, что, указав на свою сестру, он отведет от себя подозрение. Если вы хотите убедить меня, что вы — Мария Румынская, то вам прежде всего придется подумать о том, как, по моему мнению, она должна себя вести. Если пятнадцатилетняя девушка захочет убедить родителей, что она не курит травку, то ей придется придумать очень веский аргумент, способный их успокоить. Поэтому можно сказать, что плохой обманщик — тот, кто плохо угадывает мысли других людей. (Представьте ситуацию, в которой человек говорит вам до смешного очевидную ложь, и вы поймете, о чем я.)

А вот превосходные обманщики умеют потрясающе точно чувствовать характер человека. Вспомните Яго, постепенно усиливающего гнев Отелло, или Билла Клинтона, известного в качестве крайне убедительного лжеца и вместе с тем невероятно тонкого политика, которому не было чуждо чувство сострадания.

Помимо угадывания мыслей, составляющими зрелого обмана являются еще две ключевые умственные способности. Одна из них — то, что психологи называют «исполнительной функцией», то есть речь идет о ступени интеллектуального развития, включающей в себя обдумывание дальнейших шагов, составление стратегии и поиск мотивации для своих действий. Несмотря на то что термин «исполнительный» имеет в психологии свое значение, отличное от обычного понимания этого слова, это именно те способности, которые дают людям возможность активно развиваться, делать успешную карьеру, управлять большой организацией или решать сложные инженерные проблемы. Четырехлетний ребенок, делающий первые шаги в мире обмана, должен следить за двумя параллельно протекающими психическими процессами: он должен поставить перед собой цель и продумать, как можно ее достичь с помощью обмана, но в то же время до конца придерживаться разработанной версии, чтобы ни словом, ни делом не выдать себя, то есть не допустить того, чтобы что-то отразилось на лице, во взгляде или в разговоре. Иными словами, ему приходится совмещать живость ума и быстроту реакции с физическим и эмоциональным самоконтролем.

Стоит отметить, что ребенок, успешно вводящий окружающих в заблуждение, как правило, демонстрирует креативность интеллекта — в первую очередь своим умением придумывать альтернативные версии развития событий. Даже самая простая ложь нуждается в воображении. Том должен представить, как Элла ползала по комнате и нечаянно задела лампу, даже если на самом деле она все время тихонько сидела на диване. Во время игры в подглядывание наиболее продвинутые дети с легкостью находят объяснение своей прозорливости. Виктория Талвар вспоминает, как мальчик из Канады попытался рационально объяснить свою догадку. Он заявил, что понял, что за его спиной мячик, только по мелодии музыкальной открытки, потому что «она звучала скрипуче, как футбольные мячи в спортзале». Потрясающая попытка увести мысли исследователя в сторону!

Обманывать сложно. Дети, которые только-только начинают осваивать это искусство, должны, во-первых, ясно представлять, что произошло на самом деле, а во-вторых, придумать другую, достаточно правдивую версию события. Мысленно сравнивая обе версии, ребенок излагает одну из них — лживую, — заранее просчитывая возможную реакцию со стороны слушателей. Поразительно, что четырехлетние дети справляются с этим. Так что если вы поймаете вашего ребенка на том, что он попытался обмануть вас, то вполне можете быть в восхищении.

Как мы учимся не обманывать

Вы, конечно, можете восторгаться хитростью трехлетнего малыша, но это не значит, что вы должны поздравить его с тем, что он научился врать. В таком возрасте ребенок может обманывать довольно часто, проверяя на практике свои изумительные новые способности. Позже, в течение первых школьных лет, когда дети ежедневно сталкиваются с тем, что Талвар называет социальным откликом, число обманов, как правило, снижается. В классе или на игровой площадке они начинают понимать, что, несмотря на все свои преимущества, ложь дается довольно большой ценой, ведь если врать часто, то можно потерять доверие со стороны учителей или друзей или, что еще страшнее, стать непопулярным.

Несомненно, это крайне важно понять, и, думаю, это актуально не только для детей, но и для взрослых. Всегда говорить правду — эффективная политика, и в большинстве случаев она работает. Конечно, для биосоциальных существ, коими мы с вами являемся, это довольно сложная задача, но, по точному замечанию Авраама Линкольна, «мы не можем обманывать всех и вся постоянно».

Сэр Томас Браун, английский мыслитель XVII века, предложил сравнить правду и ложь, неизменно контрастирующие друг с другом. В качестве примера он привел цитату из Макиавелли:

«…И настолько сильна Империя Истины, что имеет власть и в аду, где черти ежедневно вынуждены вкушать ее дары. Правда в Морали, ибо, невзирая на все их уловки, они не лгут друг другу, понимая, что всякое общество держится на истине, и даже в адском пекле без нее не обойтись».

Если итальянец хотел напомнить нам, что обман вездесущ, а потому властителям просто необходимо его использовать время от времени, то Браун посмотрел на его слова с другой стороны. Неужели не поразителен тот факт, что истина настолько могущественна? Даже черти в общении между собой полагаются на нее, так как «всякое общество держится на истине». Основная мысль Брауна заключается в том, что наша антипатия к обману происходит не от Богом данной морали и не от прирожденной тяги к истине, а скорее от необходимости в общественном развитии. При совершении выбора соврать или нет почти не имеет значения то, откуда человек черпает свои силы — от Бога или от дьявола. Мы говорим правду потому, что она устраивает нас. Но в то же время, когда мы говорим, что она нас устраивает, мы лжем.

Большинство детей и дома и в школе инстинктивно усваивают то, что мы можем назвать «законом Брауна». Лишь немногие остаются глухи к нему, и, вероятно, они движутся в неверном направлении. Если ребенок упорно продолжает обманывать и делает это все чаще и чаще, то такое поведение может послужить признаком более глубокого недомогания: не исключено, что таким образом он пытается преодолеть чувство разочарования, привлечь к себе внимание или справиться со сложной жизненной ситуацией. «Частая ложь сродни симптомам болезни», — утверждает Виктория Талвар. К примеру, дети, родители которых разводятся, могут использовать ложь для установления контроля над ситуацией, без которого они чувствуют себя потерянными и беспомощными.

Если ложь стала вредной привычкой у семилетнего ребенка, то, как правило, она остается у него и на протяжении последующих лет, перерастая уже в привычку зрелого человека. По словам доктора Нэнси Дарлинг из Университета Оберлин (штат Огайо, США), специализирующейся на моральном развитии детей среднего школьного возраста, ложь делает ребенка более стойким в некоторых ситуациях. Но ложь порождает ложь. Если она помогает ребенку выпутаться из сложной жизненной ситуации, то он наверняка захочет еще раз прибегнуть к ее помощи. Но в то же время потом ему понадобится очередная ложь, цель которой на этот раз — скрыть или по крайней мере загладить последствия своих предыдущих обманов. Ведь не секрет, что одна-единственная неправда дает огромный импульс для дальнейшего искажения действительности.

Когда вы по колени увязли во лжи, самый простой выход — попытаться преодолеть свою пагубную страсть, вместо того чтобы пробовать выйти сухим из воды. До тех пор пока вы это не поймете, ложь, конечно, поможет вам держаться на плаву, но не более того. Таким образом, если ребенок полностью полагается на ложь, ему сложно будет поменять свое отношение к жизни. «Самое время поймать лжеца — до достижения ребенком восьмилетнего возраста», — говорит Канг Ли, профессор Университета Торонто и директор Института детских исследований.

Чем раньше ребенок поймет ту опасность, которую несет в себе ложь, тем лучше. Вопрос о том, как дети учатся не врать, заслуживает не меньшего внимания, чем вопрос об их первых шагах в мире обмана. Более того, он вызывает не меньше споров. Нуждаются ли дети в строгих моральных наставлениях и серьезных наказаниях за ложь или же родителям стоит дать им шанс разобраться самим в себе?

В 2009 году Виктория Талвар изучала развитие морально-этического поведения детей по всему миру. После поездки в Китай и Таиланд она по совету приятеля своего друга посетила несколько школ в Западной Африке, администрация которых была рада тому, что их ученики примут участие в ее исследованиях. В первой школе — назовем ее школа А — придерживались правил, хорошо известных всем, кто учился в общеобразовательных учреждениях Великобритании или Канады: за дисциплиной строго следят, но у этой строгости есть разумные пределы; в качестве наказания за проступок ученику объявляется выговор, или же его лишают каких-либо привилегий, или просто оставляют после уроков; телесные наказания не применяются ни в коем случае.

Когда Талвар посетила вторую школу, находящуюся неподалеку, она, к своему удивлению, столкнулась с совершенно противоположными методами. В этой школе — школе В — применяли драконовские меры по поддержанию дисциплины, неотступно следуя традициям, заложенным французскими колонизаторами еще в первой половине XX века. Детям приходилось подстраиваться под строгий поведенческий кодекс, в соответствии с которым за проступки назначались суровые, иногда даже жестокие наказания. В частности, неправильный ответ на уроке карался подзатыльником. Телесные наказания входили в обязанности одного из школьных служащих, которого Талвар про себя назвала «приставом». Он постоянно ходил из класса в класс, спрашивая учителей о поведении учеников. Дважды в день тех, чьи имена называл учитель, «пристав» выводил на школьный двор и на глазах у других детей колотил деревянной дубинкой. В ряду наказуемых деяний были несданная домашняя работа, забытый дома карандаш и — наиболее серьезный проступок — ложь. Учителя этой школы пренебрежительно отзывались о подходе к дисциплине в школе А, который они называли безнадежно слабым. Они искренне верили в то, что именно их методика благоприятно сказывается на воспитании честности в детях.

Важно отметить, что в школах, исповедующих разное отношение к дисциплине, учились дети из одной социальной среды. Иными словами, Талвар очутилась в почти идеальных условиях для изучения того, как различные моральные требования сказываются на склонности детей к обману.

Обе школы с радостью приняли ее; и каждая была в высшей степени уверена в моральной стойкости своих учеников.

Вместе со своим частым соавтором, Кангом Ли, Талвар начала работать с детьми в возрасте от трех до шести лет, учениками обеих школ. Она провела игру в подглядывание, используя как легкие для угадывания предметы, так и мягкие игрушки в комплекте с музыкальной открыткой. В своем номере в отеле она прослушивала записи, сделанные ею по ходу игры, и вскоре заметила кое-что поразительное. В отличие от всех детей, с которыми она когда-либо работала раньше, дети из школы В обманывали более последовательно и убедительно.

Заинтересованная, Талвар решила еще раз провести игру в подглядывание и на сей раз проанализировать каждую мелочь. Первой сногсшибательной новостью стало то, что дети из школы В очень долго не решались подсмотреть, что за игрушка лежит у них за спиной, когда она выходила из комнаты. Как правило, ребенок выжидает не более десяти секунд, и дети из школы А вели себя именно так. Но дети из школы В ждали гораздо дольше — почти целую минуту — и только потом нерешительно оборачивались. Возможно, их учителя могли бы гордиться таким результатом как доказательством действенности их метода, если бы не одно «но». Самым удивительным открытием Талвар стало то, что абсолютно все дети из школы В, независимо от возраста, прибегали к обману. Готовность, с которой они это делали, никак не связана с социальной средой, из которой они вышли, и это косвенно подтверждается тем, что дети из школы А показали результаты, идентичные результатам исследований в школах Северной Америки и Европы.

Маленькие дети, как правило, очень быстро сознаются в том, что подглядывали, или же придумывают настолько неправдоподобные отговорки, что их ничего не стоит раскусить. (Талвар рассказывала мне: «Когда я спрашиваю у трехлетнего ребенка, как он узнал о том, что у него за спиной лежит мячик, то обычный ответ: „Я его видел“».) Помимо хитрости, хорошая ложь нуждается в превосходной физической и эмоциональной организации. Ребенок должен контролировать свои эмоции и действия, чтобы не выдать себя глупой улыбкой, блеском глаз или дрожащим голосом. Как вы понимаете, эти навыки улучшаются с возрастом. Трехлетние малыши начинают путаться в своих рассказах и иногда даже смеются над собственными выдумками, в отличие от пятилетних детей, способных невозмутимо изложить более-менее правдоподобную историю (лживую, конечно).

Такая модель поведения прослеживалась у учеников из школы А, в то время как ученики школы В оказались на удивление талантливыми обманщиками. Все — и трехлетние, и шестилетние дети — с возмущением отрицали, что подглядывали, уверенно придерживаясь стройной линии доказательств. Более того, старшие дети поначалу выдавали неверный ответ, дабы создать ощущение того, что их догадка — результат сложных последовательных размышлений и отчасти интуитивен: «Сначала я подумал, что это напоминает мобильный телефон. Но я точно знаю, что в школе ими пользоваться строго запрещено. Поэтому это должно быть что-то другое… наверное, какое-нибудь животное…» Согласитесь — очень искусное представление. Без определенного уровня смекалки, креативного мышления и актерского мастерства обмануть так вряд ли возможно.

В начале девяностых Талвар под руководством Эндрю Вайтена училась в шотландском Университете Святого Эндрюса. Главное, что она поняла из работ своего учителя и его коллеги Ричарда Бёрна, — это то, что ложь является неизбежной частью общественной жизни и что дети считают обман лучшей стратегией, способной помочь им в адаптации к социальной среде. Бёрн и Вайтен, основываясь на своих наблюдениях, утверждали, что именно самые молодые или самые одинокие обезьяны чаще всего используют тактику обмана. Современный философ Сиселла Бок предположила, что дети привыкают врать ради защиты от множества не самых приятных факторов, играющих роль в жизни взрослых. «Слабый не может быть искренним», — говорит французский писатель и философ-моралист XVII века Франсуа де Ларошфуко. Постоянно напоминая о наказании за ложь, родители и учителя могут вынудить детей к активному сопротивлению, способному привести к различным непреднамеренным последствиям.

Дети из школы А хорошо понимали, что в их случае наилучшая тактика — почаще говорить правду и лишь изредка прибегать к обману. Они знали, что неправда может доставить им неприятности, но не очень значительные. А дети из школы В, напротив, выстраивали свое поведение в соответствии с тем, что Талвар описала как «карательную обстановку», в которой самозащита находится в приоритете. У них не было сомнений в том, что именно правда зачастую приводит к наказанию. Однако они не упускали из виду и то, что даже самая маленькая ложь может повлечь за собой болезненные меры. Поэтому они привыкли, даже в трехлетнем возрасте, делать ставку на обман, руководствуясь такой логикой: «Если лучше соврать, чем попасть в неприятную ситуацию, то обман надо сделать правдоподобным». К этому Талвар добавила: «Если у тебя неприятности из-за мелочей, то эти мелочи вполне могут привести и к более серьезным последствиям».

В школе В строгий, но эффективный подход к воспитанию, основанный на порядках, заложенных еще католическими миссионерами, предполагал привитие детям честности. Исследование Талвар показало, что такой порядок не смог избавить школу от лжи. Скорее наоборот: он помог воспитывать умелых маленьких обманщиков.

Как мы узнаем, когда нам необходим обман

Дети получают от родителей довольно противоречивые сведения о лжи. С одной стороны, их учат, что ложь — это плохо, с другой — просят не говорить бабушке правду о том, что шарфик, который она подарила на Рождество, так и остался ненадеванным. Дети видят, что в таких случаях родители всецело одобряют их обман, и, соответственно, стараются придерживаться именно такой линии поведения. Будучи очень наблюдательными, они также замечают и особенности поведения родителей, когда те разговаривают по телефону с работником социологической службы, проводящим опрос, или со знакомым, задающим неуместные вопросы. Когда дети вырастают, они начинают понимать, что ложь одновременно и неправильна, и необходима.

В одном из экспериментов Виктории Талвар ребенок получает подарок, который поначалу кажется какой-нибудь игрушкой, но на деле, после снятия красивой обертки, оказывается кусочком мыла. Подавляющее большинство семилетних детей открыто выражают свое неудовольствие по этому поводу. Но если повторить этот же эксперимент с одиннадцатилетним ребенком, то он, скорее всего, обманет, сказав, что подарок ему очень нравится. Поэтому справедливо утверждать, что в контексте взросления ребенка большее значение приобретает вопрос не как обмануть, а когда обмануть.

Нэнси Дарлинг на протяжении двадцати лет наблюдала за подростками во многих странах, в том числе на Филиппинах, в Чили, Италии и США. В любом обществе практически все подростки во время интервью признавались в том, что обманывают дома. Их ложь, как правило, распространяется на такие темы, как романтические отношения, алкоголь, вредные привычки либо нарушение правил о том, когда и с кем им позволяется гулять. В то же время большинство подростков не отрицали важность и необходимость честности и говорили, что у них установились доверительные отношения с родителями. Однако истинные границы доверия они смогли оценить лишь в ходе беседы с исследовательницей. «Многие были удивлены, — рассказывает Дарлинг, — потому что не думали о себе как об обманщиках».

Как и у большинства из нас, у подростков весьма неоднозначное отношение ко лжи и обману. С одной стороны, они обманывают исключительно в личных интересах — чтобы избежать наказания или укрепить свою репутацию в глазах окружающих, с другой — оберегая родителей, ведь правда может их лишний раз расстроить. Родители в свою очередь понимают причину обмана и тактично стараются не вмешиваться в ту или иную область жизни своих детей, о которой им не стоит слишком много знать. Дарлинг приводит в пример собственного сына: «Он не врет мне о своей половой жизни, хотя бы потому, что я о ней не спрашиваю».

В школе, как и дома, в некоторых ситуациях ложь является наиболее приемлемой политикой. К примеру, клеймо ябеды и стукача — довольно распространенное явление, способное поставить детей в нелегкое положение, когда они пытаются балансировать между конфликтующими обязательствами перед учителями, родителями и сверстниками. Классический эксперимент, проведенный в 1969 году в одной из старших школ Америки, описывает всю тонкость неоднозначного поведения в подобной ситуации. Во время урока истории учителя просят выйти из класса, чтобы ответить на некий крайне важный телефонный звонок. Один из учеников поднимается со своего места, подбегает к учительскому столу и хватает горстку мелочи, лежащую на видном месте. «Как вам это?» — с вызовом говорит он, возвращаясь на место. Другие ученики не знают, что воришка играет роль, заранее согласованную с исследователями.

Этот сценарий повторили в двух разных классах, и оба раза роль возмутителя спокойствия играли совершенно разные ученики. В первом случае это был подросток-лидер, которого одноклассники не раз выбирали в школьный совет. В другом классе главная роль досталась школяру, не пользующемуся доверием. После того как произошли оба инцидента, подростков-свидетелей опрашивали психологи, вызывая к себе как группами, так и по отдельности. Им задавали три вопроса: «Знаете ли вы, что с учительского стола украли деньги? Видели ли вы, кто это сделал? Если видели, то кто это?» Все ученики, которых опрашивали поодиночке, сказали правду, независимо от того, каким статусом в школьной иерархии обладал воришка. Но когда ребят опрашивали группами, положение изменилось. Никто не хотел «заложить» лидера. Более того, подростки отрицали, что вообще слышали о краже. Парню-аутсайдеру повезло меньше — опять-таки все сказали правду, назвав его имя.

Причина, по которой ложь не относится к числу серьезных проблем детского возраста, кроется не в воспитании, а скорее в усвоении неписаных социальных правил, дающих понять, когда врать можно, а когда — нет. Родители могут помочь детям подстроиться под эти правила, но только в том случае, если между ними действительно существуют доверие и взаимопонимание.

Большинство детских обманов имеют своей целью скорее попытку избежать трудной ситуации или проблемы, чем попытку манипулирования другими людьми. Поэтому слишком серьезное наказание за всевозможные уловки может привести детей к осознанной нечестности. «Если вы заходите в комнату и видите, что ваша пятилетняя дочь разбрызгала молоко, любой вопрос типа „Что ты делаешь?“ словно намекает на то, что вас следует обвести вокруг пальца, — говорит Дарлинг. — Но если вы скажете что-то вроде „Ах, ты разлила молоко. Давай-ка приберемся тут“, — она вряд ли захочет вас обмануть. А если все-таки попробует, то лучше обратить ситуацию в шутку — чтобы дать ребенку понять, что вы распознали обман. Нет смысла говорить, что она плохая девочка». Если ребенок чувствует постоянный контроль со стороны родителей, то он наверняка выстроит вокруг себя прочный щит из обмана, поскольку такой контроль зачастую грозит наказанием. Еще раз повторю эту мысль — если дети живут под страхом быть наказанными, то они очень скоро становятся отменными лжецами.

Существует точка зрения, что родителям лучше всего отпустить ситуацию и подождать, пока дети вырастут из своих маленьких обманов. Но Дарлинг считает это предательством по отношению к ребенку: «Если ложь слишком просто будет сходить детям с рук, то они без конца будут обманывать». По ее словам, лучшие качества родителей — одновременно и теплота и строгость. Вспоминая собственное детство, Дарлинг рассказывает, как ее отец говорил, что может вычислить обман, всего лишь почуяв запах ее локтей. «Прошли годы, прежде чем я поняла, что на самом деле это неправда, — смеется она. — С высоты прожитых лет я восхищаюсь его прозорливостью; выдуманный детектор лжи сам по себе был не более чем обыкновенным обманом, призванным обнаружить неправду без использования пугающей угрозы наказания».

В своих исследованиях Виктория Талвар использовала еще одну вариацию игры в подглядывание. Непосредственно перед началом игры она читала детям короткую историю: либо «Мальчик, который кричал „Волк!“», либо «Джордж Вашингтон и вишня». Ей хотелось проверить, повлияют ли эти истории на поведение детей во время игры или нет, а если повлияют, то каким образом.

В первой истории волк съедает главного героя — из-за того, что тот слишком часто вводил других в заблуждение. Во второй юный Вашингтон признается отцу в том, что срубил дерево своим новеньким блестящим топором. Рассказ кончается словами Вашингтона-старшего: «Я даже рад, что ты срубил его, сынок. Слышать, что ты говоришь правду, гораздо приятнее, чем иметь целую тысячу вишен».

Скорее всего, вы подумаете, что должный эффект произведет рассказ о мальчике, съеденном волком, — вот она, расплата за ложь. Но на деле дети, прослушавшие именно эту историю, гораздо более виртуозно обманывали исследовательницу. А вот рассказ о честности Джорджа Вашингтона вдохновлял детей на искренность, даже если имя первого президента Соединенных Штатов заменяли на какое-нибудь другое (для того чтобы избежать влияния известного имени). По словам Талвар, это связано с тем, что сама по себе вторая история учит детей наслаждаться честностью, а не бояться быть пойманными на лжи.

Результаты исследований Дарлинг, Талвар и других ученых указывают на то, что лучший способ воспитать честность в ребенке — всего-навсего доверять ему; полагаться исключительно на его хорошие качества, вместо того чтобы пытаться искоренить плохие. Иными словами, создать атмосферу, в которой ребенок будет считать честность наилучшей политикой.

И несмотря на то, что Чарлз Дарвин писал свое эссе в эпоху строгого воспитания, поддерживаемого не менее строгими мерами наказания за аморальные проступки, он, как уже говорилось ранее, пришел к тому же выводу:

«Но так как этот ребенок был воспитан исключительно с упором на его лучшие качества, вскоре он стал правдивым, открытым и отзывчивым — таким, о котором родители могут только мечтать».

 

Глава 3

Великие выдумщики

Мошенники, актеры, сумасшедшие

В 2004 году спутниковая телекомпания Sky подала в суд иск против Electronic Data Systems — крупнейшей фирмы, занимающейся предоставлением услуг в области информационных технологий (далее EDS). Sky обвинила EDS в том, что ее сотрудники сознательно ввели компанию в заблуждение по поводу стоимости и длительности разработки одного из IT проектов, и потребовала миллионы фунтов компенсации. Эксперты весьма скептически отнеслись к возможности победы телевизионщиков, ссылаясь на то, что дела подобного рода еще никогда не выигрывались ранее, и утверждая, что факт наличия в действиях EDS мошенничества, а не простого непонимания условий контракта невероятно сложно доказать в суде.

На тридцать седьмой день разбирательства исполнительный директор EDS Джо Галлоуэй, порядочность которого подпала под подозрение, встретился в зале судебного заседания с Марком Говардом, адвокатом Sky. Слегка отклонившись в сторону от приведения содержательных доказательств вины ответчика, Говард поинтересовался у Галлоуэя о степени магистра делового администрирования, присвоенной ему колледжем Конкордии американских Виргинских островов, упомянутой ответчиком в своих показаниях. Галлоуэй тут же принялся рассказывать о своей жизни на чудесном острове Сент-Джон. По его словам, он оказался там по поручению своего предыдущего техасского работодателя, который назначил его наблюдателем за разработкой проекта нескольких дистрибьюторских отделов компании Coca-Cola, а учеба в колледже была вызвана желанием повысить свою квалификацию. Для того чтобы добраться до острова или улететь с него, Галлоуэю приходилось пользоваться услугами «маленького четырех- шестиместного пассажирского самолета». В своем рассказе он в мельчайших деталях описал все три основные здания колледжа, которые очень хорошо знал. Учебный процесс проходил в виде вечерних занятий, по три часа в день, несколько дней в неделю. Галлоуэй даже обещал предоставить суду свои учебные материалы и в итоге действительно принес курс лекций, страницы которого пестрели многочисленными пометками.

Галлоуэй говорил напористо и уверенно, впрочем, как и все время в ходе судебного разбирательства. Он, казалось, даже наслаждался моментом, и никакой сторонний наблюдатель (посвященный или непосвященный во все подробности дела) никогда бы не заподозрил, что Галлоуэй придумывает все это на ходу.

* * *

Психиатрическое исследование, опубликованное в 1985 году практикующим неврологом Антонио Дамасио, передает историю женщины среднего возраста с повреждением мозга, при котором у нее сохранилось большинство когнитивных (познавательных) способностей, в том числе связная речь. Тем не менее то, о чем она говорила, всегда было неожиданностью. Проверяя осведомленность пациентки о текущих событиях, доктор спрашивал ее о событиях фолклендской войны. Внимательно выслушав вопрос, она спонтанно начала описывать счастливый отпуск, проведенный ею на островах: свои долгие прогулки с мужем и покупку всяких безделушек в местных магазинчиках. На вопрос врача о языке, на котором там говорят, она тут же ответила: «На фолклендском, на каком же еще?»

Выражаясь языком психиатрии, у этой женщины наблюдался хронический конфабулез — довольно редкий синдром, проявляющийся, как правило, у людей, получивших повреждение мозга вследствие сильного удара (например, в автомобильной аварии). В медицинской литературе хронический конфабулез определяется как «формирование у больного вымышленных, искаженных или неверно истолкованных воспоминаний о каком-либо конкретном событии либо о всей предыдущей жизни, не основывающееся на сознательном желании обмануть». Подобное фантазирование — необычная форма проблем с памятью. В отличие от амнезии, при которой констатируются провалы в памяти, которые очень сложно восстановить, при конфабулезе происходит нечто другое: больные начинают придумывать свое прошлое. Но при этом они не забывают о настоящем мире — они изобретают альтернативную реальность.

Пациенты с подобным расстройством почти никогда не замечают свое болезненное состояние, настойчиво выдвигая самые невероятные объяснения происходящему — почему они находятся в больнице и почему беседуют с врачом. «Оправдывающая» деталь может быть, например, такой: «Моя работа — разговаривать, и я охотно отвечу на все ваши вопросы».

Один пациент, отвечая на вопрос о происхождении небольшого шрама (результат хирургического вмешательства), объяснил, что во время Второй мировой войны нечаянно напугал девушку, которая, защищаясь, трижды выстрелила ему в голову; к счастью, рядом оказался врач, вернувший его к жизни. Когда у того же пациента спрашивали о судьбе его семьи, то он начинал в подробностях рассказывать, как все ее члены умирали у него на руках, а иногда говорил, что они были убиты на его глазах. Другие пациенты выдают еще более неправдоподобные истории, например, о своих путешествиях на Луну, участии в походе Александра Македонского в Индию или о личном присутствии на Голгофе во время распятия Иисуса. Однако люди с хроническим конфабулезом вовсе не желают никого обманывать — просто они с головой погружены в то, что нейропсихолог Моррис Москович называет «правдивым обманом». Пребывая в неизменной неопределенности, от которой, к слову, они и сами страдают, пациенты вынуждены рассказывать свои истории окружающим, чтобы более-менее сформировать, выстроить и объяснить то, что в силу своей болезни понять не могут.

Хронический конфабулез, как правило, ассоциируется с повреждениями, затрагивающими лобную долю головного мозга, а особенно те ее участки, функции которых — саморегуляция и самоконтроль человека. Когда пациент слышит вопрос, адресованный ему, то отдельные слова инициируют в его сознании целый ряд ассоциаций. Это вполне естественно для любого человека — слово «шрам» точно так же может навести нас на мысль о боевом ранении, старых фильмах или историях, вечный спутник которых — смертельная опасность. Но вы не позволяете этим случайным мыслям проникнуть в свое сознание, а если и позволяете, то не будете открыто выражать их. Здравый смысл подсказывает вам, что вы не участвовали во Второй мировой войне и что нельзя быть одновременно и убитым и спасенным. В случае с конфабулезом этого не происходит, и пациенты наугад совмещают свои реальные воспоминания с вымыслом, сокровенными желаниями и надеждами, в результате чего рождаются сложные и запутанные истории.

Изучение хронического конфабулеза дает нам некоторые сведения, на основании которых мы можем судить о человеческом разуме: в частности, оно обнажает наше сентиментальное пристрастие к изобретательности. Мы от природы склонны к фантазированию и придумыванию историй, в которых сочетаются наш личный опыт и воображение. Но мы держим себя в определенных рамках, не позволяющих оторваться от реальности. В некотором смысле в большинстве случаев мы просто-напросто используем наши мозговые сенсоры. Все люди выдумщики, но только одни из нас прикладывают немного больше усилий к самоконтролю, а другие, как люди с хроническим конфабулезом, — чуть меньше. Мы понимаем, кому и какие истории можем рассказывать, если хотим, чтобы слушатели нам верили.

* * *

Марк Говард, вероятно, был удивлен продолжительностью и детальностью импровизации Галлоуэя. Но он казался довольным и не собирался прерывать рассказ, потому что точно знал, что Галлоуэй врет. В ходе подготовки к судебному разбирательству адвокаты Sky досконально изучили прошлое ответчика. В частности, они узнали, что на острове Сент-Джон нет и никогда не было никакого колледжа Конкордии и иных высших учебных заведений, равно как не было и отделов компании Coca-Cola. Не было там и аэропорта, а потому прилететь на остров было бы весьма затруднительно. Что касается курса лекций, предоставленных для рассмотрения, то по штрихкоду и маркировке было определено, что брошюра является собственностью библиотеки Миссури, которая, как можно было догадаться, находилась неподалеку от дома Галлоуэя.

Через несколько дней после выступления Галлоуэя Говард предоставил суду сертификат о присвоении степени магистра делового администрирования, выданный колледжем Конкордии — «неаккредитованным институтом, присваивающим различные научные степени», основываясь лишь на «жизненном опыте», — на имя… его собаки Лулу. Адвокат не отказал себе в удовольствии обратить внимание суда на то, что Лулу получила более высокие выпускные баллы, чем Джо Галлоуэй. Более того, к свидетельству было приложено и рекомендательное письмо, выданное Лулу за подписью ректора и первого проректора колледжа.

Пожалуй, наиболее примечательная сторона в обмане Галлоуэя — его поразительное тщание. Как только Говард начал спрашивать его о полученной степени, наиболее верным решением было бы просто указать на ее происхождение и прибавить, что к рассматриваемому делу это не имеет непосредственного отношения. Он мог бы отклонить большую часть вопросов Говарда, ссылаясь на то, что не помнит подробностей своих студенческих лет, но вместо этого придумал длинную и детально проработанную историю о своей жизни на острове. То есть Галлоуэй продемонстрировал что-то вроде того, что эксперты в области обмана назвали бы «сомнительным удовольствием», так как это удовольствие явилось результатом его глупости, а не плодом воображения.

Объясняя решение, вынесенное в пользу Sky, судья сказал, что та видимая легкость и уверенность, с какой Галлоуэй врал о своем образовании, полностью разрушила доверие к его показаниям и разъяснениям, в том числе и в вопросах бизнеса. Ложь о получении степени магистра, по словам судьи, — это одно, но Галлоуэй продемонстрировал кое-что другое: «Изумительную предрасположенность к нечестности». В соответствии с постановлением суда, EDS предстояло выплатить Sky более двухсот миллионов фунтов компенсации.

* * *

В фильме Брайна Сингера «Обычные подозреваемые» [8]В российском прокате — «Подозрительные личности». — Примеч. пер.
полицейские безнадежно пытаются выйти на след Кайзера Созе, жесткого и неуловимого преступника, имеющего вес в криминальном мире. Несмотря на то что Созе приписывали множество кровавых дел (все его жертвы погибали при ужасных обстоятельствах), о нем ничего не было известно, даже о его внешности полицейские имели весьма смутное представление. В своем расследовании полиция полагалась на показания Роджера Кинта по прозвищу Болтун (в фильме эту роль сыграл Кевин Спейси), неприметного хромого человека, которому была обещана защита и неприкосновенность в обмен на любую информацию о Созе.

На одном из допросов Болтун сообщил следователю, что группа профессиональных налетчиков, в которую он входил, стала жертвой шантажа со стороны адвоката Кобаяши, который действовал от имени Кайзера Созе. Кобаяши принудил группу к уничтожению крупной партии наркотиков, принадлежащей конкурентам Созе. В ходе операции погибли все, кроме Болтуна и еще одного налетчика. Болтун сказал также, что кое-что знает о прошлом неуловимого преступника. Выяснилось, что Созе начинал как мелкий наркоторговец, работавший исключительно в своей родной Турции. Но после того как венгерская мафия убила его ребенка, он, желая отомстить, стал профессиональным убийцей. Показания Болтуна вывели полицию на след человека по имени Дин Китон (Гэбриэл Бирн), который, по-видимому, и был Кайзером Созе.

Однако в последней сцене фильма следователю, работающему с Болтуном (а заодно и нам), становится ясно, что Кайзер Созе — не кто иной, как сам Болтун. С одной стороны, его «откровения» были тщательно продуманной ложью, а с другой — импровизацией, полной мелких деталей, подхваченных на лету. В частности, разглядывая доску объявлений, висящую в кабинете, где проходил допрос, следователь узнавал не только отдельные слова, но даже целые фразы, звучавшие из уст Болтуна. В полной прострации (Болтун уже отпущен) следователь роняет чашку, из которой потягивал кофе во время допроса. В режиме замедленной съемки мы видим, как чашка падает на пол и разбивается. На печати производителя, проставленной на дне, отчетливо читается: КОБАЯШИ.

Как и Болтун (обратите внимание, как просто и точно подобрано прозвище для этого персонажа), люди с хроническим конфабулезом складывают свои рассказы из всего, что попадается им на глаза или вливается в уши. Фолклендские острова? — и вот уже готова история о незабываемом отдыхе. Абсолютно все истории страдающих конфабулезом образуются спонтанно — собеседнику достаточно спросить о чем-то или просто сказать какое-нибудь слово, и человека уже не остановить. Это как в джазе — саксофонист, поймавший музыкальную фразу пианиста, может развивать ее до бесконечности. К примеру, пациентка с указанным расстройством может сказать своей подруге, пришедшей навестить ее, что находится в госпитале потому, что работает психиатром, и что человек, стоящий неподалеку (настоящий доктор), — ее ассистент, с которым они совершают обход больных. Более того, люди с конфабулезом, как правило, крайне изобретательны. Об этом можно судить по тому, с какой легкостью они придумывают согласованные с общим контекстом слова. В частности, один пациент, размышляя над тем, какая участь постигла Марию Антуанетту, пришел к выводу, что ее «суицидировала» собственная семья. В этом плане они чем-то похожи на писателей, которых Генри Джеймс однажды описал как людей, живущих в мире собственных произведений.

И Болтун Кинт, и женщина, взахлеб рассказывавшая историю отдыха на Фолклендских островах, используют один из основных процессов творческого мышления. В «Трактате о человеческой природе» философ Дейвид Юм пишет:

«Создание монстров и совмещение несовместимого не доставляет нашему воображению проблем больших, чем постижение знакомых нам естественных объектов… Несмотря на кажущуюся независимость мыслей, при ближайшем рассмотрении мы обнаружим, что наша фантазия существует в довольно узких рамках и что вся творческая сила сознания — не более чем возможность смешать, переместить, увеличить или уменьшить давно знакомую нам материю. Стоит подумать о золотой горе, как в нашем сознании соединяются два явления: гора и золото, с которыми мы, безусловно, давно знакомы… Проще говоря, все материалы для созидательного мышления извлекаются из наших внешних и внутренних ощущений: смешивание и упорядочивание которых относятся к области действия нашей воли и разума».

Уильям Джеймс (брат Генри) называл способность создать в романе внутренние связи между идеями «многополярным мышлением», то есть таким образом мышления, при котором «только неожиданность ограничена правилами».

Когда я спросил писателя Уилла Селфа о его творческом процессе, то он ответил примерно в том же ключе, описав созидательное мышление как постоянную готовность обращать внимание на малейшие объекты окружающего мира и аспекты их чувственного восприятия; для создания образного сопоставления они мысленно «складываются» вместе с другими наблюдениями.

Давайте рассмотрим замечательный пример творческого взгляда на процесс фантазирования, представленный в документальном фильме Мартина Скорсезе «Нет пути назад», посвященном самому началу карьеры Боба Дилана.

На дворе 1966 год, Дилан стоит на углу улицы в Кенсингтоне (Лондон). На нем синий замшевый жакет, модные солнечные очки «Ray Ban» и узкие штаны. Он впервые в Великобритании, и у него приподнятое настроение (которое могло, а может, и не могло быть вызвано использованием «особых» средств). Дилан идет вдоль трех небольших магазинчиков, вслух читая вывески:

МЫ ЗАБЕРЕМ, ПОСТРИЖЕМ, ПОМОЕМ И ВЕРНЕМ ВАМ ВАШУ СОБАКУ

ТАБАК И СИГАРЕТЫ

ЖИВОТНЫЕ И ПТИЦЫ,

ПОКУПКА И ПРОДАЖА

Прочитанное он использует как материал для целого ряда фраз, частично основывающихся на детской рифме, частично на поэзии битников. Пританцовывая и размахивая сигаретой, смеясь над собственной изобретательностью, Дилан на ходу начинает что-то вроде игры в ассоциации, делая это поразительно быстро:

Я хочу найти собаку, что отчистит мою ванну, возвратит мне сигарету и отдаст табак животным, заплатив при этом птице…

Где б найти такое место, что отмоет мою птицу, даст мне денег за собаку, заберет мою сережку, где куплю я сигареты и продам свою же ванну…

Я ищу такое место, где душа моя свободна, где мою отмоют птицу и возьмут мою собаку…

Наверное, эта сцена из фильма кажется не только забавной, но и в какой-то степени захватывающей, потому что она буквально обнажает ключевую операцию импровизационного творчества: всем известные словесные элементы меняются местами до тех пор, пока не получится что-то новое. Конечно, мы можем назвать такую импровизацию бессмысленным и малоинтересным стишком, но именно с этого зачастую начинается искусство: с силы неожиданных словесных комбинаций.

* * *

В 1996 году в ходе довольно известного судебного дела о клевете член кабинета министров Великобритании Джонатан Айткен подробно изложил историю, ярко иллюстрирующую весь тот ужас, который ему пришлось пережить после того, как его имя было опорочено одной из газет. Он рассказал, как однажды утром вышел вместе с дочерью Александрой из своего дома на улице Лорд Норс в Вестминстере и оказался в толпе журналистов. Напуганная агрессивным поведением представителей прессы, Александра расплакалась, и Айткен быстро посадил ее в свою служебную машину. Вскоре после того, как они отъехали, за ними помчалась машина с папарацци. В итоге получилась настоящая погоня, проходившая в самом центре Лондона. Айткену удалось оторваться от преследователей только благодаря небольшой хитрости: он заехал в испанское посольство, где пересел в другой автомобиль.

Джонатан Айткен, богатый, респектабельный и четко выражающий свои мысли человек, определенно имел склонность к мелодраме. За год до описываемых событий во время пресс-конференции он заявил, что собирается подать в суд на газету «Guardian», добавив: «Если мне придется бороться с раковой опухолью подкупленной и прогнившей журналистики нашей страны, вооружившись острым мечом правды и верным щитом британской Честной игры, то так тому и быть. Я готов принять бой. Бой против лжи и тех, кто ее распространяет».

Дело, растянувшееся более чем на два года, сопровождалось рядом встречных исков со стороны «Guardian», представители которой утверждали, что Айткен напрямую связан с торговцами оружием из Саудовской Аравии и, более того, встречался с ними в отеле «Ritz» в Париже, еще когда занимал должность правительственного министра. Выдвигая свой боевой лозунг, Айткен прекрасно знал, что информация, предоставленная газетой, правдива, и семимильными шагами шел к тому, чтобы проиграть судебное дело, которое, забегая вперед, раз и навсегда поставит крест на его репутации и карьере.

Начнем с того, что Айткен необдуманно смело начал процесс, упустив тем самым ряд неплохих возможностей урегулировать назревающий конфликт с минимальным уроном для репутации; вместо этого он предпочел сделать ставку на то, что ему, возможно, удастся победить своих врагов. Журналистов «Guardian», с самого начала знавших, что Айткен врет, а вместе с ними и общественность (уже по завершению дела) изумило то, с какой экзальтацией высокопоставленный политик пытался ввести суд в заблуждение. Конечно, чередой «маленьких» обманов он стремился укрыть большую ложь, связанную с оружием, но детали, казалось, порождали возбужденные чувства Айткена. Так же как и Галлоуэй, он все дальше и дальше забирался в опасные дебри, потакая собственной склонности к фантазированию, которая, как ему казалось, может спасти его.

В показаниях Айткена присутствовал специфический, отчасти даже изысканный элемент: он, как настоящий писатель-романист, использовал ложь для того, чтобы представить все свои действия в выгодном свете. Напыщенный тон пресс-конференции однозначно повлиял на его дальнейшее поведение в ходе судебного разбирательства, во время которого Айткен позиционировал себя как истинного патриота, со всех сторон окруженного безосновательной, пагубной и горькой критикой. Рассказ о том, как его преследовали журналисты, не имел прямого отношения к делу, но у него было особое драматическое предназначение: представить политика в качестве великолепного энергичного героя.

Дело Айткена было закрыто 17 июня 1997 года, когда адвокаты «Guardian» представили неопровержимые доказательства того, что истец пытался ввести суд в заблуждение в отношении истинных целей своей парижской поездки. До этого момента создавалось ощущение, что актерский талант Айткена вполне может привести к победе в суде. Тем не менее сторона обвинения шаг за шагом разрушала видимую непоколебимость его честности. Первая брешь была пробита, когда суду предоставили неотредактированную пленку, на которой была запечатлена та самая встреча Айткена с журналистами на Лорд Норс. Оказалось, что события разворачивались несколько иначе, чем их описывал истец. Его действительно застигли на пороге собственного дома, но дочери Александры в тот момент с ним не было. Министр в одиночестве сел в машину и уехал без какого-либо преследования со стороны журналистов.

Истории, рассказываемые пациентами с хроническим конфабулезом, не являются абсолютно непредсказуемыми, как и рассказ Айткена. Эти люди скорее стремятся идеализировать события, обычно помещая себя в самый центр героической драмы. Они не готовы к тому, чтобы принять правду о своем состоянии и его причинах, и поэтому их рассказы являются чем-то вроде метафорического объяснения собственного затруднительного положения.

Айкатерини Фотопулу, психиатр из Королевского колледжа Лондона, специализируется на теории и практике лечения конфабулеза. Она рассказала мне об одном из своих пациентов, очень ярком молодом человеке, оконщике, которого она назвала РМ. Парень, летевший на большой скорости, попал в автомобильную аварию, в результате которой получил повреждение головного мозга. РМ очень быстро пошел на поправку и восстановил большинство своих когнитивных способностей, но, тем не менее, у него развился хронический конфабулез, именно поэтому он стал пациентом Фотопулу.

Незадолго до аварии он тяжело переживал развод родителей и, видимо, поэтому в ходе своей болезни неоднократно пересказывал, как убеждал их остаться вместе, добавляя красок.

Желание пациента переписать свою историю не всегда является очевидным. Тот же РМ любил щегольнуть своей отчаянной храбростью. Многие из его историй заканчивались жестокой и кровавой развязкой: например, он объяснял, что ехал на огромной скорости потому, что ему нужно было спасти свою девушку (иногда сестру) от разбойного нападения. Он конечно же успел приехать вовремя и убил преступника, посмевшего поднять руку на дорогого для него человека. Полиция прибывшая на место происшествия чуть позже, оценив ситуацию, поблагодарила героя…

Со временем Фотопулу поняла, что РМ рассказывал подобное потому, что чувствовал свою вину в аварии и придумывал для себя героическое оправдание — такое, как спасение сестры или девушки, во время которого он якобы и получил серьезную травму. Таким образом парень просто пытался «переписать» собственную память.

Как врач, Фотопулу научилась читать рассказы своих пациентов между строк, ведь только так она могла найти ключ к разгадке их стремления придать значимость тем вещам, о которых они сами догадывались очень слабо, но которые, тем не менее, волновали их. К примеру, еще один ее пациент, богатый итальянский бизнесмен, также получивший повреждение головного мозга, постоянно нервничал из-за того, что якобы потерял коробки с очень важными документами. Фотопулу расценила это как его попытку метафорически описать свои проблемы с памятью.

Зигмунд Фрейд с легкостью распознал бы в подобных рассказах стремление пациентов к исполнению собственных желаний, с которым большинство из нас сталкивается во время сновидений. Фрейд искал скрытый психологический смысл не только в речи и сновидениях своих пациентов, но и в их творчестве. В частности, он отмечал, что в большинстве романов, авторами которых являются мужчины, преобладает «герой, находящийся в центре внимания, к которому автор всеми способами пытается привлечь нашу симпатию» — например, спасением попавшей в беду женщины. Для Фрейда сновидения, сочинение неправдоподобных историй и ложь неразрывно связаны, так как многим из нас не под силу раскрыть настоящие желания нашего бессознательного.

* * *

Незадолго до смерти Марлон Брандо работал над рядом учебных фильмов об актерском мастерстве под общим названием «Обман во имя правдоподобия» (которые, к сожалению, так и не были выпущены). На отснятых материалах Брандо дает важные практические советы группе голливудских звезд, среди которых можно увидеть Леонардо Ди Каприо и Шона Пенна. В своих фильмах Брандо снял и совершенно случайных людей, встреченных им в Лос-Анджелесе. Он попросил их сымпровизировать что-нибудь перед камерой (так появилась во всех отношениях замечательная сцена, главные герои которой — два карлика и огромный самоанец). «Если вы умеете обманывать, то вы можете стать неплохим актером», — ответил Брандо писателю Джоду Кафтану на вопрос о том, что именно послужило причиной дать этим учебным фильмам такое название. «А Вы сами умеете обманывать?» — спросил Кафтан. «Господи, — воскликнул Брандо, — да я потрясающе это делаю!»

Актеры, сценаристы и писатели вовсе не ставят перед собой задачу обмануть нас, так как существует негласное правило: вы идете в театр, где лицедеи покажут то, чего не было на самом деле. Брандо, как и многие до него, подметил, что сочинительство и ложь невероятно близки друг к другу: и то и другое подразумевает создание вымышленных историй и попытку заставить окружающих поверить в них. Психические процессы, сопутствующие лжи и сочинительству, практически идентичны. Но даже если это так, согласитесь, что разница между, скажем, актерами и лжецами или людьми с хроническим конфабулезом так же очевидна, как и схожесть между ними.

В отличие от актеров, пациенты с описываемым расстройством не могут перестать «обманывать» окружающих. Конечно, в некотором смысле это в равной степени относится и к людям искусства, которые время от времени утверждают, что творческий процесс выходит далеко за рамки их сознания — будто с ними случается что-то невероятное, неподвластное контролю. Вспомните Дилана, проходящего мимо зоомагазина. Слова рождались у него сами по себе, и он наспех записал то, что впоследствии ляжет в основу огромного стихотворения «Like a Rolling Stone» (позднее Дилан нежно назвал свой черновик «двадцатистраничная тошнотина»). Как бы там ни было, в отличие от страдающего хроническим конфабулезом, человек искусства, как истинный прирожденный лжец, в конечном счете понимает, что создает нечто вымышленное, и готов воплотить свои подсознательные ощущения в художественных произведениях. Роберт Льюис Стивенсон в творчестве полагался на свои невероятно яркие сны, закладывая их в основу своих произведений; «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» началась именно с ночного кошмара, увидев который Стивенсон с криком проснулся. Позднее, вспоминая об этом, он придумал сцену, в которой «Хайд, преследуемый за свои преступления, перенес превращение прямо на глазах у своих преследователей».

Если люди с хроническим конфабулезом постоянно пребывают в состоянии, которое Фотопулу называет «сном наяву», то артисты погружаются в глубины своей фантазии преднамеренно. Доктор Чарлз Лимб, ассистирующий профессор медицины в Университете Джонса Хопкинса, отоларинголог и шейный хирург, — преданный фанат музыки в любом ее проявлении (как он сам мне однажды признался, музыка везде преследует его). Лимб — превосходный саксофонист, композитор и знаток в области истории музыки, и из всех существующих музыкальных стилей для него на первом месте всегда находился джаз. Как врач и музыкант, он был очарован психическими процессами, вдохновляющими джазменов на создание импровизационных композиций (которые, например, помогали обожаемому им Джону Колтрейну творить музыкальные шедевры прямо на сцене). Лимб загорелся желанием проверить, есть ли способ, с помощью которого можно проследить нервную активность у музыкантов, исполняющих импровизацию, и даст ли это ключ к пониманию творческого процесса в действии. Вместе со своим коллегой Алленом Брауном он провел эксперимент, способный проверить это.

Лимб и Браун, пригласив четырех джазменов, попросили их для начала исполнить небольшие композиции, не требующие особого воображения, специально для этого случая написанные Лимбом. Это нужно было проделать лежа в специальном аппарате, сканирующем мозг. Затем им предложили сыграть какую-нибудь импровизацию на фоне включенной аудиозаписи с музыкой джазового квартета. И тут началась самая интересная часть эксперимента. Во время исполнения импровизаций музыканты показали разный уровень активности мозга, но во всех четырех случаях наибольшая активность наблюдалась в предлобной доле коры головного мозга, ответственной за самосознание и самоанализ, то есть за наше чувство самих себя. В то же время создавалось полное ощущение, будто музыканты «отключили» активность в тех частях головного мозга, которые ответственны за самоконтроль и самовосприятие, а это именно те области мозга, которые чаще всего повреждены у людей с хроническим конфабулезом. Лимб объясняет это тем, что импровизирующие музыканты «действительно отключают свое восприятие реальности и позволяют своему внутреннему голосу вырваться наружу».

Парадокс заключается в том, что артисты способны держать под контролем тот момент, после которого они, как кажется, перестают себя контролировать. Когда я спросил Уилла Селфа, есть ли что-либо, что отличает человека искусства от обывателя, он ответил мне, припомнив замечание американской писательницы Фланнери О’Коннор о том, что настоящий артист должен быть «несколько глуповат»:

«Я могу назвать множество людей, гораздо более проницательных, чем я сам, более образованных и приспособленных к жизни. Но в том-то и дело, что они не обладают этим замечательным качеством, в том плане, что совершенно не готовы хоть как-то проявить свою возможность вызывать недоверие. Они не способны играть, как играют дети, делая себе убежище из диванных подушек и называя его своим замком. А вот писатели, как, впрочем, и остальные люди искусства, способны. Творческий процесс — всего лишь особая разновидность подобной игры, в которой привычные правила места и времени свободно нарушаются».

Фрейд также отмечал, что неудержимое желание детей получать удовольствие от всевозможных игр уменьшается с возрастом, превращается в личные мечты взрослых людей или просто становится чем-то вроде иллюзий. Дети — «волшебные реалисты»; они прекрасно ощущают грань между реальностью и фантазией, но вместе с тем всегда готовы получить удовольствие от последней. Для лучшего понимания это можно объяснить через наше неврологическое развитие: области мозга, ответственные за наслаждение и фантазию, развиваются раньше, чем ответственные за самовосприятие и саморегуляцию. Взрослея, мы все еще имеем возможность услышать отзвуки того, что Уильям Джеймс назвал «кипением котла идей», но они становятся все тише и тише по мере того, как повседневная жизнь затягивает нас все глубже, ежедневно подбрасывая очередную задачу вроде поиска работы или получения ипотеки. «Каждый ребенок — художник, — говорил Пабло Пикассо. — Вопрос лишь в том, как сохранить этого художника во взрослом человеке».

* * *

В 1962 году проводилось небезынтересное исследование, направленное на изучение творческого процесса. Его участниками стали ученики старшей школы в возрасте от 11 до 18 лет, которым предлагали выполнить различные задания, как устные, так и письменные. Эксперимент проводился с целью выяснить, какие черты отличают творческого человека от человека с большим умственным потенциалом и есть ли вообще эти отличительные черты. (Результаты заданий исследователи сравнивали с результатами IQ тестов испытуемых.)

В одном из заданий школьникам показали картинку с изображением хорошо одетого человека, сидящего в салоне бизнес-класса авиалайнера, и попросили описать, какие ассоциации она вызывает. Ученик с самым высоким уровнем IQ предположил:

«Мистер Смит возвращается домой из удачной деловой поездки. Он доволен собой и в этот момент думает о своей семье. Он уже предвкушает встречу, которая состоится через какой-то час. Самолет приземлится в аэропорту, и его встретят жена и трое детей, которые будут очень рады видеть папу».

В то же время ученик, у которого определенно были творческие задатки, рассказал совершенно иную историю:

«Этот человек летит из Рино [12] , где только что развелся со своей женой. Он больше не мог выносить их совместную жизнь, потому что, как он сказал судье на бракоразводном процессе, перед сном его жена наносила на лицо настолько густой слой крема, что ее голова начинала скользить по подушке. А теперь он обдумывает план по созданию такого крема для лица, который не будет настолько скользким».

Нам остается только догадываться, кем стал юноша, предложивший такую версию происходящего: писателем, сценаристом или комиком. В любом случае, его описание демонстрирует потрясающую способность подбирать неожиданные ассоциации: вид самого обыкновенного путешественника натолкнул его на мысль о Рино, разводе и креме для лица. Более того, ученик настолько был увлечен своей выдумкой, что изложил ее комично, представив, как чье-то лицо может скользить по подушке. Всего в трех предложениях рассказана целая история, в центре которой находится незадачливый путешественник, преодолевающий внутренний конфликт и, возможно, неуверенный в правильности своих действий. Волей автора он мгновенно приобрел уникальный характер, собственные мысли, чувства и особую окружающую среду.

Ключевое отличие «художественной» (писательской) лжи от «обыкновенной» (или «невинной», в случае с людьми, страдающими хроническим конфабулезом) заключается в том, что «художественная» ложь имеет особое значение для читателей и, как правило, находит живой отклик в сознании людей, даже не знакомых с автором сюжета. Уилл Селф, например, стал известен после того, как вышла его книга «Кок’н’Булл», повествующая о том, как одна женщина вырастила себе пенис и занималась сексом со своим беспечным, постоянно пьяным мужем, который, казалось, даже и не заметил особых перемен в своей жизни. Эта неординарная история родилась из совмещения двух несовместимых понятий: «женщина» и «пенис», эдакого представления Селфа о «горе» и «золоте» или «плате» и «мытье». Мы с полной уверенностью можем сказать, что в объединении этих понятий в воображении Селфа сыграло свою роль бессознательное, особенно если учесть, что идея пришла ему в голову во время отдыха с друзьями в пабе. В результате получилась не просто забавная история, но скорее рассказ о несчастливом браке двух несчастных людей.

Фрейд довольно неудачно пытался проводить психоанализ писателей через их произведения, так как пренебрег тем, что авторы художественных произведений, в сущности, могут придать своему вымыслу стройный образ, совершенно независимо от его источника. Ночной кошмар Стивенсона был всего лишь семенем; сама история о Джекиле и Хайде выросла и была обработана «во время бодрствования и в полном сознании». Если писатель чувствует нужду рассказать о чем-то, то он заставляет себя найти что-то особенное, значимое не только для него самого, но и для других людей.

Рядом с зоомагазином Боб Дилан практиковался в том, что в дальнейшем все чаще и чаще использовал при создании своих песен, таких как «Mr Tambourine Man»; в этих песнях он переносит слушателя в особую атмосферу особенного места, где «память и судьба загнанны в глубины волн».

Писатель Марио Варгас Льоса утверждает, что литература «выражает необыкновенную правду, рассказать о которой можно только в скрытом и завуалированном виде, замаскированном подо что-то другое». Так что искусство — это ложь с секретным ингредиентом — правдой.

Ложь как патология

Люди, которые не могут перестать обманывать окружающих и которые прекрасно знают о том, что их слова — вымысел, относятся к категории патологических лжецов, а патология — это болезнь, не всегда поддающаяся лечению.

В медицинском плане Джо Галлоуэя и Джонатана Айткена сложно назвать патологическими лжецами. Несмотря на то что их ложь порождала недоверие со стороны судьи, они явно не заботились о том, что рассказанные им подробности могут вызвать сомнения. Вместо этого они предпочли прикладывать наибольшие усилия к тому, чтобы контролировать свое поведение в момент введения суда в заблуждение (что в итоге вызвало еще большее недоверие к ним).

Есть также вынужденные обманщики. Испытывая неуверенность в завтрашнем дне, они становятся зависимыми от постоянной самовозвеличивающей лжи. Однако обман такого рода не причиняет вреда никому, кроме них самих.

Патологические лжецы — совершенно особая категория людей. Будучи склонными к тому, чтобы манипулировать другими, коварные и эгоистичные, они врут постоянно, преследуя исключительно корыстные цели. Патологические лжецы могут очаровать окружающих, но в то же время и сильно навредить тем, кто встает у них на пути (к слову, после столкновения с ними довольно сложно восстановить доверие к людям). Они остаются глухи к тому, что их действия — серьезная преграда на пути к взаимопониманию; жертвуя теплыми и доверительными отношениями с окружающими, люди подобного рода, как им кажется, «платят» за свою «будущую высокую репутацию»… Часто такое поведение может быть связано со специфическим дефицитом эмоциональных способностей.

Адриан Рэйн, криминалист из Университета Пенсильвании, занимается изучением отличий мозга профессионального преступника от мозга обычного человека. Вместе с коллегами он проводил сканирование мозга тех людей, которые показывали склонность к психопатии. (Здесь стоит отметить, что не все патологические лжецы склонны к психопатии — сложному и содержательному комплексу психических расстройств, — тем не менее существует определенная связь между этими состояниями.) Испытуемым дали задание сформировать собственное мнение по одному довольно сложному вопросу, который был разыгран в последнем эпизоде сериала M*A*S*H*. (Похожие сценарии давным-давно облюбовали философы, размышляющие о морали.) Одновременно производилась процедура сканирования.

Суть такова: идет война. Вы прячетесь в подвале дома с несколькими соседями по деревне. Вы слышите, как на улице ходят вражеские солдаты, и точно знаете, что у них приказ убивать всех местных жителей. У вас на руках младенец, который, как на беду, простудился. Вы понимаете: если ребенок закашляет или просто заплачет, солдаты услышат это, найдут укрытие и убьют всех — и вас, и вашего ребенка, и ваших соседей. Так вот: задушите ли вы своего ребенка ради спасения деревни? Или же позволите ему кашлянуть, зная, к чему это приведет?

Не переживайте, на этот вопрос нет однозначного ответа. В сущности, исследователей интересовало не столько решение, к которому придут участники эксперимента, сколько процессы, протекающие у них в мозгу во время размышлений. Когда в исследовании участвовали обычные люди, не имеющие каких-либо психических отклонений, сканер показывал большую активность в тех частях мозга, которые отвечают за управление эмоциями. Если вы потратите пару минут на поиск ответа на этот вопрос, то наверняка почувствуете некоторый дискомфорт, связанный с принятием нелегкого решения, ведь любое решение будет нелегким. Тем не менее, когда в исследовании участвовала группа людей, склонных к психопатии, выяснилось, что они почти не испытывают подобных чувств. Сканер показал: чем серьезнее психическое отклонение у человека, тем меньшая активность наблюдается в областях мозга, ответственных за регуляцию эмоций. Иными словами, у таких людей наблюдается недостаток эмоциональной составляющей в процессе принятия решений. В то же время существует множество подтверждений тому, что многие из нас слишком сильно полагаются на свои эмоции и интуицию в сложных ситуациях. Довольно часто можно услышать, что человек, склонный к психопатии, — тот, кто не может отличить правильное от неправильного. Но это не так — психопаты могут пройти тест на моральную мотивацию точно так же, как вы или я. Их проблема в другом — они не могут почувствовать разницу между моральными категориями.

Такая же проблема связана и с отношением к искренности и неискренности. Причина, по которой большинство из нас старается как можно чаще быть честными с окружающими, кроется в том, что мы испытываем дискомфорт, говоря неправду. Как и дети, слушающие историю про Джорджа Вашингтона, мы привыкли наслаждаться честностью и корить себя за обман (даже в том случае, если мы преодолеваем неприятные чувства и все-таки начинаем хитрить). Патологические лжецы не испытывают таких ощущений. Максимум, на что они способны, — имитация искренности, которая между тем может быть выполнена на самом высоком уровне, с применением недюжинного актерского таланта.

Херви Клекли, автор классического исследования психопатии, изложенного в книге «Маска здравомыслия», писал: «Чрезмерность, легкомыслие и прочие признаки лжи умный обманщик запросто исключит из своей речи и жестикуляции… Они [патологические лжецы] настолько хорошо владеют собой, что, даже замыслив недоброе и преступая данную ранее клятву, будут спокойно смотреть вам прямо в глаза». Наиболее искушенные обманщики пользуются этим умением, словно оно — волшебное заклинание, сопротивляться которому им не под силу. Клекли признает, что даже после долгих лет работы с людьми, склонными к психопатии, некоторым из них все-таки удается обвести его вокруг пальца. Множество раз, признался он, его обманывали собственные пациенты, одалживая немного денег, но никогда не возвращая долг.

Можно выделить еще одну характерную черту, присущую многим патологическим лжецам. Адриан Рэйн совместно с Ялингом Янгом проводил исследования в Университете Южной Калифорнии. Прежде всего они поставили перед собой довольно интересный вопрос: как определить и как организовать свое исследование? Ведь согласитесь: стоит спросить кого-то, лжец ли он, и вам грозит быть затянутым в водоворот стройных логических умозаключений. Но благодаря своей изобретательности ученые смогли найти выход из ситуации, обратившись в агентства по трудоустройству, находящиеся в Лос-Анджелесе, с тем, чтобы проинтервьюировать их клиентов. Рэйн и Янг прекрасно понимали, что патологическим лжецам крайне сложно поддерживать долгие отношения любого типа, а значит, и удерживаться на одном и том же месте работы. Рано или поздно все тайное становится явным, и им не остается ничего другого, кроме как подыскивать себе другую работу (тем самым они уподобляются паразиту, ищущему для себя новую жертву).

Начав исследование с проведения опроса среди временных работников, Рэйн и Янг вскоре поняли, что обнаружили свою целевую аудиторию даже раньше, чем надеялись. На участие в социологическом опросе согласились 108 человек. «В их рассказах о своих занятиях, образовании, проступках и семейной жизни мы искали такие зацепки, как конечно же несоответствие их слов объективной реальности», — говорил Рэйн.

После этого были проведены дополнительные опросы среди тех, кого заподозрили в привычке особенно часто приукрашивать что-то в своей речи. «Патологические лжецы не всегда могут признать правду о своих обманах, между тем в своих интервью они часто противопоставляют такие понятия, как ложь и истина», — объяснил Рэйн. Не то чтобы они считали себя честными людьми — одна из наиболее распространенных характеристик патологических лжецов как раз и заключается в том, что им плевать на то, как их воспринимают окружающие, и это грандиозное чувство позволяет им превосходно себя чувствовать. Более того, некоторые опрошенные утверждали, что они «потребительски» относятся к людям: награждая обманутых весьма красноречивыми эпитетами, они с удовольствием рассказывали о том, какую выгоду смогли получить от них.

Вдохновленные первыми результатами, исследователи пригласили 12 из опрошенных для участия в дальнейших экспериментах, в частности для того, чтобы провести сканирование мозга и сравнить полученные результаты с показателями подавляющего большинства людей.

Рэйн и Янг выстроили гипотезу, что патологические лжецы испытывают некоторого рода неврологический дефицит в лобной доле головного мозга. Результаты сканирования подтвердили их догадки: у патологических обманщиков вещество, образующее кору головного мозга, в этом месте оказалось значительно тоньше, чем у основной массы людей. С другой стороны, ученых поразило, что у лжецов оказалось гораздо больше так называемого «белого вещества» — волокон головного мозга, ответственных за образование причинно-следственных связей. Выходит, чем лучше развито у человека умение лгать, тем более оригинальны и разнообразны будут его мысли, а соответственно, и вербальные способности.

Конечно, это исследование еще далеко от завершения, но, тем не менее, мы уже с полной уверенностью можем сказать, что патологические лжецы прекрасно приспособлены к тому, чтобы обманывать окружающих, что, в общем, неудивительно. Более интересен тот факт, что они подавляют в себе чувства, которые зачастую заставляют нас хорошенько подумать, прежде чем кого-то обмануть. Несмотря на то что лжецы в значительной степени испытывают недостаток во «внутреннем цензоре» (а отчасти и в моральном саморегулировании), они изо дня в день пользуются своей изощренной хитростью. Будучи не готовыми к тому, чтобы обнаружить иное значение своих способностей, в том числе и творческих, они запросто могут заблудиться в мире собственных обманов.

 

Глава 4

Обнаружение тайны

Что выдает лжеца?

Чарльз Бонд, психолог из техасского Христианского университета, провел опрос на тему «Как распознать лжеца?», в котором приняли участие 2520 человек из шестидесяти трех стран мира. Более семидесяти процентов опрошенных сказали, что тот, кто хочет кого-то обмануть, как правило, не смотрит собеседнику прямо в глаза, уклоняется от прямых вопросов, говорит медленно и с запинками, часто дотрагивается до своего лица или машинально почесывает голову. Бонд утверждает, что такой стереотип распространен повсеместно, но он, к сожалению, не подтверждается прямыми доказательствами, и именно их отсутствие зачастую сбивает людей с толку. Бонд и его коллега Белла де Пауло провели тщательный анализ более ста научных работ, посвященных поведению обманщиков. Они выяснили, что, руководствуясь вышеперечисленными признаками, человек может распознать ложь в сорока семи процентах случаев. Иными словами, такой результат — все равно что подкинуть монетку и угадать, что выпадет: орел или решка.

Между тем внимательное наблюдение за собеседником помогает лишь в том случае, если человек действительно хочет распознать ложь. В повседневной жизни мы предвзято относимся к обману, считая, что он возможен только в исключительных случаях. До тех пор пока мы не видим прямых причин, по которым кто-то хочет нас обмануть, мы даже не задумываемся об этом. Зачем? Мир был бы гораздо более неприятен, если бы мы уверовали в то, что всё, что мы слышим, может оказаться неправдой. Чье-либо общество стало бы просто невыносимым. Но такая позиция конечно же дает солидную фору любому потенциальному обманщику.

Итак, на что же нам стоит обратить внимание? На эту тему было проведено множество исследований, но точного ответа так и не найдено. Не исключено, что для кого-то ответ довольно прост — если человек часто моргает, значит, он не до конца искренен. Но что делать, если человек не моргает вообще? Как определить, что он обманывает?

Признаки обмана зачастую зависят от того, какую именно ложь нам пытаются преподнести. Например, в том случае, если ложь сложна по своей структуре, обманщик, как правило, часто прерывается или надолго умолкает, даже если и так говорит слишком медленно. Но если обман прост или хорошо подготовлен, ситуация прямо противоположна. Плохие обманщики (к нашей радости) иногда открыто демонстрируют признаки замешательства, но, тем не менее, большинство из них редко выдают себя частым морганием или нервными движениями рук и ног.

Вполне понятно, если вас попросят угадать, кто же является обманщиком среди тех, кто находится в комнате, вы вряд ли заподозрите самого харизматичного и дружелюбного из присутствующих и укажете на того, кто будет странно бормотать что-то в углу. Однако ложь требует активизации всех познавательных, эмоциональных и социальных навыков, и именно поэтому лучшими обманщиками являются обаятельные, чуткие, способные думать на несколько шагов вперед люди. И их речь очень часто оказывается гораздо более связной, чем речь обыкновенных честных людей, так как она более продуманна. В отличие от честных людей, спонтанно рассказывающих что-либо, обманщики излагают свои мысли четко и последовательно, что, конечно, вызывает больше доверия. Если кто-то скажет, что не может вспомнить подробности какого-либо случая, мы, скорее всего, начнем подозревать его во лжи, хотя те, кто спонтанно поправляет себя, оправдываясь, что детали не сохранились в памяти, более склонны говорить правду, в отличие от тех, в чьих рассказах прослеживается четкая и последовательная линия. Но, согласитесь, можно предположить, что обманщики, зная об этом, будут делать тщательно спланированные ошибки, призванные изображать спонтанность повествования.

Раскусить хорошего лжеца невероятно сложно. Они неплохо умеют чувствовать то, что может их выдать, и стараются этого избежать. Более того, они понимают, чего от них ждут окружающие. Поэтому обманщикам гораздо важнее знать не то, что на самом деле отличает их от честных людей, а то, как эти отличия представляют окружающие.

То, что нет точных критериев, по которым мы можем распознать лжеца, совершенно не значит, что наш внутренний детектор лжи не может быть острым, как лезвие ножа. Существует две знаменитые школы, в соответствии с которыми мы пытаемся судить о честности людей. Одна из них берет за основу лицо обманщика, другая — его речь.

Лживый взгляд

Спрятать лживый взгляд невозможно.

The Eagles

В 1967 году выдающийся американский психолог Пол Экман сотрудничал с группой психиатров из Калифорнийского госпиталя, где он работал в качестве консультанта по вопросу, как распознать ложь пациентов, склонных к суициду. Экман не был до конца уверен, что сможет найти ответ на этот вопрос, но у него была пленка с записью, способной дать ключ к разгадке. За несколько лет до этого он снимал интервью с сорока пациентами психиатрического отделения. Одна из них, Мэри, сорокадвухлетняя домохозяйка, была снята в момент попытки обмануть врача.

Мэри трижды пыталась покончить жизнь самоубийством. Очередная попытка была прервана только потому, что ее вовремя смогли остановить служащие больницы, в которой она лежала. В конце трехнедельного пребывания на лечении психическое состояние Мэри несколько улучшилось, и ее готовы были отпустить домой на выходные, чтобы она могла побыть с семьей. После небольшого разговора с пациенткой лечащий врач был уверен, что с ней все в порядке. Но перед отъездом из больницы Мэри призналась, что хотела уехать лишь для того, чтобы раз и навсегда свести счеты с жизнью.

В поисках скрытых признаков обмана Экман со своим коллегой Уоллесом Фризеном много раз просматривали запись бесед с Мэри. Чтобы тщательно изучить мимику пациентки в тот момент, когда она говорила врачу о своем самочувствии, они поставили режим замедленного воспроизведения и в конце концов нашли то, что искали: когда Мэри задали вопрос о ее планах на будущее, по ее лицу пробежал проблеск отчаяния, но произошло это настолько быстро, что заметить его было почти невозможно даже при том, что воспроизведение было замедлено в четыре раза. Лицо Мэри выдало ее чувства еще до того, как она смогла это почувствовать и взять себя в руки.

Психиатры обратились к Экману в первую очередь потому, что он обладал репутацией эксперта по вопросам экспрессивных особенностей человеческого лица. Еще будучи молодым психологом, в 1960 году он пытался найти доказательства для широко распространенной в ученых кругах того времени теории о том, что универсальное выражение лица — всего лишь культурная «маска», не связанная напрямую с человеческими эмоциями. Иными словами, изучение нашей физиономии в психологическом плане не является чем-то, стоящим глубокого осмысления.

Экман совершил поездку в отдаленные районы Папуа — Новой Гвинеи, чтобы встретиться с представителями народа форе. Эти племена почти не имели контакта ни с людьми, ни с культурой Запада. С помощью переводчика он рассказывал жителям деревень простейшие истории, которые заканчивались тем, что герои радовались, расстраивались или злились, и просил выбрать из двух-трех картинок ту, на которой выражение лица героя наиболее соответствовало его переживаниям. Ученый хотел найти достойное эмпирическое подтверждение существующей теории. Ведь если форе далеки от культуры Запада, то выбрать нужную картинку для них будет затруднительно, да и реагировать они будут совершенно по-другому.

Однако ожидания Экмана не оправдались. Аборигены не хуже американцев или немцев узнавали эмоции, изображенные на картинках. Слушая забавную историю, они начинали улыбаться, а когда дело доходило до страшных охотничьих рассказов, принимали чуть ли ни хичкоковские позы. Представления Экмана перевернулись с ног на голову. Как он сам признался сорок лет спустя: «Я был до безобразия неправ, и это было самым ярким откровением моей жизни».

По возвращении на родину открытия молодого ученого не возымели успеха в научном сообществе. Он же, неожиданно для самого себя, почувствовал, что ему нужно проконсультироваться с Сильваном Томкинсом.

Томкинс, сын русского дантиста, родился в 1911 году в Пенсильвании и был невероятно образованным человеком. Будучи студентом отделения сценаристов Пенсильванского университета, он почувствовал страсть к психологии (как наука она в то время еще делала первые шаги). В 1943 году он покинул Филадельфию и, отчаявшись найти работу по специальности, стал служащим тотализатора, принимающим ставки на скачках. Постепенно ему удалось выстроить целую систему, основанную на эмоциональных отношениях между лошадьми. Например, лошадь, оторванная от матери на первом-втором году жизни, будет нервничать, если ее выведут на стартовую позицию вместе с другой кобылой из состава участников. Никто до конца не понимал, как работает эта система, но она и в самом деле работала.

В отличие от своих современников, Томкинс интересовался и человеческими эмоциями. Во время преподавания психологии в Принстоне и Рутгерсе он детально изложил свою теорию в четырехтомном труде «Эмоции, образы, сознание». Его главной целью было определить, каким образом человеческое лицо отображает спектр эмоций. К слову, эта же тема немало интересовала и Чарлза Дарвина, который в 1872 году опубликовал труд «Выражение эмоций у человека и животных», где отметил, что «одно и то же эмоциональное состояние отражается на лицах людей всего мира с заметным единообразием». Дарвин первый задался вопросом, является ли отражение эмоций на лице врожденным признаком, обусловленным природой, или же приобретенным, то есть культурно обусловленном. Ученые ХХ века имели смутное, но более-менее сформированное мнение на эту тему (см. выше), но Томкинса, а за ним и Экмана не устраивала эта неопределенность.

В конце шестидесятых годов в руках у Экмана оказалось настоящее сокровище: многометровая пленка с фильмом, снятым в джунглях Папуа — Новой Гвинеи. Одна часть материала была посвящена уже знакомому Экману племени народа форе, другая — народу кукукуку. Форе были миролюбивыми и дружелюбными, в то время как кукукуку имели репутацию враждебно настроенных, безжалостных людей. Экман работал над этой пленкой на протяжении шести месяцев. Сфокусировав внимание исключительно на крупных планах представителей обоих племен, он вырезал все ненужные, по его мнению, сцены. Когда все было готово, он пригласил к себе Томкинса. Ученые смотрели фильм в молчании.

Экман специально не сказал Томкинсу ни слова о том, что за люди сняты в этом фильме, и, как нам уже известно, удалил из него детали, способные идентифицировать то или иное племя. После просмотра Томкинс подошел к экрану и указал на лица форе: «Это очень мягкие, добродушные и терпимые люди. А вот эта группа, — добавил он, кивая на кукукуку, — очень жестокая». Экман был потрясен. «Как, как вы об этом узнали?» — воскликнул он. Просматривая фильм во второй раз, теперь уже в замедленном темпе, Томкинс указывал на определенные морщины и выступы на лицах дикарей, которые, по его словам, позволяли судить о характере.

С тех пор Экман считал лицо кладезем бесценной информации о внутреннем состоянии человека. Вместе с Уоллесом Фризеном они занялись масштабным, а по мнению многих, и вовсе невыполнимым исследованием: разработкой полной систематики выражений лица человека. Для начала они досконально изучили множество книг по анатомии, по отдельности рассматривая каждую из сорока трех лицевых мышц и определяя любое движение, на которое способно человеческое лицо. После этого они начали строить друг другу рожицы, системно управляя лицевыми мышцами и выстраивая движения в различные комбинации. Затем они проверяли эти комбинации в зеркале, чтобы понять, какое именно выражение лица им удалось изобразить, и снимали результат на камеру. Если создавалось ощущение, что какое-либо движение не получается, они обращались к добродушному хирургу, кабинет которого находился по соседству, и он с радостью запускал дремлющую мышцу при помощи иголки. Каждое движение той или иной лицевой мышцы исследователи назвали единицей действия.

Со временем Экман и Фризен кодифицировали более десяти тысяч различных выражений лица, каждое из которых было составлено при помощи комбинации ряда единиц действия. Конечно, большая часть получившихся рожиц не имела никакого смысла, разве что дети используют их во время игры. Но около трех тысяч из них действительно что-то значили.

После семи лет подробного изучения проблемы Экман и Фризен составили каталог «эмоционального репертуара» человеческого лица, который они опубликовали в работе, названной «Система кодирования лицевых движений», или просто FACS (от английского названия Facial Action Coding System). В этом каталоге, который до сих пор используется психологами, каждому выражению, на которое способно человеческое лицо, присвоен свой номер, более того, появление каждого отдельно взятого выражения описано, мышца за мышцей. И естественно, каждому выражению присвоено свое значение.

Единица действия № 12 (AU 12), которая активизирует скуловое напряжение, — не что иное, как обыкновенная улыбка. Совместите ее с AU 6, которая создается движением мышц, приподнимающих щеки, и вы получите выражение счастья. Огорчение определено как AU 1+4+6 + 11, что означает «внутренние углы бровей приближены друг к другу и приподняты; щеки подтянуты; в носогубной складке наблюдается небольшое углубление; края губ слегка напряжены». Экман отмечает, что если Вуди Аллен слегка приподнимет внутренние углы бровей и немного опустит их, сведя вместе (AU 1+4), то получится трагическое выражение, которое, возможно, сделает концовку его фильма более острой.

Гийом Дюшенн, невропатолог XIX века, первым обратил внимание на то, насколько сложно симулировать выражение лица. Настоящая улыбка, по его словам, «не подчиняется посторонней воле», а ее отсутствие «разоблачает ложного друга». Сложный отбор «лицевого репертуара» лишил Экмана времени точно определить причину, по которой мы не можем ввести в заблуждение наблюдательного собеседника, даже если всеми силами пытаемся изобразить на своем лице то или иное выражение. Если мы активизируем скуловое напряжение совместно с задействованием мышц щек, но при этом не будем прищуривать глаза, то улыбка получится безжизненной. Типичной особенностью «счастливой улыбки» является «высшая координация движений», так как для ее выражения мы прищуриваем глаза с максимальной интенсивностью и опять-таки максимально поднимаем края губ. Настоящие улыбки короче и ровнее по сравнению с неестественными и поддельными.

В свою очередь, симулировать гнев еще сложнее (хотя, например, Адольфу Гитлеру это удавалось на удивление хорошо), так как все негативные эмоции изобразить труднее, чем позитивные. Мы можем скалиться, но редко вспоминаем о том, что необходимо сузить края губ, чтобы изобразить гнев. Но мы делаем это автоматически, если и в самом деле злимся.

После очередного просмотра интервью с Мэри Экман обратил внимание на еще одну небезынтересную особенность: эмоциональное выражение не только сложно имитировать — его не менее сложно утаить. Это открытие дало мощный стимул развитию его интереса ко лжи и ее вычислению. Лжецам приходится примерять на себя то, что Макбет называет «фальшивой личиной», неотделимой от любой лжи, и самые опытные обманщики конечно же не испытывают ни малейших трудностей с этим. Но даже самые изощренные лжецы, по мнению Экмана, могут проколоться на том, что их выдадут эмоции. Это может произойти, например, если обманщик состроит мину, совершенно не соответствующую тому, что он говорит. За долю секунды настоящее лицо разоблачит фальшивое.

Экман назвал эти мимолетные проблески непреднамеренных, но истинных эмоций микроэкспрессией. Тем не менее он настаивает на том, что микроэкспрессия, в какой бы ситуации она ни была замечена, совершенно не является точным и универсальным признаком того, что человек хочет кого-то обмануть. Ведь само по себе это явление всего лишь говорит о некотором эмоциональном дискомфорте, и всякому, кто пытается применить метод Экмана, прежде всего придется подумать, что стало причиной этого дискомфорта и является ли эта причина значимой.

Благодаря исследованиям Экмана теория универсальности эмоциональных выражений человеческого лица сегодня поддерживается большинством ученых. Она получила широкую известность и далеко за пределами научного мира. Среди обывателей Экман известен в первую очередь благодаря своей методике разоблачения лжи (ее блестяще описал Малкольм Гладуэлл в еженедельнике «New Yorker»). Более того, Экман выступил в роли консультанта для американского сериала «Обмани меня». Он также обучает полицейских инспекторов, глав дипломатических миссий и офицеров разведки. Свои тренинги ученый обычно начинает с демонстрации на компьютере совершенно спокойного лица, на котором на долю секунды отображается микроэкспрессия. Ученики должны ее идентифицировать, выбрав единственно правильный ответ из таких вариантов, как гнев, страх, счастье, расстройство, презрение или отвращение. Поначалу микроэкспрессия кажется почти что незаметной, но, по утверждению Экмана, по окончанию тренинга люди запросто начинают распознавать эмоции.

Конечно, наша мышечная система почти полностью подчиняется нам. Именно поэтому мы не испытываем особых трудностей с изображением фальшивой улыбки. Но чем сильнее наши эмоциональные переживания, связанные с обманом, и чем выше ставка (скажем, чем хуже для нас могут быть последствия лжи), тем, к сожалению, больше вероятность того, что наша физиономия выдаст нас хорошо натренированному наблюдателю.

Не случайно ведь Сильван Томкинс обычно открывает свои лекции коротким замечанием: «Вы знаете, в сущности, лицо чем-то похоже на пенис…»

Лживые слова

Мы уже разобрались с тем, что большинство из нас не так сильны, как казалось, в решении вопроса о том, что ложь, а что — правда. Теперь вы, наверное, думаете, что те люди, работа которых напрямую связана с разоблачением лжи, смыслят в этом вопросе несколько больше. Тем не менее, в соответствии с результатами исследований, проведенных Бондом и де Пауло, психологи, судьи, таможенные инспекторы и полицейские отличают правду от обмана ничуть не лучше, чем самые неприметные обыватели.

Алдерт Вридж, профессор Портсмутского университета и автор книги «Распознавая ложь и обман», великолепного исследования различных форм лжи, верит в то, что «охотники на обманщиков», равно как и все остальные люди, слишком много внимания уделяют физиологическим проявлениям, сопутствующим обману, почти забывая о том, что есть и другие — вербальные. В качестве примера он приводит реальное судебное дело, фигурантом которого выступил некий житель Флориды, которого считали главным обвиняемым по делу об убийстве. Следователи указали, что подозреваемый, когда давал показания, сильно потел и все время затруднялся с ответом на поставленный вопрос. Именно это наводило на мысль, что он лжет. Тем не менее суд признал его невиновным в связи с непричастностью к преступлению.

Дело в том, что некоторые люди, по словам Вриджа, отличаются «врожденным нечестным поведением», которое демонстрируется, даже когда человек искренне говорит правду. В то же время есть и другие люди, с «врожденным честным поведением», способным сбить с толку кого угодно, особенно в том случае, когда человек осознанно хочет прикрыть свой обман.

Исследование Экмана концентрируется на признаках эмоционального дискомфорта, испытываемого лжецом, в то время как Вридж заинтересовался последствиями психического перенапряжения обманщика, когнитивном грузе, давящем на него.

Вридж твердо убежден в том, что метод кнута и пряника, используемый полицейскими в ходе допроса подозреваемых (мы знаем о нем благодаря голливудским фильмам, в которых представлены «хороший коп» и «плохой коп»), совершенно неэффективен. Полицейские, по словам ученого, считают, что если человек грубит в ходе допроса либо всеми доступными способами демонстрирует полное нежелание идти на контакт, то он, скорее всего, что-то скрывает. Но результаты исследований говорят о другом. Так как обманщики понимают, что к ним относятся предвзято, они более склонны к тому, чтобы сотрудничать со следствием, в отличие от тех, кому скрывать, собственно, нечего.

Другая проблема заключается в том, что сами следователи, соблюдая традицию, заложенную еще Джином Хантом в романе «Жизнь на Марсе», ведут себя агрессивно по отношению к подозреваемым, безапелляционно настаивая на их виновности. Вирдж предположил, что такая тактика подавления подозреваемых совершенно неприемлема. Она не только не оправдывает себя, но и уводит следствие в сторону. В случае подобного отношения подозреваемые просто отказываются идти на диалог. Будучи напуганными и озлобленными, они начинают давать короткие, почти ничего не значащие ответы.

Однако перед следователями должна стоять совсем другая задача: наладить контакт с подозреваемыми. Чем больше подозреваемый будет говорить, тем большее давление это окажет на его психологическое состояние. В том случае, если ему действительно есть что умалчивать, он, при таком подходе, может случайно проболтаться о чем-либо. По мнению Вриджа, именно этот способ (наладить контакт, дать подозреваемому выговориться) наиболее приемлем для того, чтобы вывести обманщика на чистую воду.

Полицейские рекомендации по проведению допроса практически бесполезны. Официальные руководства на эту тему предлагают несколько стратегий определения истинности показаний. Одна из них, описанная в учебной литературе, предлагает уделять внимание тому, смотрит ли допрашиваемый в глаза следователю и выказывает ли какие-либо признаки беспокойства. Между тем нет никаких прямых доказательств, что это является действенным.

Другая техника советует перед началом допроса проводить небольшую отвлеченную беседу с подозреваемым. Цель — сравнивать поведение во время этой беседы с поведением непосредственно во время допроса. Но Вридж совершенно справедливо заметил, что люди, в зависимости от темы разговора, используют различные стили общения, независимо от того, лгут или нет.

Третья техника — «поведенческий анализ» — содержит целый список вопросов, на которые предполагаемые обманщики и те, кто говорит правду, якобы отвечают по-разному. Опять же, по утверждению Вриджа, убедительных доказательств эффективности этой техники нет.

Более того, такие рекомендации совершенно упускают из виду тот факт, что полицейские, как и все мы, могут руководствоваться неосознанными суевериями. В частности, не являются редкостью случаи, когда человек, говорящий с акцентом, не вызывает особого доверия со стороны дознавателей. Напротив, если допрашивают привлекательного, яркого и невероятно легкого в общении человека, то ему, что не удивительно, верят, как говорится, с пол-оборота. И это несмотря на то, что именно такие черты присущи самым опытным обманщикам.

Что же действительно заслуживает пристального внимания полиции? Как мы уже решили, ложь требует определенных усилий: обманщики должны продумать ответ, который устроит слушателя (в случае допроса ответы продумываются особенно тщательно); следить за тем, чтобы не говорить ничего противоречащего уже сказанному; стараться не выдать себя интонацией; прекрасно помнить все свои показания, чтобы в случае необходимости их повторить. Помимо этого, обманщикам необходимо держать под контролем свою речь и избегать неоправданных нервных телодвижений, так как все это может навести слушателя на подозрения. Пытаясь неукоснительно следовать всем этим требованиям, обманщики зачастую начинают демонстрировать то, что Белла де Пауло называет сверхконтролем, то есть такое поведение, при котором все действия лжеца кажутся продуманными, точными, хорошо отрепетированными, но… напрочь лишенными естественной спонтанности.

Вридж уверен, что лучший способ подловить обманщика — повысить его когнитивную нагрузку до такого уровня, при котором он просто не сможет четко управлять своими мыслями и излагать события связно. Кстати, одна из техник, рекомендуемых для проведения допроса Вриджем, основывается на том, чтобы заставить подозреваемого излагать события в обратном порядке. Это создает ощутимое давление на сознание, и даже самый подготовленный обманщик начинает путаться и допускать ошибки.

В 2007 году Алдерт Вридж совместно со своими коллегами опубликовал результаты исследования, в ходе которого были испытаны основные техники ведения допроса. (В их числе апробировали и метод самого Вриджа.) В исследовании участвовали более двухсот пятидесяти студентов, выступивших в роли допрашиваемых, и двести девяносто офицеров полиции. На допросе студенты должны были говорить или правду, или ложь (в зависимости от того, какая роль им достанется) о ряде ситуаций. А задачей полицейских было выяснить, используя предложенные техники, кто из «подозреваемых» говорит правду, а кто — лжет. В итоге те полицейские, которые больше внимания уделяли внешним факторам, идентифицирующим лжеца, показали довольно слабые результаты по сравнению с теми, кто внимательно следил за речью допрашиваемых.

Более того, обманщики во время допроса вели себя намного спокойнее, чем те, кто говорил правду, и были предрасположены к диалогу с полицией. И конечно же, как и ожидал Вридж, наиболее прогрессивной техникой допроса оказалась именно его техника.

Вридж разработал еще один способ, основанный на описании событий.

Суть этого метода состоит в следующем. Допрашиваемого просят описать ситуацию, в которой он оказался, или событие, которому он был свидетелем. По мнению Вриджа, это тоже оказывает значительное давление на когнитивные способности потенциального обманщика.

В эксперименте, проведенном им, приняли участие около тридцати человек — все они являлись сотрудниками полиции или военизированных подразделений. Перед ними была поставлена задача захватить находящийся у некоего «спецагента» ноутбук с важными сведениями, составляющими государственную тайну.

После проведения операции всех ее участников попросили детально описать то место, в котором произошел захват объекта. Одной половине дали указание рассказать правду, другой — умолчать о некоторых подробностях. (Естественно, те, кто заслушивал показания, были не в курсе, кому какая роль досталась.) Вридж предположил, что «обманщики» постараются сделать свои показания более правдоподобными, тщательно описывая обстановку, но снабжая описание деталями, которые, как правило, наталкивают внимательного слушателя на подозрения. Он также предположил, что они очень скупо опишут поведение удерживающего ноутбук агента, а вот те, кому дали указание говорить правду, в первую очередь начнут рассказывать именно об этом и только потом в двух словах обрисуют условия, в которых приходилось действовать.

Все его предположения оказались верными. Следовательно, основываясь исключительно на методе Вриджа, можно вычислить обманщиков с точностью до девяноста процентов?

* * *

Экман и Вридж имеют разные точки зрения насчет того, что при определении честности человека заслуживает внимания в первую очередь. Но оба уверены, что к этому вопросу нужен системный подход. При попытке обнаружить обманщика все имеет значение: и тембр голоса, и движения рук, и осанка, и сама речь. Но все это нужно оценивать со скидкой на конкретную ситуацию: как соотносятся действия человека с его повседневным поведением, как эти действия можно рассматривать в сложившейся обстановке, и т. д., и т. п. Субъективность суждений зачастую приводит к ошибкам и недоразумениям, ведь мы не можем обнаружить универсальный признак лжи. Увы, нос Пиноккио — всего лишь сказка.

Высокомерие, или

Почему мы хорошо умеем врать, но плохо распознаем ложь

В 2008 году норвежские ученые провели эксперимент, призванный улучшить понимание того, каким образом полиция приходит к выводу о правдивости показаний об изнасиловании. Шестидесяти девяти следователям предложили просмотреть видеозаписи с показаниями женщин, заявивших о том, что они стали жертвами этого гнусного преступления. Роль одной из жертв досталась профессиональной актрисе, и конечно же ее задачей было убедить полицейских в искренности своих показаний. Все женщины говорили примерно одно и то же, но актриса рассказала о неприятном инциденте несколько более экспрессивно, чем реальные жертвы. Следователи, в своих суждениях привыкшие полагаться на поведение потерпевших, сочли, что наиболее убедительна плачущая женщина, выставляющая на показ свое отчаяние. Но, как вы уже догадались, они ошиблись.

На самом деле жертвы насилия по-разному реагируют на случившееся: кто-то заметно выбит из колеи, кто-то старается скрыть эмоции. Это значит, что какой-то универсальной модели поведения, общей для всех, нет. Полицейские из нашего примера полагались исключительно на свои инстинкты, и их подозрения были сформированы совершенно ненадежными, предвзятыми представлениями о том, как женщины переносят горе.

Несмотря на предупреждение, сформулированное еще Шекспиром, о том, что угадать ход мыслей другого человека невероятно сложно, даже при наличии множества кажущихся надежными внешних доказательств, следователи упрямо верят в то, что безошибочно могут определить, врет человек или нет, только лишь наблюдая за его реакцией и полагаясь на свою интуицию. Роберт Хантер, юрист и специалист по работе с мошенниками, называет это ошибочное представление поведенческой презумпцией. В качестве примера он приводит дело американской студентки Аманды Кнокс, осужденной в 2007 году за убийство Мередит Керхер. Полиция Италии пришла к выводу о ее виновности, основываясь исключительно на оценке поведения подозреваемой во время допроса. «Мы были готовы к тому, чтобы установить факт виновности, — заявил Эдгардо Гиобби, главный следователь по этому делу, — руководствуясь своими наблюдениями за психологической и поведенческой реакцией подозреваемой во время допросов. Мы не видим необходимости в применении других способов ведения расследования, так как именно этот считаем испытанным и надежным — он позволяет нам довольно быстро добиться признаний от подозреваемых». Думаю, логика Гиобби пагубна, потому что во время допроса (а затем и в суде) люди ведут себя совершенно не так, как в повседневной жизни, и не важно, виновны ли они или просто привлечены в качестве свидетеля. Естественно, поведение некоторых людей в психологически сложной ситуации может показаться подозрительным.

Справедливости ради стоит отметить, что такого рода предубеждениями обладают не только полицейские. Очень многие люди зачастую делают поспешные выводы о честности человека, руководствуясь своими представлениями о «нормальном» поведении. Власти Италии неосторожно допустили утечку информации о поведении подсудимой, и скоро всему миру стало известно, что Аманда во время заключения беззаботно оттачивала свои акробатические навыки. А когда пресса опубликовала фотографию, на которой девушка жизнерадостно улыбается, это вызвало негодование, и люди стали говорить, что человек, на которого «повесили» чужое преступление, не может вести себя подобным образом. Да, такая реакция вполне предсказуема, но одна-единственная фотография не может стать надежным источником информации о внутреннем состоянии человека и тем более о его мыслях. В связи с этим согласитесь, что поведенческая презумпция играет значительную роль в нашей жизни, хотя и является абсолютно ненаучной. Хантер особо подчеркивает, что, как бы там ни было, она поддерживает представления об объективности устных доказательств в суде и оправданность привлечения присяжных к разбирательству. Тот, кто видит, как свидетель дает показания, может лучше судить о достоверности сведений.

Что же является внутренним стержнем нашей уверенности в точности интуитивных догадок? Вероятно, это связано с нашей склонностью к некоторому психологическому эгоизму. Мы не можем до конца понять, что другие люди настолько же сложны и независимы, насколько и мы сами. Эмили Пронин, психолог из Принстонского университета, напоминает нам, что существует фундаментальная асимметрия в межличностных отношениях между людьми в различных социальных группах. Когда вы встречаете кого-то, в вашем сознании преобладают по меньшей мере два основополагающих образа: собственно ваши мысли и облик (лицо) собеседников. В результате мы склонны судить окружающих по тому, что видим (по одежке), а самих себя — по собственным же ощущениям.

Мы знаем, когда нужно спрятать свои мысли от окружающих. Наверняка вам приходилось изображать на лице хоть какое-то подобие интереса в тот момент, когда босс, будучи в шутливом расположении духа, в сто тринадцатый раз рассказывает бесконечный анекдот. Но, тем не менее, мы почему-то считаем искренними невербальные эмоции другого человека. Если красивая девушка улыбается, значит ли это, что ей приятно ваше общество? На вашем месте я бы не был так уверен. Сами посудите: иногда мы считаем, что можем узнать все о человеке, прочитав по диагонали его резюме. Но когда кто-то пытается сформировать свою точку зрения, читая уже наше резюме, мы, безусловно, думаем, что это бесполезная затея: «В этих бестолковых бумажках так мало информации, что понять по ним, что я на самом деле из себя представляю, очень сложно». То же самое происходит и с эмоциями — одного-единственного жеста или выражения лица недостаточно, чтобы объективно судить о чувствах человека. Эту модель поведения можно описать примерно следующим образом: «Я — человек невероятно тонкий, и не совсем тот, за кого меня принимают окружающие, такие предсказуемые и прозрачные…» Фернандо Пессоа очень точно описал эти ощущения в своей «Книге беспокойства», заметив, что «на самом деле никто не может допустить факт существования другого человека».

Но парадокс заключается в том, что, несмотря ни на что, эта асимметрия зачастую мешает нам кое-что приукрасить в своей речи. Это связано с подсознательной уверенностью в способности окружающих нас людей заметить что-то, что выдаст нас (видимо, потому, что мы не перестаем об этом думать во время обмана). В рассказе «Сердце-обличитель» Алана Эдгара По человека, совершившего преступление, допрашивают остолопы-следователи. Несмотря на выгодность ситуации, ему начинает казаться, что следователи просто так могут сказать, что он виновен. Эта навязчивая мысль не дает ему покоя и в конце концов приводит к признанию. Это яркий пример того, что психолог Томас Гилович называет «иллюзией предсказуемости» — иррациональным, но зачастую непреодолимым подозрением, что окружающие способны читать наши мысли. Девушка, пришедшая в гости к своей подруге, будет переживать из-за того, что подруга может догадаться, что ее стряпня просто ужасна на вкус. Молодого менеджера может не покидать ощущение, что все в переговорной чувствуют его волнение во время презентации. У каждого из нас есть замечательный дар стократ преувеличивать свои страхи. А потому, наверное, все-таки стоит прийти к очевидному выводу: все-таки мы можем прочитать свои мысли лучше, чем сторонние люди.

Гилович провел ряд экспериментов, целью которых было продемонстрировать, что разгадать наши мысли гораздо сложнее, чем кажется. В одном из таких экспериментов участники играли в незамысловатую игру на определение обмана. Каждый игрок говорил либо правду, либо ложь о чем-либо, а задача остальных заключалась в том, чтобы угадать, насколько он искренен. Как оказалось, «обманщики» значительно переоценивали ту степень легкости, с которой другие игроки смогут их раскусить. Наибольшее количество баллов набрали те игроки, которые, обманывая, не были настолько погружены в себя, чтобы думать еще и о том, правдоподобно ли выглядит их ложь.

Странное дело майора Инграма

Честно миллион долларов не заработаешь.

Уильям Дженнингс Брайан

10 сентября 2001 года перед майором британской армии Чарльзом Инграмом поставили следующий вопрос:

Как в десятичной системе счисления называется единица со ста нулями?

Это был последний, пятнадцатый, вопрос, заданный ему на одном из самых популярных британских (и мировых) телешоу «Кто хочет стать миллионером?». Инграм смог правильно ответить на первые четырнадцать вопросов, использовав все подсказки. В тот момент он был невероятно близок к тому, чтобы стать третьим за всю историю телешоу участником, выигравшим миллион фунтов.

На протяжении двух вечеров, занятых съемками, зрители, присутствующие в студии, не переставали поражаться продвижению Инграма. И дело не только в его успехах — он разительно отличался от двух своих предшественников. Джудит Кеппел (в 2000 году она стала первой победительницей шоу) на протяжении всей игры вела себя сдержанно, полностью концентрируясь на вопросе; казалось, она была ярким примером моральной непоколебимости, характерной для представителей среднего класса Великобритании. Даже будучи не до конца уверенной в правильности ответа, она не теряла уверенности в себе. Дэвид Эдвардс, второй победитель, выиграл заветный миллион всего за пять месяцев до того, как в студии появился Инграм. Он также демонстрировал убежденность в принятии решений, но она была иного рода: Дэвид был заядлым любителем шоу, для участия в которых необходим багаж общих знаний. Словно книга, собирающая пыль, он впитывал в себя всевозможные, казалось бы, бесполезные сведения.

Чарльз Инграм в отличие от них постоянно сомневался в себе. Он подолгу думал над каждым вопросом, перебирая по очереди предложенные варианты ответа, противопоставляя их, склоняясь то к одному, то к другому. Иногда он останавливался на ответе, который всего несколько минут назад считал неверным. При этом, казалось, он совершенно не полагался на внутренние инстинкты, способные помочь участнику выбрать правильный ответ. Тем не менее четырнадцать раз подряд он отвечал правильно. И вот, услышав пятнадцатый вопрос, Инграм стал на ощупь подбираться к ответу, который мог осчастливить его на миллион фунтов (в случае неудачи он терял больше половины этой суммы).

После того как на табло появились четыре варианта ответа, Инграм честно признался, что не знает, какой из них выбрать.

— Чарльз, вы не были уверены в своих ответах, начиная со второго вопроса! — простонал Крис Тарант, ведущий.

— Я думаю, это наномол, — наконец-то решился майор, нервно пощупывая собственное лицо. — Но это может быть и гигабит…

Таррант в очередной раз многозначительно намекнул, что сейчас — самый подходящий момент забрать уже выигранные деньги и уйти со спокойной душой, — стоит ли рисковать, если ответ можно только угадать?

На какое-то мгновение показалось, что Инграм согласился с ним.

— Да, я, наверное, не смогу справиться с вопросом, — бодро произнес он. И тут же продолжил: — Не думаю, что это мегатрон. А про гугол я вообще никогда не слышал.

Он несколько раз прошептал незнакомое слово и наконец сказал:

— Действуя методом исключения, я пришел к тому, что это все-таки гугол.

Камеры дали крупный план жены Инграма — Дианы. Она была шокирована ответом мужа.

— Насколько я понимаю, вы, уже имея полмиллиона в своих руках, собираетесь ответить словом, которое сейчас впервые слышите… — недоверчиво заметил Таррант.

Это вызвало у игрока новый приступ сомнений, но спустя некоторое время он нерешительно кивнул:

— Да, я все-таки продолжу игру.

По залу пронесся вздох изумления. Инграм вздрогнул:

— Хотя нет, постойте…

Прошло еще какое-то время, прежде чем он заявил, что гугол — его окончательный ответ.

После мучительно долгой рекламной паузы Таррант попросил у Инграма чек на полмиллиона фунтов, который уже был у того на руках.

— Он вам больше не понадобится, — сказал он, разрывая чек на мелкие кусочки. Пауза. — Потому что вы выиграли один миллион фунтов!

Зал взорвался аплодисментами.

Этот выпуск так и не вышел в эфир. Неделю спустя Чарльз Инграм, находясь у себя дома в Уилтшире, вместе со всем миром следил за новостями из Америки, в которых сообщались все новые факты о террористическом акте 11 сентября. Вдруг раздался телефонный звонок. Ему звонил Пол Смитт, исполнительный директор шоу и представитель кампании Celador Productions.

— Довожу до вашего сведения, — сказал он, — что чек, выданный Таррантом после записи шоу, аннулирован.

Смитт также добавил, что показ шоу с участием Инграма отменен. Директор сослался на какие-то «неполадки», никак не связанные с самим игроком.

В голосе Инграма, когда он разговаривал со Смиттом, звучало удивление, но не расстройство.

Пять дней спустя, ровно в семь часов утра, в дверь к Инграму постучали. Это были полицейские, приехавшие с тем, чтобы арестовать хозяина дома и его жену. В то же самое время в восьмидесяти милях от Кардиффа был задержан Теквен Уайтток, непосредственно присутствовавший в студии во время записи передачи и, более того, представленный Таррантом как потенциальный игрок.

Полтора года спустя, 7 апреля 2003 года, присяжные признали всех троих виновными в том, что они, вступив в предварительный сговор, обманным путем пытались заполучить главный приз шоу. В связи с этим Чарльз Инграм уволился из армии. А девятнадцать месяцев спустя он был признан полным банкротом.

* * *

Попытаться обманным путем заполучить огромную сумму — одно, а вот сделать это на глазах у многомиллионной аудитории — совсем другое. Но не нахальная смелость троицы «миллионеров» потрясла общественность, а скорее их безрассудство. Вся эта история, окончившаяся судебным разбирательством, напоминает типично английскую драму, в которой встречаются элементы трагедии и комедии, хитрости и самообмана. Разыгранный спектакль можно описать следующим образом: глуповатый майор, за плечами у которого среднее образование, полученное в весьма посредственной частной школе, стал жертвой амбиций собственной жены, подговорившей его на то, чтобы по мошеннической схеме быстренько «срубить деньги» в одном из самых популярных в стране телешоу, используя кашель, наводящий игрока на правильный ответ. Довольно избитый способ. И ведь у этой троицы почти получилось провернуть эту схему. Пока однажды утром не зазвонил телефон.

В суде (и после него) все трое заявляли о своей невиновности, свирепо протестуя против обвинения. Они делали это, даже несмотря на то, что им поступило несколько высокооплачиваемых предложений «поведать миру свою историю».

После вынесения приговора телекомпания ITV представила документальный фильм об этих событиях. Его посмотрели более семидесяти миллионов человек — рейтинг гораздо более высокий, чем у самого телешоу. Особое внимание в этом фильме уделялось мучительному закадровому кашлю, появлявшемуся каждый раз, когда Инграм, перебирая варианты, называл правильный ответ. Для наглядности в фильм включили инсценировку того, как игрок пытается обмануть зрителей, будучи уже пойманным на лжи. Получилось смешно, как в комиксе.

— Кажется, я никогда не слышал про гугол. — Кхе-кхе. — Вообще-то я думаю, что это гугол.

В доказательствах стороны обвинения имелась довольно серьезная брешь: прямых подтверждений тому, что майор Инграм и Теквен Уайтток когда-либо встречались или хотя бы переписывались посредством электронной почты, не было. Удалось установить только то, что Уайтток несколько раз разговаривал с Дианой по телефону, но в этом не было ничего странного. Не будем забывать, что он сам был потенциальным игроком, да и Диана однажды участвовала в шоу и даже выиграла 32 тысячи фунтов. Более того, после своего дебюта в «Миллионере» она стала соавтором книги о шоу. Люди, приглашенные принять участие в шоу (в данном случае Уайтток), одержимые идеей заработать, часто стараются наладить связь с теми, кто уже выигрывал в нем, чтобы по возможности получить несколько дельных советов.

Полиции также не удалось установить факт связи между подозреваемыми после шоу. Инграмы не встречались и не перезванивались с Уайттоком. (Вы, скорее всего, подумали, что трое заговорщиков должны были обсуждать, по крайней мере, как они поделят между собой деньги.) Даже после того, как лучшие следователи Скотленд-Ярда провели восемнадцать недель в поисках хоть каких-нибудь доказательств, главным аргументом, на котором основывалась позиция обвинения, все еще была пленка с записью шоу, на которой было запечатлено странное поведение Инграма и отчетливо слышался подозрительный кашель.

Строго говоря, при ближайшем рассмотрении все подозрения в этом деле казались на удивление хрупкими. В частности, представители продюсерского центра заявили в суде, что заподозрили недоброе, еще когда Инграм использовал все три подсказки на более-менее легких первых вопросах. Тем не менее после исследования поведения предыдущих участников, дошедших до последних вопросов, выяснилось, что в этом нет ничего необычного.

Вина Уайттока, по мнению юристов, подтверждалась тем, что во время шоу он спросил у своего соседа, знает ли тот правильный ответ на вопрос (видимо, с тем, чтобы кашлянуть вовремя и нужное количество раз, утверждали они). Но и это обстоятельство было подвергнуто сомнению, когда один из ветеранов шоу смог доказать, что это вполне нормальная ситуация (а ее подоплека — всего лишь выдумка).

Производственный продюсер шоу предположил, что высказанное в ходе игры заявление Инграма о том, что он лучше пойдет на работу следующим утром, чем будет иметь миллион фунтов в кармане, является подозрительным. Но и это было опровергнуто, так как предыдущий участник — скромный учитель Дэвид Эдвардс, — выигравший миллион всего двадцать недель назад, говорил то же самое.

Иными словами, свидетельские показания стороны обвинения были ярким примером того, что психологи называют «ретроспективной предвзятостью» — тенденцией к толкованию мыслей и чувств людей, основанной на своем собственном представлении о ситуации.

Так или иначе, ни у кого не было ни малейших сомнений в том, что запись игры и есть самое сильное доказательство. Кашель раздавался сто девяносто два раза, и юристы настаивали на том, что по меньшей мере девятнадцать раз (наиболее громкие звуки) он оказал Инграму помощь в выборе правильного ответа. Оставалась одна проблема — как это подтвердить? Теквен Уайтток не отрицал, что во время записи передачи его мучил кашель. Он объяснял это аллергией на пыль. Независимые эксперты подтвердили, что в студии, где проходили съемки — душной и с сухим воздухом, — это расстройство вполне могло проявить себя. Как бы там ни было, один из юристов телекомпании пренебрежительно заметил:

— Да, это так, у нас душно. Но я не могу представить обстановку, в которой человек начинает кашлять после того, как его сообщник дает правильный ответ.

Возможно, он был прав, возможно — нет.

На протяжении двадцати двух дней слушаний в зале суда было много кашля. Запись программы с участием майора Инграма несколько раз просмотрели полностью, а отдельные ее эпизоды и вовсе пересматривались постоянно. Специально для судебного разбирательства техники Celador не стали глушить посторонние звуки, чтобы кашель был отчетливо слышен. Но если бы он звучал только в записи!

Журналист, находившийся в зале суда, заметил, что каждый раз, когда адвокат произносил слово «кашель» — естественно, это происходило довольно часто, — присутствующие начинали покашливать и прочищать горло. А во время выступления главного специалиста по респираторным условиям заседание и вовсе пришлось прервать, так как одна из присяжных начала буквально задыхаться от кашля. То же самое повторилось с двумя присяжными во время произнесения обвинительной речи, и судье не осталось ничего иного, кроме как объявить перерыв до тех пор, пока те не придут в себя.

Конечно, кашель присутствующих не был сознательной реакцией на слова, звучащие в зале, — он возник сам собой, против воли кашляющих. Если бы им сказали, что между кашлем и словом «кашель» существует определенная связь, они бы, наверное, насторожились. Потому что если признать, что словесный стимул может вызвать приступ кашля, то почему бы не принять эту версию и в отношении Уайттока? По крайней мере часть его кашля перестанет казаться подозрительной и может быть оценена в качестве неосознанной реакции на правильный ответ. Более того, полной уверенности в том, что все подозрительные покашливания принадлежат именно Уайттоку, не было.

Серьезный анализ по делу Инграма провел Джеймс Пласкетт, один из предыдущих участников шоу. Его волновал следующий вопрос: что, если зрители действительно склонны к тому, чтобы кашлянуть, когда слышат правильный, по их мнению, ответ? Пласкетт просмотрел запись призовой игры Джудит Кеппел и отчетливо различил кашель, появлявшийся в промежутке между первым случайным произнесением вслух правильного ответа и ее дальнейшими размышлениями. Кашель раздавался, когда она боролась за 2, 4, 8, 64, 500 тысяч фунтов и, конечно, за последний вопрос, цена которому — миллион. Иными словами, ситуация была практически идентичной той, что сложилась вокруг Инграма.

Это дело оставляет «белые пятна» даже в понимании тех, кто имел к нему непосредственное отношение. Крис Таррант позднее заметил, что «ни сам Скотленд-Ярд, ни отдел по борьбе с мошенничеством так и не смогли понять, что же на самом деле случилось». Полиция в интервью газете «Daily Telegraph» официально признала: «Мы так и не смогли представить себе картину преступления. До мельчайших подробностей докопаться не удалось».

Как бы там ни было, целью этой книги не является размышление о справедливости вынесенного судом приговора. Для нас наиболее важным является вопрос: почему все были готовы поверить в виновность Инграма?

Когда кому-либо удается выиграть довольно большую сумму денег в шоу, которое смотрит вся страна, естественно, сам собой напрашивается вопрос о честности игрока. В поведении Инграма что-то позволило этому вопросу перерасти в подозрение. Даже сотрудники Celador инстинктивно почувствовали, что что-то идет не так, как обычно. Конечно, их подозрения (как и в случае с полицейскими, которых попросили определить настоящую жертву изнасилования) были продиктованы скорее не столько прямыми доказательствами, сколько внутренними ощущениями. Инграм, офицер среднего звена, неуклюжий обладатель красивого голоса, пришел на шоу с довольно скудным багажом знаний. «В тихом омуте черти водятся», — заметил Таррант, рассказывая о своих ощущениях от встречи с майором. По его словам, Инграм совершенно не производил впечатления человека, способного выиграть миллион фунтов.

То, что убедило присяжных (а вместе с ними и английскую общественность) в виновности Инграма, — это его манера поведения во время игры: странноватый, неуверенный в себе и постоянно меняющий точку зрения человек вполне естественно вызвал подозрения. Сидя в кресле игрока, он выглядел растерянным, беспокоился и давал совершенно невразумительные ответы. Проще говоря, Инграм демонстрировал все признаки, которые мы интуитивно ассоциируем с ложью.

«Доверчивые» и «циники»

В фильме Романа Полански «Китайский квартал» Джек Николсон сыграл роль частного детектива Джейка Гиттса.

Гиттс с подозрением, если не сказать с маниакальной осторожностью, относится к каждому, с кем сталкивает его жизнь. По роду своей деятельности он насмотрелся на жуликов всех мастей и привык к тому, что его все время кто-то хочет обмануть. Но ввести его в заблуждение невероятно трудно, почти невозможно. Так было до тех пор, пока к Гиттсу не обратилась молодая женщина, попросившая сначала проследить за ее мужем (банальный, как ей кажется, адюльтер), а затем разобраться в обстоятельствах его смерти. Занимаясь расследованием, Гиттс обнаруживает, что на каком-то этапе его безошибочное чутье сыщика встречает мощное противодействие, наталкиваясь на стену коррупции, пронизывающей в том числе и полицию. Правда Джейка Гиттса никому не нужна. Он терпит сокрушительное фиаско от лжецов, потому что именно они задают тон, а по большому счету и правят миром. «Не надо, Джейк, это же Китайский квартал», — утешает его напарник в конце фильма, и мы понимаем, что Китайский квартал — это метафора. В каком-то смысле мы все живем в Китайском квартале.

* * *

Некоторые люди лучше умеют распознавать ложь, чем другие. Но образ таких людей зачастую не совпадает с нашими представлениями о них. Нэнси Картер и Марк Уэбер, психологи из Университета Торонто, предложили сорока шести студентам, готовящимся получить степень магистра делового администрирования и уже имеющим некоторый опыт работы по специальности, решить практический вопрос, довольно простой на первый взгляд. Не секрет, что ложь — главная проблема сегодняшнего рынка труда: соискатели все чаще и чаще пытаются обмануть работодателей, предоставляя ложные сведения о своей квалификации и опыте трудовой деятельности для того, чтобы «занять свое место под солнцем». С этой проблемой столкнулся и сам университет, и даже более того — дорого заплатил своим имиджем научно-образовательного учреждения.

Студентам предстояло выбрать, какому из двух менеджеров доверить проведение собеседований с потенциальными работниками. У обоих менеджеров был одинаковый опыт работы и набор специальных знаний. Единственным отличием их друг от друга было то, что они по-разному оценивали тех, кто приходил на собеседование.

Колин относилась к людям очень позитивно и считала, что им можно доверять (по крайней мере до тех пор, пока они не докажут обратное). А Сью, напротив, от природы была слишком подозрительна. Она считала, что люди всегда стараются выйти сухими из воды, в какой бы ситуации ни оказались. То есть ее особенность — подспудное недоверие по отношению к потенциальным работникам.

Вполне понятно, что большинство студентов выбрали именно Сью, полагая, что она лучше справится с проведением собеседования. Они опасались, что, пользуясь легковерностью Колин, ушлые бездельники, пытающиеся занять вакантное место, запросто смогут обвести ее вокруг пальца. Прозвучало также мнение, что доверчивая девушка не слишком-то сообразительна по сравнению со своей подругой.

Многие из нас склонились бы к такому же решению, хотя в личном общении скорее предпочли бы Колин, а не Сью. Но если речь идет о собеседовании при приеме на работу, то лучше, чтобы его проводил специалист, тщательно следящий за тем, чтобы работник предоставил достоверные данные о себе.

Широко распространено мнение, что доверчивый человек — легкая добыча для хищников социальных джунглей. Доверие ассоциируется с доверчивостью, особенно если речь идет о человеке, проводящем собеседование, или наивном любителе интернет-знакомств. Большинство моделей, связанных с принятием ответственных решений, предлагают нам вести себя как Сью, в каком бы социальном взаимодействии мы ни находились. Недоверчивые люди, вполне обоснованно полагая, что окружающие выстраивают свое поведение в соответствии со своими потребностями и интересами, гораздо более приспособлены к тому, чтобы защитить себя от использования со стороны других. Но значит ли это, что доверчивый человек — обыкновенный простофиля?

Картер и Уэбер развили свой эксперимент, стараясь понять, действительно ли недоверчивые люди лучше распознают обман. Группе студентов предложили стать участниками ролевой игры по приему на работу. Традиционно часть из них попросили врать о довольно важных вещах (образование, квалификация, стаж) во время имитации собеседования. Иными словами, их попросили делать что угодно, лишь бы «получить работу». Другие должны были говорить о себе исключительно правду. Оставшимся, прошедшим перед экспериментом стандартный психологический тест и по его результатам условно разделенным на «доверчивых» и «циников», показывали видеозаписи «собеседования», и они должны были угадать, кто из студентов говорит правду, а кто — лжет. Результат получился неожиданный: «доверчивые» значительно чаще угадывали, что их пытаются обмануть.

Результаты исследования Картер и Уэбера полностью подтвердили информацию, полученную в других научных центрах. Как ни парадоксально, «доверчивые» менее легковерны, чем «циники». Скорее всего, причина этого явления кроется в том, что «циники» (подозрительные от природы люди) стараются свести свои социальные взаимодействия с окружающими к минимуму, особенно за пределами небольшого круга близких, удостоенных их доверия. По словам социолога Тошио Ямагиши, они стараются избежать так называемого социального риска. Это значит, что они просто-напросто менее опытны в общении с другими людьми, по крайней мере с теми, кого не знают достаточно хорошо. Иными словами, «циники» испытывают трудности с оценкой намерений и мотивации в действиях окружающих.

Если вы понимаете, что практически любой человек так или иначе может вас обмануть, то провести вас довольно сложно. Но вместе с тем вы не чувствуете нюансов — ведь это так сложно определить, кто перед вами — патологический лжец или честный человек.

Доверчивых людей мы воспринимаем как наивных и легковерных, и на это есть основания — ведь они так часто вступают в рискованные, порой даже опасные отношения. В первую очередь это касается тех, кто назначает так называемые «свидания вслепую» или покупает «антиквариат» в самых обычных ларьках. Но такие люди не легковерны, они именно доверчивы. А это совсем не одно и то же.

«Старый» обман и его определение

В январе 2007 года отставной полицейский инспектор по имени Гарри Уэддел удушил свою жену Сандру, работавшую медсестрой. Это произошло в их доме в Бедфордшире, через несколько недель после того, как Сандра призналась мужу в измене и попросила развод. Он накинул ей на шею моток кабеля и повесил в гараже, пытаясь инсценировать самоубийство. Рядом он положил листок формата А4, на котором напечатал «предсмертную записку». Он проделал все это в резиновых перчатках, чтобы не оставить «пальчиков». Уэддел двадцать пять лет служил в полиции и имел представление о том, что именно будут искать его коллеги, когда приедут на место происшествия.

Никто из друзей и знакомых этой пары не мог поверить в то, что Сандра, счастливая мать троих детей, действительно могла покончить с собой. Тем не менее Гарри сначала был вне подозрений. В ходе расследования появилось несколько версий случившегося, но они не объясняли, что же произошло в тот день. Полиция подняла все старые дела. Три из них так или иначе были связаны с использованием кабеля, и все три — убийства, хотя изначально рассматривались как суицид. На теле женщины были обнаружены синяки и ссадины, свидетельствовавшие о том, что к ней непосредственно перед смертью применялось насилие. Но кто был источником этого насилия? Кто убил Сандру?

В конце концов следователи пришли к выводу, что ключ к разгадке — предсмертная записка: настоящая ли она (если это все-таки самоубийство) и каким образом оказалась на месте преступления?

Полиция передала записку Джону Олссону, эксперту в области судебной лингвистики.

В 1994 году Олссон был обычным аспирантом лингвистического отделения Бирмингемского университета. Однажды он задумался о том, можно ли применить полученные знания в области судебной экспертизы. Опыт его коллеги Малкольма Култхарда показал, что лингвисты нужны полиции. Култхард провел анализ письменного признания Дерека Бентли, повешенного в 1953 году за убийство полицейского (этот случай считается классическим примером судебной ошибки). Анализ показал, что нет никаких сомнений в том, что признание написано не Дереком, а кем-либо из полиции, скорее всего следователем. Шокирующее известие помогло посмертно реабилитировать мистера Бентли. Вдохновленный успехом коллеги, Олссон стал сотрудничать с полицией. К моменту поступления дела Сандры Уэддел он оказал помощь в раскрытии трехсот с лишним дел, от вымогательства до убийства.

Олссон знал, что поддельные предсмертные записки можно распознать по чрезмерному использованию эмоционально окрашенных самоуничижительных слов, таких как «сумасшествие», «трусость», «эгоистичность». Подобные слова почти никогда не встречаются в настоящих записках. Если следовать этой логике, записка Сандры выглядела подлинной, так как в ней не было ничего подобного, но Уэдделл, муж Сандры, был опытным полицейским и обладал достаточно развитым чутьем на такие вещи. Олссон продолжил свои исследования. В предыдущих делах он довольно часто мог составить мнение об авторстве того или иного письма, основываясь на индивидуальной стилистике написания. Но он не нашел чего-то более-менее заслуживающего внимания в этой записке. В итоге он углубился в изучение пунктуационных особенностей и неожиданно для самого себя совершил настоящий прорыв.

Олссон обратил свое внимание на длину предложений, в частности на индивидуальные особенности размещения точек, первая из которых появилась сразу после того, как Сандра (предположительно Сандра) написала имя мужа:

«Гарри. Я решила напечатать это письмо, потому что знаю, если я напишу его от руки и оставлю для тебя, ты точно не станешь читать. Прости меня за ту душевную боль, которую ты испытывал из-за меня, Гарри. Я никогда не хотела тебя ранить или причинить тебе боль…»

Сама по себе записка была не очень большой, но в ней было превеликое множество точек, что понятно даже по приведенному маленькому отрывку. Сандра не могла написать это письмо. Она любила длинные, сложные предложения, наполненные запятыми, тире и точками с запятой. В ее записях обнаружилась фраза, состоявшая из более чем ста тридцати слов, в то время как средняя длина предложений из записки не превышала двенадцати слов. По стилю предсмертная записка больше напоминала манеру Гарри, так как он обычно писал короткими, рваными предложениями, примерно по девять слов. Именно этот факт, в числе ряда других доказательств, натолкнул полицию на мысль о том, кто на самом деле был убийцей. Уэддел был задержан.

* * *

До сих пор я преимущественно рассматривал такой обман, который совершается, как говорится, глаза в глаза, то есть когда лжецы сплетают историю, тесно увязанную с конкретной ситуацией и при этом неплохо сочетающуюся с их личными качествами. Чем больше ложь соответствует образу человека, тем лучше. Тем не менее есть и другая разновидность лжи, при которой обманщик остается за кадром. Пример такого обмана относится совсем к другой области судебного расследования. Я имею в виду проверку результатов выборов. После скандальных президентских выборов в США в 2000 году это направление более чем актуально. Реалии политической борьбы таковы, что специалисты вынуждены все чаще проводить статистический анализ результатов на предмет обнаружения признаков фальсификации.

Казалось бы, нет ничего проще, чем подделать результаты выборов. Нужно всего-навсего придумать цифру, более-менее приемлемую, и, естественно, засчитать самый большой результат тому участнику, который должен победить. Правильно?

На самом деле это гораздо сложнее, чем вы полагаете. Проблема в том, что люди на удивление плохо придумывают «случайные» числа. Когда участников эксперимента просят написать первое, что придет им в голову, они, как правило, чаще всего выбирают вполне определенные цифры. Задача судебных экспертов — проверить, являются ли результаты действительно случайными, какими они и должны быть, или же у них есть вполне конкретный автор.

Бернд Бебер и Александра Скакко, политологи из Университета штата Колумбии, взялись проанализировать спорные результаты выборов в Иране в 2009 году, впоследствии породившие иранское «Зеленое движение». Они внимательно просмотрели официальные данные о количестве голосов, полученных каждым кандидатом в каждой провинции, концентрируя внимание на последней и предпоследней цифрах. То есть если кандидат получил 14 579 голосов в той или иной провинции, исследователи в первую очередь обращали внимание на цифры 7 и 9. Эти цифры, при условии, что выборы честные, ничего не могут нам рассказать ни о самом кандидате, ни о его электорате, ни о процессе выборов. То есть они, по словам статистиков, не более чем произвольная погрешность. Однако именно эти цифры могут лечь в основу проверки на фальсификацию. Например, если во время выборов почти все результаты будут оканчиваться на 5, то это, скорее всего, вызовет серьезные подозрения.

Когда Бебер и Скакко просмотрели результаты, опубликованные Министерством внутренних дел Ирана, они обнаружили небольшую странность. Цифра 7 фигурировала в них неестественно часто для случайных чисел, в то время как пятерка почти ни разу не появилась. Такие результаты дали бы менее четырех из сотни не фальсифицированных выборов. Но и это еще не все. Хорошо известно, что люди с трудом придумывают не смежные цифры (такие, как 64 или 17, например). По крайней мере, это происходит не так часто, как можно было бы ожидать от ряда случайных чисел. Именно для того, чтобы проверить результаты на предмет такого отклонения, ученые стали сравнивать последнее и предпоследнее значение каждого результата. В среднем, если бы результаты были честными, около семидесяти процентов цифр в этих парах были бы непоследовательными. В случае с Ираном только шестьдесят два процента пар показали такой результат. Конечно, с одной стороны, шестьдесят два — это довольно много, почти что семьдесят, однако вероятность того, что честные выборы дадут такой результат, равна примерно 4,2 процента.

Ученые дважды проверили данные и каждый раз исследования показывали, что результаты выборов, скорее всего, были кем-то продиктованы. Тем не менее осталась самая маленькая крупица сомнения в этом. Хотите знать какая? В соответствии с проведенным анализом, вероятность того, что иранские выборы были честными, равна примерно одному к двумстам.

 

Глава 5

Мечта о «машине правды»

Прошлое, настоящее и будущее детектора лжи

Девятнадцатого апреля 1921 года молодой полицейский из Беркли пригласил восемнадцатилетнюю девушку по имени Маргарет Тэйлор пройти в небольшую комнатку, в которой находился стол со странной аппаратурой.

Тэйлор, голубоглазая блондинка из Калифорнии, не имела ни малейшего представления, о том, что ее ждет. За несколько недель до этого она сообщила в полицию, что из ее комнаты в общежитии было похищено кольцо за четыреста долларов. Теперь же девушку попросили изложить эту историю еще раз, но при условии, что ее подключат к этому непонятному приспособлению, которое, по словам полицейского — какая чушь! — может читать мысли.

Маргарет была не единственной, кто заметил пропажу принадлежавшей ей вещи. В течение последних месяцев студентки из того же кампуса — юные леди из благополучных семей — стали часто жаловаться, что в их отсутствие в комнатах бывает кто-то посторонний. К примеру, они находили свои ночные сорочки, обычно хранившиеся под подушками, на полу и в таком состоянии, будто их кто-то примерял. Одна второкурсница сказала, что из ее книги исчезли сорок пять долларов. Прочие жалобы были во многом схожи: пропадали украшения, личных вещи и даже шелковое белье. Отчаявшись добиться добровольного признания от живущих в кампусе студенток, заведующая общежитием обратилась в полицию. После краткосрочного и совершенно невразумительного расследования дело передали Джону Ларсону, тому самому полицейскому, который попросил Маргарет Тэйлор пройти в странную комнату.

Мисс Тэйлор не относилась к числу подозреваемых, но Ларсону не терпелось проверить изобретение в действии. (В коридорчике возле комнаты ждали своей очереди еще несколько студенток.) Прежде всего Ларсон надел на руку девушки что-то напоминающее манжетку для измерения давления. Затем тугими резиновыми жгутами перетянул ей грудь, объяснив, что это поможет измерить глубину дыхания. Также он попросил девушку по возможности не шевелиться, поскольку малейшее движение могло привести к ошибке. И только после этого он включил свой аппарат.

Завращались катушки с темной бумагой, пара иголок неспешно рисовала ломаные линии на бумаге. Убедившись, что аппарат функционирует нормально, Ларсон монотонным голосом начал задавать следующие вопросы.

1. Тебе нравится колледж?

2. Тебе интересно, как работает этот аппарат?

3. Сколько будет 30 умножить на 40?

4. Тебе страшно?

5. Ты выпускаешься в этом году?

6. Ты любишь танцевать?

7. Тебе нравится математика?

8. Это ты украла деньги?

9. Тест показывает, что это ты. Ты их потратила?

Процедура заняла всего шесть минут. Отпустив Тэйлор, Ларсон принялся опрашивать остальных студенток. Одна из них, Хелен Грэм, в первую очередь была на подозрении у следователя. Высокая, заметная девушка с глубоко посаженными глазами и несколько грубоватыми манерами, на несколько лет старше своих сокурсниц, Хелен почти не имела подруг. Студентки, пренебрежительно относившиеся к ее скромному канзасскому происхождению, избегали ее общества. Во время опросов полиции многие многозначительно намекали на то, что Грэм живет не по средствам. Вполне понятно, что, когда Ларсон задал вопрос о краже: «Тест показывает, что это ты. Ты их потратила?», аппарат зафиксировал резкий скачок давления. Девушка в ярости сорвала с себя жгуты, вскочила и выбежала из комнаты.

На следующий день ее пригласили на допрос в полицию, где она во всем созналась. После этого все газеты Беркли писали о первом успехе нового полицейского приспособления — детекторе лжи.

* * *

В 1858 году французский психолог Этьен-Жюль Маре сконструировал устройство, которое отмечало изменения в кровяном давлении человека и одновременно замеряло глубину дыхания и частоту пульса на фоне провоцируемого стрессового состояния (резкие звуки, пульсирующий свет и т. д.).

В 1895 году итальянский судебный психиатр Чезаре Ломброзо разработал один из первых детекторов лжи, принцип работы которого основывался на обыкновенной физиологии. Подозреваемого просили поместить руку в специальный резервуар с водой. Уровень жидкости начинал подниматься и опускаться в такт с пульсом. Чем сильнее были колебания жидкости, тем менее искренним считали человека.

Работы Маре и Ломброзо проводились в русле одной из центральных научных проблем того времени. Многие ученые пытались проследить взаимосвязь между эмоциями и состоянием нервной системы. В частности, Уильям Джеймс, основоположник прагматизма, утверждал, что именно психологическое состояние определяет чувства, а не наоборот (его классический пример: человек испытывает страх потому, что бежит от медведя).

В 1901 году Фрейд написал:

«Человек, от ужаса близкий к смерти, не может сдержать секрет. Даже если рот у него на замке, его выдают нервное постукивание кончиков пальцев о первую попавшуюся под руку вещь, равно как предательские выделения пота практически из каждой поры на теле».

Вполне естественно, что, когда человеческие эмоции на пределе, они «включаются» одновременно, и это может стать прекрасным основанием для разоблачения лжеца.

Новые исследования личности и ее сознания в течение первых десятилетий ХХ века обещали привнести ясность и объективность в вопросы изучения человеческого поведения. Надежды на создание настоящей «машины правды» породили оптимистический взгляд на то, что с ее появлением мир изменится до неузнаваемости. В 1911 году в «New York Times» была опубликована статья, автор которой с восторгом обозревал картины недалекого будущего, в котором «не будет никаких присяжных, исчезнет целая армия детективов и всевозможных свидетелей. Канут в Лету иски и встречные иски вместе с армией адвокатов. Отпадет надобность в существующей ныне сложной судебной системе. Государство будет принуждать всех подозреваемых проходить испытания на специально для этого разработанных научных приспособлениях».

Колыбелью подобных воззрений был относительно молодой городок Беркли, быстро разрастающийся вокруг нового учебного заведения — Калифорнийского университета, который, по замыслу создателей, должен был затмить многие научно-образовательные центры восточной части страны. Энтузиасты надеялись, что университет, окруженный холмами Контра-Коста с одной стороны и безграничным океаном — с другой, получит известность как «Афины Тихоокеанского побережья». И вот, в самом начале ХХ века, реализация этой мечты стала вполне достижимой. Беркли как магнит притягивал лучшие умы Америки, интеллектуалов и людей искусства. Городок был славен еще и тем, что в нем моментально приживались все новшества той эпохи — от телефона до трамвая.

Полицейский участок в Беркли считался одним из лучших в Америке. Он находился под руководством Августа Воллмера, считающегося сегодня родоначальником современной американской системы обеспечения правопорядка. Воллмер был стройным, властным человеком со строгим и проницательным взглядом голубых глаз. Он обладал непомерной любознательностью и свято верил в то, что у новейших технологий есть все шансы революционным образом повлиять на его ведомство. Он просто горел желанием если не заменить, то хотя бы дополнить расследования по-старинке научно оправданными методами.

Как шеф полиции Беркли Воллмер нанимал на работу умных, высокообразованных людей, которые совсем недавно и представить не могли, что смогут сделать безупречную карьеру в системе обеспечения правопорядка. Однако Воллмер вдохновлял их на внедрение инноваций в работу, что делало службу в полиции чрезвычайно привлекательной. И одним из первых его помощников стал Джон Ларсон.

Усердный, старательный, возможно, излишне самокритичный, Ларсон поначалу считался неперспективным полицейским. Он приехал в Калифорнийский университет, чтобы получить докторскую степень по психологии и судебной экспертизе. Его магистерская диссертация была посвящена современной технике идентификации отпечатков пальцев. Ларсон глубоко уважал Воллмера и разделял его точку зрения о необходимости внедрения в работу полиции современных и эффективных методов. В 1920 году он получил приглашение от Воллмера поработать в Беркли и, по стечению обстоятельств, оказался первым в стране полицейским с ученой степенью.

За несколько недель до допроса Маргарет Тэйлор Ларсон прочитал статью под названием «Физиологические возможности теста на определение лжи», написанную студентом Гарварда Уильямом Моултоном Марстоном. В ней автор прослеживал взаимосвязь между кровяным давлением человека и вероятностью того, что он говорит правду. Вдохновленный возможностью применения этого открытия в работе полиции, Ларсон, следуя указаниям Марстона, попробовал разработать сложный аппарат, названный им кардиопневмопсихограф. Дело о краже в общежитии стало первым, в расследовании которого он мог применить свое детище. Вне всякого сомнения, аппарат действовал неплохо. После ареста Хелен Грэм все местные газеты пестрели заголовками вроде «Достижение науки помогло задержать вора из женского общежития». Ларсон был окрылен внезапным успехом.

Август Воллмер был крайне доволен работой своего подчиненного и одобрил дальнейшее усовершенствование машины. Более того, вскоре он привел к Ларсону нового сотрудника.

Леонард Килер родился в 1903 году в семье Чарльза Килера, поэта и натуралиста, яркого представителя богемной среды. Своего сына Чарльз назвал в честь Леонардо да Винчи. Юноша не проявлял особого интереса к образованию, но, тем не менее, был одарен в области техники.

Однажды, когда он только-только окончил школу, на глаза ему попалась статья о том, что полиция Беркли использует в работе что-то вроде детектора лжи. Леонарда увлекла эта тема. Воллмер был близким другом Чарльза, а потому, будучи наслышанным о технических пристрастиях его сына, согласился взять младшего Килера на службу, определив юношу под начало Ларсона. Очень скоро сотрудничество начало приносить первые плоды. Килер расширил ряд физиологических показателей, измеряемых аппаратом. К тому же он сделал устройство более компактным, таким, что оно могло поместиться в специальный футляр. Новый аппарат, который теперь можно было носить с собой, замерял давление, пульс, глубину дыхания и так называемое «электрическое сопротивление кожи» (или, проще говоря, определял, потные ли у человека ладони). В сущности, современный полиграф (так Килер назвал усовершенствованный детектор лжи) — то же самое устройство.

В период между 1921 и 1923 годами Ларсон и Килер проверили на полиграфе 861 человека, имевших отношение к 313 делам. Было вычислено 218 преступников, а 310 человек — оправдано. Конечно, большинство преступлений были незначительными. Чего стоит, например, семейная ссора, о которой Ларсон в своем ежедневнике написал следующее: «Муж обвиняет миссис Симонс в том, что она мастурбирует, и потому потащил ее в полицейский участок, чтобы проверить истинность своего заключения». Как бы то ни было, детектор лжи зарекомендовал себя превосходным устройством, помогающим практически сразу получать признания виновных. Умная машина бросила вызов всем преступникам.

Шеф-повар был обвинен в том, что украл из ресторана столовое серебро, смотритель антитринитарной церкви вытащил из кармана одного из прихожан кошелек и часы… Можно привести массу примеров, в которых полиграф помог отыскать истину.

И это было только самое начало его применения. Мечты Воллмера о более точных и эффективных методах допроса как никогда были близки к тому, чтобы стать повседневной реальностью. Полицейские со всех штатов начали съезжаться в Беркли, для того чтобы посмотреть на изобретение в действии и, возможно, приобрести его для своего участка.

Полиграф становился все более популярен, а Ларсон все чаще задумывался о достоверности сведений, получаемых с его помощью. Он обратил внимание, что при повторном допросе подозреваемых, уже признавших свою вину, показатели были точно такими же, как и у людей, которым нечего скрывать. Чтобы найти объяснение этому эффекту, ему пришлось вступить в мучительную для его совести переписку с Хелен Грэм, вернувшейся в Канзас после унижения в Беркли. Грэм, от природы беспокойная и мнительная, страдающая от детских комплексов (детство, к слову, было не самым приятным периодом в ее жизни), и теперь не переставала твердить о своей невиновности. Ларсон поверил ей и извинился за то, что случилось. Он знал, что кражи в общежитии продолжались, но о них почему-то никто не хотел докладывать в полицию…

Ларсона все больше и больше тревожила эта тема: может ли полиграф ошибиться? — ведь изменение физиологических показателей иногда происходит и по другим причинам, не обязательно связанным с изобличением обмана. Но, к сожалению, его коллег совершенно не заботило, как работает эта машина. Их интересовал только результат.

Несмотря на то что сотрудничество Ларсона и Килера было крайне плодотворным, оно давалось им с трудом. Со временем они даже стали заклятыми врагами. Каждый по-своему представлял будущее аппарата и стремился любой ценой завоевать отеческую любовь Воллмера, чтобы воплотить свои мечты в жизнь. Ларсон относился к своему детищу довольно скептически, считая, что в будущем детектор сможет оказать неоценимую помощь в различных научных исследованиях и, возможно, в проведении судебной реформы. Но он сильно сомневался в том, что подобный аппарат должен играть ключевую роль в отправлении правосудия.

У Килера же, напротив, были самые радужные ожидания, и он хотел, чтобы о полиграфе знали как можно больше. С его помощью он надеялся раскрыть несколько громких дел, не идущих ни в какое сравнение с мелкими бытовыми ссорами, а затем выгодно продать свои бесценные наработки крупным корпорациям с серьезными деньгами на банковских счетах.

Ларсон стал презирать своего коллегу. «Торгаш» и «проститутка» — самые мягкие из прозвищ, которыми он его награждал. Как бы ни старался Килер приблизиться к осуществлению своей мечты — получить финансовую выгоду от совместного изобретения, — какие бы шаги ни предпринимал, все время на его пути оказывался «ненавистный Джон», который всем и каждому рассказывал о его, Килера, потребительском отношении к полиграфу.

Килер постепенно начал спиваться, и это привело к расставанию с женой Катрин, обаятельной и утонченной женщиной. Она работала судебным экспертом и даже открыла свое детективное агентство в Чикаго. Именно после этого Катрин бросила пьющего мужа и ушла к Рене Дюссаку, кубинцу со степенью доктора философских наук, полученной в Женеве. Дюссак был неординарной личностью: пробовал себя как матадор, великолепно играл в поло, участвовал в кубке Дэвиса по теннису, серьезно занимался фехтованием. Одним словом, герой. Конечно, жизнь с таким человеком привлекала Катрин.

Эта яркая женщина погибла в 1944 году в авиакатастрофе — самолет, которым она сама управляла, разбился в полях Огайо. Килера же несколькими годами позже хватил удар, вызванный чрезмерным употреблением алкоголя, и вскоре он умер. Ему было всего сорок шесть.

Джон Ларсон всю жизнь работал в различных государственных структурах, из года в год собирая отзывы о своей машине. Он написал книгу по психологии, объем которой превышал девять тысяч страниц. Но для нее так и не нашелся издатель. Он умер в 1965 году в возрасте 73 лет.

* * *

В 1986 году американский шпион Олдрич Эймс был уведомлен начальством о том, что ему нужно пройти тест на полиграфе.

В этом не было ничего удивительного: все сотрудники ЦРУ должны проходить такой тест каждые пять лет. По стечению обстоятельств, от него не зависящих, Эймс тестировался лишь однажды, десять лет назад. Единственное воспоминание, которое у него осталось после первого прохождения теста, было негативным. Но теперь он был по-настоящему напуган.

Дело в том, что годом ранее, испытывая острую нехватку денег, он начал понемногу продавать информацию внешней разведке СССР. Вполне понятно, что он боялся: вдруг проклятая машина обнаружит его предательство? Связавшись с КГБ, он попросил совета, как лучше поступить.

Ответ пришел за несколько дней до проведения неприятной процедуры. Эймс вскрывал конверт в предвкушении, что сейчас узнает о каком-нибудь чертовски хитром способе обмануть полиграф. Может быть, надо как-то по-особому прикусить язык? А может, дышать чаще или, наоборот, реже? Эймс и так все это знал, но ему хотелось большего.

Но совет КГБ заключался в том, что ему следует хорошенько выспаться и попробовать расслабиться во время проведения теста. Олдрич был разочарован. Тем не менее ему не оставалось ничего другого, как последовать совету Москвы. И он… блестяще прошел испытание! В 1991 году это удалось ему еще раз, даже несмотря на то что ЦРУ, взволнованное утечками информации, усиленно искало двойных агентов.

Измена Олдрича Эймса была обнаружена только в 1994-м, и то только после того, как он слил имена почти всех американских шпионов, многие из которых впоследствии были устранены. Понятно, что он всю жизнь с презрением относился к полиграфу.

В 2000 году американский ученый Стивен Афтергуд написал для журнала «Sciense » статью, в которой подверг технологию применения детектора лжи жесткой критике. В ноябре того же года он получил письмо — четыре рукописные странички с обратным адресом Алленвудской федеральной тюрьмы, где Эймс содержится и поныне. В письме заключенный поздравил Афтергуда с выходом «во всех смыслах замечательной статьи, содержащей остроумную и точную критику бестолковой машины». Это письмо тем более ценно, что его автор — человек, несколько раз обманувший детектор. Вот отрывок из письма:

«В сущности, как и любая другая пыльная наука, эта тоже никуда не денется (в голову сразу приходят графология, астрология и гомеопатия), потому что те, кто пользуется полиграфом, судя по всему, получают от процесса неописуемое удовольствие и некоторую прибыль. Так что полиграф еще надолго останется с нами. Самая очевидная цель его применения — удивительно полезная помощь следователям, сравнимая разве что с резиновой дубинкой или дипломом в красивой рамочке, висящим не стене. Хотя, конечно, это зависит от того, кто его использует. Тебя уволят, не будут брать на работу, тебя казнят или отправят в тюрьму — именно эти страхи может внушить полиграф почти любому доверчивому человеку».

Справедливости ради стоит отметить, что полиграф не совсем уж бесполезный прибор, поскольку частота сердцебиения и в самом деле может свидетельствовать о том, что подозреваемому есть что скрывать. Важно, чтобы за датчиками следил опытный оператор, это во многом облегчает расшифровку.

Но и Эймс в чем-то прав. Эффективность использования полиграфа объясняется тем, что это устройство «заточено» под определение лжи, а абсолютно непогрешимых людей не существует. Однако люди, работающие с этим устройством, как правило, забывают, что более-менее надежного способа распознать ложь не существует. Все признаки «лжеца», которые фиксирует полиграф, могут иметь совершенно другие причины, в том числе вполне понятное волнение при прохождении теста.

В Европе детектор лжи никогда не пользовался особой популярностью, да и в США он так и не стал основным орудием правосудия. Тем не менее детектор лжи прочно вошел в арсенал полиции. Следователей мало заботили научные споры, разгоравшиеся вокруг этого устройства. Главным был результат, а на результат во многом работал миф о полиграфе — легендарном, чуть ли не волшебном устройстве, способном вытянуть признание в самых безнадежных случаях; на войне, как говорится, все средства хороши. (В одной из серий «Прослушки» есть сцена, основанная на реальных событиях. Офицеры полиции пытаются добиться признания от подозреваемого при помощи копировальной машины, в которую изначально была заложена бумага с надписью «ЛОЖЬ».)

В различных целях полиграфом долгие годы пользовались армия и разведка Соединенных Штатов (в частности, для проверки преданности союзников, для допросов лиц, подозреваемых в шпионаже и терроризме, для подтверждения точности полученных сведений или, как это было в случае с Эймсом, для проверки собственных сотрудников).

Со временем полиграф проник во многие сферы жизни американцев. Еще в 1930-х и 1940-х годах он, не без помощи Килера, стал доступен банкам, промышленным предприятиям и даже государственным департаментам, жаждущим убедиться в честности и надежности своих служащих. В каком-то смысле это устройство стало политическим символом: с тех пор как выросла потребность в личной проверке прямоты и лояльности граждан, что стало особенно актуальным в эпоху «холодной войны». В феврале 1950 года Джо Маккарти, выступая в сенате, призвал пройти испытание на детекторе лжи 205 человек, подозреваемых в сочувствии коммунистам. Еще раньше, в 1949 году, во время судебного разбирательства по делу Элджера Хисса, конгрессмен Ричард Никсон (президентом США он станет гораздо позже) призвал подозреваемого в шпионаже Уиттекера Чамберса пройти тест на детекторе лжи. Это было необходимо не только для проверки показаний Чамберса, который честно признался в том, что работает на советскую разведку, но и полностью соответствовало духу эпохи маккартизма. Сам Никсон в разговоре с другом как-то заметил: «Я ничего не знаю о полиграфах и тем более не имею представления о том, какие сведения они дают — точные или нет. Но в одном я уверен полностью: люди их боятся».

* * *

В пятидесятые годы полиграф стал иконой масскультуры. Он мелькал в рекламе, о нем писали, в том числе в глянцевых журналах, герои сериалов и фильмов либо сами проверялись на полиграфе либо проверяли других. Культурную ценность этого приспособления, как никто другой, понимал один человек, о котором мы с вами сейчас поговорим.

Уильям Моултон Марстон родился в 1893 году в Бостоне. Этот полноватый человек всегда был энергичен и оптимистично настроен. Еще будучи студентом Гарварда, Марстон работал в престижной «лаборатории эмоций» Гюго Мюнстерберга, немецкого психолога. В этой лаборатории Мюнстерберг и его ученики с помощью специальных приборов фиксировали физиологические реакции испытуемых на разного рода эмоции (например, когда человек испытывал страх или нежность к кому-либо). Одной из испытуемых была Гертруда Штейн; впоследствии она описала свои ощущения так:

«Я смотрела, как из аппарата выползает бумага с диаграммой моих сердечных сокращений. Она скапливалась на полу, как грозовые тучи. Казалось, что иголка бесконечно будет выводить на бумаге ломаные линии…»

Марстон, единственный из троих, приложивших руку к созданию полиграфа, не имел никакого отношения к полиции. Он стал первым в Америке поп-психологом.

В 1930-х годах статьи Марстона периодически появлялись на страницах таких журналов, как «Esquire » и «Family Circle ». Он писал о своем «тесте на выявление обмана», который, к слову, проводился преимущественно среди юных девушек. Кроме того, он был довольно частым гостем различных шоу на телевидении. Студия «Universal » пригласила Марстона поработать экспертом по «эмоциональной составляющей» сценариев и платила ему за это огромные гонорары. Обращались к Марстону и рекламные компании — с тем, чтобы с помощью полиграфа он помог провести им исследования потребительского рынка.

Вообще, Марстон довольно часто сотрудничал с рекламодателями, в том числе и как исполнитель главных ролей. В рекламе продукции компании «Gillette » он, к примеру, с помощью полиграфа проверяет реакцию мужчин на бритье. Текст рекламы был примерно таким:

«Перед вами настоящий детектор лжи. Да-да, это то самое устройство, которое используют Джимены [22] и полиция! В исследовании, которое призвано обнажить всю правду об использовании бритвенных принадлежностей, приняли участие несколько сотен мужчин. Их попросили побриться под присмотром доктора Уильяма Моултона Марстона, выдающегося психолога, одного из разработчиков знаменитого детектора лжи. Наши участники знают, что обмануть детектор нельзя, и поэтому мы попросили их побрить правую щеку с помощью бритвы „Gillette“, а левую — с помощью бритвы другого производителя. Как вы думаете, какая из бритв им понравилась больше? „Gillette“ справится с любой щетиной, это правда, доктор Марстон?»

Весельчак Марстон горячо приветствовал всякого рода развлекательные мероприятия. Как психолог, он был уверен в том, что они помогают людям преодолеть уныние. Был у него и свой конек. Он считал, что причины многих проблем кроются в том, что женщины, к превеликому сожалению, не занимают доминирующего положения в обществе. По мнению Марстона, женщины дадут фору мужчинам в любых начинаниях. Ведь мужчины слишком зациклены на своих сексуальных потребностях и жажде власти, в то время как женщины исповедуют «любовь ко всему живому». Рано или поздно это приведет к тому, что у женщин появится полное право взять управление обществом в свои руки. «Через сотню лет, — говорил Марстон, — страна увидит возрождение матриархата. Миром будут править амазонки».

В мечтах Марстона детектор лжи занимал особое место. Как он считал, с его помощью грядущие поколения смогут точно выявить эмоциональную составляющую культуры и, соответственно, общество определится с выбором набора необходимых благ.

Личная жизнь Марстона была не совсем обычной. С одной стороны, полная гармония с женой Элизабет, а с другой — не менее тесная связь с ассистентом в исследованиях Оливией Берн. От каждой женщины у него было по два сына. Удивительно, Элизабет и Оливия не только знали о существовании друг друга, но и жили под одной крышей. (Вместе с детьми и Марстоном, разумеется.) Элизабет, юрист по профессии, содержала за свой счет всю семью. Оливия же присматривала за детьми, так как имела больше свободного времени. Семья была дружной: повзрослевшие дети со смехом рассказывали, что по вечерам их любимым развлечением было подключить случайного гостя к детектору лжи… После смерти Марстона Оливия и Элизабет не захотели расставаться и поддерживали друг друга до глубокой старости.

Как видите, судьба Марстона, единственного из создателей детектора лжи, оказалась вполне благополучной. По видимости, это объясняется тем, что он избрал для себя более легкую стезю. Я имею в виду, что масскультура все-таки отличается от работы в полиции.

Однажды Марстон получил приглашение о сотрудничестве с «DC Comics », популярным издательством комиксов. Владельцы «DC » с его помощью хотели поумерить пыл скептиков, ставящих под сомнение влияние комиксов на сознание детей. Ученый с радостью принял предложение.

На каком-то этапе работы он поинтересовался у своих новых коллег, почему в мире комиксов до сих пор нет женщины-супергероя, своеобразного антипода Супермена. Ответ его удивил: оказывается, такие персонажи были, но они не пользовались особой популярностью. Марстон предположил, что, в женских персонажах, скорее всего, подчеркивались гендерные черты, в то время как разумнее всего совместить в них силу и женственность. «А вы попробуйте сами разработать такого персонажа», — не без иронии порекомендовали ему.

Вопреки всем ожиданиям Марстону удалось это сделать: он придумал образ Суперженщины, владеющей золотым лассо, способным заставить говорить правду любого, кто попадется в него.

Современные «машины правды»

К сожалению, полиграф ошибается гораздо чаще, чем «лассо правды». В 2001 году Пентагон в своем заключении для конгресса отметил, что «национальная безопасность слишком ценна, а потому ради ее соблюдения нельзя полагаться на столь грубый инструмент». Национальная академия наук США пришла к тому же выводу, утверждая, что результаты, полученные с помощью полиграфа, «скорее случайны, даже несмотря на то, что иногда правдивы». Как бы то ни было, аппарат все еще используется и федеральным правительством, и вооруженными силами Соединенных Штатов.

В наши дни большие надежды возлагают на технологии, сканирующие мозг. Считается, что им под силу преодолеть те трудности, с которыми столкнулся полиграф. Основанные на изучении нейронной активности головного мозга, эти технологии дают возможность проникнуть в самую суть лжи, ведь отвлекающие внешние факторы при исследовании отсекаются.

Современная наука советует полагаться на технологии ЭЭГ (электроэнцефалография) и функциональной МРТ (магнитнорезонансной томографии).

ЭЭГ измеряет электрическую активность мозга, вызываемую функционированием нервной системы. В ходе исследования на голову испытуемого (пусть это будет человек, подозреваемый в совершении преступления) надевают шапочку с электродами и начинают показывать ему картинки, как относящиеся, так и не относящиеся к преступлению. По словам Питера Розенфельда, профессора Северо-Западного университета, вложившего немало усилий в разработку данной технологии, когда испытуемый видит «стимул», то есть картинку, имеющую отношение к преступлению, в его мозге возникает определенный импульс (так называемый Р300). Этот импульс тут же замечает человек, проводящий исследование. При этом совершенно неважно, насколько интенсивно испытуемый отрицает, что узнал лицо своей жертвы или напарника, — Р300 выдает его тайны. Примечательно, что ЭЭГ-тестирование иногда называют «тестом на проверку сведений о преступлении».

Сегодня во многих журналах можно встретить статьи, авторы которых восторженно утверждают, что эпоха обмана близится к концу. Надежды исследователей связаны с технологиями МРТ, подающими большие надежды (впрочем, так же говорили и о полиграфе восемьдесят лет назад).

Функциональная магнитно-резонансная томография, изобретенная на заре 1990-х, поначалу использовалась для детального изучения процессов, происходящих в человеческом мозге. Томограф позволяет заглянуть в мозг и выделить его активно функционирующие участки. Исследования, проведенные при помощи МРТ, крайне интересны. Но самое главное, томограф, в отличие от полиграфа, — поистине революционное изобретение, во многом преобразившее нейробиологию.

Для того чтобы провести МРТ-исследование, человека помещают в большую трубу (по крайней мере, так это выглядит), которая, упрощенно, является очень мощным магнитом. Испытуемого могут попросить выполнить ряд простейших заданий: ответить на несколько вопросов, нажать на кнопки (как правило, связанные с демонстрируемыми картинками) или же просто послушать музыку. По ходу выполнения этих заданий томограф фиксирует области мозга, наиболее активно задействованные в той или иной умственной деятельности.

Когда нейроны «включаются», мозгу требуется большое количество насыщенной кислородом крови. Повышенный кровоток в активных зонах вызывает искажение локальных магнетических полей, что моментально улавливается аппаратом. При помощи сложного и довольно противоречивого статистического метода создаются соответствующие изображения, которые передаются на экран. Конечный результат прост и нагляден: мы получаем картинки с изображением мозга, на которых активные области выделены цветными пятнами.

Ученые, предложившие использовать МРТ для изобличения лжи, утверждают, что когнитивные усилия, прилагаемые человеком для того, чтобы сделать свой обман правдоподобным, могут быть отслежены томографом точно так же, как и любая другая мозговая активность. Иными словами, если человек при ответе на вопрос пытается соврать, его ложь — а точнее, момент ее появления — можно не только зафиксировать, но и увидеть на экране (красные и синие пятна).

В Америке, ведущей беспрерывную борьбу с терроризмом, главным идейным вдохновителем проведения исследований в области идентификации лжи является Академия защиты и оценки достоверности сведений при Пентагоне. Но это вовсе не значит, что в применении данных технологий заинтересованы исключительно федеральные службы США. Они широко применяются и в повседневной жизни. В частности, многие учебные заведения используют такие технологии при определении объема плагиата в студенческих исследованиях; службам безопасности международных аэропортов рекомендовано проводить сканирование мозга пассажиров, вызывающих подозрение (по мнению некоторых энтузиастов, очень скоро это станет такой же нормой, как и повсеместное сканирование багажа). Более того, многие считают, что применение ЭЭГ и МРТ — отличный способ для работодателей проверить уровень знаний и квалификацию новых сотрудников. Применение этим технологиям можно также найти и в области иммиграционной политики — например для того, чтобы проверять чистоту помыслов иммигрантов наряду с проверкой их паспортов.

Активным внедрением МРТ в повседневную жизнь занимаются по меньшей мере две американские компании, «Cephos » и «No Lie MRI ». К их услугам прибегают частные лица, желающие так или иначе доказать свою невиновность перед кем-либо. Бывает, что МРТ помогает найти делового партнера или даже достойного спутника жизни.

Вполне понятно, что, как и в случае с полиграфом, серьезные споры ведутся вокруг того, можно ли использовать сведения, получаемые с помощью МРТ, в полицейской и судебной практике. Разрешением некоторых сложных вопросов, связанных с применением новых технологий в этих областях, уже занимаются правоведы и сторонники этических воззрений. В частности, немаловажным представляется вопрос о том, не противоречит ли использование МРТ основным принципам правоприменительной деятельности. А если сведения, добытые с помощью ЭЭГ или МРТ, все же могут использоваться, то в каком качестве: в качестве физиологического подтверждения (такого, как экспертиза ДНК) или же в качестве свидетельского показания?

Тесты на определение лжи, разработанные на основе ЭЭГ и МРТ, в ходе проведения лабораторных исследований дали более чем оптимистичные результаты. Рубен Гур, профессор Пенсильванского университета, связавший свою профессиональную деятельность с изучением лжи при помощи МРТ, показывал мне результаты своих исследований. На МРТ-снимках невооруженным взглядом можно заметить значительную разницу в мозговой активности человека в тот момент, когда он говорит правду и когда лжет. Тем не менее, думаю, пройдет еще много времени, прежде чем люди поверят в достоверность сведений, получаемых с помощью томографа, так же твердо, как и в собственную правоту.

Ни ЭЭГ ни МРТ до сих пор не были должным образом проверены вне лабораторных исследований. Обе технологии широко применяются в области медицины, но можно ли положиться на них при вычислении лжи и обмана? В реальном мире на точность результатов могут повлиять тысячи факторов, предвидеть которые зачастую не так легко. Например, техника может ошибиться в том случае, если человек во время совершения преступления находился в состоянии алкогольного или наркотического опьянения и, соответственно, не может точно восстановить в памяти картину произошедшего. К тому же следователю, прежде чем использовать в работе новые технологии, в любом случае придется определиться с тем, какие именно сведения он хочет получить от подозреваемого. Я говорю о том, что необходимо конкретизировать вопросы, ведь техника применения ЭЭГ и МРТ в работе полиции пока что далека от совершенства — обыкновенное цветное пятно на картинке с изображением мозга ни в коем случае не может являться полным доказательством вины человека.

Есть и еще одна трудность: надежность полученных сведений напрямую зависит от самого испытуемого. Достаточно небрежного поворота головы, и результаты исследования будут неточными. (Это, по крайней мере, откладывает решение морально-этического вопроса о том, может ли подозреваемый вообще подвергаться подобным исследованиям против своей воли.)

К тому же у ученых пока нет полной уверенности в том, что МРТ способно отличить ложь от неприятных для человека воспоминаний. Бывает и так, что человек и сам точно не знает, правду он говорит или нет.

* * *

Восьмого июля 1997 года офицер военно-морского флота США Билл Боско вернулся к себе домой в Норфолк, штат Виржиния, после недельного пребывания в море. В спальне он обнаружил тело своей жены. Впоследствии было установлено, что она была жестоко избита и изнасилована. Мишель Мур-Боско было всего девятнадцать. Девушка убежала из родительского дома, чтобы тайно выйти замуж за любимого человека, свадьбу они сыграли совсем недавно.

Вскоре полиция арестовала некоего Дэниэла Уиллиамса, коллегу и соседа Билла. После мучительного восьмичасового допроса он во всем сознался, подробно описав, как избивал несчастную Мишель перед тем, как изнасиловать. Признание Уиллиамса спровоцировало целый ряд арестов, поскольку полиция пришла к выводу, что он действовал не один, а в сговоре с другими лицами. В камеру попали Джозеф Дик, сосед Уиллиамса, а также еще двое моряков — Дерек Тис и Эрик Уилсон. В ходе допроса они тоже признали свою вину, да и вообще старались идти навстречу полиции, чтобы избежать смертной казни. Дик публично извинился перед семьей жертвы. «Я знаю, что не должен был делать этого, — сказал он в своем последнем слове, после которого судья назначил ему пожизненное заключение. — И я понятия не имею, что случилось со мной той ночью, — со мной и с моей душой».

Дело оказалось весьма неоднозначным. Следователям так и не удалось обнаружить на месте преступления ни образцов тканей (для проведения ДНК-экспертизы), ни даже отпечатков пальцев кого-либо из четырех подозреваемых. Более того, пока шло судебное разбирательство, серийный маньяк по имени Омар Баллард заявил, что это убийство — дело его рук. Полиция проверила ДНК Балларда, и оказалось, что он действительно побывал на месте преступления. Но в отличие от основных подозреваемых Баллард утверждал, что действовал в одиночку.

Как бы то ни было, полиция Норфолка продолжала развивать версию в отношении Тиса, Дика, Уилсона и Уиллиамса. (Баллард также попал за решетку, но по другому делу.)

После того как все четверо были осуждены, в обществе зародилось и стало крепнуть подозрение, что произошла чудовищная судебная ошибка. В 2005 году «Проект „Невиновность“», некоммерческая организация, занимающаяся реабилитацией незаконно осужденных людей, решила поднять дело «норфолкской четверки» из архивов. Для участия в разбирательстве собралась опытная команда юристов и специалистов по судебной экспертизе. Все они были убеждены в том, что парни, отбывающие наказание, не причастны к совершению преступления.

Одним из экспертов был Ларри Смит, ветеран службы в ФБР. Поначалу он скептически относился к тому, что полиция могла допустить ошибку, — ведь как-никак все четверо дали признательные показания. Зачем невиновному человеку заявлять о том, что это он совершил преступление, да еще и такое отвратительное? Но чем больше Смит вчитывался в материалы дела, тем сильнее становились его сомнения. Никаких реальных доказательств того, что осужденные вообще когда-либо находились на месте преступления, так и не было обнаружено. Более того, ни один из них никогда ранее не выказывал ни малейшей склонности к столь неудержимой жестокости, с какой было совершено убийство. Все доводы сводились к тому, что подозреваемые сами во всем признались. Но даже их показания вызывали немалые сомнения — уж слишком много в них было противоречий и недостоверной информации; тем более, кто знает, каким образом удалось добиться признаний: не исключено, что с применением морального давления и запугивания подозреваемых с помощью лжи.

«Признание не является главной целью допроса, — заявил Смит в интервью газете „Times“.  — Гораздо важнее понимать, что любое признание должно подтверждаться реальными фактами с места происшествия». Однако на деле получалось, что отсутствие таких фактов не состыковывалось с решением, вынесенным присяжными. А потому Смит и еще двадцать пять бывших сотрудников ФБР написали письмо Тиму Кейну, губернатору штата Вирджиния, в котором попросили его принести публичные извинения незаконно осужденным. В этом письме они настаивали на том, что, «хотя такие дела — редкость, на практике еще встречаются случаи, когда некорректно проведенный допрос приводит к тому, что подозреваемые начинают давать ложные признания».

После некоторых размышлений Кейн все-таки согласился с доводами независимых экспертов и принес публичные извинения перед тремя из осужденных (Эрика Уилсона, осужденного за причастность к изнасилованию, на тот момент уже выпустили из тюрьмы, где он провел более восьми лет; перед ним Кейн извиняться не стал). Мужчинам было разрешено покинуть тюрьму, но судимость, тем не менее, осталась непогашенной. Так что, как бы ни сложилась их жизнь в дальнейшем, на них все равно будет висеть клеймо преступников, совершивших покушение на половую неприкосновенность личности. (Главным условием освобождения был длительный контроль над каждым из них — кажется, в двадцать лет.)

В 2008 году Кейн в радиоинтервью признался, что его действия — скорее уступка, а если точнее — вынужденная мера. «Некоторые так называемые правозащитники просят, чтобы суд не принимал во внимание все признания, полученные в ходе слишком долгих и слишком упорных допросов… Но это абсурдное требование. Я не верю, что человек признается в том, чего он не совершал», — заявил он.

Кейн не одинок в своих утверждениях. Соул Кассин, профессор нью-йоркского Колледжа уголовного правосудия им. Джона Джея, — эксперт в области психологии ложных признаний. Где бы он ни выступал с лекциями, аудитория всегда одинаково реагирует на поставленный им вопрос: «А как бы поступили вы в таком случае?» — «Ну, я бы так никогда не сделал. Ни за что не признался бы в том, чего не совершал. Это же очевидно!» — говорят люди. По словам ученого, присяжные заседатели, вынося вердикт, руководствуются той же логикой. Действительно, раскаяние — чрезвычайно сильное доказательство вины. Судебная практика однозначно указывает на то, что человека, сознавшегося в совершении преступления, наверняка ждет суровая участь, — даже в том случае, если присяжные заподозрят, что признание было получено нелегитимным путем, под угрозой применения насилия. Кстати, иногда присяжные настаивают на том, что признание подсудимого — решающий фактор, повлиявший на их решение. «Не думаю, что судьи долго думают над приговором, если в протоколе зафиксировано признание, — говорит Кассин. — В этом случае они считают, что просто обязаны вынести соответствующий приговор — обвинительный, разумеется».

Так или иначе, признание (или раскаяние) формирует отношение к человеку, который по известным только ему причинам возлагает на себя вину в совершении преступления, и это может повлиять на исход дела задолго до судебного разбирательства.

Соул Кассин вместе со своей коллегой Лизой Хэйзэл провели эксперимент, в котором, не зная об этом, участвовали студенты колледжа. На одном из занятий Лиза растерянно сказала, что забыла кое-что важное у себя в кабинете и что ей нужно ненадолго отойти. «Кто хочет, может пока перекусить в столовой», — сказала она.

Через пару минут после того, как она покинула аудиторию, с преподавательского стола исчез ноутбук. По просьбе Лизы и Соула его взял человек, заглянувший в аудиторию, якобы привлеченный шумом.

Когда Лиза вернулась, она талантливо изобразила шок, вызванный пропажей дорогой вещи. Получалось, что студенты были единственными свидетелями преступления. Чуть позже им показали фотографии «подозреваемых» и попросили сказать, кто именно украл ноутбук. Фотографии настоящего «вора» среди них не было. Тем не менее кто-то из студентов опознал «преступника», а далее сработало «сарафанное радио» — все стали говорить о том, что ноутбук стащил именно этот человек.

Два дня спустя группу снова собрали, чтобы «кое-что уточнить». Предварительно студентам сообщили, что такой-то и такой-то из числа «подозреваемых» признался в краже. Как и следовало ожидать, это коренным образом изменило мнение свидетелей. Около шестидесяти процентов студентов, ранее опознавших «преступника», готовы были согласиться, что ноутбук украл другой человек. Половина из тех, кто ранее не пришел к определенному выводу, узнав о признании «вора», после некоторого замешательства все-таки сказали, что видели его у преподавательского стола. Объяснение было примерно таким: мы просто не смогли хорошо запомнить «вора», а потому и не узнали его в первый раз, ну а если он сам признался…

С провокационной целью Соул сказал кое-кому из студентов, что их подозрения (ошибочные в действительности) оправдались. Они ничуть не были удивлены, так как, по их словам, «прекрасно запомнили преступника». То есть, как только прошла информация, что человек сознался, память свидетелей становилась кристально чистой и они начинали припомнить мельчайшие детали произошедшего.

А теперь посудите сами — даже если свидетелей того или иного преступления ничего не стоит ввести в заблуждение, то что уж говорить о тех, кто выносит суждения о случившемся только по протоколам и вещественным доказательствам?

В 2006 году психолог лондонского Университетского колледжа Хайшол Дрор в рамках эксперимента пригласил к себе шестерых специалистов по дактилоскопии. Он показал им образцы отпечатков пальцев и попросил определить, какие из них остались на изъятых с места преступления вещах. После того как специалисты сделали заключение, им была предложена новая информация: одним сказали, что человек, которому принадлежат отпечатки, признался в совершении преступления, а другим — что подозреваемый в момент совершения преступления находился в руках полиции. В результате четверо из шести экспертов усомнились в своих выводах и приняли совершенно новое решение.

Признание — настоящее ядерное оружие в ряду доказательств по делу. Но, к сожалению, мы не можем с полной уверенностью сказать, насколько оно искренно. Как известно, индивидуальные особенности человека заложены в молекулах ДНК, и если следов ДНК конкретного человека на месте преступления не обнаруживается, говорить о том, что он виновен, преждевременно. ДНК-экспертиза не раз помогала «Проекту „Невиновность“» реабилитировать в глазах правосудия незаконно осужденных. Более двухсот пятидесяти человек были оправданы — и при этом четверть из них во время расследования сознавалась в совершении преступления. Для кого-то «повесить» на себя чужую вину — способ самовыражения, попытка привлечь к себе внимание и даже заработать своего рода славу. (В 1932 году сотни людей признавались в том, что это они похитили полуторагодовалого сына американского летчика Чарльза Линдберга, известного тем, что он первым совершил трансатлантический перелет.) Однако ни для кого не секрет, что признание может быть сделано и по другим причинам. В частности, некоторые подозреваемые сознаются в совершении преступления под грубым напором следователей, проводящих допрос. Полицейские, работающие над сложным делом (особенно если оно привлекает к себе внимание общественности), сами находятся в затруднительном положении — их задача наиболее эффективно провести расследование. А потому они — настоящие мастера создавать у допрашиваемых впечатление, что в их положении лучше всего сознаться, даже в том, чего на самом деле не совершали. Например, опытному следователю ничего не стоит убедить подозреваемого в том, что ему грозит смертная казнь, если он не сознается (именно так было в случае с «норфолкской четверкой»). Когда у подозреваемого не остается сомнений, что ему никто не собирается верить, он все больше склоняется к мысли, что придется взвалить на свои плечи вину, пусть и чужую. Ведь именно это может стать последней соломинкой, ухватившись за которую удастся избежать электрического стула.

Сторонники применения МРТ в качестве детектора лжи утверждают, что, пока еще несовершенная технология со временем будет развиваться, дело за практикой. Что ж, вполне возможно, когда-нибудь МРТ позволит нам преодолеть изворотливость преступников. Но если бы Джозефа Дика протестировали на всех аппаратах, распознающих ложь, то они, скорее всего, однозначно свидетельствовали бы о его виновности. Почему? Для того чтобы понять это, давайте подумаем, насколько лживыми могут быть наши собственные мысли.

* * *

В 1980-х годах психолога Элизабет Лофтус не раз вызывали в суд в качестве эксперта. Эта милейшая дама не уставала повторять: если умный, образованный и совершенно нормальный человек помнит что-то определенное, то это вовсе не значит, что его воспоминания точны.

Одна из первых научных работ Лофтус была посвящена дорожно-транспортным происшествиям. Спонсором ее исследований выступило Министерство транспорта США. В ходе эксперимента Элизабет показывала испытуемым видеозаписи мелких дорожных аварий, затем просила описать увиденное. Чтобы «помочь» испытуемому, она задавала одни и те же наводящие вопросы, но каждый раз с использованием разных слов и интонаций. Когда она интересовалась, на какой скорости двигались машины, прежде чем вмазаться друг в друга, испытуемые называли совсем другие цифры, чем когда звучало корректное соприкоснулись. Как видите, в самих вопросах может содержаться намек на ответ.

В своей дальнейшей исследовательской деятельности Элизабет была полна решимости доказать, что полагаться на память как на источник информации не всегда возможно, потому что память может извратить наши воспоминания. Она считала необходимым найти практическое подтверждение этой теории, так как последняя может в корне изменить традиционные представления о свидетельских показаниях и тем самым повысить эффективность применения законодательства.

В ходе одного из экспериментов участникам было показано видео с инсценировкой убийства на многолюдной городской площади (что называется, средь бела дня). После просмотра видео участникам эксперимента роздали письменную информацию об убийстве, в которой некоторые факты были намеренно изменены. Так, темно-синяя машина превратилась в белую, а у гладко выбритого мужчины вдруг «выросли» усы. Как и предполагалось, изучив эти материалы, некоторые стали утверждать, что машина и в самом деле была белой и что отличительной чертой «убийцы» были иссиня-черные усы.

Вскоре исследованиями Лофтус заинтересовались адвокаты. Ее стали приглашать в качестве эксперта в суд, для того чтобы она дала свое заключение о надежности свидетельских показаний (ведь это заключение, так или иначе, можно было обратить в пользу подзащитного). Выводы психолога (часто неожиданные для присутствующих) заставляли присяжных задуматься о том, насколько точны представленные им доказательства. Опираясь на заключение эксперта, можно попросить свидетелей еще раз подумать, могут ли они поручиться за непогрешимость своей памяти. Апеллируя к следователям, можно подчеркнуть, что они, пусть неосознанно, могли убедить свидетеля в чем-то, что он потом начал воспринимать как действительность. Была ли та машина синей? На том мужчине был серый пиджак? Это вообще был мужчина?

* * *

В конце 1980-х годов суды Северной Америки были завалены делами, связанными с жестоким отношением к детям; в качестве истцов обычно выступали взрослые люди, сохранившие в памяти прежние обиды.

Многие психологи называют детские обиды причиной всевозможных психических расстройств. В психологии широко распространена точка зрения о том, что наш разум стремится выместить травмирующие воспоминания из области сознательного в область бессознательного. Иными словами, человек стремится изгнать из памяти неприятные для него события, но так или иначе они сохраняются и однажды могут напомнить о себе. Для того чтобы избавиться от расстройства, вызванного реальной или придуманной детской обидой (так называемый синдром фальсифицированной памяти, или склонность к ложным воспоминаниям), необходимо установить первопричину расстройства. Это можно сделать либо путем гипноза, либо в ходе длительной психоаналитической терапии.

Такая позиция была и остается чрезвычайно популярной в научном сообществе, более того, многие психоаналитики с завидным рвением стремятся внушить своим пациентам, что многие их проблемы «вырастают» из раннего возраста и связаны с травмирующими психику эпизодами.

Однако Элизабет Лофтус убеждена в том, что очень часто «восстановленные» (с помощью психоаналитиков) воспоминания — всего лишь плод фантазии пациента. К сожалению, пока она не смогла стопроцентно доказать это. Но по крайней мере, она подтвердила, что выдумка запросто может стать «воспоминанием», и это происходит гораздо чаще, чем мы представляем.

В 1995 году Элизабет провела интересный эксперимент. Для участия в нем она пригласила 25 человек, но еще до этого поговорила с их родственниками, чтобы узнать некоторые подробности о раннем детстве испытуемых. Затем она составила короткие истории, смешав реальные и вымышленные факты. Родственники были предупреждены об этом и, по просьбе Лофтус, могли подтвердить, что такая-то и такая-то ситуация (вымышленная) действительно имела место.

Наиболее правдоподобно выглядела история о том, что ребенок, отбившись от родителей, потерялся в торговом центре и был найден только благодаря доброте случайного встречного.

Возьмем пример двадцатилетней девушки-вьетнамки, выросшей в Вашингтоне. Ей «напомнили» о том, как она вместе со своей матерью, братом и сестрой ходила в местный супермаркет.

«Вам было около пяти лет. Мать дала всем троим денег на черничное мороженое, и вы с радостью побежали покупать его. Так получилось, что, отстав от старших, вы затерялись в толпе. К счастью, вскоре вас нашел брат. По его словам, вы громко плакали, а рядом стояла добродушная старушка, которая пыталась успокоить вас и разузнать, что случилось. При появлении брата страх отступил, и вы спокойно пошли за мороженым».

Всем участникам эксперимента были розданы описания четырех подобных случаев. От них требовалось припомнить эти случаи и по возможности дополнить их деталями (либо опровергнуть, что они были). Дважды в неделю Лофтус беседовала со своими подопечными и деликатно просила рассказать о давних событиях (в том числе и о вымышленных). Естественно, участники эксперимента не подозревали, что что-то в этих историях может быть плодом фантазии исследовательницы.

На следующем этапе эксперимента Элизабет сообщила, что среди описанных случаев один на самом деле является выдумкой, и участники должны были угадать какой именно.

Пятеро из них сказали, что эпизод в супермаркете — правда, и даже были готовы дополнить рассказ некоторыми подробностями. К примеру, один юноша «вспомнил», кто его спас:

— Это был мужчина в синеватом фланелевом костюме… да… он был немного лысоват. Точно, у него на голове были редкие серые волосы. А еще он был в очках.

Девушка-вьетнамка подробно рассказала, как она бежала по скользкому полу супермаркета, пугаясь яркого освещения. Другая участница, узнав по завершении эксперимента о том, что ничего подобного в ее жизни не было, не поверила этому и даже обратилась за помощью к родителям, которые со смехом сознались в заговоре с исследовательницей.

В том, что описано выше, нет ничего удивительного: когда нам рассказывают о чем-то, чего мы на самом деле не помним, мы с готовностью дополняем рассказ «полузабытыми», а точнее, просто выдуманными деталями.

Элизабет Лофтус и ее последователи смогли найти множество способов продемонстрировать податливость наших воспоминаний. В ряде экспериментов они добились того, чтобы испытуемые «вспомнили» еще более невероятные истории. В частности, один мужчина сказал, что на свадьбе, куда он был приглашен вместе с родителями в весьма юном возрасте, пролил на кого-то огромную чашу с пуншем, другой — что он путешествовал на воздушном шаре, третий якобы подвергся нападению животных в зоопарке, а четвертый будто бы стал случайным свидетелем сатанинского жертвоприношения.

Строгие критики не раз упрекали Лиз Лофтус в том, что она так и не смогла должным образом доказать свои предположения, на что она однажды отреагировала публикацией о результатах исследования, в котором ей удалось спровоцировать у испытуемого воспоминание о встрече с Кроликом Бани (вернее, со статистом в Диснейленде, одетым в его костюм). Восприняв это как шутку, противники Элизабет выдвинули новые аргументы: ей ни разу не удалось убедить человека в том, что он стал жертвой жестокого обращения или сексуального домогательства. «Я могу это сделать, — ответила привыкшая к скептицизму Лофтус. — И я даже сделала это. Тот же человек, который якобы встретился с Кроликом Бани, говорил мне, что другой статист, в костюме Плуто, был в наркотическом опьянении и пытался облизать детей огромным плюшевым языком. Разве это не сексуальное домогательство?»

Как сама Лофтус, так и ее единомышленники использовали очень простую технику для того, чтобы заставить человека поверить в то, чего на самом деле никогда не было. Никто из участников экспериментов не подвергался непомерно долгим расспросам или гипнозу и уж тем более не встречал агрессии или серьезного психологического давления, как это бывает в полицейских допросах. Согласитесь, что в непринужденной обстановке человеческая память становится, как никогда, податлива для любых, даже самых экстравагантных манипуляций.

* * *

Одним из экспертов, изучавших дело «норфолкской четверки», был доктор Ричард Офши, социолог из университета Калифорнии и близкий друг Элизабет Лофтус. Однажды ему пришлось провести очень непростой эксперимент с памятью. Это случилось, когда он был консультантом стороны обвинения по делу о мужчине, обвиняемом в сексуальном домогательстве собственных дочерей.

О Поле Ингрэме, жителе Олимпии, столицы штата Вашингтон, никто и слова дурного не мог бы сказать. В свои сорок два этот высокий человек с пышными усами, носивший очки в толстой роговой оправе, был счастливым отцом двух дочерей и троих сыновей и имел хорошую работу — помощник шерифа округа Турстон. На работе мистера Ингрэма знали только с лучшей стороны: он всегда был вежлив и справедлив. Более того, он возглавлял местное отделение Республиканской партии. И сам Пол, и все члены его семьи были прихожанами Церкви Живой воды. Эта протестантская конгрегация известна тем, что верующие во время богослужений хором произносят слова молитвы, взявшись за руки.

В 1988 году Эрика, старшая дочь Ингрэма, которой на тот момент исполнился двадцать один год (а она все еще жила с родителями), отправилась отдохнуть в лагерь, организованный активистами церкви. Сопровождала девушек женщина из Калифорнии по имени Карла Франко, в недавнем прошлом актриса, ярко проявившая себя в жанре стэнд-апа. Привлекательная и харизматичная, она была популярна среди своих подопечных, которые к тому же часто видели ее в телевизионных шоу.

Карла была уверена в том, что Господь наградил ее даром прозорливости и исцеления. В лагере она проводила с девушками особые занятия, во время которых, пользуясь своей «богоизбранностью», взывала к их памяти. Ей хотелось вытащить на свет потаенные страхи, отвлекающие от праведных мыслей. Неудивительно, что на таких занятиях слезы и истерики были привычным явлением.

В последний день смены, когда почти все девушки собрались возле автобусов, готовые отправиться домой, вдруг обнаружилось, что Эрика Ингрэм куда-то пропала. Карла обнаружила Эрику за сценой в конференц-зале. По всей видимости, та сидела там довольно давно. Щеки девушки были мокрыми от слез. Испуганные подружки даже предположить не могли, что с ней.

Прежде всего Карла вознесла молитву Господу:

— Господь Всемогущий, помоги нам понять, чем вызвано такое состоянии мисс Ингрэм.

Выдержав поистине театральную паузу, она вдруг трагически прошептала:

— В детстве ты стала жертвой сексуального домогательства…

Эрика продолжала плакать, не сказав ни «да», ни «нет».

Тогда Карла решила помолиться еще раз и вскоре добавила, что насильником был… отец девушки. Несчастная Эрика была настолько поглощена своими переживаниями, что не опровергла ее слова.

Через несколько дней после возвращения из лагеря девушка съехала от родителей, прихватив с собой свою восемнадцатилетнюю сестру Джулию. А еще через шесть недель призналась матери, что отец несколько раз грязно домогался ее.

Сэнди, мать Эрики, немедленно потребовала объяснений от мужа.

— Дорогая, о чем ты? — попытался образумить жену Пол.

Но Джулия полностью подтвердила слова сестры, сказав, что и она подвергалась домогательствам со стороны отца. Пол был немедленно арестован.

* * *

Здесь стоит сказать об атмосфере, царившей в Америке восьмидесятых. В то время концептуальные научные представления о синдроме фальсифицированной памяти часто смешивались с христианскими доктринами, в которых говорилось, что вскоре на землю явится Сатана, который уже сейчас начинает собирать могущественную армию приверженцев. Неотъемлемой частью новостных блоков были репортажи о судебных делах, связанных с разного рода мистическими происшествиями. Бóльшая часть из них так или иначе имела отношение к сатанинским ритуалам. В это трудно поверить, но многие люди, в особенности жители глухой провинции, действительно волновались из-за того, что «темные силы», о которых говорят «даже по телевизору», представляют угрозу их безмятежному существованию.

К слову, такая ситуация вовсе не являлась исключительно американским феноменом. В 1990 году девять детей с шотландских Оркнейских островов прямо посреди ночи были подняты с постелей, в спешке посажены в самолет и отправлены подальше от того места, где жили. Это случилось после того, как социальные службы получили информацию о том, что дети случайно стали свидетелями дьяволопоклоннического ритуала с элементами педофилии. Единственным доказательством по этому делу были признания детей полицейским. Однако судья занял твердую позицию: признания нельзя считать доказательством, так как детей могли подвергнуть напористому и даже агрессивному допросу.

Подобные истории происходили в Кливленде, Ноттингемшире, Рошдейле, Бишоп-Аукленде и Эршире. При этом «сценарии» походили как две капли воды: социальные работники «возбуждали» в памяти детей неприятные «воспоминания» о том, как им приходилось поедать экскременты, пить кровь или терпеть сексуальные домогательства со стороны взрослых людей. Но прямых доказательств тому, что подобное действительно имело место, не было найдено ни в одном деле.

* * *

В полиции сестры Ингрэм давали крайне путаные, непоследовательные показания. В частности, Джулия рассказала матери, что в последний раз отец «приставал» к ней пять лет назад, но потом, узнав от полицейских о сроках давности преступления, по истечении которых человека нельзя осудить, девушка «припомнила», что на самом деле в последний раз «это было» три года назад. В течение нескольких месяцев с сестрами беседовали не только детективы, но и психологи. После встреч с ними в памяти юных особ «всплывали» все более шокирующие подробности (которые иногда были просто кричаще нелепы). Так, Эрика в красках описала сборища сатанистов, на которых присутствовали многие представители высших слоев общества и… Пол Ингрэм. По ее словам, сборища проходили в заброшенных церквях или амбарах; сатанисты, одетые в темно-зеленые робы, разжигали ритуальные костры, собирались в круг и произносили заклинания; апофеозом действа было убийство младенцев, совершаемое верховной жрицей, — это называлось «великим жертвоприношением». Девушка призналась, что была не только свидетельницей, но и непосредственной участницей этих сборищ, как и ее младшая сестра. И ее, и Джулию якобы истязали, приковав к полу. Эрика рассказала также, что, когда ей исполнилось шестнадцать, она была на пятом месяце беременности. Так вот, по ее словам, сатанисты устроили ей аборт! Плод был удален, изрезан на мелкие кусочки и съеден. «Он был еще живой, пока они резали его», — добавила она в слезах.

Понятно, что следователи, занимавшиеся этим делом, не могли не заметить растущую абсурдность показаний. Как бы ни старалась полиция, ни одного реального доказательства тому, о чем рассказывала девушка, найдено не было. И вполне возможно, что дело благополучно отправилось бы в архив, если бы не одно «но». Пол Ингрэм признался в том, что действительно домогался собственных дочерей.

После ареста на Ингрэма оказывалось сильное давление. Следователи пытались добиться от него признания. Поначалу Пол все отрицал, но полицейские — его же коллеги, люди, которым он полностью доверял, — задавали один и тот же вопрос:

— Как ты думаешь, Пол, что выглядит более правдоподобным: отрицание вины с твоей стороны или же показания сразу двух твоих дочерей?

Со временем мистер Ингрэм начал сомневаться в непогрешимости собственной памяти. Несчастный отец все еще не мог вспомнить, чтобы он хоть раз прикоснулся к своим дорогим девочкам с грязными намерениями. Но давление на него усиливалось, и вскоре он начал подозревать, что просто… забыл о том, что происходило. Не в силах поверить, что его собственные дети способны соврать о таких вещах (в этом он, кстати, не отличался от следователей), Пол потому решил, что лучше усомниться в себе, нежели в них.

— Кто знает, может быть, это просто темная сторона моей натуры, о которой я раньше и не догадывался, — говорил он, всерьез (!) задумываясь о том, мог ли дьявол завладеть его душой и втайне управлять ею.

Целых шесть месяцев Пол Ингрэм не имел возможности общаться с теми, кто скептически относился к обвинениям против него. Что там, он даже не верил, что таких вообще можно найти. К тому же его держали в одиночной камере, где практически круглые сутки горел свет (полицейские опасались, что он может совершить попытку суицида и постоянно следили за ним). Изо дня в день его водили на допросы, которые проводили его бывшие напарники. Ингрэм не сомневался, что все они верят в то, о чем так упорно твердили его дочери. Его «преступления» уже давно были детально описаны в материалах дела.

Психолог-криминалист, постоянно общавшийся с Полом, говорил ему, что он, возможно, прячет воспоминания о своих тайных пороках где-то в глубинах сознания, и предложил пройти сеанс гипноза, чтобы «освежить память».

Ингрэм чувствовал давление даже со стороны полицейского капеллана, настаивавшего на том, чтобы покаяться в содеянных грехах.

— Пойми, если тебе когда-либо и предлагали совершить выбор между Богом и дьяволом — то сейчас ты и делаешь такой выбор, — таковы были слова священника.

И в конечном счете Пол пришел к выводу, что виновен. Процесс, запущенный в его подсознании, уже невозможно было остановить. Во время долгих допросов ему в деталях рассказывали о его гнусных действиях и намекали, что самое лучшее — начать замаливать грехи. Мол, ничто другое уже не спасет его от Страшного суда. Все это привело к тому, что Пол, не без помощи вышеупомянутого психолога — сторонника гипноза, погрузился в состояние, близкое к трансу (на свою беду, он, по совету психолога, попытался мысленно визуализировать свои «преступления»).

В результате на одном из допросов Пол спокойно, хотя и немного неуверенно заговорил:

— Да, я… я снял с нее трусики и оставил в одной лишь ночной рубашке…

И чем больше он рассказывал, тем более детальными становились описания. Бедняга Ингрэм «вспомнил» и сатанинские ритуалы, и даже то, что собственными руками вырезал сердце бездомной кошки, принесенной в жертву. Более того, он сознался, что именно он в 1983 году убил проститутку в Сиэтле, тем самым позиционируя себя как члена криминальной группы, совершившей серийные преступления (полиция Сиэтла проверила эту информацию и пришла к выводу, что показания Ингрэма не стоят дальнейшего расследования, по крайней мере, по этому делу — точно). Единственной проблемой было то, что многие рассказы подозреваемого никак не вязались ни с показаниями девушек, ни с какими-либо другими доказательствами (которых по большому счету и не было).

Чтобы разобраться в этом неоднозначном деле, юристы, представлявшие сторону обвинения, пригласили в качестве консультанта Ричарда Офши — известного эксперта по определению ложных показаний и способам контроля над сознанием. (Этот во всех смыслах яркий и интересный человек с роскошной серебристой бородкой обладает превосходной репутацией в научном сообществе. Он своенравен и в каком-то смысле даже заносчив, но его друзья и коллеги однозначно признают его блестящим специалистом.)

Полицейские Олимпии, встретившие ученого в аэропорту, сразу ввели его в курс запутанного дела. Они рассказали всё: и о том, что реальных (вещественных) доказательств найти так и не удалось, и о том, что сестры в своих показаниях были крайне непоследовательны, и, самое главное, о том, что на допросах Пол Ингрэм подбрасывал следователям шокирующие подробности, которые ну никак не вязались с куда более прозаичными фактами, находившимися в распоряжении полиции.

Все это не могло не заинтересовать профессора, в активе которого были солидные наработки о влиянии насильственных допросов на показания невинных людей. После первого же разговора с Ингрэмом он начал подозревать, что бывший полицейский просто не знает, что еще можно придумать, дабы оградить своих дочерей от дальнейших унижений. Если ему не верят, что он не виноват, не проще ли согласиться с выдвинутыми простив него обвинениями? Офши все больше и больше укреплялся в мысли, что признания Пола — не более чем плод его воображения. Чтобы окончательно убедиться в этом, он решился на довольно смелый эксперимент.

Беседуя с Ингрэмом, ученый вскользь заметил:

— Я поговорил с вашими детьми, и они рассказали мне кое-что…

Присутствующие при этом полицейские были удивлены: ведь Офши еще ни разу не встречался с родственниками подследственного. Между тем ученый на полном серьезе сообщил Ингрэму, что против него выдвинуто новое обвинение. Якобы одна из девушек призналась, что отец (то есть Ингрэм) насильно принуждал ее вступить в половой контакт с собственным братом (на самом деле дети Ингрэма ничего подобного не говорили). Более того, Офши рассказал Ингрэму некоторые подробности вымышленного инцеста. Иными словами, он действовал точно так же, как и полицейские в ходе допросов: силой убеждения. В конце концов ученый поинтересовался, что Пол думает по этому поводу.

Поначалу Ингрэм все отрицал, твердя, что «этого просто не могло быть». Но Офши настойчиво попросил его визуализировать факты. Пол на некоторое время закрыл глаза. Затем он неуверенно произнес, что в его памяти, кажется, «что-то щелкнуло». Тогда Офши сказал, что сейчас самое лучшее вернуться в камеру и подумать — может, всплывут еще какие-то воспоминания?

На следующий день Ингрэм положил на стол перед ученым пространное письменное признание. Он детально описал и само гнусное действо, и даже то, какими словами пользовался, заставляя своих детей вступить в половой контакт.

* * *

Теоретическая сторона синдрома фальсифицированной памяти основана на работах Фрейда. Зигмунд Фрейд утверждал, что наш разум способен вымещать из своей сознательной области неприятные воспоминания. Это вовсе не значит, что человек просто забывает о чем-то. В непостижимых глубинах разума память о неприятных событиях все равно сохраняется, но человек, тем не менее, просто не вспоминает о них.

Впоследствии, однако, австрийский психолог немного откорректировал свои взгляды. Подобные вымещения, по его мысли, чаще всего связаны не с воспоминаниями как таковыми, а со скрытыми желаниями и побуждениями личности. В одной из работ, посвященных этой теме, он писал:

«На самом деле, можно подвергнуть большому сомнению тот вопрос, остаются ли у нас вообще какие-либо воспоминания о раннем детстве. Вполне возможно, что мы располагаем всего лишь представлением о том, что и когда с нами происходило. Наши детские воспоминания показывают нам события не такими, какими они были на самом деле, а такими, как мы их себе представили в более сознательном возрасте. То есть мы не восстанавливаем свою память, а скорее формируем представление о том, как те или иные события должны были происходить».

Такая точка зрения полностью совпадает и с информацией, полученной Элизабет Лофтус в ходе многочисленных экспериментов, и с современными открытиями в области нейропсихологии. Почти каждый раз, когда мы вспоминаем о чем-либо, наши воспоминания выглядят по-новому. Они начинают смешиваться с рассказами других людей, нашими страхами, скрытыми желаниями и побуждениями. И конечно же практически ни одно воспоминание не обходится без определенной доли воображения. Известный невролог Антонио Дамасио очень точно сказал об этом: «У нашего мозга просто нет точных копий произошедших событий».

* * *

Ричард Офши признался Ингрэму, что на самом деле ничего подобного не было, он выдумал историю о кровосмесительстве детей. Но Пол не поверил ему. Тогда эксперт написал заключение для суда, в котором изложил подробности эксперимента и, ссылаясь на это, сделал заключение, что все «признания» Ингрэма не стоят и выеденного яйца. Но ему не удалось переубедить суд. Несмотря на то что все больше и больше людей склонялись к мысли, что обвинения, предъявленные Ингрэму, беспочвенны, его признали виновным.

Еще до вынесения приговора Офши неоднократно связывался с подсудимым, убеждая отозвать свои показания, но тот ничего не предпринял. Лишь спустя несколько месяцев, когда мучительные для Ингрэма допросы наконец-то закончились и его перевели в другую тюрьму, он согласился, что его признания, возможно , были плодом его фантазии. Но уже было поздно что-либо менять. Ингрэма приговорили к двадцати годам лишения свободы. Пока Офши и Лофтус пытались добиться отмены несправедливого приговора или, по крайней мере, пересмотра дела, Пол провел в тюрьме уже большую часть отведенного ему срока. Признания, какими бы они ни были — истинными или вымышленными, — уже не изменить.

* * *

Наверное, люди всегда мечтали о технологии, с помощью которой можно было бы пробиться в самые глубины подсознания и разгадать чужую хитрость, какой бы изощренной она ни была. Согласитесь, если бы подобная технология существовала, она бы давала нам безграничные возможности, среди которых на первом месте я назову прямой доступ к надежному источнику правды. Если раньше ученые умы соотносили обнаружение признаков лжи с физиологией человека, то теперь они обратились к исследованиям мозга. Установить границы правды очень трудно, почти невозможно. (Об этом, в частности, говорится в пьесе Сартра «Мертвые без погребения», герои которой — попавшие в плен бойцы французского Сопротивления, — хотя и пытаются действовать «по правде», неоднократно корректируют ее сообразно ситуации.) Человек склонен ошибаться, а потому истины можно добиться только путем долгого сбора доказательств, подтверждений и фактов. Любой человек — крайне ненадежный свидетель, притом даже для самого себя.

Некоторые ученые полагают, что сведения, получаемые с помощью МРТ, можно и нужно применять в качестве доказательств в суде, пусть даже их и нельзя назвать стопроцентно точными. Ведь среди свидетельских показаний, на основании которых строится обвинение, тоже бывают ложные. По словам одного исследователя, «самое маленькое доказательство, совершенно неприемлемое для науки, может сыграть ключевую роль в юриспруденции». Однако нельзя сбрасывать со счетов и следующий факт: вполне вероятно, результаты МРТ будут вызывать больше доверия, чем они того заслуживают. По словам Соула Кассина, присяжный, которому придется рассматривать подобное доказательство, окажется в безвыходном положении: «Он просто обязан будет осудить». Кто знает, может быть, идея о создании непогрешимой «машины правды» слишком хороша для того, чтобы стать реальностью…

«Врал ли я, когда сознавался в изнасиловании Мишель? — сказал как-то Джозеф Дик. — Сложно сказать… Наверное, я просто очень сильно поверил в то, что говорю».

Прочитав эту главу, вы, возможно, все еще не верите, что нормальный человек может сознаться в том, чего никогда не совершал? Что ж, наша склонность к самообману гораздо сильнее, чем мы обычно представляем.

 

Глава 6

Я и моя ложь

Почему мы так любим обманывать самих себя

Представьте, что я плотно завязываю вам глаза, беру за руку и веду куда-то. Как только я сниму повязку, вы тут же поймете, что находитесь в странной комнате, в которой, кроме ламы, зонтика и кактуса, ничего нет. Прежде всего вы оцените масштабы и очертания комнаты. Потом обратите самое пристальное внимание на предметы, в ней находящиеся. Конечно, поначалу бедная лама может показаться всего лишь козой, но пусть это будет единственным вашим разочарованием. Зонтик и кактус сомнений не вызовут. Затем, не исключено, вы подумаете о том, почему оказались здесь, но, как ни странно, не приложите ни малейшего усилия для того, чтобы понять, а где, собственно, находится это здесь. Вы просто осмотритесь по сторонам.

Но если бы вам каким-то непостижимым образом удалось посмотреть запись того, что на самом деле видели ваши глаза в тот момент, когда я снял повязку, вы были бы шокированы. Вы бы подумали, что это пиратская версия фильма, записанного на видавшем виды диске (который, судя по внешнему виду, побывал в бокале с пивом, после чего его заботливо высушили в тостере). Изображение нечеткое, грязноватое и практически лишено оттенков… В довершение всего одна часть экрана была бы и вовсе темной.

Но вообще-то стоило бы говорить о двух дисках, на каждом из которых была бы значительно отличающаяся от другой запись. Почему? Если вы по очереди закроете каждый глаз, то с легкостью заметите, что у каждого из них своя область обзора. Если же вы самонадеянно считаете, что у вас превосходное зрение, то я поспешу вас разочаровать: на самом деле единственная область, которую вы можете рассмотреть детально, — всего лишь небольшая точка в самом центре вашего обзора, на которой, собственно, и фокусируется взгляд. Объекты, находящиеся по обе стороны от этой точки (которые мы видим при помощи так называемого бокового зрения), на условном DVD будут размытыми и неточными.

Принято считать, что наше сознание, подобно зеркалу, отражает внешний мир, который мы воспринимаем объективно, таким, какой он есть на самом деле. Долгое время различные философы поддерживали эту точку зрения. Но в конце XVIII века Иммануил Кант предположил, что существует некоторая пауза между тем моментом, когда наши глаза «схватывают» предметы, и тем, когда эти предметы отражаются в нашем сознании; а так как в процессе познания мы в первую очередь опираемся на ощущения, то «сигналы», поступающие из глаз, могут быть несколько искажены.

Прошло довольно много времени, прежде чем ученые смогли найти научное подтверждение философской теории Канта — в классической физиологии это произошло только в начале ХХ века. Фрейд, даже несмотря на нехватку доказательств, утверждал, что получение сенсорного сигнала и его регистрирование в сознании — это две совершенно разные функции нашего организма, а значит, они «работают» не совсем одновременно. Сегодня мы точно знаем, что мозг и в самом деле затрачивает достаточно много усилий на то, чтобы сделать воспринимаемую нами реальность понятной, и зрение играет в этом процессе ключевую роль. Более того, совершенно очевидно, что тот мир, который «сканируют» наши глаза, отличается от того мира, который мы видим. По словам известного невролога Дэвида Иглмэна, наш мозг «преподносит нам реальность». Но если это так, то мы вполне можем сказать, что обман окружает нас с того самого момента, как мы впервые открыли глаза.

Чтобы лучше понять это, давайте вернемся к примеру с повязкой. Как только вы снимите ее, в ваше сознание хлынет огромный поток информации. Мозг плавно совместит изображения, полученные от обоих глаз. При этом следует иметь в виду, что первоначальное изображение, улавливаемое сетчаткой, всего лишь двухмерное; третье измерение добавляется немного позже. Дело в том, что в каждом глазу есть «слепая» зона (то место сетчатки, где зрительный нерв входит в глаз, не содержит светопринимающих элементов, отсюда и появляется то, что офтальмологи называют слепым пятном). Человек этого не замечает, так как наш мозг заботливо заполняет «слепую» зону (это во многом напоминает процесс расстановки мебели в квартире: на слепом пятне собираются все нервные волокна, идущие от палочек и колбочек — фоторецепторов глаза, преобразующих и передающих световые раздражения в нервное возбуждение; далее, уже в мозге, происходит расшифровка зрительных впечатлений). Для того чтобы собрать полную картину, у наших глаз просто недостаточно светочувствительных рецепторов. Недостаточно их и для того, чтобы отразить все, что мы видим, в мельчайших подробностях (не будем забывать, что детали доступны лишь небольшой области, на которой сфокусирован взгляд). Так что если вы — преподаватель скучнейшего предмета, то вам придется постоянно вертеть глазами, чтобы хоть как-то контролировать студентов, которым совсем не интересно на занятиях. Однако вы сами не будете замечать непрерывных метаний своих глаз, поскольку мозг создаст для вас полную иллюзию того, что вы охватываете взглядом сразу всю аудиторию (ученые называют этот эффект, открытый относительно недавно, с оттенком лирики: «фантазия, созданная постоянным движением глаз»).

Но мозг не просто сглаживает информацию, которую мы получаем с помощью органов зрения. Его возможности значительно шире.

Регбист Ларри Фицжеральд, играющий в составе команды «Arizona Cardinals»,  — один из лучших игроков в Американской национальной футбольной лиге. Он известен тем, что, как никто другой, умеет ловить мяч. Ларри делает это с невероятной быстротой и акробатической точностью. Но что еще более интересно — он делает это с закрытыми глазами, и это подтверждается множеством фотографий и видеозаписей. Огромная армия поклонников Ларри просто в восторге от его таланта. Но вместе с тем этот факт не может не озадачить. Как ему удается с такой точностью ловить мяч, не видя его? Ведь всем известно, что в любых играх с мячом игрок должен видеть, где в данный момент находится мяч. Но даже сам Ларри не может толком объяснить, почему он закрывает глаза.

Джоан Викирс, ученый, занимающийся изучением особенностей зрения спортсменов, предположил, что Ларри использует так называемый предиктивный контроль, то есть то умение, которым, собственно, все мы время от времени пользуемся. За долгие годы Фицжеральд довел это умение до совершенства. Когда мяч приближается к нему, он мысленно анализирует происходящее, мгновенно подбирая в памяти аналогичные броски, коих он навидался в своей жизни великое множество. Еще будучи тинейджером Ларри в течение шести сезонов был «мальчиком на подхвате» в команде профессиональных регбистов. Викирс предположил, что с того самого времени Фицжеральд неосознанно начал создавать у себя в памяти каталог пасов, к которому теперь, во время игры, обращается каждый раз, когда видит летящий в его направлении мяч. Согласитесь, многим профессиональным спортсменам могут потребоваться годы, даже десятилетия, чтобы создать подобный каталог! Ларри сопоставляет броски, сделанные во время матча, с теми, что «хранятся» в его каталоге, и мгновенно определяет траекторию полета мяча. Естественно, он мгновенно просчитывает, что ему необходимо предпринять, чтобы первым поймать этот мяч, и… закрывает глаза.

Безусловно, у Ларри просто фантастическая скорость реакции, но он все-таки пользуется тем же умением, которым обладают абсолютно все люди. По словам знаменитого нейробиолога Криса Фрита, мозг «активно дорабатывает картину окружающего мира». Вместо того чтобы по-новому интерпретировать любой предмет, случайно попавший в наше поле зрения, мы обращаемся к памяти о подобных вещах, и память подсказывает нам, что перед нами стул, лама или человек; она даже дает нам возможность предположить — а точнее угадать, — куда полетит мяч. Наши воспоминания и предположения смешиваются с конкретной ситуацией (с той, в которой мы находимся), и мы мгновенно улавливаем все ее особенности и несоответствия. Результатом является то, что Фрит называет «столкновением реальности и воображения».

Подобная система мысленного предупреждения большую часть времени функционирует просто отменно. Другого и ожидать не стоило — откажи она хоть на какое-то время, человечество оказалось бы под угрозой.

Психолог Густав Кун записывал на видео движения глаз зрителей, наблюдающих за тем, как иллюзионист показывает трюк, в ходе которого якобы исчезает подброшенный в воздух мячик. Суть в том, что фокусник несколько раз подбрасывает мячик и ловит его. Однако на последнем броске он всего лишь изображает бросок. Мячик на самом деле остается у него в кулаке. Когда фокусник делает это, он смотрит в воздух, будто бы наблюдая за полетом мячика. Это и есть главная часть трюка.

Половине зрителей Кун продемонстрировал черновую версию фокуса, когда исполнитель смотрит на свою руку, вместо того чтобы восторженно устремить взгляд в пустое пространство над собой. Естественно, зрители (та самая половина) практически сразу разгадали секрет фокусника. В то же время остальные (не смотревшие запись) с восторгом говорили, что видели, как мячик летит и внезапно исчезает (их сбивало с толку поведение фокусника). Более того, некоторые даже не поднимали голову в последний раз, — так велико было ожидание внезапного исчезновения.

На протяжении всей истории человечества не только фокусники, но и художники пользовались индивидуальными особенностями нашей системы восприятия окружающего мира. Платформа, на которой располагаются могучие колонны Парфенона, на самом деле неровная — она находится под наклоном. Архитекторы древности прекрасно знали, что это лучший способ добиться того, чтобы здание эффектно смотрелось со стороны, восхищая своими пропорциями. Фокусники, как зеницу ока берегущие секреты своих трюков, на самом деле манипулируют не столько нашим пристальным наблюдением, сколько… вниманием к мелочам.

Но все это может привести к настоящей катастрофе. Наш мозг в нужный момент может просто не обратить должного внимания на те или иные факты. Снова и снова мы слышим сообщения о том, что опытные водители — да что там, даже пилоты авиалайнеров! — без видимых на то причин, при идеальной работе всей аппаратуры, сталкиваются с проблемами, о которых в новостях сухо говорится: «человеческий фактор». Чтобы изучить эту тему, был проведен эксперимент. Исследователи попросили пилота небольшой частной компании произвести посадку «Боинга 727» на авиатренажере. В ходе эксперимента на посадочной полосе неожиданно появлялся маленький самолет. Только двое из восьми пилотов спокойно продолжили посадку — так, будто бы неожиданной помехи и не было вовсе.

* * *

Выше мы говорили исключительно о зрении, но подобные механизмы самообмана точно так же работают практически во всем организме. Даже наше тело способно ввести нас в заблуждение. Незаметно для самих себя мы постоянно следим за положением частей собственного тела относительно друг друга и подсознательно регулируем их. Поднимите левую руку — и вы заметите, что правое плечо немного опустилось. Вы опустили плечо неосознанно, чтобы сохранить баланс и не завалиться в сторону. Подобная чувствительность наших мышц, суставов и кожи называется проприоцепцией. Обычным людям этот термин конечно же неизвестен, да и сами движения, как я уже сказал, нам почти не заметны. Это объясняется тем, что мозг привык совершать их без малейших усилий. Согласитесь, мы совершенно не задумываемся о движениях, совершаемых нашими мышцами, когда, например, берем вилку, стоим прямо и даже когда идем по многолюдной улице, стараясь не сталкиваться с другими пешеходами.

Наше временное восприятие также отчасти иллюзорно. Если вы одновременно дотронетесь до кончика носа и пальца на ноге, то сигнал о прикосновении к пальцу достигнет мозга на десятую долю секунды позже, чем сигнал о прикосновении к носу. Все дело в том, что нервному импульсу, вызванному прикосновением к пальцу, приходится преодолевать значительно большее расстояние до мозга. Тем не менее вам покажется, что прикосновения произошли одновременно. Мозг на мгновение «поставит» ощущение, вызванное прикосновением к носу в «ждущий режим», ожидая возможного поступления новых сигналов. Как только импульс от пальца достигнет мозга, у вас создастся ощущение, что оба прикосновения произошли именно «сейчас». Таким образом, все мы живем в некотором отставании от реальности. У высоких людей это отставание чуть больше, чем у низких, просто потому, что их нервным импульсам приходится преодолевать большие расстояния.

Дэвид Иглмэн рассказывал, что на заре разработки телекоммуникационных технологий многие инженеры долгое время ломали голову над тем, как синхронизировать аудио- и видеосигналы. В конце концов разработчики пришли к выводу, что, если учитывать отставание в поступлении импульсов в мозг, человек будет воспринимать сигналы одновременно, не обращая внимания на то, что фактически они поступают в разное время. То есть наш мозг автоматически синхронизирует оба сигнала.

Не меньшую роль в восприятии действительности играют и наши ожидания. В 1947 году Джером Брунер и Сесиль Гудман установили, что почти все дети, которым предлагали определить, что больше — монетка или точно такой же по размеру картонный кружок, — отвечали, что монетка все-таки больше. На их выбор влиял и номинал монетки. К слову, дети из бедных семей гораздо чаще утверждали, что монетка больше картонного кружка, чем их сверстники из благополучных семей.

В более поздних исследованиях психологи из Нью-Йоркского университета предложили студентам определить, на каком расстоянии от них находится бутылка с водой. Для этого их сажали за стол и в некотором отдалении ставили означенную бутылку. Накануне эксперимента часть студентов по просьбе исследователей придерживалась особой диеты с малым количеством воды. Целью такой драконовской меры (питаться приходилось практически всухомятку) было заставить их испытывать сильную жажду. Как и следовало ожидать, ответы тех, кто хотел пить, и тех, кто не хотел, значительно отличались. Первые утверждали, что бутылка совсем близко, вторые — что вдвое дальше.

В другом исследовании людей просили оценить высоту горы. Все участники эксперимента прибавили к реальной высоте несколько метров. Чем старше был человек, тем большую высоту он называл. Те, кто плохо себя чувствовал, и те, у кого по условиям эксперимента за плечами висел тяжелый рюкзак с альпинистским снаряжением, добавляли горе еще метров сто.

Подобная реакция — скорее самообман, чем просто недооценка (или переоценка) реальности. Когда в одном из подобных исследований участникам предложили с закрытыми глазами оценить крутизну наклонной поверхности, используя при этом маленькую пластинку на колесиках, управляемую рукой, они, как правило, безошибочно справлялись с заданием. Таким образом, получается, что наше зрение и физическое состояние могут сбить нас с толку. Психологи называют это явление «жаждущим взглядом».

Воображение, по словам Сэмюэла Кольриджа, «есть живительная сила и первейший элемент любого восприятия». Так же считал и Чарлз Дарвин, утверждая, что настоящее наблюдение невозможно без определенных спекуляций. Мы, можно сказать, вовлечены в постоянные переговоры между нашими ожиданиями и желаниями и окружающим миром, между воображением и реальностью. Но почему наш мозг так часто вводит нас в заблуждение? Отчасти потому, что ему постоянно приходится оптимально регулировать функционирование наших органов чувств. Также это связано с тем, что без врожденной способности к мгновенной систематизации и интерпретации поступающей в мозг информации мы бы стали рабами импульсов. Некоторые люди, страдающие от повреждений мозга, своеобразно реагируют на любые предметы, которые попадаются им на глаза. Если они видят стакан, то им необходимо из него выпить; если они случайно заметят ручку, то им нужно что-нибудь ей написать — пересилить себя они не могут.

Определиться, какие именно предметы необходимы нам в данный момент, помогает та функция мозга, которую Фрич называет «контролируемой фантазией». Иными словами, чтобы окружающий мир стал понятен и доступен для адекватного восприятия, наш мозг берет на себя заботу автоматически корректировать реальность.

«Корректирующие» функции мозга необходимы нам для выживания, даже несмотря на обманчивость или неточность наших представлений и ощущений. Подобный самообман далеко не всегда так значителен, как могло бы показаться. Ведь не будем же мы огорчаться, если гора, на которую мы взбираемся, окажется ниже, чем мы думали. Более того, иногда некоторая неточность в восприятии оказывается нам только на руку и служит превосходным стимулом. Особенно в том случае, если мы думаем, что что-то нужное (например, бутылка со спасительной водой) находится к нам гораздо ближе, чем есть на самом деле.

Иллюзия выбора

В 1893 году Бенджамин Либет, профессор Калифорнийского университета, проводил исследование, от участников которого практически ничего не требовалось. Ученый всего-навсего попросил их свободно согнуть руку в запястье, как будто для того, чтобы посмотреть время на часах. Пока они делали это, Либет исследовал активность их мозга. Он обнаружил, что мозг готовит тело к движению за несколько сотых миллисекунд до того, как человек сознательно решает пошевелиться. То есть сознательное желание проявилось несколько позже, чем стоило ожидать.

Мы привыкли считать, что сначала обдумываем свои действия (пусть это и происходит крайне быстро и зачастую неосознанно), а только потом переходим к их осуществлению. Но эксперименты Либета и его последователей показывают, что в большинстве случаев мы сначала делаем что-то и только потом осознанно даем команду к действию.

Другое исследование, более захватывающее, было разработано психологом Дэниелом Вегнером. Представьте, что вы приглашены поучаствовать в эксперименте. Вас знакомят с напарником, который на самом деле является ассистентом исследователя (но вы конечно же даже не догадываетесь об этом). Вас обоих сажают перед компьютером и просят положить руку на специально разработанные «мышки». На экране появляется множество изображений, и исследователь просит выбрать любое из них и навести на него курсор. Конечно, сначала вы мысленно выбираете изображение и только потом двигаете «мышкой». Казалось бы, что может быть проще? Но если ваш напарник двинет «мышку» до того, как вы выбрали изображение и пошевелили рукой, у вас создастся полное ощущение, что это вы начали двигать курсор. То есть вы будете в полной уверенности, что это вы сделали выбор, хотя выбирал за вас совершенно другой человек (эта иллюзия работает только в том случае, если интервал между принятием решения и движением второй «мышки» не превышает одной секунды).

Вегнер убежден, что наше чувство свободного волеизъявления — не более чем перспективная иллюзия, обман, повседневно практикуемый нашим мозгом. По его мнению, сознательное решение — всего лишь сказка, которой мы успокаиваем себя, чтобы хоть как-то объяснить, что с нами происходит. Эта точка зрения, естественно, является спорной, но многие ученые согласны с ней. Различные эксперименты подтверждают, что наш мозг неосознанно направляет и предопределяет значительное количество решений, которые мы привыкли считать осознанными. При выборе марки зубной пасты или отказывая кому-нибудь в работе, вы, вполне вероятно, руководствуетесь причинами, о которых даже не подозреваете. Такой причиной может быть обыкновенная ассоциация, возникающая с названием марки пасты или возрастом работника. Но, тем не менее, какое бы решение вы ни приняли, вы объясните его по-другому, например, подумаете, что паста хорошо защищает от кариеса или что работнику не хватает опыта.

Шведские ученые Ларс Холл и Петер Йохансон проводили эксперимент, основанный на карточном трюке. Представим, что для эксперимента приглашена девушка. Исследователь демонстрирует ей две фотографии, на каждой их которых запечатлен привлекательный мужчина. Девушку просят выбрать того, кто ей больше нравится. Потом исследователь кладет обе фотографии изображением вниз и пододвигает к ней ту, которую она только что выбрала. Все бы ничего, но это другая фотография. Действуя как карточный шулер, исследователь предлагает взять фотографию, которую девушка не выбирала.

Вы, наверное, думаете, что девушка, взглянув на фотографию, со смехом отвергнет ее и скажет, что ей понравился совсем другой мужчина. Действительно, в некоторых случаях все именно так и происходит. Но зачастую участницы не замечают, что фотография была подменена. Согласитесь, один этот факт делает эксперимент (который проще показать, чем описать) крайне интересным. Но самый интересный момент наступает, когда невнимательных девушек, согласившихся с «неправильной» фотографией, просят объяснить, что повлияло на их «выбор». Участницы бойко начинают объяснять, что их внимание привлекли глаза, прическа или фигура мужчины.

* * *

Такого рода самообман может затрагивать даже наши интимные предпочтения. В частности, он способен повлиять на сексуальное влечение. Доказать это очень просто. Классический эксперимент по изучению данной темы проводился в одном из многолюдных парков Британской Колумбии. Симпатичная молодая ассистентка гуляла по парку с планшетом в руках, делая вид, что проводит социологический опрос. В основном она подходила к одиноким мужчинам и предлагала пройти тест на креативность. Задав несколько вопросов и тщательно записав ответы, девушка протягивала мужчинам бумажку с номером своего телефона и предлагала встретиться через несколько дней, чтобы обсудить результаты теста.

Главное, что интересовало исследователей, — сколько мужчин перезвонят симпатичной ассистентке просто так, чтобы познакомиться поближе. Тут стоит сказать, что в основе эксперимента лежала небольшая хитрость. Ученые хотели проследить реакцию, отталкиваясь от того, в каком месте проходила беседа.

Часть мужчин девушка интервьюировала на шатком пешеходном мостике, перекинутом через небольшой, но довольно глубокий пруд. Отвечая на вопросы, мужчинам приходилось крепко держаться за перила, так как мостик начинал подрагивать от малейшего дуновения ветерка. Остальные проходили тест сидя на уютной лавочке в глубине парка. Поясню: организаторов эксперимента интересовало, в какой из этих двух групп девушка будет пользоваться большей популярностью.

Вы, наверное, ломаете голову, зачем ученым потребовалось настолько радикально менять обстановку, в которой проходил эксперимент. Какая, в сущности, разница, если это одна и та же девушка? Все, однако, не так просто, как кажется. Вот результат: из тех, кто беседовал с девушкой посреди шаткого мостика, шестьдесят пять процентов перезвонили ей уже на следующей день. А вот из тех, кто сидел на лавочке, — только тридцать процентов.

Удивлены? Такой результат можно объяснить нашей склонностью объяснять все происходящее. Но мы можем и заблуждаться, а если точнее — неправильно считывать информацию, поступающую из мозга. Когда мужчины на мостике брали бумажку с номером телефона, их пульс был учащен, кое-кто обильно потел, а кто-то прерывисто дышал. Если вы еще не поняли, они приняли свое волнение, вызванное неустойчивым положением на мостике, за возбуждение, связанное с привлекательностью девушки. В каком-то смысле можно сказать, что мозг обманул их, выдав банальное объяснение ситуации. К слову, гораздо легче признаться самому себе в том, что тебе понравилась девушка, чем в нежелании свалиться в воду. Именно потому мужчины, поверив в более благородную и романтичную версию, перезванивали молодой привлекательной особе. Так что вот вам хороший совет, девушки: если вы хотите обратить на себя внимание какого-то конкретного человека, просто дождитесь, пока он окажется в неловком положении, и действуйте!

Так же как и в случае с физическим восприятием окружающего мира, наши представления о причинах, по которым мы совершаем те или иные действия, — это всего лишь фантазии, откликающиеся на реальность. Кстати, все это могло бы очень серьезно заинтересовать Зигмунда Фрейда, полагавшего, что мы не в состоянии адекватно и абсолютно точно воспринимать реальность хотя бы потому, что обманываем себя даже в том, кто мы есть на самом деле. Нам кажется, что мы — существа, действующие сознательно, хотя на самом деле нам не чужды и инстинкты. К сожалению, после смерти Фрейда (сентябрь 1939 г.) его идеи на какое-то время утратили популярность. Наверное потому, что аргументы в пользу его теорий были скорее интуитивны, чем научно доказаны, по крайней мере на тот период. Такие представления, как, например, о бессознательном — царстве подавленных сексуальных побуждений, — долгое время вызывали к себе весьма скептическое отношение.

Однако затем ситуация изменилась. Современные неврологи пришли к выводу, что Фрейд оказался прав, самое меньшее, по двум вопросам: во-первых, наше сознание на самом деле разделено на две части и, во-вторых, в своих действиях мы руководствуемся побуждениями, природа которых нам не известна. Иными словами, все мы имеем склонность к самообману, абсолютно необходимому для познания окружающего мира.

Ложь «Я»

В 1960 году молодой студент-выпускник Майкл Газзанига стал сотрудником лаборатории знаменитого на весь мир невролога Роджера Сперри. Майкл был рад работать под началом этого великого человека, которому принадлежит открытие о том, что каждое полушарие мозга по-разному обрабатывает поступающую информацию и отвечает за различные функции организма.

Если вы будете не отрываясь смотреть в одну точку, например на небольшое пятнышко на стене, все предметы, находящиеся слева от этой точки, будут восприниматься правым полушарием вашего мозга, и наоборот. Точно так же каждое полушарие «откликается» на информацию, поступающую от других органов. Правое полушарие обрабатывает сигналы от левой ноги или левого уха, а левое — от правой ноги и правого уха. Более-менее вразумительного научного объяснения данного феномена нет — ученые говорят, что просто таким образом устроен наш организм. Более того, некоторые утверждают, что особой разницы в том, куда поступает информация, по большому счету нет — ведь в любом случае оба полушария связаны между собой.

В 1961 году Сперри позвонил его бывший коллега, невролог Джо Боген. Он рассказал ученому, что собирается применить радикально новый метод при оперировании пациента, страдающего эпилепсией. Здесь стоит сказать, что эпилептический очаг (импульсные разряды) всегда возникает в одной части мозга и очень быстро распространяется на все другие его отделы. Даже самый незначительный импульс вполне может распространиться на весь мозг. В этом случае человек теряет сознание, падет и начинает биться в страшных конвульсиях. Чтобы избежать подобного, Боген предложил разделить толстый узел нервных тканей, соединяющих оба полушария. В науке этот узел называется corpus callosum, или мозолистое тело. Заинтересовавшись идеей своего коллеги, Сперри, послал своего протеже Гиззанигу в лабораторию Богена, дав указание провести наблюдения за состоянием пациента до и после операции.

Боген знал, что операция будет сложной и крайне рискованной. Науке не было до конца известно, ни за что именно отвечает corpus callosum, ни как, в сущности, оба полушария взаимодействуют между собой. Но его успокаивало то, что Сперри уже пытался проводить подобные операции на мозге животных, при этом после операций никаких серьезных проблем не наблюдалось. К тому же, рассуждал Боген, если новый метод оправдает себя, он поможет многим пациентам, страдающим от эпилепсии и уже потерявшим всякую надежду на исцеление.

Теперь пора познакомиться с Уильямом Дженкинсом, добродушным мужчиной сорока девяти лет. Он сам вызвался быть первым человеком, которого прооперируют по новой методике. Боген познакомился с Дженкинсом, когда того доставили в больницу после сильнейшего приступа эпилепсии. У Уильяма часто случались судорожные припадки, сопровождавшиеся полной потерей двигательного контроля. Это лишало его возможности жить нормальной, спокойной жизнью. Врачи ставили на нем крест, единодушно заявляя, что, к сожалению, лечения от этого ужасного заболевания пока еще не придумали. Пациент Богена прекрасно понимал, что предстоящая ему операция — скачок в неизвестность. Но и он, и его жена решили: стоит попробовать. «Знаете, — говорил Дженкинс, — даже если эта операция не избавит меня от приступов, ученым, по крайней мере, удастся выяснить что-нибудь значимое, и, возможно, когда-нибудь они найдут средство от эпилепсии. Надеюсь, этот маленький вклад в науку будет гораздо важнее и нужнее, чем любое другое мое достижение».

Итак, в феврале 1962 года, после серии пробных манипуляций в морге, Боген решился прооперировать Дженкинса.

Несмотря на все опасения, операция прошла успешно. Дженкинс быстро пошел на поправку и вскоре смог вздохнуть спокойно: приступы прекратились. Но все ли было безупречно? Думаю, вас интересует, проявились ли какие-нибудь побочные эффекты, ведь все-таки это операция на мозге, а такие операции не всегда проходят бесследно.

Газзанига, тщательно наблюдавший за состоянием пациента, однажды провел небольшой эксперимент. Посадив Дженкинса перед экраном, он попросил его не отрываясь смотреть на точку в центре. Время от времени на экране, поочередно то с левой, то с правой стороны от точки, появлялись примитивные изображения. Картинки задерживались не более чем на доли секунды — с тем расчетом, чтобы Дженкинс не успевал переводить на них взгляд. Тем не менее, когда справа появлялась картинка с изображением шляпы, левое полушарие мозга испытуемого успевало адекватно оценить изображение. Когда Газзанига спрашивал, что Дженкинс видел на экране, тот, естественно, отвечал, что заметил шляпу. Но, как ни странно, когда та же картинка появлялась слева от точки, Уильям терялся, не зная, что сказать. Конечно, его правое полушарие успело воспринять информацию (заметить шляпу), но испытуемый никак не мог объяснить, что видел: его правое полушарие как будто… онемело, но не перестало адекватно воспринимать информацию. Когда Газзанига показал Дженкинсу распечатки с картинками и попросил его левой рукой показать, какую из них он только что видел, Уильям всё сделал правильно. Правое полушарие точно знало ответ на поставленный вопрос, но оно не было готово к вербальной коммуникации. У обычного человека подобных проблем не возникает, так как в аналогичном случае правое полушарие обратилось бы к своему брату-близнецу, чтобы найти верное слово и назвать предмет, и сделало бы это посредством corpus callosum . Но, поскольку подобная связь у Дженкинса отсутствовала, он просто не имел такой возможности и не мог сказать, что видел.

В другом эксперименте заинтригованный Газзанига завязывал Уильяму Дженкинсу глаза и просил подержать в руках какой-нибудь легкоузнаваемый предмет (например, кофейную чашку или расческу). Когда Дженкинс держал этот предмет в правой руке, для него не составляло большой трудности определить, что он держит. Но стоило перенести чашку или расческу в другую руку, он тут же терял дар речи.

Именно тогда Газзанига пришел к теме, которую ему предстояло исследовать и разрабатывать на протяжении всей своей жизни: человек не один, их всегда «двое». И левое и правое полушария нашего мозга функционируют как две независимые друг от друга системы, словно бы они — два человека, заключенных в одно тело. Левая сторона мозга ответственна за логическое и аналитическое мышление, в нем рождаются процессы, руководящие речью и письмом. Правая сторона, в свою очередь, нема и неграмотна, но именно она обладает невероятными возможностями. Именно правое полушарие лучше воспринимает материальные и нематериальные объекты (например, лица и понятия), оно же вдохновляет нас восхищаться музыкой или произведениями искусства. Безусловно, обе эти системы взаимосвязаны между собой. Но, тем не менее, они независимы. Разрыв связующего звена между ними обнаружил разделение сознания на две составляющие. Доктор Генри Джекил чувствовал это.

Газзанига долгое время изучал, могут ли части разделенного мозга каким-то образом связываться между собой. И в результате пришел к выводу, что, даже если между полушариями отсутствует непосредственная связь, они способны найти иные способы взаимодействия друг с другом.

В одном из экспериментов, разработанных Газзанигой, пациента с разделенным мозгом просят левой рукой залезть в плотную сумку и на ощупь определить, что в ней находится. Как правило, там лежит самый обыкновенный предмет, например карандаш. Но не все так просто: несмотря на примитивность задания, испытуемый, а точнее его правое полушарие, не может быстро дать правильный ответ. Тем не менее «немая» часть нашего мозга не сдается, она ищет хоть сколько-нибудь подходящий способ связаться со своим соседом слева. Мы уже знаем, что большая часть осязательных ощущений воспринимается полушариями по отдельности. Но и в этом правиле есть свое исключение: болевой импульс достигает обоих полушарий сразу. Смутно догадывающийся об этом пациент надавливает ладонью на заостренный кончик карандаша. Боль тут же достигает обеих полушарий мозга, так что теперь он, по крайней мере, знает, что в сумке находится что-то острое. Отталкиваясь от этого, мозг начинает угадывать, чем же этот предмет может оказаться. Пациент говорит: «Это булавка… или иголка… а может быть, это карандаш…» Вскоре он уже точно называет предмет, находящийся в сумке.

Согласитесь, этот эксперимент демонстрирует изумительный пример хитрости нашего мозга и нервной системы в целом. Даже если полушария не имеют возможности связаться между собой напрямую, они начинают искать пути к взаимодействию, используя особенности организма и внешние факторы окружающей среды.

* * *

Возможна, однако, и противоположная ситуация, когда полушария отказываются взаимодействовать между собой. Некоторые пациенты с разделенным мозгом начинают страдать от так называемого эффекта «чужой руки». При данном расстройстве одна рука, как правило левая, начинает жить своей собственной «независимой» жизнью. Виктор Марк, невролог из Университета Северной Дакоты, беседовал с пациенткой, у которой наблюдался подобный синдром. Когда он спросил, сколько приступов у нее было в последнее время, женщина неуверенно показала правой рукой два пальца. Но потом ее левая рука стала загибать показанные пальцы и разгибать остальные — создавалось впечатление, что она «хочет» показать другое число. После некоторого затруднения, вызванного стремлением пациентки справиться с этим неприятным казусом, она поняла, что сопротивляться бесполезно, и сдалась, позволяя пальцам действовать самостоятельно. В итоге на правой руке вверх были подняты три пальца, и еще один — на левой. Когда Марк мягко и тактично заметил, что этот результат не сходится с первоначальным, женщина в отчаянии призналась, что ее левая рука «довольно часто перестает слушаться и делает все что ей заблагорассудится». Пока она говорила, битва между пальцами продолжалась, и это привело к тому, что несчастная женщина расплакалась.

На практике зафиксировано множество подобных случаев. «Чужая рука» запросто может схватить телефонную трубку, а потом решительно «откажется» переложить ее в другую руку, или же вытащит из шкафа кофту, но аккуратно положить кофту на место вам ни за что ее не уговорить. Создается ощущение, что «чужая рука» постоянно хочет вмешаться во все сознательные действия человека, выливая воду из стакана в тарелку с хлопьями, расстегивая только что застегнутые пуговицы на рубашке или убирая сигарету изо рта, хотя правая рука только что поместила ее туда. Один мужчина рассказал даже о приступе, во время которого он левой рукой резко схватил свою жену, а правой потянулся к ее горлу. Но и это еще не предел — известны случаи, когда «чужая рука» пыталась задушить собственного хозяина… В это сложно поверить, но это так.

Современные ученые укрепились в мнении, что полушария нашего мозга в каком-то смысле — две независимые личности, существующие в одном теле. Обе сознательны, и у каждой есть свои собственные мысли и настроения. Однако и это деление не является окончательным.

В каждом полушарии находится множество зон, функционирующих независимо друг от друга и в равной степени способных так или иначе повлиять на поведение или эмоции человека. Далеко не все они связаны между собой. Было бы ошибкой утверждать, что мозг создан по какому-то изначально определенному плану. За миллионы лет эволюции он усвоил множество функций, которые постепенно сформировали совершенно уникальную структуру. Этот процесс чем-то напоминает постоянное расширение старинного королевского замка, к которому каждое поколение пристраивает все новые и новые комнаты, залы и галереи. В итоге получается огромное, немного неуклюжее строение, которое, тем не менее, функционирует как единое целое. Неудивительно, что некоторые области мозга являются многозадачными и очень часто связанными напрямую. В любом случае, даже если нормально функционирующий мозг прекрасно справляется со своими обязанностями, заключающимися в поддержании внутренних потоков информации и управлении нашим телом, над ним все равно нет всевластного и всевидящего правителя, управляющего, по выражению доктора Джекила, «уникальными, совершенно независимыми попутчиками огромного государственного строя».

Всем нам хорошо знакомо чувство внутреннего конфликта — каждый человек хоть раз да сталкивался с противоречиями между своими непреодолимыми желаниями и совестью. Медея, персонаж «Метаморфоз» Овидия, говорит, что ее разрывают на части «желания и благоразумие». В романе «Solar» Ян Мак-Эван сравнивает человеческий разум в процессе принятия решения с парламентом, в котором идут ожесточенные дебаты на крайне важную тему. «Всевозможные фракции, ненавидящие оппонентов, яростно отстаивают свои интересы — как долгосрочные, важные, так и краткосрочные, способные принести мелкую выгоду в ближайшее время. Парламентеры предлагают законопроекты и планы развития, дискутируя о каждой статье, выставляют на обсуждения вопросы, связанные с принятием решения, и пытаются замаскировать истинные причины проявляемого интереса. В зависимости от важности вопроса заседания проходят или вяло и долго, или бурно и быстротечно». Но по крайней мере большую часть времени мы не чувствуем, что в нас сосуществуют две личности. У меня не получилось бы это почувствовать, даже если бы я очень захотел. Я чувствую себя как Я, но не как МЫ. То же самое вы можете сказать и о себе. Пациенты с заболеваниями, требующими таких радикальных мер, как разделение мозга, также ощущают себя как единое целое. Даже те, у кого наблюдается синдром «чужой руки», обращают внимание только на производимый эффект, последствия, но не на причину.

Но если наш разум разделен на две части, то почему мы не чувствуем этого? Почему мы ощущаем себя как единое целое? Более чем через десять лет после встречи с Уильямом Дженкинсом Майкл Газзанига сделал открытие, способное дать ключ к пониманию этой проблемы.

* * *

Газзанига постоянно совершенствовал свой эксперимент. А что, если показать испытуемому сразу две картинки, по обе стороны от точки? Какой эффект это произведет на разделенный мозг?

Одному из своих пациентов, пятнадцатилетнему мальчику, слева от точки на экране он показал куриную ножку, а справа — заснеженный домик, рядом с которым стоит машина. После этого, как и в предыдущих экспериментах, он предложил выбрать картинки, которые только что были представлены на экране, из ряда карточек.

Руки мальчика указали на разные картинки — это произошло настолько стремительно, что Газзаниге на мгновение показалось, будто полушария мозга испытуемого устроили что-то вроде соревнования между собой. Левая рука указала на лопату для расчистки снега (что конечно же имеет самое прямое отношение к зимнему пейзажу), в то время как правая потянулась в сторону картинки, на которой была нарисована нахохлившаяся курица (вне всякого сомнения, вызывавшая ассоциацию с куриной ножкой). Майкл поинтересовался у мальчика, что повлияло на его выбор. Естественно, он ожидал самой обыкновенной в таких случаях реакции: то есть был готов услышать взволнованное признание в том, что левая рука «не слушается». Строго говоря, подобную реакцию Газзанига считал единственно возможной. Ведь только левое полушарие способно к вербальной форме общения, а правому, управляющему левой стороной тела, оставались другие доступные формы проявления выбора. В данном случае это выразилось в выборе подходящей картинки.

Но ничего подобного не произошло. Мальчик не стал говорить что-то вроде: «Я понятия не имею, почему левая рука не слушается меня!» Напротив, он тут же ответил:

— Все очень просто. Куриная ножка напоминает о курице, а курица о курятнике. Ну а лопата нужна, чтобы почистить курятник…

Газзанига был в шоке. Он внезапно понял, что все, собственно, шло как обычно. За одним лишь исключением. Левое полушарие, управляющее речью, придумало подходящее объяснение тому, что произошло.

Это дало ему плодородную почву для дальнейших исследований. Стоило ученому показать другому пациенту с разделенным мозгом слово «ИДИ» — так, чтобы его заметило только правое полушарие, — пациент тут же вставал и уходил из комнаты. На вопрос, почему он это делает, Газзанига слышал:

— Что-то пить захотелось. Пойду куплю себе баночку колы…

Еще одному пациенту, а если точнее, его правому полушарию, Газзанига показал слово «СМЕХ». Парень сразу же засмеялся:

— Ну вы, ребята, даете… приходите к нам каждый месяц, проверяете что-то, тестируете. И не лень вам этим заниматься?

* * *

Конечно, эти примеры относятся к людям с редко встречающимися расстройствами мозга и нервной системы. Но именно опираясь на них, Газзанига пришел к выводу, что наш мозг способен очень быстро придумывать всевозможные истории, целью которых является объяснение происходящего. Эти истории он назвал конфабуляцией.

Много страниц назад вы уже познакомились с пациентами, у которых наблюдается хронический конфабулез. Безусловно, проводя параллель между этим расстройством и описываемой способностью человеческого мозга, Газзанига выбрал весьма условное название. Ведь, несмотря на свою схожесть, эти явления отличаются друг от друга. Но, тем не менее, они действуют по одному и тому же принципу. Подобные «конфабуляции» (по выражению Газзаниги) зарождаются в той области мозга, которая ответственна за язык. Ученый смело называет описываемую функцию этой области «режимом мгновенной интерпретации», так как видит в ней исключительно способность к объяснению (интерпретации) действий и эмоций, зарождающихся в совершенно других областях мозга. Этот режим — не менее важный, чем сознательное мышление, — на скорую руку стряпает объяснения для всего, что нас окружает, в том числе для всех наших действий, даже бессознательных. Вспомните мужчин на шатком пешеходном мостике. На самом деле они просто боялись оказаться в воде, но убеждали себя, что им нравится девушка.

Фрейд, предвидевший современный неврологический подход к оценке мозга как источника сложного физиологического самообмана, был, в свою очередь, под влиянием поэтов-романтиков, увлеченных постоянной борьбой разума с холодным и жестоким внешним миром. Ранее я уже приводил слова Сэмюэла Кольриджа, но лишь частично. Вот его полное утверждение:

«Воображение — есть живительная сила и первейший элемент любого восприятия. В центре ограниченного сознания, где непрестанно идет вечный акт творения, находится безграничное Я».

Работы знаменитого философа Артура Шопенгауэра, современника Кольриджа, также оказали значительное влияние на взгляды Фрейда. Мыслитель утверждал, что наше ощущение самих себя — всего лишь искусная выдумка:

«Конечно, о себе и своей жизни мы можем рассказать больше, чем о событиях какого-нибудь романа. Но лишь немногим больше. Мы способны припомнить главные события или интересные моменты, глубоко запавшие нам в память. Но в то же время множество мелких происшествий со временем стираются из памяти.

В отношениях с внешним миром мы привыкли обращать самое пристальное внимание на субъект знания — Я, то есть на наше ощущения самих себя. Но это, тем не менее, не более чем функция нашего мозга. Настоящее Я, ядро нашей внутренней природы, находится вне подобных пределов, и ему известно лишь желаемое и не желаемое».

Современный философ Дэниел Деннет, многие идеи которого были частично подтверждены открытиями когнитивной неврологии, является продолжателем идей Шопенгауэра. Так же, как и его духовный наставник, он утверждает, что мы сознательно думаем о себе и о событиях, происходящих с нами, подобно виртуозному писателю, постоянно переписывающему историю, в которой мы сами являемся протагонистами, то есть ключевыми персонажами.

«Роман», который мы пишем о самих себе, непременно содержит драматический конфликт. Ведь наша задача часто заключается в том, чтобы прийти к одной точке зрения по вопросу, вокруг которого в нашем умственном «парламенте» (точно описанном Мак-Эваном) идут самые горячие споры. Боюсь, это не так-то легко. Но самые сильные эмоции рождаются именно на основе таких противоречий, поскольку они заставляют нас переживать, делая выбор между «желаниями» и «благоразумием». Кстати, и Фрейд видел драму нашей души в постоянной работе эго, связанной с подавлением желаний и воспоминаний бессознательного.

Качественно новую теорию о границах человеческого самообмана (во второй половине ХХ века она стала настолько же влиятельной, насколько влиятельными были теории Фрейда в начале века) разработал американский психолог Леон Фестингер. Ключевым элементом нашей внутренней драмы он назвал постоянное самоубеждение в собственной правоте и непогрешимости.

Когнитивный диссонанс и бесконечное Я

Леону Фестингеру иногда приходилось платить людям за ложь. В одном из своих экспериментов он просил участников потратить примерно час на выполнение скучнейших заданий, например таких: последовательно, в очень точном порядке переставлять шашки на шахматной доске (согласитесь, это даже звучит скучно). Вполне понятно, что среди испытуемых не нашлось ни одного человека, которому понравилось бы заниматься подобной бесцельной и, главное, совершенно бессмысленной чепухой. По истечении часа каждому из них было заплачено. Кто-то получил один доллар, а кто-то двадцать. Но эта плата была не за выполнение задания, как вы могли бы подумать. Фестингер платил за вранье: участники эксперимента должны были рассказать, каким интересным и захватывающим было то, что они выполняли.

Изначально практически все испытуемые согласились соврать. Удивительно, но во время интервью те, кому пообещали заплатить доллар (плата заранее оговаривалась), говорили гораздо более убедительно! Складывалось впечатление, что они наслаждаются собственной выдумкой и даже более того — чуть ли ни поверили в увлекательность тупого переставления шашек.

Фестингер объяснил это тем, что за двадцать долларов гораздо проще найти оправдание собственной лжи, чем всего за один. Любой человек, кого ни возьми, любит думать о себе как о честном и скромном гражданине. Именно поэтому у испытуемых, знавших, что им заплатят за ложь один доллар, после разговора с исследователем остался неприятный осадок. С одной стороны, они думали «Ведь я — хороший человек», а с другой — их грызла мысль о том, что они по дешевке продают свою честность. Такую мысль уж точно никак нельзя назвать приятной! Вот почему они начали «маневрировать» своими воспоминаниями, приводя их в соответствие со сложившейся ситуацией. Иными словами, они просто заставили себя поверить, что задание им понравилось. Иначе совесть не дала бы им покоя.

Те же, кому светило двадцать долларов, влияние так называемого когнитивного диссонанса ощутили в меньшей степени. Почему их не мучила совесть? Все просто. Они смогли оправдать себя, мысленно повторяя: «Ну хорошо, я соврал. И что с того? Это же всего лишь эксперимент. К тому же теперь у меня есть двадцатка. Так что ничего страшного».

* * *

Леон Фестингер родился в 1919 году в Нью-Йорке. Его родители за несколько лет до этого эмигрировали в Америку из России, опасаясь стать жертвами еврейских погромов. Он был невысокого роста и, сколько себя помнил, носил очки. Знакомые Фестингера особо отмечали стойкий характер ученого и его довольно пессимистичный взгляд на человеческую натуру. Он восхищался работами Жана Поля Сартра и Альбера Камю, которые тонко подмечали стремление человека постичь порядок и конечный метафизический смысл бытия и, отталкиваясь от этого, продолжать жить вопреки абсурдности собственного существования. В конце 1950-х Фестингер разработал теорию, в которой изложил свое понимание подобных умственных процессов, широко известных под названием «когнитивный диссонанс».

Бенджамин Франклин любил рассказывать, как однажды он подружился с одним из своих политических оппонентов. Франклин знал, что в библиотеке его соперника находится чрезвычайно редкая книга. Он написал ему письмо с просьбой одолжить ее на время. Посыльный немедленно доставил книгу. Выждав неделю, Франклин отправил книгу обратно, приложив письмо с теплыми словами благодарности. На следующий день произошла встреча. Оппонента Франклина сложно было узнать: он был вежлив, излучал дружелюбие и выражал самое искреннее желание оказать в дальнейшем любую помощь, какая только может понадобиться. С тех пор и до конца жизни они сохранили хорошие отношения.

Вспоминая этот случай, Франклин говорил:

«Человек, однажды оказавший вам услугу, окажет вам ее еще раз с большим удовольствием, чем тот, кто обязан чем-то вам».

Переложим эту ситуацию на терминологию Фестингера. Соперник Франклина, решая, одолжить книгу или нет, оказался перед когнитивным выбором. Да, между ними существовали серьезные политические разногласия, но, тем не менее, этот человек откликнулся на просьбу. То есть при разрешении внутреннего когнитивного конфликта он сделал выбор в сторону улучшения отношений и в итоге даже пришел к выводу, что на самом деле Франклин ему нравится.

Фестингер уверен, что у нас в душе ни на минуту не утихает внутренний конфликт. Однако мы стремимся избежать когнитивного диссонанса хотя бы для того, чтобы сохранить самих себя. Стоит ненадолго задуматься о противоречивости, лживости или просто безграничной несправедливости нашего мира, как в душе появляются смутные мысли о том, что, наверное, стоит изменить что-то в своем характере, своих представлениях и убеждениях — изменить, чтобы избежать глупой ситуации, когда одновременно приходится думать «за двоих».

Казалось бы, изменить свои представления — проще всего. Но как только мы встречаемся с информацией, противоречащей нашей точке зрения (и уж тем более предполагающей, что мы не правы), мы немедленно начинаем придумывать аргументы в свою защиту, злиться на тех, кто нас не понимает и не поддерживает, кричать, что подобная тема слишком очевидна, чтобы ее обсуждать… и только потом меняем свою точку зрения. Если заядлый курильщик хочет избавиться от вредной привычки, но не может, он быстро найдет себе оправдание: не так уж это и вредно, даже врачи курят, я проживу меньше, но моя жизнь будет насыщеннее и т. д. Если вы купили очень дорогие билеты в театр или на концерт, то после представления вы будете убеждать себя в том, что это того стоило, даже если на самом деле вам было скучно и хотелось уйти с середины. А ваша привязанность к университетским товарищам? Чем сильнее она была, тем более преданными вы будете им на протяжении многих лет. Можно привести еще множество подобных примеров.

* * *

Фестингер проявлял особый интерес к истории мировых религий. Больше всего его интересовали конфессии, культы и секты, предсказывающие крушение мира вследствие страшного катаклизма и даже называющие конкретную дату Судного дня. Строго говоря, практически все религии утверждают, что рано или поздно наступит день, когда известный нам мир кончится. Естественно, в связи с этим каждая религия выдвигает свои представления о спасении. Католицизм, например, обещает спасение только истинно верующим. И этот частный пример — далеко не исключение. При некотором обобщении мы увидим, что на спасение в Судный день может рассчитывать лишь небольшая группка людей, исповедующая «правильную» религию. Только им будет даровано избавление от всех грехов и вечное счастье.

Изучая эту тему, Фестингер заметил, что если предсказания о конкретной дате конца света до сих пор не оправдывали себя (а конкретные даты называются каждое столетие), то сообщества недоумевающих «грешников» или, наоборот, «праведников» — то есть тех, кто уже готовился к самому худшему (лучшему), — не распадаются, как следовало бы ожидать. Напротив, эти люди продолжают тесно общаться, а если и теряют связь друг с другом, то это происходит очень не скоро. Когда испуг, вызванный ожиданием конца, спадает, они только укрепляются в своей вере и бросают вызов осуждению и презрению со стороны «неверующих». Они все более и более пылко начинают утверждать, что мир был спасен по воле Господа, и эта мысль укрепляет их веру.

В 1953 году Фестингеру было тридцать четыре. Он работал в университете Миннесоты. Однажды ему на глаза попалась газетная статья, в которой сообщалось, что некая группа возвещает скорый конец света. Мир, по мнению ее членов, падет под натиском инопланетной расы. Штаб-квартира последователей культа располагалась неподалеку — в Лейк-Сити, на окраинах Чикаго. Фестингер понял, что перед ним открывается отличный шанс провести исследование. С группой своих единомышленников он направился в Чикаго и инкогнито присоединился к оккультистам, выдав себя за сторонников их идей. Позже он написал обширную статью о том, что увидел. Эта статья стала переломным моментом в его изучении апокалипсических движений. В том числе он по-новому взглянул на один из самых странных культов в истории — культ Шабатая Цви.

* * *

Тридцать первого мая 1665 года человек, которому на вид было тридцать девять — сорок лет, постучал в дверь одного из домов Газы. Он нуждался в помощи. Хозяином дома был Авраам Натан Биньямин бен Элиша ха-Леви Ашкенази, более известный под именем Натан из Газы. Натан был молодым еврейским мистиком — каббалистом. Всего в двадцать два года он заработал известность благодаря своему умению принимать и излагать в виде пророчеств Божественные послания. И — исцелять больных.

Когда усталый странник назвал свое имя, Натан, должно быть, не смог скрыть удивления, и вот почему. Шабатай Цви был третьим сыном богатого купца из Смирны; его братья стали такими же успешными торговцами, как и их отец, но Шабатай не пошел по проторенной тропе, хотя отличался и хитростью, и сообразительностью, необходимыми в этом деле. Шабатай собирался стать раввином и увлекался изучением каббалы. Но при этом ни один приход, ни одна религиозная школа не пустили бы его на порог. Одно его имя вызывало у многих кислую гримасу. Дело в том, что у этого человека было очень неровное поведение. Сегодня такое поведение назвали бы, наверное, маниакально-депрессивным или биполярным. После непродолжительных периодов благочестия Шабатай погружался в пучину греховности. С возрастом подобные перепады становились все более ощутимыми. Еще подростком он частенько проявлял богохульство, да и потом продолжал в том же духе. Например, он свободно произносил запрещенное к поминанию имя Господа, заявлял, что «женат» на свитке с Торой, и не раз подвергался осуждению за невероятно легкое отношение к половой жизни (которая, надо полагать, была у него весьма бурной). Но самое возмутительное — он несколько раз провозглашал себя мессией! За это его с позором изгоняли из многих городов, в том числе из Смирны, Салоников и Константинополя, куда ему в обозримом будущем путь был заказан.

Однако бывали дни, когда Шабатай если и не раскаивался, то, по крайней мере, задумывался над тем, почему с ним обошлись столь сурово в том или ином месте. Но какое это имело значение, если слава о «подвигах» Шабатая росла изо дня в день, передавалась из города в город, обгоняя его.

Весной 1665 года Шабатай Цви пришел в Газу, где и разыскал Натана. Он надеялся, что Натан сможет изгнать демонов из его души и тем самым даст ему шанс вернуться к нормальной жизни.

Натан уже встречался с Цви в Иерусалиме, когда тот в очередной раз провозгласил себя мессией. Но тогда он не придал никакого значения словам заносчивого самодура. Теперь же все изменилось. За несколько дней до встречи в Газе (которая, к слову, произошла во время поста) Натан резко изменил свое мнение о Шабатае. Это произошло потому, что ему было видение, длившееся почти сутки (!), из которого следовало, что Цви — на самом деле мессия . И вот этот самый человек покорно стоит у его дверей и просит о помощи. Уж не знак ли это свыше?

* * *

В чикагской группе, предсказывавшей близкий конец света, было два лидера. Доктор Томас Армстронг, врач и педагог, занимал высокий пост в одном из колледжей. У него было своеобразное хобби: сбор любой информации, связанной с НЛО; к тому же он давно интересовался различными оккультными течениями. Этот человек считался духовным наставником группы. А Марион Кич, обыкновенная домохозяйка, была ее организатором и главным активистом.

…Осенью 1954 года Марион — в тот день она была одна — впервые получила сообщение от инопланетян. Как она сама об этом рассказывала, ее рука внезапно затряслась и потянулась к листку бумаги, лежащему на столе. Известие, записанное наспех, нельзя было назвать приятным:

«Дно Атлантического океана скоро поднимется, и из-за этого все побережье уйдет под воду. Всю Францию затопит… на месте России будет огромное море».

Марион с ужасом узнала, что Америку тоже невозможно будет спасти. Да что там Америку — большая часть мира окажется под водой, потому что «земляне должны уступить место другим существам, более развитым, и эти существа установят на планете новый порядок».

За этим сообщением вскоре стали поступать и другие, подобного рода. Существа, вступившие в контакт с Марион, называли себя Стражами. Их повелителем был бог, которого Стражи именовали Синандером. Они указали точную дату конца света: полночь 21 декабря 1954 года. Спастись могли только те, кто признает Синандера единственным богом.

Марион не сомневалась, кому рассказать о посланиях. Вы думаете, она пошла в газету? Нет! Она отправилась на встречу с доктором Армстронгом, членом местного клуба НЛО, где люди встречались, чтобы обсудить вероятность инопланетного вторжения. Армстронг тут же оценил всю серьезность сложившейся ситуации. Вместе они сообщили об этом членам клуба и призвали их готовиться к скорому появлению пришельцев, а вместе с ними и конца света. Через пару недель в эту группу под видом оккультистов сумели войти и психологи, в том числе доктор Фестингер.

В течение многих недель Фестингер и его коллеги наблюдали за невероятным уровнем сплоченности необычного коллектива. Чем больше идеи почитателей Синандера подвергались осмеянию со стороны общественности, тем крепче становилась группа. Члены группы стоически переносили скандалы в своих семьях и игнорировали угрозы соседей, твердо решивших, что «новоявленных мракобесов» стоит признать невменяемыми. Доктор Армстронг потерял работу, а его родная сестра наняла лучших юристов, чтобы оградить от него его же детей и взять их на воспитание в свою семью. Но тех, кто хотел спастись, когда конец света грядет, ничто не останавливало. Одна женщина даже продала свой дом и вместе с полугодовалым ребенком переехала к миссис Кич. Практически все члены группы ушли с работы и в спешном порядке стали распродавать свое имущество. В сущности, им было наплевать на мнение общественности, да и какой смысл выслушивать его? Стоит ли лишний раз трепать себе нервы, если скоро весь мир уйдет под воду, а для них — избранных — начнется новая жизнь?

Здесь следует оговорить, что члены группы не пытались обратить кого-нибудь в свою веру, — все приходили к ним сами. Пространная статья о грядущем апокалипсисе появилась в местной газете один-единственный раз. В остальном же ни доктор Армстронг, ни миссис Кич ничего не делали для того, чтобы увеличить число новообращенных, и это не могло не удивлять.

Чем ближе был день «великой катастрофы», тем чаще к оккультистам поступали предложения выступить на телевидении или дать газетное интервью. Но Армстронг строго наказал своим подопечным игнорировать средства массовой информации. Впоследствии исследователи описали поведение группы как «беззаботное и потому странное».

* * *

Натан из Газы был сыном выдающегося раввина и каббалиста из Иерусалима. Получив ортодоксальное иудейское воспитание он отправился в Газу, чтобы посвятить себя изучению Лурианской каббалы. В Газе он женился и постепенно приобрел известность, как человек способный вылечить душевные недуги — с помощью медитаций.

Один из современников писал о нем: «Натан очень умен и не раз демонстрировал способность глубоко мыслить. Его воображение безгранично, а разум — эмоционален и щепетилен». Вместо того чтобы неотступно придерживаться строгих правил, как принято у иудеев, Натан активно разрабатывал свою собственную идеологию. К весне 1665 года он был близок к тому, чтобы завершить свою радикальную, всеохватывающую систему мироздания, основы которой были заложены в каббале, но переосмыслены по-новому. Как казалось самому Натану, созданная им философская система объясняла практически все явления нашего мира.

Терпеливо выслушав Шабатая, Натан заверил его, что в какой-либо помощи нет необходимости и что вовсе не демоны туманят душу гостя греховными мыслями, так как он — на самом деле мессия. «Твой приход в этот мир, — заключил Натан, — означает, что в скором времени наступит конец старой эпохи».

Привыкший к насмешкам Цви поначалу не поверил сказанному, но вскоре понял, что в словах Натана нет издевки — он говорил серьезно. После нескольких часов сложной теологической дискуссии Шабатай согласился с тем, что у него особая миссия на этой земле. Впервые в жизни его убедили в том, что он кое-чего стоит, и стоит многого.

Цви был счастлив. Он ездил по Газе верхом на коне и торжественно провозглашал, что люди видят перед собой Избранного. Конечно, ему уже приходилось делать так в других городах, и всюду его с позором изгоняли. Но тогда он был один, а теперь рядом с ним находился Натан, всем и каждому терпеливо объяснявший, почему именно Бог выбрал это время для того, чтобы послать на землю своего пророка, и почему именно Шабатай стал им.

За короткое время поведение Цви изменилось — он обрел уверенность в себе и стал по-царски снисходительным по отношению к сомневающимся. Из своих верных сторонников он выбрал несколько человек, назначил их послами и направил в Иерусалим, чтобы те возвестили о его скором появлении в городе.

В течение последующих шести месяцев Натан писал длинные и подробные письма всем еврейским общинам мира. В них он сообщал, что в наш мир пришел мессия, предвещающий наступление новой эры в истории человечества. Зная о недоброй славе Цви, в своих посланиях Натан давал рациональное обоснование всем прежним поступкам «пророка», оправдывая их и заявляя, что «так было необходимо».

Цви отправился в долгий путь на север. Впереди у него были Иерусалим, Смирна и Алеппо. И везде его встречали как великого героя.

Стоит сказать, что то далекое время было непростым для евреев. За несколько лет до прихода Цви они претерпели одно из самых серьезных гонений в истории. Именно поэтому появление спасителя давало им надежды на то, что вскоре мир изменится и наступят лучшие времена. На Шабатая, переезжавшего из города в город, приходили посмотреть многотысячные толпы народу. Но среди раввинов к нему было весьма неоднозначное отношение. Те, что помоложе, с энтузиазмом воспринимали идеи Цви и Натана, а вот почтенные старцы старались оградить людей от их радикального влияния.

Чувствуя это, Шабатай начал действовать в своей излюбленной манере: поносил старцев-раввинов, прилюдно поедал свинину, призывал людей к несоблюдению законов и т. п. Молодежь заражалась его энергией и бесстрашием. Доходило до того, что если какой-нибудь непокорный раввин осмеливался усомниться в новом «пророке», мессии ничего не стоило отправить к его дому разгневанную толпу, выкрикивающую страшные угрозы в адрес «консерватора». В Смирне он даже изрубил топором дверь синагоги, раввины которой решительно отказывались признавать его авторитет. Когда дверь разлетелась в щепки, Шабатай вошел в храм и провозгласил дату Судного дня: 18 июня 1666 года.

* * *

В Лейк-Сити наступил долгожданный день Великого пришествия. Все члены группы собрались дома у Марион Кич. Среди них были домохозяйки, студенты колледжей, владелец небольшого издательского дома, клерк из магазина технического обеспечения со своей матерью и конечно же доктор Армстронг. Расположившись в гостиной, оккультисты стали ждать новых посланий от Синандера и его верных слуг. Разумеется, никто не мог сказать точно, ни в какой форме будет сообщение, ни что, собственно, должно произойти в роковой час, — Стражи не потрудились объяснить детали своего пришествия.

Все члены группы вели себя так, будто стали участниками какой-то очень важной церемонии. За несколько часов до полуночи внезапно зазвонил телефон. Ехидный голос в трубке сказал:

— Эй, ребята, у меня тут потоп в ванной, не хотите прийти и отпраздновать это дело?

Удивительно, но собравшихся звонок ничуть не огорчил. Они и не подумали, что над ними просто решили поиздеваться. Вовсе нет — это скрытый знак от Стражей! Возможно, Стражи хотят проверить, нет ли среди них чужих, непосвященных!

Мужчины и женщины поспешно стали произносить заученные наизусть секретные пароли, которые организаторы группы раздали заранее. «Я забыл шляпу дома»; «А я сама себе служанка», — доносилось со всех сторон.

Вскоре был обнаружен следующий знак: маленький кусочек олова, неизвестно как оказавшийся в гостиной. Кто-то выразил предположение: так Стражи дают понять, что перед началом конца нужно снять с себя все металлические предметы. Поднялась суматоха: на пол полетели пуговицы и цепочки, а потом женщины принялись ожесточенно срывать металлические крючки своих лифчиков. Одному молодому человеку (ассистенту Фестингера) в тот момент приспичило сходить в туалет, и, к своему удивлению, он застал там доктора Армстронга, срезающего молнию с брюк при помощи опасной бритвы.

Когда до конца света оставались считаные секунды, члены группы в молчании расселись в гостиной, на всякий случай накинув одеяла на плечи. Всё было готово, оставалось только ждать. Фестингер, непосредственный участник событий, описал обстановку следующим образом:

«В натянутой тишине тиканье часов казалось настоящим колокольным звоном. В комнате было двое часов, и одни из них спешили на десять минут. Когда на них было пять минут первого, какой-то мужчина тихонько сообщил об этом. Ему тут же ответил хор возмущенных голосов: „Что вы, полночь еще не наступила!“ Боб Истмэн, сидевший рядом со мной, заверил всех, что вторые часы показывают точное время, так как он лично проверил это еще днем. До полуночи осталось всего четыре минуты.

Эти четыре минуты прошли в гробовой тишине. Лишь за несколько секунд до полуночи не выдержавшая напряжение Марион нервно воскликнула: „Скорее бы! Только не сбейтесь с пути!“

И вот наконец наступила полночь. Каждый удар часов резко врывался в сознание всех сидящих в комнате. Никто не осмелился шелохнуться…»

Но… ровным счетом ничего не изменилось. Все молчали, да и говорить не было сил. Прошла минута, две, три, затем счет пошел уже на часы. И — ничего! Атмосфера отчаяния ощущалась почти физически. Доктор Армстронг и миссис Кич уговаривали всех спокойно ждать, но их слова, похоже, остались не услышанными. Люди, потупившись, сидели на своих местах. Тогда организаторы принялись на ходу придумывать множество объяснений тому, что могло пойти не так. Но это вскоре начало раздражать. Присутствующие теряли терпение. По словам Фестингера, «в тот момент группа была, как никогда, близка к распаду».

Когда на часах было четыре сорок пять, рука Марион затряслась и потянулась к карандашу. На листке бумаги появилось «послание свыше»:

«Небольшая группка истинно верующих, просидевших вместе всю ночь напролет, распространила вокруг себя тепло, свет и благодать, а потому Синандер помиловал этот мир».

Элегантное объяснение… Один мужчина молча поднялся, надел пальто и шляпу и пошел домой. Наверное, спать.

* * *

Зимой 1665/66 года иудейский мир одновременно был охвачен и радостью, и смятением. От Франкфурта до Амстердама, от Праги до Константинополя евреи денно и нощно молились, соблюдали особый пост и постоянно совершали ритуальные омовения. Все это было частью подготовки к Концу дней. Многие спешно продавали свое имущество и отправлялись в паломничество в Святую землю, где надеялись на встречу с Цви. В тот период было создано множество литературных произведений на религиозные темы. Общество пришло в движение; в Польше, например, во всех крупных городах наблюдались массовые беспорядки.

Именно тогда Шаботай Цви решился на следующий шаг — он отправился в Турцию, где, по предсказанию Натана, его слово должно было дойти до людей и где он станет вседержавным правителем, которому сам султан будет поклоняться, как посланнику Божьему.

Корабль, на котором он отправился в это рискованное путешествие, достиг берегов Турции в феврале 1666 года. Турецкие власти, узнав об этом, тут же приказали арестовать возмутителя спокойствия, дабы не допустить развития событий по европейскому сценарию. Цви был задержан на палубе. На него надели кандалы и отправили на берег, в тюрьму.

Надо сказать, что заключение Цви в тюрьме Галлиполи нельзя назвать суровым — его содержали как знатного вельможу, к нему даже допускали посетителей.

Натан, отслеживавший каждый шаг мессии, очень скоро нашел объяснение этой все же неприятной ситуации. Он объявил, что пленение символизирует внутреннюю борьбу Шабатая с силами губительного мрака. Цви понравилась такая мысль, и он развил ее в своем письме, адресованном иудеям Константинополя; в этом же письме он в очередной раз напомнил о скором приближении конца.

Восемнадцатое июня наступило. А за ним последовало девятнадцатое. Ничего не случилось. Мир остался таким, каким и был прежде.

В сентябре судьбу Цви должен был решить консул Константинополя. На суде присутствовал султан, который незаметно наблюдал за происходящим из полутемного алькова. Перед Цви поставили простой выбор: принять ислам (и тем самым покориться султану) либо умереть. На этом история собственно Шабатая Цви закончилась. Пророк покорно, даже с радостью, надел тюбетейку, приняв имя Азиз Мехмед Эффенди. Новоявленному слуге султана была присвоена почетная должность смотрителя Дворцовых ворот и назначена мизерная пенсия, которой ему, однако, вполне хватало.

* * *

Марион вскоре получила еще одно послание. В нем Стражи просили ее поведать миру о случившемся. Она начала обзванивать редакции местных газет, сообщая, что имеет актуальную информацию, связанную с концом света. Спустя пару дней все члены группы, оправившиеся от потрясения, присоединились к ней. Они стали активно налаживать связи с издательствами, редакциями газет и журналов, радиостанциями — то есть со всеми доступными СМИ — и всюду излагать свою версию о том, почему обещанной катастрофы так и не произошло. Изменилось и отношение к тем, кто приходил в группу просто так — из любопытства. Если раньше такие получали от ворот поворот (группа принимала только тех, кто без лишних вопросов вступал в ее ряды, поверив в Синандера), то теперь каждого встречали как почетного гостя. Более того, любой желающий мог прийти и подискутировать на религиозные темы. Конспираторы стали миссионерами.

Разве не парадокс? — скажете вы. Группа активизировалась только тогда, когда была подвергнута жестокому осмеянию со стороны общественности. Почувствовав иллюзорность своих представлений, она вдруг решила заявить миру о себе. Скажем больше — члены группы захотели отстоять свою веру, когда все доказательства с их стороны были неоспоримо опровергнуты. Но так ли странно это на самом деле? Леон Фестингер не считал оккультистов из Лейк-Сити сумасшедшими. Напротив, он видел в них нормальных и даже прозорливых людей.

Все эти события Фестингер описал в книге под названием «Когда не сбылось пророчество» [37]Для публикации Фестингер несколько видоизменил историю. Он назвал совсем другое место действия и использовал вымышленные имена. Именно они использованы в этой книге.
, в которой утверждал, что люди, вместе прошедшие через серьезные трудности, неодобрение и непонимание окружающих, все равно продолжают добиваться своей цели. Чем больше трудностей на пути, тем крепче становится их решимость довести дело до конца. Члены группы из Лейк-Сити зашли слишком далеко. Слишком много переживаний и слишком много презрения оказалось на их пути. К тому же им и отступать было некуда — многие друзья отвернулись, работы не было, а жилье почти все продали в ожидании потопа.

Через четыре часа после того, как должен был наступить конец света, доктор Армстронг сказал:

— И ведь ради этого мне пришлось пройти долгий путь. Я отказался от прежней жизни. Бросил все свои дела. Потерял все связи. Обрушил все мосты. Я повернулся спиной к миру, понимаете? И знаете что? Я не в состоянии найти повод к сомнениям. Не могу. Я не могу не верить…

Конечно, и он, и другие члены группы (надо полагать, полностью разделявшие его точку зрения) понимали, что их вере можно найти вполне земное и даже приземленное объяснение. Но они нашли другую причину сохранить верность Синандеру — причину, которая оправдывала всё: им понадобилось подтверждение, что и другие люди могут разделять их веру, несмотря на то что конец света так и не наступил.

В конце книги Фестингер делает вывод: когда взгляды и представления той или иной социальной группы находятся под угрозой, ее членам просто необходимо держаться вместе, а чтобы достичь психологической стабильности, они призывают окружающих присоединиться к ним в их воззрениях.

За примером он обратился к истории христианства. Предполагалось, что Спаситель не может чувствовать физической боли. Если это действительно так, то верным ученикам Христа было тяжело слышать Его крики в момент распятия. Вполне вероятно, на какое-то мгновение они усомнились и в себе и в своей вере. Но потом это разочарование прошло, и апостолы стали нести миру слово Божье.

В полночь 21 декабря 1954 года летающая тарелка так и не приземлилась ни в Лейк-Сити, ни где-либо в другом месте. Дно Атлантического океана не стало подниматься. Врата блаженной земли Синандера не разверзлись. Когда суровая реальность опровергла все доводы и предположения членов группы, они почувствовали неодолимое желание самоутвердиться за счет привлечения в свои ряды новых адептов.

Если дословно перевести слово «конфабуляция» с латыни, то получится «составлять (или совмещать) истории» (от лат. con — «вместе» и fable — «рассказ, история»). Фестингер в своей работе явно подразумевает, что все религии, в сущности, как раз и есть эти самые конфабуляции, строящиеся от самого серьезного и значительного диссонанса в истории человечества: люди хотят верить в то, что наш мир полон скрытого смысла, хотя на самом деле это не так. Действительно, всю человеческую культуру, все символы, мифы, легенды и ритуалы можно рассматривать через призму нашей внутренней склонности искать смысл своего существования в конкретном качестве и в конкретное время.

Логика Фестингера, безусловно, сильна. Но в конечном счете его доказательства все равно вызывают некоторые сомнения. Если в наших представлениях на самом деле нет никакого смысла, то как же тогда объяснить грандиозность, красоту и очарование искусства? Искусство просто не может быть плодом рационального сознания. «Маленькая религия» группы из Лейк-Сити не идет ни в какое сравнение с той «большой религией», что вдохновила архитекторов на строительство Шартрского собора, а Баха на написание его бессмертных полифонических произведений. Не меньшее сомнение вызывает и определение мотива поведения. Фестингер утверждает, что мотив — это желание людей укрепить свои хрупкие представления об окружающем мире. Но только ли этот мотив заставляет нас придумывать (составлять, если хотите) истории? Что, если наша ложь — на самом деле способ привлечь к себе внимание другого человека?

Что, если наша ложь является самой первой и мельчайшей частичкой на пути к любви? Вот этого Фестингер не предусмотрел.

* * *

Весть о том, что Шабатай Цви принял ислам, сильно расстроила его последователей. Но это было далеко не единственным разочарованием, ведь пророк говорил о конце света, который так и не наступил. Куда-то исчезли все свитки, письма и книги, в которых содержались подтверждения словам мессии, люди старались избегать этой темы в разговорах. Многие раввины и вовсе делали вид, будто ничего и не было. Лишь Натан из Газы нашел еще одно, последнее объяснение действиям Цви: он надеялся, что тот лишь изображает покорность султану, а на самом деле решил на время затаиться и изучить царство тьмы изнутри, чтобы однажды свергнуть «узурпаторов» и, как и было предначертано, взойти на престол Великим спасителем. Уверенный в этом, Натан всех убеждал, что отступничество — последняя и величайшая жертва Цви.

Шабатай Цви умер в 1676 году. До самой смерти он был слугой султана. Натан, не терявший веры в мессию, решил, что на самом деле он не умер, а просто «скрылся из виду». Он пережил Шабатая всего на четыре года. Но долгие годы после смерти обоих самые верные последователи (такие еще оставались, несмотря ни на что) не теряли веры в Цви. Они просто не могли допустить, что их гуру был обыкновенным жуликом, а идеи, в которые они так страстно верили, оказались лживыми. Поэтому они очень крепко ухватились за фигуру Шабатая, а также и друг за друга.

Последователи Цви даже разработали новую форму поклонения, основанную на принципе псевдоотступничества. В Турции их секта получила название Дёнме. Она оставалась активной и сохраняла влиятельность вплоть до ХХ века. На людях приверженцы Дёнме заявляли, что исповедуют ислам, но дома праздновали Пейсах.

 

Глава 7

Я — очень хороший человек

Плюсы и минусы самообмана

Даже совершая самые безобразные поступки, люди могут убеждать себя в том, что они очень хорошие. Например, когда террорист-смертник взрывает себя в толпе ни в чем не повинных людей, далеких от политики, он твердо уверен, что совершает благое дело и за это отправится в рай. Члены сицилийской мафии традиционно почитают себя добрыми католиками; по будням они убивают, а по воскресным дням замаливают грехи. (Кстати, глава криминального мира Катаньи Бенедетто «Нитто» Сантапаола был настолько религиозен, что имел небольшую капеллу прямо у себя на вилле; к сожалению, это ничуть не помешало ему отдать приказ удушить четырех детей и избавиться от их тел.) Даже врачи, наблюдавшие за газовыми камерами в Освенциме, убеждали себя, что они остаются верны Клятве Гиппократа: помогая уничтожать евреев, избавляют народ от «нечистой» и «опасной» нации.

Конечно, это довольно редкие и радикальные примеры. Но практически все люди имеют тенденцию к лестному, а иногда даже благородному объяснению своих действий. Когда директор компании активно продвигает по службе совершенно некомпетентную сотрудницу, которую он считает привлекательной, скорее всего, он будет убеждать себя в том, что она, как никто другой, подходит на высокую должность. Человек со средними доходами, устраивая ребенка в престижную платную школу, будет убеждать себя, что у него просто нет другого выхода, «потому что другие школы совсем не подходят». Заядлый картежник, жульничающий во время игры, успокоит себя мыслью, что его соперники не стоят честной игры, так как они совершенно не разбираются в тонкостях и партия из-за этого теряет весь азарт.

«Мы так привыкли к объяснению всего на свете, что можем придумать причины абсолютно для всех своих действий, даже самых бесчестных», — говорил Бенджамин Франклин.

Психологи давно заметили тенденцию к совмещению подобного мотивационного оптимизма со склонностью преувеличивать свои возможности. Об этом напоминает так называемый эффект озера Вобегон, когнитивное искажение, заключающееся в тенденции давать завышенные оценки. (Писатель Гариссон Кейлор в новелле «Озеро Вобегон» рассказывает о городе, в котором «все женщины сильны, все мужчины красивы и все дети имеют интеллект выше среднего».) Во время опроса в одном из колледжей 88 процентов студентов с уверенностью заявили, что водят машину лучше других; а при опросе преподавательского состава выяснилось, что 95 процентов преподавателей считают, что работают гораздо больше своих коллег. Другие подобные исследования указывают на нашу склонность значительно переоценивать свою физическую привлекательность, умственные способности и честность по отношению к окружающим. Большинство людей, у которых есть пара, считают свои отношения с любимым человеком гораздо более серьезными и не в пример лучшими, чем у других. И да, практически все родители считают своих детей самыми умными и красивыми.

Не то чтобы люди против истины. Мы скорее обманываем самих себя. Все мы храним точные сведения об окружающем нас мире где-то на задворках своей памяти и извлекаем их только в случае необходимости. Наш разум просто не обращает внимания на абсолютно весь объем информации, который мы получаем с помощью органов чувств, ровно до тех пор, пока не появится причина, по которой нам могут понадобиться те или иные сведения.

В более зрелой версии игры в подглядывание экономисты Дэн Ариэли и Майкл Нортон попросили студентов пройти IQ-тест, при этом дав возможность части из них тайком заглянуть в ответы. Разумеется, такие студенты получили более высокий результат. В этом нет ничего странного. Гораздо важнее то, что они впоследствии сами поверили в свое превосходство над другими. Ведь результаты теста были налицо, и никто не знал о небольшом ухищрении. Когда у участников эксперимента спросили, как они оценивают свои способности в свете повторного прохождения теста, те, кто благодаря своей изворотливости оказался «умнее» других, не проявили ни малейшего беспокойства. Но стоило им пройти тест еще раз, уже без доступа к правильным ответам, как решительности у них поубавилось.

Согласитесь, это довольно забавная ситуация. Да и вообще самообман является неисчерпаемым источником для сатириков и комедиантов. Мы любим посмеяться над тем, как люди преподносят себя (на «Минуте славы», например), и тем, на что они на самом деле способны. Почему? Возможно, потому, что признаем необходимость самообмана в нашей жизни и сами замечаем в себе многие недостатки, о которых не очень-то хочется думать.

* * *

Если вас попросят объяснить, что такое здравомыслие, то вы, вероятно, скажете, что это нечто, связанное со свободой от иллюзий. Когда мы подозреваем, что кто-то из наших близких может сойти с ума, мы говорим, что этот человек «теряет связь с реальностью». На протяжении всего ХХ века это было аксиомой, которую подтверждали даже врачи и ученые. В докладе, подготовленном американским правительством в 1958 году, прямо указывается:

«Психическим здоровьем называется восприятие реальности, во время которого то, что видит индивид, напрямую соотносится с тем, чем на самом деле является тот или иной объект… Психически здоровое восприятие означает процесс наблюдения за миром, в ходе которого индивид готов адекватно воспринимать факты окружающей реальности без их искажения или ложного толкования».

Но в 1988-м Шелли Тейлор и ее коллега Джонатан Браун написали статью, перевернувшую это утверждение с ног на голову.

Еще будучи молодым психологом, Тейлор работала с людьми, которым пришлось пережить непростые ситуации. Среди ее пациентов были жертвы изнасилования и люди с запущенной формой рака. Работать было нелегко. Шелли описывает свои беседы с пациентами как попытки «проложить путь к нормальной жизни, помочь им восстановиться после серьезной травмы». Постепенно она стала замечать, что многие из ее пациентов занимаются самообманом, рассказывая о своем будущем. Однако при этом в их голосе звучала полная безнадежность, и слышать это было очень тяжело. Например, один из пациентов говорил о том, что у него больше никогда не будет рака, хотя из документов следовало, что он в скором времени умрет, не выдержав схватки с болезнью.

Как ни странно, Шелли пришла к выводу, что пациенты, обладающие оптимистическими представлениями, больше всех остальных способны восстановить свое психическое здоровье. Да, они лгали самим себе, искажая реальные факты, но эта ложь шла им только на пользу.

Неожиданное открытие инициировало проведение исследования роли самообмана в жизни самых обыкновенных, здоровых и счастливых людей. В результате Тейлор пришла к поразительному заключению: человеческий разум активно использует ярко выраженный позитивный фильтр реальности. «Наш разум, — пишет она, — истолковывает события так, что в них появляется элемент незначительной фантазии о нас самих, об окружающем мире и о будущем». Мы каждый день переоцениваем себя и то, что происходит вокруг нас. А так как мы привыкли равняться на других людей, мы переоцениваем и их, и их поступки.

То, что Тейлор называет «позитивными иллюзиями», можно разделить на три категории.

Первая — чрезвычайно высокий уровень уверенности в своих возможностях и личных качествах. Подобная «иллюзия превосходства» крайне навязчива: почти все люди чувствуют себя особенными, совершенно не похожими на окружающих. Психолог Эмили Пронин назвала это «слепой предвзятостью». Занимаясь исследованием данного вопроса, она раздала студентам буклеты, в которых описывалось восемь наиболее распространенных форм самообмана (когнитивной предвзятости). Когда участники эксперимента закончили чтение, Эмили попросила подумать, к каким из этих форм они наиболее восприимчивы в сравнении с другими людьми. Все студенты предположили, что они более честны с собой, чем окружающие. Но и это, как вы понимаете, было самообманом. Практически во всех дальнейших исследованиях Эмили испытуемые настаивали на том, что их самооценка субъективна, а вот самооценка других людей, скорее всего, предвзята.

Вторая категория позитивных иллюзий — нереалистичный оптимизм , выражающийся в том, что наша самоуверенность распространяется и на размышления о будущем. Когда студентов (неустанных участников экспериментов) спросили, какой они видят свою дальнейшую жизнь, почти все ответили, что лично у них больше шансов пробиться в высшие слои общества, получить хорошую работу и достойную зарплату, чем у их сокурсников. Более того, многие предположили, что именно их дети будут наиболее одаренными. В то же время никто не сказал, что в будущем у них могут возникнуть проблемы с алкоголем, что их семья может распасться, и уж тем более никто не считал, что им грозит рак.

Если говорить о более близких проблемах, имеющих значение уже сегодня, а не в отдаленном будущем, то люди, как правило, сильно преувеличивают свои способности, когда речь заходит о том, сколько килограммов им удастся сбросить, смогут ли они бросить курить, или выполнить сложное задание по работе, или справиться с учебой. В одном из исследований участников эксперимента попросили сказать, насколько быстро они смогут подготовить сложный проект. Естественно, все с оптимизмом заявили о своей готовности (и возможности) сделать проект быстро и в то же время скептически отнеслись к способностям своих коллег. Их собственные целевые установки и методы работы казались им наиболее выгодными в данной ситуации. При этом они совершенно забывали о том, что в ходе работы над проектом могут возникнуть непредвиденные трудности, способные сильно повлиять на конечный результат.

Третья категория называется преувеличенным чувством контроля над окружающим. Мы склонны представлять, что можем так или иначе повлиять на события. Это обманчивое чувство дает о себе знать даже тогда, когда на самом деле мы не можем ничего предпринять. В одном из экспериментов группу успешных трейдеров из нескольких инвестиционных банков посадили перед экранами компьютеров, на которых отображалась воображаемая кривая биржевого индекса FTSE 100 (индекс Футси). Им объяснили, что если они будут последовательно нажимать на определенные кнопки, то это окажет влияние на рост индекса. После эксперимента участников попросили дать краткую характеристику эффективности своего воздействия на кривую. Почти все трейдеры были уверены, что их действия вызвали увеличение показателей. Но на самом деле… да-да, какие бы кнопки они ни нажимали, это ровным счетом никак не сказывалось на поведении кривой.

Когда случается что-то плохое, мы далеко не всегда готовы взять на себя ответственность. Чтобы описать, насколько неохотно люди признают свою вину и встречают неодобрение в свой адрес, Шелли Тейлор обращается к показаниям водителей, попавших в аварию:

«Приближаясь к перекрестку, я не заметила сигнал светофора. Ну просто потому, что этого светофора там никогда не было, ведь улица не такая оживленная. Вот я и не успела вовремя затормозить, чтобы избежать аварии».

«Телефонный столб приближался. Я уже было собирался повернуть, как внезапно врезался прямо в него».

Короче говоря, по словам Элиота Аронсона, ученика Леона Фестингера, среднестатистический человек способен на многое, убеждая самого себя в том, что он «хороший человек и способен неплохо контролировать ситуацию».

Энтони Гринвальд, размышляя о свойственной нам, людям, тенденции к такой интерпретации реальности, при которой мы представляем свои действия одновременно благотворными и эффективными, придумал очень точное слово — бенеффектанс [38]Бенеффектанс (англ. beneffectance) составное слово, происходящее от beneficial — благотворный и effective — эффективный. — Примеч. пер.
. Когда что-то идет не по плану, что-то не удается, мы прекрасно умеем придумывать истории, нивелирующие несоответствие между нашими действиями и нашим имиджем, которому мы изо всех сил стараемся соответствовать.

Это не так уж плохо. Гораздо проще общаться с окружающими, чувствуя себя сознательным, разумным и весьма симпатичным человеком. Проще потому, что такими же начинают казаться и все люди вокруг (разве что они не такие симпатичные по сравнению с нами). Если бы я не был способен обманывать самого себя, то, наверное, давно бы стал затравленным, всеми покинутым, закомплексованным человеком.

Философ Вильям Хирстейн предположил, что противоположность самообмана — вовсе не объективное самосознание, а обсессивно-компульсивное расстройство (ОКР):

«Тогда как нормальный человек, склонный к самообману, запросто может сказать себе „Ну ладно, что-то я устал… если я один разок не почищу зубы на ночь, особого вреда от этого не будет“, то человек с ОКР будет снова и снова вставать и чистить зубы. Он будет делать это не только потому, что так надо, но и потому, что так ему спокойнее. Такие мысли при ОКР становятся настолько навязчивыми, что избавиться от них нет никакой возможности. Приходится действовать».

Хороший повод задуматься над тем, не могла ли именно эта наша характерная черта стать причиной, по которой мы, люди, получили репродуктивное преимущество и, соответственно, стали лидерами естественного отбора. Посудите сами: прирожденная склонность к непомерному оптимизму в отношении самих себя вполне могла помочь нашим предкам выжить в нелегкой и опасной первобытной среде. Более того, безграничная вера в себя уже в то время помогала мужчинам (самцам) завоевать внимание самок. Хоть мы и живем сегодня в комфортабельных, хорошо отапливаемых домах, а не на деревьях и в пещерах, где холодно и сыро, мы все еще полагаемся на иллюзии, которые порой проносим через всю свою жизнь.

Например, мы считаем, что рождение детей сближает родителей, якобы с появлением ребенка в семью приходят счастье и уют. Но некоторые современные исследования доказывают, что это, мягко говоря, не совсем так (конечно, я не имею в виду, что мы заводим детей исключительно в ожидании собственного счастья; просто именно такое ожидание нового, лучшего периода в жизни зачастую становится решающим фактором в определяющем для молодой пары выборе). Решаясь на столь серьезный шаг, как рождение ребенка, мы надеемся, что любимый человек безгранично предан нам, а потому мы, рука об руку, сможем преодолеть все трудности и вырастить нормальных, здоровых и счастливых детей. Но и это, как вы понимаете, может оказаться не более чем самообманом.

Подобные примеры встречаются во всех сферах общественной жизни. Возьмем наши верования. Практически все мы уверены, что когда эта, земная, жизнь закончится, мы не канем в небытие. Жизнь продолжится, но только в другой форме (в какой — на этот вопрос различные религии отвечают по-своему). Как ни странно, такие представления помогают нам не только справиться с жизненными трудностями, в отчаянии успокаивая себя тем, что рано или поздно нас ждет лучшее, но и повысить собственно продолжительность жизни. Парадокс, но, наверное, суть его в том, что подобные представления, которые хочется назвать массовым самообманом, вселяют в нас уверенность.

Не имей мы возможности обмануть себя, мы бы превратились в унылых, затурканных существ, неспособных ответить на вызов окружающей среды. Здесь вспоминаются слова Шелли Тейлор, утверждающей, что позитивные иллюзии — «топливо, без которого не будут работать человеческая креативность, мотивированность и стремление к достижению высоких идеалов».

Однако не все мы в равной степени обладаем способностью к самообману. Есть определенная группа людей, совершенно не расположенная к позитивным иллюзиям. В каком-то смысле можно сказать, что они более близки к правде о себе, чем остальные люди. Их представления о собственных способностях и возможностях более реалистичны. Они не питают никаких иллюзий по поводу своего будущего и даже не надеются на то, что могут контролировать ситуацию. Филипп Ларкин называет таких людей «менее подверженными обману». Психиатры же дают им другое определение: клинически депрессивные.

В ходе многочисленных исследований было доказано, что депрессивные люди имеют крепкую связь с реальностью. У них просто нет ложных представлений о собственной компетенции или привлекательности. Они механически передают события прошлого, слово в слово, действие за действием, даже не стараясь что-либо приукрасить в своих словах.

Но и клинически депрессивные люди, как оказалось, тоже могут обладать ложными представлениями о самих себе. Это в первую очередь относится к тем, кто впадает в тяжелую форму депрессии. Они тоже нуждаются в постоянном самообмане. Вот только в их случае он принимает несколько иную форму — самообман таких людей негативен.

В то же время умеренно депрессивные люди, по словам Тейлор, способны точно и объективно оценивать окружающий мир, себя и собственное будущее. Психологи называют этот феномен «депрессивным реализмом». Многие врачи не раз обращались к изучению того, как депрессивный человек оценивает реальность. Как выяснилось, они ее практически не искажают.

То есть получается, что большинству из нас требуется своеобразная «подушка безопасности» для защиты от непримиримого столкновения с жестокой реальностью. По словам социального психолога Роя Баумайстера, мы окружаем себя «полем иллюзий».

И это самое поле нельзя назвать стабильным: его границы меняются день ото дня. Джони Митчелл в своей песне «Both Sides Now» («По обе стороны») очень красиво описывает подобное явление. Сначала говорится о «волнах в океане ангельских волос», «легких, как перышко, каньонах» и «настоящих замках из мороженого, парящих в небесах». Но далее речь идет о крушении прекрасных иллюзий. Небо заволакивают тяжелые тучи, становится холодно, зябко и одиноко. Даже любовь начинает казаться чем-то бесполезным и ненужным, «еще одним шоу, созданным забавы ради». То есть, с одной стороны, присутствует красивая иллюзия, а с другой — жестокие разочарования, вызванные столкновением с суровой реальностью. В конце песни делается вывод, что на самом деле мы ничего не знаем о мире, даже рассмотрев его со всех сторон. «Both Sides Now » — не только хорошая песня, но и в каком-то смысле потрясающее описание человеческих отношений с реальностью.

Самообман как привычка

Самообман постоянно присутствует в жизни каждого человека, и, тем не менее, некоторым из нас требуется более серьезная доза этого естественного и доступного каждому наркотика.

Джоанна Старек, еще будучи студенткой-старшекурсницей психологического факультета, заинтересовалась вопросом, почему два совершенно одинаковых по физическим данным пловца, проходящих подготовку у одного тренера и обладающих схожими психологическими характеристиками, на соревнованиях показывают разные результаты. Этот вопрос интересовал ее не только как психолога, но и как успешную спортсменку: Джоанна превосходная пловчиха. Вскоре она поняла, что ответ прост: чем чаще спортсмен говорит себе, что он лучше всех, тем выше его результаты.

Старек и ее коллега Кэролайн Китинг решили провести комплексное исследование данного вопроса. Прежде всего они устроили опрос, основываясь на тесте по выявлению уровня самообмана, разработанном Гарольдом Сакеймом и Рубеном Гуром (кстати, Гур в настоящее время активно занимается исследованиями с применением детектора лжи, разработанного на основе технологий МРТ). Тест Сакейма — Гура состоит из двадцати вполне конкретных вопросов, наподобие «Важна ли для вас высокая оценка ваших действий со стороны окружающих?», «Сомневались ли вы когда-нибудь в своей сексуальной ориентации?» или «Устраивает ли вас ваше физическое развитие?». Тестируемому нужно выбрать варианты ответа от «вовсе нет» до «очень даже». Занимаясь разработкой теста, ученые подразумевали, что совершенно честный по отношению к самому себе человек почти на все вопросы ответит положительно. Соответственно, чем чаще даются ответы «нет» или близкие к «нет», тем больше человек склонен к самообману.

Сакейм и Гур проводили свои исследования в два этапа. Как только участник эксперимента заканчивал отвечать на вопросы теста, ученые просили его зайти в другую комнату и сказать в диктофон какую-нибудь банальную фразу типа «подойди ко мне». После этого они предлагали прослушать (в записи), как ту же самую фразу повторяют другие люди. При этом голос испытуемого также звучал. Многие участники эксперимента сказали, что не узнали свой голос — не смогли отличить его от других.

При прослушивании записи психологи внимательно следили за физиологическим состоянием испытуемых. Особое внимание уделялось уже знакомым нам показателям: пульсу, давлению и частоте дыхания. Вскоре выявилась интересная закономерность: как только из диктофона раздавался голос испытуемого, все показатели тут же начинали расти. Это означало, что многие участники узнали свой голос, но не смогли идентифицировать его. В этом явлении и заключается вся суть самообмана: самообман — это способность воспринимать сразу два противоречивых образа, но только одному из них позволяется остаться в сознании. (Кстати, именно те участники, которые не смогли идентифицировать свой голос, набрали самые высокие баллы в тесте.)

Для прохождения теста Сакейма — Гура Джоанна Старек и Кэролайн Китинг пригласили сорок человек (двадцать юношей и двадцать девушек) из команды по плаванию колледжа Северного округа Нью-Йорка. К эксперименту они добавили еще один этап, во время которого участников попросили заглянуть в обыкновенный стереоскоп. Вместо картинок в стереоскоп были вставлены две карточки: одна со словом, способным породить позитивные или негативные ассоциации, а другая — с нейтральным словом (то есть такие пары, как страх — слух, потерять — вытирать, медаль — педаль и т. п.). Как мы уже знаем, воспринять написанное на карточке можно только одним полушарием — левым или правым, в зависимости от того, с какой стороны она находится. Здесь также нужно вспомнить, что наше восприятие в каком-то смысле заложник желаний и ожиданий. Это значит, что в данном случае совмещение двух разных слов (пусть и схожих по звучанию или написанию) не будет отражаться в нашем сознании как непонятный каламбур: мозг выберет то слово, которое захочет увидеть.

Эксперимент показал, что испытуемые (напомню, спортсмены), как правило, игнорировали «неприятное» слово. И чем чаще тот или иной участник эксперимента «не видел» «неприятных» слов, тем выше оказывался его общий результат за весь тест.

Когда Старек и Китинг сравнили результаты тестирования с достижениями спортсменов, была установлена прямая взаимосвязь между их успехами на соревнованиях и уровнем самообмана. Спортсмены, преуспевшие в нечестности по отношению к самим себе, плавали гораздо быстрее других. Описывая этот эксперимент в одной из своих статей, Старек заметила: «То, что ученые привыкли называть самообманом, тренер успешной команды назовет мышлением чемпиона».

Связь между самообманом и высокими достижениями существует не только в спорте. Люди, прекрасно умеющие обманывать не только окружающих, но и самих себя, оказываются более успешными в школе, университете и даже в бизнесе. Более того, некоторые способны убедить и окружающих, и самих себя в том, чего на самом деле еще не случилось; исследование, проведенное в американских школах, показало, что ученики, неоправданно преувеличивающие свои возможности в учебе, в дальнейшем действительно начинали учиться лучше. Но это не только стимул для хорошей учебы — точно такие же обманные механизмы зачастую могут стать двигателем экономического развития и залогом повышения уровня жизни.

В книге «Теория нравственным чувств» Адам Смит описывает историю сына бедняка, из обид и злобы которого выросли колоссальные амбиции. Юноша с голодной завистью смотрел на роскошь, окружающую богатых людей, на их кареты, дворцы и подобострастных слуг. Полагая себя ленивым от природы, он думал, что, получив все это, он был бы полностью удовлетворен и абсолютно спокоен за свое будущее. Эта идея (разбогатеть) настолько очаровала его, что он посвятил всю свою жизнь ее достижению. Но вожделенная безмятежность оказалась не более чем иллюзией. Да, он сумел сколотить огромное состояние. Но ему приходилось работать все больше и больше, он уже просто не мог остановиться. «Всю свою жизнь он преследовал искусственную идею, мысль и идеал, который создал сам для себя. Ему казалось, что он никогда не сможет достичь желаемого, а потому жертвовал своим спокойствием, которое на самом деле всегда было в его распоряжении». Самообман помог этому человеку достичь высот в своем деле и заработать огромные деньги. Более того, своими действиями он, безусловно, принес много пользы для общества. «Такая ложь, — пишет Смит, — рождает и поддерживает в должном состоянии всю мировую индустрию».

«Именно она, ложь, заставила когда-то людей начать вскапывать землю, строить дома, основывать города и целые государства, изобретать и развивать свои знания во всех науках и в искусстве. Она облагораживает и украшает жизнь человека. Она полностью изменила облик всего земного шара, превратила непроходимые леса в плодородные пашни, а дикий, необузданный океан сделала великой стезей коммуникации между всеми нациями земли».

Экономист и историк Джон Най утверждает, что основная причина всех экономических кризисов кроется в том, что рано или поздно многие бизнесмены становятся слишком рациональными. В успешной экономической системе должны быть те самые дураки, которым постоянно везет, — оптимистично настроенные предприниматели, готовые пойти на риск. Совершенно очевидно, что без людей, которым, что называется, закон не писан, то есть тех, кто готов не обращать никакого внимания на устоявшиеся правила, пренебречь мнением общественности и следовать только своим инстинктам, международная экономика вряд ли развивалась бы так активно.

Каждый год тысячи амбициозных предпринимателей открывают свое дело. Они прекрасно понимают, что мечты о перевороте в экономике, который произойдет благодаря им, практически несбыточны. Многие фирмы разваливаются через несколько недель, некоторые держатся пару лет, кто-то может даже закрепиться на рынке и добиться стабильности. Но одна-две из них могут стать новыми Dyson, Apple или Starbucks. Мы пишем симфонии и романы, которые априори обречены на провал, и пытаемся разгадать вековечные секреты, прояснить которые не удавалось многим поколениям до нас. Но лишь некоторые способны увлечься такими иллюзиями и написать «Уловку 22 », сочинить симфонию № 3 или открыть ДНК. Джордж Бернард Шоу очень точно заметил: «Разумные люди приспосабливаются к этому миру. Неразумные же приспосабливают мир под себя. А значит, именно на них полагается прогресс».

Конечно, чрезмерно самоуверенные люди также могут быть обречены на провал. Психолог Эллен Лангер проводила эксперимент, в ходе которого участникам предложили сыграть в примитивную карточную игру. Смысл игры заключался в том, чтобы угадать, у кого находится старшая карта. Каждый испытуемый играл против двух мужчин: один из них был хорошо одет и уверен в себе («щеголь»), а другой был в старом поношенном костюмчике и постоянно отпускал грубые словечки («дурак»). Естественно, большинство игроков не считали «дурака» за потенциального противника. При этом они руководствовались простой логикой: «Я умнее его, я его запросто обыграю». В сущности, игра как таковая строилась на случайности, и все участники прекрасно понимали это. Но их уверенность по одному вопросу («Я лучше этого дурня») совершенно иррационально перетекала в другую плоскость («У него не может быть хорошей карты»).

Это необъяснимое состояние — ключевой механизм чрезмерной самоуверенности. Поняв это, мы сможем объяснить, почему, например, в 2000 году руководство компаний AOL и Time Warner [41]AOL (America Online)  — крупнейший в мире интернет-провайдер, Time Warner — медиа-компания новостного и развлекательного профиля; после слияния — компания AOL Time Warner.  — Примеч. пер.
решили, что смогут вести дела вместе (это слияние некоторые считают одной из крупнейших ошибок в истории бизнеса), или почему вплоть до 2008 года многие управляющие банков считали, что если у них хорошо идут дела в банковской сфере, то они запросто смогут играть по-крупному на рынке капитала.

Этот эффект распространен повсеместно. Некоторые люди считают, что, если кто-то преуспел в чем-то (скажем, в публичных выступлениях), этот же человек так же хорошо будет справляться и с более сложными задачами (такими, как управление компанией). Строго говоря, в крупных компаниях далеко не всегда понятно, кто именно из работников вносит наиболее значительный вклад в развитие дела. Можно сказать, что в любой компании идет борьба самоуверенных людей за высокие должности. И самые самоуверенные из самоуверенных добиваются их, потому что работодатели обращают внимание на «признаки высокой компетентности»: готовность отстаивать каждое свое слово, уверенная, громкая речь, умение поддерживать свою речь жестикуляцией. Эти признаки мы почему-то привыкли считать показателем высокого уровня образованности, и благодаря им самоуверенные люди кажутся нам подходящими для высокооплачиваемых должностей. У таких людей с самого начала складывается прекрасное резюме; пользуясь им, они без проблем продвигаются по службе, обретают еще больше уверенности и рано или поздно занимают руководящую должность. И тогда они начинают принимать на работу таких же самоуверенных людей. Этот процесс происходит до тех пор, пока совет директоров не «укомплектуется» уверенными в себе, сильными людьми, способными хорошо себя преподнести и отстоять свои интересы, даже если при этом они совершенно ничего не смыслят в профессии.

Вы можете возразить, что все тайное становится явным и что рано или поздно профессиональная некомпетентность таких работников всплывет на поверхность. Совершенно не обязательно! Конечно, чрезмерно самоуверенные люди склонны принимать слишком уж рискованные решения, которые могут разоблачить их. Но пока они держат себя в определенных рамках, все идет неплохо, особенно если обстановка благоприятствует. Ошибки таких людей списывают на досадную неудачу, а вот успехи признают следствием прирожденного таланта. В итоге они обретают статус суперпрофессионалов, и уровень их личных доходов от этого только увеличивается. Разоблачение им грозит только в том случае, если из-за их неразумных действий случается катастрофа, грозящая развалом всему предприятию. Но такие катастрофы возможны только при столкновении двух чрезмерно самоуверенных людей.

Столкновение позитивных иллюзий, или

Самообман на поле боя

Вечером 15 ноября 1532 года испанский конкистадор Франсиско Писарро вел отряд усталых воинов через горы в северной части Перу. Их путь лежал в город Кахамарка. Добравшись туда, отряд расположился на центральной площади, где Писарро посвятил солдат в свои планы относительно следующего дня. Утром ему предстояло встретиться с правителем инков — великим Атауальпой, который якобы желал обсудить с испанцами вопрос о сферах влияния над территориями и золотыми рудниками. Писарро, однако, нисколько не сомневался, что Атауальпа приведет с собой армию. Такое вероломство, по его мнению, было только на руку испанцам: он предложил пленить правителя и потребовать за него огромный выкуп.

Что именно в тот вечер думали солдаты о хитроумных планах своего командира, доподлинно не известно, но их положение было незавидным: они долгое время находились вдали от дома, а в тот самый день далеко оторвались от основного отряда. Но менять что-либо было уже поздно, и потому они покорно разбили лагерь на площади, чтобы хоть немного отдохнуть перед предстоящим сражением, которое уже всем казалось неизбежным.

Когда на горы опустилась ночь, перед глазами конкистадоров предстало потрясающее зрелище, одновременно и красивое и ужасающее: то тут, то там на склонах зажглись тысячи костров. Это были костры воинов Атауальпы. Брат Писарро, Фернандо, чтобы хоть как-то успокоить себя, глубокомысленно сказал, что индейцев, должно быть, не больше сорока тысяч. Но это было слабое утешение — никто не сомневался, что их окружает как минимум восьмидесятитысячная армия. А испанцев было всего лишь сто шестьдесят восемь, и ни один из них не спал той ночью.

Утром Писарро приказал солдатам укрыться в домах вокруг площади и ждать сигнала. С ним осталась только его личная охрана. Из укрытий солдаты с ужасом наблюдали за тем, как с гор потянулась огромная армия. Через несколько часов томительного ожидания в протяжном гуле, издаваемом тысячами голосов, испанцы стали различать отдельные слова боевых песен. И вот наконец передовой отряд инков оказался на площади. На солнце ярко сверкали роскошные украшения их боевой одежды. Вскоре появился и сам Атауальпа, которого несли на пышном троне, украшенном золотом и разноцветными перьями. Правителя сопровождали девяносто военачальников, одетых в парадные платья.

Конкистадоры были поражены и напуганы этим зрелищем настолько, что некоторые даже непроизвольно обмочились прямо в штаны. Они прощались с жизнью и нисколько не сомневались, что уже совсем скоро каждого их них ждет долгая и мучительная смерть.

Первым навстречу Атауальпе вышел священник, который призвал языческого правителя раскаяться в грехах и принять христианство. Разумеется, тот с издевкой отверг ничтожное предложение, и тогда Писарро отдал приказ о наступлении. Долину огласило звонкое пение сигнального рожка, и испанцы открыли огонь из своих неуклюжих, но довольно эффективных мушкетов, стреляющих невероятно громко. В атаку ринулась немногочисленная конница Писарро (кстати, до того дня инкам еще не приходилось видеть лошадей).

При виде полулюдей-полуживотных, на огромной скорости несущихся прямо на них, солдат Атауальпы охватило смятение. Огневая поддержка испанцев, засевших в домах, только усилила их ужас. Они побросали оружие и пустились бежать. В результате образовалась колоссальная давка: до смерти перепуганные индейцы, которым не посчастливилось в начале атаки оказаться в первых рядах, напарывались на копья братьев по оружию. Зазевавшихся подгоняли острые клинки испанской конницы.

В самый разгар этого кровавого хаоса Писарро пленил растерявшегося правителя, за которого в дальнейшем назначил выкуп. Индейцы согласились пойти ему навстречу и привезли в испанский лагерь огромную повозку, доверху груженную золотом. Но Писарро изменил своему слову, и Атауальпа был казнен. Инки, привыкшие подчиняться приказам своего правителя (которые он отдавал, даже будучи под стражей), были подавлены. Атауальпа был для них богом. Его смерть привела к разобщению в рядах индейцев, и это во многом сказалось на дальнейших победах испанцев.

Битва при Кахамарке, пожалуй, одна из наиболее ярких во всей военной истории. Благодаря тактике испанцев погибло около семи тысяч инков. Эта битва стала переломным моментом в ходе завоевания европейцами американского континента. Можно даже сказать, что в каком-то смысле именно в результате этой битвы в дальнейшем открылся величайший путь эмиграции и переселения народов. Все это стало возможным только благодаря шумной стрельбе, острым клинкам и бесстрашным конникам. Но и этого было бы мало без ключевого элемента, сыгравшего решающую роль в сражении: все было бы напрасным, если бы не сила убеждения, которой владел Писарро. Его солдаты боялись армии Атауальпы, но не отступили перед лицом смертельной опасности, потому что их командир смог вселить в них надежду и веру в победу. А для того чтобы сделать это, ему прежде всего пришлось убедить самого себя.

С исторической точки зрения оптимизм Франсиско Писарро выглядит совершенно безосновательным. Но в то же время перед лицом ошеломляющего численного превосходства противника он смог разглядеть то, чего не увидели другие, — он догадался, что благоговейный страх перед невиданным даст ему преимущество и поможет небольшому отряду конкистадоров одолеть огромное воинство инков. А что, если эта тактика не оправдала бы себя?

* * *

Спустя триста пятьдесят лет в битве при Литтл-Бигхорн генерал Джордж Кастер (возможно, вдохновленный легендой о победе Писарро) с криком «Вперед, ребята, мы их сделаем!» повел отряд в шестьсот семьдесят пять человек в бой против трехтысячного войска индейцев. Американцы были полностью разгромлены. Сам Кастер также погиб в бою.

В исторической ретроспективе о Кастере можно сказать, что он был бомбой замедленного действия. Единственным его талантом было тотальное безрассудство. Его результаты в Вест-Пойнте были самыми худшими, и он получил свидетельство об окончании известной академии только потому, что в 1861 году началась Гражданская война. Во время службы в армии его неоднократно понижали в звании из-за склонности к рискованным операциям и неподчинения приказам. Но то, что в кругу офицеров называлось «безнадежной мужественностью», привлекло к себе внимание со стороны высшего командования, и Кастер начал быстро подниматься вверх по карьерной лестнице, чему в немалой степени способствовало стремление оказаться на передовой в самых ожесточенных сражениях. Апогеем его карьеры было подписание мирного договора, которым закончилась Гражданская война, ведь именно Кастер 9 апреля 1865 года в Аппоматтоксе принял из рук поверженного противника флаг капитулирующей Конфедерации. По его собственному мнению, он был блестящим и бесстрашным лидером своей армии, но никак не безрассудным и амбициозным воякой, постоянно испытывающим свою судьбу.

После войны его слава померкла, и Кастер был втянут в бестолковые и неумелые кампании против коренных американцев. Когда президент США Улисс Грант приказал войскам разобраться с враждебными племенами сиу и шайенн, оккупировавшими территорию между рекой Йеллоустоун и горами Монтана, Кастер испытывал неодолимое желание вернуть себе былую репутацию и потому с радостью взялся за дело. Двадцать пятого июня 1876 года он отринул предложение о перевооружении своего полка, пренебрег дельными советами людей, прекрасно знавших местность, проигнорировал тщательно спланированные указания тактиков и… повел своих солдат на верную смерть.

Герцог Веллингтон позднее заметил, что «на свете нет ничего глупее, чем безрассудная офицерская доблесть». Если бы Писарро потерял свою армию в сражении против инков, мы рассматривали бы его точно так же, как сейчас рассматриваем Кастера или сотни других, менее известных офицеров, осмелившихся пойти с кучкой напуганных солдат против многочисленной армии противника. Иными словами, мы бы думали о нем как о безнадежном дураке.

В истории было еще много Кастеров и Писарро, настолько много, что можно провести полноценное исследование их промахов и просчетов — или полной военной некомпетентности. Снова и снова генералы обманывались, считая вполне достижимой мечту о победе в сражении, в котором на самом деле у них не было никаких шансов. Конечно, иногда удача оказывалась на их стороне, но чаше они терпели серьезное поражение. По словам Нормана Дикстона, исследователя, проводившего психологический анализ военной истории, тенденция командования к «недооценке сил противника и чрезмерной самоуверенности в собственных силах — постоянный спутник всех военных катастроф». Вера в быструю и легкую победу стала причиной многих войн, в числе которых бурская война, Первая и Вторая мировые войны и даже операция на Плайя-Хирон.

Проблема даже не в том, что склонность к самообману является врожденным свойством человека, а в том, что именно боевые офицеры зачастую подвержены этому качеству в большей степени, чем обычные люди. В сущности, это — то же самое чувство, что и у спортсменов-пловцов. Уверенность в себе и своих силах помогает хорошему солдату справиться со стрессовой ситуацией и вселяет в него веру в победу в самых безвыходных ситуациях. Даже если при этом солдат совершает грубую ошибку, это не всегда плохо, потому что она может оказаться к месту. Но если мы говорим об офицере, ценой такой ошибки могут стать человеческие жизни.

В гражданском обществе действуют точно такие же механизмы. У успешных политиков не менее часто обнаруживается потрясающий талант к самообману. Во время своей предвыборной кампании в 2008 году Барак Обама заметил, что практически любой человек, стремящийся стать президентом, страдает чем-то вроде мании величия. По словам Обамы, для того чтобы считать себя способным находиться во главе государства, нужно быть наполовину сумасшедшим. Конечно, без таких сумасшедших президентов и вовсе не было бы. Но в таком случае это значит, что нами управляют чрезвычайно самоуверенные люди.

Действительно, Майкл Хандел, историк, специализирующийся в области военной стратегии, считает, что во время войны политики даже больше склонны к самообману, чем военачальники, потому что им приходится справляться с более сложными задачами, такими как определение дальнейшей политики противника, например. Самообман проникает и в их морально-этические представления, потому что во время войны лидер государства в любом случае будет считать себя на стороне добра и справедливости, а противника — олицетворением зла. Доминик Джонсон, автор книги «Самонадеянность и война: крушение и триумф самоуверенных иллюзий», разработал даже целую шкалу самообмана.

Должно ли командование армией продвигать по службе только тех офицеров, которые не кажутся чрезмерно самоуверенными? И должны ли избиратели делать то же самое во время президентских выборов? Вовсе нет. Повышенная самооценка, пусть и являющаяся самообманом, в сочетании с другими качествами может сформировать у человека превосходные лидерские качества. «Сила и обман — главные добродетели на войне, — сказал как-то Томас Гоббс, — и самообман, вне всяких сомнений, помогает человеку обрести и то и другое». Когда солдат уверяет себя в том, что победа близка, боевые качества повышаются. Самообман помогает нам вводить в заблуждение не только самих себя, но и окружающих, и даже противников на войне; он вселяет уверенность в наших солдат и страх в солдат противника. Самый действенный способ преодолеть противника — ввести его в заблуждение, обмануть, заставить подумать, что вы обладаете и численным, и техническим превосходством. Если эта тактика оправдывает себя и враг отступает, то это не только помогает выиграть сражение, но и сохраняет множество человеческих жизней.

Тем не менее, когда на поле боя встречаются два самоуверенных обманщика, это неизбежно приводит к настоящей катастрофе, так как ни один из них не захочет отступить и будет делать все возможное, лишь бы доказать свою правоту. Антрополог Ричард Вренгам уверен, что именно это является причиной всех самых разрушительных и кровопролитных войн в истории человечества.

«Помните, — говорил Уинстон Черчилль, — как бы вы ни были уверены в том, что вы с легкостью сможете разбить противника, ваш враг ровно настолько же самоуверен. Иначе не было бы никаких войн». К сожалению, практически все политики имеют врожденную предрасположенность напрочь забывать об этой простой истине.

Итак, мы пришли к странному парадоксу: самообман крайне полезен для каждого отдельно взятого человека, он может оказать положительное влияние на развитие группы, но в масштабах всего человечества он смертельно опасен.

«Все начали лгать»: последнее слово Саддама

На войне лучшее средство — обман.

Саддам Хусейн

В 2003 году Ирак стал ужасающим примером того, как столкновение иллюзий приводит к катастрофе. Множество усилий было затрачено на то, чтобы проанализировать ошибки, допущенные Западом в ходе самого конфликта и в ходе подготовки к нему. Здесь я не хочу в очередной раз приводить длинный список нелицеприятных фактов. Я хочу рассмотреть позицию и поведение Ирака, так как в сравнении с ошибками США и их союзниками ошибки Саддама, по меньшей мере, настолько же значительны.

После теракта 11 сентября 2001 года со стороны американского правительства обрушился просто ураганный огонь заявлений о том, что США собираются разоружить и силой свергнуть режим, который вызывал так много нареканий в последние годы. Как мы теперь знаем, на самом деле после 1998 года Саддам вовсе не планировал серьезную программу развития и производства оружия массового поражения. Тем не менее он упорно продолжал убеждать в обратном всех: и разведку западных стран, и своих соседей по региону, и даже свой собственный народ. Возможно, если бы Саддам несколько пересмотрел свою политику и пришел к какому-либо определенному соглашению с США по этому вопросу, он смог бы дольше удерживать власть. Но он не пытался наладить отношения и продолжал активно придерживаться своего обмана, даже когда всем уже было понятно, что заявления США о намерении свергнуть его — не пустой звук.

Более того, Хусейн практически ничего не сделал для подготовки своих вооруженных сил к войне. Стремительное поражение армии Ирака стало приятным, но сбивающим с толку сюрпризом для захватчиков. Поразительно, но диктатор даже не подготовил для себя пути к отступлению: спустя семь месяцев после начала вторжения он был найден в землянке неподалеку от своего дома. На протяжении более чем двадцати трех лет правления Саддам пережил несколько внутренних восстаний, ряд покушений, две войны, выдержал все дестабилизирующие неудачи и даже смог устоять при политическом натиске со стороны западных стран, целью которых было его свержение. Может быть, этим и объясняется его поразительная беспечность?

После задержания Саддам рассказал на допросах о причинах такой неподготовленности. Ему просто хотелось преподнести себя как наследника великих арабских героев прошлого. Надеюсь, чтение этой книги не прошло даром, и вы понимаете, что у этого туманного объяснения есть более приземленные корни.

После падения Багдада военные обнаружили огромный архив правительственных документов, в том числе записи переговоров Саддама с его ближайшими подчиненными (у него была привычка записывать все свои встречи и телефонные разговоры). Армия США передала эти обширные документы на изучение команде аналитиков, в главе которой стоял Кевин Вудс, бывший офицер и член Объединенного командования вооруженными силами США.

Летом 2003 года Вудс провел более трех месяцев в Багдаде. Он беседовал с бывшими членами иракской армии и правительства Саддама. Среди них были и известные всему миру Тарик Азиз и Кемикал Али (Али Хасан аль-Маджид, двоюродный брат Саддама). Вудс встречался с ними неоднократно; во время беседы он раскладывал на столе карту региона и предлагал рассказать свои истории. При этом он уверял, что пришел вовсе не для того, чтобы проводить допрос. Заключенные начинали свой рассказ без лишних уговоров, потому что были рады возможности поведать миру о жертвах, на которые им пришлось пойти во время этой бесчеловечной войны.

Вудс более пяти лет потратил на то, чтобы совместить проведенные им интервью и информацию, полученную из архивов Саддама, в единое целое. Он восстановил полную картину подготовки — или, точнее, полной неподготовленности — Ирака к войне. Более того, ему удалось выяснить, что в 2003 году мир в глазах Саддама выглядел немого иначе, чем его представляли политики западных стран.

Когда американские солдаты вторглись в Ирак, они были немало удивлены абсолютной неподготовленностью страны к длительной обороне. В частности, армия Ирака не разрушила ни одного моста через Евфрат, что давало огромное преимущество американцам, ведь по хорошим мостам удобно и быстро перебрасывать войска и тяжелую технику. После падения Багдада главу Ирака спросили, чего он ожидал от победы войск коалиции. Он признался, что угроза со стороны Турции или Ирана представлялась ему и его коллегам гораздо более реальной, чем угроза со стороны США. Это — поистине ошеломляющие подробности о совершенно необоснованных представлениях не только самого Саддама, но и всего его режима.

В 1991 году практически весь мир видел в войне в Персидском заливе унижение для Саддама. Итог этой войны вызвал противоречивые чувства. С одной стороны, армия Саддама была разгромлена американцами и потому была вынуждена отступить из Кувейта. В то же время сам Саддам был уверен в том, что именно он является лидером арабского мира, а потому даже в поражении смог разглядеть победу: ведь его режим уцелел, несмотря ни на что. Это ощущение только усилилось, когда в 1992 году президент Буш лишился возможности выдвинуть свою кандидатуру на выборы. Америка постепенно менялась, а Ирак под властью Саддама оставался прежним.

Когда после 11 сентября 2001 года конфликт начал разгораться с новой силой, Саддам не уставал повторять, что, даже если американцы всерьез намереваются вторгнуться в его владения, на этот раз у них будет меньше солдат и меньше союзников. В том случае, если «младший Буш» захочет превзойти своего отца и захватить Багдад, у него ничего не получится. Для Саддама действо «Америка против Ирака: продолжение» казалось бледной тенью минувшего конфликта.

Приближенные Саддама предпочитали скрывать от него правду, хотя точно знали, что у американцев более чем достаточно и сил и возможностей для свержения режима. Они предпочитали говорить диктатору то, что он хотел услышать. Министры Хусейна уверяли его, что Америка и Великобритания никогда не решатся атаковать без согласия и участия России и Франции, а его генералы заявляли о полной боеготовности иракской армии. Постепенно обманчивые представления Саддама распространились по всей армии, и солдаты ожидали большей угрозы от внутренних конфликтов или притязаний соседей, но никак не от США и Англии. К слову, эти взгляды были широко распространены даже после начала (!) вторжения. Мосты через Евфрат не были разрушены потому, что иракцы были уверены в необходимости подавления внутреннего восстания после того, как американцы будут остановлены. Личный секретарь Хусейна рассказал Вудсу, что даже через десять дней после начала войны Саддам был спокоен и уверен в нерушимости своей власти.

Адмирал Джон Годфри, глава британской военно-морской разведки в годы Второй мировой войны, неоднократно отмечал стремление нацистов из двух противоречащих друг другу донесений разведчиков верить тому, факты которого полностью соответствовали их собственным убеждениям. Офицеры Гитлера намеренно искажали и даже придумывали факты, то есть делали все возможное, лишь бы полученная информация подтверждала полученные ранее сведения. Более того, среди историков широко распространено мнение, что Сталин до последнего отказывался верить в предательство Германии и готовность Гитлера начать крупномасштабное вторжение на территорию СССР, несмотря на активную консолидацию войск нацистов у границ советского государства. Как видите, режим Саддама полностью соответствовал тому, что Годфри называл «согласованностью фактов» и «желанием верить в лучшее».

Всем хорошо известна печальная участь бывшего министра здравоохранения Ирака Рияда Ибрагима. Во время ираноиракской войны Саддам созвал своих министров и попросил у них совета, как действовать дальше. Ему было интересно их непредвзятое мнение. Ибрагим имел неосторожность обмолвиться, что в сложившейся ситуации Саддаму лучше на время отказаться от своего поста и вновь прийти к власти после подписания мирного соглашения. Хусейн был взбешен. На следующий же день изуродованные останки министра были доставлены лично его жене (теперь уже вдове). По словам одного из коллег Ибрагима, этот случай «несколько повлиял на точку зрения министров». Двадцать лет спустя именно страх перед такой расправой толкал приближенных Саддама на обман. Они старались говорить диктатору только то, что он хотел бы от них услышать.

Тем не менее один из чиновников все-таки решился нарушить табу. Через четыре года после войны в Персидском заливе командир Республиканской гвардии Ирака осмелился бросить вызов тотальной ортодоксии, царившей в рядах армии Хусейна. Вот как он описал этот случай Вудсу.

«Тогда проходила большая научная конференция по военному искусству. На ней присутствовали лично Саддам и практически вся армейская верхушка. Я и еще два человека должны были выступить с докладом. Основной тезис моего выступления был прост… я утверждал, что наша армия слабеет и устаревает, в то время как технологические возможности американской армии возрастают год от года. С 1995 года мы были уверены, что рано или поздно конфликт неизбежно разгорится. А потому, чтобы в нужный час быть готовыми вступить в бой, нам следует реорганизовать свою армию. В частности, представлялось необходимым заменить устаревшие тяжелые войска на легкую пехоту, способную вести партизанскую войну. То есть действовать так, как когда-то во Вьетнаме, — совершать внезапные и разрушительные нападения и отступать, чтобы сохранить основные силы. Я выступал первым, и мой доклад вызвал гнев Саддама. Его абсолютно не устраивали мои предложения. Меня назвали гнусным заложником американского мышления… Хусейн был настолько рассержен, что тем, кто выступал следом за мной, пришлось на скорую руку менять тезисы в своих докладах… Вот примерно с того самого времени все начали лгать ему…»

Саддам создал в рядах своих приверженцев карательную среду — такую, что всем приходилось лгать ради собственного же блага. Никто не хотел расставаться с жизнью. В итоге и он, и его страна стали жертвами тотального обмана и самообмана.

* * *

Роберт Триверс начал заниматься эволюционной биологией после того, как успешно освоил математику, право и историю Америки. Он горячо полюбил дарвиновскую теорию эволюции, но, тем не менее, считал, что еще никому не удалось высказать более-менее убедительного эволюционного предположения о происхождении социального поведения человека. В начале 1970-х годов он, еще будучи студентом, опубликовал ряд превосходных статей, в которых изложил радикально новые теории о развитии альтруизма, родительского инстинкта и самообмана.

По теории Триверса, люди начали обманывать самих себя, чтобы научиться лучше обманывать окружающих, а значит, стать более приспособленными к жестким условиям естественного отбора, к противостоянию обмана и контробмана. Тот, кто хочет привлечь на свою сторону потенциального союзника или партнера, с успехом добьется своего, если научится обманывать самого себя, заставит разработать такую теорию, которая покажется окружающим правдоподобной. Более того, чтобы как можно лучше изобразить то, что ты говоришь правду, необходимо прежде всего самому убедиться в искренности своих слов.

Иными словами, самый успешный лжец — тот, кто сам верит своим словам. Такие люди в масштабе истории более склонны к выживанию и, соответственно, успешно передают свои гены от поколения к поколению. Они выиграли борьбу с естественным отбором.

Теория Триверса вполне приемлема и устойчива. Но, тем не менее, это всего лишь гипотеза, в центре которой находится предположение о соотношении обмана и самообмана. Человек может с легкостью обмануть, если сам верит в свою ложь. Это дает неплохой ключ к пониманию взаимоотношений начальства и подчиненных в организации. Сотрудники, пытаясь избежать неоднозначного отношения к себе, граничащего с неодобрением, доносят до руководства ту информацию, которую «там» хотят услышать. Тот, кому это удается сделать лучше всего, быстро продвигается по карьерной лестнице. В то же время само начальство, заглатывая подобную информацию, все чаще убеждается в своей правоте по поводу тех или иных действий. А когда такие убеждения подпитываются и поддерживаются, все в организации начинают воспринимать их на веру, даже если они грешат против истины. То есть в компании, управляемой самоуверенным, властным лидером, создается гладкая альтернативная реальность.

Стоит иметь в виду, что существует четкое разделение между иллюзиями и заблуждением. Обычный человек может относиться ко всему чрезмерно оптимистично, но это не значит, что он не обращает внимания на реальность. Большинство из нас способны придавать значение фактам, противоречащим нашим радужным представлениям, хотя для принятия таких фактов нам иногда требуется больше времени, чем следовало бы. Но это, конечно, зависит от ситуации. Например, ученые доказали, что дети, родители которых развелись, повзрослев, более адекватно воспринимают ситуацию, связанную с крахом семьи, и гораздо чаще рассматривают вероятность развода, чем те, у кого родители не разводились. Человек (или организация) находится в заблуждении, если умышленно исключает всю ту информацию, которая способна разрушить его (ее) иллюзии. По краткому замечанию Шелли Тейлор, «заблуждение — это ложное представление, которое упорно продолжает существовать в сознании, несмотря на противоречащие ему факты. При этом заблуждения, как правило, основываются на иллюзиях».

* * *

Кристофер Эндрю, историк, специализирующийся на исследовании деятельности разведки, утверждает, что одна из основных задач разведчика — усиление у противника ложного мироощущения. В таком случае получается, что в Ираке времен Саддама этим не надо было заниматься, так как сами сторонники диктатора тайно «редактировали» информацию, которая могла бы вызвать его гнев. Получился своеобразный круговорот обмана и самообмана. Но проблема в том, что в нем был замешан Запад.

Когда весь мир следил за ситуацией, разворачивающейся вокруг поиска оружия массового поражения, Саддам пытался поддерживать две противоположные точки зрения. С одной стороны, он хотел создать у своих противников, как с Запада, так и у соседей по региону, ощущение того, что с ним шутки плохи. Он постоянно напоминал тем, кто поддерживал его, об опасных соседях Ирака. Если на Востоке ты покажешь свою слабость, на тебя тут же накинется целая стая хищников; в такой обстановке химическое и ядерное оружие становится чем-то вроде таблички «Осторожно, злая собака». С другой стороны, он знал, что, если Запад будет уверен в том, что у Ирака есть такое оружие, над ним и его страной постоянно будет висеть угроза вторжения со стороны Америки. Именно поэтому он допустил к себе независимую инспекционную комиссию ООН — и в то же время давал соседям понять, что на самом деле вовсе не собирается следовать указаниям американцев. Естественно, такое несоответствие натолкнуло лидеров западных стран на мысль о том, что Саддаму есть что скрывать.

Саддам Хусейн вовсе не был глупым реакционером. Он имел талант потрясающе точно угадывать намерения и эмоции других людей. По замечанию Кевина Вудса, Саддам успешно удерживал власть на протяжении многих лет в стране, раздираемой племенными и семейными междоусобицами и живущей в постоянном страхе перед возможным полномасштабным вторжением с Запада. Тем не менее способность Саддама угадывать намерения окружающих, значительно ухудшила его отношения как с собственными подчиненными, так и с политическими противниками из вражеских стран. Его скорее можно назвать «циником», нежели «доверчивым», особенно если иметь в виду политических лидеров далеко за пределами Ближнего Востока.

Саддам слишком поздно понял, что американцы на самом деле намеревались вторгнуться в Ирак. Только в 2002 году он согласился предоставить комиссии ООН полный доступ ко всем объектам и всем территориям. Отчасти это разрешение обусловливалось приказом офицерскому составу в срочном порядке замести следы предыдущих программ по разработке оружия массового поражения. Когда американцы начали проводить активные поиски такого оружия, неумелые действия подчиненных Саддама привели к выводу о том, что они не устраняют, а укрывают следы разработки. Естественно, когда комиссия прибыла в Ирак и ровным счетом ничего не обнаружила, это сбило всех с толку (сторонники Хусейна были удивлены не меньше американцев, потому что были уверены, что, даже если Буш и не найдет оружия, он «подбросит» доказательства его наличия).

Вероятно, западная разведка потому и была введена в заблуждение, что сторонники Саддама были уверены: программа продолжает активно действовать. Вудс задавал главе комиссии вопрос, ответ на который самому ему казался очевидным: думал ли он после проведения проверки, что засекреченная программа по разработке оружия массового поражения все-таки существует и тайно финансируется правительством Ирака? К его превеликому удивлению, глава комиссии кивнул, сказав при этом, что у режима Саддама была настолько разобщенная структура, что одному человеку (кроме самого Хусейна конечно же) вряд ли удалось бы знать обо всем происходящем в Ираке. Но главной причиной он назвал заявление американского президента о том, что ОМП точно есть в Ираке. Никто не верил в возможность вторжения. Никакого вторжения не будет до тех пор, пока американцам не удастся найти серьезные доказательства существования в Ираке опасного вооружения. Это убеждение было широко распространено. И в самом деле, не могло же ЦРУ допустить такую серьезную оплошность…

Саддаму удалось создать вокруг себя атмосферу, в которой каждый видел только то, что хотел видеть. За год до начала войны он публично заявил, что в Ираке нет ОМП, и поэтому он не поддастся на угрозы со стороны США. Но на Западе первую часть его заявления восприняли как ложь, а вторую — как блеф. Тем не менее Саддам говорил правду. По словам Вудса, благодаря действиям своих приближенных, Саддам действительно находился в заблуждении, но в США заблуждались не меньше.

Вся правда о политиках

Мы привыкли обращать внимание исключительно на минусы своей политической системы. Но в демократическом государстве есть и свои преимущества. В частности, демократический строй препятствует развитию заблуждений у высокопоставленных лидеров страны. При демократии у политических лидеров всегда есть оппоненты, способные в любую минуту обрушиться на их голову с критикой. Более того, свободная пресса всегда более чем рада спустить власть имущих с небес на землю и подвергнуть настоящей бомбардировке нелицеприятными фактами. При диктатуре такое вряд ли возможно. Диктаторы привыкли слушать о себе исключительно хорошее, а потому гораздо чаще переходят границу, отделяющую спасительный самообман от пагубного заблуждения. Конечно, эту границу иногда переходят и лидеры демократических стран, как это было, например, во время войны в Ираке с правительствами США и Великобритании. Но, как бы там ни было, это только частный случай, и пусть таковых можно отыскать еще множество, подобная ситуация не настолько распространена в демократическом обществе, если сравнивать его с режимом диктатуры.

На самом деле проблема зрелой демократии в другом: вечно недовольный электорат и неугомонная пресса значительно искажают представления об идеале справедливости. В своем стремлении искоренить обман из сферы общественной и политической жизни мы вполне можем одурачить самих себя.

На протяжении всего ХХ века отношения между прессой и правительством строилось на принципах осмотрительного внешнего приличия. То есть газетчики прекрасно понимали, что политики имеют право на свою собственную личную жизнь, но если между личной жизнью и политическим имиджем наблюдались расхождения, это однозначно расценивалось как обман и лицемерие по отношению к электорату. И об этом предпочитали умалчивать. Но потом появилась настоящая культура радикальной честности. Частично это связано с Уотергейтским скандалом (после которого Ричарду Никсону пришлось уйти в отставку с президентского поста), частично — с повышающимся год от года свободным доступом к информационным ресурсам. Дело в том, что людям вполне справедливо захотелось узнать больше о жизни тех, кому они доверили власть в своей стране. В результате мы стали настаивать на том, что «публичная маска» политиков должна уйти в прошлое, чтобы каждый при желании мог увидеть настоящего, живого человека и посмотреть, насколько последовательно он придерживается заявленных идеалов.

Но несмотря на все надежды, подобные радикальные взгляды не привели к ожидаемому результату. Политические лидеры не стали лучше или честнее. Теперь мы еще больше неудовлетворены их поведением, а потому гораздо чаще думаем о том, что власть предержащие нас обманывают. Иными словами, с тех пор, как у нас появился идеал политической честности, заставить политика говорить начистоту стало еще сложнее.

В этой книге я хотел с разных сторон рассмотреть утверждение, что ложь и обман являются неотъемлемой частью нашей жизни и что граница между честностью и не честностью зачастую мнима и иллюзорна. Самая распространенная ошибка, которую все мы совершаем, состоит в том, что честность оценивается как черта характера, как качество — то есть что-то, чем человек либо обладает, либо не обладает. Хотя на самом деле стоило бы пересмотреть эти взгляды и считать честность состоянием , в котором человек может пребывать при тех или иных обстоятельствах. Мы постоянно обвиняем политиков в нечестности, но достаточно на одно мгновение задуматься, и станет ясно, что вряд ли все без исключения политики являются социопатичными лжецами.

Если мы хотим получить честных политиков, прежде всего придется создать такие условия, в которых они сами придут к этому. И конечно же начать придется с себя. Первое, что стоило бы сделать, — стать честнее к самим себе. Большинство из нас привыкли считать себя немножко более бескорыстными, более благожелательными и справедливыми, чем мы есть на самом деле. Притом это относится к нам не только как к избирателям, но и как к коллегам или друзьям. Опросы показали, что многие готовы платить высокие налоги, чтобы улучшить состояние публичного сектора, но в то же время на выборах практически все голосуют за того, кто обещает уменьшить налоги. Политики знают эту слабость и предрасположенность к самообману, а потому постоянно обращаются к нашим инстинктам, за что мы их и ненавидим. Общество — хороший пример того, что Фрейд называл «активностью вымещения»; мы мысленно собираем все сомнения по поводу собственной честности и относим их к той группе, которую принято порицать.

Второе, что необходимо сделать, — научиться адекватно воспринимать тревожную информацию политического характера. Иногда кажется, что мы вовсе не хотим слышать правду от своих правителей. Нас выводят из себя их заявления, противоречащие нашей точке зрения, или замечания о том, что какую-то проблему в настоящий момент решить сложно. Точно так же мы не любим слышать от них что-то неожиданное. Например, многие политические лидеры, вступая в борьбу за драгоценные голоса на выборах, довольно часто оказываются в неудобном положении, когда в прессу просачиваются их глупые, неуместные или даже оскорбительные заявления. Но такие заявления не всегда ошибочны. По словам американского журналиста Майкла Кинсли, политики часто получают неодобрение избирателей только потому, что говорят правду. Вспомните описание двух школ с разным подходом к образовательному процессу. Так вот, наши политические лидеры напоминают детей из школы В. Они знают, что если попадутся на обмане, кары им не избежать, а значит, врать им приходится складно и обоснованно, ну или в худшем случае им просто приходится как-то уклоняться от ответа на поставленный вопрос. Получается, что, вместо того, чтобы пытаться воспитать наших политиков морально, нужно просто дать им больше возможностей для выбора — сказать правду или обмануть.

 

Глава 8

Ложь, которой мы живем. Часть первая

Панацея обмана

За последние двадцать лет в медицине произошел серьезный прорыв. В частности, появился совершенно новый способ лечения сердечных заболеваний. Лазерная хирургия сегодня по всему миру используется при лечении пациентов с тяжелой формой сосудистых заболеваний, и в особенности при борьбе с осложнениями. Британская национальная система здравоохранения, тем не менее, не предоставляет пациентам возможности пройти операцию с использованием этого метода, да и в США, где, собственно, и зародилась методика лазерной хирургии, лазер принято считать последним средством в борьбе против болезни. Но врачи, работавшие с лазером, самым лестным образом отзываются об эффективности его использования. Они утверждают, что пациенты, согласившиеся на операцию, быстро идут на поправку и полностью избавляются от практически неизлечимых болезней.

Доктор Уильям О’Нилл из Мичиганского госпиталя Уильяма Бомонта рассказал репортеру из «Associated Press», что за двадцать лет в медицине ему не приходилось видеть более действенного метода, дающего настолько серьезные преимущества для пациентов. В числе его больных был Фрэнк Уоррен, сорокалетний автомеханик. На протяжении многих лет Уоррен страдал от проблем с сердцем. Он очень быстро уставал, и практически любая физическая активность вызывала у него резкий приступ сердцебиения. Иногда боль возникала во время отдыха. Фрэнк пережил восемь операций, но ни одна из них не помогла. Однако после последней — лазерной — операции он сразу же почувствовал прилив сил. Улучшение самочувствия было настолько ощутимым, что год спустя Фрэнк участвовал в марафонском забеге и показал результат 4 часа 29 минут, что является большим достижением.

При заболеваниях сосудистой системы артерии человека закупориваются, замедляя кровоток, а вместе с ним и доступ кислорода к сердцу. В результате у больного очень быстро появляется отдышка, физические нагрузки даются ему с трудом, нередко возникают неприятные ощущения в области сердца, и, что самое страшное, значительно возрастает риск умереть от сердечного приступа. При таких заболеваниях проводится коронарное шунтирование — операция, в процессе которой хирурги подсаживают к сердцу пациента здоровую вену, способную нормально проводить кровь в обход блокированных сосудов.

При лазерной хирургии действуют по-другому. Между ребер пациента делают небольшой разрез. После этого внешний слой сердца (перикард) оттягивается, чтобы обнажить сердечную мышцу (миокард). Но вместо того чтобы пересадить туда здоровые ткани, хирург нацеливается на сердечную мышцу лазерной установкой — дорогим и удивительным даже по своему внешнему виду прибором. Небольшая точка красного цвета указывает на то место, куда придется удар. Хирург нажимает на «спусковой крючок» (который на самом деле является педалью) и выстреливает в сердце, проделывая в миокарде микроскопическое отверстие. Это повторяется около двадцати раз. На первый взгляд проделать в сердце человека отверстие кажется абсурдной идеей, но смысл операции заключается в создании некоего эквивалента артерии — эквивалента, способного восстановить нормальный кровоток и поступление кислорода к сердцу.

Исследования эффективности этого метода, в которых участвовали пациенты с серьезными сосудистыми заболеваниями, были проведены еще в конце 1990-х годов. Результаты поражали: операции были успешными в 75–80 процентах случаев. Это намного больше, чем при традиционных способах лечения. Но здесь возникает одна проблема: никто толком не знает, как работает лазер. Конечно, теория, на которой строится метод лазерной хирургии, вполне складна и подтверждается неопровержимыми фактами статистики. Дело, однако, в том, что проделанные лазером отверстия зарастают уже через несколько часов после операции, и нет ровным счетом никаких доказательств улучшения кровотока в области сердца.

Мартин Леон, профессор медицины из Колумбийского университета в Нью-Йорке, — один из ведущих мировых кардиологов. По его словам, просто замечательно, что лазерная хирургия дает блестящую статистику, но, тем не менее, пока еще нет ни одного исследования на тему: можно ли вообще назвать ее лечением?

В 2005 году Леон пристально наблюдал за экспериментом, участниками которого стали триста человек в возрасте от пятидесяти до шестидесяти лет. Естественно, все они страдали от сосудистых заболеваний. Всем участникам хотя бы раз делали операцию на сердце, но болезнь все равно давала о себе знать.

Пациентов разделили на три группы: в первой во время операции делалось 20–25 выстрелов лазером, во второй — 10–15, а в третьей врачи лишь имитировали хирургическое вмешательство. Как это происходило? Пациентам показывали аппарат, объясняли принцип его работы и подробно описывали технологию проведения операции. Затем им давали легкое снотворное, просили закрыть глаза (это было обязательное условие; большинству даже предложили надеть повязку) и включали тихую, спокойную музыку. Пациенты, таким образом, могли полностью абстрагироваться от реальности. Как только они просыпались, хирург сообщал им, что операция прошла успешно.

Спустя год большая часть пациентов из всех трех групп стала чувствовать себя гораздо лучше. Более того, многие ощутили небывалый прилив сил, а потому стали проявлять физическую активность. На приеме у врача они с радостью говорили, что чувствуют себя здоровыми, чего не было уже долгие годы. Проведенные психологические тесты только подтвердили их слова — никто из них не врал. Все бы ничего, но пациенты из третьей группы тоже чувствовали себя лучше. Им не делали операцию, вообще никак их не лечили — но они все равно утверждали, что частота и интенсивность болей у них значительно уменьшились. По большому счету, между пациентами из всех трех групп не было никакой разницы — лучше стало всем.

Но в таком случае получается, что каждый может «вылечиться» с помощью лазерной хирургии, даже не прибегая к операции…

* * *

Плацебо (placebo) в переводе с латинского означает «я буду угоден». Слова Placebo Domino («Восхваляю Господа») встречаются в псалме 116 латинской версии Библии. Именно эта версия использовалась на протяжении всего Средневековья. Части псалма вошли в католический обряд погребения, но из-за того, что священники требовали немалую плату за проведение обряда, слово «плацебо» стало употребляться с уничижительным оттенком. Люди стали воспринимать его как неискреннее утешение.

Философ XVII века Френсис Бэкон, размышляя над природой политики, также обращался к этому слову. В своих трудах он предупреждал, что не стоит слишком открыто высказывать свое мнение тому, у кого собираешься спросить совета, иначе этот человек может начать говорить только то, что ты хочешь услышать: «Споет тебе песню плацебо».

Первое известное нам упоминание о плацебо в медицинском контексте относится к 1785 году: второе издание «Нового медицинского словаря» Георга Мазерби определяет его как «банальная медицина или метод». Даже в этом сухом и очень кратком определении есть оттенок пренебрежения. Неудивительно, что вскоре слово стало расхожим и начало обозначать любое лечение, основанное не на настоящем научном знании и основополагающих медицинских принципах, а скорее на «ублажении» пациента.

Современные врачи знают, что ложное лечение тоже может принести пользу пациентам. Однако далеко не каждый способен пересилить себя и использовать ложь, даже во имя спасения человека. Это не только вызывает моральные сомнения, но и практически бессмысленно, по словам самих же врачей.

Сегодняшняя медицина выросла из тяжелого противостояния науки и суеверий. По своей сути это разделение очень близко к разделению физических и умственных, ментальных феноменов. Но плацебо не поддается такому разделению. Сложно сказать, к чему оно относится. По словам Эдуарда Эрнста, профессора Экстерского университета, эффект плацебо — «привидение, обитающее в большом доме научного объективизма». Именно поэтому его воспринимают иллюзорным, туманным и не заслуживающим серьезного научного исследования.

Так было вплоть до середины ХХ века. Только тогда целебную силу плацебо стали воспринимать всерьез. И случилось это после того, как один военный врач совершил замечательное открытие.

Открытие Генри Бичера

Двадцать второго января 1944 года объединенные союзнические войска Великобритании и Америки высадились на берег Италии неподалеку от курортного городка Анзио. Операция была превосходно спланирована: немецкие солдаты были застигнуты врасплох, и это дало союзникам возможность подготовить для себя плацдарм, с которого они могли бы в дальнейшем успешно продвигаться вперед. Тем не менее уже через неделю войска вермахта окружили их и начали крупномасштабную операцию по вытеснению противника, которую Адольф Гитлер назвал «Абсцессом Анзио». На протяжении следующих месяцев у Анзио проходили ожесточенные бои. Потери союзнических войск составили примерно пять тысяч человек, еще восемнадцать тысяч солдат получили ранения.

Генри Бичер был одним из тех, кто в тот день высадился на побережье Италии. Он не был солдатом. Скромный доктор, профессор Гарвардского университета, он вступил в ряды армии США волонтером, чтобы внести посильный вклад в борьбу против фашистской Германии. Основной специальностью Бичера была анестезиология. В Италии он трудился в походном госпитале, где оказывал первую помощь раненым солдатам, ожидающим эвакуации на безопасную территорию. В госпитале была катастрофическая нехватка необходимых препаратов. Это особенно ощущалось в те дни, когда проходили наиболее ожесточенные сражения: потребность в обезболивающих опережала их поставку в несколько раз.

Однажды в лагерь привезли солдата с тяжелейшими ранениями. Морфин закончился буквально за несколько минут до этого. Бичер был обеспокоен тем, что без анестетика раненый может умереть от болевого шока. Но выбора не оставалось — операция была жизненно необходима.

Одна из медсестер, которая не могла смотреть на страдания молодого парня, вколола ему дистиллированную воду, чтобы тот хоть немного успокоился, думая, что это морфин.

То, что случилось дальше, навсегда изменило мнение Бичера о медицине. После укола солдат расслабился и перестал кричать. Он вел себя точно так же, как и другие раненые после инъекции морфина. Во время операции никаких признаков шока не наблюдалось. Бичер был изумлен. Вода, которую сестра по доброте душевной вколола парню, подействовала так, будто это был сильнейший анестетик!

На протяжении следующих месяцев Бичер и его коллеги повторяли этот маленький трюк всякий раз, когда заканчивался морфин, и всякий раз вода срабатывала просто безупречно.

После войны у Генри Бичера не осталось сомнений в том, что, если пациент верит , что ему оказывают необходимую помощь, эта вера в значительной степени влияет на его физическое состояние.

По возвращении в Гарвард Бичер собрал единомышленников и начал проводить серьезные исследования этого феномена. В многочисленных статьях, написанных ими на эту тему, доказывается одна простая вещь: эффект плацебо распространен гораздо шире, чем представлялось ранее. Бичер сокрушался, что научный мир никогда не отвергал существование такого эффекта, но при этом никому и в голову не приходило, что он может принести столько пользы. Если организм человека воспринимает воображаемую помощь как настоящую, это говорит о значении такого рода помощи даже в самом сложном, научно обоснованном лечении.

В 1955 году Бичер опубликовал статью под названием «Могущественное плацебо», в которой утверждал, что клиническое изучение новых видов обезболивающего будет неполным и неточным до тех пор, пока врачи не станут принимать во внимание эффект плацебо. Даже если препарат действительно работает, сам факт того, что его порекомендовал врач , способствует успешному терапевтическому лечению.

Бичер утверждал, что при тестировании новых лекарственных препаратов следует вычесть эффект плацебо. Так и только так можно узнать, насколько действенно лекарство. (В частности, при тестировании нового анестетика Бичер предложил делить пациентов на две группы: в одной люди на самом деле получали препарат, проверенный на животных, а в другой им давали обыкновенные «пустышки» типа сахарина, разумеется, не сообщая об этом.)

Работы Бичера спровоцировали революционные изменения не только в американской медицинской практике, но и во всем мире. С тех пор, чтобы лекарство получило сертификат, оно должно «положить на лопатки» плацебо по меньшей мере в двух независимых испытаниях. Двойная проверка проводится для того, чтобы полностью исключить все эффекты обмана и самообмана.

Вместе с тем Бичер сумел доказать, что препараты-плацебо обладают вполне конкретным физиологическим эффектом, соизмеримым, а иногда даже превосходящим настоящие лекарственные средства. Тем не менее в медицинском сообществе и по сей день бытует мнение, что плацебо — это нечто, отклоняющееся от нормы, нечто, не имеющее права на существование. Те, кто придерживается этой точки зрения, находят объяснение действенности лечения препаратами-плацебо в личных качествах пациентов. Как правило, скептики называют «восприимчивыми к плацебо» людей, которые, по их мнению, слишком легковерны, слишком неуравновешенны или просто умственно отсталые. В 1954 году в журнале «Lancet» была опубликована статья, автор которой заявлял, что плацебо работает только среди «необразованных или неадекватных пациентов». Как бы там ни было, ни одного подтверждения теории, что плацебо влияет только на какую-то особенную категорию людей, до сих пор не найдено.

В 1980-х годах ученые попытались дать объяснение биохимическим процессам, вызываемым эффектом плацебо. Среди них был психиатр Роберт Адер. Он давал подопытным мышам питьевую воду, подслащенную сахарином, и одновременно вводил раствор, подавляющий иммунную систему. Когда первой группе мышей перестали делать уколы, но воду давали, как и прежде, иммунитет животных продолжал снижаться, хотя для этого не было никаких объективных причин. Объяснение здесь одно: подслащенная вода у подопытных мышек ассоциировалась с вводимым ранее препаратом, а потому в отсутствие уколов сахарин «работал» как иммунодефицитное средство. Таким образом, Адеру удалось зафиксировать неоспоримое физиологическое воздействие эффекта плацебо на организм. (Строго говоря, Адер исследовал ноцебо — препарат, вызывающий заболевание; в переводе с латинского nocebo означает «я наврежу».)

Чуть позже исследователи обнаружили способность плацебо стимулировать физиологические изменения в человеческом организме.

Фабрицио Бенедетти, невролог из Университета Турина, экспериментировал с плацебо на протяжении двадцати лет. Он выяснил, что с помощью плацебо можно не только облегчить боль, но и помочь пациентам справиться с заболеваниями желудка, депрессией и даже с болезнью Паркинсона (последнее удалось, когда Бенедетти сказал пациенту, что в его мозг имплантировали специальный электронный модуль, который снижает симптомы болезни; такая ложь часто срабатывает, но, к сожалению, имеет кратковременный эффект). Ученый установил: чем сильнее человек верит в действенность лечения, тем сильнее активизируются биохимические процессы в его организме. По словам Бенедетти, плацебо — внутренняя система здравоохранения человека. Когда вы видите дым и слышите пожарную тревогу, уровень адреналина в крови повышается, сердце начинает биться чаще — это готовит вас к быстрой эвакуации из опасной зоны. То же самое происходит, когда вы принимаете лекарство-плацебо, — мозг настраивается на то, что в организме произойдут изменения, и действительно, запускаются восстановительные процессы.

Но эффект плацебо не всесилен. В частности, нет никаких доказательств, что он может остановить развитие раковой опухоли.

Получается, что плацебо работает только при снижении боли и при некоторых других заболеваниях, таких как депрессия, например. То есть когда мы готовы к улучшению самочувствия, наш организм становится склонным к положительным изменениям, пусть даже наша готовность вытекает из лжи.

Сегодня фармацевтическая индустрия во многом полагается на эффект плацебо, и в особенности на исследования Бенедетти и других ученых, его коллег. Возможно, эффект плацебо послужит прекрасной основой для значительного расширения границ современной медицины. Но ложь, ограниченная сознанием только одного человека, не имеет шансов. Чтобы плацебо выполнило свое предназначение, в него должны поверить многие.

Семя Новой науки: Франклин против Месмера

Двадцать второго мая 1784 года выдающиеся мыслители Франции собрались в цветущем саду американского посольства в северной части Парижа. Они пришли, чтобы увидеть то, что обыкновенный человек мог бы принять за какой-то странный обряд инициации или, что еще хуже, за дешевое шоу. На глазах у почтенной публики мужчина средних лет водил от дерева к дереву двенадцатилетнего мальчика, лицо которого закрывала повязка. Каждый раз, когда они подходили к дереву, мальчик прикасался к стволу и стоял так минуты две. Возле первого дерева мальчика затрясло, он начал кашлять и обильно потеть, в уголках его рта выступила пена. Возле второго ребенок пожаловался на сильное головокружение. У третьего дерева странные симптомы только усилились, и мальчик со стоном повалился на землю. Мужчина перенес его на залитую светом лужайку. Ребенка продолжало сильно трясти. Внезапно тряска прекратилась, мальчик встал, отряхнулся, повернулся к публике и заявил… что его болезнь прошла. Собравшиеся джентльмены, однако, не стали аплодировать. Только пара человек записали что-то в свои книжки. Среди них был и сам посол — Бенджамин Франклин.

Эта сцена не была ни обрядом, ни представлением — это был своего рода тест, хотя человека, идеи которого проверялись, среди собравшихся в тот день не было. Более того, первооткрывателя «животного магнетизма» даже не поставили в известность о проверке его теории.

Если бы не месмеризм (что, собственно, и означает «животный магнетизм»), увековечивший Франса Антона Месмера, этого худощавого человека запомнили бы как болтуна, обманщика или шоумена, как сказали бы сегодня. Но сам Месмер, немец по происхождению, считал себя великим ученым. Когда он был еще молодым врачом в Университете Виенны, его заинтересовала идея о применении открытий Ньютона в медицине. Месмеру захотелось доказать, что человеческие тела находятся в гармонии с телами небесными. Чтобы обнаружить и зафиксировать наличие поля у человека, он мог часами водить над телом пациента магнитом. Пациенты (преимущественно женского пола) говорили, что, когда Месмер делает так, во всем теле ощущается прилив энергии, некоторые даже начинали биться в конвульсиях, по их словам, поддаваясь неожиданному приливу сил.

Вскоре Месмер заметил, что может добиться точно такого же эффекта, просто проводя рукой рядом с телом пациента. Это открытие стало для него упавшим с дерева яблоком. Он пришел к выводу, что открыл новую форму магнетизма, присущую всем живым телам, — форму, напрямую связанную с космосом, всепроникающую и окружающую нас повсюду.

В соответствии с его теорией, болезни возникают лишь в том случае, если в какой-то части человеческого тела потоки энергии блокируются. Соответственно, лечение должно заключаться в возобновлении таких потоков. Так как во Вселенной, частью которой является человек, существуют гармония и равновесие разных энергий, роль врача, по Месмеру, заключается только в том, чтобы помочь в восстановлении пошатнувшегося баланса; однако это искусство дано далеко не каждому. Разрабатывая свою теорию, Месмер, как представляется, переложил религиозную теорию экзорцизма на научный язык, объявив себя при этом кем-то вроде священника.

По воспоминаниям современников, Месмер был немногословным и очень властным человеком с колючими глазами-буравчиками и широким, чистым лбом. Коллеги в Виенне порицали его «ненаучные» представления, и потому в 1778 году, в возрасте сорока четырех лет, Месмер переехал в Париж — культурный центр и излюбленное место интеллектуалов. На деньги жены он снял роскошные апартаменты на Вандомской площади, где во всех комнатах распорядился постелить ковры, смягчающие звуки. В гостиной новый хозяин разместил множество диковинных приспособлений. Так, в самом центре комнаты он поставил громоздкий аппарат, представлявший собой десятифутовую дубовую бочку, доверху наполненную бутылочками с «намагниченной водой». В крышке этой бочки были небольшие отверстия, из которых высовывались соединенные между собой металлические трубки. Когда все приготовления были завершены, доктор из Виенны объявил, что готов начать свою практику.

Он стал проводить групповые сеансы терапии, которые вскоре завоевали среди парижан невероятную популярность. Посетители приходили в ту самую комнату, где размещалась странная бочка. В комнате было темно; при наглухо зашторенных окнах гости, скрестив ноги по-турецки, рассаживались на полу вокруг бочки и, следуя указаниям ассистента Месмера, брались за длинную веревку, образуя тем самым «магнетическую цепь», через которую во время сеанса должны были проходить потоки «мистической энергии» — точно так же, как электричество бежит по проводу. Из соседней комнаты раздавалась тихая музыка. Как только стихали последние разговоры, в комнату входил сам Месмер. Облаченный в сиреневый халат, он медленно обходил комнату, прикасаясь к посетителям стальной палочкой. Потом ненадолго присаживался напротив каждого гостя, клал руку ему на плечо и не отрываясь смотрел в глаза. Во время этой процедуры многие начинали стонать, вздыхать, а кое-кто даже заваливался на пол в конвульсиях. Таких ассистент Месмера сопровождал в одну из комнат (так называемую «кризисную комнату»), где они постепенно приходили в себя. По окончании сеанса гости Месмера выходили из темного помещения на залитые солнцем парижские улицы. Все в один голос утверждали, что чудесный врач помог им излечиться от всевозможных болезней: от апатии до астмы, от подагры до эпилепсии.

Месмер прибыл в Париж в год смерти Вольтера, когда мыслящей интеллигенции, вовлеченной в постоянные обсуждения достижений эпохи Просвещения, уже не в новинку было увлекаться новаторскими идеями. Интеллигенция живо интересовалась открытиями: как научными, так и псевдонаучными. Мир того времени действительно был наполнен удивительными явлениями, волновавшими пытливые умы: здесь и сила притяжения, открытая Ньютоном, и эксперименты Франклина с электричеством, и исследования кислорода, проводимые Лавуазье, и воздушные шары Монгольфье, способные оторвать человека от земли и пронести его по воздуху… Неудивительно, что идеи Месмера о невидимой энергии, наполнявшей все живые существа, воспринимались настолько же серьезно, как и предположения о других, еще неизведанных субстанциях (таких, как эфир, ядовитые испарения и флогистоны). Почему нет, если на свете еще так много неизведанного?

В таких условиях месмеризм очень скоро стал настоящей сенсацией, а его первооткрыватель — одним из самых обсуждаемых людей в Европе. Благодаря нескончаемому потоку пациентов и выгодным предложениям о сотрудничестве со стороны тайных обществ Месмер заработал неплохое состояние. Его практика стала предметом обсуждения во многих научных журналах. Он был центральным персонажем огромного количества карикатур, актеры пародировали его на сцене, он получил поддержку самой королевы Марии Антуанетты, а его идеи горячо обсуждались во всех научных сообществах, кафе и салонах. Удивительно, но по поводу месмеризма было написано гораздо больше памфлетов, чем на политические темы, хотя в то время французская государственность трещала по швам и дело неуклонно шло к революции. Последователи Месмера в один голос заявляли, что их гуру раз и навсегда решил проблему человеческих страданий. Но в то же время находились и критики, называвшие его шарлатаном, охочим до женского внимания.

Растущая популярность Месмера стала беспокоить традиционных врачей, чье благополучие оказалось под угрозой. И вот в 1784 году король Франции после долгих обсуждений решил, что настало время провести четкую линию между наукой и предубеждениями, между правдой и ложью. Он распорядился сформировать Королевскую комиссию, которой надлежало установить, на самом ли деле методы Месмера оправданны и основываются на животном магнетизме — или же их эффективность объясняется внутренней убежденностью пациентов, полагающих, что методы работают. В комиссию входили Антуан Лоран Лавуазье, почитаемый и сегодня как отец-основатель химии, астроном Жан Сильвен Бальи и профессор анатомии Жозеф Игнас Гильотен (чье имя дало название приспособлению, которое вскоре лишит головы как Лавуазье, так и Бальи). Но самым уважаемым членом комиссии был Бенджамин Франклин.

Может показаться странным, что король захотел привлечь к внутреннему расследованию американского посланника, тем более что главной задачей последнего было получение ссуд для своего правительства из французского бюджета. Но Франклин занимал особое положение в сердцах современников. Он высоко ценил и французов, и англичан (что, к слову, по возвращении на родину стало вызывать подозрения со стороны некоторой части политических деятелей Америки). Уважали его и французы: монсеньор Франклин имел славу человека, сумевшего приручить молнии и изменить внешний облик Америки. Его ценили за преданность идеалам независимости и свободомыслия, обожали за щедрость, отзывчивость и невероятный шарм. Портреты Франклина были практически везде: в газетах, на листовках с приватными объявлениями, на декоративных перстнях, монетах и даже на коробках для нюхательного табака. Участие Франклина в расследовании было необходимым: если бы кто-нибудь и смог убедить общественность в независимости и объективности комиссии по отношению к популярному иностранному врачу, то это был именно он.

Итак, Франклину предстояло встретиться с человеком, методы которого ему нужно было исследовать и дать по поводу их обоснованное заключение. Надо сказать, что жизненные пути Франклина и Месмера пересекались, пусть и не напрямую, на почве общего увлечения музыкой, а если точнее, на почве интереса к усовершенствованному Франклином музыкальному инструменту — стеклянной гармонике, которой многие приписывали целебные свойства. Месмер любил этот инструмент и держал его дома. Он частенько играл на нем для гостей, в числе которых бывали Леопольд Моцарт и его сын Вольфганг Амадей, написавший в дальнейшем несколько произведений для гармоники. При переезде в Париж, Месмер захватил гармонику с собой и в 1779 году пригласил к себе Франклина и мадам Бриллон, их общую подругу, чтобы устроить небольшой домашний концерт, который был всего лишь предлогом для встречи. На самом деле хозяин весь вечер пытался втянуть Франклина в разговор об открытом им магнетизме. Но тот упорно продолжал восхищаться музыкальными талантами Месмера.

К тому времени как Королевская комиссия была сформирована, Месмер уже отчаялся найти официальное подтверждение своим методам. Тем не менее он наотрез отказался сотрудничать. Он чувствовал, что корифеи Просвещения объявят его обманщиком: на это их вынуждала ситуация — давление со стороны и явный скепсис медицинского сообщества. По мысли Месмера, главным аргументом в его пользу была очевидная эффективность лечения, которую могли подтвердить сотни пациентов, побывавших у него. «Я прежде всего взываю ко мнению общественности», — говорил он, надеясь сладить контраст между мнением далеких от науки парижан и мнением коррумпированной элиты. Однако членов комиссии мало интересовал вопрос, действует ли метод животного магнетизма. Их главной задачей было понять, как это действует. Иными словами, они хотели разобраться, почему пациенты Месмера во время сеансов падают на пол в конвульсиях, а потом утверждают, что все их хвори прошли.

Из уважения к возрасту Франклина (посланнику уже исполнилось 78) и его физическому состоянию (он страдал от камней в почках) большая часть работы комиссии проводилась в его резиденции. Интересы Месмера согласился представлять его коллега и друг, доктор Чарлз Деслон, ранее занимавшийся судебной экспертизой (свое прежнее место он потерял из-за увлеченности месмеризмом).

Деслон был полон желания доказать, что животный магнетизм имеет право на существование. Для начала члены комиссии потратили несколько недель на то, чтобы выслушать пространные лекции по теории месмеризма, во время которых кое-кто уже начал чувствовать влияние «новой науки» на свое настроение и самочувствие (Франклин, к примеру, заявил, что явственно ощутил смертельную скуку).

По окончании лекций пришло время ставить эксперименты. В ходе одного из них некоей женщине сказали, что ее только что излечил Деслон, который «в данный момент находится за дверью» (хотя его там конечно же не было). Одного этого заявления хватило, чтобы дама погрузилась в транс, хорошо знакомый всем пациентам Месмера.

Другой женщине, большой поклоннице месмеризма, завязали глаза, чтобы она не видела пасов, и попросили Деслона приступить к «лечению». Но, что бы он ни делал, никакого эффекта это не дало.

В третьем эксперименте перед пациенткой Деслона (они были знакомы) поставили пять стаканов с водой и сказали, что в одном из них находится заряженная вода. Когда женщина допивала четвертый стакан, ее охватили судороги, хотя в действительности «заряженная» вода находилась в пятом стакане (его она выпила совершенно спокойно).

И вот, наконец, последний эксперимент — тот, с описания которого мы начали этот рассказ. Перед его проведением Деслон «намагнитил» персиковое дерево с помощью стальной палочки. После этого ему предложили самому выбрать себе пациента. Выбор пал на уже известного вам двенадцатилетнего мальчика — именно его Деслон посчитал наиболее восприимчивым к животному магнетизму. Но и тут все пошло не так, как задумывалось: мальчик упал на землю еще до того, как приблизился к заряженному дереву, четвертому по счету… В сущности, это были первые в истории эксперименты по исследованию плацебо.

Заключение комиссии, опубликованное в 1784 году, было образцом прямолинейности и объективности, которыми так славились Франклин и его коллеги. В нем досконально описывалось, как высокая комиссия искала доказательства теории Месмера, но так и не нашла подтверждающих ее научных аргументов. Тем не менее авторы доклада не отрицали, что метод Месмера действенен — у них не было оснований утверждать, что мальчик или кто-либо в ходе исследований всего лишь изображали «конвульсии, ведущие к исцелению», подыгрывая проверяемому. Но объяснение этому феномену предлагалось искать в другой области:

«…Все это лишило нас возможности найти физическое подтверждение животного магнетизма. Потому мы решили обратиться к ментальному объяснению происходящего, действуя не как врачи, а как философы… Так как описываемый магнетизм более не кажется нам реально существующим, мы считаем, что имеем дело с двумя наиболее могущественными человеческими свойствами: воображением и имитацией. Их воздействие на физическое состояние есть семя новой науки, способной, возможно, доказать влияние духовного над физическим».

Во Франции месмеризм оставался популярен еще на протяжении нескольких лет, но вскоре после публикации доклада Королевской комиссии сам Месмер переехал сначала в Англию, а потом в Италию, пытаясь дать новый старт своему делу, чего так никогда и не случилось. Он умер в безвестности в 1815 году, находясь в Германии, неподалеку от родного города. На его похоронах звучали волшебные аккорды стеклянной гармоники. Деслон же умер многим раньше: в 1786 году его сердце остановилось в разгар сеанса месмеризма…

Авторы доклада сделали вывод, что причины эффективности животного магнетизма находятся в прямой зависимости от социальных и психических факторов («имитация и воображение»). К счастью, они не посчитали эти факторы несущественными или недостойными подробного изучения. «Новая наука», о появлении которой они говорили, не что иное, как основа современных социальных наук: психологии, антропологии, социологии и биологической медицины.

На протяжении двух столетий медицинская профессия не могла взрастить то, что посеяли Франклин и Лавуазье. В своем стремлении отделить официальную медицину от суеверий, магии и обмана врачи возвели прочную стену, отделяющую материальную науку от чего-то неосязаемого. В результате «влияние духовного над физическим» стало табу, запретной темой в медицинских кругах. Медики предпочли позиционировать себя как ученых, занимающихся изучением физического мира, составной частью которого является человеческое тело — «машина, подчиняющаяся всем законам природы». (Хотя Месмер, в сущности, позиционировал себя точно так же.) Однако, по словам специалиста по истории медицины Дэвида Морриса, если изучать человеческое тело как машину, то использование при лечении обмана будет для врача таким же абсурдом, как наполнение топливного бака автомобиля не бензином, а чаем.

Только в последние годы широко распространилось мнение, что болезни, равно как и здоровье, зависят не только от биологического состояния человека. В числе главных причин, играющих роль в укреплении здоровья, все чаще называют подражание. Попробуем объяснить это. Воздействие Месмера было эффективнее, когда сеансы проводились в группах, то есть когда пациентов окружали другие люди, находящиеся в равных с ними условиях. С высоты сегодняшнего дня можно найти множество доказательств тому, что наше поведение и внутреннее состояние во многом зависит от нашего окружения. И речь идет не только о подражании друг другу, как на приеме у Месмера: не так давно было доказано, что некоторые серьезные заболевания (вроде проблем с сердцем или излишнего веса) могут распространяться даже через социальные сети.

Наше здоровье напрямую связано с нашими взаимоотношениями с другими людьми, и особенно с теми, кто старается помочь и предложить лечение. От того, какие импульсы посылает нам врач (то есть как он, осознанно или неосознанно, убеждает нас в эффективности лечения), зависит очень многое. По выражению антрополога Дэниэла Моермана, поведение врача «активирует лечение». Изучение медицинской статистики о лечении сердечно-сосудистых заболеваний показало, что эффективность препаратов, широко применяемых в 1940— 1950-х годах, значительно снизилась к концу 1960-х. Это явление сложно объяснить с точки зрения биохимии: состав препаратов существенно не изменился, и уж тем более за десять лет не произошло никаких изменений в структуре человеческого организма. В результате ученые пришли к выводу, что это связано с отношением лечащего врача к тому или иному препарату. Практика двойной проверки препаратов в некоторых случаях показала практически одинаковый уровень воздействия настоящих лекарств и лекарств-«пустышек». Какому же из них отдать предпочтение? Выяснилось, что пациенты, принимавшие лекарства по назначению врачей, уверенных в эффективности препарата, быстрее и чаще шли на поправку, но только в том случае, если сам врач не сомневался в выписываемых им средствах.

На эффективность лечения может повлиять любая мелочь. Психолог Ирвинг Кирш попросил группу студентов поучаствовать в тестировании новой анестезирующей мази, которую он назвал красивым и непонятным словом: «Триварикан». Собравшимся продемонстрировали баночку, на которой было написано: «Только для исследовательских целей». Тестирование проводила женщина, которая была представлена как «исследователь поведенческой медицинской практики». На ней были плотный белый халат и хирургические перчатки — по ее словам, для того, чтобы мазь не попала ей на кожу и чистота эксперимента была соблюдена. Всем студентам намазали указательный палец и попросили подождать минуты две-три, чтобы средство успело подействовать. После этого каждый палец по очереди укололи стерильной иглой, попросив определить, какой из них окажется наименее чувствительным. Естественно, все заявили, что при уколе в указательный палец боли почти не чувствовалось.

Предположение о нашей внушаемости еще раз подтвердило другое исследование британских ученых. Они занимались изучением таблеток от головной боли и выяснили, что если неизвестное в широких массах, но неплохое по своим свойствам средство работало лучше, чем таблетка раскрученного бренда, оно все равно получало низкие баллы — вероятно потому, что не обладало популярностью.

Когда человек получает настоящую медицинскую помощь, следует выделить три важные составляющие. Во-первых, врач посредством операции или медикаментов начинает воздействовать на организм пациента. Во-вторых, включается великолепно отлаженная система самосохранения, присущая всем людям; ее действие во много раз усиливает мысли о скором выздоровлении — не в последнюю очередь в результате правильных действий врача. В-третьих, на физиологическое состояние влияют уверенность пациента в компетентности врача, а также всё, что так или иначе ассоциируется с лечением. Термин «плацебо» применим к двум последним составляющим. Конечно же они могут существовать и сами по себе, но в таком случае их стоило бы назвать «верой в выздоровление» или «эффектом веры», ведь «пустышка», если отнестись к плацебо уничижительно, по определению не может быть эффективной. Но плацебо не «пустышка» — этим словом (плацебо) называют внутреннюю убежденность человека в действенности предоставляемого ему лечения (к самолечению оно не относится) И роль врача иногда заключается в том, чтобы убедить своего пациента. В конце концов, если вы не поверите в ложь, она не заставит вас чувствовать себя лучше.

* * *

Отношение Франклина к месмеризму хорошо видно из письма, отправленного им незадолго до начала работы Королевской комиссии одному больному человеку, спросившему, стоит ли предпринять поездку в Париж, чтобы испытать на себе чудодейственный метод доктора Месмера. В присущей ему манере Франклин вложил в письмо сложный и неоднозначный подтекст:

«В мире так много заболеваний, поддающихся самолечению, и так много возможностей для того, чтобы люди обманывали друг друга по этому поводу… остается только надеяться, что великие ожидания, связанные с новыми методами избавления от болезней, оправдают себя и не будут развеяны в скором времени.

С другой стороны, даже заблуждение может сослужить неплохую службу. В любом городе есть хоть один человек, у которого наблюдаются постоянные проблемы со здоровьем, а все потому, что он просто обожает лечиться, из-за чего его организм начинает постепенно разрушаться. Если убедить такого человека хоть ненадолго отказаться от всех принимаемых им средств и посоветовать обратиться к врачу, способному излечить одним прикосновением своей волшебной стальной палочки, он, возможно, найдет новый метод вполне действенным, пусть и ошибется в причинах этого явления».

Франклин явно намекает на необходимость определенной доли обмана в медицинской профессии. Ложь помогает человеку чувствовать себя лучше и при этом не находиться в пагубной зависимости от всевозможных препаратов, способных навредить при частом употреблении. Но всегда ли допустимо обманывать собственных пациентов? Некоторые врачи считают, что допустимо (ну, или по крайней мере убеждают себя в этом).

По словам Энни Хельм из Орегонского университета медицинских наук, примерно 35–45 процентов всех выписываемых рецептов — самое обыкновенное плацебо. В 2003 году в Дании проводилось исследование, в котором приняли участие около восьмисот врачей. Более половины из них признались, что эксплуатируют эффект плацебо, выписывая рецепты по меньшей мере десять раз в год. Нельзя сказать, что это «чистое» плацебо — врачи рекомендуют своим пациентам принимать биологически активные добавки в небольших и практически ни на что не влияющих дозах.

Несмотря на распространенность плацебо, его применение в медицинской практике все же остается спорным вопросом. Ведь целебная сила «пустышек» отчасти основывается на внутренней убежденности пациентов. По словам Сиселлы Бок «допустить распространение практики обмана… значит подготовить огромное поле для обид и растущего недоверия». Но ведь почти все стадии нашего выздоровления являются «соучастниками» обмана — обмана, который становится панацеей. Статья из журнала американской фармацевтической ассоциации даже дает прямое указание для работников аптек, столкнувшихся с недоверием пациентов к выписанному рецепту: «Очевидно, стоит сказать им: „Да, это так — люди идут на поправку, когда принимают более высокую дозу этого препарата, но ваш доктор считает, что в вашем случае вполне достаточно и такой дозы“».

Конечно, врачи обманывают нас не потому, что не желают нам добра или экономят лекарства. Нет, они делают это из благих побуждений, запуская те самые механизмы самовосстановления. Согласитесь, в таком контексте их действия нельзя однозначно назвать ложью. Если врач рекомендует пациенту таблетки, которые не могут оказать существенного влияния, но при этом надеется, что они как-то помогут справиться с болезнью, будет ли это обманом?

Да, врачи не всегда честны. Но если бы они являлись правдолюбцами, то им бы пришлось говорить своим пациентам примерно следующее: «Эти таблетки не помогут вам, но ведь надо во что-то верить, верно? Вот я и решил их вам выписать». Подобное начисто разрушило бы надежду на выздоровление. Уолтер Браун, профессор клинической психиатрии из Браунского университета, предлагает в исключительных случаях говорить пациентам, что то или иное лекарство не содержит активных веществ, «но многие находят его очень эффективным».

Настоящей ложью можно назвать ситуацию, когда врач придумывает «научное объяснение», чтобы доказать действенность препарата. Именно это явление в последнее время все чаще огорчает ученых. Оно широко распространено в области альтернативной медицины, то есть там, где принято одалживать терминологию биохимии для сложных объяснений действенности природных лекарств. Типичный пример — появление на рынке новых гомеопатических средств. Их эффективность объясняется сложным языком фармакологии, однако некоторых скептиков приводит в ярость позиция производителей гомеопатии, называющих свои препараты движущей силой альтернативной медицины и в то же время использующих научные термины, чтобы доказать их природное происхождение.

Но гомеопатические средства все равно успешно работают и помогают пациентам справиться с болезнью, пусть даже благодаря простой вере в эффективность принимаемых гранул и капель. Это и удерживает скептиков от предложений раз и навсегда устранить гомеопатию из аптек. Поэтому врачам не стоит категорически отказываться от применения в практике гомеопатических препаратов. Но если пациент сомневается и даже более того — видит между конвенциональными (условными) и реальными средствами лечения не только различия, но и своего рода антагонизм, ему лучше обратиться к традиционной (официальной) медицине, так как она может помочь реально, без эффекта плацебо…

В любом случае важно направить усилия на изучение того, что помогает больному излечиться. Это куда более продуктивно, чем ссориться по поводу того, «научна» или «ненаучна» гомеопатия. Врачи уже давно считают метод убеждения неотъемлемой частью любого лечения, а потому стараются вдохновить своих пациентов. Врач, который во время приема смотрит на экран своего компьютера, вряд ли поможет человеку справиться с болезнью. Другое дело, когда он внимательно слушает все, что говорит ему пациент, и дает понять, что ему небезразлична его судьба.

Такого рода внимание напоминает необходимость позитивного социального общения. Согласитесь: пожилые люди, поддерживающие активный образ жизни, всегда чувствуют себя лучше, чем их замкнутые и необщительные ровесники, да и выглядят они намного лучше. Это уже не только научное предположение, но и доказанная реальность.

Тем не менее пройдет еще много времени, прежде чем мы сможем уверенно сказать, что врач — не только лекарь нашего тела, но и лекарь нашего духа.

* * *

Научно обоснованная медицина сегодня повсеместно распространена, но не будем забывать, что в историческом контексте она стала развиваться относительно недавно. На протяжении многих тысячелетий люди придерживались разных, как правило, ошибочных представлений об устройстве нашего организма. Единственным общедоступным способом справиться с болезнью долгое время были всевозможные примитивные способы лечения, в том числе и ритуальные. В наши дни многие из них кажутся абсурдными, но когда-то они считались понятными и привычными, примерно такими же, как сегодня использование спрея для носа. Если больные и их родственники положительно реагировали на ритуалы шаманов, эликсиры, изготавливаемые апотекариями, и даже опасное для жизни кровопускание, это означало, что они по-настоящему верили в эффективность предлагаемых методов.

И Лавуазье, и Франклин были страстными любителями трудов Мишеля Монтеня. Это хорошо видно по их докладу о месмеризме. Доклад во многом основан на идеях, изложенных в книге «О силе нашего воображения» (1574), в которой Монтень доказывает зависимость медицины от обмана. Врачи, по словам философа, пользуются доверчивостью своих пациентов, забрасывая их «ложными обещаниями» и «обманчивыми выдумками»; в такой обстановке пациент идет на поправку только благодаря своему живому воображению. Монтень описывает историю одной женщины, уверенной в том, что вместе с хлебом она проглотила булавку. Несчастная настолько была убеждена в этом, что у нее развилась настоящая болезнь. Врачи никак не могли справиться с ее болями, до тех пор пока однажды не прописали ей средство, вызывающее тошноту. Когда оно подействовало, врачи незаметно подложили в рвотные массы иголку. Женщина, заметив ее, несказанно обрадовалась и вскоре пошла на поправку.

Ритуальное изгнание болезни — довольно распространенная и действенная практика. При этом болезнь может быть какой угодно: от злого духа, вселившегося в тело, до опухоли или камней в почках. Во многих ритуалах обязательной стадией излечения является демонстрация больному материального «воплощения» болезни. Элементы такой практики сохранились и по сей день — в 2009 году было проведено исследование, в результате которого удалось установить, что пациенты, которым делали сложные операции на спинном мозге, быстрее восстанавливаются, если продемонстрировать им фрагменты удаленного диска.

До сих пор точно не известно, почему внутренняя убежденность в благоприятном исходе — вне зависимости от происхождения — является настолько значимой для нашего самочувствия. Психолог Дилан Эванс предлагает интересное объяснение этого феномена. Исходя из того, что мы — единственные животные, практикующие медицину (обезьяны заботятся о больных сородичах, но приматологи никогда не замечали в стае хоть что-то, отдаленно напоминающее медицинскую помощь), Эванс считает, что внутренняя убежденность в скором выздоровлении подпитывается стимулами, которые могут дать лекарственные средства.

«Около пяти тысяч лет назад, когда человеческий род отделился от прочих приматов, у его представителей начала развиваться иммунная система. И вот однажды наши предки обнаружили, что могут „активировать“ ее по собственной воле. Они поняли, что способны развить иммунитет, научившись контролировать свое состояние с помощью простых стимулов. Такими стимулами, рождающими уверенность в эффективности лечения, стали хорошо знакомые нам объекты окружающего мира. Люди стали прикладывать к ранам широкие листья растений и пить специальные травяные отвары, если чувствовали себя плохо. Это и были первые в истории медикаменты».

Здесь пора снова вспомнить об эволюции и естественном отборе. Человек, способный с помощью внутреннего убеждения (уверенности в своих действиях) излечить себя, имеет значительное преимущество перед теми, кто не способен на это. Иными словами, само существование нашего вида во многом зависит от умения обманывать, лгать. Вселяя уверенность в скором и быстром выздоровлении, даже если для него нет объективных причин, мы получаем мощный импульс. Получается, что ложь — превосходный способ самосохранения. Она по сей день помогает нам выжить в этом мире и оказывает огромное влияние не только на человеческие представления о чем-либо, но и на здоровье и счастье людей.

 

Глава 9

Ложь, которой мы живем. Часть вторая

Выдумки и их влияние на нашу жизнь

В 2002 году руководитель научно-исследовательских работ фармацевтического гиганта Merck заявил, что главная задача его компании — обнаружение способа «контролировать и стимулировать нормальное функционирование центральной нервной системы человека». По словам Стива Силбермана, писателя и автора ряда статей для журнала «Сноб», такое громкое заявление было вызвано разработкой нового антидепрессанта под кодовым названием МК-869. Разработчики препарата надеялись, что он даст компании огромные преимущества на рынке перед такими сильными конкурентами, как, например, Pfizer или GlaxoSmithKline, которые на тот момент считались лидерами в производстве антидепрессантов. В ходе исследований МК-869 проявил себя блестяще: пациенты, принимавшие его, рассказывали о продолжительных периодах улучшения в своем самочувствии. Но стоило сравнить эффективность этого препарата с эффективностью уже знакомой нам таблетки-плацебо, как вопрос о его массовом производстве был поставлен под сомнение. Пациенты, принимавшие плацебо во время исследований, чувствовали себя ничуть не хуже тех, кому врачи давали настоящее лекарство. Разработчики так и не смогли доказать преимущества МК-869 перед обыкновенной «пустышкой». Этот антидепрессант постигла судьба многих других лекарств: он пересек «границу бесполезности». Проект по разработке нового препарата был закрыт.

Такая ситуация — не редкость. В первые годы XXI столетия количество средств, не прошедших испытания, значительно возросло. Новейшие препараты, на разработку которых фармацевтические компании не жалели денег, с треском проваливали тест на эффективность: на обе лопатки их укладывали «пустышки». Антидепрессанты, средства от шизофрении, болезни Крона, лекарства, улучшающие состояние пациентов при болезни Паркинсона, — все это не доходило до аптечных прилавков. В «черный список» попали и уже известные лекарства, не прошедшие выборочные плацебо-тесты. Ситуация доходит до смешного: если бы, например, прозак, успешно применяемый в лечении депрессий, был изобретен сегодня, то он вполне мог бы не пройти проверку. То есть, вступая в борьбу за контроль над центральной нервной системой, лекарства нового поколения все чаще сталкиваются с серьезным противником — обыкновенной «пустышкой».

Но в таком случае из аптек может исчезнуть добрая половина всех известных нам средств, скажете вы. Чтобы избежать этого, фармацевтам придется задуматься, почему таблетка-плацебо во многом превосходит дорогостоящие препараты.

Ответ на этот вопрос, возможно, лежит вне области лабораторных исследований, и посему хочу предложить вам поближе познакомиться с эстетикой винопития, воспоминаниями ветеранов войны и рынком хлопьев для завтрака. С хлопьев и начнем.

* * *

Вот уже около шестидесяти лет в магазинах Великобритании, Канады и Новой Зеландии продаются хлопья для завтрака «Shreddies». Практически каждый, кто вырос в этих странах, пробовал это хрустящее лакомство. С 1955 года хлопья «Shreddies» производит компания «Post Cereals», входящая в состав второго по величине международного пищевого концерна «Kraft». Для бизнесменов такой бренд, как «Shreddies», является одновременно и гарантом прибыли и серьезной головной болью. С одной стороны, хлопья пользуются доверием потребителей, а значит, стабильно продаются. С другой — чрезмерная популярность может сыграть дурную шутку: в поисках нового вкуса потребители запросто могут изменить своей привычке и перейти на какой-нибудь другой вид хлопьев. Чтобы избежать этого, менеджерам постоянно приходится придумывать способы привлечь покупателей. В каком-то смысле их основная задача — сделать хорошо знакомое незнакомым, и это, поверьте, непростая задача. Конечно, о хлопьях для завтрака можно сказать довольно много, но что делать, если за столь солидный срок существования о них уже все сказано? Тем не менее что-то все равно придется сказать или придумать какой-то свежий ход, способный привлечь внимание.

В 2006 году производители «Shreddies» обратились в рекламное агентство «Ogilvy and Mother», Торонто. Реклама, на которую выделялись огромные средства, должна была возродить интерес покупателей к пшеничным хлопьям.

Несколько креативных дизайнерских групп немедленно приступили к работе. Предполагалось, что после презентации будет отобран лучший проект.

Для двадцатишестилетнего копирайтера Хантера Сомервилля это было одно из первых серьезных заданий. Опыт работы копирайтером у него был небольшой. Некоторое время Хантер был актером, пробовал себя в сочинительстве, а потом, решив, что это не так уж и сложно — придумывать слоганы и сюжеты для телевизионных рекламных роликов, предложил свои услуги «Ogilvy and Mother ».

До работы в агентстве его раздражали бестолковые уверения в том, что товары, которые и так всем хорошо известны, год от года становятся лучше. «Теперь в наших продуктах больше Х» или «Теперь без опасного для здоровья Y» — все это он считал бесполезными выдумками. Но, оказавшись, что называется, «по ту сторону» рекламы, он понял, что это не так-то просто — найти правильные, бьющие в точку ходы. Что нового можно придумать для продвижения хлопьев, избежав избитого клише и откровенной лжи?

Когда подошел срок отчитаться перед начальством, в голове у него была одна-единственная идея, которая к тому же казалась ему невероятно глупой. Он боялся, что стоит ему озвучить ее, как его тут же с позором выгонят с работы. «У меня не было абсолютно никаких идей, кроме этой, — признался он позже. — Просто она показалась мне забавной».

Заседание совета директоров шло уже несколько часов, но пока ни одно предложение не вызвало энтузиазма. И вот настала очередь Сомервилля…

Хантер предложил художникам, отвечающим за дизайн упаковки, немного скосить углы стандартных квадратиков (форма хлопьев) — так, чтобы получались ромбики. Рекламный текст должен был сообщить потребителям, что это совершенно новый вид хлопьев — «Diamond Shreddies».

Слушали его очень внимательно. Как только он закончил, в зале раздался одобрительный смех. Идея молодого копирайтера показалась единственной, стоящей внимания. «Честно говоря, я даже немного смутился — они так долго смеялись», — рассказывал Сомервилль. Вскоре идея была одобрена высшим руководством «Post Cereals » и «Kraft », а с Сомервиллем тут же заключили контракт на написание сценария для телевизионного ролика и разработку рекламных щитов.

«Глупая» идея легла в основу крупномасштабной рекламной кампании, построенной на том, что «Shreddies » «запускает в производство новые хлопья ромбовидной формы». «Ромбики — это настоящая революция в сфере утреннего приема пищи», — сказали свое слово диетологи (разумеется, это тоже был рекламный ход).

Сюжет рекламного ролика был таким. На стол поставили две тарелочки — с хлопьями «квадратной» и с хлопья «ромбовидной» формы (это были одни и те же хлопья, но выложенные по-разному). Участники «эксперимента» должны были определить, какие хлопья вкуснее. Почти все сделали выбор в пользу «ромбиков», потому что они «приятнее на вкус» и даже «более хрустящие».

Конечно, многие поняли, что кампания несет в себе иронический оттенок. В «Post Cereals » стали поступать многочисленные письма, в которых потребители либо с одобрением отзывались о новой рекламе, либо обрушивались на нее с грозной критикой. Те, кто по достоинству оценил шутку, развили ее. Так, один предприимчивый мужчина за тридцать шесть долларов продал через аукцион на интернет-сайте то, что он назвал «последним квадратным „Shreddies“». На различных форумах тысячи пользователей участвовали в опросах вроде «Какая форма хлопьев вам больше нравится?».

С точки зрения бизнеса кампания возымела просто сногсшибательный эффект: хлопья долгие годы приносили стабильный, но практически не увеличивающийся доход, а после «изменения формы» (которая осталась той же) спрос на них взлетел в мгновение ока.

Хантер Сомервилль был доволен собой, и теперь его не очень удивляло, что его идея была воспринята на ура. Она и в самом дела была забавной. «Порой мне кажется, что ромбики и правда вкуснее», — шутит он.

Рори Сазерленд (Британия), давно работающий в области рекламы, утверждает, что эта история — превосходный пример того, как надо продвигать товар. Можно сказать, что производители товаров используют своего рода эффект плацебо, чтобы привлечь покупателей. Согласитесь: сок вряд ли значительно изменился с тех пор, как появился на рынке, и вряд ли изменится в ближайшем будущем. К тому же нам редко предоставляется возможность сделать выбор в пользу какого-то конкретного производителя (если в магазине вы увидите муку в привлекательной упаковке, скорее всего, вас не заинтересует, кто ее выпускает). По словам Сазерленда, главная задача рекламы — не донести информацию о товаре, а создать привлекательный образ, за который покупатели готовы будут отдать свои деньги. Если я верю, что покупка спортивных трусов этой фирмы поможет мне научиться лучше играть в баскетбол (например, потому, что самые известные баскетболисты мира носят такие же на чемпионатах), я готов заплатить за них высокую цену: кто знает, может быть, это и правда мне как-то поможет.

Экономисты из Массачусетского института технологии провели небольшое исследование. На входе в спортзал они предлагали посетителям приобрести баночку SoBe Adrenalin Rush, энергетического напитка, обещающего придать сил и облегчить тренировку. Кому-то напиток продали за полную стоимость, другим — со скидкой. После изнурительной тренировки исследователи интересовались: «Как вы себя чувствуете — как обычно, лучше или хуже?» Купившие (и выпившие) SoBe чувствовали себя менее уставшими, чем обычно. В этом нет ничего удивительного — напиток содержит кофеин. Но те, кто приобрел напиток за полную стоимость, чувствовали себя лучше, чем те, кому была предоставлена скидка. Мы уже описывали подобный эффект ранее. Каким бы ни было его объяснение, оно основывается на самооценке человека.

Чтобы получить более конкретные данные, исследователи провели второй эксперимент. На этот раз Adrenalin Rush , даривший «энергию для жизни», выступал в роли синтезатора «энергии для ума». Как и в первом случае, участников заочно разделили на две группы — те, кому продали напиток по обычной цене, и те, кто приобрел его за полцены. Выпившим SoBe предложили порешать задачки — что-то вроде «составьте из этих букв как можно большее количество слов». Те, кто приобрел напиток со скидкой, справились на 30 процентов хуже, чем те, кто заплатил полную стоимость. Просто первые убедили себя в том, что их напиток менее действенный, и это убеждение повлияло на быстроту мышления.

Рекламодателей постоянно обвиняют в том, что они обманывают потребителей. Парадокс, но реклама только выигрывает от того, что строится на лжи. Например, ни один дезодорант не сможет превратить закомплексованного подростка в привлекательного мужчину. Но именно на обратных утверждениях сегодня строится большая часть рекламы. Покупателей открыто приглашают поддержать шутку или, если хотите, согласиться с обманом. И рекламодатели, и покупатели понимают, что небольшая доля обмана (самообмана) не повредит рекламируемому товару, а напротив, пойдет только на пользу, создавая определенный имидж. Человек, который предпочитает консервированные бобы фирмы «Heinz», вряд ли отличит их по вкусу от бобов других фирм. Но это вовсе не значит, что он зря покупает именно этот товар. Бренд — неотъемлемая часть того удовольствия, которое вы получаете, пользуясь тем или иным товаром. Удовольствие от вождения BMW или пользования Apple MacBook неразрывно связано с ассоциациями, которые вызывают эти бренды. Получается, что главной задачей бренда является создание положительного образа.

Традиционно считается, что люди приобретают различные блага только для удовлетворения своих материальных потребностей. Но к этому стоило бы добавить осознанное стремление людей отдать свои деньги за то, что их ввели в заблуждение. Таким образом, обманчивая привлекательность товара имеет вполне определенное денежное выражение.

Социолог Колин Кэмпбелл утверждает, что уровень потребления зависит не столько от простого приобретения необходимых благ, сколько от получаемого удовольствия от покупки. Для него современный потребитель — обыкновенный «мечтатель», который «заражен очевидно ложными иллюзиями, кажущимися необходимостью». Эти иллюзии и порождают желание приобрести вещь.

В своем коротком рассказе «Новое платье» Вирджиния Вулф описывает молодую девушку, примеряющую платье в первый раз.

«Солнце ярко освещало ее. Рассматривая себя в зеркале, она расцветала прямо на глазах. Все заботы, проложившие усталые морщинки на ее лице, исчезли, словно их и не было никогда. Перед ней стояла прекрасная женщина. Всего на мгновение в зеркале отразился столь желанный образ. Обрамленный отполированным до блеска красным деревом, он стал напоминать какую-то картину, на которой была запечатлена очаровательная девушка в серо-белом. Это была ее прекрасная душа, так долго скрывавшаяся внутри нее, где-то далеко за привычным для всех образом. И в то мгновение это не было тщеславием или самолюбованием, этот образ был самым настоящим».

Платье помогает героине рассказа увидеть в зеркале новую себя. Но стоит ей впервые надеть его, чтобы пойти на вечеринку, как все меняется. Она мучает себя подозрениями о том, что собравшиеся считают ее нелепо и дурно одетой. Это заставляет ее «пробудиться к реальности».

По словам Кэмпбелл, девушка из этого рассказа — превосходный собирательный образ всех современных потребителей, так как они постоянно пребывают в подвешенном состоянии между желаниями и стремлениями, связанными с покупкой вещи, и боязнью жестокого разочарования. Реальность почти никогда не совпадает с нашими ожиданиями. Но если бы все товары были такими, как мы хотим, был бы у нас стимул мечтать и стремиться поменять что-то к лучшему? Само по себе приобретение вещи способно лишь на какое-то время снизить наши потребности. Но мы платим за удовольствие, а не только за вещь. И именно эту потребность в удовольствии от использования вещи в нас вселяет реклама.

К слову, Рори Сазерленд утверждает, что символическая ценность бренда, создаваемая при помощи рекламы, иногда более важна, чем использование наилучших материалов для изготовления продукта. Потому что человеческое мнение — ничем не ограниченный ресурс.

* * *

Размышления о потреблении как об акте обоюдовыгодного обмана — не самая приятная вещь, потому что такие мысли подразумевают существование огромного покрова из лжи и обмана, нависшего над всем потребительским рынком (лично мне такая картина напоминает историю с участием змея-искусителя, в роли которого выступают рекламодатели). Но дело в том, что, выбирая тот или иной товар, мы часто опираемся на наше личное представление о том, каким он должен быть, или на опыт, накопившийся к моменту приобретения товара.

Остановимся на примере оценки вина.

Успех вина, а значит, и успех винодельни во многом зависит от рейтинга и наград, присужденных экспертами. Эта система построена на представлении о вине как о чем-то, что можно оценить объективно. Однако работа Роберта Ходгсона, опубликованная в журнале для виноделов и любителей вина «Journal of Wine Economics», ставит большой вопросительный знак в отношении этого представления.

Ходгсон — бывший профессор статистики, решивший обзавестись собственной винодельней в округе Гумбольдт, штат Калифорния. Он заинтересовался, почему на одних выставках его вино может занять призовые места, а на других — не пройти даже отборочного тура. Итак, Ходгсон сделал то, чего до него никто еще не делал, — осуществил обширный анализ суждений экспертов, проведя исследование на основе собственного теста и обобщив практику множества выставок. Ему удалось выяснить, что одно и то же вино эксперты каждый раз оценивают по-разному. Поэтому награды за первое место присуждаются разным винодельням, а не отходят год за годом к какой-то одной из них.

Открытия Ходгсона не стали новостью для Фредерика Броше, когнитивного психолога из Университета Бордо. За несколько лет до исследования, проведенного американцем, он уже знал, что при оценке вина быть объективным просто невозможно. Он провел свое собственное исследование, в ходе которого предложил пятидесяти семи французским экспертам выбрать, какое из двух сортов вина им понравится больше. Для выбора он предоставил бутылку дорогого «Гранд Крю» и неизвестное столовое вино. Естественно, «Гранд Крю» вызвало больше восторгов, но… в бутылках было одно и то же вино — Броше просто разлил его в разные бутылки. Он объяснил выбор экспертов тем, что на самом деле наш мозг не всегда в состоянии объективно оценивать окружающий мир. Наши ощущения — смесь сырой информации и ожиданий, которые «могут оказаться определяющими в ощущении вкуса вина, независимо от его настоящих качеств». Эти ожидания не рождаются сами собой, они передаются нам от других людей. Субъектами исследования Броше были сомелье. Но если бы на их месте оказались люди, не разбирающиеся в сортах вина, то название «Гранд Крю» для них ничего бы не значило, и, вполне вероятно, они выбрали бы другое вино.

Примерно такая же ситуация складывается вокруг частого аккомпанемента к вину — сыра. Психолог Эдмунд Роллс представил двенадцати профессионалам, обладающим прекрасным нюхом на сыр, два образца, один из которых был назван «чеддер», а другой — «запах человеческого тела». Когда шел образец под названием сыра, эксперты отмечали его приятный запах. Магнитно-резонансная томография позволила выявить, что область мозга, задействованная при распознании запаха, была более активна, когда говорилось, что это «чеддер», хотя запах мог быть совсем другим.

Гарольд МакГи, специалист в области продуктов питания, уверен, что сыры с самым отвратительным запахом, такие как Vieux Boulogne (или, по названию города, где его производят, Булонь-сюр-Мер), распространяющий запах гниения, вряд ли покажутся неприятными для человека, знающего цену этих сыров. Более того, некоторые люди — конечно же преимущественно из Франции — находят такие запахи аппетитными. Все это в очередной раз свидетельствует о том, что мы — заложники собственных представлений.

Мы привыкли думать: чем вино дороже, тем оно лучше. Так ли это? Исследователи из Калифорнийского института технологии совместно со Стенфордским винным клубом пригласили профессиональных сомелье принять участие в небольшом эксперименте. Перед ними выставили пять бутылок каберне, разных по стоимости. На самом деле это было каберне от трех производителей, разлитое в пять бутылок. Не зная этого, сомелье пробовали одно и то же вино, но под «разной ценой». Несложно догадаться, что если на ценнике указывалась более серьезная сумма, вино получало более высокую оценку.

Подобные эксперименты проводились и ранее, но только на этот раз процедура была осложнена тем, что участников попросили провести дегустацию лежа в трубе томографа (они потягивали вино через трубочку). Когда сомелье думали, что пьют дорогое вино, сканнер фиксировал повышенную активность в той области мозга, которая ответственна за получение приятных ощущений, иными словами, за удовольствие. Стоимость вдохновляла участников, и они начинали испытывать большее удовольствие, чем при дегустации того же самого вина, ошибочно принятого за дешевое.

Когда мы пробуем «Гранд Крю» (если нам посчастливится хоть раз его попробовать), в первую очередь мы «пьем» наши представления об этом вине, а уж только потом элитный напиток. Примерно то же происходит, когда мы смотрим фильм, получивший прекрасные отзывы самых придирчивых критиков или любуемся картиной, которая якобы принадлежит кисти Пикассо. Конечно, если фильм и картина ужасны до безобразия, мы это заметим и, соответственно, отнесемся к ним непредвзято. Но в большинстве случаев наши представления (осмысление, предположения, ожидания и желания) играют гораздо более значительную роль в формировании нашего мнения, чем мы привыкли думать. Более того, мы не всегда являемся хозяевами таких представлений. Они могут формироваться в культурной среде: многие считают Пикассо великим художником, а гурманы в один голос утверждают, что вино тем лучше и вкуснее, чем дороже. Таких убеждений масса, и мы можем относиться к ним по-разному. С уверенностью скажу лишь одно: убеждение в том, что мы запросто можем не согласиться с любым мнением и сформировать свою собственную точку зрения, в некоторых случаях не более чем обыкновенное предубеждение.

Культура боли

Невероятная сила самообмана — далеко не единственное, что удивило Генри Бичера при высадке союзнических войск. Дело в том, что солдаты, получившие серьезные ранения, казалось, испытывали гораздо меньшую боль, чем должны были. Добавить сюда, что с поставкой медикаментов на охваченное огнем побережье было сложно, а потому Бичеру приходилось экономить обезболивающие, чтобы оставить их для тех, кто действительно в них нуждался. Прежде чем вколоть раненому морфин, Бичер всегда спрашивал, нужно ли ему это, — спрашивал, рассчитывая на отказ.

— Боль сильная? — задавал он вопрос и, если ответ был положительным, продолжал: — Если я вколю обезболивающее, станет легче?

Солдаты с переломанными костями, кошмарными ожогами и глубокими ранами от шрапнели на животе часто отвечали:

— Нет, док, не надо, я и так в порядке.

Бичера крайне заинтересовала такая реакция, и он начал вести своеобразный учет ответов. Как оказалось, три четверти солдат продолжали отказываться от обезболивающих даже после того, как заканчивалось действие первой, обязательной инъекции морфина.

В многочисленных статьях, написанных после войны, Бичер подробно описал это явление и попытался объяснить его. В начале своей профессиональной деятельности он работал анестезиологом в Бостонском госпитале и присутствовал на операциях, в ходе которых спасали попавших в автокатастрофу. А теперь подумайте: человек, попавший в аварию, вполне может получить такие же ранения, что и солдат на поле боя. Но, как это ни парадоксально, его боль будет намного сильнее. Это, по мнению Бичера, связано с отношением к полученным травмам. Когда гражданский человек попадает в аварию, все его мысли крутятся вокруг того, насколько сильно изменится его жизнь в ближайшем и отдаленном будущем. Это не самые приятные мысли. Человек думает, что последствия травм, возможно, будут сказываться всю жизнь, что он потеряет работу, что ему придется платить огромные деньги за лекарства и что все это ляжет тяжелым бременем на его семью. А вот мысли солдата идут в противоположном направлении. Прежде всего — ему наконец-то удастся покинуть этот ад. Он знает, что скоро его доставят в госпиталь, где в окружении своих соотечественников он быстро пойдет на поправку под присмотром докторов. Далее он думает о своем возвращении с войны и статусе героя и ветерана. «Его проблемы и заботы позади, — пишет Бичер, — или, по крайней мере, ему так кажется». Автомобильная авария подразумевает катастрофу, влекущую за собой худшую жизнь, тогда как ранение предвосхищает удаленность от хаоса войны.

Нет более острого чувства, чем боль. Чтобы описать то, что испытывает человек, внезапно получивший ранение или ожог, не хватит никакого словарного запаса. Но Бичер, тем не менее, попытался облечь боль в словесную форму. И он пришел к выводу, что порог боли зависит от эмоционального состояния человека или, другими словами, от значения, которое человек придает боли и ее последствиям. Гражданский и военный могут получить абсолютно одинаковые ранения, но их ощущения — физические ощущения — напрямую будут зависеть от восприятия того, как это ранение повлияет на дальнейшую жизнь. И доля вероятности, с которой на самом деле могут появиться изменения, не играет никакой роли. Куда важнее, если хотите, сила воображения раненого человека — сила представления о героическом возвращении домой или сила дурных мыслей о незавидном положении инвалида, которого из последних сил будет тянуть жена.

В течение нескольких лет после окончания Второй мировой войны американские госпитали были переполнены. Бои прекратились, но врачи все еще продолжали сражаться за жизнь ветеранов, которым посчастливилось выбраться из кровопролитных сражений. Война оставила им плохое наследство, но солдаты стоически держались за жизнь. В 1950-х годах к ним присоединились те, кто получил ранения во время войны в Корее. Изо дня в день эти люди превозмогали боль.

В свободное от процедур время многие пациенты Найтсбриджского военного госпиталя в Бронксе и, чуть позже, Маунт-Зионского госпиталя в Сан-Франциско часто встречали одного странного человека. Высокий и бледный, большие, полные жизни глаза… С едва заметным славянским акцентом он спрашивал солдат, не хотят ли они ответить на несколько вопросов по поводу своего самочувствия. Этот мужчина работал в госпитале, но он не был врачом — он представлялся антропологом.

Марк Зборовский родился в 1908 году на Украине. Когда он был еще ребенком, его семья переехала в Польшу, пытаясь избежать возможных неприятностей, связанных с Русской революцией. Но, будучи студентом университета, Зборовский, к великому разочарованию родителей, вступил в коммунистическую партию Польши. В 1928 году он покинул страну (скорее всего, для того, чтобы избежать ареста за свои радикальные взгляды). Юноша осел во Франции, где поступил на факультет антропологии Университета Гренобля. Поначалу, чтобы заработать хоть какие-то деньги, ему приходилось работать официантом.

В 1933 году Зборовский переехал в Париж, где вскоре оказался вовлечен в активную троцкистскую деятельность. Он стал сотрудничать с организацией, во главе которой стоял сын Троцкого, Лев Седов, агитировавший радикально настроенных эмигрантов к свержению сталинского режима. Зборовский быстро сблизился с Седовым и вскоре стал его правой рукой.

В 1941 году, когда вся Европа была охвачена войной, он снова решил сменить место жительства и на этот раз отправился в США. Средства, необходимые для переезда, он получил от американских бизнесменов, по каким-то своим интересам сочувствующих деятельности троцкистов. Один из них и представил Зборовского именитому антропологу того времени — Маргарет Мид. Впечатленная его глубокими познаниями (в особенности относительно иудейской диаспоры в Европе), Мид предложила Зборовскому должность своего личного ассистента — место, которое давало ему превосходные возможности для того, чтобы сделать блестящую карьеру в научном сообществе. С ее же помощью в середине 1960-х годов он устроился в госпиталь Маунт-Зион в Сан-Франциско, где продолжил заниматься темой, изучение которой начал еще в Нью-Йорке: Зборовского интересовало, как культурная среда, из которой выходит человек, влияет на восприятие болевых ощущений. Результаты своих исследований он опубликовал в книге под названием «Человеческая боль» («People at pain»).

В ходе исследований Зборовский разделил пациентов на четыре группы: ирландцы, итальянцы, евреи и «старые» американцы (представители последней группы популярным клише середины ХХ века были отнесены к так называемым «белым англосаксонским протестантам», или WASP). Он хотел выяснить, связано ли как-то происхождение солдат с их умением терпеть боль. Казалось бы, никаких различий быть не должно. Солдаты разных национальностей сражались под знаменами одной армии, за одни идеалы; а если взять штатских людей, разве есть разница между сердечным приступом католика-итальянца или польского еврея? Однако в ходе бесед с пациентами и их лечащими врачами Зборовский неожиданно для себя понял, что люди относятся к своей боли по-разному: «как итальянцы, как евреи, как негроиды или как скандинавы».

По мнению докторов и медсестер, итальянцев и евреев можно было объединить в одну группу, так как и те и другие крайне эмоциональны и обладают очень низким болевым порогом (хотя Зборовский впоследствии доказал, что точно определить границу болевого порога очень сложно). И итальянцы, и евреи склонны выражать свои эмоции с использованием театральных жестов и конечно же обильной ругани и душераздирающих криков, особенно в моменты острой боли (например, когда медсестра снимает бинты с раны). И итальянцам, и евреям просто необходимо поговорить с кем-то о своей боли, рассказать о всех своих ощущениях и о том, как теперь изменится их жизнь; они не прячут слез, когда говорят об этом.

Тем не менее Зборовский обнаружил значительные различия между представителями этих национальностей. Итальянцы сосредоточены на самой боли, в то время как евреев больше интересует вопрос значения болевых ощущений. Если итальянцы в основном оценивают травмы в контексте настоящего времени (то есть как они скажутся на их семейной жизни или работе в данный момент), то евреи размышляют о причинах получения травмы и о том, каких последствий можно ожидать в будущем.

У обеих групп наблюдалось разное отношение к лечению. Итальянцы просили, даже требовали, чтобы доктор немедленно помог им, но как только они получали таблетку или инъекцию анальгетика, все проблемы испарялись. Что же касается евреев, то они относились к лекарственным препаратам с большим подозрением. Они интересовались побочными эффектами, волновались о том, что некоторые препараты могут вызвать серьезную зависимость, пусть и снизят ненадолго болевые симптомы. Доходило до того, что некоторые пациенты-евреи просто прятали таблетки под подушку. В том случае если врач следил за приемом лекарств, евреи с тревогой ожидали проявления побочных эффектов. То есть принципиальная разница заключалась в том, что итальянцы свято верили в профессионализм и опыт врачей, а евреи считали обращение к врачу за анальгетиком — поражением, подразумевающим неспособность справиться с болезнью самостоятельно.

Общая для итальянцев и евреев чрезмерная экспрессивность была выявлена в сравнении с представителями WASP. «Старые» американцы по своей природе решительно не эмоциональны, особенно в том, что касается боли. В отличие от итальянцев и евреев, они пренебрежительно относятся к болевым ощущениям. Самую острую боль они назовут спазмом, судорогой, «тяжестью в мускулах» или просто покалыванием в пояснице. Тему боли в разговорах они обходят, как только могут. Им важно, чтобы окружающие не восприняли их как слабых. Поэтому, если речь все-таки зайдет о боли, они гордо ответят, что «нытье еще никому не помогло, а значит, и жаловаться нечего». Опытный врач, знающий о таких особенностях «белых англосаксонских протестантов», может склонить пациента к откровенной беседе и добиться от него признания, что боль иногда просто невыносима. Но такие пациенты никогда не будут кричать или плакать от боли, предпочитая тихо терпеть. По точному замечанию Зборовского, «если они стараются уединиться, это может быть верным признаком страшной боли».

Еще одно отличие представителей WASP от евреев и итальянцев заключается в том, что они предпочитают лечиться в больнице, а не дома. В медицинском учреждении американцы словно со стороны наблюдают за собственным телом, объективно и подробно описывая все, что чувствуют. Это значительно облегчает работу врача, особенно при определении точного диагноза и назначении лечения. Как вы понимаете, в этом случае чрезмерная эмоциональность является серьезной преградой. Зборовский писал, что «старые» американцы говорят о своем теле, как о машине, которую время от времени нужно подвергать техосмотру, а если что-то не так — чинить. Вероятно, такая вера в докторов формируется за счет глубокого уважения к достижениям науки. Более того, эта позиция весьма оптимистична, поскольку подразумевает, что любую проблему со здоровьем можно решить, обратившись к специалисту.

Ирландцы также предпочитают тихо терпеть боль, но их отношение к ней не обходится без некоторой доли драматизма. Когда Зборовский спрашивал своих ирландских пациентов, что они делают, чтобы справиться с болью, те отвечали примерно следующее:

— А что тут можно сделать? Приходится просто принять как должное.

— Мне пришлось смириться, вот и все.

— Приходится потерпеть, ничего страшного. Я вполне способен на это…

Для ирландца боль — примерно то же, что удар для боксера; этот удар нужно правильно принять, только и всего. Боль — достойный уважения противник. Он может здорово навредить, но сломить боевой дух ему не под силу. Для ирландца победить боль — значит не просто перетерпеть ее, но и выдержать ее морально, не пасть духом. Поэтому ирландцы настолько стойкие и выносливые. При этом «смириться с болью» не значит сдаться — скорее наоборот, это значит принять ее как нечто неизбежное, но преодолимое.

В такой позиции Зборовский прослеживал схожие черты с позицией пациентов-евреев, один из которых так описал свои ощущения:

— Что ж, хорошо, я вам скажу, что такое боль. Известно ли вам, что это такое — страдать от разрыва желчного пузыря? Я восемь месяцев терпел это. Я катался от одной стенки к другой, зажевывая ковер, чтобы не кричать. Восемь месяцев! Вот поэтому то, что сейчас, — не боль, а так, болячка…

Этот пациент тоже говорит о том, что боль можно принять, но в его словах звучит другой смысл, нежели чем в упомянутых выше утверждениях ирландцев. Боль описывается не как достойный противник, а как страшный зверь, в клочья раздирающий человека изнутри. Пациент не игнорирует ее, не пытается молча перебороть — он пытается выгнать ее из себя. Тут и в помине нет благородного противостояния духа и бренной плоти, зато есть отчаянная попытка физически избавиться от боли.

В комментариях к исследованиям Зборовского Дэвид Моррис указывает на культурное происхождение такого стереотипа. Боль в иудейской традиции ассоциируется со злым демоном, вселившимся в человека, а вовсе не с искуплением грехов через плоть.

Современные ученые редко цитируют Зборовского. Отчасти это связано с тем, что любая попытка связать модель поведения с этническим происхождением может быть расценена как проявление расизма. Это, конечно, вполне резонный довод, но он ни в коем случае не должен закрывать правду о том, что наше тело — заложник не только социального, но и этнического происхождения человека. Психологию боли нужно изучать не только во время лабораторных исследований, но и при рассмотрении различных культурных особенностей народов мира.

* * *

Через несколько дней после того, как был опубликован доклад Королевской комиссии о месмеризме, Бенджамин Франклин (известный своими скептическими взглядами на религию) написал письмо своему двадцатичетырехлетнему внуку Темплу:

«Сейчас о нем [докладе] говорят многие. Он, несомненно, прекрасно написан. Многих заинтересовала описанная в нем сила воображения, и особенно, как оно может повлиять на конвульсивные движения у человека. Эта тема актуальна хотя бы потому, что некоторые религиозные деятели боятся разоблачения так называемых чудес, описанных в Новом Завете и неоднократно происходивших на протяжении всей истории человечества. В то же время многие считают, что доклад раз и навсегда положит конец месмеризму. Но чтобы считать так, нужно быть невероятно доверчивым, ведь самообман, порою доходящий до абсурда, поддерживал людей всегда».

В соответствии с китайской философией У-син, на отношения человека и природы влияют пять стихий, или первородных элементов: Дерево, Железо, Огонь, Вода и Земля. Каждый человек рождается под знаком одного из этих элементов и испытывает его влияние на протяжении всей жизни.

В 1993 году американские исследователи проанализировали причину смерти китайцев, проживавших в Штатах. Всего было рассмотрено двадцать девять тысяч случаев. Одновременно изучалась печальная статистика в отношении некитайцев (около полумиллиона человек). Оказалось, что болезни уроженцев Поднебесной, ведущие к преждевременной смерти, мистически связаны с символами У-син. Например, рожденные под знаком Земли имели предрасположенность к злокачественным опухолям; причиной их смерти в подавляющем большинстве случаев был рак. Более того, в среднем, они покидали этот мир на четыре года раньше, чем другие китайцы с аналогичным заболеванием, но рожденные под другим знаком.

По китайской медицине символом легких является железо. Удивительно, но китайцы, родившиеся под знаком Железа, чаще всего умирали от болезней легких, и, что не менее важно, на пять лет раньше тех, кому сопутствовал другой знак. Огонь ассоциируется с сердцем, потому многие преждевременно оставили этот мир из-за проблем с сердцем. И так далее. В группе не китайцев таких особенностей не наблюдалось.

Напрашивается вывод: интенсивность влияния стихии напрямую связана с «преданным отношениям к древним китайским культурным традициям». Иными словами, чем сильнее человек верит в силу первородных элементов, тем сильнее эта вера воздействует на его физическое состояние. Китайцы просто сдавались смерти, предсказанной мистической концепцией.

Люди выстраивают свою жизнь, включая ее заключительный аккорд, отталкиваясь от своих внутренних убеждений. Бесчисленное количество исследований подтверждает тот факт, что почти все религиозные представления устойчиво ассоциируются с продолжительностью жизни. Но даже если вы слышали о невероятной силе убеждения (и самоубеждения), сложно поверить в то, что оно способно повлиять на наше тело точно так же, как на дух. Однако — влияет, и это научно доказано. Убеждение может улучшить самочувствие, выработать достаточное количество протеинов и даже притупить чувствительность нервных окончаний до такой степени, что вы перестанете чувствовать боль.

Ложь — неотъемлемая часть нашей жизни. Благодаря лжи у нас развилось воображение, язык и культура. Она влияет на наши ощущения, а по большому счету, и на все наши стремления и достижения. Можно сказать, что ложь подобна энергии месмеровского животного магнетизма — она окружает и поддерживает нас.

* * *

Ученый-антрополог Дэниэл Моерман пришел к выводу, что эффективность лекарства зависит не только от состава, но и от цвета таблетки. Это легко доказать. Если вы предложите пациентам с симптомами депрессии один и тот же препарат, но в таблетках разного цвета, скорее всего, предпочтение будет отдано желтому цвету. Выпив именно желтую таблетку, пациенты почувствуют себя значительно лучше. Что касается снотворного, то наиболее эффективными многим кажутся синие таблетки. Неважно, китаец вы, американец или русский — везде, где проводили тестирование снотворных средств, пациенты предпочитали синие таблетки. Исключением стала только Италия: там к синим таблеткам положительно отнеслись только женщины, а мужчины отдали предпочтение снотворному другого цвета. Объяснение этого феномена более чем простое: синий цвет — это цвет итальянских спортивных команд, в том числе цвет формы сборной команды по футболу. То есть итальянцы, интересующиеся спортом, вместо расслабления, вызываемого приемом снотворного, будут чувствовать невероятное возбуждение.

Также в ходе исследований было установлено, что зеленый — лучший цвет для успокоительных препаратов, а белые таблетки идеально подходят людям, страдающим от язвы желудка. Более того, человек, четыре раза в день принимающий белую таблетку (в нашем случае — обыкновенную «пустышку»), будет чувствовать себя гораздо лучше по сравнению с тем, кто примет всего две такие таблетки.

Значительное влияние на состояние пациента может оказать и размер таблетки. Большие таблетки действуют лучше и быстрее средних, но, как ни странно, самыми эффективными считаются маленькие таблеточки.

Гипнотизирующее действие на многих (да почти на всех!) оказывает цена лекарства. Здесь все очень просто: эффект точно такой же, как и с вином. Чем препарат дороже, тем он лучше и качественнее — все мы так считаем. И уж тем более мы верим в эффективность операций, во время которых врачи пользуются сложной, дорогостоящей техникой.

Все перечисленные выше факторы создают определенный престиж того или иного лекарственного препарата. Этот престиж запускает механизм плацебо, и человек идет на поправку даже в том случае, если на самом деле лекарство не очень сильное с точки зрения фармацевтики. Кстати, в период между 1980 и 1990 годами известные фармацевтические компании сделали целое состояние на популярных в то время антидепрессантах. Именно тогда таблетка, способная поднять настроение, из разряда мифов перешла в реальность. Прибыли еще больше возросли после того, как препараты были успешно прорекламированы и получили широкое признание. Бренды стали узнаваемы, что еще больше усилило эффект плацебо. Антидепрессанты и сегодня пользуются спросом. Успех таких таблеток изменил значимость их употребления («Они мне обязательно помогут» — вот главный посыл), а вместе с ней улучшил и эффективность самих таблеток.

 

Глава 10

Убийца у ваших дверей

Существует ли «белая ложь» на самом деле?

В своем документальном романе «Убежище» Корри Тен Бум описывает захватывающую историю семьи часовщиков, живущей в небольшом нидерландском городке, оккупированном нацистами. Все члены семьи — верующие люди, активисты местной религиозной общины. Их дом всегда славился гостеприимством. Здесь каждому были рады; любой нуждающийся мог прийти и попросить о помощи, зная, что ему не откажут.

Когда в 1942 году немецкие войска оккупировали город, Корри жила со своей сестрой Бетси, восьмидесятичетырехлетним отцом Каспером и некоторыми другими родственниками. Однажды к ним в дверь постучалась женщина с небольшим чемоданчиком в руках. Ей открыл Каспер, и гостья с порога сказала, что ее отца арестовали, а брат пустился в бега. Немцы, захватив город, начали отлавливать евреев и отправлять их в концентрационные лагеря. Женщина была в опасности: совсем недавно к ней домой приходили с обыском, и ей ничего не оставалось, как искать убежища. Она слышала, что семейство Бумов с сочувствием относится к евреям, и потому пришла именно к ним. Отец Корри немедленно пригласил ее пройти. Уже целую неделю в потайной комнатке дома, скрытой за фальшивой стеной в комнате Корри, пряталось несколько евреев. Горожане знали, что к Бумам можно обратиться.

Однажды вечером, спустя два года после описанного случая, в дверь к Бумам снова постучали. Вернее сказать, в дверь заколотили со всей силы. Частые бесцеремонные удары гулко отдавались в сознании всех обитателей дома. С самого начала войны этого дня ждали с ужасом. СС стало известно, что Бумы укрывают представителей «нечистой расы» и членов Сопротивления.

В сущности, вся история человечества построена на такого рода дилеммах: человеку предстоит сделать нелегкий для него выбор. Проблема выбора — излюбленная тема писателей и философов. Контексты меняются, но вопрос остается: как поступить?

Как поступить, когда твоей семье грозит опасность, когда убийца стоит у дверей? Солгать, ради того чтобы спасти жизнь другого человека, или сказать правду, чтобы спасти свою семью? Можно ли морально оправдать ложь и можно ли морально оправдать правду? Так ли аморальна ложь или же она жизненно необходима в некоторых случаях?

Корри солгала: она сказала, что в их доме нет посторонних. Солдаты СС все равно обыскали дом, но не нашли тех, кого искали. Двое мужчин и две женщины (евреи) и еще два члена Сопротивления не были обнаружены. Во время обыска они тихо сидели в той самой потайной комнатке за фальшивой стеной (в этом убежище за время войны было спасено около восьмисот евреев).

В тот же день Бумов арестовали. Некоторое время их держали в тюрьме, а потом направили в концентрационный лагерь. Бетси и Каспер умерли в лагере, так и не дождавшись освобождения.

В своем романе Корри Тен Бум поднимает еще один вопрос, связанный с ложью. Нолли, младшая сестра Корри, была очень набожной девушкой. Ее редко можно было видеть без маленького томика Библии в руках; также она славилась своей кристальной честностью. Нолли неотступно верила, что Библия однозначно осуждает ложь, не делая никаких исключений. За день до описанных событий она была в гостях у своей подружки. Внезапно в дом ворвались эсэсовцы. Девушки сидели в гостиной. Золотистые волосы Анны-Лизы и безупречно подделанные документы оставляли надежду, что немецкие власти не догадываются о ее настоящем происхождении. Но… Брезгливо указав на Анну-Лизу, немецкий солдат спросил: «Вот эта. Она еврейка?» И Нолли, неспособная нарушить свои принципы, с тяжелым сердцем сказала правду. Обе немедленно были арестованы. Анну-Лизу вскоре направили в Амстердам, где евреев содержали под стражей в специально отведенных местах до отправки в концентрационные лагеря.

Однако Библия не так категорична в отношении лжи, как это казалось Нолли и как кажется многим людям по сей день. Мы привыкли считать, что библейские заповеди налагают запрет на ложь. Но это не совсем так. Рассмотрим девятую заповедь, в которой говорится о лжи (в католической и лютеранской традиции это восьмая заповедь); она гласит: «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего» (Исх. 20:16). Это, безусловно, запрет на ложь, но в нем не содержится прямых указаний на то, что под него подпадают абсолютно все формы лжи и обмана (насколько широко можно рассматривать эту заповедь — исключительно вопрос интерпретации). В Новом Завете вопрос лжи тоже остается не до конца определенным. Иисус не ставит перед своими учениками вопрос о том, можно ли найти оправдание лжи; не исключено, что этот вопрос не имел для них особого значения.

Неопределенность Библии в этом вопросе породила множество споров между ранними христианскими деятелями. Некоторые из них указывали на то, что, несмотря на заповедь, в Писании периодически встречаются сцены, в которых ложь играет ключевое значение. Например, Бог наводит Авраама на мысль о том, что ему нужно убить сына своего Исаака, чтобы доказать свою веру; Иаков, находясь в сговоре с Ребеккой, обманывает отца, выдавая себя за Исаию. В книге Исхода египетские повивальные бабки обманывают фараона, и их обман вполне оправдан: они пытаются скрыть новорожденных детей иудейских. В Новом Завете воскресший Иисус является своим ученикам на дороге в Еммаус, но предстает перед ними в чужом обличии. Некоторые христианские философы утверждают, что этих сюжетов вполне достаточно, чтобы утверждать: Библия не так категорична в отношении лжи и обмана.

Все изменилось в V веке, когда в дебаты о лжи вступил Аврелий Августин. В своих размышлениях он тщательно проработал тему лжи, рассмотрев ее с разных сторон. Его труды оказали глубокое влияние на дальнейшие поколения, они актуальны и по сей день.

Не будет преувеличением сказать, что именно Августин разработал современную концепцию отношения ко лжи и обману.

В основу своих размышлений он положил два фундаментальных понятия. Во-первых, он сумел дать наиболее точное на то время определение обмана: «Ложное утверждение, сказанное с намерением ввести в заблуждение». Это, конечно, не самое лучше определение, но именно его до сих пор используют в различных спорах о природе лжи. Во-вторых, он отталкивался от того, что ложь всегда аморальна, и из этого правила нет исключений.

Блаженный Августин утверждал: Господь дал людям язык, чтобы они могли сделать свои мысли доступными для окружающих. Использовать его ради обмана — значит противоречить воле Божьей, соответственно ложь — это грех. Более того, он определил ложь как угрозу для церковной власти. Если христиане всего мира допускают использование «белой лжи» (или так называемой лжи во благо), то это создает прямую угрозу для всего христианства, так как «если кто-то посчитает что-либо сложным для понимания и объяснения, он склонится к пагубным измышлениям и представит их как собственный опыт или наблюдения». Таким образом, Августин пришел к выводу, что любая ложь должна считаться грехом, даже если к ней прибегают ради спасения другого человека. Но это не значит, что Августин призывает говорить правду, способную навредить другому человеку. В случае, подобном «убийце у ваших дверей», он советовал говорить примерно следующее: «Я знаю, где человек, которого вы ищите, но не могу сказать вам этого». О последствиях при этом не стоит волноваться, ибо Господь на вашей стороне.

Тем не менее Августин признавал, что ложь неоднородна. Поэтому он разработал иерархию лжи, в основание которой положил возможность ее частичного оправдания. Вот список, который он составил, начиная от незначительного и заканчивая непростительным обманом.

1. Ложь, способствующая распространению праведной религии.

2. Ложь, неприятная для одного, но безвредная для других.

3. Ложь, неприятная для одного, но способная помочь другому.

4. Ложь, сказанная ради удовольствия от введения в заблуждение, но безвредная.

5. Ложь, сказанная ради удовольствия другого.

6. Ложь, безвредная для всех, но выгодная только для одного.

7. Ложь, безвредная для всех, но выгодная только для одного и подразумевающая неоднократное повторение такого обмана.

8. Ложь, безвредная для всех, но способная защитить одного от физической боли.

Еще один труд, немаловажный для понимания лжи с религиозной точки зрения, принадлежит перу итальянского теолога и философа Фомы Аквинского.

Ученый разделял взгляды Августина о греховности лжи, которая всегда связана с пагубным введением другого человека в заблуждение. Тем не менее он расширил представления об оправданности обмана, отмечая, что ложь, сказанная в шутку, не может считаться серьезным грехом. Более того, ложь во благо он также не считал непростительной. Только злую ложь — «сказанную, дабы навредить» — он называл неприемлемой и недостойной прощения.

* * *

Первые полторы тысячи лет развития христианского вероучения размышления о моральном оправдании лжи были прерогативой дебатов в философской среде. Но все изменилось с приходом Мартина Лютера и появлением его знаменитых Виттенбергских тезисов. Именно тогда эта тема стала тревожить умы обычных людей, поскольку для многих ложь стала залогом выживания.

Если в истории и был период тотальной лжи, то он приходится на рубеж XVI–XVII веков. В то время отношение к религиозному многообразию и, что не менее важно, отношение к представлениям о природе окружающего мира дало толчок к распространению гонений и жесткого контроля за идеями и мыслями миллионов, осуществляемых инквизиционными судами. Представители различных религиозных течений — католицизма, протестантизма, иудаизма и многих других — были поставлены перед нелегким выбором: остаться до конца верными своим убеждениям или быть сожженными на костре инквизиции. Поэтому многим пришлось поверить в то, что противило их внутренним принципам. Лидеры государств старались максимально расширить область своего контроля за подданными («убийца у дверей» обрел обличие чиновника, пришедшего «просто поговорить»). Это подготовило почву для развития и усложнения судебной системы, которая становилась все более и более политизированной и амбициозной. Появились привычные сегодня карьеристы, которых мало заботили внутренние убеждения, так как главной ценностью для них стало достижение власти. Обычные люди привыкли видеть в политиках (а точнее, придворных — это слово больше подходит для того времени) безнадежных лжецов, способных на все ради собственной выгоды и наживы.

По меткому замечанию литературного критика Лионеля Триллинга, вся Англия того времени была охвачена «культурной паранойей». Писателей и мыслителей тема лжи одновременно и притягивала и отталкивала. Френсис Бэкон, анализируя работы Макиавелли, писал, что следует «быть открытым для славы и мнения, но скрывать свои привычки, утаивать истинную причину своих действий за иной, понятной и приемлемой для всех причиной, и, если ничего другого не остается, пользоваться силой притворства».

Распространение притворства и лжи повлияло также и на классическую литературу, в том числе на произведения Шекспира. Его пьесы переполнены образами отменных лжецов, тщательно продуманными интригами и насильно внушаемыми заблуждениями. Это присуще также пьесам Марло, Чапмена и Вебстера. Все эти драматурги в основу своих произведений положили тему различия между кажущимся и реально существующим, между истиной и тем, что (и как) говорит персонаж.

Тема лжи глубоко интересовала не только священнослужителей, но и обычных людей. Перед многими стояла непростая дилемма: быть до конца верным своим убеждениям или с опаской ждать расправы за инакомыслие. Даже если речь шла о каких-то внешних проявлениях принятия позиции правителей и инквизиции, это заставляло людей испытывать серьезные душевные мучения, ведь многие верили, что любая ложь осуждается Богом. В 1550 году Ричард Вивер из Бристоля привязал себя к колесу водяной мельницы, лишь бы не запятнать себя согласием с противной ему точкой зрения. Это только частный пример, и, конечно, далеко не каждый способен на такой сильный поступок. Поэтому людям приходилось хитрить, врать, вводить в заблуждение — словом, делать все, лишь бы избежать общения с инквизицией. Некоторые, например, признавали «праведную религию», но предпочитали не являться на общие собрания, придумывая всевозможные отговорки.

В королевских судах и религиозных университетах по всей Европе служили и учились люди, воздвигавшие вокруг себя непроницаемые стены обмана; истина, по выражению историка Переза Загорина, была подобна «затонувшему континенту», над которым царила политическая, религиозная и интеллектуальная жизнь. Но соврать ради спасения или выгоды — одно, а ради сохранения веры в Бога — другое. Поэтому в то время популярной стала казуистика — метод морального оправдания, искусство применять к отдельным случаям некоторые общие принципы, которые далеко не всегда к ним подходят. Проще говоря, чтобы соврать, но не чувствовать себя совершившим грех, нужно лишь придумать для лжи оправдание, которое будет сочетаться с общепринятыми моральными принципами.

Казуисты усиленно искали лазейки в теории Августина. Еще в XIII веке Раймонд из Пеннафорте размышлял о том, что следует говорить «убийце, постучавшему в вашу дверь». Он допускал, что человек имеет полное право обмануть «убийцу», пришедшего для расправы над тем, кого прячут, сказав ему Non est hic , что значит или «Его здесь нет», или «Он обедает не здесь». Эта техника очень проста — достаточно просто использовать слова и фразы с неоднозначным значением. Так вы сможете говорить правду и вместе с тем введете другого человека в заблуждение. Этот прием получил название вербальной эквивокации [54]Эквивокация — логическая ошибка, заключающаяся в использовании одного и того же слова, но в разных значениях в рамках одного рассуждения. В переводе на русский equivocation означает «двусмысленность» и «увиливание от прямого вопроса».  — Примеч. пер.
. Казуист Альфонсо ди Лигуори предложил отвечать «Я бы сказал нет» на сложный вопрос, ответ на который может предполагать «да». Ответить так — не значит сказать «нет» в прямом смысле слова.

Когда опасность для иноверцев стала ощутимее, казуисты предложили расширить границы эквивокации. Они решили, что любая ложь может стать правдой, если к ней «мысленно прибавить подтверждение своим словам». То есть если вы обманываете кого-то, нужно лишь прибавить к этому: «Пусть для тебя будет так», — и ваша ложь станет правдой.

Наиболее влиятельный защитник «доктрины мысленного оправдания» — испанский теолог Наваррус, писавший, что правда «выражается частично в речи, а частично — в мыслях». По его мнению, важнейшей составляющей христианской морали является откровенность с Господом. Для того чтобы достичь ее, нужно сокрыть часть правды от ушей собеседника, но оставить ее для Всевышнего, особенно в том случае, если недомолвка служит для благих целей. В частности, человек, пользующийся мысленным оправданием, может сказать «Я не знаю» другому человеку, но при этом тихонько добавить: «Так я тебе скажу», — и тогда ложь будет оправдана. Последователи этой доктрины заявляют, что сам Иисус прибегал к подобной технике, говоря Своим ученикам, будто он не знает день Суда, хотя Его всеведение свидетельствует об обратном.

В Англии в 1606 году плененного католического епископа Джона Варда спросили, священнослужитель ли он и бывал ли когда-нибудь за морем (имея в виду, где он изучал католицизм: во Франции или Италии). Вард ответил отрицательно на оба вопроса, хотя на самом деле все было наоборот. Позже, когда ему представили доказательства, противоречившие сказанному, он ответил, что не покривил душой, мысленно добавив к вопросам «служитель Аполлона» и, соответственно, «за Индийским океаном».

Когда Вард находился в заключении, доктрина мысленного оправдания уже была печально известна в Англии, а особенно после судов над Робертом Саутвеллом и Генри Гарнеттом.

* * *

В 1586 году двадцатипятилетний Роберт Саутвелл и его старинный друг, священник Генри Гарнетт, отправились в путь из Франции к берегам Туманного Альбиона. Эту поездку нельзя было назвать увеселительной: в Англии их ждало тайное задание, которое могло привести к гибели обоих.

Саутвелл не был на родине больше десяти лет. Младший сын и восьмой ребенок в семье, он вырос в Норфолке, в доме католика-джентри. Когда юноше было пятнадцать лет, отец отправил его учиться во Францию. Роберт поступил в Католический университет в Дуэ, где вскоре попал под покровительство влиятельного человека. Окончив обучение, он переехал в Париж, чтобы продолжить образование. За Парижем последовал бельгийский Турне, где юноша по прошествии двухлетней новициаты вступил в монашеский орден иезуитов. Благодаря своим подходам к казуистике и доктрине мысленного оправдания он стал широко известен. Одаренный студент, Роберт был еще и талантливым поэтом (Бен Джонсон не раз с досадой говорил, что готов уничтожить все свои работы, лишь бы написать стихотворение, подобное «Пылающей Библии» Саутвелла). В 1584 году в Риме Роберт Саутвелл был рукоположен в сан священника, а еще через два года направлен с заданием на родину.

Как католическим миссионерам, Саутвеллу и Гарнетту на территории протестантской Англии угрожала смертельная опасность: нескольких их предшественников уже постигла печальная участь. Дело осложнялось тем, что королева Елизавета, обеспокоенная угрозами со стороны Испании и Рима, в лице каждого католика видела потенциального изменника. Поэтому она подписала указ, гласивший, что каждый англичанин, направленный за границу для изучения католицизма и вернувшийся на родину, получив сан священника, не может находиться на территории королевства более сорока дней, в противном случае этот человек будет пойман и казнен; такая же участь грозила и его спутнику. Этот указ подтолкнул миссионеров на скрытничество: в Англию они въехали под видом простых людей, не имеющих отношения к католицизму и богослужению; и Саутвелл, и Гарнетт назвались чужими именами и указали вымышленные профессии.

Миссионеры жили в домах тех, кто поддерживал католицизм и был достаточно храбр, чтобы прятать у себя «преступников». Зная о висящей над ними смертельной опасности, они готовы были скрыться в любой момент и жить в дикой местности; готовили они себя и к тому, чтобы в случае ареста грамотно отвечать на поставленные вопросы.

Саутвеллу удавалось скрывать свое истинное лицо более шести лет. Тем не менее он все-таки был задержан, после того как его предала девушка по имени Энни Беллами, дочь хозяина дома, в котором миссионеры периодически прятались от английских властей. В тюрьме его неоднократно пытали, пытаясь выведать информацию о задании и сообщниках. Но Саутвелл не сказал ничего, кроме того, что был священником-иезуитом. Он отказывался называть даже масть лошади, на которой скакал в тот день, когда был задержан.

Примечательно, что Энни не раз разговаривала с Робертом, и он сказал ей, что Господь прощает ложь во благо, а потому, если представители власти спросят, священник ли он, она спокойно может сказать «нет», если про себя при этом прибавит: «Не желаю говорить тебе всей правды».

Во время судебного разбирательства сэр Эдвард Кок, представлявший сторону обвинения, уцепился за этот факт и стал обвинять Саутвелла в пагубном стремлении подорвать моральные устои девушки и приобщить ее к безнравственной иезуитской доктрине. Саутвелл, опытный оратор, не отрицал того, что рассказывал девушке о мысленном оправдании. Но, по его словам, в этом не было и нет ничего преступного, так как его убеждения не являются противными воле Господа. В подтверждение своих слов он попросил Кока представить, что и в его двери постучался «убийца». Точнее, он спросил, что бы сделал почтенный прокурор, если бы французский король, решив захватить Англию, заставил королеву пуститься в бега. Как бы он поступил, если бы был единственным человеком, точно знающим, где находится королева? Честно сказал бы врагу все, что знает, и тем самым нарушил клятву или все-таки воспользовался техникой мысленного оправдания, дабы остаться чистым перед Богом и своей правительницей? Доподлинно не известно, что на это ответил Кок. Из исторических документов следует только то, что председатель суда счел эту полемику бессмысленной, сказав при этом: «Если допустить распространение доктрины, это разрушит всякое правосудие. Мы не боги, а люди, и потому нам дано судить только по внешним поступкам человека, ибо мысли его сокрыты».

Присяжные признали Саутвелла виновным в измене, и 20 февраля 1595 года он был приговорен к повешению. Поднимаясь на виселицу, он возносил хвалу Господу и молился за здоровье королевы и благополучие своей родины. Когда ему на шею была надета петля, Саутвелл выпрямился и широко развел руки в стороны, словно приветствуя всех собравшихся и в то же время напоминая им, что он такой же христианин, как и они. Мгновениями позже его бездыханное тело было снято с виселицы, выпотрошено и четвертовано. Как и всегда, все это делалось на глазах у публики. Но на этот раз никто не крикнул: «Изменник!»

Генри Гарнетту какое-то время еще удавалось скрываться, но вскоре и его постигла печальная участь. Он был арестован по подозрению в причастности к так называемому Пороховому заговору 1605 года (в те времена он был более известен как Powder Treason, что значит «пороховая измена»). Фактически, Гарнетт не был связан с заговорщиками, намеревавшимися убить короля Якова I и членов парламента, но, по мнению властей, он знал о заговоре, и это стало превосходной причиной расправиться с ним. В ходе расследования были найдены работы Гарнетта, в числе которых находился его трактат, написанный в 1598 году, в котором он отстаивал право на существование эквивокации и мысленного оправдания. Трактат был посвящен Саутвеллу и, в сущности, был последовательным толкованием праведности всех действий казненного иезуита.

Сэр Эдвард Кок, снова назначенный в качестве обвинителя, был рад такой находке, и, естественно, она стала ключевым доказательством вины Гарнетта. Прокурор, тщательно изучивший трактат, назвал Гарнетта «доктором лицемерия и разрушения всего святого». На суде он утверждал, что сам Господь связал сердце и язык узами священного брака, в котором эквовокации отводится незавидное положение «постыдного ублюдка — дитя прелюбодеяния». Гарнетт также был признан виновным в измене родине. Стоя у виселицы во дворе собора Святого Павла он услышал, как некий высокопоставленный чиновник предложил ему на пороге смерти высказать всю правду, не прибегая «к своей эквивокации». На это он ответил: «Для эквивокации времени уже не осталось»…

* * *

До суда над Саутвеллом и Гарнеттом никто в Англии толком не знал, что такое доктрина мысленного оправдания. Действительно, какое дело было обычным людям до того, о чем шли разговоры исключительно в закрытых кругах церковных иерархов? Но суды над иезуитами получили широкую огласку, и вскоре люди стали относиться к эквивокации и мысленному оправданию с отвращением. Они расценивали и то и другое как открытую ложь, лицемерную и очевидную.

Политические и религиозные деятели немедленно объявили доктрину примером противной Англии и ее жителям иезуитской аморальности. Джон Донн по этому поводу заметил, что иезуитам в стремлении развить «новое искусство эквивокации» удалось превзойти самого Макиавелли.

На протяжении всего XVII века дебаты на эту тему причиняли значительный ущерб репутации католической церкви. В 1679 году папа Иннокентий XI, чтобы хоть как-то исправить ситуацию, стал публично порицать доктрину. На какое-то время это подействовало, но вопрос о том, что делать при столкновении с выбором между ложью и губительной правдой, так и остался открытым.

Как вы понимаете, этот вопрос не из легких, а потому эквивокация и мысленное оправдание продолжали пользоваться популярностью среди некоторых представителей католической церкви. Фактически, эта доктрина до сих пор жива в сознании людей.

* * *

В 2009 году в Ирландии был опубликован доклад, на основании которого 46 священникам инкриминировалась педофилия. Члены комиссии, занимавшиеся расследованием этого дела, подробно описали свое ошеломительное открытие: как сами священники, так и местные церковные иерархи во время дачи показаний активно использовали технику эквивокации. «Эта спорная концепция, разработанная в конце Средневековья и предполагающая преднамеренное введение человека в заблуждение путем создания ложного впечатления о себе, подразумевает отсутствие вины за ложь при ее применении». Чтобы сделать это несовершенное и неточное определение более понятным, авторы доклада приводят следующий пример:

«Джон идет к приходскому священнику, чтобы пожаловаться на поведение одного из викариев. Из окна своего кабинета священник замечает Джона, но не имеет ни малейшего желания видеться с ним, потому что Джон всегда создает множество проблем своими жалобами и подозрениями. Поэтому, когда Джон начинает стучаться в дверь, на встречу с нежеланным гостем он отправляет своего помощника-викария. Джон спрашивает, на месте ли святой отец. Викарий говорит, что его сейчас нет. Фактически, это обман, но с точки зрения Церкви это не может считаться ложью, так как викарий, отвечая на вопрос, мысленно прибавил к своему ответу „По крайней мере, для тебя“».

Его высокопреосвященство кардинал Десмонд Коннелл, также попавший под подозрение, по-своему объяснил членам комиссии концепцию спорной доктрины:

«Что ж, основным принципом концепции мысленного оправдания и эквивокации является полный запрет на ложь. В то же время вы можете оказаться в такой ситуации, когда вам придется ответить на вопрос, от которого зависит многое. Тогда вы вполне можете дать неоднозначный ответ, сказать что-то двусмысленное, при этом точно зная, что ваш собеседник не поймет истинного смысла сказанного. Хотя, конечно, у него будет шанс понять, о чем вы, ведь, как бы там ни было, вы говорите правду. Это хороший способ справиться со сложной ситуацией, которая может возникнуть в социальных взаимоотношениях между людьми. Всегда есть такие вопросы, на которые вы просто не можете дать ответ по каким-то личным причинам. Ни для кого не секрет, что такая ситуация не редкость. То есть эквивокация и мысленное оправдание — способ ответить на сложный и неприятный вопрос и не солгать».

В ходе расследования было установлено, что священники неоднократно прибегали к испытанным методам мысленного оправдания. Мари Коллинс, над которой надругался один из священников, была в шоке, когда из статей, напечатанных во многих газетах в 1997 году, она узнала, что дублинская епархия якобы активно сотрудничала со следствием по делу об изнасилованиях. Девушка точно знала, что это сотрудничество, во-первых, точно нельзя назвать активным и плодотворным, а во-вторых, что оно было лживым. Когда официальный представитель епархии отвечал на ее возмущенные вопросы, связанные с информацией, опубликованной в прессе, он, почти не задумываясь, назвал все сказанное в статьях правдой, разве что сотрудничество «никогда не было полноценным».

Далее, когда скандал разгорелся еще больше, в неприятной ситуации оказался сам кардинал Коннелл. Он был вынужден придать особое значение тому факту, что у него и в мыслях не было вводить прессу в заблуждение относительно вопроса об использовании средств, полученных от прихожан для выплаты взяток пострадавшим от сексуальных домогательств со стороны священников (взятки, как было установлено, давались с целью «купить молчание»). В докладе этому недоразумению уделено особое внимание. Вот как кардинал пытался объяснить свои заявления для прессы:

«…Он утверждал, что средства прихожан никогда не ИСПОЛЬЗУЮТСЯ [выделено авторами доклада] для таких целей; но никогда не говорил, что они могли ИСПОЛЬЗОВАТЬСЯ подобным образом. Употребляя настоящее время, его высокопреосвященство не исключал возможность использования указанных средств в прошлом. Кардинал Коннелл считает, что между этими двумя фразами существует существенная разница».

Можно представить реакцию Аврелия Августина на такие действия со стороны представителей Церкви. Наверное, он бы сокрушенно покачал головой и сказал примерно следующее: если кто-то один считает такое поведение допустимым, то другие, его последователи, начнут действовать точно так же, решая, где говорить правду, а где нагло и лицемерно врать.

* * *

Если книгу правил о недопущении лжи написал теолог Августин, то Кант фактически перевел ее положения на язык светской эпохи.

Во времена Канта идея об универсальной человеческой морали заняла серьезное место в сознании людей. Права человека стали ключевой точкой всех дискуссий о добре и зле. С тех пор как Рене Декарт установил принцип Cogito ergo sum («Я мыслю, а значит, существую»), европейцы уже почти не сомневались в том, что достичь всего желаемого можно и без помощи традиционной религии, указывающей на верный путь. В связи с этим Канта в каком-то смысле можно назвать Робинзоном Крузо среди философов того времени. Он по крупице собирал свою теорию (свой дом), заимствуя материалы из окружающей его среды; он с трудом прорубал себе путь через традиционные этические и моральные устои. Результатом его труда стало то, что по прошествии нескольких веков, полных казуистики, он сумел повернуть сознание людей в сторону идей, некогда изложенных Августином: ложь — зло, всегда и везде, и из этого правила не может быть исключений.

В основе аргументов Канта лежат честь и достоинство. Даже человеку, который намерен убить вашего друга, вы должны сказать правду, ибо каждый, включая убийцу, имеет право на истину. (Кстати, размышляя над этой темой, Кант не считал нужным подумать, что будет, если друг выживет; в этом плане философа мало волновал вопрос, захочет ли этот человек продолжить общение, — правда была для него значительно важнее.) По Канту, умаляя право человека на истину, мы умаляем его достоинство — неотъемлемое качество любой, даже самой безнравственной личности. Более того, лжец позорит и свое достоинство:

«Величайшее нарушение уважения к человеческому достоинству со стороны самого человека относится к самому существу его морали, в которой между правдой и ложью существуют непримиримые противоречия. Бесчестие, сопутствующее лжи, преследует лжеца как тень. При внешнем выражении лжи человек лишает себя чести в глазах окружающих; при внутренней лжи, самообмане, он делает и того хуже, ибо лишается чести и достоинства в своих собственных глазах. С помощью лжи человек может только разрушить то, что дает ему право называться человеком».

Идеи Канта о лжи частично отражающие его представления, изложены в «Основах метафизики нравственности». Эта книга была опубликована в 1785 году, когда Канту уже перевалило за шестьдесят. Его современники, с благоговением относившиеся к философу, приняли ее с восторгом. Вообще, в то время Кант почитался одним из наиболее значительных философов во всей Европе. Тем не менее точку зрения Канта были готовы принять не все. В 1796 году молодой писатель из Парижа отважился публично подвергнуть ее сомнению.

Бенжамен Констан был выходцем из богемной среды швейцарского дворянства. Он вырос в семье, члены которой считались прямыми потомками гугенотов. В XVI веке предкам Констана пришлось бежать из Франции, дабы избежать притеснений. Он был тем, кого сегодня мы бы назвали гражданином мира: образование будущий писатель и философ получал в Германии, Франции и Шотландии. Более того, его личность невероятно интересна в историко-политическом аспекте, ведь Констан был одним из первых мыслителей, осознанно пришедших к либеральным взглядам. В своих работах и публичных выступлениях он страстно отстаивал необходимость создания правового государства, в котором будут признаваться и соблюдаться основные права и свободы человека. Кроме того, Констан был активным сторонником отмены рабства.

Бенджамен Констан был красив и статен, ученость нисколько не мешала ему иметь славу лихого и азартного картежника и просто неудержимого бабника. Ему не раз приходилось драться на дуэлях с почтенными рогоносцами, женам которых он смог вскружить голову. Между прочим, иногда ему приходилось отстаивать свою честь по многу раз за неделю, так как у философа была привычка заводить сразу несколько интрижек в одно время. Как бы там ни было, главной любовью его жизни стала мадам де Сталь, известная писательница, светская львица и гранд дама всего европейского общества. На протяжении десяти лет между ними был бурный роман, которым интересовался весь высший свет.

После встречи в Швейцарии, которая произошла в 1795 году, мадам де Сталь забрала своего любовника (кстати, Констан был на год младше нее) в Париж, где представила его нескольким высокопоставленным персонам, которые и дали Констану дорогу в политическую и интеллектуальную жизнь культурного центра того времени.

Констан написал статью, в которой подверг сомнению вопрос об «убийце у дверей» в интерпретации Канта. Для него это был не просто теоретический спор. Париж пережил страшные дни террора, последовавшие за Французской революцией. Сотни людей погибли, тысячам грозила смертельная опасность. К моменту прибытия Констана обстановка была относительно спокойной, но страх перед «убийцей у дверей» у многих еще не прошел.

Жизнь в состоянии, которое биограф Констана Стефен Холмс назвал «массовой истерией», подтолкнула швейцарца к размышлениям о том, должен ли человек врать, чтобы спасти своего друга и единомышленника, или же лучше сказать правду, которая, возможно, спасет его собственную жизнь и жизнь членов его семьи. (Не исключено, что, размышляя на эти темы, Констан думал о неприятных ситуациях, в которые он мог попасть во время очередного бурного романа.)

По словам Холмса, для Констана «мысль о том, что один человек может объявить всему миру вечность и неизбежность лжи, казалась просто абсурдной». Но в то же время, по замечанию самого философа, «презумпция правды, выраженная в моральном запрете на ложь, невозможна в обществе и опасна для него, особенно если этот принцип будет приниматься всеми и безоговорочно». То есть, не обеляя ложь, Констан считал, что в некоторых случаях она все-таки необходима. Понимал он и то, что из-за нее человек может лишиться жизни. Тем не менее ему не хотелось оставлять вопрос о моральных аспектах, связанных с приятием или неприятием лжи, закрытым. Ведь любая мораль, по его мнению, должна не только существовать, но и оправдывать себя в реальности.

Париж сыграл немаловажную роль в формировании его взглядов: на глазах Констана город приходил в себя после террора якобинцев и термидорианцев, во время которого абстрактные и теоретические принципы стали в буквальном смысле вопросом жизни и смерти. Ложь всегда была неотъемлемой частью человеческого существования, но в такой обстановке она в прямом смысле стала залогом выживания. В то время лучшие философские идеи, как никогда раньше, были близки к осуществлению. Люди верили, что признание основных прав и свобод человека, гарантом которых выступает парламент, изменит их жизнь к лучшему, и они наконец-то смогут заснуть спокойно, не опасаясь услышать громкий стук в дверь. Никто не хотел умирать на плахе за ложь под присмотром высокопоставленных лжецов.

В 1797 году Кант ответил на вызов Констана, написав эссе под названием «О мнимом праве лгать из человеколюбия». Он твердо придерживался своей позиции, считая ложь аморальной и недопустимой, даже когда у дверей стоит потенциальный убийца. И он с презрением относился к идее, что из универсального морального принципа, запрещающего ложь, могут или должны быть исключения. Подобные исключения Кант считал пагубными, так как, если все начнут лгать, «убийцы» просто перестанут верить словам тех, кто находится у них на подозрении, а это явно не доведет до добра. Поэтому следует придерживаться одной линии, и линия эта освещена мерцанием священной правды.

Получается, по мнению Канта, некоторые принципы важнее любого друга…

* * *

Спустя двести лет после этого спора профессор Канг Ли заинтересовался формированием отношения ко лжи и обману в странах Запада. В настоящее время Ли является гражданином Канады — он прожил в Торонто более двадцати лет. Тем не менее он вырос в Китае, а потому до сих пор не перестает удивляться нравам страны, в которой живет. Его поражает сила, с какой люди на Западе порицают ложь. Средства массовой информации неустанно называют политиков лжецами, проповедники с церковных кафедр и трибун порицают любой обман, учителя и родители в один голос твердят детям о том, что врать нельзя. Но Ли не сомневается в том, что абсолютно все люди лгут. Более того, так называемая «белая ложь» не порицается, а, напротив, только приветствуется, ее границы год от года расширяются, что противоречит здравому смыслу. Именно этот вопрос заинтересовал профессора больше всего. Он решил выяснить, откуда происходит возрастающее общественное лицемерие.

Канг Ли был воспитан в среде, где сложилось совершенно другое отношение ко лжи и обману. «В Китае, как и в большинстве стран Востока, — говорит он, — ложь не порицается так однозначно; люди понимают, что существуют определенные обстоятельства, в которых не обойтись без обмана». Дебаты на эту тему там не так распространены, как на Западе; обман воспринимается как нечто естественное и присущее всему человечеству. Отношение к правде тоже не так однозначно. Если она может навредить, то такая правда считается не менее неприятной, чем ложь. Это отношение помогло Ли сформировать гипотезу: западный запрет на ложь сформировался на основании повышения уважения к индивиду, в то время как на Востоке такие вопросы неразрывно связаны с гармонией в социальной группе.

В 2001 и 2007 годах Ли проводил эксперименты, целью которых было сравнить отношение детей из Канады и Китая ко лжи и обману. Дети с североамериканского континента выросли в обществе, воспитывающем в человеке стремление к персональным достижениям, самоуважению и определенной амбициозности. Индивидуальные права и свободы занимают ключевое положение в отношениях между людьми. Такое мироощущение формировалось под влиянием идей Декарта, Томаса Джефферсона, Майкла Джордана и многих других значительных исторических личностей. Что касается детей из Китая, то они растут и воспитываются в совершенно другой среде. Культурные традиции этой страны признают примат Da Wo («большого „я“», то есть коллектива) над Xiao Wo («маленьким „я“», то есть над индивидуальностью). При этом стоит отметить, что такие взгляды сложились не столько под влиянием коммунистической идеологии, сколько под воздействием религиозной, философской и конечно же культурной традиций Китая.

В первом исследовании, проведенном Ли, китайским, тайваньским и канадским детям в возрастном промежутке от семи до одиннадцати лет читали четыре коротенькие истории. В двух из них главные герои — дети — совершают хорошие поступки, в двух других — плохие. Когда учитель задает вопросы по поводу того, что они совершили, дети, герои историй, отвечают либо правдиво, либо обманывают. В первой истории ребенок врет о своем плохом поступке (просто говорит, что не совершал его), во второй герой скрывает, что совершил хороший поступок. В двух других историях дети говорят правду.

После чтения историй Ли задал два вопроса: действительно ли дети соврали учителю и хорошо ли это. Все без исключения, и китайцы и канадцы, прекрасно зная, что такое ложь, ответили, что скрывать плохой поступок — неправильно. Но при обсуждении историй, в которых персонажи пытались скрыть хороший поступок, исследователь обнаружил значительную разницу в мнении опрашиваемых.

Дети из Канады склонны были считать любую ложь недопустимой, просто потому, что это — ложь, а врать нельзя. Дети из Китая, напротив, далеко не всегда осуждали такую ложь. Попытку скрыть хороший поступок они считали морально оправданной. Когда их попросили объяснить почему, они ответили примерно следующее: «Герой рассказа просто не стремился к тому, чтобы его похвалили… он не такой хвастун». То есть если герой скромничал, говоря, что это не он совершил хороший поступок, его обман содержал в себе благие намерения. В то же время китайцы порицали детей, которые с гордостью рассказывали о своих заслугах, стремясь к славе и уважению. Канадцы же, выросшие в среде, где самоуважение — естественная черта каждой личности, одобрительно отозвались о героях, честно рассказывающих о своих хороших поступках.

Ли считает, что врожденная скромность китайцев происходит от конфуцианства, призывающего к самозабвению во имя благих целей (кстати, точно так же, как в буддизме и даосизме). Эта философская система подразумевает прямую взаимосвязь — гармонию — между качеством жизни и качеством социальных взаимоотношений между членами общества. В своих «Беседах и суждениях» Конфуций не обошел и тему лжи. Он ясно дает понять, что ложь — дело не отдельно взятого человека, но и окружающих его людей.

Староста одной деревни сказал как-то раз Конфуцию: «Среди моих людей есть тот, кто известен своей непоколебимой честностью: когда его отец украл овцу, сын тотчас выдал его». На это Конфуций ответил: «Среди моих людей человек чести поступает по-другому: отец покрывает сына, сын покрывает отца — и в их действиях мне видятся полная гармония и доверие».

По словам ученого Дэниела Белла, конфуцианство прежде всего ставит перед человеком вопрос о том, какое место он, этот человек, занимает в обществе. От этого зависит второй, не менее важный вопрос: как человек должен себя вести, занимая это место? Иными словами, каковы его обязательства перед обществом? Когда эти вопросы руководят образом жизни человека, идеи о личных неотъемлемых правах уходят на второй план, а на первом месте оказываются интересы общества. Такое отношение в равной степени распространяется и на ложь: она не считается абсолютно неприемлемой — напротив, когда человек лжет, защищая интересы общества, его действия способствуют сохранению гармонии и целостности группы. Согласитесь, такая позиция значительно отличается от точки зрения Канта.

Для своих исследований Ли не случайно выбрал детей не только из Китая, но и с острова Тайвань. Ему хотелось изучить реакцию детей, являющихся представителями одной нации, но выросших при разных политических системах. Любая коммунистическая идеология подразумевает превосходство коллективного над индивидуальным. Но если речь идет о китайском коммунизме, то его можно назвать поздней (или современной) интерпретацией конфуцианства. Дети с Тайваня выросли при капитализме; в их сознании с раннего детства формировались несколько другие ценности. Несмотря на это, существует странный парадокс: в Китае конфуцианство с наступлением культурной революции было предано забвению, а вот на Тайване люди всегда открыто придерживались его, но и там и там дети примерно одинаково оценивают ложь, и оценка тех и других сильно отличается от оценки детей из Канады. Это натолкнуло Ли на мысль о том, что уважение к скромности у китайских детей сформировалось не за счет политической идеологии, а под глубоким влиянием самой китайской культуры, устои которой от поколения к поколению передавались родителями и учителями.

В своем втором исследовании Ли предложил вниманию детей четыре сценария для небольших сценок. Он старался написать их так, чтобы максимально напомнить детям о ситуациях, в которых им, возможно, приходилось побывать. Главные герои стоят перед выбором: сказать правду, которая поможет его другу, но навредит коллективу, или, напротив, обидеть друга, но помочь группе. Например:

«Перед вами Сьюзан. Ей и ее одноклассникам нужно выбрать несколько человек, чтобы они представили школу в конкурсе по правописанию. Друг Сьюзан Майк слаб в правописании, но он очень хочет поучаствовать в конкурсе. Поэтому он просит свою подружку проголосовать за него. Сьюзан в замешательстве: с одной стороны, если она проголосует за Майка, команда школы проиграет, но, с другой стороны, Майк — ее друг и он обидится, если она за него не проголосует. Когда учитель спросил у Сьюзан, за кого она хочет проголосовать…»

Тут история прерывается, и дети должны продлить ее самостоятельно.

В другом примере, очень похожем на первый, Джимми, друг Келли, — лучший спортсмен в классе. Особенно хорошо ему удается бег. В день проведения школьных соревнований Джимми говорит своей подружке, что совсем не хочет в них участвовать — вместо этого он собирается пойти в библиотеку и взять какую-нибудь книжку, чтобы спокойно почитать. Он просит Келли никому не сообщать, где он находится. Девочка понимает, что без Джимми их команда не сможет победить. Учитель спрашивает Келли, где Джимми, и…

Дальше все зависит от выбора школьников: или Келли выдаст друга, но поможет команде, или сдержит слово, данное Джимми.

Продолжая сценарии, канадские дети, как правило, говорили, что Сьюзан проголосует за Майка (в конце концов, не так уж и плохо у него с правописанием), а Келли скажет учителю, что понятия не имеет, куда делся Джимми.

А вот китайские дети ответили по-другому. По их версии, Сьюзан не станет голосовать за Майка, а Келли сообщит учителю, куда ушел Джимми, чтобы учитель смог сходить за ним и уговорить участвовать в забеге. Следует отметить еще одну маленькую деталь: чем старше были дети, тем увереннее делали выбор в пользу коллектива.

* * *

В мире не существует культуры, в которой ложь признавалась бы полностью приемлемой. Ложь всегда аморальна — за исключением редких случаев, когда она служит благим целям. Тем не менее в каждой культуре существуют свои, уникальные границы допустимости лжи . Именно в этой области может возникнуть недопонимание между представителями различных культур и наций.

В 1960 году группа антропологов, проводившая исследования на острове Манам в Папуа — Новой Гвинее, обратила внимание на то, что европейцы обычно принимают местное население за лжецов, которые говорят одно, а делают совсем другое. Такого же мнения о приезжих европейцах были жители острова. По словам исследователей, это недопонимание возникло из-за того, что у европейцев и островитян сложились разные представления о том, в каких случаях врать можно, а в каких — нельзя. Каждый оставался при своем мнении, считая себя непогрешимым и порицая двуличность и лицемерие представителей чужой культуры.

В 1991 году британский антрополог Фредерик Бейли писал, что, когда он впервые отправился в экспедицию в Индию, ему пришлось столкнуться со странностями в поведении местного населения. Его озадачило и раздражало то, насколько часто с виду приличные молодые люди обещали помочь ему с исследованиями, утверждая, что «сделают все необходимое», не намереваясь при этом и пальцем пошевелить. Впоследствии он понял, что у них просто было другое представление о том, когда обманывать можно, а когда нет.

Джанет Зюскинд, изучавшая народ шаранауа в Перу, заметила, что границы лжи у представителей этого народа определяются реалиями повседневной жизни. Шаранауа, чтобы подчеркнуть свою щедрость, часто обещают поделиться с соплеменниками мясом животных, которых они убьют на ближайшей охоте. Но охота не всегда бывает удачной. Прямой отказ от обещания в этом племени считается неприличным (бывает ведь и такое, что охотник, убив только одно животное, хочет оставить мясо себе), но тех, кто нарушил свое слово, никогда не называют лжецами. В таких случаях не получившие мяса начинают говорить, что у них и так запасов полно (даже если это не так), а вот потом, когда запасы закончатся, они не откажутся от предложения. Подобная ложь считается правилом этикета. Таким образом, у индейцев шаранауа обман сочетает в себе элементы правил приличия и намек на то, что человек не должен забывать о своих обязательствах.

Согласитесь, при изучении таких примеров невольно вспоминаются случаи из нашей собственной жизни. Так называемая «белая ложь» — ложь во благо — играет роль пластыря, с помощью которого мы пытаемся решить свои проблемы и не обидеть при этом других людей. К тому же такой подход дает прекрасную возможность для детального изучения культурных традиций всех народов мира: если вы хотите понять образ мышления англичан, американцев, китайцев или индусов, не забудьте особое внимание уделить их отношению к обману и его допустимости в тех или иных ситуациях.

Экономист Тимур Куран считает, что даже самый безобидный обман может привести к серьезным последствиям. Многим из нас приходилось, сидя лицом к лицу с начальником, делать нелегкий выбор: согласиться с мнением, которое вы на самом деле не поддерживаете, или же рискнуть и высказать свою точку зрения. По словам Курана, все мы время от времени сталкиваемся с конфликтом между «экспрессивностью» (то есть желанием выразить свою позицию) и «стремлением поддерживать репутацию» (то есть нежеланием потерять свое место на работе или испортить впечатление о себе). В таких случаях именно ложь приходит нам на помощь. Если бы все всегда говорили только то, что думают, это вызывало бы бесполезные разборки, и в обществе рано или поздно наступил бы полнейший разлад. Однако не будем забывать, что даже ложь, кажущаяся безобидной, часто порождает серьезные угрызения совести.

Обман, к которому вы прибегаете, чтобы укрепить свою репутацию, может вызвать своеобразный эффект домино, если совпадает с общепринятым мнением. Попробую объяснить. Люди, которые слушают вас, в глубине души могут не принимать распространенную в обществе позицию в отношении какого-либо вопроса. То есть они согласны с вашей истинной точкой зрения, но вы об этом даже не догадываетесь. Кивая вашей лжи, они думают о том, что иногда лучше поступиться принципами и немножко покривить душой, чтобы добиться чего-то большего. И тем не менее они «проглатывают» вашу ложь, потому что она не идет в разрез с привычными представлениями. Так устаревшие моральные принципы могут быть увековечены в культурной традиции общества, даже если люди давно перестали соглашаться с ними.

Но возможно и другое. Часть людей может перестать соглашаться с общепринятым мнением и начать высказывать свое собственное. В качестве примера Куран называет социалистический строй в Восточной Европе. Большинство перестало соглашаться с мнением меньшинства, находящегося у власти, и в итоге это привело к распаду строя.

«Многие люди, заботливо относящиеся к высоким и благородным идеям, которыми увлечены умы общества, на самом деле прячут за ними свои страхи и в особенности страх оказаться непонятым», — писал Мартин Лютер Кинг.

* * *

Человеческая предрасположенность к обману произошла от необходимости наших предков улучшать свои отношения с окружающими — скажем, соплеменниками или представителями других племен. Строго говоря, за многие тысячелетия практически ничего не изменилось. Наша биосоциальная натура подразумевает не только необходимость быть честными, но и необходимость время от времени прибегать к обману. Нельзя сказать, что ложь противоречит морально-этическим представлениям в полной мере. Пусть мы считаем обман грехом, без этого греха мы не можем жить и выстраивать нормальные отношения с другими людьми. Заметьте: сама жизнь зачастую подрывает строгие правила, принятые в обществе; то же самое происходит и с ложью. Человеческая жизнь невообразима без общества, и, по меткому замечанию Генри Гарнетта, наши обязательства перед другими людьми постоянно и неизбежно сталкиваются с нашим желанием сохранять кристальную честность. Действительно, человек прежде всего равняется на самого себя, действует в своих интересах, а уж только потом старается помочь тем, кто его окружает.

Кант считал ложь злом, так как она подрывает отношения между людьми. Это, конечно, так, но не будем забывать, что кристальная честность — единственное, чего невозможно добиться абсолютно от всех членов общества. Каждому приходится кривить душой время от времени. Теолог или философ может предложить обществу новый императив, как это делал тот же Кант, но, каким бы ни было это новое правило, всем нам хочется поддерживать хорошие отношения с окружающими или, как в случае с «убийцей у дверей», спасти близкого человека.

Даже Кант не был полностью уверен в своем отношении ко лжи. В «Метафизике морали» автор, который, казалось бы, готов сказать правду «убийце» и тем самым подписать другу смертный приговор, рассуждает о некоторых повседневных проблемах. В частности, он размышляет, можно ли в конце письма писать что-то вроде «Ваш покорный слуга» или «С уважением» и что отвечать другу, который написал отвратительную книгу и спрашивает, понравилась ли она вам. В случае с книгой, следуя логике Канта, отрицательный ответ напрашивается сам собой. Но что в таком случае делать с правилами приличия? Никогда еще великий философ не говорил настолько понятным языком. «Малейшего колебания голоса, малейшего сомнения достаточно, — пишет он, — чтобы обидеть человека. Но можно ли ему польстить?» В этих размышлениях мы слышим неуверенность, вызванную столкновением Канта с повседневной жизнью, привычной для всех, без сложных размышлений об императивах. Рассмотрев примеры, приведенные самым отчаянным противником всякой лжи, мы понимаем, что сохранить кристальную честность не получится при всем желании.

 

Послесловие

Как оставаться честным?

Три принципа честной жизни

Принцип первый: совместная работа

Теперь мы понимаем, насколько значимую роль ложь играет в нашей жизни. И тут возникает вполне резонный вопрос: что же на самом деле значит быть честным человеком? Так вот, честность — качество, которое придется воспитать в себе. Это не врожденное качество и уж тем более не что-то, чего легко добиться.

Иммануил Кант в своих работах не раз с благоговейным почтением писал о «звездном небе над нами и нравственном законе внутри нас». В то же время Чарлз Дарвин и его последователи приписывают человеческому роду обладание переменчивым, если не сказать сломанным, моральным компасом. Конечно, нас нельзя назвать абсолютно эгоистичными существами. Мы скорее более склонны в первую очередь решать свои собственные проблемы.

Более того, как мы уже знаем, человек всегда окружает себя иллюзиями и самообманом. В каком-то смысле можно сказать, что наш мозг не создан для того, чтобы искать правду о нас самих или об окружающем нас мире. Антрополог Робин Фокс так описал его основную функцию: «Задача человеческого мозга вовсе не в том, чтобы отразить точную и объективную картину окружающего мира, — он просто дает нам приемлемую, понятную, если хотите, точку зрения, на основании которой мы и живем». То есть главная цель нашего мозга — помочь оболочке, наполненной разнообразными тканями, костями и мышцами, не только выжить в опасной среде, но и сделать эту среду вполне комфортной. Объективное отражение реальности уходит на второй план. И стремление постоянно говорить правду также второстепенно.

Тем не менее идеи Канта нельзя сбрасывать со счетов. Жить одной только ложью невозможно, да и опасно. Следовательно, нам нужно каким-то образом преодолеть свое врожденное пристрастие к обману и предубеждениям и подобраться ближе к святой истине. Как? Очевидно, действуя сообща.

Во-первых, мы уже давно разработали целую систему социальных норм, порицающих ложь. Это система писаных и неписаных правил, указывающая на то, что правда всегда предпочтительнее лжи.

Во-вторых, мы выработали в себе привычку тщательно относиться к фактам действительности; познание невозможно без сочетания логических и строго научных взглядов. В этой сфере нет места для лжи и заблуждений. Так завещали нам Вольтер, Бэкон, Лавуазье, Франклин и многие другие деятели эпохи Просвещения.

В-третьих, в обществе продолжают активно развиваться такие важнейшие институты, как право, демократия и свобода самовыражения. Так что каждое заявление, претендующее на статус истины, может быть подвергнуто сомнению, а каждому аргументу найдется контраргумент. Такая атмосфера способствует исчезновению абсурдных заблуждений.

Конечно, все это не может полностью искоренить бесчестие или коррупцию. Более того, нельзя сказать, что все три фактора могут фундаментально повлиять на природу человека. По словам Бенжамена Констана, человек изменчив по своей натуре, но именно социальные обязательства, а не абстрактные моральные императивы способны стимулировать и развивать честность. Поэтому и необходимо всесторонне поддерживать и развивать практически то, что было заложено деятелями прошлых эпох. Для этого необходимо поддерживать благоприятную социальную среду, и это в равной степени относится ко всем институтам социализации, начиная от школы и заканчивая местом работы.

Честность — это то, чего не добиться в одиночку. Если мы хотим быть честными, всем нам необходимо прилагать определенные усилия, чтобы создать общество, в котором правда всегда будет предпочтительнее лжи и обмана. Но возможно ли такое?

Принцип второй: недоверие самоуверенности

Идея о том, что в первую очередь доверять нужно себе, глубоко засела в нашем сознании. Нас с раннего детства учат слушать свое сердце и доверяться внутренним инстинктам. Но и они могут нас обмануть. Исследование, проведенное Тимоти Уилсоном, в очередной раз подтверждает, что мы не можем даже с уверенностью определить образ своих действий в той или иной ситуации. Казалось бы, что может быть проще: если случится Х, я сделаю У. Но выяснилось, что те люди, которым удалось узнать нас достаточно хорошо, могут гораздо точнее угадать, что же мы на самом деле сделаем, если случится это самое Х.

Конечно, нам лучше знать о своих мыслях и привычках, но иногда это знание может стать помехой. За огромным количеством информации мы не видим главного — своего уникального образа поведения, который очень часто может скрываться за завесой самообмана. Эта завеса, в сочетании с желанием видеть в себе только лучшее, мешает нам разобраться в собственном характере. В том числе мы можем переоценить свои возможности, думая о том, как легко будет справиться с новой диетой или комплексом упражнений в спортзале. То есть иногда мы стремимся к тому, чего нам никогда не достичь, если не изменить образа своего поведения.

Если мы хотим быть честными сами с собой, то нам придется задуматься, стоит ли доверять собственному чувству уверенности . Многие из нас бывали в ситуации, когда мы «точно знаем» что-то, но для доказательств банально не хватает фактов. У человека есть естественная тенденция думать, что чем больше он в чем-то убежден, тем реальнее это «что-то». Но это далеко не так. Одной уверенности мало. Невролог Роберт Бартон считает, что связь между силой убеждения и вероятностью нашей правоты — обыкновенная и очень сильная иллюзия, которую рождает наш мозг. Мы называем это «внутренней убежденностью» («Я точно знаю, что это так»). Однако не всегда стоит доверять подобным пылким убеждениям. Просто мы биологически настроены на то, чтобы испытывать такие сильные чувства, особенно когда идея нам нравится. Этот настрой зачастую идет на пользу, помогая нам принять важное решение. Но если то, во что мы так страстно верили, оказывается иллюзией или просто не оправдывает себя, то нам остается только разочаровываться.

Чувство уверенности может ввести нас в заблуждение самыми разными способами. Оно вдохновляет нас на жаркие споры с теми, кто выражает несогласие с нашим мнением, и оно же позволяет нашим наклонностям и предубеждениям на время завладеть нашим разумом. (Кстати, уверенность в том, что вы запросто отличите лжеца от честного человека, — еще один прекрасный пример заблуждения.)

Если мы хотим быть честными людьми, для начала надо постараться оградить себя от самообмана. «Первый принцип прост — будьте честными с собой, вот и все», — сказал как-то психолог Ричард Фейнманн.

Но жить в полной неопределенности и неуверенности в себе и своих действиях тоже нельзя — возразите вы. Я с вами полностью согласен. Все-таки лучше сохранять уверенность в некоторых вещах. Например, в том, что если перебегать дорогу перед машиной, то она вас непременно собьет, или что человеку нужно как-то питаться, или, напоследок, что «Сайнфелд» (или, так и быть, «Доктор Хаус»)  — лучший в мире сериал. Тем не менее в качестве эксперимента мы можем попробовать мысленно заменить слова «я точно знаю» на «я верю» или просто «я думаю»; это особенно актуально, если речь идет о вере в Бога или осознании того, что именно человеческая деятельность влияет на глобальное изменение климата на планете.

По словам экономиста Тайлера Коуэна, люди привыкли полагаться на свои убеждения на все сто процентов, хотя на самом деле стоило бы быть уверенным только процентов на шестьдесят — семьдесят. Ведь сколько людей, столько и мнений, верно? Значит, практически каждое наше убеждение кто-то может оспорить. Хотя, конечно, невозможно быть не до конца уверенным во всем; попробуйте прямо сейчас усомниться в каком-нибудь своем внутреннем убеждении, и вы поймете, что я имею в виду. Вот видите! Хотя, если бы нам удалось хоть ненадолго отвлечься от самих себя и обратить внимание на точку зрения окружающих — скажем, близких нам людей, — мир стал бы несравненно лучше.

Принцип третий: поймите всю необходимость иллюзий

Остров Ванкувер, плотно прилегающий к североамериканскому континенту, южной своей оконечностью тянется в сторону Сиэтла, а северным краем — в сторону необъятного Тихого океана. На картах этот остров напоминает неимоверных размеров корабль, севший на мель на взморье. От западного побережья Британской Колумбии остров отделяет узкий пролив, в котором теснятся сотни поросших лесом скалистых и почти недоступных островов. Много тысяч лет назад этот архипелаг облюбовали рыбаки из племен народа квакиутл. Эти племена были известны своим уникальным мастерством в гончарном деле, а также присущими только им обычаями и традициями — такими, например, как зимний праздник Потлач, во время которого вожди одаривали своих соплеменников ценными подарками, а богатые гости соревновались с вождями в этом занятии, демонстрируя окружающим свою состоятельность.

Квакиутл также славились своими шаманами — непревзойденными целителями, способными излечить человека почти от любого недуга с помощью таинственной связи с духами. На примитивной аудиозаписи, сделанной в 1887 году американским антропологом Францем Боасом, едва различим голос одного из шаманов, который поет ритуальную песнь — неотъемлемую часть обряда исцеления. Имя этого шамана — Кезалид. Боас подробно записал рассказ Кезалида о том, как он стал шаманом, — рассказ, полный хитрости и обмана.

В племенах коренных американцев шаманы были популярны, как рок-звезды, и нужны, как священники истинно верующим людям. Вне всякого сомнения, они были самыми уважаемыми и самыми богатыми людьми в племени, потому как попавшие в беду готовы были платить любую цену за их помощь. Но только молодой Кезалид, единственный среди своих соплеменников, скептически относился к способностям шаманов, а их высокое положение возмущало его до глубины души. Он думал о шаманах исключительно как о лживых, охочих до наживы мошенниках и был полон решимости разоблачить их. Как? Для начала он решил завоевать доверие шаманов, чтобы однажды те открыли ему все свои тайны. А потом… А потом он намеревался открыть эти секреты миру и тем самым навсегда лишить шаманов их влиятельности.

Он начал близко общаться с шаманами своего племени, и однажды настал день, которого юноша так долго ждал: один из них предложил Кезалиду обучиться у него.

Как и предполагал Кезалид, первые же уроки оказались не более чем практическим введением в технологию лжи. Учитель показывал ему, как изображать потерю сознания и симулировать нервные судороги (это делалось для того, чтобы люди думали, будто шаман борется с духами). Вскоре Кезалид узнал и секрет «ясновидения» шаманов: оказалось, что нанятые ими шпионы подслушивают в деревне все разговоры и собирают все слухи и тут же оповещают о них своих хозяев, чтобы те потом «интуитивно догадались» о причинах болезней и других неприятностей своих соплеменников и о том, что надо делать в таких случаях. Более того, старый учитель раскрыл Кезалиду тайну главного трюка шаманов квакиутл. Когда кто-либо из племени заболевал, шамана немедленно приглашали к постели больного, чтобы провести особый ритуал по изгнанию духа болезни. Во время красочной церемонии, сопровождавшейся возжиганием ритуальных огней, громкой музыкой и песнопениями, шаман склонялся над телом занедужившего человека и прикладывал губы к месту, которое ему указывал сам больной или его родственники, и будто бы высасывал из него злой дух. Надо сказать, что этот ритуал был широко распространен среди всех северо-западных шаманов, но квакиутл его слегка видоизменили. Они вытягивали из тела больного физическое воплощение болезни. Это добавляло процедуре исцеления больший драматизм, тем более что лечение, проведенное таким способом, как это ни парадоксально, оказывалось эффективным. Кезалид узнал, что на самом деле трюк был поразительно прост: перед тем как коснуться тела больного, шаман прятал во рту маленький пучок орлиных перьев, после чего прикусывал себе щеку, вызывая тем самым небольшое кровотечение. Когда барабаны рокотали все громче и громче, и вот уже вся музыка звучала крещендо, шаман резко задирал голову и в воздух устремлялся поток окровавленных перьев, изумляя как самого больного, так и его родственников.

Худшие подозрения Кезалида подтвердились. Даже самое сильное волшебство шаманов — не более чем примитивный трюк! Тем не менее он решил продолжить обучение, прежде чем явить миру правду. Но случилось непредвиденное. Вскоре после начала обучения все в деревне узнали, что Кезалид — будущий шаман. Это было неудивительно — такое событие не могло остаться незамеченным. И вот однажды его призвала на помощь семья, жившая на соседнем острове. В этой семье заболел младший ребенок. Мальчик просил, чтобы именно Кезалид излечил его. В то время считалось, что только тот шаман, которого хочет видеть рядом с собой больной, способен излечить любую болезнь, потому как словами больного говорит сама Судьба. Вот почему родители мальчика обратились к Кезалиду, и он просто не смог отказать.

Когда над архипелагом сгустились сумерки, отец ребенка приплыл за Кезалидом, который заранее спрятал за верхней губой несколько орлиных перышек. Молодой шаман в молчании сел в лодку. Он сильно волновался, ведь он впервые собирался совершить обряд исцеления.

Когда они добрались до острова, отец ребенка повел Кезалида в дом дедушки мальчика. Вокруг очага, располагавшегося в центре, собралась вся семья. Чуть поодаль лежал сам мальчик. Он явно был очень слаб — почти не дышал. Когда Кезалид опустился возле него на колени, ребенок слегка приоткрыл глаза и тихо проговорил:

— Здравствуй… Ты вылечишь меня? Я буду жить? — Он указал на свои ребра, давая знать Кезалиду, где именно сосредоточилась боль.

Кезалид молча склонился над указанным местом и незаметно для окружающих прокусил себе щеку. Мгновением позже он поднял голову и выпустил изо рта окровавленные перья. Затем поднялся и, как учили шаманы, исполнил ритуальную песнь, кружась вокруг очага и демонстрируя всем «тело» злого духа. Мальчик, который уже чувствовал себя гораздо лучше, и его родственники с изумлением наблюдали за тем, как Кезалид бросает «обличье» болезни в горячие угли.

* * *

В 1952 году американский антрополог Альфред Крёбер писал:

«Обратимся к извечным вопросам лжи и обмана. Наверное, шаманы и лекари по всему миру демонстрируют свои магические умения посредством обыкновенной ловкости рук. Это не случайно; иногда они и сами не понимают, как у них получается излечить человека таким образом. Поэтому они и стараются прибегать к тем методам, которые оправдывают себя. Такое отношение, возможно, связано с верой в высшие силы и самообманом. Этнографы давно заметили, что шаманы, прекрасно понимающие, что их методы целиком основываются на лжи, верят в их действенность не меньше своих соплеменников. Более того, они могут не верить в свои силы, но при этом считать своих наставников могущественными колдунами, а потому, если заболеют, обращаются именно к ним».

Сам того не желая, из ярого противника шаманов Кезалид превратился в одного из них. Был искателем правды — стал мастером иллюзий. И пусть эта история произошла в месте, которое находится за тысячи километров от нашего дома, она поднимает вопросы, актуальные для всех нас.

Драматург Алан Беннетт не раз отмечал, что «будь собой» — немного глупый призыв. Возможно, он означает что-то вроде «представьте самих себя». Социолог Эрвинг Гоффман в своих работах утверждает, что грань между реальной жизнью и актерством невероятно тонка. Конечно, чтобы стать настоящим актером, нужно долго учиться и репетировать. Но дайте человеку сценарий и пару дельных советов, и он вполне сможет сыграть небольшую роль перед аудиторией. Это потому, говорит Гоффман, что «жизнь сама по себе один большой спектакль». Привычное для нас социальное взаимодействие состоит из импровизации на основе уже готовых сценариев. Более того, люди действуют, используя одни и те же выражения и жесты. Это, кстати, не так плохо. Если мы используем такие приемы, это не значит, что мы ведем себя банально. Просто устоявшиеся правила дают нам определенную модель поведения, которой мы и пользуемся в повседневной жизни. (Кстати, само слово person [63]В русском языке слово «личность» происходит от слова «личина», что также означает «маска». — Примеч. пер.
происходит от латинского названия маски, которую актеры надевали во время представления.) По мнению Гофмана, все мы — актеры, которые почти забыли, что играют роль. Почему? Просто мы привыкли к этой роли. Можно даже сказать, что иногда мы играем несколько ролей одновременно (ведь дома и на работе мы ведем себя по-разному) и подчас забываем, что и другие люди «играют» перед нами определенную роль (роль начальника или подчиненного, например). В песне «Penny Lane » битлы поют о женщине, продающей свежие маки с лотка:

Один из персонажей «Дикой утки» Генри Ибсена говорит: «Попробуйте лишить человека возможности время от времени обманывать, и вы наверняка лишите его счастья». Ибсен считал, что многие люди находят реальность слишком неприятной, а потому надевают маску идеализма — маску, которая одновременно выполняет функцию щита, оберегающего нас от жестокого мира. Эта тема рефреном повторяется во многих произведениях современной литературы и драматургии. Более того, она — особенно в американской традиции — обычно сопутствует описанию жизни богатых людей. Вспомните героев «Смерти коммивояжера» Артура Миллера, «Пловца» Джона Чивера, персонажей Ричарда Йейтса или, если говорить о кино, Лестера Бёрнема из «Красоты по-американски ». Герои этих произведений сталкиваются с проблемой лжи и лицемерия. В необходимости лицемерить они прожили большую часть жизни, и это их совсем не устраивает. Но от этой маски нам, увы, никуда не деться — ни на сцене, ни в реальной жизни.

На нашу склонность к самообману можно посмотреть и с другой стороны: она свидетельствует о вызывающе творческой натуре человека. Я имею в виду наше нежелание принимать мир таким, какой он есть. Протагонист «Ледяной кометы» Юджина О’Нила говорит, что «ложь дает всем нам защиту в жизни», и это действительно так. Мир слишком жесток, чтобы мы могли прожить в нем без определенной внутренней защиты. Ханна Арендт, политический обозреватель, заметила, что «именно наша возможность кривить душой время от времени — но не возможность говорить правду — является неотъемлемым качеством человека, дающим ему свободу, защиту и некоторую независимость».

Для каждого из нас потребность выдумывать истории не менее важна, чем потребность в объективной реальности. И тому и другому мы с радостью готовы поверить. При этом без фантазии, заблуждений и иллюзий мы вряд ли сможем выстраивать хорошие отношения как с людьми, так и с окружающим миром. Более того, иллюзии — один из самых сильных стимулов, двигающих прогресс. Нам просто стоит принять это как должное. Просто спокойно носить привычную маску и не переживать по этому поводу. Но при этом не будем забывать, что это — всего-навсего маска. По словам американского поэта Уоллеса Стивенса, «самая сильная уверенность — это уверенность в выдумке, о которой вы знаете, что она — выдумка».

* * *

После чудесного исцеления мальчика, Кезалида стали считать шаманом из шаманов, способным творить настоящие чудеса. Единственный человек, который не верил в то, что Кезалид совершил нечто особенное, был сам Кезалид. Позднее он описал свой первый опыт с помощью психологических терминов, называя его обыкновенной удачей: мальчик выздоровел потому, что сам поверил в то, что совершилось чудо.

Тем не менее это событие пошатнуло внутренний скептицизм Кезалида. Когда вести о его славе распространились, он начал получать сотни приглашений не только на близлежащие острова, но и в соседние племена. Вскоре он заметил, что в силах помочь самым безнадежным больным. Прошло несколько лет, и он стал невероятно опытным целителем; его популярность росла вместе с богатством, основываясь на искусстве, которое он когда-то презрительно называл обманом.

Кезалид так и не сказал Боасу, поверил ли он в то, что его методы на самом деле работают. Но, вне всякого сомнения, он достиг таких высот в своем искусстве, что был бы сильно уязвлен, если бы какой-нибудь заносчивый циничный мальчишка назвал его лжецом.

 

Примечания и книги для дополнительного чтения

Предисловие и глава 1. Хитроумное животное

Книга Роберта Фельдмана «Вся правда о лжи» рассказывает об исследованиях ученого на заявленную тему; в ней прекрасно описывается роль лжи в нашей повседневной жизни. Работы Беллы де Пауло в этой области не менее важны и интересны. Если вы хотите ознакомиться с ними, советую вам посетить ее сайт: www. belladepaulo.com. Кстати, именно теория Бёрна и Вайтена, изложенная в «Макиавеллианском интеллекте», впервые натолкнула меня на мысль о том, чтобы написать книгу на тему лжи. Более того, собирая информацию для статьи в научное приложение «The Times», мне посчастливилось лично встретиться с Ричардом Бёрном и взять у него интервью. Он и подсказал мне посмотреть статью Николаса Хамфри «Социальная функция интеллекта», которая во многом изменила взгляды некоторых ученых-эволюционистов и породила споры и рассуждения на тему развития человека и человеческого разума. Теория Робина Данбара о взаимосвязи между величиной социальной группы и объемом головного мозга подробно описана в его книге «Груминг, сплетни и эволюция языка». Примеры проявления у приматов склонности к обману позаимствованы мной из того же «Макиавеллианского интеллекта» Бёрна и Вайтена и — частично — из книги Франца де Вааля «Шимпанзе как политики». Информацию о музее Барнума и фокуснике Джерри Эндрюсе я почерпнул из статьи «Seven lies about lying» («Семикратная ложь о лжи») Эррола Морриса, опубликованной в «New York Times». Если вас заинтересовали мысли Георга Штайнера о необходимости обмана в ходе развития человечества, советую заглянуть в его книгу «После вавилонского столпотворения ». Сравнение Одиссея и Ахиллеса прекрасно проведено в предисловии Бернарда Кнокса к английскому переводу «Одиссеи» (благодарю Стефана Брауна за то, что подсказал мне изучить это сравнение).

Глава 2. Первая ложь

В книге Васудеви Редди «How Infants Know Minds» («Как дети понимают нас» или «Как дети познают мир») описывается умственное и социальное развитие маленького ребенка. Особое внимание автор уделяет ранним проявлениям хитрости у детей, а также их первым попыткам обмануть кого-нибудь. Тем не менее лучшие исследования проявления склонности к обману у маленьких детей принадлежат Виктории Талвар и Канг Ли. Их многочисленные статьи стоят того, чтобы прочитать их, если вы, конечно, заинтересовались этой книгой и темой, поднятой в ней. К слову, я должен поблагодарить Викторию за то, что она поделилась со мной сведениями о своих исследованиях в Африке. Эссе Саймона Барон-Коэна «Я не могу лгать. Что люди с аутизмом могут сказать нам о честности» можно найти в Интернете, в частности на сайте журнала «In Character». Читая «Несколько слов о социологии лжи» Дж. А. Барнса, я изменил своему привычному взгляду на ложь, который сформировался у меня под влиянием работ сэра Томаса Брауна. Кстати, тем, кому интересно узнать больше о Брауне — человеке, который многое сказал миру о природе лжи (и других вещах), — могут почитать сборник эссе под общим названием «The world proposed » («Мир, каким мы его знаем» или «Мир, к которому мы привыкли»); в этом сборнике многие работы посвящены ему и его творчеству.

Глава 3. Великие выдумщики

Прежде всего я хочу порекомендовать вам книгу «Brain Fiction » («Выдумки мозга») Уильяма Хирштейна. Она содержит прекрасный обзор научной литературы на тему конфабулеза и его связи с самообманом и склонностью к неординарным выдумкам. Также я должен поблагодарить Уилла Селфа за то, что он не пожалел своего времени обсудить со мной тонкости творческого процесса. Честно говоря, я чаще обращался к нашим беседам во время работы над своим предыдущим творением, которое, увы, так и не увидело свет. Тем не менее я с радостью использовал отрывки из написанного в той книге. Кстати, именно Уилл посоветовал мне изучить работы Дэвида Хьюма на тему формирования образов в воображении. История Джонатана Айткена позаимствована мной из книги «Лжец » Люка Хардинга, Дэвида Ли и Дэвида Паллистера, в которой изложен блестящий обзор судебного дела, основанный на информации, собранной журналистами «The Guardian». Мое описание проекта Марлона Брандо основано на воспоминаниях журналиста Джода Кафтана, близкого друга великого актера. Насколько мне известно, впервые эти воспоминания были опубликованы в журнале «Rolling Stones». Я же случайно услышал о них по радио во время передачи, в которой выступал Кафтан. О музыкальном эксперименте Чарлза Лимба я впервые прочитал в Интернете. Он настолько заинтересовал меня, что я старался найти как можно больше информации по этой теме. Что касается исследований креативности и умственных процессов у творческих людей, то здесь мне помогли замечательные статьи Джона Лерера (некоторые из них были опубликованы в журнале «Seed»). Обращаясь к сравнительной характеристике IQ тестов и творческих заданий, я использовал книгу Роберта Штенберга «Справочник креативности». А при изучении психопатии в рамках темы этой книги я не раз общался с Эдрианом Рэйни. Он поведал мне немало интересного о своих исследованиях, и это также помогло мне написать несколько статей для научного приложения к «The Times ».

Глава 4. Обнаружение тайны

Я, как и многие другие, впервые познакомился с работами Пола Экмана, читая эссе Малкольма Гладуэлла «The naked face» («Беззащитность лица»), опубликованное в еженедельнике «New Yorker». Книги самого Экмана, такие как «Telling Lies» («Психология лжи. Обмани меня, если сможешь») или «Why Kids Lie» («Почему дети лгут»), дают нам прекрасный обзор на тему лжи. Более того, эти книги можно расценивать как предисловие к его основному труду по классификации мимики. Я благодарен Роберту Хантеру за то, что он подробно рассказал мне о теории и практике применения различных способов обнаружения лжи, в том числе техники «поведенческого анализа» в области судебных разбирательств. Что касается судебной практики по делам об изнасиловании, то я познакомился с ней в интернет-блоге, посвященном обману: . Там представлено множество ссылок на современные исследования лжи и обмана, изучение которых не только помогло мне написать эту книгу, но и убедило в том, что тема может показаться небезынтересной любому читателю (кстати, огромное спасибо разработчикам сайта). Делом майора Инграма я заинтересовался, читая в «The Guardian » статью Джона Ронсона. В ней он пересматривает свою прежнюю точку зрения в отношении виновности майора; по словам самого Ронсона, на мысль о том, что он, возможно, ошибался, его натолкнул тщательный анализ этого дела, проведенный Джеймсом Пласкеттом. Кстати, информацию о «деле миллионеров» можно найти в Интернете. Анализ выборов в Иране был опубликован в «Washington Post » практически сразу после проведения выборов. Представленные статистические данные несколько раз подвергались сомнению и критике. Если вас заинтересовали разногласия, возникшие по этому поводу, могу посоветовать вам сайт http:// bit.ly/fqGQ3T.

Глава 5. Мечты о «машине правды»

Мое описание появления и развития детектора лжи основывается на работах Кена Алдера. Работая над этой главой, я также активно использовал доклад, изданный Национальной академией наук. Этот доклад можно найти в Интернете. Если вас заинтересовала шпионская история, то советую изучить работу Тима Вайнера, Дэвида Джонстона и Неила Льюиса. Они описали историю Олдрича Эймса в своей книге «Предательство». Кстати, что касается письма Эймса, текст которого я частично привожу, то с ним я впервые познакомился в Интернете. Рубена Гура, Даниэла Ланглейбена и Джейн Кэмпбелл Мориарти я благодарю за то, что они поделились со мной сведениями о практике применения технологий по выявлению лжи в наше время; тем не менее, как автор, я позволил себе рассмотреть эту технологию со своей собственной точки зрения. Беседы с Яном Хербертом навели меня на размышления о ложных показаниях и признаниях, которые люди дают в суде. Это очень интересная тема. Изучая ее, я с удовольствием искал информацию по делу Билла Боско. Это и привело меня к исследованиям, проведенным Соулом Кассином. Статьи Элизабет Лофтус, на которые я ссылался, написаны простым и доступным языком. Их, конечно, стоит прочитать в оригинале: не думаю, что перевод сможет передать ее мысль достаточно точно. К слову, Уильям Сэйлтан написал прекрасную статью о карьере Лофтус, и в частности о ее работе в журнале «Slate». Мое описание дела Пола Ингрэма основывается на работе Лоуренса Райта, написавшего блестящий доклад на эту грустную тему, который потом стал основой для его книги «RememberingSatan» («Я помню о Сатане»). Также я обращался к заметкам Этан Уоттерс.

Глава 6. Я и моя ложь

Своим описанием того, как наш мозг создает свою собственную версию реальности, я обязан замечательному исследованию, проведенному Крисом Фритчем. Более того, я безгранично благодарен ему самому, так как он не пожалел своего времени, чтобы обсудить со мной эту интереснейшую, но сложную тему. Цитируя Дэвида Иглмэна, я обращался к записям его выступлений на Национальном общественном радио США (вы можете найти их в Интернете). Замечания об удивительной способности Ларри Фицжеральда ловить мяч с закрытыми глазами я нашел в статье Рида Альбеготти для «Wall Street Journal». Об эксперименте, проведенном в парке на шатком мостике, я прочитал в книге Тимоти Уилсона «Strangers To Ourselves» («Чужие для самих себя»), в которой изложено множество действительно сильных аргументов в поддержку того, что бессознательные процессы имеют серьезнейшее влияние на наше поведение. Петтер Йохансон был рад обсудить со мной многие тонкости карточных фокусов, о которых я написал в этой главе. Майкл Газзанига писал о своей работе с пациентами с разделенным мозгом в книге «The Social Brain» («Социальный мозг») и в нескольких статьях, а Дэниел Деннет первый связал открытия Газзаниги с представлениями о нашем сознании. Кстати, с идеями Шопенгауэра о том, что мы являемся авторами книги о самих себе, я впервые познакомился, читая труд Джона Грея «Straw Dogs» («Соломенные псы»). А в книге «Opening Skinner’s Box» («Открыть ящик Скиннера») Лорин Слейтер я прочитал об изумительном и крайне актуальном на сегодняшний день исследовании Леона Фестингера. Фигура Шабатая Цви увлекла меня еще с тех пор, как я впервые прочитал о нем в «Истории иудейства» Пола Джонсона. Более подробно жизнеописание Цви изложено в работах историка Гершома Шолема. Не менее интересными мне показались также работы Мэтта Голдиша на тему культа Дёнме.

Глава 7. Я — очень хороший человек

Шелли Тейлор сама объяснила мне некоторые тонкости своего исследования. Свое описание ее работы я сделал на основе информации, полученной из книги «Позитивные иллюзии: творческий самообман и здоровый разум». О Джоанне Старек и ее исследованиях поведения спортсменов я услышал по радио в программе «Radio Lab », которая, кстати говоря, когда-то оказывала огромное влияние на образ моего мышления. Пользуясь случаем, хочу выразить свою безграничную благодарность тем, кто занимался созданием этой программы: огромное вам спасибо за ваш профессионализм и способность вдохновлять. Своим читателям я советую при первой же возможности послушать эту передачу (не думаю, что ее сложно отыскать в Интернете). Короткая, но содержательная статья Вирджинии Пострел «In Praise of Irrational Exuberance» («В благодарность иррациональному богатству и процветанию»), которую вы также с легкостью сможете найти в Интернете, указала мне на размышления Адама Смита о природе лжи, которые я привожу в этой главе в качестве примера. Там же, кстати, я обратил внимание и на размышления Колина Кемпбелла, которые могут показаться вам интересными, если вас увлекает тема применения лжи в сфере экономики. Мое описание похода Писарро основано на информации из книги Джареда Даймонда «Ружья, микробы и сталь». Что касается истории генерала Кастера, то я позаимствовал этот эпизод из книг Доминика Джонсона. Справедливости ради стоит отметить, что вообще вся эта глава написана под влиянием блестящего объяснения роли самообмана в сознании военных, которое Джонсон изложил в своей книге «Самоуверенность и война ». Мои беседы с Кевином Вудсом о его работе в Ираке были крайне познавательными и насыщенными. Спасибо ему большое за то, что помог мне разобраться в такой нелегкой теме. Если вы хоть немного интересуетесь военной историей, я очень советую вам подробно изучить его доклад по Ираку.

Глава 8. Ложь, которой мы живем. Часть первая

Прежде всего хочу отметить, что по эффекту плацебо на сегодняшний день существует огромное количество литературы. Книга, которая так и называется — «Плацебо»,  — прекрасное начало для изучения этой темы. Читая «13 вещей, которые не имеют значения» Майкла Брукса, я нашел в ней отличный обзор литературы по эффекту плацебо. Думаю, вам тоже понравится эта книга. Книги Энни Харрингтон дают подробное описание исследования плацебо в исторической ретроспективе. Книга «Значение, медицинская практика и эффект плацебо» Дэниэла Моермана дает нам ряд очень сильных аргументов в поддержку существования этого феномена. Рекомендую вам прочитать ее хотя бы потому, что в ней вы найдете не просто сухой текст, но научную работу, наполненную яркими историко-культурными примерами. Более того, Моерман неоднозначно намекает нам на то, что у современной медицины едва ли достанет сил до конца объяснить удивительное явление плацебо; это несомненное преимущество книги, так как автор приводит наглядные и точные аргументы в поддержку своей точки зрения. Когда я работал над отрывком о Генри Бичере, я пользовался этими книгами. Не менее полезным было чтение статей самого Бичера. «Месмеризм и конец эпохи Просвещения во Франции» Роберта Дарнтона предлагает нам красочное описание взлета и падения популярности месмеризма. Если вы хотите более подробно изучить историю животного магнетизма, то могу также посоветовать вам работы Клаудии-Анны Лопез и интереснейшее описание жизни Бенджамина Франклина во Франции, написанное Стейси Шифф.

Глава 9. Ложь, которой мы живем. Часть вторая

Этой темой я заинтересовался, читая статью Стива Силбермана, опубликованную в журнале «Сноб». Вы сможете найти ее в Интернете. Историю о «Diamond Shreddies » я узнал, слушая выступление Рори Сазерленда на конференции TED Global 2009. Главный герой этой истории и создатель «нового вида» хлопьев для завтрака Хантер Сомервилль нашел, к счастью, время, чтобы встретиться со мной лично и рассказать всю историю со своей точки зрения. На мысль о том, чтобы изучить некоторые тонкости винопития, меня натолкнула книга Джона Лерера «The Decisive Moment» («Момент выбора»). Об антропологических исследованиях Марка Зборовского, связанных с ощущением боли, я прочитал в книге Дэниэла Моермана; о тайной жизни шпиона я узнал из эссе Стивена Ципперштейна.

Глава 10. Убийца у ваших дверей

Работая над темой отношения ко лжи, с точки зрения христианских теологов, мне пришлось изучить множество литературы. Прежде всего хочу обратить внимание читателя на эссе «New Art of Lying» («Новое искусство лжи») Йохана Сомервилля из книги «Conscience and Casuistry in Early Modern Europe» («Сознание и казуистика в Новое время») Лейтса. Не менее интересной представляется книга Переза Загорина «Ways of Lying» («Способы лгать»). Биография Роберта Саутвелла, написанная Кристофером Делвином, рассказывает об опасном путешествии миссионера в Англию, а анализ «порохового заговора» Антонины Фрейзер дает подробное описание суда над Генри Гарнеттом. Тем, кому интересно почитать о жизни Бенжамена Констана, я советую найти книгу «The Cambridge Companion to Con-stant» («Исследование Кембриджа о Констане»). В нее вошло небезынтересное эссе Стефана Холмса. Кстати, с самим Стефаном я встречался лично, чтобы поговорить о разногласиях Канта и Констана. Наши беседы были интересны и познавательны; можно даже сказать, что именно Холмс помог мне расставить все точки над «i » в описании сложных дебатов двух знаменитых философов. Пример с жителями острова Манам я вычитал в исследованиях Фредерика Бейли и Джанет Зюскинд, о которых Дж. А. Бернс написал в своей книге «A Pack of Lies» («Социология лжи»).

Послесловие. Как оставаться честным?

Несмотря на то что история Кезалида впервые была опубликована Францем Боасом, она стала известна широкой публике только после того, как Клод Леви-Стросс пересказал ее в своем эссе «Колдун и его магия ». Размышления Эвинга Гоффмана о театральности нашего самосознания и самоощущения можно найти в его, пожалуй, лучшей работе «The Presentation of Self in Everyday Life» («Самоощущение в повседневной жизни»). Уоллеса Стивенса я решил процитировать, читая его заметки о природе искусства, которые вышли под названием «Adagia ». Полная цитата оттуда звучит так: «Самая сильная уверенность — это уверенность в выдумке, о которой вы знаете, что она — выдумка, и ничего более. Самая точная правда — это правда, о которой вы тоже знаете, что она — выдумка, но, тем не менее, охотно ей верите».

 

Список использованной литературы

United States Department of Defense. Annual Polygraph Report to Congress, 2001.

National Academy of Sciences. The Polygraph and Lie Detection. — National Academies Press, 2003.

Center for Operational Analysis at United States Department of Defense. Iraq Perspectives Project. — Joint March, 2006.

Comprehensive Report of the Special Advisor to the Director of Central Intelligence on Iraq’s WMD («Duelfer Report»). — September 30, 2004.

Addley E. I Could Not Stop Crying (on the Orkney Child Abuse case). // The Guardian, October 21, 2006.

Albergotti R. The NFL’s Most Exciting Receiver. // Wall Street Journal, January 16, 2009.

Alder K. The Lie Detectors: The History of an American Obsession. — Free Press, 2007.

Amanzio M . A systematic review of adverse events in placebo groups of antimigraine clinical trials. // Pain, Vol. 146, Issue 3, December, 2009.

Anderson C., Brion S. Overconfidence and the Attainment Status in Groups, Working Paper Series. — UC Berkeley: Institute for Research on Labor and Employment, 2010.

Arendt H. Lying In Politics: Reflections on the Pentagon Papers. — New York: The New York Review of Books, 1971.

Ariely D. Predictably Irrational. — Harper, 2008.

Balcetis E., Dunning D. Wishful Seeing: More Desired Objects Are Seen As Closer. //Psychological Science, Vol. 21, N. 1, 2009. — Р. 147–152.

Barnes J. A Pack Of Lies. — Cambridge: Cambridge University Press, 1994.

Baron-Cohen S. I Cannot Tell a Lie — What People With Autism Can Tell Us About Honesty. // In Character, 2007.

Baron-Cohen S . Mindblindness: An Essay on Autism and Theory of Mind. — Cambridge: MIT Press, 1995.

Bateson P. P. G., Hinde R. A. (eds.). Growing Points in Ethology. — Cambridge: Cambridge University Press, 1976.

Beber B., Scacco A. The Devil Is In The Digits. // Washington Post, June 20, 2009.

Beecher H.K. The Powerful Placebo. // Journal of the American Medical Association, December 24, N 159 (17), 1955. — Р. 1602–1606.

Beecher H.K. Pain In Men Wounded In Battle. // Annals of Surgery. 123 (1), January, 1946. — Р. 96—205.

Bell D. On Confucius. — Five Books: Retrieved from interviews/daniel-bell-on-confucius.

Bennett B . The Disturbing Case of the Norfolk Four. // The Time , November 11, 2008.

Benson H., McCallie D.P. Angina pectoris and the placebo effect. // New England Journal of Medicine, 300, 1979.

Boas F. The Religion of the Kwakiutl Indians. — Columbia University Press, 1930.

Bogen J. E. The Neurosurgeon’s Interest in the Corpus Callosum, in A History of Neurosurgery. — American Association of Neurological Surgeons, 1997.

Bollingmo G. C., et al. Credibility of the emotional witness: a study of ratings by police investigators. // Psychology, Crime and Law, Vol. 14, Issue 1, January, 2008.

Bond C. F., DePaulo B. M. Accuracy of deception judgments. // Personality and Social Psychology Review, 10, 2006. — Р. 214–234.

Broks P. Into the Silent Land. — Atlantic Books, 2003.

Brooks M. Thirteen Things That Don’t Make Sense. — Profile, 2009.

Buunk B.P. Perceived superiority of one’s own relationship and perceived prevalence of happy and unhappy relationships. // British Journal of Social Psychology, December, 40 (Pt. 4), 2001. — Р. 565–574.

Bruner J. S., Goodman C. C. Value and Need as Organizing Factors in Perception. // Journal of Abnormal and Social Psychology, Vol. 42, 1947. — Р. 33–44.

Byrne R and Corp N. Neocortex Size Predicts Deception Rate In Primates. — London: Proc. Roy. Soc. B. 271, 2004. — Р. 1693–1699.

Byrne R., Whiten A. (eds.). Machiavellian Intelligence. — Clarendon Press, 1988.

Byrne R., Whiten A. (eds.). Machiavellian Intelligence II: Extensions and Evaluations. — Cambridge: Cambridge University Press, 1997.

Campbell С. The Romantic Ethic and the Spirit of Modern Consumerism. — Blackwell, 1987.

Campbell Moriarty J. Visions of Deception: Neuroimages and the Search For Truth. // Akron Law Review , Vol. 42, N. 3.

Carter N.L., Weber J. M. Not Pollyannas: Higher Generalized Trust Predicts Lie Detection Ability. // Social Psychological and Personality Science, 1 (3), 2010. — Р. 274–279.

Changizi M. Wide Receivers Who Catch With Their Eyes Closed Explained. // .

Cleckley H. The Mask of Sanity. — Plume, 1982.

Cohen E. The Placebo Disavowed. // Yale Journal for Humanities in Medicine, 2002.

Cross K. P. Not can, but will college teaching be improved? // New Directions for Higher Education, Vol. 1977, Issue 17, 2006. — Р. 1—15.

Damasio A., et al. Amnesia following basal forebrain lesions. // Archives of Neurology, 42. — Р. 263–271.

Damasio A. Descartes’ Error: Emotion, Reason and the Human Brain. — Quill, 1995.

Darnton R. Mesmerism and the End of the Enlightenment in France. — Harvard: Harvard University Press, 1968.

Darwin C. A Biographical Sketch of an Infant. — Mind, 1877. — 2:285–294.

Darwin C. The Expression of the Emotions In Man and Animals. — Penguin Classics, 2009.

De Araujo I. E., Rolls E. T., Velazco I. M., Margot C., and Cayeux I. Cognitive Modulation of Olfactory Processing. // Neuron, 46 (4), May 19, 2005. — Р. 671.

Defoe D. Robinson Crusoe. — Penguin Classics, 2007.

Dennett D. Brainstorms. — MIT, 1978.

DePaulo, B. M., Kashy, D. A., Kirkendol, S. E., Wyer, M. M., & Epstein, J. A. Lying in everyday life. // Journal of Personality and Social Psychology, 70, 1996. — Р. 979–995.

Deutscher G. Through The Language Glass: How Words Colour Your World. — William Heinemann, 2010.

Devlin C. The Life of Robert Southwell, Poet and Martyr. — Farrar, Straus and Cudahy, 1956.

De Waal F . Chimpanzee Politics. — Johns Hopkins University Press, 2000.

De Waal F . Our Inner Ape. — Riverhead Books, 2005.

Diamond J. Guns, Germs and Steel: A Short History of Everybody For The Last 13,000 Years. — Vintage, 1998.

Dickie J. Cosa Nostra: A History of the Italian Mafia. — Hodder & Stoughton, 2004.

Dror I., Charlton D. Why Experts Make Errors. // Journal of Forensic Identification, 56(4). — Р. 600–616.

Dunbar R. Grooming, Gossip, and the Evolution of Language. — Harward: Harvard University Press, 2004.

Ekman P . Darwin and Facial Expression: A Century of Research in Review. — Malor Books, 2006.

Ekman P., Friesen W.V. Nonverbal leakage and clues to deception. // Psychiatry, 32, 1969. — Р. 88—106.

Ekman P. Telling Lies: Clues to Deceit in the Marketplace, Politics, and Marriages. — New York: W.W. Norton & Co, 1985.

Ekman P. Why Kids Lie. — Penguin, 1989.

Ernst E. Towards a Scientific Understanding of Placebo Effects, in Peters D. Understanding The Placebo Effect In Contemporary Medicine. — Churchill Livingstone, 2001.

Evans D. Placebo: The Belief Effect. — Harper Collins, 2003.

Feinberg T. Altered Egos. — Oxford: Oxford University Press, 2001.

Feldman R. Liar: The Truth About Lying. — Virgin, 2010.

Fenton-O’Creevy M., Nicholson N., Soane E., Willman P. Trading on illusions: Unrealistic perceptions of control and trading performance. // Journal of Occupational and Organisational Psychology, 76, 2003. — Р. 53–68.

Festinger L., Riecken H. and Schacter S .When Prophecy Fails. — Harper Torch-books, 1964.

Fraser A. The Gunpowder Plot: Terror and Faith in 1605. — Phoenix, 2002.

Freud S. Creative Writers and Day-Dreaming (1908). — Person, 1995.

Frith C. Making Up The Mind: How the Brain Creates our Mental World. — Blackwell, 2007.

Fotopoulou A. False selves in neuropsychological rehabilitation: The challenge of confabulation. // Neuropsychological Rehabilitation , May 2008.

Fotopoulou A., Solms M., Turnbull O. Wishful reality distortions in confabulation: a case report. // Neuropsychologia, 47, 2004. — Р. 727–744.

Fotopoulou A., et al. Self-enhancing confabulation, Revisiting the motivational hypothesis. // Neurocase, 13, 2007. — Р. 6—15.

Gallo D.A., Finger S. The Power of a Musical Instrument: Franklin, the Mozarts, Mesmer and the Glass Armonica. // History of Psychology, Vol. 3 (4), 2000. — Р. 326–343.

Gazzaniga M. The Social Brain. — Basic Books, Inc., 1985.

Gilovich T., et al. The Illusion of Transparency: Biased Assessments of Others Ability to Read One’s Emotional States. // Journal of Personality and Social Psychology , Vol. 75, N. 2, 1998.

Gladwell M. The Naked Face. // The New Yorker, August 5, 2002.

Goffman E. The Presentation of Self In Everyday Life. — Penguin, 1990.

Goldish M. The Sabbatean Prophets. — Harward: Harvard University Press, 2004.

Gopnik A. Unpublished essay cited in Baron-Cohen. — 1995.

Gray J . Straw Dogs. — Granta, 2002.

Haggard P., Libet B. W. Conscious Intention and Brain Activity. // Journal of Consciousness Studies, 8 (11). — Р. 47–63.

Haigh C. English Reformations: Politics, Religion and Society Under The Tudors. — Clarendon Press, 1993.

Haney, D. Q. Not Everyone Agrees Laser Holes Ease Chest Pain. // Los Angeles Times , March 19, 2001.

Hansen M. True Lies. // ABA Journal, October, 2009.

Harding L., Leigh D., Pallister D. The Liar: Fall of Jonathan Aitken. — Penguin Books, 1997.

Harrington A . The Cure Within: A History of Mind — Body Medicine. — New York, London: W.W. Norton & Company, 2008.

Harrington A. The Placebo Effect: An Interdisciplinary Exploration. — Harvard: Harvard University Press, 1997.

Hasel L., Kassin S. On the presumption of evidentiary independence: Can confessions corrupt eyewitness identifications? // Psychological Science , Vol. 3, N 2, 2009.

Helm A . Truth-Telling, Placebos and Deception. // Aviation, Space and Environmental Medicine , January, 1985.

Herbert I . The Psychology and Power of False Confessions. // Association For Psychological Science , December, 2009.

Hirstein W . Brain Fiction: Self-Deception and the Riddle of Confabulation. — MIT Press, 2005.

Holmes S. The Liberty To Denounce: Ancient and Modern. — Rosenblatt, 2009.

Homer. The Odyssey. (tr. Robert Fagles). — Penguin 1997.

Hrobjartsson A. The Use of Placebo Interventions in Medical Practice — A National Questionnaire Survey of Danish Clinicians. // Evaluation

Humphrey N.K. The Social Function of Intellect. — Bateson, 1976.

Hunter R. A Question of Guilt. // Legal Week, December 10, 2009.

Hyman I. E., Billings J. F. Individual Differences and the Creation of False Childhood Memories. // Memory 6 (1), 1998. — Р. 1—20.

Ibsen H. The Wild Duck. — Nick Hern Books, 2006.

Jackman T. Kumar A. 3 of «Norfolk 4» Conditionally Pardoned in Rape, Killing. // Washington Post , August 7, 2009.

Jervis R. Perception and Misperception in International Politics. — Princeton: UP, 1976.

Johnson D . Overconfidence and War. — Harvard: Harvard University Press, 2004.

Johnson P. A History of the Jews. — Phoenix, 1987.

Kaftan J. The Oddfather. // Rolling Stone, Iss. 894, April 25, 2002.

Kittsteiner H.D. Kant and Casuistry. — Leites, 1988.

Kant I. Groundwork of the Metaphysics of Morals (ed. Mary Gregor, tr. Christine M. Korsgaard). — Cambridge: Cambridge University Press, 1998.

Kant I. The Metaphysics of Morals (ed. Mary Gregor., tr. Christine M. Korsgaard). — Cambridge: Cambridge University Press, 1996.

Kaptchuk T. J., Kerr C. E., Zanger A. Placebo controls, exorcisms, and the devil. // The Lancet, Vol. 374, Issue 9697.

Kaptchuk T. J., et al. Components of placebo effect: randomised controlled trial in patients with irritable bowel syndrome. // British Medical Journal, 336 (7651), May 3, 2008. — Р. 999—1003.

Kermode F. Shakespeare’s Language. — Penguin, 2000.

Kirsch I., Montgomery G. Mechanisms of Placebo Pain Reduction: An Empirical Investigation. // Psychological Science, Vol. 7, N. 3, May, 1996.

Koch C. The Quest For Consciousness; A Neurobiological Approach. — Roberts & Company, 2004.

Kuran T. Private Truths, Public Lies: The Social Consequences of Preference Falsification. — Harvard: Harvard University Press, 1997.

Kroeber A.L. The Nature of Culture. — University of Chicago Press, 1952.

Krulwich R. The Secret Advantage of Being Short. // Vermont Public Radio, May 18, 2009.

Kuhn G., Land M. F. There’s more to magic than meets the eye. // Current Biology, 16 (22), 2006. — Р. 950–951.

Landy D. Culture, Disease and Healing. — Collier Macmillan, 1977.

Larkin P. Collected Poems. — Faber and Faber, 2003.

Lee K., Talwar V. Little Liars: Origins of Verbal Deception in Children. // Origins of the Social Mind , Springer, 2006.

Lee K., Talwar V. Punitive Environment Produces Better Young Liars: A Natural Experiment. — Unpublished, 2010.

Lehrer J. Creation on Command. // Seed, May, 2009.

Lehrer J. The Decisive Moment: How The Brain Makes Up Its Mind. — Canon-gate, 2009.

Leites E. Conscience and Casuistry in Early Modern Europe. — Cambridge: Cambridge University Press, 1988.

Leslie I. Arrested Development. // The Times (Eureka), February 4, 2010.

Leslie I . The Honest Truth About Man’s Ability to Lie. // The Times (Eureka ), 5 November 5, 2009.

Levi-Strauss C. The Sorcerer and His Magic, in Structural Anthropology. — Penguin Books, 1977.

Lewis M., Saarni C. Lying and Deception in Everyday Life. — The Guilford Press, 1993.

Leys S. The Analects of Confucius. — W.W Norton & Co., 1998.

Libet B., Gleason C. A., Wright E. W. and Pearl D. K. Time of conscious intention to act in relation to onset of cerebral activity (readiness potential): The unconscious initiation of a freely voluntary act. // Brain, 102, 1983. — P. 623–642.

Lichtenberg P. and Nitzan U. Questionnaire survey on use of placebo. // British Medical Journal, 329: 944, 2004.

Lifton R. J. The Nazi Doctors: Medical Killing and the Psychology of Genocide. — Basic Books, 2000.

Loftus E. F. and Pickrell, J. E . The Formation of False Memories. // Psychiatric Annals 25, December 2005.

Loftus E., et al. Pluto Behaving Badly: False Beliefs and Their Consequences. // American Journal of Psychology, Vol. 121, N. 4, 2008. — P. 643–660.

Loftus E. F., Palmer J. C. Reconstruction of Automobile Destruction: An Example of the Interaction Between Language and Memory. // Journal of Verbal Learning and Verbal Behaviour, Vol. 13, 1974. — Р. 585–589.

Lopez C.-A. Franklin and Mesmer: An Encounter. // Yale Journal of Biology and Medicine. Vol. 66, 1993. — Р. 325–331.

Machiavelli N. The Prince. — Penguin Classics, 2003.

McCullough M. E., et al. Religious involvement and mortality: a meta-analytic review. // Health Psychology, Vol. 19 (3), May, 2000.

McGarry P. Church «lied without lying». // Irish Times, November, 26.

Mitchell R. W. and Thompson N. S (ed.). Deception: Perspectives on Human and Non-human Deceit. — State University of New York Press, 1986.

Montaigne M. The Essays (A Selection) (tr. and ed. M. A Screech). — Penguin Classics, 2004.

Morgan E. S. Benjamin Franklin. — Yale: Yale University Press, 2002.

Mezulis A. H., Abramson L. Y., Hyde J. S. Hankin B. L. Is there a universal positivity bias in attributions? // Psychology Bulletin, 130 (5), September, 2004. — P. 711–747.

Moerman D . Meaning, Medicine, and the Placebo Effect. — Cambridge: Cambridge University Press, 2002.

Morris D. B. The Culture of Pain. — University of California Press, 1993.

Morris D. B . Placebo, Pain and Belief: A Biocultural Model. — Harrington, 1997.

Morris E. Seven Lies About Lying. Parts 1 & 2. // The New York Times, August 5/6, 2009.

Muller S., et al . How do world-class cricket batsmen anticipate a bowler’s intention? // Quarterly Journal of Experimental Psychology, 59 (12), December, 2006. — P. 2162–2186.

Norton M. I. & Ariely D. Self-deception: How we come to believe we are better than we truly are. — Cited in Chance & Norton, 2009.

Nye J. V. C . Lucky Fools and Cautious Businessmen: on Entrepreneurship and the Measurement of Entrepreneurial Failure. // In Joel M. ed. The Vital One: Essays In Honour of Jonathan R. T. Hughes. // Research in Economic History, Vol. 6, 1991. — P. 131–152.

Ofshe R., Watters E. Making Monsters: False Memories, Psychotherapy, and Sexual Hysteria. — University of California Press, 1994.

Olsson J. Wordcrime: Solving Crime Through Forensic Linguistics. — Continuum IPG, 2009.

Onishi K.H., et al. Do 15-Month-Old Infants Understand False Beliefs? // Science Vol. 308, 255, 2005.

Perner J. Understanding the Representational Mind. — MIT Press, 1991.

Person E., et al. On Freud’s «Creative Writers and Day-dreaming». — IPA Publications, 1995.

Pessoa F. The Book of Disquiet (tr. Margaret Jull Costa). — Serpent’s Tail, 2010.

Phillips D. P., Ruth T. E., Wagner L. M. Psychology and Survival. // Lancet, N 6; 342 (8880), 1993. —P. 1142–1145.

Plaskett J. The Millionaire Three. — Retrieved from http://www.themillion-airethree.com.

Plassman H., O’Doherty J., Baba S., Rangel A. Marketing actions can modulate neural representations of experienced pleasantness. // Proceedings of the National Academy of Sciences, 105, 2007. — P. 1050–1054.

Porter S., et al. Negotiating False Memories: Interviewer and Rememberer Characteristics Relate to Memory Distortion. // Psychological Science , Vol. 11, N 6, November, 2000. — P. 507–510.

Postrel V. In Praise of Irrational Exuberance. // Big Questions Online, October 28, 2010.

Proffitt D. R., Creem S. H., Zosh W. D. Seeing Mountains in Molehills: Geographical Slant Perception. // Psychological Science, Vol. 12, N 5, September, 2001. — P. 418–423.

Pronin E. How We See Ourselves and How We See Others. // Science , Vol. 320, May 30, 2008.

Pronin E., Daniel Y., Lin L. R. The Bias Blind Spot: Perceptions of Bias in Self Versus Others. // Personality and Social Psychology Bulletin, Vol. 28, N 3, March, 2002. — P. 369–381.

Raine A. Y., Yang Y., et al. Localisation of increased prefrontal white matter in pathological liars. // Br J Psychiatry, 190, 2007. — P. 174–175.

Raine A., Yang Y., et al. Prefrontal white matter in pathological liars. // Br J Psychiatry, 187, 2005. — P. 320–325.

Railton P. Moral Camouflage or Moral Monkeys? // The New York Times, July 18, 2010.

Reddy V. How Infants Know Minds. — Harvard, 2008.

Ronson J. Are The Millionaire Three Innocent? // The Guardian, July 17, 2006.

Rosenblatt H . The Cambridge Companion to Constant. — Cambridge: Cambridge University Press, 2009.

Roth P . American Pastoral. — Vintage, 2005.

Saletan W. The Memory Doctor. // Slate, June 4, 2010.

Salmon F . Helen Thomas, Christopher Hitchens, and Being Wrong. // Reuters, June 7, 2007.

Sartre J. P. The Wall. —W. W. Norton & Co, 1969.

Schopenhauer A. The World As Will and Representation. — Cited in Gray, 2002.

Schauer F. Can Bad Science Be Good Evidence: Lie Detection, Neuroscience, and the Mistaken Conflation of Legal and Scientific Norms. //Cornell Law Review , August, 2010.

Scholem G. Sabbatai Sevi: The Mystical Messiah. — Routledge & Kegan Paul, 1973.

Shiv B., Carmon Z., Ariely D. Placebo Effects of Marketing Actions: Consumers May Get What They Pay For. // Journal of Marketing Research , 2005.

Silberman S. Placebos Are Getting More Effective. // Wired, August 24t, 2009.

Simons D. J., Levin D. T. Failure to detect changes to people in a real-world interaction. // Psychonomic Bulletin and Review, 5(4), 1998. — P. 644–649.

Slater L. Opening Skinner’s Box. — Bloomsbury, 2005.

Smith A. The Theory of Moral Sentiments. — Cambridge: Cambridge University Press, 2002.

Somerville J. The New Art of Lying. — Leites, 1988.

Snyder M. L., Kleck R. E., Strenta A., Mentzer S. J. Avoidance of the handicapped: An attributional ambiguity analysis. // Journal of Personality and Social Psychology, Vol. 37, 1979. — P. 2297–2306.

Starek J. and Keating C. Self-Deception and Its Relationship to Success in Competition. // Basic and Applied Social Psychology, 12 (2), 1991. — P. 145–155.

Sternberg R. J., O’Hara L. Creativity and Intelligence. — Sternberg, 1999.

Sternberg R. J. (ed.). Handbook of Creativity. — Cambridge: Cambridge University Press, 1999.

Stevens W. Opus Posthumous: Poems, Plays, Prose. — Vintage, 2002.

Stouthamer-Loeber . «Adults» perception of verbal misrepresentation of reality in four-year-olds. — Unpublished, University of Pittsburgh (cited in Perner, 1991).

Sutherland R. Life Lessons From an Adman. // TED Talks, July, 2009. (http:// )

Svenson O . Are we all less risky and more skillful than our fellow drivers? // Acta Psychologica, Vol. 47, Issue 2, February, 1981. — P. 143–148.

Tait M. J., et al. Improved outcome after lumbar microdiscectomy in patients shown their excised disc fragments. // Journal of Neurology, Neurosurgery, and Psychiatry, 80 (9), September, 2009.

Taylor S. E. Positive Illusions; Creative Self-Deception and the Healthy Mind. — Basic Books, 1991.

Twain M. On the Decay of the Art Of Lying. — FQ Books, 2010.

Vasek M.E. Lying As a Skill: The Development of Deception in Children. — Mitchell, 1986.

Vrij A. Detecting Lies and deceit: the psychology of lying and the implications for professional practice. — Chichester, England: John Wiley & Sons, Ltd., 2000.

Vrij A., Leal S., Mann S., Warmelink L., Granhag P. & Fisher R. Drawings as an innovative and successful lie detection tool. // Applied Cognitive Psychology, 24, 2010. — P. 587–594.

Vrij A. and Semin G. R. Lie experts’ beliefs about nonverbal indicators of deception. // Journal of Nonverbal Behavior 20, 1996. — P. 65–80.

Watters E. The Devil In Mr. Ingram. // Mother Jones, July — August, 1991.

Weiner T., David J., Neil L. Betrayal, The Story of Aldrich Ames, an American Spy. — Richard Cohen Books, 1996.

Wenger A. and Flowers B. Positive Illusions in Parenting: Every Child is Above Average. // Journal of Applied Social Psychology, Vol. 38, Issue 3, 2008. — P. 611–634.

Wegner D. M. & Wheatley T. P. Apparent mental causation: Sources of the experience of will. // American Psychologist, 54, 1999. — P. 480–492.

Weiss B., & Feldman R. S. Looking good and lying to do it: Deception as an impression management strategy in job interviews. // Journal of Applied Social Psychology, 36, 2006. — P. 1070–1086.

Wilde O. The Decay of Lying. — Penguin, 1995.

Wilson T. Strangers to Ourselves. — The Belknap Press of Harvard University Press, 2002.

Woods K. M., Stout M. E. Saddam’s Perceptions and Misperceptions: The Case of Desert Storm. // The Journal of Strategic Studies, Vol. 33, № 1, February, 2010. — P. 5—41.

Wrangham R . Is Military Incompetence Adaptive? // Evolution and Human Behavior, 20, 1999. — P. 3—17.

Wright L . Remembering Satan: Recovered Memory and the Shattering of a Family. — Serpent’s Tail, 1994.

Wright R . The Moral Animal. — Abacus, 1996.

Yamagishi T., et al. Trust, gullibility and social intelligence. // Asian Journal of Social Psychology, 2, 1999. — P. 145–161.

Zagorin P. Ways of Lying: Dissimulation, Persecution and Conformity in Early Modern Europe. — Harvard: Harvard University Press, 1990.

Zannino G. D., et al. Do Confabulators really try to remember when they confabulate? A case report. // Cognitive Neuropsychology, 25:6. — P. 831–852.

Zborowski M. Cultural Components in Responses to Pain. — Health and The Human Condition (ed. Logan and Hunt), Wadsworth Publishing Co., 1978.

Zipperstein S. J. Underground Man: The Curious Case of Mark Zborowski and the Writing of a Modern Jewish Classic. // Jewish Review of Books, N 2, Summer, 2010.

BORN LIARS by Ian Leslie © 2010

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2012