Чарльз Бонд, психолог из техасского Христианского университета, провел опрос на тему «Как распознать лжеца?», в котором приняли участие 2520 человек из шестидесяти трех стран мира. Более семидесяти процентов опрошенных сказали, что тот, кто хочет кого-то обмануть, как правило, не смотрит собеседнику прямо в глаза, уклоняется от прямых вопросов, говорит медленно и с запинками, часто дотрагивается до своего лица или машинально почесывает голову. Бонд утверждает, что такой стереотип распространен повсеместно, но он, к сожалению, не подтверждается прямыми доказательствами, и именно их отсутствие зачастую сбивает людей с толку. Бонд и его коллега Белла де Пауло провели тщательный анализ более ста научных работ, посвященных поведению обманщиков. Они выяснили, что, руководствуясь вышеперечисленными признаками, человек может распознать ложь в сорока семи процентах случаев. Иными словами, такой результат — все равно что подкинуть монетку и угадать, что выпадет: орел или решка.
Между тем внимательное наблюдение за собеседником помогает лишь в том случае, если человек действительно хочет распознать ложь. В повседневной жизни мы предвзято относимся к обману, считая, что он возможен только в исключительных случаях. До тех пор пока мы не видим прямых причин, по которым кто-то хочет нас обмануть, мы даже не задумываемся об этом. Зачем? Мир был бы гораздо более неприятен, если бы мы уверовали в то, что всё, что мы слышим, может оказаться неправдой. Чье-либо общество стало бы просто невыносимым. Но такая позиция конечно же дает солидную фору любому потенциальному обманщику.
Итак, на что же нам стоит обратить внимание? На эту тему было проведено множество исследований, но точного ответа так и не найдено. Не исключено, что для кого-то ответ довольно прост — если человек часто моргает, значит, он не до конца искренен. Но что делать, если человек не моргает вообще? Как определить, что он обманывает?
Признаки обмана зачастую зависят от того, какую именно ложь нам пытаются преподнести. Например, в том случае, если ложь сложна по своей структуре, обманщик, как правило, часто прерывается или надолго умолкает, даже если и так говорит слишком медленно. Но если обман прост или хорошо подготовлен, ситуация прямо противоположна. Плохие обманщики (к нашей радости) иногда открыто демонстрируют признаки замешательства, но, тем не менее, большинство из них редко выдают себя частым морганием или нервными движениями рук и ног.
Вполне понятно, если вас попросят угадать, кто же является обманщиком среди тех, кто находится в комнате, вы вряд ли заподозрите самого харизматичного и дружелюбного из присутствующих и укажете на того, кто будет странно бормотать что-то в углу. Однако ложь требует активизации всех познавательных, эмоциональных и социальных навыков, и именно поэтому лучшими обманщиками являются обаятельные, чуткие, способные думать на несколько шагов вперед люди. И их речь очень часто оказывается гораздо более связной, чем речь обыкновенных честных людей, так как она более продуманна. В отличие от честных людей, спонтанно рассказывающих что-либо, обманщики излагают свои мысли четко и последовательно, что, конечно, вызывает больше доверия. Если кто-то скажет, что не может вспомнить подробности какого-либо случая, мы, скорее всего, начнем подозревать его во лжи, хотя те, кто спонтанно поправляет себя, оправдываясь, что детали не сохранились в памяти, более склонны говорить правду, в отличие от тех, в чьих рассказах прослеживается четкая и последовательная линия. Но, согласитесь, можно предположить, что обманщики, зная об этом, будут делать тщательно спланированные ошибки, призванные изображать спонтанность повествования.
Раскусить хорошего лжеца невероятно сложно. Они неплохо умеют чувствовать то, что может их выдать, и стараются этого избежать. Более того, они понимают, чего от них ждут окружающие. Поэтому обманщикам гораздо важнее знать не то, что на самом деле отличает их от честных людей, а то, как эти отличия представляют окружающие.
То, что нет точных критериев, по которым мы можем распознать лжеца, совершенно не значит, что наш внутренний детектор лжи не может быть острым, как лезвие ножа. Существует две знаменитые школы, в соответствии с которыми мы пытаемся судить о честности людей. Одна из них берет за основу лицо обманщика, другая — его речь.
Лживый взгляд
Спрятать лживый взгляд невозможно.The Eagles
В 1967 году выдающийся американский психолог Пол Экман сотрудничал с группой психиатров из Калифорнийского госпиталя, где он работал в качестве консультанта по вопросу, как распознать ложь пациентов, склонных к суициду. Экман не был до конца уверен, что сможет найти ответ на этот вопрос, но у него была пленка с записью, способной дать ключ к разгадке. За несколько лет до этого он снимал интервью с сорока пациентами психиатрического отделения. Одна из них, Мэри, сорокадвухлетняя домохозяйка, была снята в момент попытки обмануть врача.
Мэри трижды пыталась покончить жизнь самоубийством. Очередная попытка была прервана только потому, что ее вовремя смогли остановить служащие больницы, в которой она лежала. В конце трехнедельного пребывания на лечении психическое состояние Мэри несколько улучшилось, и ее готовы были отпустить домой на выходные, чтобы она могла побыть с семьей. После небольшого разговора с пациенткой лечащий врач был уверен, что с ней все в порядке. Но перед отъездом из больницы Мэри призналась, что хотела уехать лишь для того, чтобы раз и навсегда свести счеты с жизнью.
В поисках скрытых признаков обмана Экман со своим коллегой Уоллесом Фризеном много раз просматривали запись бесед с Мэри. Чтобы тщательно изучить мимику пациентки в тот момент, когда она говорила врачу о своем самочувствии, они поставили режим замедленного воспроизведения и в конце концов нашли то, что искали: когда Мэри задали вопрос о ее планах на будущее, по ее лицу пробежал проблеск отчаяния, но произошло это настолько быстро, что заметить его было почти невозможно даже при том, что воспроизведение было замедлено в четыре раза. Лицо Мэри выдало ее чувства еще до того, как она смогла это почувствовать и взять себя в руки.
Психиатры обратились к Экману в первую очередь потому, что он обладал репутацией эксперта по вопросам экспрессивных особенностей человеческого лица. Еще будучи молодым психологом, в 1960 году он пытался найти доказательства для широко распространенной в ученых кругах того времени теории о том, что универсальное выражение лица — всего лишь культурная «маска», не связанная напрямую с человеческими эмоциями. Иными словами, изучение нашей физиономии в психологическом плане не является чем-то, стоящим глубокого осмысления.
Экман совершил поездку в отдаленные районы Папуа — Новой Гвинеи, чтобы встретиться с представителями народа форе. Эти племена почти не имели контакта ни с людьми, ни с культурой Запада. С помощью переводчика он рассказывал жителям деревень простейшие истории, которые заканчивались тем, что герои радовались, расстраивались или злились, и просил выбрать из двух-трех картинок ту, на которой выражение лица героя наиболее соответствовало его переживаниям. Ученый хотел найти достойное эмпирическое подтверждение существующей теории. Ведь если форе далеки от культуры Запада, то выбрать нужную картинку для них будет затруднительно, да и реагировать они будут совершенно по-другому.
Однако ожидания Экмана не оправдались. Аборигены не хуже американцев или немцев узнавали эмоции, изображенные на картинках. Слушая забавную историю, они начинали улыбаться, а когда дело доходило до страшных охотничьих рассказов, принимали чуть ли ни хичкоковские позы. Представления Экмана перевернулись с ног на голову. Как он сам признался сорок лет спустя: «Я был до безобразия неправ, и это было самым ярким откровением моей жизни».
По возвращении на родину открытия молодого ученого не возымели успеха в научном сообществе. Он же, неожиданно для самого себя, почувствовал, что ему нужно проконсультироваться с Сильваном Томкинсом.
Томкинс, сын русского дантиста, родился в 1911 году в Пенсильвании и был невероятно образованным человеком. Будучи студентом отделения сценаристов Пенсильванского университета, он почувствовал страсть к психологии (как наука она в то время еще делала первые шаги). В 1943 году он покинул Филадельфию и, отчаявшись найти работу по специальности, стал служащим тотализатора, принимающим ставки на скачках. Постепенно ему удалось выстроить целую систему, основанную на эмоциональных отношениях между лошадьми. Например, лошадь, оторванная от матери на первом-втором году жизни, будет нервничать, если ее выведут на стартовую позицию вместе с другой кобылой из состава участников. Никто до конца не понимал, как работает эта система, но она и в самом деле работала.
В отличие от своих современников, Томкинс интересовался и человеческими эмоциями. Во время преподавания психологии в Принстоне и Рутгерсе он детально изложил свою теорию в четырехтомном труде «Эмоции, образы, сознание». Его главной целью было определить, каким образом человеческое лицо отображает спектр эмоций. К слову, эта же тема немало интересовала и Чарлза Дарвина, который в 1872 году опубликовал труд «Выражение эмоций у человека и животных», где отметил, что «одно и то же эмоциональное состояние отражается на лицах людей всего мира с заметным единообразием». Дарвин первый задался вопросом, является ли отражение эмоций на лице врожденным признаком, обусловленным природой, или же приобретенным, то есть культурно обусловленном. Ученые ХХ века имели смутное, но более-менее сформированное мнение на эту тему (см. выше), но Томкинса, а за ним и Экмана не устраивала эта неопределенность.
В конце шестидесятых годов в руках у Экмана оказалось настоящее сокровище: многометровая пленка с фильмом, снятым в джунглях Папуа — Новой Гвинеи. Одна часть материала была посвящена уже знакомому Экману племени народа форе, другая — народу кукукуку. Форе были миролюбивыми и дружелюбными, в то время как кукукуку имели репутацию враждебно настроенных, безжалостных людей. Экман работал над этой пленкой на протяжении шести месяцев. Сфокусировав внимание исключительно на крупных планах представителей обоих племен, он вырезал все ненужные, по его мнению, сцены. Когда все было готово, он пригласил к себе Томкинса. Ученые смотрели фильм в молчании.
Экман специально не сказал Томкинсу ни слова о том, что за люди сняты в этом фильме, и, как нам уже известно, удалил из него детали, способные идентифицировать то или иное племя. После просмотра Томкинс подошел к экрану и указал на лица форе: «Это очень мягкие, добродушные и терпимые люди. А вот эта группа, — добавил он, кивая на кукукуку, — очень жестокая». Экман был потрясен. «Как, как вы об этом узнали?» — воскликнул он. Просматривая фильм во второй раз, теперь уже в замедленном темпе, Томкинс указывал на определенные морщины и выступы на лицах дикарей, которые, по его словам, позволяли судить о характере.
С тех пор Экман считал лицо кладезем бесценной информации о внутреннем состоянии человека. Вместе с Уоллесом Фризеном они занялись масштабным, а по мнению многих, и вовсе невыполнимым исследованием: разработкой полной систематики выражений лица человека. Для начала они досконально изучили множество книг по анатомии, по отдельности рассматривая каждую из сорока трех лицевых мышц и определяя любое движение, на которое способно человеческое лицо. После этого они начали строить друг другу рожицы, системно управляя лицевыми мышцами и выстраивая движения в различные комбинации. Затем они проверяли эти комбинации в зеркале, чтобы понять, какое именно выражение лица им удалось изобразить, и снимали результат на камеру. Если создавалось ощущение, что какое-либо движение не получается, они обращались к добродушному хирургу, кабинет которого находился по соседству, и он с радостью запускал дремлющую мышцу при помощи иголки. Каждое движение той или иной лицевой мышцы исследователи назвали единицей действия.
Со временем Экман и Фризен кодифицировали более десяти тысяч различных выражений лица, каждое из которых было составлено при помощи комбинации ряда единиц действия. Конечно, большая часть получившихся рожиц не имела никакого смысла, разве что дети используют их во время игры. Но около трех тысяч из них действительно что-то значили.
После семи лет подробного изучения проблемы Экман и Фризен составили каталог «эмоционального репертуара» человеческого лица, который они опубликовали в работе, названной «Система кодирования лицевых движений», или просто FACS (от английского названия Facial Action Coding System). В этом каталоге, который до сих пор используется психологами, каждому выражению, на которое способно человеческое лицо, присвоен свой номер, более того, появление каждого отдельно взятого выражения описано, мышца за мышцей. И естественно, каждому выражению присвоено свое значение.
Единица действия № 12 (AU 12), которая активизирует скуловое напряжение, — не что иное, как обыкновенная улыбка. Совместите ее с AU 6, которая создается движением мышц, приподнимающих щеки, и вы получите выражение счастья. Огорчение определено как AU 1+4+6 + 11, что означает «внутренние углы бровей приближены друг к другу и приподняты; щеки подтянуты; в носогубной складке наблюдается небольшое углубление; края губ слегка напряжены». Экман отмечает, что если Вуди Аллен слегка приподнимет внутренние углы бровей и немного опустит их, сведя вместе (AU 1+4), то получится трагическое выражение, которое, возможно, сделает концовку его фильма более острой.
Гийом Дюшенн, невропатолог XIX века, первым обратил внимание на то, насколько сложно симулировать выражение лица. Настоящая улыбка, по его словам, «не подчиняется посторонней воле», а ее отсутствие «разоблачает ложного друга». Сложный отбор «лицевого репертуара» лишил Экмана времени точно определить причину, по которой мы не можем ввести в заблуждение наблюдательного собеседника, даже если всеми силами пытаемся изобразить на своем лице то или иное выражение. Если мы активизируем скуловое напряжение совместно с задействованием мышц щек, но при этом не будем прищуривать глаза, то улыбка получится безжизненной. Типичной особенностью «счастливой улыбки» является «высшая координация движений», так как для ее выражения мы прищуриваем глаза с максимальной интенсивностью и опять-таки максимально поднимаем края губ. Настоящие улыбки короче и ровнее по сравнению с неестественными и поддельными.
В свою очередь, симулировать гнев еще сложнее (хотя, например, Адольфу Гитлеру это удавалось на удивление хорошо), так как все негативные эмоции изобразить труднее, чем позитивные. Мы можем скалиться, но редко вспоминаем о том, что необходимо сузить края губ, чтобы изобразить гнев. Но мы делаем это автоматически, если и в самом деле злимся.
После очередного просмотра интервью с Мэри Экман обратил внимание на еще одну небезынтересную особенность: эмоциональное выражение не только сложно имитировать — его не менее сложно утаить. Это открытие дало мощный стимул развитию его интереса ко лжи и ее вычислению. Лжецам приходится примерять на себя то, что Макбет называет «фальшивой личиной», неотделимой от любой лжи, и самые опытные обманщики конечно же не испытывают ни малейших трудностей с этим. Но даже самые изощренные лжецы, по мнению Экмана, могут проколоться на том, что их выдадут эмоции. Это может произойти, например, если обманщик состроит мину, совершенно не соответствующую тому, что он говорит. За долю секунды настоящее лицо разоблачит фальшивое.
Экман назвал эти мимолетные проблески непреднамеренных, но истинных эмоций микроэкспрессией. Тем не менее он настаивает на том, что микроэкспрессия, в какой бы ситуации она ни была замечена, совершенно не является точным и универсальным признаком того, что человек хочет кого-то обмануть. Ведь само по себе это явление всего лишь говорит о некотором эмоциональном дискомфорте, и всякому, кто пытается применить метод Экмана, прежде всего придется подумать, что стало причиной этого дискомфорта и является ли эта причина значимой.
Благодаря исследованиям Экмана теория универсальности эмоциональных выражений человеческого лица сегодня поддерживается большинством ученых. Она получила широкую известность и далеко за пределами научного мира. Среди обывателей Экман известен в первую очередь благодаря своей методике разоблачения лжи (ее блестяще описал Малкольм Гладуэлл в еженедельнике «New Yorker»). Более того, Экман выступил в роли консультанта для американского сериала «Обмани меня». Он также обучает полицейских инспекторов, глав дипломатических миссий и офицеров разведки. Свои тренинги ученый обычно начинает с демонстрации на компьютере совершенно спокойного лица, на котором на долю секунды отображается микроэкспрессия. Ученики должны ее идентифицировать, выбрав единственно правильный ответ из таких вариантов, как гнев, страх, счастье, расстройство, презрение или отвращение. Поначалу микроэкспрессия кажется почти что незаметной, но, по утверждению Экмана, по окончанию тренинга люди запросто начинают распознавать эмоции.
Конечно, наша мышечная система почти полностью подчиняется нам. Именно поэтому мы не испытываем особых трудностей с изображением фальшивой улыбки. Но чем сильнее наши эмоциональные переживания, связанные с обманом, и чем выше ставка (скажем, чем хуже для нас могут быть последствия лжи), тем, к сожалению, больше вероятность того, что наша физиономия выдаст нас хорошо натренированному наблюдателю.
Не случайно ведь Сильван Томкинс обычно открывает свои лекции коротким замечанием: «Вы знаете, в сущности, лицо чем-то похоже на пенис…»
Лживые слова
Мы уже разобрались с тем, что большинство из нас не так сильны, как казалось, в решении вопроса о том, что ложь, а что — правда. Теперь вы, наверное, думаете, что те люди, работа которых напрямую связана с разоблачением лжи, смыслят в этом вопросе несколько больше. Тем не менее, в соответствии с результатами исследований, проведенных Бондом и де Пауло, психологи, судьи, таможенные инспекторы и полицейские отличают правду от обмана ничуть не лучше, чем самые неприметные обыватели.
Алдерт Вридж, профессор Портсмутского университета и автор книги «Распознавая ложь и обман», великолепного исследования различных форм лжи, верит в то, что «охотники на обманщиков», равно как и все остальные люди, слишком много внимания уделяют физиологическим проявлениям, сопутствующим обману, почти забывая о том, что есть и другие — вербальные. В качестве примера он приводит реальное судебное дело, фигурантом которого выступил некий житель Флориды, которого считали главным обвиняемым по делу об убийстве. Следователи указали, что подозреваемый, когда давал показания, сильно потел и все время затруднялся с ответом на поставленный вопрос. Именно это наводило на мысль, что он лжет. Тем не менее суд признал его невиновным в связи с непричастностью к преступлению.
Дело в том, что некоторые люди, по словам Вриджа, отличаются «врожденным нечестным поведением», которое демонстрируется, даже когда человек искренне говорит правду. В то же время есть и другие люди, с «врожденным честным поведением», способным сбить с толку кого угодно, особенно в том случае, когда человек осознанно хочет прикрыть свой обман.
Исследование Экмана концентрируется на признаках эмоционального дискомфорта, испытываемого лжецом, в то время как Вридж заинтересовался последствиями психического перенапряжения обманщика, когнитивном грузе, давящем на него.
Вридж твердо убежден в том, что метод кнута и пряника, используемый полицейскими в ходе допроса подозреваемых (мы знаем о нем благодаря голливудским фильмам, в которых представлены «хороший коп» и «плохой коп»), совершенно неэффективен. Полицейские, по словам ученого, считают, что если человек грубит в ходе допроса либо всеми доступными способами демонстрирует полное нежелание идти на контакт, то он, скорее всего, что-то скрывает. Но результаты исследований говорят о другом. Так как обманщики понимают, что к ним относятся предвзято, они более склонны к тому, чтобы сотрудничать со следствием, в отличие от тех, кому скрывать, собственно, нечего.
Другая проблема заключается в том, что сами следователи, соблюдая традицию, заложенную еще Джином Хантом в романе «Жизнь на Марсе», ведут себя агрессивно по отношению к подозреваемым, безапелляционно настаивая на их виновности. Вирдж предположил, что такая тактика подавления подозреваемых совершенно неприемлема. Она не только не оправдывает себя, но и уводит следствие в сторону. В случае подобного отношения подозреваемые просто отказываются идти на диалог. Будучи напуганными и озлобленными, они начинают давать короткие, почти ничего не значащие ответы.
Однако перед следователями должна стоять совсем другая задача: наладить контакт с подозреваемыми. Чем больше подозреваемый будет говорить, тем большее давление это окажет на его психологическое состояние. В том случае, если ему действительно есть что умалчивать, он, при таком подходе, может случайно проболтаться о чем-либо. По мнению Вриджа, именно этот способ (наладить контакт, дать подозреваемому выговориться) наиболее приемлем для того, чтобы вывести обманщика на чистую воду.
Полицейские рекомендации по проведению допроса практически бесполезны. Официальные руководства на эту тему предлагают несколько стратегий определения истинности показаний. Одна из них, описанная в учебной литературе, предлагает уделять внимание тому, смотрит ли допрашиваемый в глаза следователю и выказывает ли какие-либо признаки беспокойства. Между тем нет никаких прямых доказательств, что это является действенным.
Другая техника советует перед началом допроса проводить небольшую отвлеченную беседу с подозреваемым. Цель — сравнивать поведение во время этой беседы с поведением непосредственно во время допроса. Но Вридж совершенно справедливо заметил, что люди, в зависимости от темы разговора, используют различные стили общения, независимо от того, лгут или нет.
Третья техника — «поведенческий анализ» — содержит целый список вопросов, на которые предполагаемые обманщики и те, кто говорит правду, якобы отвечают по-разному. Опять же, по утверждению Вриджа, убедительных доказательств эффективности этой техники нет.
Более того, такие рекомендации совершенно упускают из виду тот факт, что полицейские, как и все мы, могут руководствоваться неосознанными суевериями. В частности, не являются редкостью случаи, когда человек, говорящий с акцентом, не вызывает особого доверия со стороны дознавателей. Напротив, если допрашивают привлекательного, яркого и невероятно легкого в общении человека, то ему, что не удивительно, верят, как говорится, с пол-оборота. И это несмотря на то, что именно такие черты присущи самым опытным обманщикам.
Что же действительно заслуживает пристального внимания полиции? Как мы уже решили, ложь требует определенных усилий: обманщики должны продумать ответ, который устроит слушателя (в случае допроса ответы продумываются особенно тщательно); следить за тем, чтобы не говорить ничего противоречащего уже сказанному; стараться не выдать себя интонацией; прекрасно помнить все свои показания, чтобы в случае необходимости их повторить. Помимо этого, обманщикам необходимо держать под контролем свою речь и избегать неоправданных нервных телодвижений, так как все это может навести слушателя на подозрения. Пытаясь неукоснительно следовать всем этим требованиям, обманщики зачастую начинают демонстрировать то, что Белла де Пауло называет сверхконтролем, то есть такое поведение, при котором все действия лжеца кажутся продуманными, точными, хорошо отрепетированными, но… напрочь лишенными естественной спонтанности.
Вридж уверен, что лучший способ подловить обманщика — повысить его когнитивную нагрузку до такого уровня, при котором он просто не сможет четко управлять своими мыслями и излагать события связно. Кстати, одна из техник, рекомендуемых для проведения допроса Вриджем, основывается на том, чтобы заставить подозреваемого излагать события в обратном порядке. Это создает ощутимое давление на сознание, и даже самый подготовленный обманщик начинает путаться и допускать ошибки.
В 2007 году Алдерт Вридж совместно со своими коллегами опубликовал результаты исследования, в ходе которого были испытаны основные техники ведения допроса. (В их числе апробировали и метод самого Вриджа.) В исследовании участвовали более двухсот пятидесяти студентов, выступивших в роли допрашиваемых, и двести девяносто офицеров полиции. На допросе студенты должны были говорить или правду, или ложь (в зависимости от того, какая роль им достанется) о ряде ситуаций. А задачей полицейских было выяснить, используя предложенные техники, кто из «подозреваемых» говорит правду, а кто — лжет. В итоге те полицейские, которые больше внимания уделяли внешним факторам, идентифицирующим лжеца, показали довольно слабые результаты по сравнению с теми, кто внимательно следил за речью допрашиваемых.
Более того, обманщики во время допроса вели себя намного спокойнее, чем те, кто говорил правду, и были предрасположены к диалогу с полицией. И конечно же, как и ожидал Вридж, наиболее прогрессивной техникой допроса оказалась именно его техника.
Вридж разработал еще один способ, основанный на описании событий.
Суть этого метода состоит в следующем. Допрашиваемого просят описать ситуацию, в которой он оказался, или событие, которому он был свидетелем. По мнению Вриджа, это тоже оказывает значительное давление на когнитивные способности потенциального обманщика.
В эксперименте, проведенном им, приняли участие около тридцати человек — все они являлись сотрудниками полиции или военизированных подразделений. Перед ними была поставлена задача захватить находящийся у некоего «спецагента» ноутбук с важными сведениями, составляющими государственную тайну.
После проведения операции всех ее участников попросили детально описать то место, в котором произошел захват объекта. Одной половине дали указание рассказать правду, другой — умолчать о некоторых подробностях. (Естественно, те, кто заслушивал показания, были не в курсе, кому какая роль досталась.) Вридж предположил, что «обманщики» постараются сделать свои показания более правдоподобными, тщательно описывая обстановку, но снабжая описание деталями, которые, как правило, наталкивают внимательного слушателя на подозрения. Он также предположил, что они очень скупо опишут поведение удерживающего ноутбук агента, а вот те, кому дали указание говорить правду, в первую очередь начнут рассказывать именно об этом и только потом в двух словах обрисуют условия, в которых приходилось действовать.
Все его предположения оказались верными. Следовательно, основываясь исключительно на методе Вриджа, можно вычислить обманщиков с точностью до девяноста процентов?
* * *
Экман и Вридж имеют разные точки зрения насчет того, что при определении честности человека заслуживает внимания в первую очередь. Но оба уверены, что к этому вопросу нужен системный подход. При попытке обнаружить обманщика все имеет значение: и тембр голоса, и движения рук, и осанка, и сама речь. Но все это нужно оценивать со скидкой на конкретную ситуацию: как соотносятся действия человека с его повседневным поведением, как эти действия можно рассматривать в сложившейся обстановке, и т. д., и т. п. Субъективность суждений зачастую приводит к ошибкам и недоразумениям, ведь мы не можем обнаружить универсальный признак лжи. Увы, нос Пиноккио — всего лишь сказка.
Высокомерие, или
Почему мы хорошо умеем врать, но плохо распознаем ложь
В 2008 году норвежские ученые провели эксперимент, призванный улучшить понимание того, каким образом полиция приходит к выводу о правдивости показаний об изнасиловании. Шестидесяти девяти следователям предложили просмотреть видеозаписи с показаниями женщин, заявивших о том, что они стали жертвами этого гнусного преступления. Роль одной из жертв досталась профессиональной актрисе, и конечно же ее задачей было убедить полицейских в искренности своих показаний. Все женщины говорили примерно одно и то же, но актриса рассказала о неприятном инциденте несколько более экспрессивно, чем реальные жертвы. Следователи, в своих суждениях привыкшие полагаться на поведение потерпевших, сочли, что наиболее убедительна плачущая женщина, выставляющая на показ свое отчаяние. Но, как вы уже догадались, они ошиблись.
На самом деле жертвы насилия по-разному реагируют на случившееся: кто-то заметно выбит из колеи, кто-то старается скрыть эмоции. Это значит, что какой-то универсальной модели поведения, общей для всех, нет. Полицейские из нашего примера полагались исключительно на свои инстинкты, и их подозрения были сформированы совершенно ненадежными, предвзятыми представлениями о том, как женщины переносят горе.
Несмотря на предупреждение, сформулированное еще Шекспиром, о том, что угадать ход мыслей другого человека невероятно сложно, даже при наличии множества кажущихся надежными внешних доказательств, следователи упрямо верят в то, что безошибочно могут определить, врет человек или нет, только лишь наблюдая за его реакцией и полагаясь на свою интуицию. Роберт Хантер, юрист и специалист по работе с мошенниками, называет это ошибочное представление поведенческой презумпцией. В качестве примера он приводит дело американской студентки Аманды Кнокс, осужденной в 2007 году за убийство Мередит Керхер. Полиция Италии пришла к выводу о ее виновности, основываясь исключительно на оценке поведения подозреваемой во время допроса. «Мы были готовы к тому, чтобы установить факт виновности, — заявил Эдгардо Гиобби, главный следователь по этому делу, — руководствуясь своими наблюдениями за психологической и поведенческой реакцией подозреваемой во время допросов. Мы не видим необходимости в применении других способов ведения расследования, так как именно этот считаем испытанным и надежным — он позволяет нам довольно быстро добиться признаний от подозреваемых». Думаю, логика Гиобби пагубна, потому что во время допроса (а затем и в суде) люди ведут себя совершенно не так, как в повседневной жизни, и не важно, виновны ли они или просто привлечены в качестве свидетеля. Естественно, поведение некоторых людей в психологически сложной ситуации может показаться подозрительным.
Справедливости ради стоит отметить, что такого рода предубеждениями обладают не только полицейские. Очень многие люди зачастую делают поспешные выводы о честности человека, руководствуясь своими представлениями о «нормальном» поведении. Власти Италии неосторожно допустили утечку информации о поведении подсудимой, и скоро всему миру стало известно, что Аманда во время заключения беззаботно оттачивала свои акробатические навыки. А когда пресса опубликовала фотографию, на которой девушка жизнерадостно улыбается, это вызвало негодование, и люди стали говорить, что человек, на которого «повесили» чужое преступление, не может вести себя подобным образом. Да, такая реакция вполне предсказуема, но одна-единственная фотография не может стать надежным источником информации о внутреннем состоянии человека и тем более о его мыслях. В связи с этим согласитесь, что поведенческая презумпция играет значительную роль в нашей жизни, хотя и является абсолютно ненаучной. Хантер особо подчеркивает, что, как бы там ни было, она поддерживает представления об объективности устных доказательств в суде и оправданность привлечения присяжных к разбирательству. Тот, кто видит, как свидетель дает показания, может лучше судить о достоверности сведений.
Что же является внутренним стержнем нашей уверенности в точности интуитивных догадок? Вероятно, это связано с нашей склонностью к некоторому психологическому эгоизму. Мы не можем до конца понять, что другие люди настолько же сложны и независимы, насколько и мы сами. Эмили Пронин, психолог из Принстонского университета, напоминает нам, что существует фундаментальная асимметрия в межличностных отношениях между людьми в различных социальных группах. Когда вы встречаете кого-то, в вашем сознании преобладают по меньшей мере два основополагающих образа: собственно ваши мысли и облик (лицо) собеседников. В результате мы склонны судить окружающих по тому, что видим (по одежке), а самих себя — по собственным же ощущениям.
Мы знаем, когда нужно спрятать свои мысли от окружающих. Наверняка вам приходилось изображать на лице хоть какое-то подобие интереса в тот момент, когда босс, будучи в шутливом расположении духа, в сто тринадцатый раз рассказывает бесконечный анекдот. Но, тем не менее, мы почему-то считаем искренними невербальные эмоции другого человека. Если красивая девушка улыбается, значит ли это, что ей приятно ваше общество? На вашем месте я бы не был так уверен. Сами посудите: иногда мы считаем, что можем узнать все о человеке, прочитав по диагонали его резюме. Но когда кто-то пытается сформировать свою точку зрения, читая уже наше резюме, мы, безусловно, думаем, что это бесполезная затея: «В этих бестолковых бумажках так мало информации, что понять по ним, что я на самом деле из себя представляю, очень сложно». То же самое происходит и с эмоциями — одного-единственного жеста или выражения лица недостаточно, чтобы объективно судить о чувствах человека. Эту модель поведения можно описать примерно следующим образом: «Я — человек невероятно тонкий, и не совсем тот, за кого меня принимают окружающие, такие предсказуемые и прозрачные…» Фернандо Пессоа очень точно описал эти ощущения в своей «Книге беспокойства», заметив, что «на самом деле никто не может допустить факт существования другого человека».
Но парадокс заключается в том, что, несмотря ни на что, эта асимметрия зачастую мешает нам кое-что приукрасить в своей речи. Это связано с подсознательной уверенностью в способности окружающих нас людей заметить что-то, что выдаст нас (видимо, потому, что мы не перестаем об этом думать во время обмана). В рассказе «Сердце-обличитель» Алана Эдгара По человека, совершившего преступление, допрашивают остолопы-следователи. Несмотря на выгодность ситуации, ему начинает казаться, что следователи просто так могут сказать, что он виновен. Эта навязчивая мысль не дает ему покоя и в конце концов приводит к признанию. Это яркий пример того, что психолог Томас Гилович называет «иллюзией предсказуемости» — иррациональным, но зачастую непреодолимым подозрением, что окружающие способны читать наши мысли. Девушка, пришедшая в гости к своей подруге, будет переживать из-за того, что подруга может догадаться, что ее стряпня просто ужасна на вкус. Молодого менеджера может не покидать ощущение, что все в переговорной чувствуют его волнение во время презентации. У каждого из нас есть замечательный дар стократ преувеличивать свои страхи. А потому, наверное, все-таки стоит прийти к очевидному выводу: все-таки мы можем прочитать свои мысли лучше, чем сторонние люди.
Гилович провел ряд экспериментов, целью которых было продемонстрировать, что разгадать наши мысли гораздо сложнее, чем кажется. В одном из таких экспериментов участники играли в незамысловатую игру на определение обмана. Каждый игрок говорил либо правду, либо ложь о чем-либо, а задача остальных заключалась в том, чтобы угадать, насколько он искренен. Как оказалось, «обманщики» значительно переоценивали ту степень легкости, с которой другие игроки смогут их раскусить. Наибольшее количество баллов набрали те игроки, которые, обманывая, не были настолько погружены в себя, чтобы думать еще и о том, правдоподобно ли выглядит их ложь.
Странное дело майора Инграма
Честно миллион долларов не заработаешь.Уильям Дженнингс Брайан
10 сентября 2001 года перед майором британской армии Чарльзом Инграмом поставили следующий вопрос:
Как в десятичной системе счисления называется единица со ста нулями?
Это был последний, пятнадцатый, вопрос, заданный ему на одном из самых популярных британских (и мировых) телешоу «Кто хочет стать миллионером?». Инграм смог правильно ответить на первые четырнадцать вопросов, использовав все подсказки. В тот момент он был невероятно близок к тому, чтобы стать третьим за всю историю телешоу участником, выигравшим миллион фунтов.
На протяжении двух вечеров, занятых съемками, зрители, присутствующие в студии, не переставали поражаться продвижению Инграма. И дело не только в его успехах — он разительно отличался от двух своих предшественников. Джудит Кеппел (в 2000 году она стала первой победительницей шоу) на протяжении всей игры вела себя сдержанно, полностью концентрируясь на вопросе; казалось, она была ярким примером моральной непоколебимости, характерной для представителей среднего класса Великобритании. Даже будучи не до конца уверенной в правильности ответа, она не теряла уверенности в себе. Дэвид Эдвардс, второй победитель, выиграл заветный миллион всего за пять месяцев до того, как в студии появился Инграм. Он также демонстрировал убежденность в принятии решений, но она была иного рода: Дэвид был заядлым любителем шоу, для участия в которых необходим багаж общих знаний. Словно книга, собирающая пыль, он впитывал в себя всевозможные, казалось бы, бесполезные сведения.
Чарльз Инграм в отличие от них постоянно сомневался в себе. Он подолгу думал над каждым вопросом, перебирая по очереди предложенные варианты ответа, противопоставляя их, склоняясь то к одному, то к другому. Иногда он останавливался на ответе, который всего несколько минут назад считал неверным. При этом, казалось, он совершенно не полагался на внутренние инстинкты, способные помочь участнику выбрать правильный ответ. Тем не менее четырнадцать раз подряд он отвечал правильно. И вот, услышав пятнадцатый вопрос, Инграм стал на ощупь подбираться к ответу, который мог осчастливить его на миллион фунтов (в случае неудачи он терял больше половины этой суммы).
После того как на табло появились четыре варианта ответа, Инграм честно признался, что не знает, какой из них выбрать.
— Чарльз, вы не были уверены в своих ответах, начиная со второго вопроса! — простонал Крис Тарант, ведущий.
— Я думаю, это наномол, — наконец-то решился майор, нервно пощупывая собственное лицо. — Но это может быть и гигабит…
Таррант в очередной раз многозначительно намекнул, что сейчас — самый подходящий момент забрать уже выигранные деньги и уйти со спокойной душой, — стоит ли рисковать, если ответ можно только угадать?
На какое-то мгновение показалось, что Инграм согласился с ним.
— Да, я, наверное, не смогу справиться с вопросом, — бодро произнес он. И тут же продолжил: — Не думаю, что это мегатрон. А про гугол я вообще никогда не слышал.
Он несколько раз прошептал незнакомое слово и наконец сказал:
— Действуя методом исключения, я пришел к тому, что это все-таки гугол.
Камеры дали крупный план жены Инграма — Дианы. Она была шокирована ответом мужа.
— Насколько я понимаю, вы, уже имея полмиллиона в своих руках, собираетесь ответить словом, которое сейчас впервые слышите… — недоверчиво заметил Таррант.
Это вызвало у игрока новый приступ сомнений, но спустя некоторое время он нерешительно кивнул:
— Да, я все-таки продолжу игру.
По залу пронесся вздох изумления. Инграм вздрогнул:
— Хотя нет, постойте…
Прошло еще какое-то время, прежде чем он заявил, что гугол — его окончательный ответ.
После мучительно долгой рекламной паузы Таррант попросил у Инграма чек на полмиллиона фунтов, который уже был у того на руках.
— Он вам больше не понадобится, — сказал он, разрывая чек на мелкие кусочки. Пауза. — Потому что вы выиграли один миллион фунтов!
Зал взорвался аплодисментами.
Этот выпуск так и не вышел в эфир. Неделю спустя Чарльз Инграм, находясь у себя дома в Уилтшире, вместе со всем миром следил за новостями из Америки, в которых сообщались все новые факты о террористическом акте 11 сентября. Вдруг раздался телефонный звонок. Ему звонил Пол Смитт, исполнительный директор шоу и представитель кампании Celador Productions.
— Довожу до вашего сведения, — сказал он, — что чек, выданный Таррантом после записи шоу, аннулирован.
Смитт также добавил, что показ шоу с участием Инграма отменен. Директор сослался на какие-то «неполадки», никак не связанные с самим игроком.
В голосе Инграма, когда он разговаривал со Смиттом, звучало удивление, но не расстройство.
Пять дней спустя, ровно в семь часов утра, в дверь к Инграму постучали. Это были полицейские, приехавшие с тем, чтобы арестовать хозяина дома и его жену. В то же самое время в восьмидесяти милях от Кардиффа был задержан Теквен Уайтток, непосредственно присутствовавший в студии во время записи передачи и, более того, представленный Таррантом как потенциальный игрок.
Полтора года спустя, 7 апреля 2003 года, присяжные признали всех троих виновными в том, что они, вступив в предварительный сговор, обманным путем пытались заполучить главный приз шоу. В связи с этим Чарльз Инграм уволился из армии. А девятнадцать месяцев спустя он был признан полным банкротом.
* * *
Попытаться обманным путем заполучить огромную сумму — одно, а вот сделать это на глазах у многомиллионной аудитории — совсем другое. Но не нахальная смелость троицы «миллионеров» потрясла общественность, а скорее их безрассудство. Вся эта история, окончившаяся судебным разбирательством, напоминает типично английскую драму, в которой встречаются элементы трагедии и комедии, хитрости и самообмана. Разыгранный спектакль можно описать следующим образом: глуповатый майор, за плечами у которого среднее образование, полученное в весьма посредственной частной школе, стал жертвой амбиций собственной жены, подговорившей его на то, чтобы по мошеннической схеме быстренько «срубить деньги» в одном из самых популярных в стране телешоу, используя кашель, наводящий игрока на правильный ответ. Довольно избитый способ. И ведь у этой троицы почти получилось провернуть эту схему. Пока однажды утром не зазвонил телефон.
В суде (и после него) все трое заявляли о своей невиновности, свирепо протестуя против обвинения. Они делали это, даже несмотря на то, что им поступило несколько высокооплачиваемых предложений «поведать миру свою историю».
После вынесения приговора телекомпания ITV представила документальный фильм об этих событиях. Его посмотрели более семидесяти миллионов человек — рейтинг гораздо более высокий, чем у самого телешоу. Особое внимание в этом фильме уделялось мучительному закадровому кашлю, появлявшемуся каждый раз, когда Инграм, перебирая варианты, называл правильный ответ. Для наглядности в фильм включили инсценировку того, как игрок пытается обмануть зрителей, будучи уже пойманным на лжи. Получилось смешно, как в комиксе.
— Кажется, я никогда не слышал про гугол. — Кхе-кхе. — Вообще-то я думаю, что это гугол.
В доказательствах стороны обвинения имелась довольно серьезная брешь: прямых подтверждений тому, что майор Инграм и Теквен Уайтток когда-либо встречались или хотя бы переписывались посредством электронной почты, не было. Удалось установить только то, что Уайтток несколько раз разговаривал с Дианой по телефону, но в этом не было ничего странного. Не будем забывать, что он сам был потенциальным игроком, да и Диана однажды участвовала в шоу и даже выиграла 32 тысячи фунтов. Более того, после своего дебюта в «Миллионере» она стала соавтором книги о шоу. Люди, приглашенные принять участие в шоу (в данном случае Уайтток), одержимые идеей заработать, часто стараются наладить связь с теми, кто уже выигрывал в нем, чтобы по возможности получить несколько дельных советов.
Полиции также не удалось установить факт связи между подозреваемыми после шоу. Инграмы не встречались и не перезванивались с Уайттоком. (Вы, скорее всего, подумали, что трое заговорщиков должны были обсуждать, по крайней мере, как они поделят между собой деньги.) Даже после того, как лучшие следователи Скотленд-Ярда провели восемнадцать недель в поисках хоть каких-нибудь доказательств, главным аргументом, на котором основывалась позиция обвинения, все еще была пленка с записью шоу, на которой было запечатлено странное поведение Инграма и отчетливо слышался подозрительный кашель.
Строго говоря, при ближайшем рассмотрении все подозрения в этом деле казались на удивление хрупкими. В частности, представители продюсерского центра заявили в суде, что заподозрили недоброе, еще когда Инграм использовал все три подсказки на более-менее легких первых вопросах. Тем не менее после исследования поведения предыдущих участников, дошедших до последних вопросов, выяснилось, что в этом нет ничего необычного.
Вина Уайттока, по мнению юристов, подтверждалась тем, что во время шоу он спросил у своего соседа, знает ли тот правильный ответ на вопрос (видимо, с тем, чтобы кашлянуть вовремя и нужное количество раз, утверждали они). Но и это обстоятельство было подвергнуто сомнению, когда один из ветеранов шоу смог доказать, что это вполне нормальная ситуация (а ее подоплека — всего лишь выдумка).
Производственный продюсер шоу предположил, что высказанное в ходе игры заявление Инграма о том, что он лучше пойдет на работу следующим утром, чем будет иметь миллион фунтов в кармане, является подозрительным. Но и это было опровергнуто, так как предыдущий участник — скромный учитель Дэвид Эдвардс, — выигравший миллион всего двадцать недель назад, говорил то же самое.
Иными словами, свидетельские показания стороны обвинения были ярким примером того, что психологи называют «ретроспективной предвзятостью» — тенденцией к толкованию мыслей и чувств людей, основанной на своем собственном представлении о ситуации.
Так или иначе, ни у кого не было ни малейших сомнений в том, что запись игры и есть самое сильное доказательство. Кашель раздавался сто девяносто два раза, и юристы настаивали на том, что по меньшей мере девятнадцать раз (наиболее громкие звуки) он оказал Инграму помощь в выборе правильного ответа. Оставалась одна проблема — как это подтвердить? Теквен Уайтток не отрицал, что во время записи передачи его мучил кашель. Он объяснял это аллергией на пыль. Независимые эксперты подтвердили, что в студии, где проходили съемки — душной и с сухим воздухом, — это расстройство вполне могло проявить себя. Как бы там ни было, один из юристов телекомпании пренебрежительно заметил:
— Да, это так, у нас душно. Но я не могу представить обстановку, в которой человек начинает кашлять после того, как его сообщник дает правильный ответ.
Возможно, он был прав, возможно — нет.
На протяжении двадцати двух дней слушаний в зале суда было много кашля. Запись программы с участием майора Инграма несколько раз просмотрели полностью, а отдельные ее эпизоды и вовсе пересматривались постоянно. Специально для судебного разбирательства техники Celador не стали глушить посторонние звуки, чтобы кашель был отчетливо слышен. Но если бы он звучал только в записи!
Журналист, находившийся в зале суда, заметил, что каждый раз, когда адвокат произносил слово «кашель» — естественно, это происходило довольно часто, — присутствующие начинали покашливать и прочищать горло. А во время выступления главного специалиста по респираторным условиям заседание и вовсе пришлось прервать, так как одна из присяжных начала буквально задыхаться от кашля. То же самое повторилось с двумя присяжными во время произнесения обвинительной речи, и судье не осталось ничего иного, кроме как объявить перерыв до тех пор, пока те не придут в себя.
Конечно, кашель присутствующих не был сознательной реакцией на слова, звучащие в зале, — он возник сам собой, против воли кашляющих. Если бы им сказали, что между кашлем и словом «кашель» существует определенная связь, они бы, наверное, насторожились. Потому что если признать, что словесный стимул может вызвать приступ кашля, то почему бы не принять эту версию и в отношении Уайттока? По крайней мере часть его кашля перестанет казаться подозрительной и может быть оценена в качестве неосознанной реакции на правильный ответ. Более того, полной уверенности в том, что все подозрительные покашливания принадлежат именно Уайттоку, не было.
Серьезный анализ по делу Инграма провел Джеймс Пласкетт, один из предыдущих участников шоу. Его волновал следующий вопрос: что, если зрители действительно склонны к тому, чтобы кашлянуть, когда слышат правильный, по их мнению, ответ? Пласкетт просмотрел запись призовой игры Джудит Кеппел и отчетливо различил кашель, появлявшийся в промежутке между первым случайным произнесением вслух правильного ответа и ее дальнейшими размышлениями. Кашель раздавался, когда она боролась за 2, 4, 8, 64, 500 тысяч фунтов и, конечно, за последний вопрос, цена которому — миллион. Иными словами, ситуация была практически идентичной той, что сложилась вокруг Инграма.
Это дело оставляет «белые пятна» даже в понимании тех, кто имел к нему непосредственное отношение. Крис Таррант позднее заметил, что «ни сам Скотленд-Ярд, ни отдел по борьбе с мошенничеством так и не смогли понять, что же на самом деле случилось». Полиция в интервью газете «Daily Telegraph» официально признала: «Мы так и не смогли представить себе картину преступления. До мельчайших подробностей докопаться не удалось».
Как бы там ни было, целью этой книги не является размышление о справедливости вынесенного судом приговора. Для нас наиболее важным является вопрос: почему все были готовы поверить в виновность Инграма?
Когда кому-либо удается выиграть довольно большую сумму денег в шоу, которое смотрит вся страна, естественно, сам собой напрашивается вопрос о честности игрока. В поведении Инграма что-то позволило этому вопросу перерасти в подозрение. Даже сотрудники Celador инстинктивно почувствовали, что что-то идет не так, как обычно. Конечно, их подозрения (как и в случае с полицейскими, которых попросили определить настоящую жертву изнасилования) были продиктованы скорее не столько прямыми доказательствами, сколько внутренними ощущениями. Инграм, офицер среднего звена, неуклюжий обладатель красивого голоса, пришел на шоу с довольно скудным багажом знаний. «В тихом омуте черти водятся», — заметил Таррант, рассказывая о своих ощущениях от встречи с майором. По его словам, Инграм совершенно не производил впечатления человека, способного выиграть миллион фунтов.
То, что убедило присяжных (а вместе с ними и английскую общественность) в виновности Инграма, — это его манера поведения во время игры: странноватый, неуверенный в себе и постоянно меняющий точку зрения человек вполне естественно вызвал подозрения. Сидя в кресле игрока, он выглядел растерянным, беспокоился и давал совершенно невразумительные ответы. Проще говоря, Инграм демонстрировал все признаки, которые мы интуитивно ассоциируем с ложью.
«Доверчивые» и «циники»
В фильме Романа Полански «Китайский квартал» Джек Николсон сыграл роль частного детектива Джейка Гиттса.
Гиттс с подозрением, если не сказать с маниакальной осторожностью, относится к каждому, с кем сталкивает его жизнь. По роду своей деятельности он насмотрелся на жуликов всех мастей и привык к тому, что его все время кто-то хочет обмануть. Но ввести его в заблуждение невероятно трудно, почти невозможно. Так было до тех пор, пока к Гиттсу не обратилась молодая женщина, попросившая сначала проследить за ее мужем (банальный, как ей кажется, адюльтер), а затем разобраться в обстоятельствах его смерти. Занимаясь расследованием, Гиттс обнаруживает, что на каком-то этапе его безошибочное чутье сыщика встречает мощное противодействие, наталкиваясь на стену коррупции, пронизывающей в том числе и полицию. Правда Джейка Гиттса никому не нужна. Он терпит сокрушительное фиаско от лжецов, потому что именно они задают тон, а по большому счету и правят миром. «Не надо, Джейк, это же Китайский квартал», — утешает его напарник в конце фильма, и мы понимаем, что Китайский квартал — это метафора. В каком-то смысле мы все живем в Китайском квартале.
* * *
Некоторые люди лучше умеют распознавать ложь, чем другие. Но образ таких людей зачастую не совпадает с нашими представлениями о них. Нэнси Картер и Марк Уэбер, психологи из Университета Торонто, предложили сорока шести студентам, готовящимся получить степень магистра делового администрирования и уже имеющим некоторый опыт работы по специальности, решить практический вопрос, довольно простой на первый взгляд. Не секрет, что ложь — главная проблема сегодняшнего рынка труда: соискатели все чаще и чаще пытаются обмануть работодателей, предоставляя ложные сведения о своей квалификации и опыте трудовой деятельности для того, чтобы «занять свое место под солнцем». С этой проблемой столкнулся и сам университет, и даже более того — дорого заплатил своим имиджем научно-образовательного учреждения.
Студентам предстояло выбрать, какому из двух менеджеров доверить проведение собеседований с потенциальными работниками. У обоих менеджеров был одинаковый опыт работы и набор специальных знаний. Единственным отличием их друг от друга было то, что они по-разному оценивали тех, кто приходил на собеседование.
Колин относилась к людям очень позитивно и считала, что им можно доверять (по крайней мере до тех пор, пока они не докажут обратное). А Сью, напротив, от природы была слишком подозрительна. Она считала, что люди всегда стараются выйти сухими из воды, в какой бы ситуации ни оказались. То есть ее особенность — подспудное недоверие по отношению к потенциальным работникам.
Вполне понятно, что большинство студентов выбрали именно Сью, полагая, что она лучше справится с проведением собеседования. Они опасались, что, пользуясь легковерностью Колин, ушлые бездельники, пытающиеся занять вакантное место, запросто смогут обвести ее вокруг пальца. Прозвучало также мнение, что доверчивая девушка не слишком-то сообразительна по сравнению со своей подругой.
Многие из нас склонились бы к такому же решению, хотя в личном общении скорее предпочли бы Колин, а не Сью. Но если речь идет о собеседовании при приеме на работу, то лучше, чтобы его проводил специалист, тщательно следящий за тем, чтобы работник предоставил достоверные данные о себе.
Широко распространено мнение, что доверчивый человек — легкая добыча для хищников социальных джунглей. Доверие ассоциируется с доверчивостью, особенно если речь идет о человеке, проводящем собеседование, или наивном любителе интернет-знакомств. Большинство моделей, связанных с принятием ответственных решений, предлагают нам вести себя как Сью, в каком бы социальном взаимодействии мы ни находились. Недоверчивые люди, вполне обоснованно полагая, что окружающие выстраивают свое поведение в соответствии со своими потребностями и интересами, гораздо более приспособлены к тому, чтобы защитить себя от использования со стороны других. Но значит ли это, что доверчивый человек — обыкновенный простофиля?
Картер и Уэбер развили свой эксперимент, стараясь понять, действительно ли недоверчивые люди лучше распознают обман. Группе студентов предложили стать участниками ролевой игры по приему на работу. Традиционно часть из них попросили врать о довольно важных вещах (образование, квалификация, стаж) во время имитации собеседования. Иными словами, их попросили делать что угодно, лишь бы «получить работу». Другие должны были говорить о себе исключительно правду. Оставшимся, прошедшим перед экспериментом стандартный психологический тест и по его результатам условно разделенным на «доверчивых» и «циников», показывали видеозаписи «собеседования», и они должны были угадать, кто из студентов говорит правду, а кто — лжет. Результат получился неожиданный: «доверчивые» значительно чаще угадывали, что их пытаются обмануть.
Результаты исследования Картер и Уэбера полностью подтвердили информацию, полученную в других научных центрах. Как ни парадоксально, «доверчивые» менее легковерны, чем «циники». Скорее всего, причина этого явления кроется в том, что «циники» (подозрительные от природы люди) стараются свести свои социальные взаимодействия с окружающими к минимуму, особенно за пределами небольшого круга близких, удостоенных их доверия. По словам социолога Тошио Ямагиши, они стараются избежать так называемого социального риска. Это значит, что они просто-напросто менее опытны в общении с другими людьми, по крайней мере с теми, кого не знают достаточно хорошо. Иными словами, «циники» испытывают трудности с оценкой намерений и мотивации в действиях окружающих.
Если вы понимаете, что практически любой человек так или иначе может вас обмануть, то провести вас довольно сложно. Но вместе с тем вы не чувствуете нюансов — ведь это так сложно определить, кто перед вами — патологический лжец или честный человек.
Доверчивых людей мы воспринимаем как наивных и легковерных, и на это есть основания — ведь они так часто вступают в рискованные, порой даже опасные отношения. В первую очередь это касается тех, кто назначает так называемые «свидания вслепую» или покупает «антиквариат» в самых обычных ларьках. Но такие люди не легковерны, они именно доверчивы. А это совсем не одно и то же.
«Старый» обман и его определение
В январе 2007 года отставной полицейский инспектор по имени Гарри Уэддел удушил свою жену Сандру, работавшую медсестрой. Это произошло в их доме в Бедфордшире, через несколько недель после того, как Сандра призналась мужу в измене и попросила развод. Он накинул ей на шею моток кабеля и повесил в гараже, пытаясь инсценировать самоубийство. Рядом он положил листок формата А4, на котором напечатал «предсмертную записку». Он проделал все это в резиновых перчатках, чтобы не оставить «пальчиков». Уэддел двадцать пять лет служил в полиции и имел представление о том, что именно будут искать его коллеги, когда приедут на место происшествия.
Никто из друзей и знакомых этой пары не мог поверить в то, что Сандра, счастливая мать троих детей, действительно могла покончить с собой. Тем не менее Гарри сначала был вне подозрений. В ходе расследования появилось несколько версий случившегося, но они не объясняли, что же произошло в тот день. Полиция подняла все старые дела. Три из них так или иначе были связаны с использованием кабеля, и все три — убийства, хотя изначально рассматривались как суицид. На теле женщины были обнаружены синяки и ссадины, свидетельствовавшие о том, что к ней непосредственно перед смертью применялось насилие. Но кто был источником этого насилия? Кто убил Сандру?
В конце концов следователи пришли к выводу, что ключ к разгадке — предсмертная записка: настоящая ли она (если это все-таки самоубийство) и каким образом оказалась на месте преступления?
Полиция передала записку Джону Олссону, эксперту в области судебной лингвистики.
В 1994 году Олссон был обычным аспирантом лингвистического отделения Бирмингемского университета. Однажды он задумался о том, можно ли применить полученные знания в области судебной экспертизы. Опыт его коллеги Малкольма Култхарда показал, что лингвисты нужны полиции. Култхард провел анализ письменного признания Дерека Бентли, повешенного в 1953 году за убийство полицейского (этот случай считается классическим примером судебной ошибки). Анализ показал, что нет никаких сомнений в том, что признание написано не Дереком, а кем-либо из полиции, скорее всего следователем. Шокирующее известие помогло посмертно реабилитировать мистера Бентли. Вдохновленный успехом коллеги, Олссон стал сотрудничать с полицией. К моменту поступления дела Сандры Уэддел он оказал помощь в раскрытии трехсот с лишним дел, от вымогательства до убийства.
Олссон знал, что поддельные предсмертные записки можно распознать по чрезмерному использованию эмоционально окрашенных самоуничижительных слов, таких как «сумасшествие», «трусость», «эгоистичность». Подобные слова почти никогда не встречаются в настоящих записках. Если следовать этой логике, записка Сандры выглядела подлинной, так как в ней не было ничего подобного, но Уэдделл, муж Сандры, был опытным полицейским и обладал достаточно развитым чутьем на такие вещи. Олссон продолжил свои исследования. В предыдущих делах он довольно часто мог составить мнение об авторстве того или иного письма, основываясь на индивидуальной стилистике написания. Но он не нашел чего-то более-менее заслуживающего внимания в этой записке. В итоге он углубился в изучение пунктуационных особенностей и неожиданно для самого себя совершил настоящий прорыв.
Олссон обратил свое внимание на длину предложений, в частности на индивидуальные особенности размещения точек, первая из которых появилась сразу после того, как Сандра (предположительно Сандра) написала имя мужа:
«Гарри. Я решила напечатать это письмо, потому что знаю, если я напишу его от руки и оставлю для тебя, ты точно не станешь читать. Прости меня за ту душевную боль, которую ты испытывал из-за меня, Гарри. Я никогда не хотела тебя ранить или причинить тебе боль…»
Сама по себе записка была не очень большой, но в ней было превеликое множество точек, что понятно даже по приведенному маленькому отрывку. Сандра не могла написать это письмо. Она любила длинные, сложные предложения, наполненные запятыми, тире и точками с запятой. В ее записях обнаружилась фраза, состоявшая из более чем ста тридцати слов, в то время как средняя длина предложений из записки не превышала двенадцати слов. По стилю предсмертная записка больше напоминала манеру Гарри, так как он обычно писал короткими, рваными предложениями, примерно по девять слов. Именно этот факт, в числе ряда других доказательств, натолкнул полицию на мысль о том, кто на самом деле был убийцей. Уэддел был задержан.
* * *
До сих пор я преимущественно рассматривал такой обман, который совершается, как говорится, глаза в глаза, то есть когда лжецы сплетают историю, тесно увязанную с конкретной ситуацией и при этом неплохо сочетающуюся с их личными качествами. Чем больше ложь соответствует образу человека, тем лучше. Тем не менее есть и другая разновидность лжи, при которой обманщик остается за кадром. Пример такого обмана относится совсем к другой области судебного расследования. Я имею в виду проверку результатов выборов. После скандальных президентских выборов в США в 2000 году это направление более чем актуально. Реалии политической борьбы таковы, что специалисты вынуждены все чаще проводить статистический анализ результатов на предмет обнаружения признаков фальсификации.
Казалось бы, нет ничего проще, чем подделать результаты выборов. Нужно всего-навсего придумать цифру, более-менее приемлемую, и, естественно, засчитать самый большой результат тому участнику, который должен победить. Правильно?
На самом деле это гораздо сложнее, чем вы полагаете. Проблема в том, что люди на удивление плохо придумывают «случайные» числа. Когда участников эксперимента просят написать первое, что придет им в голову, они, как правило, чаще всего выбирают вполне определенные цифры. Задача судебных экспертов — проверить, являются ли результаты действительно случайными, какими они и должны быть, или же у них есть вполне конкретный автор.
Бернд Бебер и Александра Скакко, политологи из Университета штата Колумбии, взялись проанализировать спорные результаты выборов в Иране в 2009 году, впоследствии породившие иранское «Зеленое движение». Они внимательно просмотрели официальные данные о количестве голосов, полученных каждым кандидатом в каждой провинции, концентрируя внимание на последней и предпоследней цифрах. То есть если кандидат получил 14 579 голосов в той или иной провинции, исследователи в первую очередь обращали внимание на цифры 7 и 9. Эти цифры, при условии, что выборы честные, ничего не могут нам рассказать ни о самом кандидате, ни о его электорате, ни о процессе выборов. То есть они, по словам статистиков, не более чем произвольная погрешность. Однако именно эти цифры могут лечь в основу проверки на фальсификацию. Например, если во время выборов почти все результаты будут оканчиваться на 5, то это, скорее всего, вызовет серьезные подозрения.
Когда Бебер и Скакко просмотрели результаты, опубликованные Министерством внутренних дел Ирана, они обнаружили небольшую странность. Цифра 7 фигурировала в них неестественно часто для случайных чисел, в то время как пятерка почти ни разу не появилась. Такие результаты дали бы менее четырех из сотни не фальсифицированных выборов. Но и это еще не все. Хорошо известно, что люди с трудом придумывают не смежные цифры (такие, как 64 или 17, например). По крайней мере, это происходит не так часто, как можно было бы ожидать от ряда случайных чисел. Именно для того, чтобы проверить результаты на предмет такого отклонения, ученые стали сравнивать последнее и предпоследнее значение каждого результата. В среднем, если бы результаты были честными, около семидесяти процентов цифр в этих парах были бы непоследовательными. В случае с Ираном только шестьдесят два процента пар показали такой результат. Конечно, с одной стороны, шестьдесят два — это довольно много, почти что семьдесят, однако вероятность того, что честные выборы дадут такой результат, равна примерно 4,2 процента.
Ученые дважды проверили данные и каждый раз исследования показывали, что результаты выборов, скорее всего, были кем-то продиктованы. Тем не менее осталась самая маленькая крупица сомнения в этом. Хотите знать какая? В соответствии с проведенным анализом, вероятность того, что иранские выборы были честными, равна примерно одному к двумстам.