ЛЬ ю. Рапорт полковника Иванова Пржевальского уезда Семиреченской области вице-губернатору Семиреченской области

№ 688

26 сентября 1916 г.

г. Пржевальск.

До августа в уезде все было совершенно спокойно, хотя с самого дня объявления призыва мусульман на работу и ходили слухи о возможности, что они не дадут рабочих, но слухи эти были ни на чем не основаны. Все волости изъявили согласие дать рабочих, о чем я и телеграфировал губернатору; агенты мои не замечали никакого брожения между киргизами. 9 августа курментинекий волостной управитель, по докладу волостного писаря Бахирева, недоимку ссудных денег вез в город, но был задержан в Преображенке Мировым Судьей Коношенко и только 9 августа, когда начались беспорядки, скрылся оттуда. 9-го же августа мною вечером неожиданно была получена телеграмма из Сазоновки от стражника Занина и некоторых интеллигентов, что киргизы напали на селение Григорьевку, жители которой бежали в Сазоновку, что киргизы жгут и грабят селение. Опасаясь нападения и на Сазоновку, сазоновцы просиди выслать им вооруженную помощь; в ту же ночь мною был послан им корнет Покровский с 20 вооруженными нижними чинами и об этом сообщено им но телеграфу.

Одновременно с этим, я командировал рассыльного Уездного управления в Верный с донесением к губернатору, но так как донесение это: не было им получено, то надо полагать, что рассыльный этот погиб в дороге.

Утром киргизы попортили телеграф с Сазоновкой; в тот же день было послано корнету еще 8 нижних чинов и ящик патронов, но пробиться в Сазоновку им не удалось, и они остались в селении Преобраскенском. 10-го же утром я командировал джигита на Каркару к ротмистру Кравченко, прося вооруженной помощи; как я узнал впоследствии от офицеров конской покупной комиссии полковника Маслова, пакет этот был доставлен по назначению.

Днем 10 августа ко мне приезжал зав. сельскохозяйственной школой Псалмопевцев с женой и гимназисткой Абрамовой узнать, как и когда можно будет отправить учащихся в Верный. На это я им сказал, что, ввиду начавшегося восстания, об отправке детей пока не может быть и речи и что Псалмопевцеву необходимо с семьей и всей школой тотчас же переехать в город. Но Псалмопевцев не послушался моего совета и на другой день прислал ко мне 2-х своих учеников, просил о присылке охраны в школу; я ответил, что охраны дать не могу, но чтобы он немедленно со своей школой переехал в город. 10 августа в 3 часа дня поднялась паника: где-то раздался выстрел (как оказалось впоследствии нечаянно выстрелил солдат около почтовой конторы). Народ бросился бежать по домам с криками, что киргизы режут на базаре. Купцы стали закрывать лавки. Я тотчас же отправился на базар, где я убедился, что тревога совершенно ложная, но после этой тревоги все киргизы, которых, по словам очевидцев, в этот день было особенно много на базаре, моментально скрылись из города.

Вечером этого же дня к моему дому подъехал купец Ибрагимов, только что вернувшийся из поездки в Курментинскую волость, и доложил мне следующее: при его выезде из Шатинского его окружила толпа киргиз, которые дали ему прочесть письмо сарыбагишевцев Пишпекского уезда, где последние пишут, что они уже взяли Пишпек, вырезали и сожгли Токмак и что советуют киргизам. Пржевальского уезда сделать то же самое и с Пржевальском и что затем они под знаменем Шабданова соберутся на совет на урочище То-су. В этот же вечер 10 дунган во главе с волостным управлением Марафу явились к моему дому, выразили желание охранять его, говоря, что в случае появления киргиз, первое нападение будет сделано именно на дом Уездного начальника: при этом они доставили мне 5 охотничьих ружей, которыми собирались вооружиться. Ружья эти оказались поломанными частью и все без патрон; они были мною отобраны и впоследствии сданы в мастерскую для исправления. Дунгане же, прокарауливши всю ночь, утром уехали домой. Этот случай послужил поводом слуха, циркулирующего среди народа, будто я накануне восстания вооружил дунган ружьями. Ночь с 10 на 11 прошла спокойно, но затем кем-то был пущен слух, что в 2 часа ночи будет нападение ira тюрьму, ио не оправдался. 11-го утром пришло известие, что в Мариинском выселке началась резня наших дунган китайскими подданными, а несколько минут спустя другое, ч. то наши же дунгане нападают и режут русских, бегущих в город.

После этого я приказал всему русскому населению собраться в казармы, так как при малочисленности солдат было бы невозможно защищать такую большую площадь, как весь город; укрепив же казарменный район проволочными заграждениями, баррикадами из телег, мы могли продержаться в нем до прихода подкрепления и защитить там все население. В местной команде, состоящей из 8 человек, оказалось всего 42 бердановские винтовки; кроме этого мною были реквизированы все имеющиеся у населения охотничьи ружья, которых оказалось 73, а также взяты были из архива уездного управления 13 бердановских винтовок и 3 револьвера. Этим оружием я вооружил часть людей конского запаса, так как оружие, высланное для них, не было получено. Население же, как городское, так и деревенское, вооружилось пиками и вилами. 11 августа, когда уже почти все население перебралось в казармы, я, едучи из казарм в свою квартиру, встретил межевого техника Поцелуева, ведущего партию китайских подданых дунган; остановивши меня, он заявил, что их следует казнить за все те убийства и зверства, которые они Позволили себе учинить над русским населением. Я ответил ему, что казнить я не имею права, пускай пока их отведут в арестное помещение, а затем соберем полевой суд, чтобы решить их судьбу. Об этом я сказал повстречавшемуся тут же генералу Нарбуту, прося его через полчаса зайти в казармы, чтобы сообща решить этот вопрос. Но обстоятельства так сложились, что сформирование суда решили отложить до следующего дня. Ночью же арестованные дунгане, выломав доски из пола, пробили ими потолок и выломали окна, пытаясь бежать, причем и были застрелены караулом.

Ежеминутно подвозились раненые, найденные по дороге от урочища Ирдык до сада Шеленина (в 3-х верстах от города), в этом месте дунгане нападали на крестьян, бегущих в город. При виде этих искалеченных людей толпа озверела и стала избивать всех мусульман, попадавшихся ей на глаза: всех дунган, сартов и прочих туземцев.

Приводимых ко мне в казармы я отправлял в арестное помещение — единственный способ спасти им жизнь. Но часто по дороге толпа отбивала у солдат и тут же приканчивала. Нередки были случаи, как я узнал впоследствии, что многие арестованные не доводились даже до юрты, где я находился; толпа, преимущественно женщины, набрасывались на них и расправлялись самым жестоким образом. Бороться с этим явлением было немыслимо при той небольшой наличности солдат, которые были в моем распоряжении; принимая еще во внимание, что все эти солдаты — местные жители, некоторые из которых наравне с крестьянами потеряли своих близких или свое имущество благодаря восстанию.

Ежедневно прибывали крестьяне окрестных сел; из их рассказов можно было установить, что киргизы сначала ограничивались тем, что, выгнав жителей, завладели их имуществом и скотом, зажигали их села, но из жителей убивали лишь тех, которые сопротивлялись; впоследствии же стали избивать всех застигнутых врасплох, не исключая и грудных детей, которых разрывали пополам. В особенности зверски расправлялись они с жителями сельскохозяйственной школы; кроме служащих школы, там собрались жители села Высокого; большинство из них было перебито самым, жестоким образом, а часть молодых женщин и девушек уведена в плен.

Конный отряд, сформированный частью из людей конского запаса, нижних чинов комиссии генерала Сусанина и партизанов-дружинников из населения под командой урядника Уральского войска Овчинникова, посланный мною в школы, нашел там лишь убитых и раненых, последних тотчас же привезли в Пржевальск. Крестьяне, застигнутые врасплох этим несчастьем, старались найти виновника всего происшедшего и кончили тем, что обвинили виновным меня, якобы продавшего уезд киргизам за миллион рублей. Все эти нелепые слухи доходили до меня, конечно, стороной, в лицо же никто не решался высказать. Распространению этих слухов способствовал судья Руновский, с которым у меня только-что перед этим вышло недоразумение; он стал говорить вслух, что я и, два генерала (очевидно Нарбут и Корольков) продали уезд киргизам (прилагаю рапорт пристава Котович за № 170 от 20 сентября). 12 августа завед. Шебалин с моего ведома распорядился вывозить в казармы имущество, брошенное бежавшими дунганами; большая часть вещей была сложена в склад, но часть, за неимением места, была сложена в одну кучу на казарменной площади, и хотя тут же была поставлена стража, но чернь нахально из-под самого носа тащила все что могла. 13-го разнесся слух, что чернь начала грабить дома, оставленные горожанами. Немедленно была направлена помощь, а также ускакали урядник Овчинников и многие из интеллигенции и грабежу был положен быстрый конец. Несмотря на принятые меры, было много случаев мародерства, всех виновников которого установить еще не удалось. Есть основание сильно подозревать студента Милкина, на которого некоторые сарты указывают, как на лицо, вымогавшее у них деньги под угрозой смерти, причем будто бы один сарт, отказавший Милкину в 500 руб., был им убит; об этом производится дознание.

По дошедшим до меня недавно сведениям, — во время выступления 15 августа отряда ротмистра Кравченко из селения Теплоключинекого сарты с их семьями, ехавшие с отрядом из Каркары и оставленные им позади, были все поголовно перебиты крестьянами, находившимися в селении Теплоключинском. Подобный же случай был и при выезде из Тюпа отряда корнета Покровского и урядника Овчинникова. Ротмистр Кравченко доставил в Пржевальск местного купца Султан Мурата по подозрению его в измене, чему поводом послужили его усиленные уверения, что в Пржевальске все спокойно в то время, когда беспорядки уже начались; были лица, видевшие его в городе 10 августа. Посаженный мной в арестный дом, он ночью пытался бежать, причем и был убит.

Из конфискованного имущества мною было роздано беженцам из деревень, прибежавшим в город совсем почти нагими.

По прибытии отряда ротмистра Кравченко (15 августа) население вернулось в свои квартиры; беженцы тогда разместились в городских домах. Улицы при выезде из города были загорожены баррикадами; около застав караулили дружинники; войска же стояли в центре города, чтобы иметь возможность подавать быструю помощь в тех местах, где она была всегда нужна.

16 августа был послан конный отряд под командой урядника Овчинникова на выручку сазоновцам, которые в течение 6 дней, под командой корнета Покровского, отбивались от киргиз; до этого еще было послано им озером 1 500 патронов, которые с большим трудом удалось доставить по назначению. Доведя всех сазоновцев, семеновцев, григорьевцев и каменцев до Преображении, корнет Покровский, оставив там часть отряда, благополучно ввернулся в город. В этот же день неожиданно прибыла из Джаркента сотня казаков, под командой хорунжего Угренинова. 2 сентября прибыл из Верного отряд войск старш. Бычкова, состоящий из сотни казаков, роты солдат и пулемета. По показанию бывшей жены нотариуса А. Ф. Пьянковой и др., отряд В. С. Бычкова, двигаясь из Верного по горам, навел на киргиз панический страх, заставивший их, бросая все, бежать с северного берега по направлению к китайской границе на реку Текес. 5 сентября из Ташкента пришел сильный отряд подполковника Гейцига. Сарты, ничем не проявившие своего сочувствия к восстанию, вскоре после начала беспорядков были выселены мною в нижнюю часть города, дабы совершенно изолировать их от русского населения; к ним я назначил отдельного пристава и 10 городовых, которые, охраняя их от русских и вместе с тем зорко следили бы за их настроением. Дунганский волостной управитель Марадий, который до последнего момента был совершенно лояльным, 11-го августа был арестован мною, дабы оградить его от толпы, желавшей растерзать его; в настоящее же время он освобожден и живет у сартов, которые теперь, с моего разрешения, вернулись в свои жилища. Все мои распоряжения по защите города и снабжению его всем необходимым были мною своевременно отдаваемы в приказ по гарнизону, выписку которых представляю.

Полковник Иванов

ЦАУ Кирг. АССР по фонду М-99/117, по описи № 72 и 44.

Арх. № 1, стр. № 1–5.

№ 11. Протокол допроса свидетеля И. А. Поцелуева

1916 г. сентября 21 дня гор. Верный, судебный следователь Верненского Окружного суда допрашивал свидетеля с соблюдением 443 ст. Устава Уголовного Судопроизводства, который показал:

Иван Алексеевич Поцелуев

10 августа, с наступлением темноты, начались страдные дни для Пржевальских обитателей. Всякий шум, всякий конный вызывали тревогу, заставляли хвататься за оружие. Мы, жители беста, укрепились: забаррикадировали тяжелыми шкафами парадные двери, заперли ворота, калитку заставили телегой, заперли ставни, женщин и детей поместили в комнате, выходящей окнами на двор, распределили огнестрельное оружие между собой, устроили безопасное место для склада патронов, установили очереди караула и стали ждать нападения.

В эту ночь я и большинство моих спутников по несчастью не сомкнули Глаз. Ночь тянулась невыносимо медленно. Но тишины ее ничто не нарушало.

Настал день 11 августа.

С раннего утра народ повалил на казарменную площадь.

Шли главным образом женщины и дети. Казармы быстро наполнились жителями, ищущими в них убежища. Часов в 9 была полная неразбериха. В толпе царило возбуждение и хаос. Рассказывались Невероятные вещи. Нелепые слухи росли. Из всех разговоров я мог вынести только одно заключение: пожар мятежа окружал нас все теснее и теснее.

В 9 часов утра раздался набат в городской церкви; вес повалили туда. Пошел и я.

В церковной ограде ораторы из чиновников призывали к храбрости, единению, геройству, но голос их звучал далеко неуверенно, неспокойно.

Около 10 часов в ограду пришел уездный начальник полковник Иванов.

В речи, обращенной к толпе, он призывал к дружной совместной работе. В простых, доступных пониманию всякого, словах он разъяснил населению, что повстанцы хотя и многочисленны, но слабо вооружены, еще слабее сорганизованы и что поэтому опасность для города совершенно ничтожна. Далее полковник Иванов говорил, что киргиз ловок и подвижен только верхом — спешенный же не представляет абсолютно никакой опасности и что поэтому нужно, не теряя дорогого времени, поскорее создать на улицах такие преграды, которые не позволяли бы киргизам войти в город верхом. Он рекомендовал копать ров, рубить деревья, протягивать проволоку и т. п.

В заключение полковник Иванов уверял толпу, что он уверен в самой скорой военной помощи извне. Указывал, что по его сведениям мы со всех сторон можем ожидать., скорой помощи и из Ферганы и из Пишпека и из Верного и из Каркары. Последняя помощь ему представлялась скорейшей.

Население приободрилось, все рассыпались по городу строить баррикады. К обеду большинство улиц было уже забаррикадировано в 2 и даже 3 яруса. Параллельно с работами на улицах стали укреплять и казарменную площадь Из телег беженцев и горожан устроили большой круг. Срубили окружающие площадь деревья и также сложили их полукругом. Часам к 11 утра разъезды принесли печальную весть, что к повстанцам присоединились и дунгане Мариинской волости, считавшиеся оплотом с западной стороны города.

Донесение это вскоре подтвердилось беженцами ближайшего села Иваницкого и Высокого. Среди беженцев была масса раненых. Некоторые телеги представлялись наполненными не живыми людьми, а свежим кровоточащим мясом. Всюду неслись стоны и вопли. Донесения сыпались отовсюду беспрерывно и одно страшнее другого. То сообщают, что убит врач Левин, то такой-то учитель, то такая-то семья. От беженцев мне лично приходилось слышать леденящие душу ужасы. В окрестностях города резали дунгане и китайцы-опийщики. Киргиз с этой стороны близко не было. Дунгане не щадили никого — даже грудных младенцев истребляли эти звери. Мне рассказывали несколько случаев очевидцы, что дунгане девочек-подростков разрывали на две части, наступив на одну ногу, за другую тянут кверху, пока жертва не разделится на две половины.

Выстрелы целый день то приближались, то удалялись. На площади неотступно присутствовал комендант полковник Иванов и распоряжался. Солдат на площади было около 200–250, но, увы, громадное большинство из них стояло с вилами, дрекольем и т. п. вооружением XIX века. В Первый же момент из присутствующих резко выделился Уральский казак Овчинников, своим бесстрашием и отвагой увлекавший многих за собой в разъезды и вылазки за город. Полковник Иванов то и дело назначал его начальником небольших разъездов за город, и всякий раз Овчинников возвращался с новыми успехами. Как только выяснилось, что дунгане взбунтовались, в толпе все чаще и чаще стали называть виновником всех бед Уездного начальника полковника Иванова. Обвинения против полковника Иванова сыпались, как из рога изобилия. Я, как газетный сотрудник, всячески старался разобраться в этих обвинениях, но так и не мог добиться ни одного факта.

Я слышал в толпе: «Уездный нас продал дунганам, вечером 9-го числа он ездил в Мариинку, отвез дунганам 30 винтовок, а на другой день сдал в казначейство на свое имя 10 000 р.» «А кто это видел и может подтвердить», — спрашиваю я рассказчика. «Сам казначей Жданов рассказывал», — отвечает он. Вступаю в дальнейшую беседу с говорунами и задаю им вопрос ребром: «Как Иванов мог продать нас, когда он и его семья с нами. Ведь, продавши нас, он тем самым продал и свою голову». Говорун смущается и видимо сдается, толпа тоже сомневается и никто не может доказать мне, в чем именно вина уездного Иванова.

Озлобление, однако, против полковника Иванова не улегалось за все время моего Пржевальского сидения. Беда вся была не в пересудах толпы, а в болтовне интеллигенции. В нелепостях, не имеющих под собой ни почвы, ни логики, обвиняли Иванова даже люди юридически грамотные.

Так, судья Руновский па ночь прятался буквально под крыло полковника Иванова, а с рассветом выползал из его юрты, и с пеной у рта доказывал нам, что Иванов-де страшный трус, что он совершенно не годится в коменданты, что с ним мы все рискуем погибнуть, и открыто на площади призывал нас свергнуть полковника Иванова и выбрать другого коменданта. Когда я и некоторые другие лица, кажется в числе их был и судья Башкатов, пробовали доказать Руновскому его заблуждение, он не унимался и в припадке запальчивости даже руки в ход пускал: меня, например, он вытолкнул, и только вмешательство более умеренных чиновников убедило его в конце концов отказаться от этого заблуждения.

Приведенный факт могут подтвердить кроме судьи Башкатова Зав. государственными имуществами 2-го района Константин Иванович Ясинский, кажется, уездный казначей Жданов и др. Факты приведенному, по-моему, страшно настраивали и без того экзальтированную толпу, и к опасности быть раздавленным восстанцами присоединялась не меньшая опасность внутренней смуты, а полковник Иванов в любой момент мог быть разорван враждебно-настроенной толпой.

С полудня 11 августа разъезды стали доставлять в крепость (казарменный двор) толпа китайцев-опийщиков. Люди эти попадались все на пути к Мариинке. Сначала полковник Иванов приказывал отпускать их после обыска и отобрания ножей и опия и отпущенным на свободу китайцам разрешалось итти в сторону границы по Аксуйской дороге, но вскоре было установлено, что люди эти, обойдя город, стремились пробраться в мятежную Мариинку. После этого пойманных за городом китайцев стали арестовывать, хотя толпа требовала казни. Часов до 4 дня в крепости не было ни одного убийства. Часа в 4 арестованные китайцы выломали дверь арестного дома и кинулись рассыпным строем бежать в сторону Мариинки.

Караул открыл стрельбу. Этот факт послужил сигналом к всеобщему избиению китайцев-опийщиков. Толпа бросилась догонять убегающих и чинить над ними свою расправу. Стрясти разгорелись: били все и чем попало, даже женщины и подростки потрошили уже израненных китайцев. Из 60 убегавших через 15–20 минут на площади были приготовлены форменные битки. За отсутствием оружия били палками и камнями, кололи вилами, потрошили серпами и косами.

Отсутствие войск и полная разнузданность толпы — вот причины этого зверства. Никакая власть не могла остановить побоища. Народ мстил кровью и ужасом за своих. Мариинка посылала нам телеги живого мяса, толпа, заражаясь звериными инстинктами, приготовляла то же блюдо в крепости из китайцев, дунган и кашкарлыков.

На следующий день избиения и бесчинства над туземцами распространились за город. Рассказ, что «я убил столько, то сартов или дунган», считался доблестью, рассказчик становился героем. Особенно убийства приняли массовый характер, когда разъезды доложили, что там, на Мариинской дороге, нет пощады никому. Из трупов убитых туземцев сложены призмы не в одну сажень протяжением.

…

Участвуя в обысках туземцев как милиционер, я помню в первый день осады у китайца Дзансан-Хуя по паспорту, я нашел рукописный словарь не то немецко-китайский, не то французско-китайский и на 530 рублей русских кредитных билетов.

Словарь передал коменданту, а деньги по его приказанию переселенческому чиновнику Петру Ивановичу Шебалину. Расписки не взял: не до того было, когда кругом шла стрельба. Свидетелем при этом был техник Управления Государственных имуществ Александр Семенович Козлов. В другой раз мне 15 августа пришлось обыскивать по распоряжению коменданта приведенного с Каркары Султан Мурата Акрам Тюряева. Обыск был в присутствии 5–6 нижних чинов конвоя. При обыске обнаружены кое-какие записки и около 8 000 рублей наличных денег. Все это было сложено в платок Тюряева и в присутсвии 2-х нижних чинов передано коменданту. Комендант при мне же распорядился деньги эти — весь узелок — принять городскому приставу подпоручику Котовичу. Когда я обыскал Тюряева, он очень беспокоился за свои коржуны и говорил, что в коржунах этих у него много денег и денежных обязательств. Кроме того Тюряев говорил, что в коржунах у него есть такие документы, что если его найдут нужным казнить, то с ним же за одно нужно казнить многих.

Я очень интересовался содержимым этих коржунов. В юрте коменданта я нашел эти коржуеы, но они не были вскрыты при мне, а поступили в единоличное ведение того же подпоручика Котовича. Правда, уже было более 10 часов вечера и быть может это в связи с общей суматохой, поднятой прибытием в крепость войск отряда ротмистра Кравченко, помешало привести тут же в известность содержимое тюряевских коржунов. Утром 16 августа я узнал, что ночью Тюряев якобы покушался бежать и убит конвоирами. Мне указали место в крепости, где находился труп убитого. Я пошел туда и убедился, что Тюряев убит. Убийства этого человека жаждала вся народная масса. Труп Тюряева не позволили зарыть, целый день валил к нему народ и, убедившись, что Тюряев убит, злорадствовал. Я слышал в толпе, что Тюряев предназначался ханом иссык-кульским над мятежниками.

Впоследствии мне приходилось слышать, что Тюряев убит с умыслом, не покушаясь на побег. Коржуны Тюряева служили да и теперь служат темой разных пересудов.

Лично я очень сожалею, что Тюряев убит секретно темной ночью, убежден, что этот человек достоин публичной казни после допроса, его показания пролили бы немало света на некоторые темные стороны нашего управления.

Что в убийстве этом виноват комендант, я сильно сомневаюсь: «Валериан Великолепный» был и в дни осады не менее великолепен, а ведь тут пришлось бы снизойти до тайного уговора с конвоем. Скорее тут сыграла роль всеобщая ненависть толпы к покойному, передавшаяся конвою.

Первые 5 суток, с 11 по 15 августа, все русское население города и окрестностей было между жизнью и смертью. На 10 000 женщин и детей было около 50–60 вооруженных разнородным огнестрельным оружием мужчин и около 800—1000 мужчин с дрекольем. Часть мужчин сильно трусила и пряталась от несения охранной службы. К стыду нашему и среди интеллигенции нашлось немало подлых трусов. Этой гадкой трусости мы обязаны отчасти гибелью многих десятков крестьян-беженцев селений Иваницкого, Высокого и др. Пржевальская сельскохозяйственная школа своей гибелью, по моему мнению, так же обязана отчасти трусости некоторых представителей Пржевальской интеллигенции, а отчасти той рутине и медлительности, которая царила в Пржевальском военном совете, руководимом старым и полуглухим генералом Корольковым. В день гибели школы 13 августа отряд казака Овчинникова громил и жег Мариинку, а шайка бунтовщиков убивала школьный персонал, грабила школу и в конце концов сожгла ее. Часам к 3–4 пополудни отряд Овчинникова вступил на территорию школы и нашел уже трупы, развалины и кучу догоравшего школьного имущества.

Школа уничтожена 13-го числа между 9 и 11 часами утра. Если бы попечитель школы, он же и главнокомандующий обороны Пржевальского участка, старик Корольков, дал прямую задачу 13-го числа отряду Овчинникова итти спасать школу — школа и все находящиеся в ней были бы спасены. Правда, всякая попытка посылки карательного отряда за город встречала самое решительное противодействие трусов, укрывавшихся в комендантской юрте. (Ретивее всех в этом отношении был спрятавшийся у коменданта судья Руновский. Для него была особенно невыносимо тяжка всякая посылка казака Овчинникова. Дунгане бесчинствовали в предместье со стороны Мариинки. Резали без разбора беженцев, а отряды не выпускались малодушными даже за Каракольский мост. Я лично припомню такой факт. 13-го числа под утро, стоя на посту, на западном франте крепости, неоднократно пытался подать помощь высадившимся на озере поселенцам Рыбачьего. Ходоки от несчастных поселенцев доложили, что там на берегу, в 12 верстах от города, томится около 200 голодных женщин и детей, просили подводы и торопили помощь, так как в любой момент на них там могли напасть мятежники. Комендант просил меня снарядить туда обоз в числе 15 подвод под охраной вооруженных милиционеров. Подводы нашлись быстро, но сопровождать их никого не находилось. Два раза я назначал охрану, и оба раза охрана дальше городской окраины не выезжала. Когда охрана вернулась вторично и я потерял всякую надежду найти добровольцев и подать помощь томящимся на берегу поселенцам, я доложил об этом коменданту и просил его назначить в конвой к подводам несколько человек солдат, указав на состав отряда Овчинникова, мирно отдыхавший в номерах Карымова. Мой совет встретил резкий отпор со стороны Руновского, и поселенцы были предоставлены собственной участи.

Под утро они явились в город сильно изнуренные, голодные, еле двигающиеся.

Вообще типы, подобные Руновскому, разучались мгновенно владеть оружием и способность к самозащите у них сохранялась лишь на языке. Они умели критиковать, спорить и еще разве утром держать оружие. С наступлением же вечера свое оружие спешили передавать другим, а сами прятались.

От возвратившихся под утро на 14 число населенцев Рыбачьего я узнал, что числа 6–7 августа, вблизи их селения на месте Кутешалдинской станции, киргизами Сарыбагишевской волости разграблен транспорт оружия и патронов, сопровождаемый всего 3–4 солдатами. Конвой попал частью в засаду, а частью же был раздавлен мятежниками, и следуемые в транспорте около 200 винтовок и 3 000 патронов, вместо назначения в гор. Пржевальск, попали в руки кара-киргиз Сарыбагишевской волости Пржевальского уезда. Передавали мне этот печальный факт: нач. почт. — телегр. отделения Рыбачье, отставной почтовый чиновник Кирсанов, жительствующий в селении Рыбачьем, и вахмистр Семиреченского казачьего войска Дмитриев. Весть эта сильно поразила меня, и я немедленно вышепоименованных лиц повел к коменданту. Для меня стала более ясна причина всеобщего восстания кара-киргиз Пржевальского уезда.

Я глубоко убежден, что факт захвата оружия послужил для кара-киргиз сигналом и главным рычагом перехода от пассивного сопротивления набору по указу 25 нюня к активному, кровавому.

Дети степей и гор были ослеплены таким огромным для их масштаба количеством боевого снаряжения и, считая его неисчерпаемым, ринулись на грабежи и убийства. Правда, я слышал на Каркаре и даже в Верном в июльское посещение, что многие киргизские волости не намерены добровольно дать рабочих для армии. Но нигде и никогда не слышал об активном их выступлении с этой целью. Все слухи и личные мои впечатления при постоянных разъездах по области говорили лишь о пассивном сопротивлении набору, г. е. киргизы наивно думали, что для уклонения от набора достаточно забраться подальше, в малодоступные для русской администрации горные теснины.

Этим надо полагать и кончился бы пассивный протест киргиз против их набора в рабочие.

После тревожной ночи с 13-го числа наступил не менее тревожный день 14-го августа, и только к обеду в этот день население города слегка поуспокоилось, когда приехали первые разведчики от отряда Кравченко с Каркары и донесли, что отряд этот пробивается в гор. Пржевальск и что 15-го он уже вступит в город. 15-го вечером действительно вступил в город отряд Кравченко. С приходом этого отряда в осажденном и отрезанном от нового мира Пржевальске началась более спокойная, но далеко не мирная жизнь.

Решено было послать помощь осажденной Сазоновке, и начались более решительные действия против мятежников.

Герой первых дней осады Овчинников мало-помалу стал затеняться новым героем, хорунжим фон-Бергом.

Выручили Сазоновку, разбили несколько раз мятежников в полевых стычках, и кольцо мятежников вокруг Пржевальска стало все свободнее и свободнее, а к 1-му сентября острота осады если и чувствовалась, то разве в отсутствии телеграфных сношений с внешним миром.

Отряды, производившие набеги на киргиз, и отдельные разъезды доставляли в город массу отбитого скота и разного добра мятежников, как-то: ковры, одеяла, шелковые одежды, сбрую, экипажи, посуду и многое другое. Многие русские обращались к распорядителям этого добра, сложенного в огромные кучи прямо на казарменную площадь, и с их разрешения брали под запись необходимое.

Но нашлось немало негодяев, которые тащили это имущество без разрешения и всячески старались захватить в свою пользу даже предметы роскоши.

Военная реквизиция имущества мятежников также вскоре обратилась в грабительский промысел. Масса темных добровольцев стала грабить даже городских мусульман, не особенно считаясь с их положением, — мирны они или мятежны. Такими добровольцами были разграблены многие дома, в том числе и дом чиновника уездного управления из кир[гиз], Дюсебаева.

Военная власть боролась с этим злом, но в полной мере «предотвратить безобразие была бессильна за малочисленностью гарнизона.

Впоследствии, когда гарнизон увеличился, комендант организовал военную полицию.

Кроме простонародия разграблением реквизованного имущества туземцев занимались и некоторые чиновники.

На суде в городе ГТржевальске выяснилось, что видную роль в разграблении этого имущества играл [войсковой землемер Рунков (дело Поцелуева с Писарским, рассмотренное у мирового судьи в гор. Пржевальске 2–3 сентября сего года).

Свидетелями подвигов Рункова были многие, фамилии некоторых я помню: чиновник Шебалин из Пржевальска, торговец Писаренко, жена учителя Клокова, служитель инженера-гидротехника Карпова — Моисей (фамилии не знаю) и другие.

Я лично не «видел, чтобы Рунков занимался грабежом.

Из других чиновников я слышал в позорном перечне фамилию землемера Областного Правления Соколова, но от кого — не помню.

Часть вещей продавалась с аукциона. По чьему распоряжению — не знаю. По поводу этого аукциона я слышал также массу нареканий и грязных пересудов. Так, мне говорили, что жена ис. об. помощника городского пристава чиновника Терентьева, производившего аукцион разных вещей и посуды, совместно с женой учителя Шеленина — Валентиной Кононовной, припрятали себе столовый сервиз очень ценный и красивый. На вопрос Марии Николаевны Ясинской, обращенный к г-же Шелениной, скоро ли будет продаваться сервиз этот, последняя ответила, что сервиз уже куплен ею без аукциона. Г-жа Ясинская говорила мне, что сервиз этот знает по фруктовым вазам, факт нелегальной продажи или утайка этого сервиза может быть проверена путем просмотра аукционного листа. Сервиз был как будто один.

Про сервиз этот мне говорили многие, попрекая им производившего аукцион г. Терентьева, но фамилии других свидетелей не помню.

Лично видел, как г-жа Шеленина вместе с другой, незнакомой мне дамой, но обращающейся к Терентьеву на ты, выпаковывала из ящика посуду и складывала ее за стойкой помещения, в сторону от взглядов публики, но какая это была посуда и кому она попала — не знаю.

Знаю, что часть реквизированного имущества туземцев продавалась и раздавалась желающим по так называемой вольной оценке чиновником Бреусовым (служит лесным съемщиком в Управлении государственного имущества в городе Верном).

Всякий мог зайти в склад в доме Карымова, выбрать любую вещь и предложить ее г. Бреусову к оценке. Уплаченные деньги заносились на обрывке бумаги покупателем, если он грамотный.

От того же г. Бреусова я узнал в частном разговоре, что заведующий мучным складом чиновник Соколов допустил неправильность по учету муки, благодаря чему в его ведении осталось около 200 пудов незарегистрированной муки.

…

Иван Алексеевич Поцелуев

ЦАУ Уз. ССР, фонд КТГГ секретного отдела, арх. № 43 за 1916 г.

Фонд Кирг. АССР, дело А-87/138 стр. 84—100.

№ 12. Из газеты «Семиреченская жизнь» 54 от сент. [37] 1916 г.

Сведения о мятеже киргиз

«5 сентября вечером получены официальные сведения из Пржевальского уезда от 1 сентября, из которых видно, что мятеж в уезде начался нападением киргиз на сел. Григорьевку близ Сазоновки, 9 августа вечером, а утром 10-го мятеж распространился уже до Преображенского.

В тот же день мятежники повели наступление на Пржевальск. В Сазоновку был немедленно вызван корнет Покровский с 20 нижними чинами. 11 августа восстали маринские дунгане, перебившие большинство крестьян селения Иваницкого; тут же был убит Пржевальский участковый врач Левин.

Город был укреплен: налицо было 42 человека караульной команды и 86 ружей у населения. Ежедневно прибывали крестьяне из окрестных селений. Они рассказывали, что киргизы сперва только грабили, но затем стали избивать русских. С. х. школа уничтожена, население школы и спасавшиеся там крестьяне перебиты, причем многие зверски замучены. Жители сел. Покровского, Светлой поляны, Иваницкого, Высокогорного и Липинского доставлены в Пржевальск. Жители сел. Лизогубовского, Соколовского, Отрадного, Раздольного, графа Палена, Валерьяновского и Бобрикова собрались в Теплоключинском, где успешно и отсиделись.

Селения южного берега Иссык-куля, Тарханы, Барскаун, Гоголевка больше всех пострадали, а население Кольцовки с помощником уездного начальника Канчевым перебито; из конвоя Канчева вернулись лишь пять нижних чинов. Селение Рыбачье целиком на лодках приплыло в Пржевальск. Жители сел. Северного берега и монастыря собрались в Преображенское. 15 августа вечером пришел из Каркары ротмистр Кравченко с ротой Джаркенской дружины и 30-ю казаками хорунжего Берга, привели с собой жителей Каркары и сел. Таврического и Владиславского. Переход Кравченко из Каркары в Пржевальск состоялся по распоряжению господина военного губернатора, переданному телеграммой через Джаркент, которое Кравченко получил на Каркары 15 августа.

19 августа прапорщик Рысин привел в Пржевальск население поселков Мещанского, Красноярского, Новокиевского и выселка Охотничьего. Всех беженцев разместили в городе.

16 августа был послан конный отряд уральца Овчинникова на выручку сазоновцев, где 6 дней крестьяне и солдаты корнета Покровского отбивались от киргиз. Покровский и Овчинников благополучно привели сазоновцев, семеновцев, григорьевцев и всех остальных в Преображенское.

19 или 20 в Пржевальск вступила сотня хорунжего Угрининова, которая по приказанию господина военного губернатора была направлена из Джаркента на присоединение к Кравченко и которая, не найдя его уже в Каркаре, прошла в Пржевальск. В течение последующих дней наступило некоторое успокоение: киргизы стали уходить на сырты.

25 августа Покровский и Угрининов были посланы в Покровское. собрать рассеявшихся и не собранных еще жителей. Поручение было исполнено успешно).

Покровский сжег, между прочим, стойбище в 800 юрт, 26 августа из Преображенского телеграфировали о подходе большего скопища киргиз, навстречу которому выступил хорунжий Берг.

28 августа Берг разбил скопище, уничтожил до 800 отчаянных борцов и отбил огромное количество скота и баранов.

По показанию пленных, отбитых у мятежников, мятежниками руководил турецкий генерал, а также 2 европейца.

По заверениям пленных, генерал и неизвестные иностранцы ранее были в бою на Кастеке.

Тот же Берг и Техник Головко посылались еще в две экспедиции, причем обе увенчались полным успехом.

27 августа в Пржевальск вступил отряд сотника Волкова.

1 сентября в Пржевальск благополучно вступил отряд войскового старшины Бычкова. Отряду пришлось вместо Андижанского перевала, где растаявшие от жары ледники дали огромные трещины, перевалить через горы у станции Чаткал по козьей тропе. Тем не менее путь от Верного до Пржевальска отряд совершил в 7 суток. Отряд видел много жертв мятежа. Телеграф испорчен основательно. В — монастыре церкви, жилые помещения и службы уцелели.

Из приобщенных к рапорту полковника Иванова приложений видно, что в гарнизоне все время шла энергичная и бодрая работа, а 13 августа полковник Иванов организовал особый военный совет из отставных генералов Королькова, Карбута и генерала Краснослободского, несколько офицеров и врачей. Этот совет распределял беженцев, руководил обороной города и окрестностей, ведал реквизицией и соображал военные мероприятия. Переселенческие инженеры и чиновники также участвовали в совете.

3 сентября войсковой старшина Бычков вместе с отрядом сотника Волкова должен был выйти для разгрома отступающих мятежников. По донесению полковника Иванова, хлеба не сгорели и не вытоптаны.

Мемориал за февраль № 1-186, стр. 4–8.

№ 13. Постановление № 1 по делу прапорщика Кочергина

…«3… Что при занятии селения Столыпино прапорщик Кочергин из оставленного бежавшими жителями имущества собрал целый склад железа, кошм, колесной мази, самоваров, швейных машин, обуви, духов, гребенок, рыболовных крючков, машинного масла, конфект, печенья, табаку, чаю, спичек, папиросной бумаги и т. д.

Вышеперечисленные вещи он, прапорщик Кочергин частью распродал нижним чинам и офицерам Столыпинского гарнизона, а частью отправил на 20 подводах в г. Токмак для продажи, а вырученных за все это денег никому не представлял, обратив их в свою собственность.

«Что по пути следования команды прапорщика Кочергина от укрепления Нарын до селения Столыпино и в окрестностях Столыпино частью в присутствии, а частью в отсутствии хозяев скота прапорщик Кочергин захватил несколько верблюдов, несколько десятков лошадей, несколько сот рогатого скота и от 7 до 10 тысяч баранов, каковой скот за исключением приблизительно 30 лошадей, около 100 шт. рогатого скота и около 3 000 баранов, он, прапорщик Кочергин, скрыл от военного начальства и распродал, обратив вырученные от продажи деньги, не менее 16–30 тысяч рублей, в свою собственность».

1917 г. 11–14 января, в г. Ташкенте военный следователь Верненского участка Туркестанского воен. округа: (подпись).

(Из материалов военного следователя Верненского участка Туркестанского военного округа)