— Ну-ка, ваша милость, ну-ка... не опускайте голову! Что? Бьёт в глаза? Потерпите! Через стекло дневной свет безопасен!
Маэстро Поллини сделал несколько шагов назад и критически окинул взглядом мою скромную фигуру.
Просторная комната под самой крышей Южного шпиля была залита резкими солнечными лучами. В самом её центре возвышалось немного полинялое троноподобное кресло, на котором восседал злой и невыспавшийся я. Во имя искусства меня разбудили ещё до полудня, нарядили в наглаженный и накрахмаленный до состояния рыцарских доспехов костюм, после чего передали в полное распоряжение уважаемому гофмалеру.
Тот меня долго усаживал, бегал кругами по комнате, открывал и закрывал шторы пока, наконец, не остался доволен увиденным.
— Превосходно! — воскликнул он. — Теперь постарайтесь не двигаться — я сделаю несколько набросков.
Маэстро схватил огромный лист плотной бумаги, а в руках у него появился хитроумный механический карандаш.
Первые минуты эльф смотрел на моё лицо почти не отрываясь. Потом его внимание всё более и более приковывалось к рисунку. Карандаш носился по бумаге с поистине неправдоподобной скоростью. Маэстро Поллини натужно сопел, пыхтел и время от времени начинал то ли ворчать, то ли напевать себе под нос некую нескладную, одному ему известную, песенку.
Сеанс тянулся нестерпимо долго. От солнца я разомлел и начал клевать носом. Художник извёл с полдесятка чистых листов. Я уже начал было подумывать забыть о приличиях и просто уйти восвояси, как вдруг в дверь постучались. На пороге появилась мама.
До маэстро Поллини я знавал в своей жизни лишь двух живописцев. Первый — мальчишка немногим старше меня. Он иногда гостил у своего дяди — нашего местного лесничего — и в такие дни часами слонялся с мольбертом по окрестностям. Второй был постарше и посолиднее. Несколько лет назад его приглашали расписывать плафон городского храма. При всей непохожести друг на друга эти двое имели общую черту — они никому не показывали незавершённые картины и не терпели посторонних во время работы.
Интуиция мне подсказывала, что маэстро Поллини вряд ли станет исключением из этого правила. Я немало удивился, когда он вдруг расплылся в улыбке и бросился маме навстречу. Художник расцеловал руки своей гостье, после чего подвёл её к сложенным на журнальном столике рисункам и начал охотно демонстрировать только что сделанные эскизы.
— Ах, дорогой маэстро, это невероятно! — с придыханием восхищалась мама. — Вы превзошли мои самые смелые ожидания!
— Угу, — художник воспринимал комплименты как должное. — Извольте-ка взглянуть ещё и сюда.
Мама восторженно прижимала руки к груди. Эльф важно кивал головой. Сеанс, кажется, был окончен.
Я встал с уже успевшего надоесть кресла и тоже заглянул в наброски. С первого же взгляда я почувствовал если и не восхищение, то, по крайней мере, что-то близкое к уважению. Маэстро Поллини сделал несколько торопливых непроработанных рисунков, на которых изобразил мою голову с четырёх разных ракурсов. Разумеется, назвать это портретами не получилось бы даже с натяжкой, однако в каждом наброске он сумел уловить и воссоздать мои черты с такой точностью, что даже многочасовое позирование перестало казаться мне чем-то нестерпимо скучным. Я ведь тоже был вампиром. В глубине души мне тоже хотелось иметь столь престижную и «взрослую» вещь, как собственный портрет.