— Тужься, тужься, тужься, — приговаривал Санька, как заведённый.

— Не могу-у-у-у, — выла Аня.

В палатке от жары и напряжения все взмокли. Участники таинства были отделены друг от друга импровизированной ширмой. Ей стало подвешенное на крючки большое махровое полотенце, на котором розовым по голубому была вышита загорающая на пляже девица.

Ширма делила палатку надвое. В одной части (ближе к входу в роддом) находился Санька, в другой (ближе к окошку) — Вовка. Аня расположилась с обоими пастухами разом: ноги — с акушером; туловище, руки и голова — с ассистентом. Безымянный человек нуля годов отроду тоже был в палатке вместе со всеми, но пока прятался.

После детального изучения таза роженицы и её бёдер, которые показались Саньке вполне себе широкими, он твёрдо решил, что девушка справится самостоятельно, и успокоился. Такая уверенность тут же дала рецидив на уши пастуха. Его слух замылился, и в душераздирающих криках девушки он уже не слышал ничего, кроме тупых воплей здоровой матки, не желающей произвести дитя на свет.

Другое дело Вовка. Шумные страдания Ани до того разбередили парню сердце, что ему хотелось только одного: заткнуть ей рот кляпом, а потом как-то убедить себя в том, что нет крика — нет боли. Он страшно завидовал напарнику, искренне полагая, что на другом конце палатки звук тише, чем совсем рядом с девушкой. Когда роженица начинала орать, парень даже отклонялся назад, чтобы выиграть хоть пять сантиметров. Ладонь Ани стала браслетом, защёлкнувшимся на запястье Вовки. Длинные отполированные ногти девушки, инкрустированные в салоне миниатюрными цветами, как пасхальные яйца, были поломаны о кисть пастуха. Но не зазря. Вовка рассчитался венозной кровью за причинение ущерба женской красоте. И ещё приплачивал страдалице поглаживаниями.

Шло время. Дело не продвигалось. Маленький человек не казал даже темечка. Санька несколько раз выходил покурить. На все расспросы он коротко отвечал «идём по плану» и до самого фильтра всматривался в степной шлях — не наклюнется ли вдали скорая.

Когда Санька вышел подымить в пятый раз, напряжение на поляне достигло апогея. Молодые люди едва не сшибли пастуха. Санькина фраза «идём по плану» на этот раз никого не устроила. Парни и девушки принялись обвинять акушера в некомпетентности. Санька ничего не отвечал. Он курил и всё смотрел вдаль поверх голов окруживших его молодых людей.

Гомон нарастал. Три прокурора неожиданно переквалифицировались в адвокатов, а Санька катал в пальцах фильтр и всё молчал, но смотрел уже не вдаль, а в себя. Он напряжённо думал о том, что в проёме может запросто показаться ступня, а не голова, и тогда ему всё-таки придётся вмешаться. «Ещё час тебе даю, мамаша, чтоб сама», — отбросив свалявшийся фильтр, принял решение акушер.

— Заткнулись все, а то свалю, и сами тут разруливайте, — сказал Санька. — Радовались бы лучше, что спокоен я — само то для родов. Здесь такое происходит, что это ведь только в фильмах, а в жизни не бывает. Поэтому и спокоен, наверно. Если бы всё было пореальней, я бы, может, и растерялся.

Вот хоть что возьми, хоть убийство детей. По всей республике матери своих малышей убивают и на помойку выбрасывают. Несколько случаев уже, по новостям передавали. Это в башке не укладывается. Но это всё равно реальней, чем роды в степи у благополучной с виду пары. Короче, ничему тут не верю, всё — нереальное враньё, потому — как удав.

Даже о родах могу не думать. Легко. Вон там рыбак меняет червя. На втором крючке. Нижнем. А вон Марлоска опять стадо за собой повела. Курва, а люблю. Вот сейчас полюбил, потому что она ни за что своего телёнка не бросит. Он уже, проглот такой, с неё ростом, а она всё кормит его. Тут по правде сказать — дура дурой, ведь у неё уже второй растёт, а она ещё первого не отлучила. Прошлёпаешь — загнётся младший. Опять же чужих к себе подпускает. Ей же, социалке чёртовой, невдомёк, что своим молока не достанется. Вот и следишь — следить за всем этим надо!.. И это будете делать вы, раз я тут завис.

Молодёжь притихла. Пастух пошёл от человека к человеку.

— Ты, — ткнул он пальцем в одного из парней. — Профессия?

— Супервайзер.

— Кто это?

— Кто «торпедами» рулит.

— Кто такие?

— Торговые представители.

— Теперь ты пастух, супервайзер. Будешь рулить коровами. Берёшь Орлика и держишь стадо рядом с озером. У меня на глазах.

— Ты, — Санька кивнул одной из девушек. — Чем занимаешься?

— Допустим, бухгалтер.

— Понятно. Будешь постоянно пересчитывать коров, пока супервайзер пасёт. Их двести пятьдесят семь. Это с телятами.

— А ты? — подошёл Санька к шоколадной шатенке в белом топике и чёрных очках.

— Менеджер по персоналу.

— Это как?

— Кадровик, — пожала плечами шатенка. — Так, наверно, по-вашему.

— Так бы сразу и сказала… Пойдёшь и проверишь супервайзера с бухгалтерией в деле, а то вдруг я ошибся с должностями.

— Ты? — обратился Санька к парню в белых бермудах с пальмами.

— Бармен.

— Прикинь, а мы в степи сами разливаем, — хлопнул себя по ляжкам Санька.

— И чё ты хочешь этим сказать?

— Что ещё никто не перетрудился.

— И дальше что? — надвинулся на пастуха парень.

— Ну, глядя на тебя — или махач, или мы вспомним о родах.

— Сам себе дело найду, — процедил бармен и отошёл в сторонку.

— Ты? — вопрос к полной девушке в лиловом купальнике.

— Безработная.

— Учишься?

— Нет.

— Работу найти не можешь?

— У меня папа работает, — вызывающе улыбнулась девушка.

— Кем?

— Министром.

— Круто… Родной отец-то?

— А тебе какое дело?

— Если родной, значит, и ты не дура. Можно смело на овец ставить. А если отчим, то я ещё подумаю. Зачал кто?

— Ну ты и борзый.

— Прости, не мастак слова подбирать… Ну так семя чьё?

— Физрука… Когда меня делали, папа ещё физруком был. Это сейчас он Минспорт возглавляет, а заделал меня простой учитель. Устраивает?

— А почему нет, — сказал Санька. — Овцы теперь спят. Скорей всего, вон за тем барханом в ложбине. — Он указал примерное место лёжки отары. — Пройдись дотуда и просто прикорни рядышком в полглаза. Они будут в отрубе, пока жара не спадёт.

— А клещи тут есть? — спросила бухгалтерша.

— Куда без них, — ответил Санька.

— А вдруг укусят.

— Своих не трогают.

— Так я ж не своя.

— Ни фа се!.. А кого я только что в штат взял?!

— Так это же просто слова, они ничего не значат.

— Вот это номер… То есть ты на мои слова забила? То есть как бы пасти ты не будешь?

— Ты меня неправильно понял.

— Нет, я всё правильно понял. Тебе по фигу на меня, на подругу, на всех.

— Да нет же! — с негодованием воскликнула бухгалтерша.

— Верю. Молодца. Вопрос закрыт.

Так Санька сплавил с поляны всех. Напоследок молодым людям было велено передать окрестным рыбакам, чтобы те (за исключением врача, если таковой найдётся) тоже на поляну не совались.

Будущий отец никак не хотел уходить. Санька не хотел его оставлять — слишком уж возбуждён парень. Пастух терпеливо уговаривал его. Он не нервничал, что перед ним сразу несколько дел: и уговоры, и роды, и пастьба. Такой всегда была его степь. К примеру, задавая сено овцам, Санька научился не замечать призывный ор голодных телят, как сейчас за разговором с парнем он не слышал криков роженицы — она получит свою порцию внимания позже.

— Давай пишу расписку, что взялся за роды добровольно и если что не так — сяду, — вдруг предложил Санька. — В здравом уме и трезвой памяти — или как там говорится? Если бы не был уверен в себе, фиг бы такое предложил, кому охота баланду хлебать. Оформим бумагу чин чином. Поставлю число, подпись. Заснимем всё на мобильный, чтоб потом без придирок.

После начала родов все стали, как помешанные. Люди находились в состоянии стресса и оценивали происходящее не совсем адекватно, и предложение Саньки показалось парню вполне себе.

И вот пастух уже сидел на бревне за раскладным столом перед листом бумаги. Вокруг него сгрудилась молодёжь с включёнными камерами на мобильниках и наперебой вносила всё новые и новые пункты, которые должны были обеспечить срок пастуху в случае неудачного разрешения Ани от бремени. Стараясь избавиться от всех как можно быстрее, Санька с готовностью записывал всё, что ему говорили. Молодые люди не упускали ни одной мелочи, и акушер одобрительно кивал их уму. Почти каждый пункт он дополнял. И пусть зачастую не в свою пользу, зато ему было приятно осознавать, что он тоже не лыком шит. Таким нестандартным подходом к собственной судьбе Санька быстро заслужил расположение окружающих.

Некоторые пункты удивляли пастуха. Тогда он отрывался от письма и вопросительно смотрел на молодых людей: уж не шутят ли, не издеваются ли над ним? Но общее выражение на лицах успокаивало Саньку. Они вовсе не шутили и не издевались над ним, а были совершенно серьёзны в своём желании упечь его за решётку. И деревенский подчинялся воле городских. Он уважал этих пришельцев только за то, что они пришли из незнакомого, недоступного ему мира, который, по мысли Саньки, был продвинутый и чудесный, ведь в город при первой возможности уезжали все…