По крайней мере, некоторые из тех, кто дочитали до этой страницы, согласятся со мной: надо что-то делать, дабы сменить направление, в котором мы движемся. В заключение опишу и возможные действия. Я разделю вывод на две части: о том, что любой может делать прямо сейчас, и о том, что требует содействия законодателей. Если можно извлечь некий урок из приведенной истории трансформации здравого смысла, то заключается он в следующем: чтобы решить данную проблему, нужна перестройка мышления многих людей. Это значит, что движение должно родиться на улицах. Оно должно привлечь на свою сторону множество родителей, учителей, библиотекарей, созидателей, авторов, музыкантов, кинорежиссеров, ученых – чтобы все они пересказали эту историю собственными словами и чтобы разъяснили своим соседям, почему эта борьба настолько важна. Как только движение выльется на улицы, появится надежда повлиять на Вашингтон. Мы все еще демократическая страна. Мнение людей имеет значение. Не такое важное, как хотелось бы, особенно когда нам противостоит RCA, но все-таки имеет. И в итоге я набросал проект изменений, которые Конгресс мог бы одобрить, чтобы обеспечить свободу культуры.
Мы и сейчас
Здравый смысл остается на стороне поборников копирайта, потому что до сих пор дискуссия велась с позиций двух крайностей – либо так, либо эдак, третьего не дано. Или собственность, или анархия; или тотальный контроль, или разорение артистов. Если выбор таков, они победят. Ошибка кроется в исключении середины. Обсуждают крайности, но в решении данного вопроса возможны не только они. Есть те, кто верит в максимальный копирайт («все права защищены»), и те, кто отвергает его («никакие права не защищены»). Первые убеждены в том, что следует испрашивать разрешения, прежде чем как-либо использовать охраняемое копирайтом произведение. Вторые полагают, что все должны иметь возможность обращаться с контентом по собственному усмотрению, получено разрешение или нет.
Когда интернет только появился на свет, его изначальная архитектура была ориентирована на нарушение всяких прав. Контент можно было копировать полностью и задешево, обеспечить соблюдение прав было нелегко. Таким образом, независимо от чьего-либо желания, действительный режим копирайта в оригинальной структуре интернета обозначался как «никакие права не защищены». Контент «брали» невзирая ни на какие права – по сути, они не охранялись. Такое положение спровоцировало реакцию (отрицательную, хотя и не вполне адекватную) правообладателей. Эта реакция и послужила темой данной книги. Посредством законодательства, правоприменения и реструктуризации Сети правообладатели смогли изменить сущность первоначальной интернет-среды. Если изначальная архитектура по умолчанию держалась на отсутствии всяких прав, то в будущем она придет к состоянию защиты всех прав. Архитектура и право, относящиеся к строению интернета, будут создавать окружение, в котором – все больше и больше – придется выспрашивать разрешение на использование контента. Мир «вырезания и вставки», который сегодня определяет суть интернета, станет миром «получения разрешения на вырезание и вставку», настоящим кошмаром творческого человека. А требуется как раз золотая середина. Вместо «все права защищены» и «никакие права не защищены» пусть будет «защищены некоторые права». Таким образом можно и копирайты соблюдать, и дать авторам возможность освобождать контент, когда они сочтут нужным. Другими словами, необходим способ восстановить ряд свобод, прежде воспринимавшихся нами как должное.
Реконструкция свобод, прежде подразумевавшихся (примеры):
Если отступить от баталий, которые я здесь описываю, проблему можно увидеть и с других точек зрения. Подумайте о конфиденциальности. До интернета большинству из нас не приходилось беспокоиться насчет информации о своей частной жизни, которую мы передаем миру. Если вы заглядывали в книжный магазин и пролистывали некоторые труды Карла Маркса, вам не приходилось задумываться над на тем, как объяснить свои книжные пристрастия соседям или начальству. «Конфиденциальность» ваших хобби была гарантирована. Откуда такие гарантии?
Если размышлять в терминах модальностей, описанных мною в десятой главе, ваша конфиденциальность обеспечивалась неэффективной системой сбора информации, из чего вытекало рыночное ограничение (дороговизна) на такой сбор данных кем-либо. Если бы ЦРУ подозревало вас в шпионаже в пользу Северной Кореи, то, несомненно, вашу конфиденциальность нельзя было бы гарантировать. Но и это лишь в том случае (надеюсь), если бы ЦРУ сочло оправданной трату тысяч долларов на слежку за вами. Однако слежка за большинством из нас (опять-таки надеюсь) не окупается. Чрезвычайно неэффективная архитектура реальности обеспечивает всем нам возможность наслаждаться относительной конфиденциальностью. Ее гарантирует нам сама природа. Не закон (не существует закона об охране «конфиденциальности» в общественных местах) и, во многих случаях, не нормы поведения (любопытство и сплетничество суть простые развлечения), а естественное состояние нашего мира дорого обходится всякому, кто пожелает за нами следить. Теперь войдите в интернет, где стоимость отслеживания браузинга, к примеру, стала совершенно ничтожной. Если вы пользуетесь услугами Amazon, то при просмотре страниц портал собирает информацию о том, что именно вы посещали. Вы об этом можете судить по расположенному сбоку списку «недавно просмотренных» страниц. Сейчас из-за самой архитектуры Сети и функции файлов cookies информацию стало легче собирать, чем не собирать. Природа исчезла, а значит и любая обеспеченная ею «конфиденциальность» пропала тоже. Amazon, разумеется, не проблема, а вот насчет библиотек уже пора побеспокоиться. Если вы относитесь к числу этих сумасшедших «левых», которые полагают, что люди имеют «право» торчать в библиотеке, не докладывая при этом правительству, какие книги вы там читаете (я сам такой же левак), тогда вас, пожалуй, обеспокоит это усовершенствование технологий мониторинга. Если собирать информацию и классифицировать действия людей в электронном пространстве становится так просто, то обусловленная естественной средой конфиденциальность испаряется. Именно это объясняет стремление многих людей определить понятие «приватности» в интернете. Все дело в осознании того, что технология может отобрать у нас то, что даровано природой, и многие от этого порываются ввести законы, выполняющие функцию природы. Самое важное здесь – благоволят к вам эти законы или нет. Мы должны предпринять решительные шаги к тому, чтобы сохранить ту разновидность свободы, которая прежде гарантировалась сама собою. Теперь технологические изменения вынуждают приверженцев конфиденциальности активно выступать там, где прежде неприкосновенность частной жизни сохранялась по умолчанию.
Похожую историю можно рассказать о зарождении движения за свободное программное обеспечение. Когда компьютеры впервые стали коммерчески доступны, весь софт – и исходные тексты, и двоичный код – был свободным. Программу, написанную для машины Data General, нельзя было запустить на компьютере IBM, поэтому ни та, ни другая компания не заботилась о контроле за программным обеспечением. В таком мире появился на свет Ричард Столлмен. Занимаясь исследованиями в МТИ, он всем сердцем полюбил сложившееся сообщество единомышленников, в котором свободно можно было исследовать и совершенствовать программы для компьютеров. Будучи сам находчивым и талантливым программистом, Столлмен привык рассчитывать на свободу дополнять и модифицировать работы других людей. По крайней мере, в академической среде это совсем не кажется радикальным. На кафедре математики всякий волен возиться с предложенным кем-либо доказательством. Если вы думаете, что сумеете лучше доказать теорему, можете взять работу другого и изменить ее. Среди филологов, если вы уверены в том, что сделанный коллегой перевод недавно найденного текста грешит изъянами, вы смело беретесь за его улучшение. Таким образом, Столлмен всегда считал очевидной возможность поковыряться в машинном коде и улучшить его. Это же тоже знания. Почему они должны быть вообще вне критики?
Ответа на этот вопрос не дал никто. Зато изменилась структура доходов в мире вычислительной техники. Как только появилась возможность импортировать программы из одной системы в другую, скрывать код своей программы стало экономически выгодно (по крайней мере, для некоторых). Вдобавок, компании стали продавать еще и периферийные устройства для своих мейнфреймов. Если бы я мог просто взять ваш драйвер для принтера и скопировать его, мне было бы намного легче продавать принтеры на рынке, чем вам.
В результате, начала распространяться практика проприетарного кода, и к началу восьмидесятых годов Столлмен обнаружил, что окружен проприетарным кодом со всех сторон. Перемена в экономике вычислительной техники уничтожила мир свободного программного обеспечения. И он рассудил, что если сам он ничего не предпримет, свобода изменять софт и передавать его будет в корне подорвана. В итоге, в 1984 году Столлмен начал проект по созданию свободной операционной системы, чтобы выжил хотя бы один штамм свободных программ. Так родился проект GNU, в который Линус Торвальдс привнес ядро Linux, и получилась операционная система GNU/Linux. Столлмен использовал закон о копирайте, чтобы выстроить мир гарантированно свободного программного обеспечения. Софт под лицензией GPL Фонда свободного программного обеспечения нельзя модифицировать и распространять, не снабжая его исходным кодом. Таким образом, каждый, кто творит на основе софта под лицензией GPL, свои творения тоже обязан делать свободными. Это гарантирует, по убеждению Столлмена, что экология кода разовьется таким образом, что он останется свободным для использования другими разработчиками. Для него фундаментальной целью была свобода, а новаторский творческий код – побочным продуктом.
Столлмен, тем самым, решил для программного обеспечения ту же задачу, с которой бьются ныне сторонники конфиденциальности. Он искал способа перестроить свободу, которая прежде сама собою разумелась. Правильно использовав лицензии, регулирующие защищенный копирайтом код, Столлмен надежно застолбил пространство, где может выжить свободный софт. Он активно защитил то, что прежде гарантировалось безусловно.
Наконец, вот вам совсем недавний пример, который еще более непосредственно пересекается с темой данной книги, – сдвиг в способе создания академических и научных журналов. С развитием цифровых технологий для многих становится очевидным, что ежемесячная печать тысяч копий журналов и рассылка их по библиотекам, возможно, не самое эффективное средство распространения знаний. Вместо этого журналы все больше переходят в электронный формат, а библиотеки и их посетители получают доступ к электронным версиям через защищенные паролями сайты. Нечто подобное этому происходило с правоведением в последние, приблизительно, тридцать лет: Lexis и Westlaw имели электронные версии отчетов о процессах, доступные подписчикам их сервисов. Хотя мнение Верховного суда копирайтом не охраняется, и каждый может свободно пойти в библиотеку и прочитать о нем, Lexis и Westlaw все равно вправе брать с пользователей деньги за право доступа к вердиктам Верховного суда посредством соответствующих своих сервисов.
Вообще, ничего дурного в таком подходе нет. На самом деле, возможность взимать плату за доступ даже к материалам из разряда общественного достояния – это хороший стимул вырабатывать новые и оригинальные средства распространения знаний. Закон с этим согласен, поэтому Lexis и Westlaw и позволено процветать. А если нет ничего плохого в продаже общественного достояния, то ничего дурного, в принципе, не будет и с продажей доступа к материалам, не имеющим статуса общедоступности. Однако что если единственный путь к получению доступа к общественной и научной информации лежит через частные сервисы? Как быть, если вообще невозможно просматривать данные иначе, как по платной подписке? Как многие уже, вероятно, заметили, это становится все актуальнее в отношении научной периодики. Когда эти журналы распространяют в бумажном виде, библиотеки могут обеспечить к ним доступ всем своим посетителям. Больные раком могут разобраться в проблемах онкологии благодаря тому, что у них есть доступ в библиотеку. Или же пациенты, пытающиеся оценить риски определенного вида лечения, могут исследовать их, прочитав все доступные статьи о подобной терапии. Такая свобода, выходит, была обеспечена функцией института библиотек (нормами) и технологией бумажных журналов (архитектурой), то есть доступ к бумажному журналу контролировать было очень трудно. Однако в связи с тем, что периодика становится электронной, издатели требуют, чтобы библиотеки не предоставляли публике доступ к журналам. Это означает, что свободы, обеспечивавшиеся печатными изданиями в публичных библиотеках, начинают утрачиваться. Таким образом, в сфере конфиденциальности, как и в сфере программного обеспечения, меняющиеся технологии и рынок сокращают свободы, до того существовавшие априорно.
Это сужение свободы побудило многих предпринять решительные действия для восстановления утраченного. Публичная научная библиотека (PLos), например, является некоммерческой корпорацией, призванной обеспечить исследовательские возможности всем, кто имеет доступ в Сеть. Авторы отправляют свои научные работы в Публичную научную библиотеку. После этого работа подлежит рассмотрению коллег. Если ее принимают, работа помещается в электронный архив и постоянный бесплатный общий доступ. PLos также продает печатную версию работы, но копирайт на изданный журнал не воспрещает кому-либо передавать работу бесплатно.
Это лишь одна из множества подобных инициатив по реставрации прежде гарантированной свободы, ныне оказавшейся под угрозой исчезновения ввиду меняющихся технологий и рынков. Вне сомнения, такая альтернатива конкурирует с традиционными издателями и сводит на «нет» их усилия по зарабатыванию денег на эксклюзивной дистрибуции контента. Но конкуренция в нашей традиции изначально считается благом, особенно если она помогает распространять знания и научные достижения.
Реставрация свободной культуры: есть идея
Такая же стратегия применима к культуре в ответ на усиливающийся контроль со стороны права и технологий.
Вступайте в Творческие общины, Creative Commons. Это некоммерческая корпорация, основанная в Массачусетсе, со штаб-квартирой в Стэнфордском университете. Ее цель – создание прослойки осмысленного копирайта поверх доминирующих ныне крайностей. Достижение этой благой цели способствует преумножению культуры на основе имеющихся достижений, упрощает авторам освобождение своих работ, чтобы ими могли воспользоваться другие творцы. И все это – благодаря простым меткам, привязанным к понятным описаниям и безупречным лицензиям.
«Простым» – означает не требующим посредника или адвоката. Разработав набор свободных лицензий, которые люди могут выбрать для своего контента, Creative Commons позволяет определить тот его спектр, который можно легко и без опаски брать за основу творчества. Данные метки затем привязываются к машиночитаемым версиям лицензии, что позволяет компьютерам автоматически идентифицировать контент, легко доступный для обмена и использования. Все эти три фактора – законная лицензия, удобные описания и машиночитаемые метки – составляют суть лицензии Creative Commons. Лицензия Creative Commons несет гарантию свободы каждому, кто ей пользуется, и, самое важное, отражает представление о том, что ее лицензиаты верят в нечто большее, чем абсолютные права на все или же в абсолютное отсутствие оных. Контент помечается знаком CC, что означает не отказ от копирайта, а предоставление некоторых свобод в использовании работы. Эти свободы распространяются шире, чем предусматривают правила добросовестного использования. Их точные контуры зависят от выбора автора, который может выбрать лицензию, допускающую любое использование при условии, что сохраняется уведомление об авторстве. Можно выбрать лицензию, разрешающую только некоммерческое использование. Можно – лицензию, которая разрешает любое использование, покуда сохраняется принцип последовательной передачи свободы использования («передавать и передавать подобным образом»). Можно разрешить всякое использование, но без производных работ. Или вообще любой способ использования – в развивающихся странах. Или допустить всякое сэмплирование, лишь бы не делали точных копий. Или, наконец, любое образовательное применение. Таким образом, эти критерии выбора устанавливают спектр свобод вне предусмотренных законом о копирайте границ. Они также обеспечивают свободы, распространяющиеся за рамки традиционного добросовестного использования. И, что самое главное, они обозначают эти свободы таким образом, что последующие пользователи могут основываться на их работе и применять ее, не прибегая к услугам адвоката. В итоге, Creative Commons нацелена на создание пласта контента, управляемого прослойкой здравого авторского права и, в основе своей, доступного для всеобщего использования. Добровольный выбор отдельных лиц и авторов делает этот контент доступным. И этот контент, в свою очередь, предоставляет нам возможность реструктурировать общественное достояние.
Это всего лишь один проект в рамках Creative Commons. Разумеется, Creative Commons – не единственная организация, стремящаяся обеспечить такие свободы. Но изюминка Creative Commons, выделяющая ее в общем ряду, – в том, что мы не сводим все к разговорам об общественном достоянии или воздействию на законодателей в попытках его перестроить. Мы стремимся создать движение потребителей и производителей контента («произвотребителей контента», как называет их прокурор Мия Гарлик), которые помогают выстраивать общественное достояние и своей работой демонстрируют его важность для последующей творческой деятельности.
Наша цель – не борьба с защитниками «всех прав». Суть в том, чтобы их дополнять. Проблемы, которые создает право для нас, для нашей культуры, созданы бессмысленными и непреднамеренными последствиями законов, писавшихся столетия тому назад. Они были рассчитаны на технологии, которые были доступны взгляду Джефферсона. Эти правила вполне могли иметь смысл на фоне достижений того времени, но перед цифровыми технологиями они пасуют. Нужны новые правила, с иными свободами. И выражены они должны быть так, чтобы люди могли ими пользоваться без помощи адвокатов. Creative Commons действительно дает людям возможность начать выстраивать такие правила. Зачем авторам участвовать в устранении полного контроля? Некоторые делают это для того, чтобы расширить распространение своего контента. Писатель-фантаст Кори Доктороу, например, свой первый роман «На мели в Волшебном королевстве» выпустил бесплатно в онлайне, под лицензией Creative Commons, в тот самый день, когда книгу начали продавать в магазинах.
Зачем на такое вообще соглашаться издателю? Я подозреваю, что его издатель рассуждал следующим образом. Есть две группы читателей: одни купят книгу Кори, есть она в интернете или нет, другие могли бы никогда и не услышать о книге Доктороу, если бы она не лежала в свободном доступе в Сети. Какая-то часть первых скачает книгу вместо того, чтобы купить. Назовем их вредными первыми. Какая-то часть вторых загрузит книгу Кори, она им понравится, и они решат ее приобрести. Назовем их полезными вторыми. Если полезных вторых окажется больше вредных первых, стратегия бесплатного выкладывания книги Кори в онлайне, вероятно, повысит продажи. И в самом деле, опыт показал издателю, что этот вывод полностью оправдался. Первый тираж книги раскупили на несколько месяцев раньше предусмотренного срока. Первый роман фантаста имел полный успех. Идея о том, что бесплатный контент мог бы повысить ценность небесплатного, подтвердилась экспериментом другого автора. Питер Уэйн, написавший книгу о движении свободного софта под названием «Свобода всем», выложил электронную версию своей книги в онлайне бесплатно под лицензией Creative Commons после того, как книга вышла из печати. Потом он отслеживал цены на книгу в букинистических лавках. Как и предсказывалось, с увеличением количества загрузок росла и цена на его книгу у букинистов.
Эти примеры демонстрируют, как Creative Commons способствует распространению проприетарного контента. Полагаю, что это замечательное общественное использование лицензии. Используют Creative Commons и по другим причинам. Многие из тех, кто прибегает к «лицензии на сэмплирование», поступают так, чтобы избежать лицемерных Действий. Лицензия на сэмплирование означает, что все остальные вольны брать образцы из лицензированной работы для коммерческих и некоммерческих целей. Не позволяется лишь делать полные копии доступной всем лицензированной работы. Это соотносится с их собственным искусством – они также заимствуют у других. Поскольку легальная стоимость заимствования слишком высока (Уолтер Липхарт, менеджер рэп-коллектива Public Enemy, созданного, чтобы буквально сэмплировать чужую музыку, заявил, что «не позволяет» больше членам группы заимствовать, так как легальные цены на права слишком высоки), эти артисты выдают творческому окружению контент, на основе которого другие могут творить. Иначе их творчество просто погибнет. Наконец, многие помечают свой контент знаком лицензии Creative Commons просто потому, что хотят показать другим важность равновесия в данном споре. Если вы идете в ногу с системой как таковой, это, по сути, равносильно приверженности модели «Все права защищены». Рад за вас, но многие не согласны. Многие считают, что, как ни подходит данное правило Голливуду и разным чудакам, оно совершенно не сходится с тем, как большинство авторов видит свои права на собственный контент. Лицензия Creative Commons выражает концепцию «Некоторые права защищены» и дает многим шанс объяснить это всем прочим. За первые полгода эксперимента Creative Commons свыше миллиона объектов были снабжены такими лицензиями свободной культуры. Следующий шаг – это партнерство с провайдерами медийного контента. Им помогали встроить в их технологии простые пользовательские средства для пометки контента правами Creative Commons. И тогда следующий шаг – выявлять и отмечать авторов, создавших контент на основе освобожденных произведений.
Вот первые шаги на пути к переустройству общественного достояния. Это уже не просто аргументы, а действия. Возведение общественного достояния – первый шаг на пути к демонстрации людям того, насколько важно оно для творчества и инновации. Creative Commons опирается на добровольные шаги к такому переустройству. Они приведут нас в мир, где можно рассчитывать не только на добровольчество. Creative Commons – всего-навсего один из примеров того, как отдельные люди и авторы добровольно объединяют усилия, чтобы изменить набор прав, управляющих ныне творческой сферой. Проект не конкурирует с копирайтом, он его дополняет. Цель заключается не в уничтожении авторских прав, а в том, чтобы облегчить авторам и творцам путь к применению своих прав более гибким и дешевым способом. Это отличие, мы уверены, будет способствовать более легкому распространению творчества.
Они и скоро
Мы не отстоим свободную культуру только лишь индивидуальными действиями. Понадобятся еще и важные правовые реформы. Нам еще предстоит долгий путь, покуда политики не прислушаются к этим идеям и не осуществят такие реформы. Но одновременно это означает, что у нас есть время выработать у всех понимание нужных нам изменений. В этой главе я очерчиваю пять видов изменений: четыре общих и одно специфическое – для наиболее ожесточенного ныне поля сражения, для музыки. Каждое из них представляет собой шаг, но еще не финал. Однако любой из этих шагов может привести нас к краху.
Умножение формальностей
Если вы покупаете дом, вы должны зарегистрировать сделку купли-продажи. Если вы берете землю под подстройку дома, вы обязаны зарегистрировать приобретение. Если вы обзаводитесь машиной, вы получаете купчую и регистрируете автомобиль. Если вы покупаете билет на самолет, на нем ставится ваше имя.
Все это формальности, связанные с собственностью. Все эти обязательства приходится соблюдать, если хочешь, чтобы твоя собственность охранялась.
Напротив, по действующему закону об авторских правах вы получаете копирайт автоматически, соблюдаете ли вы при этом какие-либо формальности или нет. Регистрироваться вы не должны. Вы даже не обязаны помечать свой контент. По умолчанию подразумевается контроль, а «формальности» упразднены. Почему?
В десятой главе я уже высказывал предположение, что мотивация для упразднения формальностей была верной. В мире доцифровых технологий формальности ложились на правообладателей тяжким бременем, не давая взамен особой выгоды. Таким образом, когда закон ослабил формальные требования к правообладателю по защите и сохранению его произведения, это было прогрессивно. Прежние формальности только мешали.
Но интернет все изменил. Сегодня формальности не обязательно должны быть столь обременительны. Скорее, творчество отягощает мир без них. Сейчас непросто узнать, что кому принадлежит, или с кем следует иметь дело, чтобы использовать творчество других, сделать на его основе что-то свое. Нет никаких списков, никакой системы, которая помогла бы это отследить. Простого способа узнать, как получить разрешение, тоже не существует. Однако при неимоверно разросшейся области действия закона о копирайте добывание разрешения – необходимый шаг для всякого произведения, основанного на нашем прошлом. Таким образом, отсутствие формальностей вынуждает многих молчать там, где иначе они бы не безмолвствовали.
Получается, что право должно изменить данное требование. Но оно не должно просто возвратить нас к старой, сломанной системе. Нам понадобятся формальности, но мы должны организовать систему, которая облегчит бремя таких формальностей.
Важных формальностей три: пометка защищенного копирайтом произведения, регистрация копирайта и возобновление заявки на копирайт. Традиционно первая из трех перечисленных возлагалась на самого правообладателя, остальные две выполняло государство. Но пересмотренная система формальностей устранит государство из данного процесса, оставив ему единственную задачу – одобрение стандартов, разработанных другими.
Регистрация и обновление
При старой системе правообладатель обязан был направить заявку на регистрацию или возобновление копирайта в Агентство по авторским правам. Регистрируясь, правообладатель платил взнос. Как и большинство государственных агентств, Агентство по авторским правам было мало заинтересовано в облегчении бремени регистрации и максимально возможном снижении размеров взноса. А в связи с тем, что Агентство по авторским правам не является главным объектом политики правительства, его постоянно недофинансировали. Таким образом, когда те, кто кое-что знает о данном процессе, слышат про формальности, их охватывает паника: нет ничего хуже, чем толкать людей в такую неразбериху, как в Агентстве по авторским правам. И все-таки меня всегда изумляло, что мы, наследники традиций невероятных инноваций в области государственного устройства, уже не в состоянии придумать, как распределить государственные функции. Из того, что государство призвано служить обществу, еще не следует, что правительство будет на деле осуществлять эту роль. Напротив, мы должны создавать стимулы, чтобы частные группировки служили обществу, подчиняясь стандартам, установленным государством. В контексте регистрации модель интернета очевидна. По всему миру сейчас зарегистрировано, по меньшей мере, 32 миллиона веб-сайтов. Владельцы доменов этих сайтов обязаны платить взносы за поддержание своей регистрации в действии. У главных доменов высшего уровня (.com, org, net) есть центральный реестр. Регистрацией занимается множество конкурирующих компаний. Эта конкуренция удерживает стоимость регистрации на низком уровне и, что еще важнее, подстегивает регистраторов к упрощению формальностей. Следует принять сходную модель регистрации и возобновления копирайтов. Агентство по авторским правам вполне может служить центральным реестром, но оно не должно быть монополистом в регистрационном бизнесе. Напротив, следует создать базу данных и набор стандартов для регистраторов. Бюро должно поддерживать отвечающих стандартам регистраторов, тогда они будут состязаться друг с другом за предоставление самой дешевой и простой системы регистрации и возобновления копирайтов. Такая конкуренция существенно облегчит бремя формальностей, одновременно произведя на свет базу данных регистрации, которая облегчит лицензирование контента.
Маркировка
В свое время копирайт потерял силу из-за неудавшейся попытки включить в произведение примечание о копирайте. Это было жестоким наказанием за неспособность соответствовать правилам регулирования – сродни смертному приговору за неправильную парковку, только в сфере творческих прав. Здесь, опять-таки, нет причины подобным образом ужесточать требование о маркировке. Что еще важнее, нет причины распространять требование маркировки равно на все медиа. Цель маркировки состоит в том, чтобы сигнализировать общественности, что данное произведение охраняется копирайтом, и что автор заявляет на него свои права. Пометка также облегчает поиск правообладателя для получения у него разрешения на использование произведения. Одна из проблем, с которой столкнулась система копирайта еще при его зарождении, заключалась в том, что разные произведения, защищенные копирайтом, требовалось маркировать по-разному. Непонятно было, как и где ставить отметки на статуе, пластинке или пленке. Новое требование маркировки могло бы справиться с этими проблемами. Надо учесть различия в медиа и внедрить систему меток, эволюционирующую вместе с развитием технологий. Система могла бы использовать специальный сигнал, извещающий об отсутствии пометки и подразумевающий не утрату копирайта, а истечение права наказывать кого-либо за неполучение заблаговременного разрешения. Давайте начнем с последнего пункта. Если правообладатель позволяет публиковать работу без отметки о копирайте, следствием такой ошибки не должна быть утрата копирайта. Это может означать, что у каждого есть право использовать данное произведение до тех пор, пока правообладатель не обратится с жалобой и не продемонстрирует, что это его работа, и разрешения он не дает. Непомеченное произведение, таким образом, будет давать возможность «использования до чьей-либо жалобы». Если кто-нибудь выразит недовольство, то с этого момента использование произведения в любой новой работе следует прекратить, хотя никакого наказания за уже произошедшее использование налагаться не будет. Это стимул для правообладателей маркировать свои произведения.
В свою очередь, это поднимает вопрос о том, как лучше помечать произведение. Здесь, опять-таки, система должна подстроиться под развитие технологий. Самым верным способом обеспечить ее развитие – это ограничить роль Агентства по авторским правам одобрением стандартов маркировки контента, разработанных где-то в другом месте. Например, если Ассоциация звукозаписывающей индустрии изобретает метод маркировки компакт-дисков, она предлагает его Агентству по авторским правам в качестве стандарта. В Агентстве устраивают заседание по этому вопросу, где можно выдвигать и другие предложения. Затем Агентство по авторским правам выбирает, какому из предложений отдать предпочтение, и свой выбор оно делает исключительно на основе решения о том, какой из методов лучше всего внедряется в систему регистрации и обновления. Не следует полагаться на правительство в сфере инноваций, но можно рассчитывать на то, что правительство поддержит инновационный продукт в связке с другими важными функциями.
Наконец, маркировка контента явно упростит требования регистрации. Если бы фотографии помечались автором и годом создания, фотографу практически незачем было бы перерегистрировать, например, все фотографии за какой-то определенный год одним быстрым действием. Цель формальностей не в том, чтобы обременить автора. Сама система должна оставаться простой, насколько это возможно. Нужно стремиться к тому, чтобы формальности проясняли ситуацию. Существующая система для этого ничего не делает, кажется даже, что она выстроена только для того, чтобы все еще больше запутать. Если восстановить такие формальности, как регистрацию, одним из наиболее сложных аспектов в сфере общественного достояния станет меньше. Легко будет идентифицировать, какой контент предположительно свободен, и кто контролирует права на определенный вид контента. Упростится подтверждение таких прав и их возобновление в подходящий срок.
Сокращение сроков
Срок копирайта вырос с четырнадцати лет до девяноста пяти для корпоративных авторов и пожизненно плюс семьдесят лет – для обычных авторов. В книге «Будущее идей» я предложил семидесятипятилетний срок, предоставляемый пятилетними приращениями, с обязательным возобновлением каждые пять лет. В то время это казалось достаточно радикальным. Но после того как мы проиграли процесс Элдред против Эшкрофта, предложения стали еще радикальнее. Журнал «Экономист» поддержал предложение четырнадцатилетнего срока копирайта. Другие предлагали привязать срок копирайта к сроку действия патентов.
Я согласен с теми, кто считает, что нам необходимо радикально изменить сроки копирайта. Но – составит ли он четырнадцать или семьдесят пять лет – существует четыре принципа в отношении сроков копирайта, о которых следует помнить:
1. Краткость. Срок должен обеспечивать стимул к творчеству, не более того. Если связать его с очень сильной защитой авторов (чтобы те могли потребовать у издателей свои права обратно), права на одно и то же произведение (но не на производные работы) можно было бы продлить. Смысл в том, чтобы не связывать произведение правовым регулированием, когда оно уже не приносит автору прибыли.
2. Простота. Граница между общественным достоянием и защищенным контентом должна быть четкой. Юристам нравится неопределенность термина «добросовестное использование» и различие между «идеями» и «выражением». Такого рода закон обеспечивает их массой работы. Но у составителей нашей Конституции идея была попроще: защищенное против незащищенного. Ценность коротких сроков в том, что они лишают смысла всяческие исключения в сфере копирайта. Четкая и действенная «зона без адвокатов» позволяет не лавировать больше в таких сложностях, как «добросовестное использование» и «идея/выражение».
3. Поддержание жизни. Копирайт следует обязать продлевать. Особенно, если максимальный срок долог, то от правообладателя надо требовать периодических извещений о продлении прав. Это не станет тяжелой обузой, но и рассчитывать на бесплатность монопольного права причин нет. В среднем, ветераны тратят на получение пенсии девяносто минут. Если уж мы обрекаем ветеранов на такие муки, не вижу, почему бы авторам не потратить десять минут раз в полвека на заполнение единственного бланка?
4. Ориентация на будущее. Каков бы ни был срок копирайта, самый явный урок для экономистов – в том, что данный однажды срок нельзя продлевать. Возможно, предоставление авторам всего лишь пятидесятишестилетнего срока было правовой ошибкой в 1923 году. Не думаю, что так, но допустим. Если это была ошибка, из-за нее мы получили в 1923 году авторов меньше, чем могли бы. Но сегодня исправить этот недочет продлением срока мы уже не можем. Что бы мы теперь ни делали, мы не увеличим количество авторов, творивших в 1923 году. Разумеется, мы можем повысить вознаграждение тем, кто пишет сейчас, или, наоборот, утяжелить бремя копирайта, которое придушит в зародыше многие, нерожденные еще работы. Но повышенное вознаграждение не расширит творчество в 1923 году. Что не сделано – то не сделано, и с этим придется смириться.
Вместе эти изменения должны дать в результате средний срок копирайта гораздо короче нынешнего. До 1976 года средний срок составлял всего 32,2 года. Нам следует стремиться к этому показателю. Несомненно, экстремисты назовут эти идеи «радикальными» (в конце концов, на то они и экстремисты). Но опять-таки, предложенный мною срок дольше того, что действовал при Ричарде Никсоне. Насколько «радикальным» будет просить введения более щедрого закона о копирайте, чем был при президенте Никсоне?
Свободное использование против добросовестного
Как я уже отмечал в начале данной книги, закон о собственности изначально наделял собственников правом контролировать свою территорию от земли до самого неба. Потом появился аэроплан. Сфера действия прав собственности быстро изменилась. Не было никакой суматохи, и Конституцию не трогали. Просто наделение контролем такого уровня потеряло всякий смысл после появления новой технологии. Наша Конституция наделяет Конгресс властью раздавать авторам «эксклюзивное право» на «их сочинения». Конгресс даровал авторам исключительные права на «их сочинения» и любые производные произведения (других авторов), которые существенно близки к оригинальной работе автора. Таким образом, если я пишу книгу, а вы снимаете фильм на ее основе, я облечен властью не дать вам выпустить его на экраны, хоть эта картина и не является «моим сочинением». Конгресс начал предоставлять такое право в 1870 году, когда расширил эксклюзивное право копирайта до включения в него контроля над переводами и сценическими постановками произведения. С тех пор суды постепенно расширили его посредством процессуальных толкований. Данное расширение прокомментировал один из величайших судей в истории права, Бенджамин Каплан: «Мы так привыкли к расширению монополии на широкий спектр так называемых производных работ, что даже не чувствуем уже, насколько странно признавать такое разрастание копирайта. Однако, в то же самое время, мы нараспев повторяем абракадабру об идее и ее выражении».
Я думаю, пора осознать, что в этой сфере есть аэропланы, и расширение подобных прав на производное творчество смысла больше не имеет. Точнее, они утрачивают смысл на срок действия копирайта. И они бессмысленны как аморфное разрешение. Оцените все ограничения по очереди:
Срок. Если Конгресс хочет предоставить производные права, тогда они должны распространяться на более короткий срок. Не имеет смысла охранять право Джона Гришема продавать права на кинокартину по его последнему роману (по крайней мере, я хочу предположить, что это не имеет смысла). Однако это право вполне имеет смысл продлить на тот же срок, что и лежащий в его основе копирайт. Производное право могло бы оказаться важным для стимулирования творчества, а по истечении долгого срока после создания произведения оно не важно.
Охват. Подобным же образом следует сузить охват производных прав. Опять-таки, производные права в некоторых случаях важны. Их необходимо особо выделить. Но закон должен ясно обозначить границы: какие способы использования охраняемого копирайтом материала регулируются, а какие – нет. Когда всякое «повторное применение» творческого материала остается под контролем бизнеса, было бы разумно требовать, чтобы о проведении границ договаривались юристы. Теперь им уже незачем обсуждать лимиты. Подумайте обо всех творческих возможностях, порожденных цифровыми технологиями, а теперь вообразите себе масло, льющееся в машину. Вот что делает с творческим процессом само требование обязательных разрешений. Сглаживает его. Вот на что упирал Олбен, описывавший создание компакт-диска, посвященного Клинту Иствуду. В то время как вполне понятна необходимость договариваться о предвидимых производных правах – съемке картины по книге, поэме или музыкальной пьесе, нет никакого смысла требовать договоренностей в отношении непредсказуемого. Здесь статутное право подошло бы куда больше.
В любом из этих случаев закон должен фиксировать защищенные способы использования, прочие же, предположительные, охраняться не должны. Это диаметрально противоположно рекомендации моего коллеги Пола Голдстайна. Он считает, что закон должен оговаривать расширенную защиту вслед за расширенным использованием. Анализ Голдстайна прекрасно сгодился бы, будь стоимость правовой системы невелика. Но как мы замечаем сейчас в контексте интернета, неопределенность горизонтов защиты и стимулы к сохранению существующих структур доходов вкупе с сильным копирайтом подрывают инновационный процесс.
Закон мог бы справиться с этой проблемой, либо отменив защиту вне конкретно очерченных пределов, либо обеспечив права на вторичное использование при обозначенных статутных условиях. В обоих случаях в результате высвободится огромный пласт культуры, общедоступной для культивации. А при режиме статутных прав такое вторичное использование принесет артистам больше доходов.
Освободить снова музыку
Сражение, которое так распалило всю эту войну, велось из-за музыки, поэтому было бы несправедливо заканчивать эту книгу, не уделив этой волнующей стольких людей теме должного внимания. Нет такого аспекта правовой политики, который подтверждал бы уроки данной книги лучше, чем схватки вокруг обмена музыкой. Привлекательность музыкального файлообмена была сильнейшим допингом в росте интернета. Она поднимала спрос на доступ в интернет мощнее любого другого применения. Она, возможно, и стала убийственной, в обоих смыслах этого слова. Несомненно, музыкальный файлообмен подгонял развитие широкополосных сетей, но, вполне вероятно, что он же усиливает необходимость регулирования, которое, в конце концов, уничтожит инновационный механизм в Сети. Целью копирайта, в отношении контента в целом и музыки в частности, является создание стимулов для сочинения, исполнения и, самое главное, распространения музыки. Закон добивается этого, наделяя композитора исключительным правом контроля за публичными исполнениями его произведения, а артиста – контролем над копиями его выступлений. Файлообменные сети усложняют данную модель, обеспечивая такой способ распространения контента, в котором исполнитель не получает прибыли. Разумеется, этим возможности пиринга не исчерпываются. Как я описывал в пятой главе, р2р-сети предлагают четыре разных вида фалообмена:
A. Некоторые используют файлообменные сети вместо покупки компакт-дисков.
B. Некоторые используют файлообменные сети для ознакомления перед приобретением дисков.
C. Многие используют пиринговые сети для того, чтобы иметь доступ к контенту, который больше не продается, но все еще охраняется копирайтом, или же его хлопотно покупать вне Сети.
D. Многие используют р2р-сети для доступа к контенту, который не охраняется копирайтом или явно выложен самим правообладателем во всеобщий доступ.
Всякая реформа права должна учитывать эти разные виды пользования. Следует избегать обременения четвертого вида использования в стремлении уничтожить использование первого типа. Более того, рвение, с которым закон обрушился на обмен первого вида, должно зависеть от величины использования второго типа. Как и в случае с видеомагнитофонами, если конечный эффект от обмена, в действительности, не очень вреден, необходимость в регулировании значительно ослабевает. Как я уже говорил в пятой главе, реальный ущерб от файлообмена неоднозначен. Однако допустим здесь, что вред вполне реален. Другими словами, предположим, что обмен первого вида значительно больше второго типа и доминирует среди клиентов файлообменных сетей. Тем не менее, в текущем технологическом контексте присутствует один ключевой момент, который мы должны учитывать, чтобы понять, как право должно реагировать на происходящее.
Сегодня файлообмен вызвал привыкание, а через десять лет его уже не будет. Сегодня он так популярен, потому что является простейшим способом доступа к широкому ассортименту контента. А через десять лет пиринг уже не будет самым легким средством доступа к различным материалам. Сейчас интернет-доступ громоздок и медлителен. Нам, американцам, еще повезло с нашим широкополосным подключением на 1,5 Мбит/с, да и у нас самих очень редко данный сервис обеспечивает такую скорость как для входящего, так и для исходящего трафика. Хотя развивается беспроводной доступ, большинство из нас по-прежнему выходит в сеть по проводам. Многие получают доступ только посредством машины с клавиатурой. Идея всегда работающего, всегда подключенного интернета – пока, главным образом, всего лишь идея. Но она станет реальностью, и это значит, что нынешние наши средства доступа в интернет являются переходной технологией. Те, кто определяет политику, не должны основываться на переходной технологии. Они обязаны исходить из будущего технологии. Вопрос следует ставить не о том, «как вообще регулировать файлообмен», а «какой закон нам потребуется, когда Сеть станет тем, чем обещает стать». Сетью, в которой, по сути, работает каждая необесточенная машина, в которой, где бы вы ни находились (кроме, быть может, диких районов в Скалистых горах), вы будете подключены к интернету. Представьте, что интернет повсюду, как лучшая сотовая связь, позволяющая соединиться с кем угодно нажатием одной кнопки.
В таком мире будет чрезвычайно просто подключаться к сервисам, предоставляющим доступ к контенту «на лету» – к онлайновому радио, например, которое транслируется пользователю по первому его требованию. Вот тут мы и подошли к критическому моменту. К моменту, когда подключиться к сервисам, предоставляющим доступ к контенту, станет необычайно просто, легче будет соединиться с ними, чем загрузить и хранить контент на множестве устройств, предназначенных для его проигрывания. Будет проще, другими словами, подписаться на платный контент, нежели управлять базой данных, как это приходится делать всем в загрузочно-обменном мире напстероподобных технологий. Контент-сервисы будут конкурировать с файлообменом – даже несмотря на то, что будут брать деньги за доступ к контенту. Сотовые операторы в Японии уже предлагают трансляции музыки (за плату) на телефоны (которые можно снабдить наушниками). Японцы за это платят, несмотря на весь доступный в Сети «бесплатный» контент в виде МР3-файлов. Такие размышления о будущем требуют рассматривать настоящее в перспективе: последнее на сегодня – всего лишь временное положение дел. «Проблема» файлообмена – на уровне настоящей проблемы – будет проявляться все меньше по мере того, как легче станет подключаться к интернету. Таким образом, это непростительная ошибка тех, кто определяет нынешнюю политику. Они «решают» данный вопрос в свете технологии, которой завтра уже не будет. Цель, которую следует ставить – это не урегулировать интернет для уничтожения файлообмена (Сеть все равно перерастет эту проблему), а удостовериться в том, что артисты получают свои деньги в этот период, переходный от бизнес-моделей двадцатого века к технологиям века двадцать первого. Ответ начинается с осознания того факта, что здесь надо решать разные «проблемы». Давайте начнем с контента четвертого типа – не охраняющегося копирайтом или охраняющегося, но предоставленного самим артистом в пользование. «Проблема» с этим контентом заключается в том, чтобы технология, обеспечивающая данный вид обмена, ни за что не была признана незаконной. Можете судить об этом с такой позиции: таксофоны используют похитители, чтобы при их помощи требовать выкуп, в этом нет сомнения. Но есть же много людей, которым необходимы такие телефоны, и они не имеют ничего общего с преступниками. Было бы неразумно запрещать платные телефонные автоматы, лишь бы искоренить похищение людей.
Контент третьего типа поднимает другую «проблему». Этот контент когда-то издавался, но более уже недоступен. Возможно, его не достать, потому что артист не слишком ценен, чтобы записывающий лейбл, с которым он подписывал контракт, выпускал его. А может быть, о нем просто забыли. В обоих случаях целью закона должно быть облегчение доступа к этому контенту, в идеале – вместе с вознаграждением самому артисту. Опять-таки, указанная модель сходна с букинистической. Когда книгу перестают печатать, ее все еще можно найти в библиотеках и букинистических магазинах. Но библиотеки и букинисты не выплачивают правообладателям за то, что кто-либо читает или покупает переставшую издаваться книгу. Конечно, это совершенно нормально, так как любая другая система была бы столь обременительной, что устранила бы саму возможность существования букинистических магазинов. Однако с точки зрения автора такой «обмен» его контентом без компенсации далек от идеала. Букинистическая модель предполагает, что закон мог бы просто признать не издающуюся музыку честной добычей. Если издатель не делает копий, доступных в продаже, то коммерческие и некоммерческие провайдеры должны по такому правилу свободно «обменивать» этот контент, пусть такой обмен и подразумевает создание копии. Копирование в данном случае будет побочным продуктом торговли. В контексте прекратившегося коммерческого издания обмен музыкой должен быть свободным, как и обмен книгами.
В качестве альтернативы право могло бы создать статутную лицензию, которая гарантировала бы артистам определенные доходы от торговли их произведениями. Например, если закон установит низкий статутный взнос за коммерческий обмен контентом, отсутствующим в продаже у коммерческого издателя, и если эти отчисления автоматически переводятся артисту, тогда вокруг идеи обмена таким контентом могли бы развиться бизнес-модели, и артисты выгадали бы от такой торговли. Данная система создала бы также для издателей стимул сохранять произведения в коммерческом доступе. Все, чего там нет, под такую лицензию не попадало бы. Таким образом, издатели могли бы сохранить за собой право назначать любую цену за контент, если он остается в коммерческом доступе. Но если они этим не занимаются, а вместо этого их произведения живут на жестких дисках поклонников по всему миру, то любые отчисления за подобное копирование должны быть намного ниже тех, что выплачиваются коммерческому издателю. Сложная ситуация с контентом первого и второго типа, но, опять-таки, сложна она потому, что острота проблемы со временем притупится вместе с изменением технологий получения доступа к контенту. Правовое решение в данном случае должно быть столь же гибким, как и сама проблема. Следует понимать, что мы живем в разгар коренной трансформации технологий доставки контента и предоставления доступа к нему. Так вот вам решение, которое поначалу покажется странным обеим противоборствующим сторонам, но по размышлении, я уверен, оно будет воспринято как вполне разумное.
Если опустить риторику о святости собственности, основное требование контентной индустрии таково: новая технология (интернет) нанесла урон ряду прав, которые обеспечивают копирайт. Если эти права подлежат защите, то индустрия контента обязана получить компенсацию за нанесенный ущерб. Как технология табачного производства причинила вред здоровью миллионов американцев, или технология добычи асбеста послужила причиной серьезных заболеваний у тысяч шахтеров, так и технология цифровых сетей нанесла урон интересам контентной индустрии. Я люблю интернет, и потому я не хочу его сравнивать с табаком или асбестом. Но аналогия с точки зрения права верна. И она предполагает верный ответный ход: чем искать способы уничтожения интернета или пиринговых технологий, вредящих ныне провайдерам контента в Сети, следует найти относительно простой способ компенсировать причиненный ущерб. Идея представляет собой модификацию предложения, вынесенного гарвардским профессором права Уильямом Фишером. Фишер предлагает очень хитрый способ обойти нынешний интернет-тупик. Согласно его плану, весь контент, который можно транслировать в цифровом формате, должен, во-первых, маркироваться цифровой меткой (не беспокойтесь о способе обхода этих меток – как вы сами увидите, повода избегать их просто нет). Во-вторых, после маркировки контента предприниматели разрабатывают системы мониторинга, подсчитывающие количество распространенных единиц любого контента. В-третьих, на основе полученных данных артистам выплачиваются компенсации. В-четвертых, компенсация выплачивается посредством подходящего налога. Предложение Фишера тщательно сформулировано и вполне исчерпывающе. Оно вызывает миллион вопросов, на большинство из них он убедительно отвечает в своей выходящей книге «Обещания, которые надо сдержать». Модификация, которую предлагаю я, довольно проста. Фишер представляет свое предложение как замену существующей системы копирайта. Я представляю свое как дополнение к ней. Цель его – упростить систему вознаграждения до того уровня, когда ущерб станет очевиден. Это будет временное вознаграждение для переходного периода между двумя режимами, и оно потребует пересмотра через какой-то период времени. Если свободному обмену контентом все еще нужно будет содействовать через систему налогообложения, такую практику можно будет продлить. Если же данная форма защиты окажется более не нужной, тогда можно будет вернуться к старой системе контроля доступа. Фишер воспротивился бы идее о возвращении к старому режиму. Он преследует цель не просто гарантировать авторам их гонорары, но и установить систему, поддерживающую, по возможности, самый широкий спектр «семиотической демократии». Однако цели семиотической демократии будут достигнуты, если завершатся прочие изменения, мною описанные, в частности, ограничения на производное использование.
Система, которая просто взимает плату за доступ, не слишком обременит семиотическую демократию, если бы не существовало столько ограничений на то, что позволено делать с самим контентом. Несомненно, будет сложно определить точный размер «урона» индустрии. Но выгода от содействия новаторству перевешивает трудности такого подсчета. Эта фоновая система компенсации также не будет конфликтовать с иноовационными предложениями наподобие музыкального магазина Apple. Как предсказывали специалисты, в момент запуска MusicStore этот магазин одержит верх над «бесплатным», сделавшись проще него. Расчеты оказались верны: Apple продала миллионы песен даже по весьма высокой цене в 99 центов за трек. (По такому тарифу стоимость эквивалентна попесенной цене компакт-диска, хотя лейблам и не приходится оплачивать себестоимость CD). На предложение Apple появилось встречное от Real Networks, которая стала продавать музыку по 79 центов за композицию. Несомненно, главная борьба на рынке онлайновых музыкальных продаж еще впереди. Эта конкуренция завязалась уже на фоне «бесплатной» музыки в пиринговых сетях. Как хорошо выучили провайдеры кабельного телевидения за тридцать лет, а продавцы бутилированной воды – за еще более долгий срок, нет совершенно ничего невозможного в «соревновании с бесплатным». В самом деле, конкуренция, как ничто другое, подстегивает соперников к предложению новых улучшенных продуктов. Вот именно таким и должен быть конкурентный рынок. Так и в Сингапуре, несмотря на разгул пиратства, кинотеатры зачастую процветают – в них есть места «первого класса», и даже еду подают прямо во время просмотра. Они борются и добиваются успеха в стремлении найти способ соперничать с «бесплатным». Этот режим соревнования с надежным оплотом в виде гарантированного дохода артистов будет мощно содействовать инновациям в сфере доставки контента. Эта конкуренция продолжит сокращать обмен первого типа и вдохновит самый широкий круг новаторов, тех, у кого появятся права на контент, и исчезнет страх перед неопределенными и варварски жестокими карами закона. Свое предложение я резюмирую следующим образом. Интернет в переходной стадии. Не следует регулировать переходную технологию. Вместо этого надо направить все усилия на минимизацию урона интересом, который порожден данным технологическим изменением, одновременно обеспечивая и поддерживая наиболее эффективную технологию, какую только можно создать. Минимизировать ущерб можно, максимально увеличив пользу для инноваций путем:
– гарантированного права на участие в обмене четвертого типа;
– разрешения некоммерческого обмена третьего типа без привлечения к ответственности и коммерческого обмена третьего типа по низкому и фиксированному статутом тарифу;
– налогообложения и компенсаций за обмен первого типа в переходный период на уровне фактически нанесенного ущерба.
Но что если «пиратство» не исчезнет? Что если есть конкурентный рынок, предоставляющий контент по низким ценам, но значительное число потребителей продолжают использовать контент задаром? Должен ли закон тогда что-то с этим делать?
Да, должен. Но, опять-таки, это будет зависеть от того, как будет развиваться ситуация. Изменения, возможно, не приведут к исчезновению обмена первого типа, но суть не в абстрактном уничтожении обмена. Все дело в воздействии на рынок. Разве лучше иметь на 95% надежную технологию, образующую рынок размера X, чем на 50% надежную технологию, создающую рынок впятеро больше X? Менее надежное может породить больше незаконного обмена, но оно также гарантированно создаст куда больший рынок легального обмена. Самая важная вещь – обеспечение компенсаций артистам без развала интернета. Как только это будет сделано, настанет, быть может, подходящий момент искать способы выслеживания жалких пиратов.
Но мы еще далеки от низведения проблемы к этому подклассу любителей обмена первого типа. И пока нам следует фокусировать внимание не на поиске средств для разгрома Сети, а на том, как гарантировать оплату труда артистов, одновременно сохраняя онлайновое пространство для инноваций и творчества.
Уволить толпы юристов
Я юрист и зарабатываю на жизнь тем, что воспитываю новых юристов. Я верю в закон. Я верю в закон об авторском праве. На самом деле, я посвятил свою жизнь праву не потому, что в конце карьеры представлял себе большие деньги, а из-за идеалов, ради которых мне хочется жить. И, тем не менее, большая часть этой книги посвящена критике юристов, точнее, роли, которую они играют в этих дебатах. Закон исповедует идеалы, но, на мой взгляд, наша профессия слишком подстроилась под клиента. А в мире, где у богатых клиентов своя сильная позиция, нежелание моих коллег сомневаться или противиться сильным позициям оказывает праву медвежью услугу.
Свидетельства этого перегиба неоспоримы. Многие коллеги поносят меня за «радикализм», хотя позиция, которую я отстаиваю, в точности соотносится с мнением некоторых наиболее уравновешенных и значимых фигур в истории этой сферы права. Многие, к примеру, посчитали безумным вызов, который мы бросили закону о продлении срока копирайта, однако всего тридцать лет назад величайший теоретик и практик в этой области, Мелвилл Ниммер, полагал это очевидным.
Однако моя критика роли юристов в данном споре имеет не только профессиональный уклон. Она, что самое важное, затрагивает нашу неспособность по-настоящему оценивать издержки закона. Призвание экономистов – оценивать издержки и выгоды. Но в большинстве своем экономисты, понятия не имеющие о действительных функциях правовой системы, просто недооценивают переходные издержки правовой системы. Они видят систему, простоявшую сотни лет, и считают, что она работает так, как им еще учительница в начальной школе объясняла.
Однако правовая система не работает. Или, точнее, не работает ни на кого, кроме обладателей мощнейших ресурсов. И не потому, что система коррумпирована. Я не считаю, что наша правовая система (по крайней мере, на федеральном уровне) вообще коррумпирована. Я имею в виду, что из-за невообразимо высоких издержек нашей системы права правосудие практически невозможно.
Эти издержки во многом искажают картину свободной культуры. В крупнейших фирмах почасовая ставка адвоката зашкаливает за 400 долларов. Сколько такой адвокат проводит времени за тщательным рассмотрением дела или выяснением туманных берегов полномочий? Ответ все больше склоняется к «очень мало». Закон полагался на тщательное выражение идеи и развитие доктрины, но тщательное выражение мыслей и развитие правовой доктрины зависят от точной работы. Однако эта точная работа слишком дорога (если речь не идет о самых тонких и дорогостоящих делах).
Дороговизна, неуклюжесть и непредсказуемость такой системы выставляет нашу традицию на посмешище. И адвокаты, подобно теоретикам, должны считать своим долгом изменить принцип действия закона или, что еще лучше, изменять право таким образом, чтобы оно заработало. Плохо, когда система хорошо работает только для одного процента элитной клиентуры. Ее можно сделать радикально эффективнее, дешевле и, в итоге, справедливее.
Но до завершения этой реформы нашему обществу следует держать закон подальше от областей, в которых, как мы знаем, он только навредит. И ведь зачастую закон будет приносить только вред, если большую часть нашей культуры оставить в его ведении. Подумайте об удивительных вещах, которые ваш ребенок сможет делать при помощи цифровой технологии: кино, музыку, веб-сайт, блог. Или подумайте о замечательных вещах, которые цифровая технология может принести вашему сообществу, – Wiki, постройка амбара, активное участие в изменении чего-либо. Подумайте обо всех возможных творческих делах, а потом представьте патоку, льющуюся на жернова. Вот что получается из режима, требующего разрешений. Опять-таки, это реальность брежневской России.
Право должно регулировать определенные сферы культуры, но только там, где это регулирование приносит благо. Однако юристы редко подвергают испытанию свою силу или силу, ими продвигаемую, простым практическим вопросом: «А принесет ли это пользу?» И на вопрос о расширении сферы действия права адвокат отвечает: «Почему бы нет?» Мы же обязаны спросить: «Почему?» Покажите мне, зачем нужно это ваше регулирование культуры. Докажите мне, что оно благотворно. И пока вы не убедите в этом, я буду держаться подальше от ваших адвокатов.