Глава тринадцатая

За неделю до того, как у этого кота отняли переднюю лапу, точнее сказать, всю конечность вместе с предплечьем, он скакал вниз по семи лестничным пролетам, потом — бац! — пролетал сквозь кошачью дверцу и по дорожке мчался к забору в конце сада, чтобы выгнать чужого серого кота, который приходил в наш сад, поскольку там имелся водоем. Он издавал при этом такой яростный вопль, что, когда, уже успокоившись, этот победоносный кот возвращался ко мне в комнату, на самый верх дома, и садился возле моей кровати, удовлетворенно оглядывая свою территорию, очищенную от наглых чужаков, а потом осматривал через забор широкое зеленое поле, которое и представляет собой водоем (у викторианцев принято загонять воду под землю), я ему говорила, как всегда, потрясенная этим его воплем: «Боже мой, Силач! Ну разве можно издавать такие звуки?»

Силач? Не Вельможа? Это имя появилось так. Семнадцать весен назад кошка по имени Сьюзи окотилась на чердаке, рядом с моей комнатой. Это была мирная, вполне цивилизованная кошка. Она, видимо, выросла в хорошем доме, но потом лишилась его и жила на улице, без удобств. Дамы из закусочной иногда подкармливали кошку, но не регулярно. Она дважды на моей памяти рожала котят, и бедняжке не всегда удавалось найти укромный уголок — однажды она пристроилась прямо под грузовиком, — и до того, как она поселилась у нас, ни один из ее котят не выжил. Кошка была не старой, но уставшей и запуганной. Кошки-матери, которые рожали много раз, которых их добрые владельцы не избавили от этой необходимости, подвергнув операции, безошибочно, с привычной усталостью воспринимают появление у себя огромного живота, не удивляются энергичным движениям внутри, не причитают: «Ой не надо, неужели мне снова терпеть все это?» Мы кормили Сьюзи, подыскали ей безопасное место для родов, под крышей, куда никакой другой кот не мог даже приблизиться, но она была хоть и преданной матерью, однако не по своему желанию.

Когда котята впервые открывают свои маленькие мутные голубоватые глазки и видят, что над ними нависает человеческое существо, они всегда шипят и протестуют, лишь позже они превратятся в приветливых кошек и котов. Но один из детенышей Сьюзи, черно-белый комочек, открыл глазки, увидел меня и неуверенными шажками выкарабкался из-под старого одеяла, брошенного на пол… потом подобрался к моей ноге… полез по ней вверх… забрался на руку… на плечо… цепляясь своими крошечными колючками-коготками, добрался до моего подбородка и, мурлыча, прижался там. Это была любовь на всю жизнь. Он оказался самым крупным из котят, главным котенком, и уже с первых дней командовал остальными братьями и сестрами, даже умывал их и наказывал, пока его крупная мамаша наблюдала, растянувшись рядом. Он был как отец для этих котят, или даже как мать. Сьюзи, казалось, заботилась о старшем сыне не больше, чем о других, и не возражала против его главенства.

В рождении этих котят была какая-то тайна. Их было семеро. Одного, белого — больно себе представить, каким он мог стать прекрасным котом, — Сьюзи вытолкнула из гнезда, и через пару дней беднягу обнаружили мертвым.

Конечно, он мог родиться совсем слабеньким, но это сомнительно, судя по тому, какими резвыми были остальные. Сьюзи также вытолкнула еще одного, маленького пятнисто-полосатого. Я оставила котят на полдня на холоде и без еды, считая, что хватит уже сентиментальничать, нечего горевать, это выбор природы: мать сама выбрасывает детенышей, следовательно, я тут ни при чем, но я не могла спокойно слушать жалобное слабое мяуканье и положила пятнисто-полосатого котенка к остальным, назад, среди прочих, и теперь быстро подрастающих кисок у нас стало шестеро. У Сьюзи, похоже, было двойственное отношение к котятам. Она явно считала, что семеро детенышей — это слишком много, да и шестеро — тоже. Она не была готова выкормить более пяти котят, и я ее поняла, когда все шестеро чуть подросли и стали буйствовать в моей комнате.

Я уверена, что эта кошка умела считать, по крайней мере она осознавала разницу между числами «пять» и «семь». Думаю, большинство ученых не согласятся со мной. Тут, кстати, представители науки входят в противоречие с владельцами котов. Интересно послушать одного моего ученого друга, когда он рассказывает о способностях своего кота, которые он как лицо официальное отрицает. Его кот всегда поджидает возвращения хозяина домой, сидя на окне, в определенные часы, рассказывает он о своем любимце, но в другой своей ипостаси мой приятель доказывает, что животные начисто лишены ощущения времени. Самое интересное, что если он заранее предупредил домашних, что сегодня не придет, то кот не сядет на окно. И как, спрашивается, бедняге-ученому объяснить этот факт с научной точки зрения? Абсолютно ясно, что любой наблюдательный котовладелец знает о котах гораздо больше, чем те, кто изучает их, подкрепившись авторитетом науки. Кстати, очень интересные сведения об образе жизни котов и других животных часто приводятся в популярных журналах под названием «Пушистые новости» или «Друзья кошек», однако ни одному ученому и в голову не придет в них заглянуть. Вот, например, что я вычитала в таком журнале. У одного фермера была кошка. Когда она родила котят, у нее сразу отняли их всех, кроме одного. Кошка немало удивила своих владельцев, родив в следующий раз только одного котенка. «Как тактично с ее стороны», — подумали они. Однако на самом деле мать просто перетащила остальных четырех новорожденных котят в мансарду, одного за другим, и ходила туда тайком их кормить, а все время проводила для видимости с одним, официально разрешенным хозяевами котенком. Фермер и его жена услышали над головой какой-то подозрительный шум и обнаружили хитроумный обман своей кошки; хотелось бы думать, что они пристроили котят в хорошие руки и кастрировали бедную кошку.

Казалось, Сьюзи была довольна, что у нее появился добровольный помощник в лице любящего командовать старшего котенка, но у него было одно слабое место — малыш часто кашлял, как будто что-то в горле ему мешало. Тогда мать подходила к нему, садилась и брала зубами за шею. Если бы Сьюзи сжала свои большие челюсти, она бы его убила, но этого не произошло; она держала котенка в зубах всего тридцать секунд, максимум минуту, и мне было интересно — не пережаты ли там у него какой-нибудь нерв или артерия, раз мать знает, как ему помочь. Ведь действительно кашель и хрипы прекратились, хоть и не сразу. Впоследствии, когда кот вырос, стоило ему закашлять, как я делала то же, что и Сьюзи: зажимала пальцами его шею в том месте, которое она держала в челюстях. И через какое-то время кашель прекращался.

Этот котенок был крупнее остальных, и мы в шутку назвали его Силач, потому что было смешно видеть, как эта кроха, этот пушистый комочек стал настоящим командиром в кошачьей детской. Мы хотели дать ему другое имя — заменить это банальное, невыразительное, которым называют половину котов в стране, да и собак тоже. Однако имя приклеилось намертво, правда, пока он был котенком, его звали Пуськой, Пусиком, Пусей, Пушком, — во всех вариантах имелись звуки пс-с или пш-ш; они, как мне кажется, выражают кошачью сущность. Этот кот получал впоследствии и другие почетные, заслуженные им имена и прозвища, к примеру Вельможа. В особо торжественных случаях, например, когда кота представляли гостям, в ответ на вопрос «Как его зовут?», мы отвечали: «Генерал Розовый Нос Третий» (это имя звучало добродушно-насмешливо для знающего себе цену кота с крошечным розовым носиком, который принимал картинные величавые позы). Какой прекрасный кот! — гость смущен, представляя себе, как мы зовем этого кота его полным именем где-нибудь в саду или хотя бы обращаемся к нему попросту: «Генерал! Ты где там?» Есть такие имена, которые отражают не качества данного конкретного кота, а историю взаимоотношений его владельца с котами. Но больше всего нашему Силачу все-таки подходит имя «Вельможа», поскольку он и вправду величественный кот.

В молодости это был гибкий и красивый черно-белый котик, и вместе с братом, пятнисто-полосатым, как тигр, они представляли собой прекрасную юную пару. Но Вельможе предстояло достигнуть полноты славы, он стал представительным черно-белым котярой, и при взгляде на него с благоговением вспоминаешь, что это создание, такое величественное, выращено из самого простого, обычного кошачьего сырья города Лондона, это продукт сотен лет случайных спариваний — не сказавшихся на породе — между самыми заурядными кошками и какими попало котами: черными и черно-белыми, и полосатыми, и желто-оранжевыми, как апельсин, и пестрыми. А результатом стал самый обычный черно-белый кот — казалось бы, что может быть тривиальнее? И все же в лучшие годы нашего Вельможи, когда гости входили в комнату, где он возлежал, раскинувшись, огромный черно-белый зверь, царственный и пушистый, они неизменно останавливались и восклицали: «Ах, какой прекрасный кот!» А потом, не в состоянии поверить, что это потомство простой дворовой кошки, интересовались: «Но какой он породы?» — «Да так, самый обычный кот».

В возрасте четырнадцати лет, когда Вельможа был бодр и полон сил, на плече у него внезапно появилась опухоль. Понесли к врачу: оказался рак предплечья. Теперь всю переднюю лапу придется отнять, то есть весь сустав, вместе с предплечьем.

Все обитатели дома пришли в ужас. Неужели этот великолепный кот станет трехлапым? Несомненно, он не перенесет такого позора. Но день операции был назначен, и Вельможа, жалуясь во все горло, потому что страдать молча — не в его характере, был отвезен к знаменитому кошачьему хирургу и оставлен там на попечение ветеринара. Нас заверили, что постепенно кот адаптируется и прекрасно устроится с тремя лапами. Но ему придется остаться в клинике на несколько дней, чтобы хорошенько подлечиться. Вот это Вельможе будет трудно перенести, потому что он всю свою жизнь прожил в том доме, где родился. Оказавшись вне дома, бедняга очень тосковал. Надо признать, что нашему коту присущ некоторый инфантилизм. Сравните Вельможу с его мамашей Сьюзи, которую полная лишений жизнь сделала храброй и терпеливой. Или с котом, которого мы выхаживали года два, Руфусом; тот ради того, чтобы выжить, вынужден был стать хитрым и умным. Как и многие люди, коты тоже полны противоречий: наш Силач всегда был и сейчас остается гордым, умным, самым толковым и способным котом из всех, каких я знала, но, как и людям, которым никогда не приходилось отвоевывать себе место под солнцем, ему присущи слабости. И в этом огромном красивом зверьке скрывается другая удивительная личность: иногда он лицемерит, как актер старомодной школы, теряет чувство меры, закатывает скандальные эмоциональные сцены. Когда кот чувствует, что им пренебрегают, не отдают ему должного, он мигом дает нам понять это, и иногда хозяева, не в состоянии сдержать смех, вынуждены поспешно удаляться в другую комнату, потому что он невероятно забавен, но, разумеется, смеяться над ним ни в коем случае нельзя. Он нам такого оскорбления никогда не простит.

Когда мы оставили Вельможу у кошачьего хирурга, его мяуканье, безусловно, было не показным. Ему пришлось поголодать, а потом перенести уколы. Да еще вдобавок бедняге выбрили большой участок на теле. Нам сказали, что операция прошла успешно и теперь Вельможа стал трехлапым. Утром накануне операции он лежал, растянувшись, на моей кровати, на солнышке, небрежно закинув одну длинную элегантную лапу на другую, и я поглаживала ту, которой скоро не будет, и ласкала лапку, которой кот обхватил протянутый ему палец; я всегда так делала, еще когда он был котенком, и крошечная лапка тогда обхватывала кончик моего мизинца. Немыслимо было представить, что эта лохматая конечность будет выброшена в мусоросжигатель.

Мы все время звонили в клинику, и врачи нас успокаивали: да, он ест. Да, кот хорошо себя чувствует, но должен остаться у них еще на несколько дней. А потом позвонили и сказали, что, по их мнению, нам лучше забрать Вельможу домой, потому что ему плохо в заточении, бедняга старается вскарабкаться на стены клетки и — да, мы можем себе представить, как его душераздирающие вопли действуют на нервы персоналу клиники.

Нам сказали, что кота надо держать в комнате за плотно закрытыми дверьми, не выпускать целую неделю из-за стежков на этой ужасной ране и чтобы избежать инфекции. Мы принесли Вельможу домой, и он плакал всю дорогу. Кот перенес сильное потрясение. Его предали друзья, и сейчас самый близкий друг, на кровати которого он спал и который обожал его всю его жизнь, засунул беднягу в корзину (а кот ее просто ненавидел и всегда высказывал свое мнение о ней в самых крепких выражениях). А потом его отвезли невесть куда, и там, среди незнакомых голосов и запахов, спустили под землю, где сильно пахло недружелюбными котами, и там беднягу заперли, и никого из близких вдруг рядом не оказалось, а в него стали втыкать иголки — очень больно, он сильно ослаб, и вдобавок куда-то исчезла одна лапа, так что при попытках встать он падал. А теперь эти так называемые друзья несут его наверх, в его собственный дом, по лестнице, по которой он всю жизнь носился вверх и вниз, и, как ни в чем не бывало, будто они его и не предавали, ласкают его и гладят. В верхней комнате дома мы не успели закрыть дверь, и Вельможа вырвался из рук того, кто его нес, пролетел сам вниз по всем семи лестничным пролетам: катясь, переворачиваясь, прыгая, короче, любым доступным ему способом прорвался вниз. Мы настигли его только у кошачьей дверцы, вынесли в сад, положили под куст на одеяло. Бедняга боялся, что его опять запрут, заточат. И, несмотря на огромную рану двухдневной давности, Вельможа ползал по саду, даже пробрался через забор к соседской двери, а потом к забору в конце сада. Он, похоже, хотел убедиться, что, если придется, может убежать прочь от людей, которые подвергли его таким страшным унижениям и нанесли ему эту рану. Вечером мы внесли кота в дом, заперли в верхней комнате, накормили, дали ему лекарства, разговаривали с ним. Но он хотел на улицу. И следующие несколько дней я каждое утро выносила Вельможу под его куст, ставила миску с водой и сама садилась рядышком, сочувствовала, гладила его и успокаивала. Он вел себя вежливо. Однажды я услышала, что Вельможа воет так, как никогда. Я выглянула в окно: бедный кот балансировал на трех лапах и, подняв голову, выл. Это не было попыткой разыграть спектакль: это был плач от всего сердца, страдальческий плач, и, когда кот разрядил свое напряжение, боль, недоумение, позор от отсутствия одной лапы, он какое-то время полежал, но потом снова встал и заплакал. У меня кровь в жилах стыла, я была буквально на грани истерики: представила, в каком кошмаре бедняга живет и не понимает причины, а я не могла ему ничего объяснить.

«Кот, если бы тебе не сделали этой операции, ты бы умер через два месяца, — ты это понимаешь?» Нет, конечно нет. «Кот, благодаря поразительному уму людей ты жив, а не мертв, а мог бы умереть, будь ты диким, а не домашним».

Я внесла Вельможу в дом и положила спать на свою постель, и вскоре он научился сам вползать по лестнице наверх. Однажды ночью я не спала, читала, а кот спал и вдруг проснулся, как бывает и с людьми, проснулся и испуганно закричал, оглядываясь по сторонам, не понимая, где находится — может, опять в той клетке-тюрьме? — а потом кошмар рассеялся, Вельможа спокойно улегся и смотрел в большие окна, за которыми была ночь. Я его гладила, но он не мурлыкал, а я все гладила не переставая, и наконец он замурлыкал. Несколько раз кот внезапно просыпался посреди ночи из-за кошмаров, а потом — время прошло, и у него, как мне кажется, страшные сны прекратились. (Наука подтверждает, что коты видят сны.)

Но я помню то плохое, что было с ним раньше. Когда Силач и его брат достигли должного возраста — были молодыми, но еще не вполне взрослыми котами, их понесли кастрировать. Вернувшись домой, мы положили обоих на низкие мягкие подушки, где они раскинулись, свесив хвосты, и этот кот, мой Силач, мой Вельможа, поднял голову и поглядел на хозяйку. Никогда я не видела более выразительного взгляда, чем тот его глубокий, долгий взгляд, говоривший: «Ты мой друг, и все же ты меня подвергла такому». Потому что под его хвостом зияла кровавая рана, и его маленькие пушистые кошачьи яички исчезли, оставив пустой мешочек. Да, конечно, это было необходимо. Но бесполезно говорить себе, что кастрированный кот проживет дольше, чем кот полноценный, ибо кастрированный не будет бродить по соседям, вступать в драки, покрываясь шрамами от побоев, не превратится в драного кота; но все равно — в недобрую минуту вы решились полноценного кота подрезать, уменьшить, сделать так, чтобы он жил без яичек… сколько угодно уговаривайте себя, призывая на помощь здравый смысл, что процедура необходима, это не уменьшает вашей исходной вины: кот потерял свою кошачью суть, и в этом виновата я. Вспоминаю его долгий-долгий взгляд, упрекающий, вопрошающий: «Как ты могла, если ты мне друг?»

Вскоре, как хирург и обещал, наш кот уже бегал вверх-вниз по лестнице, легко спрыгивал на одну лапу, залезал на кровати и диваны и слезал обратно. У него все с легкостью получалось, но сам он стал другим. Его унизили, его гордость, самое уязвимое место у котов, была задета. Еще бы, ведь теперь бедняга стал прихрамывать, и, конечно, он, как и мы, не мог забыть свою прежнюю небрежную, барственную походку: вспоминал о ней каждый раз, когда ошибался в расчете и падал носом вниз. То, что было раньше достоинством Вельможи — его размеры, — теперь превратилось в недостаток, потому что оставшаяся передняя лапа, эта хрупкая конечность, принимала на себя вес всего тела, и плечевой сустав распух и стал бугристым. Врач сказал, что в нем образовалась вода, под мышцами, и, если глубоко в суставе осталось что-то от болезни, она тогда со временем вновь разовьется. Риск возвращения рака составлял десять процентов.

Прошло почти три года. Кот получил вторую жизнь. Он был вполне здоров. Шерстка его блестела, это был красивый старый кот, одно его ухо было как будто обрызгано сединой. У него были ясные глаза. Любопытно, что Вельможа ухитрился жить при своих ограниченных возможностях, отдавая себе в них полный отчет и осознавая возможные риски; подобное мы наблюдаем у людей, лишенных одной конечности и превратившихся в инвалидов: впервые я заметила это у своего отца, потерявшего ногу на войне.

Но Вельможа одинок. Он привык жить в доме, полном котов. Шестеро его братьев и сестер заполняли наш дом своими играми, пока их не пристроили новым хозяевам. Только Чарли остался на некоторое время — красивый лихой кот тигровой расцветки, типичный младший брат, и, наблюдая, как он ведет себя рядом с большим, спокойным, лидером Силачом, можно было узнать о взаимоотношениях братьев больше, чем из учебника психологии. Потом появился Руфус, весь такой больной, требовавший уйму внимания, он попытался занять место главного кота в доме, а когда Силач не допустил этого, оба кота стали существовать параллельно и игнорировать друг друга. И все же, когда Руфус в конце концов умер, Силач скучал по нему, звал его, искал по всему дому и саду. К нам имели обыкновение забегать разные коты. Одного мы подкармливали около года, потому что он жил явно у нерадивых хозяев и предпочитал наш дом. И вот бедняга попал под машину, ему потребовалась серьезная операция, после которой кота пришлось долго выхаживать, потому что колесо выдавило его брюшные органы в полость грудной клетки. Когда кот поправился, мы пристроили его в хорошие руки, и он прожил еще пять лет. Был еще один кот, которого мы называли Пират, потому что он всегда приходил в наш дом как налетчик, его, судя по всему, плохо кормили: он никогда не мог пройти мимо миски с едой, не съев все до дна, бедняга вечно был голодным. У Вельможи появилась привычка сидеть и смотреть, как он ест и ест. Сам Вельможа никогда не был голодным, он не знает, что это такое — бояться, что эта еда может оказаться последней, так что он ест умеренно, а иной раз может вообще оставить тарелку нетронутой. Этот огромный кот, большой и тяжелый, никогда не отличался хорошим аппетитом. Размеры Вельможи определила генетика: его мать Сьюзи была большой, громоздкой кошкой.

Но сейчас у нас в доме не было никаких котов, никто не карабкался вверх по стволу растущей позади дома сирени, чтобы посетить нас или отыскать кусочек еды, миску с водой. Погода в те дни стояла довольно жаркая, сухая, котов часто томит жажда; я всегда выставляю на крыльцо миску с водой, и к ней наведываются чужие коты. Сейчас в окрестностях нет таких котов, которые считают наш дом своим, ну не странно ли это? Почему теперь, когда у нас в доме появился кот-инвалид, они не забредают к нам, как бывало всегда? Ветеринар предупредил, что для Вельможи главной проблемой будут именно чужие коты, ведь с тремя лапами он не сможет защитить себя. Но Вельможа скучает по обществу других котов.

Вельможа выходит в сад и сидит, зовет, зовет… и тон у него другой, не тот, каким он разговаривает с нами. Здесь он упрашивает, ласково, сердечно. У соседей есть молодая кошка, которая, к великому огорчению хозяев, любит охотиться за черными дроздами и воробьями. Она вовсе не красавица, она даже не хорошенькая. У нее жесткая шерсть коричневатого оттенка, она мускулистая и плотная. В этой кошке нет ни грации, ни очарования, но она беспощадная охотница, бросающаяся на добычу как змея, плавно и быстро. Конечно, мы считаем, что соседская киска недостаточно хороша для нашего красавца, но Вельможа хочет с ней подружиться и сидит, обратившись мордой к ее дому, зовет ее, зовет, но она не приходит, так что в конце концов бедняга неуклюже пролезает в кошачью дверцу и тяжело бредет вверх по лестнице. А кошечка, наверное, думает: «Чего это я буду утруждать себя ради этого старого инвалида?»

Однажды днем я стояла на балконе и наблюдала такую сцену. Наш кот сидел в саду, и кошка из соседского дома перелезла в наш сад через забор, но на него не смотрела, равнодушно прошла мимо. Вельможа издавал негромкие дружелюбные звуки, какими обычно приветствует нас. Кошка все ходила по саду. Потом через дыру в заборе вернулась к себе. Вельможа отправился за ней, с трудом пролез через это небольшое отверстие. Кошка расположилась под березой по другую сторону сада, мордой к нему, но смотрела мимо. Вельможа осторожно присел в нескольких шагах от нее. Так они посидели некоторое время — тоже общение своего рода. Потом наш кот попытал счастья, придвинулся осторожно на несколько кошачьих шагов. Соседская кошка поспешно отодвинулась в сторону, правда недалеко. Кот сел, опираясь для равновесия передней лапой. Она некоторое время облизывалась, но отнюдь не из кокетства — это честная молодая кошка, презирающая женские уловки, совсем не такая, какой была в далеком прошлом наша серая кошка: та флиртовала и соблазняла и людей, и котов. Вельможа внимательно следит за соседкой. Потом немножко перемещается, но не по прямой в ее сторону, а под некоторым углом, и снова садится, в результате оказываясь ближе к кошечке. Она не реагирует. Так они и сидят: она вылизывает себя, озирается, слегка протягивает вперед лапу и дотрагивается на земле до жука. Вельможа тихо мяукает: один раз, второй. С ее стороны — ноль внимания. Потом, приблизительно минут через пятнадцать, кошка проходит мимо Вельможи, совсем близко, и садится рядом, но спиной к нему, глядя на заросшую часть сада. Кот пересаживается так, чтобы можно было следить за ней взглядом. Опять мяукает приглашающе, соблазняя. Но кошечка намеренно уходит в заросшую часть зада, где ее уже не видно, лишь трава колышется там, где она проходит. Кошка вспрыгивает на забор, где раньше так любил сидеть Вельможа, наблюдая за белками и птицами, но теперь он уже не может туда забраться. Потом соседская кошка оказывается за пределами участка, на большой зеленой поляне — заросшем травой водоеме. Вельможа зовет ее, потом возвращается домой, медленно поднимается вверх по лестнице… ему все труднее преодолевать лестничные пролеты.

Вельможе приходилось подниматься и спускаться по лестнице, чтобы выйти в сад — для испражнений, и я все думала, не пора ли поставить для него коробку, но чувствовала, что этому независимому коту подобное может показаться оскорблением. Потом стало ясно, что Вельможе совсем трудно двигаться, так что теперь у нас появилась коробка для нечистот. Иногда он пытается выйти, но у него болит плечо: оно вздулось и все в узлах.

Первое время при испражнении, в том месте, где была раньше передняя лапа, мышцы Вельможи напрягались и при попытке наскрести землю на нечистоты ходуном ходили под гладким черным обводом бока. Он все старался, потом смотрел, что получилось, снова принимался за дело, и его мышцы, которые когда-то двигали лапой, напрягались от усилий. И вид у бедняги тогда становился нелепым и смущенным. Он смотрел на меня, как бы желая сказать, что надеется, я не заметила его дурацких усилий. Постепенно кот перестал пытаться замаскировать свои нечистоты. Теперь он тратит много времени, чтобы устроиться на трех лапах и убедиться, что достиг равновесия.

Теперь его любимое место — низкий диван в гостиной. Туда ему легко залезать и слезать. Еще есть низкая подставка возле батареи, и Вельможа располагается на ней так, чтобы согреть свое больное плечо. Раньше он всегда спал на моей постели, но туда надо подняться по двум пролетам узкой и крутой лестницы, а такое ему теперь не под силу. Я скучаю по Вельможе. Бывало, я просыпалась, а рядом, на моей постели, лежал он, растянувшись, глазея на ночь за окном своими светящимися желтыми глазами. Как жаль, что я больше не слышу его тихих дружелюбных звуков, в сопровождении которых я всегда входила и выходила из комнаты. У него такой репертуар! Мурлыканье и полумурлыканье в знак приветствия, вопль радости при приходе хозяйки, тихое ворчание, означающее принятие неизбежности, или благодарность, или предупреждение — мол, я тут, будь осторожна, не забудь о моем плече. Иногда то, что Вельможа говорит, не слишком приятно слышать: сидит передо мной, смотрит жестким взглядом, а потом испускает серию сердитых мяуканий, на одной ноте. Что это? Обвинение? Не знаю.

Когда Вельможа был молодым котом, я, бывало, просыпалась посреди ночи, и он, видя, что я не сплю, шел по кровати к изголовью, ложился мне на плечо, обнимал лапами за шею, прижимался мохнатой щекой к моей щеке и издавал глубокий вздох удовлетворения: как маленький ребенок, которого наконец подняли ласковые руки.

И я слышала свой ответный вздох. А потом Вельможа мурлыкал и мурлыкал, пока не засыпал на моих руках.

Кот — предмет роскоши, он доставляет вам в течение дня минуты потрясающего, просто невероятного удовольствия, дает ощутить ладонью свою мягкую гладкую шерстку, греет, когда проснешься холодной ночью. Мы любуемся грацией и наслаждаемся обаянием даже самой заурядной домашней кошки. Когда кот крадущейся походкой перемещается по твоей комнате, ты невольно видишь перед собой миниатюрного леопарда или даже пантеру, а когда он поворачивает голову, чтобы признать хозяина, и его желтые глаза сияют, думаешь: «Какой у меня экзотический любимец, друг дома». А как кот мурлычет, когда его гладишь или чешешь за ушками!

Этажом ниже, в комнате, находящейся под моей спальней, есть кровать. Она достаточно высокая, но рядом, как пандус, разложены горы подушек и одеял, и Вельможа может с легкостью забираться по ним наверх и слезать. Его мир теперь ограничен — гостиная, с заходами в кухню и на маленькую плоскую крышу вне ее, и площадка этажом выше, где кота ждет коробка для нечистот.

Вельможа любит, чтобы его медленно и тщательно вычесывали, проводя гребнем по всему телу, потому что с той стороны, где ему отняли переднюю лапу, шерстка стала жесткой и спутанной. Он любит, чтобы его мяли и массировали и чтобы поглаживали вдоль позвоночника, от шеи до хвоста, причем твердой рукой. Я мою за кота ушки и глазки, потому что одной лапкой не очень-то вымоешься. А Вельможа лижет мне руку, она на пару секунд превращается в лапу, и я могу снова и снова тереть ему глаз этой облизанной рукой с той стороны, которую ему не достать, потому что его слюна, как наша, лечит и сохраняет глаз здоровым.

Иногда, слишком залежавшись на диване, Вельможа поднимается с трудом — все тело затекает, такое бывает и у меня, когда сижу долго и неподвижно, а потом он даже не хромает, только с трудом ползет, разочарованно мяукая, на другое свое место, где тепло батареи отогревает его старые кости.

Он, этот старый кот, не так уж плохо устроился даже с тремя лапами, и гости, входя в комнату, по-прежнему останавливаются и восклицают: «Ах, какой великолепный кот!» Но когда бедняга встает и ковыляет прочь, они замолкают, особенно если помнят его молодым, когда Вельможа горделиво выступал из комнаты или лежал на верху корзинки — куда ему больше не запрыгнуть, — скрестив небрежно перед собой передние лапы, покачивая свисающим хвостом, окидывая окружающих спокойным и таинственным взглядом.

Когда сидишь рядом с котом, которого хорошо знаешь, и кладешь на него руку, пытаясь уловить его биоритмы, так отличающиеся от наших, иногда он вдруг поднимет голову и ответит на твой взгляд тихим звуком, не таким, какие издает в других случаях, желая этим сказать, что понимает: ты стараешься проникнуть в его душу. Он смотрит на тебя своими глазами, которые постоянно адаптируются к меняющемуся освещению, и ты тоже смотришь на своего друга, легонько положив на него руку… Если кота по ночам мучают кошмары, значит, он может видеть и другие сны, такие же приятные и интересные, как мы. Может, сны уносят Вельможу в те места, которые я видела в своих снах, правда, его я там ни разу не встретила. Мне часто снятся коты, кошки и котята, я чувствую ответственность за них, потому что видеть во сне кота — всегда напоминание о своем долге. Кота надо накормить, предоставить ему убежище. Если у нас, у людей и котов, не один мир снов, а они скорее всего разные, то интересно, куда же тогда путешествуют коты во сне?

Вельможа любит спокойно посидеть рядом со мной. Но тут тоже все не так просто. Какой смысл усаживаться рядом с ним, если торопишься или думаешь о своих делах. Очень давно, когда Вельможа еще был котенком, я уяснила, что этот кот требует к себе полного внимания: он всегда чувствовал, что я мыслями унеслась куда-то, и не было смысла механически гладить его, если твои мысли где-то бродят, тем более не имело смысла брать книгу и читать. Как только я мысленно оказывалась не с ним, Вельможа тут же вставал и уходил: он хотел полностью занимать мои мысли. Если я садилась рядом с ним, то первым делом мне следовало расслабиться, выбросить из головы все заботы и волнения. Когда я достигаю этого состояния — и если у самого Вельможи тоже должное настроение, ничего не болит и не беспокоит, — тогда мой любимец тонко, деликатно дает мне понять: он знает, что я стараюсь проникнуть в его суть, суть кота, постичь его лучшие свойства. И тогда человек и кот — оба мы стараемся перейти ту грань, которая нас разделяет.