Вернувшись к себе, Аморе отослала слугу и, рыдая, бросилась на кровать. Она понимала, что сейчас ей нужно молиться, но не могла и только плакала. Аморе не слышала шагов, но вдруг ей на плечо опустилась теплая рука. Она испуганно вскрикнула.

— Миледи, сейчас не время плакать, — строго сказал патер Блэкшо. — У нас очень мало времени.

Аморе в полном отчаянии смотрела на священника, так неожиданно оказавшегося у ее постели. На секунду он показался ей галлюцинацией.

— Миледи, мы должны немедленно поговорить с королем, — нетерпеливо продолжал Иеремия. — Вы знаете, где он сейчас может быть?

Вытирая слезы ладонями, Аморе ответила:

— На богослужении в часовне.

— Тогда немедленно идемте туда, чтобы перехватить его на выходе. Переоденьтесь, миледи.

Встав с кровати, Аморе заметила возле двери судью Трелонея, скромно стоявшего в тени. В ней с новой силой вспыхнула надежда. Судя по всему, Иеремии все-таки удалось убедить судью в невиновности Бреандана. Может быть, с его помощью удастся убедить и короля.

Ожидание у богатых резных дверей часовни стало для Аморе тяжким испытанием. Богослужение началось недавно, а проповедь капеллана, во время которой Карл всегда спал, затянулась до невозможности. Наконец двери отворились и король в сопровождении придворных вышел в притвор. Он сразу же увидел свою любовницу, судью и иезуита и удивленно поднял брови. Когда Карл остановился и вопросительно посмотрел на Аморе, она присела в реверансе.

— Ваше величество, я была бы вам крайне признательна, если бы вы удостоили меня и моих спутников короткой беседы. Дело срочное, — попросила Аморе.

Король обвел их взглядом, говорившим о том, что он прекрасно знал, о чем пойдет речь.

— Подождите в моем будуаре, — коротко ответил он и продолжил путь.

Карл не заставил себя долго ждать: ему стало интересно, с чем пожаловали визитеры. Он осмотрелся и обратился к Трелонею:

— Милорд, я полагаю, речь пойдет о деле убитого советника. Вы узнали что-то новое?

— Да, сир, — кивнул судья. — Обнаружились доказательства, не оставляющие никаких сомнений в том, что человек, осужденный за убийство, невиновен. Поэтому я прошу вас о помиловании, пока его несправедливо не повесили.

— Что за доказательства, милорд?

Сэр Орландо показал Карлу обе записки, протоколы процессов и объяснил связь между убийствами.

— Мистер Макмагон стал козлом отпущения, — говорил он. — Истинный убийца, как на приманку, выманил сэра Джона Дина без сопровождения, беззащитного.

Карл с интересом рассматривал записку, адресованную советнику.

— Разве это не означает, что убийца знал о неприязни сэра Джона к мистеру Макмагону?

— Несомненно, — подтвердил Иеремия. — Но об этом знал всякий присутствовавший на процессе, когда сэр Джон обвинял мистера Макмагона в краже.

— А вы не считаете странным, что убийца мстит за несправедливо осужденного и при этом обрекает другого на ту же несправедливость? — в раздумье спросил король.

— Я думаю, он хочет тем самым показать жестокость и несправедливость королевской юстиции. — Иеремия говорил уверенно. — Это оправдывает его в собственных глазах и позволяет считать себя Божьим мстителем. Поэтому прошу вас, ваше величество, не дайте ему победить. Спасите жизнь невиновному, пока еще не поздно.

Карл посмотрел на филигранной работы часы на стенной консоли.

— Они уже должны приближаться к Тайберну, — задумчиво заметил он. — Времени остается немного. Ну ладно, поверю вам.

Не мешкая король подошел к двери будуара, открыл ее и велел дежурному пажу немедленно вызвать лорд-канцлера. Вскоре появился Эдвард Хайд, граф Кларендон, старый верный советник короля, сопровождавший юного Карла Стюарта в изгнании и с тех пор не покидавший его. Но годы и труды не прошли для него бесследно. Его мучила подагра. Он постоянно, но безрезультатно говорил королю о том, что тот недостаточно занимается государственными делами и слишком много внимания уделяет любовницам.

Карл поручил лорд-канцлеру подготовить указ о помиловании с большой печатью и представить ему на подпись. Когда все было готово, король передал свиток пергамента дежурившему у двери гвардейскому офицеру и приказал ему немедленно с эскортом отправляться в Тайберн.

— Ну, вы довольны, мадам? — Карл чуть снисходительно улыбнулся Аморе. — Я возвращаю вам вашего возлюбленного. Но за это требую, чтобы вы вместо слез снова подарили мне счастливую улыбку. Меня огорчает ваш печальный вид. Я люблю радостные лица, вам ведь это известно, мадам. А вы, милорд, — сказал король Трелонею, — соблаговолите как можно скорее сообщить о помиловании городскому совету, чтобы почтенные советники, у которых я отобрал искупительную жертву, не проломили ворота моего дворца.

— Непременно, сир, — пообещал сэр Орландо и поцеловал протянутую руку короля.

Наконец король подошел к Иеремии, но заговорил с ним не сразу. В присутствии судьи он не хотел называть его настоящего имени, а псевдонима вспомнить не мог.

— Ну, мистер…

Трелоней, полагая, что Карл впервые видит иезуита, поторопился представить его:

— Доктор Фоконе, ваше величество. Он врач и ученый и помогает мне в поисках убийцы.

— Доктор Фоконе. Что ж, надеюсь, вы скоро нападете на его след. Жители города пережили уже немало бед. Избавьте их хотя бы от безбожного мстителя.

И король простился с ними. В коридоре сэр Орландо высказал то, о чем не решались заговорить его спутники:

— Нужно срочно ехать в Тайберн. Необходимо убедиться, что все в порядке. Мадам, если вам угодно, я с удовольствием приглашаю вас в свою карету.

— Конечно, я еду! — решительно воскликнула Аморе.

Она все еще боялась за Бреандана. А вдруг указ о помиловании замедлит… а вдруг его уже повесили… Она спокойно вздохнет, только заключив его в свои объятия.

Во время езды Трелоней с неослабевающим интересом наблюдал за молодой женщиной. Ее бледное лицо и тревожный взгляд были очень выразительны. Странное создание эта леди Сент-Клер, дама благородного происхождения, по крайней мере по отцовской линии — о ее матери-француженке он ничего не знал. Граф Кэвершем состоял в тесной родственной связи с семейством Вилье, а значит, и с герцогом Бекингемским, кроме того, еще с одной любовницей короля — леди Каслмейн. Необычным являлось уже то, что дама ее положения регулярно навещала дом простого ремесленника, но неприкрытая тревога за ирландского бродягу, поденного рабочего, бывшего наемника, низшего из низших, стала для него прямо-таки неразрешимой загадкой.

Экипаж сбавил скорость — они приближались к холму Тайберн. Зеваки не спешили уступать карете место, и путникам пришлось продвигаться шагом. С бьющимся сердцем Аморе выглянула в окно, но не могла разглядеть даже виселицу, так тесно сгрудились люди у места казни. Наконец они увидели королевских гвардейцев, доставивших указ о помиловании. И тут перед ними выросло страшное трехногое орудие казни. Оно было пусто. Под виселицей на телеге стояли трое осужденных с петлей на шее. Толпа выжидала, когда лошадь под кнутом палача двинется вперед и смертники повиснут в воздухе.

Иеремия пожал руку Аморе:

— Гвардейцы успели. Осужденные, конечно же, держали долгие речи, пытаясь оттянуть момент казни. Подождите здесь! Я приведу его.

— Секунду, доктор! — воскликнул Трелоней и сунул Иеремии несколько монет. — Это может вам пригодиться, — сказал он, тепло улыбнувшись.

Поблагодарив его, иезуит протиснулся через толпу к виселице. Выполнив задание, гвардия развернула лошадей и удалилась. Иеремия подошел к телеге и посмотрел на Бреандана, стоявшего неподвижно, с закрытыми глазами, между товарищами по несчастью, как будто он еще не осознавал, что его помиловали. Джек Кетч взобрался на телегу, перерезал ему веревку на руках и снял с шеи петлю, другой конец которой был уже прикреплен к поперечине виселицы.

— Ну и повезло же тебе, бродяга, — грубо сказал палач. От порядочного количества принятого алкоголя голос сто звучал нетвердо.

Бреандан не пошевелился. Иеремия схватил его за руку и стащил с телеги.

— Пойдем, мой мальчик, все позади, — мягко сказал он.

— Эй, его одежда моя! — прорычал Кетч и схватил Бреандана за рукав.

Тот с отвращением стряхнул его.

— Вот, возьмите это.

Иеремия отдал палачу деньги, полученные от судьи, и увел Бреандана. Толпа ликовала. Поздравления сыпались со всех сторон.

Бреандан пристыженно признался священнику:

— Я проклинал вас, думал, вы меня бросили.

— Не ставлю вам это в упрек. Вы пережили самое страшное, что может выпасть на долю человека.

Им стоило большого труда пробраться к карете судьи. Все тянули руки к ирландцу, пытаясь дотронуться до него. Аморе открыла им дверцу и заключила Бреандана в свои объятия. Никто не произнес ни слова. Им казалось, будто они очутились одни на всем белом свете. Они не замечали ничего, даже неловких растроганных взглядов Трелонея, крайне смущенного неожиданным зрелищем. В его кругу сдерживали такие проявления чувств, ругали даже порывистых детей. Вести себя подобно простолюдинам, не знавшим ни приличий, ни правил поведения, считалось недостойным. Сэр Орландо пытался отвести взгляд от страстных объятий, но не мог. Он никогда не видел, чтобы люди были так счастливы. И вдруг с болью ощутил свое одиночество, навалившееся на него после смерти жены. Он бы не признался в этом, но при виде возлюбленных, не таивших своих чувств, судья вдруг почувствовал — хоть и ненадолго — нечто вроде зависти.

Карета оставила виселицу позади и свернула на дорогу, ведущую в Лондон. Бреандан понял, где он, и освободился из объятий Аморе. Его презрительный взгляд остановился на Трелонее, сидевшем напротив.

— Как же вам не хотелось признавать, что я невиновен, разве не так? — с вызовом сказал он. — С самой первой нашей встречи вы считали меня подлецом. Почему? Потому что я ирландец? Я никогда не делал ничего плохого. Но вы решили, будто я непременно хочу вас ограбить, хотя я только пытался помочь вам, когда вы, пьяный и беспомощный, валялись на улице. Вы высекли меня за преступление, которого я не совершал, и без церемоний отправили меня на виселицу за убийство, к которому я не имел никакого отношения, ни на секунду не усомнившись в моей виновности. И теперь вы требуете благодарности только потому, что в последний момент передумали?

— Нет, — сухо ответил сэр Орландо. — Я хотел бы больше никогда не видеть вас в моем суде. Постарайтесь в будущем не попадать в неприятные ситуации.

Ненависть во взгляде ирландца заставила Трелонея содрогнуться. Ему стало ясно — он помог спасти жизнь своему личному врагу, хотя не мог отрицать, что сам сделал его таковым. Макмагон сказал довольно точно: сэр Орландо с самого начала считал его дурным человеком только потому, что тот ирландец, а значит, варвар, бунтарь и разбойник. Трелоней уже не раз отправлял ему подобных на виселицу за кражу или разбой и недолго думая причислил к ним Макмагона. Узнав, что Фоконе иезуит, судья поначалу не смог преодолеть предрассудки. Так и в этом случае он не разглядел человека, с которым имеет дело.

Да, Трелоней признавал, что был несправедлив по отношению к Макмагону. Но это было выше его сил. При мысли о том, что отныне этот ненавидящий его человек будет рядом, Трелонея охватывало огромное беспокойство, почти страх. Макмагон вполне способен в один прекрасный день, когда судья меньше всего будет этого ожидать, отомстить ему. Нужно остерегаться его. Сэр Орландо, подумав, обратился к сидевшему рядом с ним священнику:

— Я бы советовал вам вывезти его из города, а еще лучше из страны. Советники удовольствуются моим объяснением, но за друзей сэра Джона Дина я поручиться не могу. Они могут устроить самосуд. Существует много возможностей под каким-нибудь предлогом засадить человека в тюрьму и испортить ему жизнь.

— Вынужден с вами согласиться, милорд, — с тревогой ответил Иеремия. — Для него в самом деле лучше на какое-то время исчезнуть.

Карета судьи доехала до Стрэнда и остановилась у дома Хартфорда. Иеремия на прощание благодарно пожал Трелонею руку, Аморе подарила ему теплую улыбку. Только Бреандан, выходя из кареты и направляясь в дом вместе с Иеремией и Аморе, не удостоил своего спасителя даже взглядом.

Иезуит зашел только для того, чтобы осмотреть царапины ирландца и еще раз проверить, как заживают его искалеченные большие пальцы. Он оставил Аморе баночку с мазью, которую всегда носил с собой.

— Он должен как можно скорее уехать из Лондона, — еще раз повторил Иеремия.

— Я позабочусь об этом, патер, — заверила его Аморе, у которой уже созрел план.

— Удачи, сын мой, — сказал священник молодому человеку.

Тот с благодарностью обнял его:

— Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали, патер. И сохраню ваши заветы в сердце, уверяю вас.

Когда Иеремия ушел, в спальне поставили деревянный чан и Бреандан смыл с себя грязь Ньюгейта. Аморе с любовью перебрала его вымытые спутанные волосы и расчесала их своим гребнем.

Слуга накрыл стол. Поев, Бреандан почувствовал наконец усталость. Аморе втирала ему в раны мазь, а он клевал носом.

Еще какое-то время она сидела на кровати и смотрела на него, вне себя от счастья, что он живой, здоровый и рядом. Для нее больше не существовало никаких других мужчин. Но она уже знала, что с ним трудно. Хотя она была уверена в его любви, в тот роковой день три недели назад он без всяких объяснений мог оставить ее только потому, что почувствовал свою никчемность, так как целиком зависел от нее. И даже теперь, когда они снова обрели друг друга, их отношения не изменились. Пройдет немного времени, и Бреандан снова начнет страдать от того, как мало он может, и тогда она, вероятно, потеряет его навсегда. При этой мысли у Аморе заболело сердце. Нужно что-нибудь сделать, помешать этому, и она уже знала что.

Решительно поднявшись с кровати, Аморе села за инкрустированный стол и написала короткое письмо французскому посланнику, в котором сообщала о рождении сына. Конечно, месье де Коменж уже наверняка знает об этом, но Аморе была уверена, что он поймет намек и нанесет ей визит. Запечатав письмо, она отдала его Уильяму с поручением передать графу в руки. Затем, заглянув к сыну и кормилице, снова вернулась к Бреандану и присела рядом с ним на постель.