В третью неделю июня число умерших от чумы достигло ста шестидесяти восьми, в следующую неделю в Лондоне умерло уже двести шестьдесят семь человек. Лорд-мэр и городской совет издали строгие предписания, призванные приостановить дальнейшее распространение эпидемии. В начале июня были закрыты все театры. Дома, где обнаруживались больные чумой, отныне запирали на месячный карантин вместе со всеми домочадцами, помечали крестом, и приставляли сторожа, призванного следить за тем, чтобы никто не выходил из помещения. Запрещалось провожать тело умершего на кладбище, закрыты были игорные дома, прекращены все увеселения, травля медведей. Любое скопление людей считалось опасным, так как больные могли заразить здоровых. Умерших от чумы разрешалось хоронить только ночью.

Иеремия целыми сутками находился на ногах. Вместе с двумя священниками он навещал больных в их домах. Соседние приходы установили посты и не пропускали жителей Сент-Джайлса. Принятая слишком поздно мера оказалась бесполезной, но Иеремии теперь иногда было трудно вернуться на Патерностер-роу. Частенько ему приходилось пробираться мимо постов тайком или дожидаться, пока стражи потеряют бдительность, заснут или отойдут перекусить. Но в доме Алена он проводил совсем немного времени, только проверял, все ли в порядке, ибо знал, что его присутствие там крайне нежелательно. Когда Иеремия после разговора с Аморе зашел на кухню, Джон и Тим тут же вскочили и побежали в операционную, изображая бурную деятельность. Осталась одна мистрис Брустер. Она поздоровалась с ним и тут же отрезала ему кусок хлеба. Готовя чай, она попыталась завязать разговор.

— До сих пор в Сити было только четырнадцать случаев. Но в Сент-Джайлсе уже несколько сотен — так по крайней мере пишут в сводках. — В эти дни только и было разговоров, что о чуме. Экономка ломала голову, о чем еще можно поговорить, как вдруг в ее голове мелькнуло смутное воспоминание. Не раздумывая она спросила: — А мистер Мак-Матуна вернется вместе с мастером Риджуэем?

Иеремия, жуя хлеб, недоуменно посмотрел на нее.

— Мастер Риджуэй отправился в Уэльс. Разве вам это не известно, мистрис Брустер?

— О да, конечно, — живо подхватила она, — я только подумала, что мистер Мак-Матуна тоже поехал в Уэльс навестить свою семью.

Все еще недоумевая, но испытывая легкую тревогу, Иеремия поднял брови:

— Но мистер Мак-Матуна ирландец. Откуда вы взяли, что его семья живет в Уэльсе?

— Его отец ирландец, и сам он вырос в Ирландии, но его мать, насколько я припоминаю, валлийка. Да, кажется, она родом из местечка под названием Макин… Махин… что-то в этом роде. Мне никогда не давались эти валлийские названия.

— Макгинллет?

— Да, по-моему, так.

Иеремия резко побледнел. Перед глазами у него все потемнело, и бешено забилось сердце.

— От… откуда вам это известно? — с трудом проговорил он.

Мистрис Брустер в задумчивости закрыла глаза:

— Не помню. Кто-то рассказывал. Может быть, сам мистер Мак-Матуна… или кто-то еще. Нет, не помню, — с сожалением покачала она головой.

Иеремия сидел как громом пораженный и с сомнением смотрел на мистрис Брустер. Он ничего не понимал. Очень хотелось думать, что, не отличаясь мощным интеллектом, она что-нибудь перепутала. Но говорила экономка весьма убежденно. Да и откуда бы ей знать название валлийского местечка, которое она даже не могла выговорить? И все же это так невероятно… Мать Бреандана — валлийка? Нет, не может быть! Ирландец никогда об этом не упоминал, по крайней мере в разговорах с ним. Откуда же об этом знать мистрис Брустер? Может быть, от Джона, с которым тот жил в одной комнате? Хотя подмастерью Бреандан стал бы рассказывать о себе в последнюю очередь. Нет, только один человек мог знать, так ли это, — Аморе! Ирландец доверял ей и последние месяцы проводил вместе с ней много времени. Наверно, говорил и о своей семье.

Иеремия не мог усидеть на месте. Не говоря ни слова, он выскочил из дома и помчался к Блэкфрайарской переправе. Он не сразу нашел лодку, поскольку лодочники, как и другие лондонцы, боялись подпускать незнакомых, которые, вполне возможно, несмотря на отсутствие внешних признаков чумы, были больны. Лодочник, в конце концов согласившийся перевезти Иеремию, в поисках признаков болезни все время бросал на него недоверчивые взгляды. От греха подальше Иеремия подавил приступ кашля, раздиравший ему горло. Решив, что пассажир чумной, лодочник недолго думая мог скинуть его в Темзу. Страх ожесточал людей.

Темза почти опустела. Люди либо опасались выходить из дома, либо уже уехали за город. Только в Уайтхолле царило возбуждение. Королевский двор собирался переезжать в безопасное место. Большинство придворных уже уехали, и у дворца в Большом дворе Иеремия увидел заложенные кареты. Он лавировал между лакеями, перетаскивавшими тяжелый скарб. Иезуит настолько погрузился в свои мысли, что чуть не столкнулся с герцогом Бекингемским, как раз садившимся в карету. Камердинер его светлости прокричал Иеремии вдогонку ругательства, но тот их не услышал.

По запутанным коридорам иезуит спешил к покоям Аморе. К его огорчению, там ее не оказалось. Элен сказала ему, что леди отправилась в часовню королевы в Сент-Джеймсский дворец на богослужение. Иеремии ничего не оставалось, как ждать ее возвращения. Он не мог привести в порядок свои мысли. Они неотступно вертелись вокруг ужасного открытия, которое привело его сюда. Если мать Бреандана действительно была валлийкой родом из того же местечка, что и Джордж Эдвардс, из этого следовало только одно — Бреандан и был тем человеком, которого они так отчаянно искали. Он должен был знать Джеффри Эдвардса и поклялся отомстить за его несправедливую гибель. Значит, он повинен во всех смертях, в покушении на судью Трелонея, в покушении на Алена, в смерти сэра Джона Дина…

Но все существо Иеремии противилось этой кошмарной мысли. Как заведенный, он еще и еще раз перебирал в уме все события и искал какую-нибудь деталь, подробности, которые сняли бы с Бреандана подозрения и выявили абсурдность его страшных умозаключений. Но чем дальше он думал, тем больше находил свидетельств против ирландца.

Вернувшись, Аморе, к своему изумлению, обнаружила в своей спальне патера Блэкшо. Он не слышал, как она вошла, и сидел на стуле, опершись локтями в колени и спрятав лицо в ладонях. Аморе даже показалось, что он плачет. С беспокойством она подошла к нему и опустилась на колени.

— Что с вами, патер? Вы больны?

Он испуганно вздрогнул и посмотрел на нее непонимающими глазами.

— Нет… все в порядке… Миледи, пожалуйста, скажите мне, где Бреандан?

— Бреандан? Я отправила его во Францию. В Париж.

— Вы уверены, что он уехал? Возможно ли, что он только сделал вид, будто покинул страну?

— Но зачем?

— Миледи, это очень важно, вы должны вспомнить, — не отвечая на ее вопрос, продолжал он. — Бреандан когда-нибудь рассказывал вам о своей матери?

— А-а, — помедлила Аморе, — вот вы о чем. Нет, он никогда о ней не рассказывал. Я даже не знаю, как ее зовут. Он всегда очень неохотно говорил о своей семье.

— Подумайте, миледи! Он когда-нибудь упоминал о том, что она валлийка? Или произносил название местечка Макгинллет?

— Нет, не помню. Несколько раз он рассказывал об Ирландии. Но никогда о семье. Я даже не могу сказать, жива ли его мать. У меня только создалось впечатление, что он ее очень любит. Но к чему эти вопросы, патер? Что с Бреанданом?

Иеремия отвернулся и провел рукой по волосам.

— Думаю, я совершил ужасную ошибку…

Аморе с тревогой наблюдала за ним. Она еще никогда не видела его в такой растерянности, но, зная, что настаивать бесполезно, терпеливо ждала объяснений.

— Как вам известно, я пришел к выводу, что убийца хочет отомстить тем, кто несет ответственность за смертный приговор Джеффри Эдвардсу, — начал объяснять Иеремия. — Я полагаю, это друг или родственник Эдвардса. И вот я узнаю — мать Бреандана родом из того же местечка, что и он.

— И вы решили, что Бреандан и есть тот самый мститель! — Аморе была потрясена.

— Вполне логичное заключение.

— Да кто же сказал, будто мать Бреандана валлийка?

— Мистрис Брустер.

— Экономка? — удивилась Аморе. — На каком же основании?

— А почему бы ей не сказать этого, если так и есть? У нее нет оснований лгать.

— Но это абсурд! — запротестовала Аморе, наконец осознав, что священник всерьез размышляет о виновности Бреандана.

— Я тоже сначала так думал, но… — На его скулах заходили желваки. — Многое, что я прежде считал случайностью, предстает совершенно в ином свете. Невозможно отрицать — Бреандан имел возможность совершить все эти преступления. Он мог набросить на судью Трелонея зараженный плащ, когда тот, пьяный, лежал на улице. Сэр Орландо, очнувшись, видел одного его. А мы только со слов Бреандана знаем, что там находился Джек Одноглазый. Может быть, Одноглазый только принес ему плащ.

— Но тогда Бреандан заразился бы сам.

— Не обязательно. У него уже был тиф, и, возможно, он рассчитывал, что повторно не заболеет. Кроме того, он никогда не скрывал, что ненавидит Трелонея. Его ненависть вполне может объясняться тем, что сэр Орландо был одним из судей, несправедливо приговоривших Джеффри Эдвардса. Второе же покушение на жизнь Трелонея произошло во время процессии, когда Бреандан уже вышел на свободу. Судья уже сопоставил эти два факта. И тот же Бреандан присутствовал в таверне, когда отравили вино сэра Орландо.

— Я не могу в это поверить, — убежденно возразила Аморе. — Бреандан никогда бы не сделал ничего плохого мастеру Риджуэю, которому он стольким обязан.

— Но теоретически он мог выманить Алена из дома и толкнуть под коляску, — рассуждал Иеремия. — Он там был. Вскоре после несчастья я увидел его в толпе, он упомянул, будто только что вернулся с поручения. И он знаком с моим почерком.

— Нет! — отчаянно воскликнула Аморе. — Это неправда! Бреандан не убийца.

Но твердой уверенности у нее уже не было. Она вдруг вспомнила, как Бреандан сказал ей после покушения на мастера Риджуэя: а что, если цирюльник не так уж невиновен, как она думает. Может быть, он имел в виду его участие в процессе против Джеффри Эдвардса? Бреандан действительно не испытывал особо теплых чувств к мастеру Риджуэю, хотя тот великодушно взял его в свой дом. Но неужели же он из мести пытался убить цирюльника?

Лицо Иеремии все больше мрачнело.

— В таком случае приобретает смысл странное поведение Бреандана после убийства сэра Джона Дина. Он не сделал ни одной попытки оправдаться и не отрицал убийства. Он вел себя как преступник, которого взяли с поличным. Тогда становится понятно и то, почему он так упорно молчал и предпочел смерть под пыткой. Ему нечего было терять… А я спас его от справедливого возмездия и тем самым навлек смертельную опасность на своих друзей!

Аморе в ужасе смотрела на него. Его уныние заразило ее, вселило неуверенность, но постепенно к ней вернулась способность рассуждать здраво.

— Патер, кое-что действительно свидетельствует против Бреандана, признаю, но этому должно найтись убедительное объяснение! Я знаю его лучше других. И говорю вам — он не низкий убийца.

— Как бы я хотел быть так же уверен, как и вы.

— Вероятно, мистрис Брустер ошиблась. Ну точно, она просто перепутала. Старая глупая женщина.

— Может быть. Но откуда же ей известно название валлийского местечка?

— Не знаю. Но я убеждена: все разъяснится. — Аморе пыталась перехватить его беспокойный взгляд. — Патер, вы очень устали. Не сомневаюсь, вы всю ночь не сомкнули глаз. В таком состоянии вы не можете ясно мыслить. Вам нужно отдохнуть. — Она настойчиво взяла его за руку. — Останьтесь здесь и попробуйте заснуть. Вам никто не помешает.

— Нет, — слабо ответил Иеремия. — Мне нужно возвращаться.

— Вы должны немного поспать. Пожалуйста, ради нашей дружбы, хоть раз сделайте то, о чем я вас прошу. Вы еле держитесь на ногах.

К ее удивлению, он согласился. Она предложила ему свою кровать, но он все-таки лег на переносную, на которой по ночам спала камеристка. Скоро Аморе услышала его ровное дыхание и поняла, что он уснул. Тихонько она принесла одеяло и укрыла его. Какое-то время она неподвижно смотрела в его изможденное потемневшее лицо с черными тенями под глазами. Его силы были на исходе, он чувствовал свою беспомощность перед эпидемией и не имел возможности помочь умирающим. И вдруг она ощутила страх, глубокий пронзительный страх потерять его, единственного человека, в какой-то степени заменившего ей семью. После смерти отца она осталась сиротой, и Иеремия Блэкшо занял особое место в ее сердце. Хотя их не связывала кровь, ни один из французских родственников, к которым он тогда привез ее, не смог заменить его. Ужасная мысль, что, оставшись в Лондоне, он погибнет, была непереносима. Она должна образумить его, убедить поехать с ней, со двором в безопасное место, где нет чумы.

Подбирая в уме аргументы, способные изменить его решение, она велела Элен пойти в дворцовую кухню и собрать ужин. Проснувшись, патер Блэкшо наверняка захочет есть. Чтобы не мешать ему, Аморе с книгой уселась в кресло и стала читать.

Когда через два часа Иеремия проснулся, его ждал накрытый стол. С веселой улыбкой он подсел к столу и прежде всего отпил чаю, стоявшего на подогретой латунной подставке.

— Скажите честно, вы чувствуете себя лучше, — поддела она его.

Он и не думал это отрицать.

— Часто я даже не чувствую усталости и голода, мадам. Вид страданий и смерти затмевает все.

— Патер, я еще раз прошу вас, поедемте вместе со мной из города. Здесь вас ожидает неминуемая смерть! Нет, не нужно меня обманывать. В Уайтхолле тоже читают сводки смертности. Болезнь перескакивает с одного человека на другого, как огонь. Чудо, что вы не заразились до сих пор. Но, без сомнения, это лишь вопрос времени.

— Миледи, не думайте так много о старом аскете, — попытался с улыбкой рассеять ее тревогу Иеремия.

— Я не хочу вас потерять! — вдруг громко воскликнула она. Ее руки сжались в кулаки. — Я поехала за вами в Англию не для того, чтобы безучастно смотреть, как вы бессмысленно жертвуете своей жизнью.

Иеремия удивленно посмотрел на нее:

— Что значит — вы поехали за мной в Англию?

Аморе не могла усидеть на месте. Она резко вскочила и начала ходить взад-вперед по комнате.

— Вы всегда были для меня больше, чем надежным другом, — призналась она. — Вы заменили мне семью, которой у меня никогда не было, стали отцом и одновременно старшим братом. Как мне не хватало вас, когда вы оставили меня у моих французских родственников! Для них я стала лишь обузой, девочкой без состояния, дочерью незаконнорожденной кузины, которую выдали за англичанина. Меня допустили ко французскому двору только потому, что я была красива и все надеялись, что, несмотря на скромное приданое, я смогу сделать хорошую партию. Снова увидев вас, я была вне себя от счастья. Но когда вы рассказали мне, что едете в Англию миссионером, я прокляла ваше легкомыслие. Вы ехали в страну, где вас могли казнить из-за одного вашего сана. Я испугалась за вас. И когда королева-мать Генриетта Мария отправлялась с очередным визитом в Англию, я попросила у короля Людовика позволения сопровождать ее. Я хотела быть ближе к вам, не терять вас из виду. А теперь вы подвергаетесь опасности, от которой я не могу вас защитить.

Иеремия молча выслушал ее страстный монолог. Конечно, он знал, что она питает к нему искренние дружеские чувства, но за ее несколько деспотичным вниманием не мог предположить такой глубокой привязанности. Признание Аморе тронуло его, так как он сам был не очень тесно связан со своей семьей. Он рано покинул отчий дом — сначала служил в армии полевым хирургом, затем изучал на континенте медицину и, наконец, занялся миссионерством. Хотя Иеремия ценил свою независимость, ему было отрадно чувствовать, что он любим, особенно сейчас, когда ему казалось, что он потерпел крах.

— Поймите же теперь, почему я не могу оставить вас здесь, патер! — умоляла Аморе. — Я поклялась охранять вас.

— Да, понимаю. И меньше всего на свете хочу причинить вам боль. Но и вы должны понять меня. Я поклялся заботиться о бедных и должен остаться.

Лицо Аморе исказилось. Отчаянно она искала аргументы, которые могли бы переубедить его, и, так ничего и не придумав, воспользовалась последним остававшимся ей средством.

— Так вы твердо решились остаться в городе?

— Да.

— Тогда я тоже остаюсь!

Иеремия почувствовал, как от лица у него отхлынула кровь.

— Вы не можете так поступить, мадам. Это слишком опасно.

— Меньше, чем ваши визиты к чумным.

— Мадам, вы должны быть рядом с королем. Только с ним вы будете в безопасности. Прошу вас, послушайтесь меня!

Глаза Аморе засверкали. Она ответила тихо, но голос ее дрожал:

— Я знаю точно — если сейчас уеду, то никогда больше вас не увижу!

Слова застряли у Иеремии в горле. Он не мог ее больше обманывать, да и не хотел. Говорить дальше было бесполезно. Он слишком хорошо знал ее упорство, чтобы продолжать этот разговор. Возражения только подстегнут ее упрямство.

— Прощайте, миледи, — сказал он и вышел.

Остаток дня Иеремии было трудно сосредоточиться на работе. Он ревизовал свои запасы лекарственных растений и выяснил, что у него почти все кончилось. Так что на следующее утро первым делом он отправился к аптекарю. К его огорчению, мастер Блаундель сообщил, что из-за чумы запасы лекарств во всем Лондоне весьма скудны. Всего три дня назад большой заказ сделал советник сэр Генри Краудер.

— По распоряжению лорд-мэра и городского совета советники и магистраты не имеют права покидать Лондон. Поэтому сэр Генри решил запастись основательно, моя жена даже ходила вместе с подмастерьем относить лекарства, — рассказывал мастер Блаундель. Мне очень жаль, доктор, но у меня нет ни крошки коры китайского дерева. И не знаю, когда будет.

— А кора ивы? — мрачно спросил Иеремия.

— Могу дать вам две унции, но это все.

Иеремия упаковал ценное лекарство и положил деньги в миску с уксусом, для этих целей стоявшую на прилавке. Сам он не верил в возможность заразиться через монеты, потому что металл не имеет пор, в которых гнездится чума, но торговцы принимали все возможные меры предосторожности, опасаясь заразы. Даже письма перед вскрытием обрабатывали уксусным паром или несколько дней проветривали на бельевой веревке.

Небольшого количества лекарства было явно недостаточно, и Иеремия часами бродил по Лондону и обивал пороги всех аптек. Но улов оказался небогатым. Так и не отдохнув, он, как обычно, отправился к больным в Сент-Джайлс. Утром Иеремия в мрачном настроении вернулся на Патерностер-роу и тщательно выстирал платье, как он делал всякий раз после общения с чумными. Пока такая мера профилактики против чумы оберегала его. Однако дома бедняков Сент-Джайлса были такими грязными и кишели таким количеством насекомых, что даже тщательная стирка не избавляла его от голодных блох и вшей. Казалось, число мелких носителей чумы увеличилось в несколько раз. Вот и сейчас Иеремия обнаружил нескольких блох и платяных вшей, которых раздавил ногтями. Искусанные ноги сильно чесались. Он натер их успокоительной мазью, и зуд несколько утих. Чтобы избавиться от блох, он опрыскивал полы и мебель в доме водой с кориандром. Но скоро Иеремия забыл о своих неприятностях: его мысли вернулись к Аморе. Он ревностно молился Богу, чтобы неразумная упрямица одумалась и, пока не поздно, уехала из города.