1

Электрички теперь ходили редко. В этот день, в воскресенье, до Орехово-Зуево шли всего две. Первая – утром, вторая – вечером. Я взял билет на вторую и, естественно, последнюю.

Но когда я зашел в вагон, то подумал, что для этого направления достаточно было бы и одного рейса в день. Во всяком случае, какая-то из двух электричек определенно была лишней. В вагоне, кроме меня, никого не было. Ни единого человека. Стало даже немного жутковато, и я подумал было, не перебраться ли в какой-либо другой вагон, где, возможно, есть люди, но пересилил себя и остался на месте. Может быть, оно и к лучшему – не буду светить своим фингалом, успокаивал я сам себя.

После Переворота я ни разу не садился в электричку и поэтому немного волновался, смутные воспоминания, ностальгия и все такое зашевелились где-то в районе сердца. Однако когда мы тронулись, я понял, что в такой электричке я не ездил никогда и к моим воспоминаниям этот поезд не имеет никакого отношения.

Здесь не было пивных потеков на полу, никто не ходил по проходам, предлагая купить всякий хлам, не пели под гармошку семилетние азиатики. Отсутствовали кондукторы, а главное – и следа не было того особенного железнодорожного запаха и того неповторимого, но, согласитесь, ужасного воздуха, густо пропитанного парами усталости и разнузданности, который семь-восемь лет назад заполнял пригородные поезда.

Скамейки были самые простые, деревянные, но удобные – с выпуклостями и вогнутостями в нужных местах. Я вытянул ноги и стал смотреть в окно.

Под негромкое уютное постукивание колес, в лучах косого вечернего солнца мимо проносились, а на поворотах плавно разворачивались густые темно-зеленые леса, аккуратные домики деревень, пасущиеся лошади и отары овец, строгие линии виноградников, размеченные белыми столбиками. Кое-где попадались спокойные счастливые люди. Дети, играющие в футбол. Рыбаки на берегу пруда. Молодой загорелый пастух в белой рубашке. Девушки в наброшенных на плечи мужских пиджаках, прогуливающиеся под руку со своими возлюбленными.

Я никогда не был в этих местах. То есть мне, конечно, приходилось ездить во Владимир, Суздаль и один раз даже в Петушки. Но – до Потепления. А тогда это была совсем другая дорога. Пьяная, грязная, с полуразрушенными деревенскими домами, безвкусными дворцами торговых центров и ресторанов, наскоро слепленными строительными рынками, трубами убогих рабочих поселков, оборванными таджиками, серыми болотами, вдоль которых разная рвань парковала на стоянках «мерседесы» и «лексусы»; а надо всей этой красотой на хамски-ярких плоскостях рекламных щитов возносились ряды цифр: суммы денег в разных валютах и номера телефонов, по которым вам предлагалось с этими суммами расстаться. Всё это было до Переворота, и это был абсолютно другой мир.

Я помню те дни, когда все началось.

Мы жили в том же доме на Короленко, рядом с парком Сокольники, в котором живем и сейчас. Место было вроде неплохое, но неподалеку, за грязным леском, проходила набережная, транспортное кольцо, и ночью стоял такой гул от идущих по набережной автомобилей, что нельзя было открыть форточку, даже если задыхался от духоты.

И вдруг как-то утром гул прекратился. Даже при закрытых окнах он всегда ощущался, давил на стеклопакеты и на мозг. И тут его не стало. И я проснулся.

Осторожно, чтобы не разбудить Надю, я выбрался на кухню, открыл окно – за окном стояла потрясающая, небывалая тишина. Никто никуда не ехал. Автомобильного движения не было. Смертельно напуганный, я бросился в другую комнату, выскочил на балкон и увидел соседа, безуспешно пытающегося завести свой «фольксваген». Я увидел, что все машины в нашем дворе стоят неподвижно на своих местах. А через несколько минут началась всеобщая паника.

Не загружались компьютеры, отказала мобильная связь, прекратило работу телевидение.

Но страшнее всего было то, что случилось, когда я поднял Надю. Я растолкал ее и крикнул:

– Надя! Вставай! Надо уходить! Хрен знает что!.. Наверное, война!..

Надя потянулась и сделала попытку обнять меня за шею. Я отшатнулся.

– Ты что? Вставай!

– Что случилось, Ваня? – спросила она меня, спокойно и счастливо улыбаясь.

– Атака! Ни хрена не работает! Телевизор! Машины!..

– Ну так это же хорошо, что не работает телевизор и не ездят машины! Разве не так? – сказала Надя и сладко потянулась.

Надя перевернулась мгновенно. То есть изменилась, стала другой, такой же, каким стал мир за окном, тихим, неторопливым, теплым и полным радости. В течение нескольких часов перевернулись или, если угодно, изменились почти все. Во всяком случае, почти всё население Москвы в течение нескольких часов стало похожим на Надю. Но не я. Со мной ничего не случилось. Я остался тем же. Беспокойным мелким торговцем. Трусом.

Позже я обнаружил, что я такой не один. Нас стали называть дергаными. И в основном дерганые собрались в Секторе. Но опять-таки – не я.

Я остался с Надей и другими тихими.

Мы так никогда и не узнали, что случилось с Землей. Кто остановил войны, очистил реки и воздух? Кто уничтожил почти все современные технологии? Были ли это инопланетяне? Или это был Он, Тот, Которого ждали и боялись верующие всех возможных конфессий?

Вначале было страшно, но потом оказалось, что жизнь в новом мире вполне возможна. И даже более того – это в общем-то была прекрасная жизнь. Это был даже, скажем так, рай.

Но дерганые мечтали о «движняке». Еще бы! По какой-то причине Воздействие обошло их мозги, и они остались такими же жадными, завистливыми и подозрительными. А жадному, завистливому и подозрительному лучше повеситься, чем жить без движняка. В общем, они жили в Секторе, как в резервации, поклонялись мобильнику и мечтали распространить законы своей жизни на весь остальной изменившийся мир.

У них там сохранились все прелести: казино, гей-клубы, детская преступность и торговля людьми на органы. Конечно, при таких раскладах была большая нужда в полиции, охране, президенте и разнообразных чиновниках. Полиция, чиновники и бандиты составляли так называемый премиальный класс и жили, надо сказать, так себе, но все же получше других. А остальные барахтались как попало, в грязи и голоде. Зато – движняк!

Вот почему я решил стать рюкзачником. Очень удобно. Живешь в покое и безопасности, а стосковался по движняку – отправляешься с товарами в Сектор.

Короче, хорошо устроился.

Так, во всяком случае, я считал до вчерашнего дня, пока в моем чувстве всеобщей и непоколебимой безопасности Тихого мира не была проделана большая зияющая пробоина с рваными краями.

Мирно покачиваясь, я ехал в пустой электричке на Орехово-Зуево и смотрел в окно на безмятежный и абсолютно безопасный мир, в котором даже двухлетние дети могли гулять без присмотра по ночным улицам. И впервые за пять лет райские картины не рождали во мне ощущения безмятежности и покоя. В пробоину тянуло ледяным сквозняком тревоги и страха.

 

2

Я ничего не сказал Наде о жутких мордоворотах, которые допрашивали меня в подъезде Чагина. Не то чтобы я сомневался в ее стойкости. Тихие в этом плане могли дать большую фору любому жителю Сектора. Но я все-таки боялся, что это может разрушить ее картину мира. К тому же она была женщиной.

Не говоря уже о том, что я чувствовал свою вину перед ней. И я ее любил. Скажу вам по секрету, если вы не любили тихую, вы вообще ничего не знаете о женщинах, и мне вас даже где-то жаль.

В общем, я сказал Наде, что Чагин был не в настроении и говорить на серьезные темы отказался.

Потом я отправился в библиотеку и выпросил в читальном зале подробную карту Орехово-Зуевского района 1997 года. Там были интересные объекты, наверняка давно не существующие. Например, завод «Респиратор». Или завод «Фенолит», окрестности которого выглядели уродливо даже в схематичном изображении.

Затем я собрался с духом и решил выяснить, с кем говорила Анфиса в прошлое воскресенье. Рассуждал я следующим образом. Раз седой сосед сказал, что незнакомец был похож на меня, только худой, значит, следовало искать человека, похожего на меня с точки зрения седого соседа, то есть дерганого, а еще лучше – рюкзачника.

Рюкзачников в Москве было всего пятеро, включая меня. Худых из них было двое. Я начал с того, который жил ближе. Его звали Роман Приходько. Он, к счастью, оказался дома. На вопрос, встречался ли он с такой-то, Рома ответил, что встречался, но только было это не в воскресенье, а в четверг.

– Рома, ты уверен? – спросил я. – У тебя календарь в голове не сбился?

– Уверен, – сказал Рома. – Это было в четверг. А в прошлое воскресенье я ездил в Хотьково. Сказали, там сохранился склад китайской оргтехники, хотел проверить.

– С кем же тогда она встречалась в воскресенье? Откуда столько дерганых в Москве? Полезли как тараканы.

– А я откуда знаю, с кем она встречалась? Наших никого не было в выходные. Саша был в Секторе, а Вова и Богдан ездили со мной на склады.

– Это очень странно, – сказал я.

– Ты, я вижу, расстроился, – заметил Рома. – А зря. Не стоит расстраиваться по мелочам.

– Ты считаешь, это мелочи?

– Считаю, да, – сказал Рома. – Считаю, что мелочи.

– Слушай, человек поговорил с кем-то, неизвестно с кем, а потом рванул из дома куда глаза глядят. Это мелочи?

– Знаешь, чувак, я б на твоем месте лучше притормозил и спросил у корефана, а зачем она, эта девчонка, в четверг с ним встречалась.

– Да! – всполошился я. – Действительно! Что она от тебя хотела?

– Просила достать оружие, – понизив голос, сказал Рома.

– Оружие? – У меня задрожали губы.

– Да, чувак, оружие.

– И что? – Я не мог прийти в себя.

– И что. Ничего. Ты же знаешь, мы этим не занимаемся. По Пакту за это из Тихой вышвырнут, а в Секторе могут запросто и на разборку пустить – почки, печень, то да сё. На запчасти разберут и в холодильник. Так что я, конечно, сказал – нет. Ну и ей тоже посоветовал с этим не связываться.

– А она?

– Ну, мне не показалось, что я ее переубедил. Так что на твоем месте я бы эту мадам не искал. А если, случайно, тебе не повезет и ты ее все-таки найдешь, то обо мне ей ничего не говори. Для здоровья, я думаю, лучше бы было, чтобы она вообще забыла мое имя и мой адрес. Вот так-то, а ты говоришь – воскресенье. Да кого оно волнует, это воскресенье, и с кем она там говорила! Это, чувак, ерунда.

«Оружие… оружие…» – шептал я в пустом вагоне на всем расстоянии от Купавны до Павловского Посада, скручивая в руках брезентовый ремень рюкзака.

Скручивая и раскручивая. Скручивая и раскручивая.

Зачем оружие в Тихом мире девятнадцатилетней секретарше, работающей в средней школе?

Но измученный и измочаленный ремешок никакого ответа, естественно, не давал.

 

3

В Павловском Посаде в вагон зашла стайка подростков. Трое крепких ребят лет пятнадцати и пять девушек, их сверстниц. Двое, один парень и одна девушка, были с гитарами. На ногах у всех были пляжные шлепанцы, волосы мокрые. Не помню, чтобы где-то в районе Павлово-Посада была река или озеро с хорошим пляжем, но ребята, судя по всему, хорошо провели время и теперь возвращались домой.

Они приветливо кивнули мне и устроились неподалеку. Парень с гитарой взял несколько аккордов, потом спросил у меня:

– Мы вам не помешаем, если попоем тут немного?

– Нет, – сказал я. – Ради бога.

– «Ради бога» что? – переспросил паренек с улыбкой, явно не понимая, что я имел в виду.

– То есть да, – спохватился я, – конечно, пойте. Не помешаете. Даже наоборот, веселее будет.

– Ладно, – сказал парень.

Глядя на меня, он снял руку с грифа и поднес палец к своему левому глазу. Улыбнулся мне и приподнял бровь. Все поняли, что он подшучивает над моим синяком, и засмеялись. Но удивительно, их смех совершенно не задел и не обидел меня, а только поднял мне настроение и отвлек ненадолго от тяжелых мыслей об оружии и о том неприятном и опасном деле, в которое я ввязался по недомыслию.

Парень запел какую-то неизвестную мне песню, немного похожую на классический шлягер 70-х «Там, где клен шумит». Голос у него был приятный, почти уже установившийся, мужской, друзья подпевали слаженно, похоже было, что у всех со слухом все в абсолютном порядке. Но одна из девчонок все время вертела головой и оглядывалась на меня, несмотря на то что подружка несколько раз толкнула ее локтем под ребра.

Когда песня закончилась, эта энергичная подружка, закинув руку за спину вертевшей головой девушки, повернулась ко мне и сказала:

– Вы не обижайтесь, но она еще никогда не видела таких, как вы.

– Дерганых? – спросил я.

– Ну да, можно и так сказать, – сказала девушка и засмеялась.

И странно, мне снова не было обидно, а только весело и легко.

– А что, такие редкость в ваших краях? – спросил я.

– Не то слово, – ответил за нее самый здоровый из парней, голубоглазый брюнет в шортах и ярко-желтой майке. – У нас вообще нет дерганых.

«Вот оно как!» Я подумал, что мне этих ребят сам бог послал. Ну, не бог, конечно, а случай, – с такими словами, как бог, ангел, провидение и все такое, после Переворота я вообще старался обращаться как можно осторожней… Ясно было, что Кто-то пролетел над нами пять лет назад, а что, если Он и сейчас слышит? Возьмет и растворит поезд в воздухе. Или омолодит нас всех лет на десять. Или состарит. Или включит мобильники. Не дай… Вот, опять чуть не вылетело.

– А откуда вы тогда знаете, кто я? – спросил я у брюнета.

– Мы в Москве видели, что люди разные бывают. А Светка, – кивнул он на ту девчонку, что вертела головой, – еще ни разу в Москве не была. Ей в диковинку.

– А вы где живете?

– В Орехово, – ответили они хором и засмеялись.

Воистину… мне повезло. Если в Орехово-Зуево нет дерганых, то появление Анфисы должно быть для местных событием. Кто-то да видел ее. И запомнил. Надо познакомиться с этими ребятишками поближе, решил я.

Жизнь рюкзачника приучила меня к изворотливости, выработала способность втираться в доверие – или, если выразиться помягче, налаживать контакты с людьми. Конечно, тихие – люди очень чуткие и проницательные, их не так просто обмануть, но я ведь и не совсем обманывал. Иногда сам себе не в состоянии был ответить, где заканчивался блеф и искусственная эмоциональная накачка, а где и вправду начиналось искреннее с моей стороны расположение и даже любовь.

Я подсел к ребятишкам и через пять минут уже знал, что голубоглазого брюнета в желтой майке зовут Игорем, гитариста Сашей и что все они были на Павловском озере, которое образовалось на окраине города пять лет назад и пополнялось бьющими из-под земли горячими ключами. «Наверняка на месте бывшей городской свалки», – подумал я, вспоминая, как бесследно таяли после Переворота горы отходов и как они на глазах зарастали травой или заполнялись прозрачной водой озер. Но подросткам я об этом не сказал.

Между прочим, вы знаете, как-то язык не поворачивается называть тихих тинейджеров подростками. Подросток – это что-то, на мой взгляд, отрицательное, такое, чем нужно переболеть. Жестокость, неуверенность в себе, прыщи. В общем, всякая гадость, особенно в сфере секса. А тихие были совсем другими. Никакого переломного возраста, никаких внутренних конфликтов, никаких страданий юного Вертера. Вот эти ребята, которые ехали со мной в электричке, они были похожи на молоденьких, еще не совсем окрепших и не закостеневших взрослых или, наоборот, на больших здоровых детей. Или, если еще точнее, они были похожи на породистых щенков крупных собачьих пород в возрасте примерно от восьми месяцев до года. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю.

Короче, я не стал портить им настроение, рассказывая о свалках допереворотной России, зато рассказал им историю, как меня ограбили в Секторе и как я там получил в глаз. Я придумал эту историю на ходу и пытался сделать ее нестрашной и смешной, но ребята не рассмеялись. Напротив, они помрачнели. Хотя и ненадолго.

– Да, мы знаем, что бывает в Секторе, – серьезно сказал Игорь, и я поспешил сменить тему разговора.

К тому моменту, когда мы подъезжали к станции Орехово-Зуево, я уже был уверен, что могу попросить моих новых знакомых разузнать для меня, не появлялась ли где в их городе дерганая девушка с косящим взглядом. И я бы так и поступил, если бы это было пару месяцев назад. Но в тот день я не смог этого сделать. Я знал, что они в считанные часы найдут Анфису. Но я не знал, во что это может вылиться и как это отразится на этих замечательных ребятишках. В какую беду они могут попасть из-за меня. Так что я не стал просить их ни о чем.

Когда поезд стал притормаживать, я задумался, что делать дальше, и ребята заметили, как я погрустнел.

Наперебой они начали приглашать меня в гости, пожимать руки и хлопать по плечам. Я кивал, говорил «ладно, ладно, спасибо», а потом, когда мы все уже встали, чтобы идти к выходу, спросил:

– Кстати, а нет ли у вас в городе гостиницы?

– Как нет? – загалдели они. – Конечно, есть!

А Света, которая никогда не была в Москве и не видела дерганых, вдруг громко сказала:

– А моя сестра, между прочим, тоже никогда не была в Москве, но ТАКОГО человека видела! Точнее, такую женщину. И как раз в гостинице!

Сердце у меня екнуло, и в тамбуре я пробрался поближе к Свете.

– Как интересно, – сказал я, стараясь при этом казаться равнодушным. – Наверное, это было очень давно, еще в самом начале.

– Нет, это было на этой неделе, – сказала Света и тут же, увидев на платформе мальчика с кошкой на руках, напрочь забыла обо мне. – Пушистик! – закричала она, бросаясь к мальчику и обнимая их вместе с котом. – Ты тоже пришел меня встречать?

Остальные обступили меня на платформе и стали требовать, чтобы я позволил им провести меня к гостинице. Когда мне удалось объяснить, что я хочу прогуляться один, они стали наперебой рассказывать мне, как туда добраться. Причем девочки показывали в разные стороны, что заставило меня против воли улыбнуться. Несмотря на Воздействие, подумал я, женский пол все-таки сумел сохранить такие милые человеческие черты, как, например, географический идиотизм.

Но тут гитарист Саша вырвал из блокнота листок и, положив его на свою гитару, которую держали в этот момент две его подружки, быстро начертил мне толковую схему.

Я с некоторым сожалением распрощался с замечательными ребятами, перешел по мостику на другую сторону железнодорожных путей, поправил на спине рюкзак и отправился в одинокое плавание по улицам незнакомого города, погружающимся в теплую сентябрьскую ночь.

 

4

Нашла ли Анфиса оружие? Успела ли его применить? Или, может быть, передумала? А если нашла, но не передумала и не успела, то не лучше ли держаться от нее подальше, вместо того чтобы нарываться на встречу с ней?

И что именно она могла найти в Тихом мире? Как использовать? Есть ли у нее опыт в обращении с оружием?

С тех пор как пистолеты, автоматы и пушки перестали стрелять, словно кто-то отменил физические законы горения пороха и выталкивания куска металла из цилиндрического пустотелого устройства давлением газов, оружие стало простым, как в старину. Вместо «макаровых» и ТТ, авианосцев и самолетов-невидимок с ядерными ракетами на борту теперь можно было использовать разве что лук и стрелы, кинжалы и шпаги, топоры, дубинки, копья и боевые колесницы с двухметровыми лезвиями по сторонам, рассекающими граждан на части. Не так разрушительно, как раньше, конечно, но в умелых руках больше, чем достаточно.

Я не говорю, что этим всем пользовались. Я говорю, что если бы вдруг настала нужда, то оружие могло бы быть только таким. А насчет колесниц – это я вообще прямо сейчас придумал. Ни о каких колесницах никто, конечно же, и слыхом не слыхивал.

В Тихой Москве оружие против человека не применялось годами, но за пределами, в особенности в Секторе, могло случиться всякое.

Так, например, Адамова, мужа Надиной подруги, человека чудовищного здоровья и большого, я был в этом уверен, воинского опыта, при помощи нехитрого набора металлических дротиков превратили этой весной фактически в отбивную. Неизвестно, что и почему с ним произошло, но то, что он выжил, было чудом. И между прочим, маленькая секретарша Анфиса вполне может быть как-то с этим связана.

Со слов Нади, она появилась в школе приблизительно в то время, когда Лена, жена Адамова, призналась, что ее муж умирает от жутких ран. Так что еще неизвестно, чего эта грудастенькая девчонка с косящими глазками успела там, в Секторе, понасмотреться. А главное, чему успела научиться. Кто ее знает, может, она какой-нибудь ниндзя под прикрытием.

Да, а насчет оружия… были, конечно, и более, скажем так, современные образцы. «Современные», признаюсь, звучит не очень хорошо в наших условиях. Даже прямо скажу – плохо звучит. Что в самом деле может означать это слово, если технологическое время совершило рывок в обратном направлении? Что есть современное? Новое или хорошо забытое старое? Попытка плыть против течения времени, которое и так уже само по себе повернуло вспять? Прошло пять лет, а все равно каждый раз, стоит мне задуматься над этим, как мозги заворачиваются набекрень.

Короче, были еще и разные электрические приспособления, и даже какое-то современное (вот, опять это дурацкое слово!) изобретение – охранники в Секторе иногда носили его в небольших круглых футлярах, прикрепленных к поясному ремню. Но что это за футляры, что там внутри, как оно действует, я не знал. Несколько утешало то, что в Тихом мире такие футляры не водились и достать их было нельзя.

Вот с такими мыслями я подходил к гостинице.

Гостиницы были почти в каждом большом поселке, не говоря уже о городах. Они появились приблизительно через полгода после Переворота, и все были устроены одинаково. Но совсем не так, как в старые времена.

Во-первых, в отличие от отелей, которые тоже кое-где сохранились, они были бесплатными. Ну а во-вторых – действовали по принципу охотничьего домика. То есть поселяющийся человек находил в номере все нужное для жизни, включая даже кое-какие продукты и лекарства, но и сам должен был, уходя, что-нибудь оставить для других. За собой принято было убирать, постели жильцы застилали сами, так что персонала в гостиницах было, как правило, мало, работники следили за общим состоянием здания, делали в номерах генеральную уборку, стирали белье, и в обычное время их видно не было, и казалось, что гостиница живет как бы сама по себе.

В Орехово-Зуево гостиница была одна, но и она, как оказалось, пустовала. Полностью или частично – это мне предстояло узнать.

Гостиница располагалась в старинном четырехэтажном здании из красного кирпича, скорее всего перестроенном из бывшего морозовского барака. Внутри были широкие лестницы со ступенями из ажурного чугуна, гулкие коридоры с полукруглыми сводами, устланные посередине ковровыми дорожками, и просторные номера с высокими потолками.

На улице уже стемнело. В большом холле, освещенном светом высоких торшеров и обставленном тяжелой мебелью из мореного дерева, я нашел дежурного, невысокого старичка в синем шелковом банте, повязанном в вороте белой рубашки, взял у него белье и подошел к стене, на которой висела поэтажная схема номеров. На схеме пояснялось, каков размер номера, сколько там спальных мест и каких, есть ли кухня и так далее. И кроме того, против каждого номера находилось место для красного флажка, который должен был обозначать «Занято».

Таких флажков на схеме было всего два. Одним был отмечен угловой номер на верхнем, четвертом, этаже, а второй флажок торчал напротив такого же номера на третьем, только был прицеплен почему-то горизонтально, сбоку. Я хотел поправить его, но старичок, отложив в сторону книгу, которую он читал (я еще раньше заметил, что это был толстый том Льва Шестова), сказал, что не надо этого делать.

– Эта девушка попросила, чтобы мы не трогали флажок.

– Но зачем? И какая девушка?

– А еще она попросила, чтобы о ней ничего никому не рассказывали. Мы пообещали, так что, извините, ничего сказать не могу, – ответил тихий старичок, с некоторым подозрением глядя на мой синяк.

Да, если тихие что-то кому-то обещают, это становится для них чем-то вроде закона. Даже крепче. Так что я отлично понимал, что обычным способом у дежурного я ничего о неизвестной девушке не узнаю.

– А все остальные номера на третьем этаже свободны? – спросил я.

– Да, пожалуйста.

Я достал из фанерного кармашка, прикрепленного к стене под схемой, красный флажок и воткнул его напротив номера, расположенного рядом с тем, где жила девушка, о которой дежурный не хотел ничего рассказывать. Вначале я собирался воткнуть флажок, как и положено, вертикально, но потом, по какому-то наитию, взял и воткнул его в лежачем положении, сбоку. Точно так, как был прикреплен флажок девушки.

– А вы что, тоже собираетесь отсутствовать неопределенное время? – спросил старичок.

– Да, скорее всего, – ответил я, не оборачиваясь, чтобы дежурный не увидел торжествующего блеска в моих глазах.

«Так ты, дедуля, не так хитер, как кажется с первого взгляда! – подумал я. – Значит, девушка отсутствует. Понятно».

– А ключ нужен? – спросил старичок, не заметив своей оплошности.

– Да, пожалуй. Видите ли, квартиру я у себя дома не запираю, но в гостинице… Иногда просто хочется выспаться.

– Я вас понимаю, – ответил дежурный. – Мы номера тоже не запираем, но бывает, что жильцы берут ключи от дверей.

Он открыл ящик и стал искать ключ. А я тем временем быстро сунул руку в рюкзак, отыскал фотографию Анфисы с Чагиным и, подойдя к дежурному, потащил из рюкзака носовой платок. И как бы случайно выронил фотографию. Я хотел уронить ее на стойку, чтобы по выражению глаз старичка понять, была ли Анфиса той самой девушкой, о которой нельзя ничего рассказывать. Но всего не рассчитаешь – фотография соскользнула с полированной поверхности стойки и упала на пол со стороны дежурного.

В этот момент открылись входные двери, и в гостиницу вошли двое.

Старичок положил Шестова на стойку и, кряхтя, полез поднимать фотографию.

Вошедшие приближались быстрее, чем мне бы того хотелось. Я повернулся к ним спиной и спрятал лицо. Не вовремя мне пришла в голову эта дебильная идея с фоткой!

– Может быть, вам помочь? – спросил я старичка. – Давайте! Вам тяжело.

– Нет, – кряхтел старичок из-под стойки. – Мне не тяжело. Даже хорошо. Хоть какая-то разминка. А то сидишь тут, сидишь…

«Давай, дед! Давай, старый! Скорее, дорогой! Скорее, черт бы тебя побрал! Давай сюда мою фотку!» – пытался внушить ему я.

Тем временем двое подошли к нам. И именно в этот момент дежурный разогнулся, поправил седую челку на вспотевшем от усилий лбу и выложил фотографию с Анфисой на стойку. Рядом со своим томиком Шестова. И прямо под нос вошедшим. Я метнулся и накрыл фотографию ладонью, но было поздно, вошедшие успели рассмотреть.

Это были те двое, что били меня вчера в Секторе, у подъезда Смирновых-Инстаграм.

 

5

Вообще-то били меня трое. К счастью, третий, самый страшный, с обожженным лицом, пока не появился. Однако он мог стоять на улице, или прятаться в ночном парке, или просто ждать в своем номере на четвертом этаже.

Но и этих двоих было достаточно. Вчера я их хорошо запомнил. Один был высокий толстяк с громадным животом, другой – на полголовы меньше меня ростом, худой и с круглыми ушами, которые торчали в стороны, как у Чебурашки. Естественно, выбираясь из Сектора, они предусмотрительно переоделись. Сняли свои форменные серые костюмы с розовыми рубашками и влезли в джинсы и одинаковые белые футболки с надписью «Улыбнись!».

Но я не улыбался.

Старичок с шелковым бантом сразу заметил возникшее напряжение и обеспокоенно переводил взгляд с меня на двух незнакомцев. Вероятно, в своей новой жизни ему вообще не приходилось видеть столько дерганых одновременно и в одном месте.

– Приветик! – сказал мне толстяк издевательским тоном и поднес к левому уху руку, сложенную лодочкой.

«На миру и смерть красна», – подумал я и не ответил на приветствие стандартным жестом жителей Сектора.

– Привет, – сказал я.

Я знал, что эти двое побоятся тронуть меня на глазах старичка. По Пакту, подписанному несколько лет назад губернатором Тихой Москвы и президентом Сектора, любой акт насилия, совершенный секторианцами на территории Тихой, карался быстро и эффективно. В зависимости от тяжести содеянного вначале отключалась подача электроэнергии в Сектор, затем прекращался подвоз продовольствия. Ну а за такие дела, за создание таких проблем власти Сектора делали с виновником такое, о чем лучше не знать.

– Спокойной ночи, – сказал я дежурному.

Потом кивнул тем двоим и пошел к лестнице наверх. Двое двинулись следом.

 

6

Сердце стало колотиться у меня в горле. Ноги держали плохо. Но я сделал над собой усилие и через ступеньку рванул наверх. На повороте лестницы висело зеркало. Оно отразило бледное лицо смертельно напуганного человека. Это было мое лицо, но оно показалось мне чужим. В открытые на лестничных площадках окна слышна была далекая музыка и близкое громкое пение сверчков. Сейчас я отдал бы всё, чтобы сидеть с Надей где-нибудь в парке на скамейке и слушать звуки теплой сентябрьской ночи.

«Увижу ли я когда-нибудь Надю? – проносилось у меня в голове. – Узнает ли она, что случилось со мной, как я вел себя, о чем думал?»

Двое немного отстали. Я повернул в коридор третьего этажа. Стены качнулись. Э-э… дело было совсем плохо, ноги не несли меня. Я еще надеялся на чудо. Вдруг эта встреча случайность и те двое, толстяк и лопоухий, поднимутся к себе на четвертый и спокойно лягут спать?

Но они повернули за мной, на третий.

Я задыхался. Из последних сил попытался взять себя в руки. «Они не посмеют нарушить Пакт. Они не сумасшедшие», – сказал я себе. Но совершенно неожиданно (или, напротив, абсолютно ожидаемо) эти слова не успокоили меня, а даже совсем наоборот – в следующее мгновение мелькнула мысль: «Нет! Они именно сумасшедшие!» – и я побежал. Сзади раздался топот. Значит, они тоже.

Даже на подгибающихся ногах я все-таки бежал быстрее своих преследователей. У меня еще оставалось несколько секунд, чтобы сделать выбор. Можно было заскочить в номер, от которого я взял ключ, запереть его изнутри (если успею) и попробовать выдержать оборону. А можно было, не останавливаясь, добежать до конца ковровой дорожки и выпрыгнуть в открытое черное окно. Но что там было за окном? (И почему я не осмотрел местность, когда была еще возможность!) Вроде бы там находилась клумба. Но что, если у нее ограждение из острых железных прутьев? А если под окном мраморная девочка с собакой, или пионер с горном, или декоративные валуны с острыми краями?

Ледяной ужас дул в спину с такой силой, что холодели ногти на пальцах рук. Я просто не мог больше терпеть.

И тогда я остановился и повернулся к ним лицом.

 

7

Двое были уже в нескольких метрах от меня. По напряженным лицам было видно, что у них самые серьезные намерения. Шустрый худенький Чебурашка вырвался вперед, это и подвело его. Хотя и меня тоже.

Руки у меня дрожали, но я сжал пальцы в кулак, присел и, спружинив ногами, ударил Чебурашку прямой правой в челюсть. Удар получился не слишком хлестким, мои движения были скованы страхом, однако из-за того, что Чебурашка набегал на меня, результат превзошел все ожидания. Раздался страшный треск, громко клацнули зубы, и худое существо с коротким вскриком взлетело в воздух и рухнуло прямо под ноги громадному толстяку.

Толстяк, весивший никак не меньше ста сорока килограммов, не успев отреагировать, на всем скаку споткнулся о тело своего товарища, вскинул руки и мгновенно превратился в снаряд невероятной разрушительной мощи. Я сделал попытку увернуться от летящего прямо на меня громадного куска бекона, но было слишком поздно, я успел только развернуться левым плечом и спрятать голову за подбородок и выставленный вперед локоть. Туша врезалась в меня, хрустнули суставы, из отбитых легких в одно мгновение вырвался весь воздух, и я потерял сознание, вероятно, еще до того, как ударился со всего маху об пол гостиничного коридора.

 

8

Я пришел в себя от пощечины. Скорее всего она была не первой. Одновременно с возвращением сознания стала ощутимой жгучая крапивная боль в правой щеке и страшная ломота в затылке. На мгновение позже я почувствовал, что вся левая сторона – плечо, ребра и внутренности – пульсирует и ноет так, словно я побывал в автомобильной катастрофе.

Я открыл глаза. Передо мной стоял, тяжело дыша, толстяк с красным лицом. Он как раз замахивался для еще одной пощечины. Нужно было срочно дать ему сигнал, что я уже очнулся и еще один удар по моему лицу будет уже явно лишним. Однако пошевелиться оказалось не так просто, крикнуть тоже. Зато я сумел изо всех сил расширить глаза. Но то ли этого сигнала оказалось недостаточно, то ли толстяку было жаль сил, потраченных на замах, но спустя долю секунды правую щеку снова обожгло, и моя голова сильно мотнулась в сторону, едва не надломив шейные позвонки.

«Почему он бьет все время по правой? – удивился я, с трудом вернув голову на место. – Неужели бережет мою ушибленную левую сторону? И если да, то почему? Может, они, эти двое, на самом деле не так страшны и не чужды милосердия? Это один вариант. Другой хуже. Толстяк понимает, насколько я плох (со стороны виднее), и боится, что если еще добавит по отшибленной левой стороне, то я могу запросто склеить ласты. А я им для чего-то нужен».

В принципе и дураку было бы на моем месте понятно, для чего. Кинофильмы цифровой эпохи оставили во мне неизгладимый отпечаток, и я знал, что раз сижу на стуле, значит, будут пытать.

От последней мысли я едва снова не погрузился в глубокий обморок. Но в этот момент заметил, что толстяк держится как-то криво, а правая рука его висит как плеть, и мне пришло в голову, что, вероятно, в момент столкновения он напоролся ключицей или плечом на мой выставленный вперед локоть. Если так, то ему крупно повезло, что удар пришелся не в горло или в висок.

И это же, кстати, объясняло, почему он бьет только левой.

Эти рассуждения немного взбодрили меня, и я осмотрелся.

Несколько правее и сзади толстяка на диване с закрытыми глазами лежал лопоухий Чебурашка и стонал. На губах его пузырилась кровь. Отлично! Я почувствовал себя еще лучше. Значит, я кое-что еще могу! Жаль, что Надя не видела, какой точности удар я нанес.

Я почувствовал прилив здоровой горячей крови и нагло посмотрел на толстого.

– Стой! – сказал я ему хрипло. – Не видишь, я уже здесь? С тобой. Что тебе надо?

– Очухался, падла! – ответил толстяк, вытирая слюну с губ тыльной стороной левой руки.

Даже это малое движение ему тяжело было сделать правой. Это обнадеживало. Я попробовал пошевелить ногами, как бы прикидывая, можно ли, если что, вскочить. Нет, вскочить я бы не смог даже при большом желании. Ноги мои были привязаны к ножкам стула крепкой веревкой. Той самой веревкой, которую я, выезжая из дома, благоразумно захватил с собой. Я огорчился. И не знаю, чему больше: тому ли, что меня связали, как барана, или тому, что моей параноидальной предусмотрительностью воспользовались, как это часто бывало, другие.

– Сам ты падла! – сказал я в ответ. – Развяжи меня, забирай своего дружка и беги отсюда что есть мочи, пока дежурный не позвонил куда надо. Знаешь, что с тобой сделают за нарушение Пакта?

Толстяк рассмеялся. И от его смеха весь мой задор сразу же сошел на нет. Это был смех человека жестокого, тупого и хорошо знающего свое дело. Я снова почувствовал себя раненым, беспомощным и абсолютно одиноким.

– Ты думаешь, старику внизу есть до нас дело? Думаешь, он пойдет проверять, что там за шум наверху? Мы же дерганые, забыл? Мы всегда шумим. Мы и отдыхаем с дикими криками. И старик об этом знает. Ну даже если мы подрались. И что? Подрались трое дерганых. Это что, событие? Ему, Ваня, на нас наплевать. Мы для него люди второго сорта. Так что успокойся и рассказывай. Что ты тут делаешь? За нами следишь?

– За вами? Слежу? Да ты что! Это вы за мной следите.

Толстяк достал из моего рюкзака антикварный складной ножик с красным крестиком на рукоятке, поковырял его пальцем и вытащил из корпуса штопор.

– О! – сказал он. – То, что надо.

– Я буду кричать, – сказал я, холодея.

– Кричи, – ответил толстяк, гадко ухмыляясь. – Я закрыл окна, а рамы здесь делают на совесть. Звукоизоляция что надо, не то что у меня на Ленинском проспекте.

Он поднес штопор к моему лицу и провел острием от виска до подбородка, неглубоко расцарапывая кожу. Я начал задыхаться.

– Пожалуйста, – сказал я. – Перестань. Я прошу тебя. Пойми, вы ошиблись. Я здесь случайно.

– Случайно? А это что?

Толстяк сунул мне в глаза фотографию, на которой Чагин обнимал за плечи Анфису в ярком платье.

– Фотография, – торопливо проговорил я. – Это фотография.

– Я понимаю, что фотография. Или ты меня за идиота держишь? Чья фотография?

– Ну, девушки одной.

– Какой девушки? Давай подробнее и поживее. Мне что, выковыривать из тебя? Ты кто такой, бл…, чтобы я тут перед тобой на цыпочках ходил? А? Кто ты такой?

– Я Ваня, рюкзачник. Мы ведь уже встречались…

– Я не в том смысле. Ты что, не врубаешься? Точно, вы еще хуже тихих кретинов. Недоделки. Полукровки.

С этими словами он довольно крепко стукнул меня по темени ручкой моего складного ножа. В глазах потемнело.

– Еще раз спрашиваю. Зачем вы с ней сюда приехали? Что вам надо? Кто вас прислал?

«Мы? Приехали? Нас кто-то прислал? Во что ввязалась эта чертова Анфиса?» – пронеслось у меня в голове. Но на этот раз я не стал озвучивать свое удивление. Я решил рассказывать все быстро (как от меня и требовалось) и, по возможности, как оно было на самом деле. Правда, у меня хватило мужества не упомянуть Надю.

– Эта девушка, она подруга моих знакомых. Я ее ни разу не видел живьем… Подожди, не бей!.. Сейчас поймешь. Вчера меня попросили найти ее. Она не пришла на работу и все такое. А я же рюкзачник. Кто еще умеет искать людей, если не я…

– Ладно, – остановил меня толстяк. – Я все понял. Ты и на самом деле считаешь себя умнее меня. Хорошо. Сейчас я тебе докажу, что ты не прав.

Он поднял штопор и стал водить острым концом у меня перед глазами.

– Вчера ты заявился к Инстаграмам и стал выяснять, куда они подевались. Сегодня вы с этой сучкой стали следить за нами уже здесь. Что вы знаете? Кто вами руководит? А чтоб тебе был понятнее смысл моих вопросов…

Он шагнул к кровати, взял с нее подушку и положил мне на колени.

– Знаешь, для чего это? Это чтобы твой крик заглушать, когда я выколю тебе глаз и ты начнешь визжать как свинья. Так вот, – он поднес острие штопора к моему глазу, – последний раз спрашиваю. Кто вас сюда послал? Какие у них планы?

Это был ужас собственной персоной. Никогда в жизни мне еще не было так страшно. Мне было страшно говорить и страшно молчать. Мне было страшно кричать, и мне было страшно не кричать. Мне было страшно пошевелиться, и мне было страшно оставаться неподвижным. Мне было страшно, что я живой. Лучше бы я был мертв.

– Не… Не… – выдавил я из себя. Из глаз моих полились слезы. Еще немного, и я бы…

Но вдруг распахнулась входная дверь, и на пороге появилась женщина в юбке и в куртке с капюшоном, накинутым на голову.

– Эй ты! У меня спроси! – сказала женщина громко и сбросила капюшон.

Слезы застилали мне глаза, в номере было скорее темно, чем светло (горел один только ночник над диваном, на котором валялся Чебурашка), сидел я вполоборота и не особо мог вертеть головой, однако все мои чувства, включая шестое… Да что там чувства, весь мой организм, вобравший в себя память миллиардов лет эволюции, каждая клеточка, каждая хромосома и каждая митохондрия, и что там еще есть внутри содрогнулись от абсолютно безошибочного узнавания – это была Анфиса!

 

9

На самом деле Анфиса сказала не «Эй ты!». Она сказала что-то вроде «Эй ты, сбой в программе!». В общем, сказанное Анфисой совпадало по смыслу с классическим выражением «жертва аборта», а по форме – полностью соответствовало тому особенному сленгу, на котором, тоскуя о цифровых технологиях, говорило население Сектора.

И толстяку не понравилось то, что его назвали «сбоем в программе». Причем настолько, что он даже не удивился (и не обрадовался) появлению Анфисы, как этого можно было ожидать. Его глаза налились кровью, он шумно втянул в себя воздух ноздрями и вдруг почему-то рыгнул. Складывалось ощущение, что он уже разрезал девчонку на кусочки и съел ее. На самом деле это, конечно, было не так. Это только предстояло сделать. И громадный садист двинулся на Анфису, отводя в сторону левую лапищу, из которой торчал тоненький блестящий винтик штопора.

Да простит меня Господь (в данном случае я не боюсь этого слова, потому что использую его точно по назначению), я должен был крикнуть «Беги!», но я не сделал этого. Растерялся я, или был еще слишком слаб, или, что вероятнее всего, просто боялся остаться один и понимал, что ярость толстяка может обрушиться на кого-то другого, и кто его знает, может быть, я буду таким образом избавлен от мучений. За счет ближнего моего.

Много плохого сделал я в своей жизни. Но этот момент своей слабости буду помнить всегда. Несмотря на то что кончилось все не совсем так, как мы с толстяком и Чебурашкой рассчитывали.

Как только толстяк приблизился к Анфисе на расстояние двух шагов, девушка быстро вскинула руку и выпустила в жирное лицо садиста полбаллончика нервно-паралитического газа. «Где она его достала?» – мелькнуло у меня в голове среди всех прочих обрушившихся на мой мозг мыслей. Я хорошо знал, что газовых баллончиков больше никто не выпускает, старые давно испортились или израсходованы, и такая штука, которую сжимала в руке Анфиса, стоила целое состояние. Это была действительно серьезная вещь. Не дамский вариант. Что-то из милицейских или даже военных запасов.

Толстяк коротко взвыл, потом страшно захрипел, вцепился обеими руками в свое лицо и рухнул на колени. Докатилось и до нас с лопоухим. Чебурашка был немного ближе к зоне распыления и, как следствие, выгнулся на своем диване так, словно его шарахнуло током в тысячу ампер. И даже перестал пускать кровавые пузыри.

У меня резануло глаза, и я закашлялся.

Анфиса подождала несколько секунд, пока распыленный газ уляжется, потом шагнула в комнату, взяла один из стульев и подняла его над головой. Это были вполне благоразумные действия, потому что жирный гигант, как это было ни невероятно, все так же держась руками за лицо, начинал привставать на одно колено. Между прочим, стулья в Тихом мире, как правило, очень тяжелые, они делаются из натурального дерева и на века, так что Анфису немного занесло, и я даже испугался, что она сейчас опрокинется от тяжести стула назад. Но девчонка справилась, удержала равновесие, выпрямилась и с размаху опустила стул на голову толстяка. Звук удара был страшен.

 

10

– И что теперь с ними делать? – спросил я Анфису, когда она развязала меня и я, покачиваясь, встал на ноги.

Прежде чем освободить меня, Анфиса крепко связала Чебурашку и толстого. Лопоухий сидел на диване и смотрел вокруг круглыми от ужаса глазами. Лицо у него было перекошено на одну сторону, левая челюсть и опухшая левая щека постепенно приобретали синюшный оттенок. Челюсть, вероятно, была сломана.

Опухла и моя правая рука. Я вспомнил, как в детстве тренер по боксу учил нас: «Берегите руки. Помните, что кости человеческого черепа гораздо прочнее, чем кости ваших пальцев».

Толстяка Анфиса усадила рядом с диваном на пол. Он был настолько больше Чебурашки, что, сидя на полу, казался почти одного роста со своим дружком, сидевшим на диване. Руки и у лопоухого, и у толстого были связаны за спиной, но толстяку Анфиса скрутила еще и щиколотки, так что он сидел в очень неудобной позе, опустив голову, упершись связанными руками в стену и вытянув ноги перед собой. И без того громадный живот теперь выпирал вперед просто неестественной горой. Час-другой такого сидения, и любой взвоет, никаких пыток не надо.

По волосам толстяка на рубашку стекала тонкими струйками кровь.

Картина неприятная. Понятно, что мне хотелось поскорее отделаться от всего этого. Слинять. И раз уж я нашел Анфису, то слинять не куда-нибудь, а домой. И поскорее забыть обо всем, что случилось. И даже, может быть, бросить торговлю и рюкзачные авантюры. Найти более мирное занятие. Завести, в конце концов, детей.

Но у Анфисы были другие планы.

– Надо подумать, – сказала она. – Лучше всего, конечно, их убить.

При этих словах толстяк дернулся и попытался вскинуть голову. У него это не слишком хорошо получилось, и он застонал. Чебурашка вжался в стену, расширил глаза еще больше и стал что-то говорить, но из-за сломанной челюсти не так-то легко было разобрать, что он хотел нам сообщить.

– Заткнись, – сказала Анфиса.

Она, надо сказать, тоже выглядела несколько растерянной. Узнав, что я муж Нади, она развязала меня, но все равно посматривала на меня с недоверием.

– Анфиса, так нельзя, – сказал я. – Что значит «убить»?

– Лишить жизни, – задумчиво ответила Анфиса, поднимая с кресла мой старинный полевой бинокль, который толстяк вытряхнул из рюкзака вместе с другими вещами. – Отличная штука! – сказала Анфиса, наводя бинокль на Чебурашку обратной стороной. – Он нам пригодится.

– Нам? – всполошился я. – Ты сказала «нам»? Пригодится? Анфиса, нам надо ехать домой. Возвращаться. Немедленно. Вот только надо решить, что делать с этими. Не лишать же их и в самом деле жизни!

– А почему нет?

– Да потому что так нельзя.

– А как можно? Оставить их здесь, чтобы они выбрались и через месяц пришли к тебе домой?

– Они побоятся.

– А вдруг нет? Что тогда скажешь?

Я не хотел, чтобы эти двое слышали, как мы обсуждаем наши планы и нашу жизнь в Тихой Москве. Поэтому я предложил Анфисе выйти в коридор и поговорить там.

– Хорошо, – согласилась Анфиса. – Только выруби их.

– Как это? – изумился я. – Зачем?

– Затем, что я выросла в Секторе и знаю, что так будет правильно. Если они, пока мы будем говорить, развяжутся, локти будет кусать поздно. Возьми стул или вазу и тресни им по башке. И пойдем поговорим.

– Если я их вырублю, – сказал я, чувствуя, что наш разговор превращается в беседу двух сумасшедших, – то зачем тогда выходить? Они и так ничего не услышат.

– Так, – пожала плечами Анфиса, – для подстраховки.

 

11

В конце концов сошлись на том, что вырубать нападавших мы пока не станем. Для подстраховки я связал ноги Чебурашке и пропустил дополнительную веревку под руки толстяку, потом лопоухому и после этого обкрутил ее вокруг двух ножек дивана. Подобная тщательность связывания говорила о том, насколько мы опасаемся этих двоих.

Выйдя в соседний номер, мы поговорили. Если, конечно, то, что случилось между нами, можно назвать разговором. Я давно не общался с девятнадцатилетними дергаными, да еще и при таких обстоятельствах.

Она возражала буквально на все. На любое «да» тут же следовало «нет», и наоборот.

Я настаивал на том, что нам нужно ехать домой. Анфиса говорила, что никуда она не поедет, потому что у нее есть дела. Это привело меня в бешенство.

– Ты ЭТО называешь делами? – кивнул я на стену, за которой сидели связанные. – Да тебя пол-Москвы ищет, люди переживают, Лена беременная за тебя поручилась… А ты? Никому ни слова, исчезла и занимаешься тут вот такими ДЕЛАМИ? Давай этих сдадим властям и – домой!

– Властям? – усмехнулась Анфиса. – А еще рюкзачник! Властям… А ты видел эти власти? Где они? Как именно ты собираешься сдать этих уродов властям? Куда ты пойдешь? У тебя есть адрес? Или телефон? «Здравствуйте! Это власти? Пункт приема убийц из Сектора? Приезжайте поскорее, а то я тут не могу разобраться со своими проблемами…»

Я замолчал. Она была права. Просто как-то раньше мне эти очевидные вещи не приходили в голову. В Тихой Москве все было так организовано, в таком порядке. Напрашивался вывод, что наверху стояла группа людей, которые и наводили этот порядок. Много раз я слышал разговоры о властях от таких же неправильных дерганых, как и я. Но теперь, порывшись в памяти, я что-то не припоминал, чтобы такие разговоры вел кто-нибудь из тихих.

То, что я воспринимал как данность, могло оказаться просто моей фантазией. Я действительно не знал ни имен, ни адреса, ни номера телефона. Это было неприятным открытием. В Секторе власти были на каждом шагу, а в Тихом мире я ни разу не встречался с ними.

В общем, службы спасения в Тихой Москве не было. Это точно.

Зато какой-то номер был у Анфисы. Раз она скрывала, что у нее в квартире есть телефон, то делала это по какой-то причине. Короче, она должна была куда-то звонить. Куда? Не властям ли? А если нет, то не лучше ли мне слинять одному?

Я так разгорячился, что вскочил.

– А как же Пакт? Он же кем-то подписан? Кто-то же отключает подачу электроэнергии в Сектор?

– Да? И ты знаешь имя того, кто его подписал? И напомни, пожалуйста, когда последний раз отключали электроэнергию? И по какому поводу?

– Нет, я не знаю имени. Но я знаю, что Пакт существует. Спроси у любого дерганого!

– Не знаю кто. Не знаю где. Но знаю, что оно есть, – передразнила меня девчонка. – И вы еще смеетесь над ангелианцами?

Анфиса рассуждала достаточно логично. Но я не собирался сдаваться. К тому же у меня возникло стойкое ощущение, что она знает что-то о руководстве Тихой Москвы, но по какой-то причине не хочет об этом говорить. Держит тайну зажатой в кулаке. Ну что ж, попробую угадать, что у нее там спрятано.

– Мы спросим у дежурного, – предложил я первое, что пришло в голову. – Он должен знать, куда следует обратиться.

– Ты уверен? А почему тогда он не вмешался в ваши разборки?

– Ну… Не было причины.

– Ладно, пойди спроси. – Анфиса разозлилась. – Только во второй раз я тебя спасать не буду!

– И пойду! – сказал я, обидевшись.

Хотя она в чем-то была права. Что бы сейчас было со мной, если бы не она? Каким количеством глаз смотрел бы я на мир? (В ту секунду мне как-то не пришло в голову, что это именно из-за нее я и попал в эту историю.)

– Иди, – сказала Анфиса.

– И пойду.

– Иди-иди… Я так понимаю, ты уже подумываешь, не слинять ли тебе отсюда одному. Без меня.

– Ты… – Я набрал воздуха. – Ты как могла? Такое…

– А что? Неправда?

– Неправда! – ответил я, вспоминая Надю и то, как она беспокоилась, что я провалю свою последнюю попытку стать мужчиной. – Я без тебя не вернусь.

– Тогда помоги мне. Мне нужно найти одного человека. А рассказывать об этом сейчас никому нельзя. Потом поймешь почему. Поверь мне. Можешь поверить?

Весь опыт моей жизни после Переворота кричал мне, что нельзя верить незнакомой иммигрантке из Сектора. Но я кивнул:

– Постараюсь.

– Постарайся. А я обещаю тебе, что как только найду этого человека, мы сразу же вернемся домой. Договорились?

– Договорились, – сказал я, понимая, что нарушил одно из самых святых правил бизнеса: «Никогда ничего не делай под давлением». Но был ли это бизнес? Вот в чем вопрос.

– Вот и хорошо, – сказала Анфиса, впервые полностью соглашаясь со мной. – А я тебя не обману. Ты хороший.

В глазах ее неожиданно появились слезы, а дальше произошло нечто еще более неожиданное. Анфиса перебросила свои завитые волосы на одну сторону, решительно шагнула ко мне, вставила свою коленку между моих ног и поцеловала меня в шею.

 

12

Мы вернулись в номер, в котором меня пробовали пытать и в котором теперь мои истязатели сидели привязанные к ножке дивана.

Я потер рукой то место на шее, куда поцеловала меня Анфиса (все-таки не стоило забывать, что девчонка воспитывалась в Секторе), и стал собирать свои вещи и заталкивать их назад в рюкзак. Смена белья. Непромокаемая куртка из тонкой плащевки. Фонарик, зажигалка, раскладной нож. Бинокль, карта Орехово-Зуевского района из читального зала. Фотографии…

– Анфиса, – спросил я, держа в руках фотографию, на которой девчонка сидела на коленях у крепкого парня в таком же сером форменном костюме, какие носили в Секторе толстяк и Чебурашка, – а это кто?

– Никто! – сказала Анфиса, вспыхнув. – Дай сюда!

И выхватила фотографию у меня из рук. Спрятала ее в нагрудный карман своей куртки и, глянув на меня своими косящими глазами, добавила, будто извиняясь:

– Потом расскажу. Может быть…

– Ладно, ничего, – ответил я, думая, что попал в ситуацию, похожую на матрешку. Я искал Анфису, Анфиса искала какого-то человека (не этого ли, на фотографии?), а кого ищет тот человек и как долго будет раскладываться матрешка, никому не известно.

Анфиса посмотрела на часы.

– Без четверти одиннадцать, – сказала она. – Дежурный должен сейчас уйти домой. Этих здесь оставлять нельзя. Ни живых, ни мертвых. Убивать пока не будем. Просто отведем на место.

– В Сектор? – ужаснулся я.

– Нет. У них здесь неподалеку тоже есть местечко. Да, толстый? – спросила она у связанного. – Завели себе местечко? Тебя, кстати, как зовут?

– Тэг, – разлепив губы, ответил толстяк.

– Понятно. А тебя?

– Хшшш… – прошипел сквозь поломанную челюсть Чебурашка.

– Как?

– Хшшш…

– Чё-то не пойму… – Анфиса взглянула на меня как бы с просьбой разобраться в этом вопросе.

– Наверное, его зовут Хэш, – сказал я. – Они напарники, так что все закономерно. Один Тэг, другой Хэш. То есть один Хэш, а другой Тэг. Вместе это будет «Хэштэг», так что все ясно…

– А что это? Что такое «хэштэг»? – спросила Анфиса. – Мне стыдно, но я не все цифровое помню. Когда случился Переворот, мне было всего тринадцать, в тонкости я не вдавалась.

Мне показалось, что Анфиса извиняется за то, что не знает значения слова «хэштэг», теперь абсолютно бессмысленного и ничего реально существующего не обозначающего.

– Да я и сам толком не знаю. Какой-то термин из Интернета. Что-то связанное с поиском статей на заданную тему. А может, и нет. В общем, не помню…

Мне было неприятно вспоминать исчезнувшие слова, обозначавшие исчезнувшие явления. Как будто для этого нужно было разрыть могилу и открыть гроб.

Кстати, насчет могил.

Собравшись, Анфиса пинками подняла Хэша и Тэга (а я почему-то вспомнил старый фильм «Танго и Кэш»), попросила меня развязать им ноги и сказала, что они должны прогуляться с нами в один лесок, тут неподалеку. Хэш и Тэг заупрямились. Возникало ощущение, что они хорошо знают, куда именно их собираются отвести. Тогда Анфиса сделала толстяку знак, чтобы он наклонился к ней. Толстяк согнул спину и приблизил к Анфисе свое лицо с засыхающими струйками крови на нем. Девчонка вытянула губы и что-то прошептала ему на ухо. Толстяк, то есть Тэг, побледнел как мертвец и почти сразу же с послушным видом двинулся вперед. За ним потянулся и лопоухий Хэш.

– Если что, – сказала Анфиса, протягивая мне невесть откуда взявшуюся бутылку из-под шампанского, – бей им по кумполу! Понял?

Я взял бутылку и утвердительно кивнул. Да, думал я, если бы меня ночью со связанными руками пытались вывести в лес, я бы, наверное, попытался убежать. Или хотя бы позвать на помощь. Но эти суровые еще каких-нибудь полтора часа назад ребята двигались покорно, как дрессированные, и не предоставляли мне шанса даже замахнуться тяжелой зеленой бутылкой, не то что треснуть по кумполу.

Мы беспрепятственно вышли из гостиницы; стараясь держаться подальше от гуляющих парочек, прошли по ночным переулкам и минут через двадцать подошли к черной стене высоких деревьев. Перед нами лежала густая кромешная тайга. В этих местах и раньше были довольно большие островки леса. Но после Потепления елью, ольхой и лиственницей заросли территории свалок, дач, химических заводов, карьеров, воинских частей и торфяных разработок. Как следствие, островки сомкнулись.

Мы подошли к их границе, у которой начинался новый грозный лес. «Начало», – подумал я. А вот где этот лес заканчивается? И есть ли у него вообще конец? Я был уверен, что теперь об этом не знал никто.

На опушке я оглянулся и посмотрел на окраинную улицу, по которой мы только что прошли. Горели фонари, в теплом ночном воздухе мирно покачивали ветками липы и можжевельники, кое-где светились редкие окна, и слышно было, как в каком-то дворе девушка пела песню. Несколько мгновений я напряженно вслушивался, пытаясь разобрать слова песни, словно хотел их запомнить и унести с собой, затем повернулся и вошел в колючую черноту елей. Десяток шагов – и больше не видны были огни человеческого жилья. Еще десяток – и не стало слышно песни.

Теперь нам не поможет никто.

– Включи фонарь, – сказала Анфиса. – И смотри внимательно за этими. А я пока надену джинсы. Тут с голыми ногами не пролезешь.

 

13

Приблизительно через час мое терпение закончилось. Я был искусан комарами, голоден и напуган. Каким образом ориентировалась Анфиса в ночном лесу, заросшем густым подлеском, папоротником и тому подобной лабудой (на мой взгляд, очень неприятной и даже вредной), я не понимал. Мне все больше казалось, что она заблудилась.

Шли мы в следующем порядке. Впереди Анфиса, за ней лопоухий Хэш, потом толстый Тэг, а сзади я. У Анфисы и у меня в руках были включенные фонарики. Аккумулятора моего хватало обычно часа на два, и мне страшно было подумать, что будет, когда он сядет и фонарь перестанет светить. Вокруг шуршало, ухало и шелестело. Здесь точно водились волки и стопроцентно – ядовитые змеи. Пару раз я не очень удачно упал, сильно ударив о корень какого-то дерева колено и оцарапав лоб. Это было тем более обидно, что на мне и так живого места было уже практически не сыскать.

Приключение показалось мне затянувшимся. Еще не поздно было вернуться назад.

– Анфиса! – позвал я. – Нам еще долго?

Анфиса отодвинула рукой упругую ветку какого-то дерева, шагнула вперед и отпустила ее, не придерживая. Хэш не успел увернуться, и ветка сильно хлестнула его по лицу. Он выругался. Анфиса засмеялась.

– А за такие слова, – сказала она ему, – еще получишь!

– Анфиса! – повторил я. – Я дальше не пойду, пока ты не ответишь. Долго еще идти?

Девчонка повернулась, сняла капюшон с головы и посветила мне в лицо фонариком.

– Ну-ка сядьте! – скомандовала она Чебурашке и толстому, у которых руки были связаны за спиной.

Когда они с кряхтеньем и стонами опустились на землю, Анфиса подошла ко мне.

– Не хочешь идти? Хочешь остаться здесь или вернуться? Ладно. Не иди. Оставайся… А говорил, что не вернешься в Москву без меня!

– Так я же не знал…

– Не знал, что будет трудно? Бедный мальчик! Ай-ай-ай… Он так хотел быть героем. А оказывается, иногда героям бывает трудно. И что же теперь делать? Как бедного героя успокоить?

– Да брось ты этого придурка! – внезапно сказал толстяк. – Давай лучше договоримся. Я и ты. Ты хочешь знать, где полковник? Я расскажу тебе. Хочешь знать, зачем мы тебя искали? Тоже расскажу. И назад в Москву помогу вернуться, чтобы наши пацаны тебя по дороге не тронули.

– Да? Интересно, – переключилась на него Анфиса. – А что взамен попросишь?

– Взамен… – начал формулировать толстяк, – взамен я попрошу вот что…

– Анфиса, ты что, с ума сошла! – перебил я и шагнул к толстому. – Встань! – приказал я ему.

Он ухмыльнулся.

– Встань! – повторил я.

– А в чем дело, Ваня? – спросил толстяк, явно издеваясь надо мной.

– Ни в чем! – выдохнул я, ударив его боковым правым в висок.

Толстяк хрюкнул, покачнулся, но не упал.

– Живой? – спросил я его, встряхнув отбитой рукой. – Вставай и пошел. А тебя, Анфиса, я приведу в Москву, не бойся. Но я хочу знать, куда мы идем и сколько нам осталось. И не заблудилась ли ты. И почему эти уроды следили за тобой. И что это за человек, которого ты ищешь? В чем вы все замешаны?

Анфиса молчала с полминуты, все то время, что громадный Тэг мучительно старался подняться на ноги, упираясь спиной в ствол тоненькой ольхи, которая под его тяжестью гнулась и грозила сломаться.

– Хорошо, Кошкин, – сказала она наконец, назвав меня почему-то по фамилии, – нам осталось идти часа полтора-два. Потерпи, пожалуйста. В лесу будет избушка, в которой мы отдохнем. Там эти двое расскажут, как найти того, кого я ищу, а дальше – как повезет.

– Кого ты хочешь найти? Полковника? Каких, интересно, войск? Или, может быть, полиции? Или ГАИ? Хотя про ГАИ ты, наверное, и не слышала никогда… И почему мы не можем у них всё узнать прямо сейчас? Зачем их тащить с собой?

– А этого я тебе не скажу, – ответила она, оглянувшись на Хэша и Тэга. – Сам догадайся, если не дурак.

«Как я могу о чем-нибудь догадаться, если я даже не знаю, кто такая ты? Откуда взялась? Что такого шепчешь бойцам на ухо, отчего они бледнеют, как мертвецы?» – думал я, углубляясь в лес, как мне казалось, бесповоротно.

 

14

Как Анфиса ориентировалась в ночном лесу, для меня было загадкой. Мы почти не останавливались. Она не бегала туда-сюда, не принюхивалась к следам, не исследовала стволы деревьев, в общем, не делала ничего из того, что полагается делать следопытам. Наверное, решил я, она просто хорошо изучила эту дорогу. Может, оставила какие-то метки, заметные ей одной.

Короче, часа через два, как девчонка и обещала, мы подошли к избушке. Это было старое, допереворотное сооружение с сенями и даже небольшим покосившимся крыльцом. Мой фонарик сел, а свой Анфиса выключила, как только мы оказались у порога. Войдя в темноте в скрипнувшую дверь, она порылась где-то внутри и вскоре зажгла свечи, после чего дала мне знак: «Заводи!»

Хэш и Тэг, оказавшись в сенях, рухнули как подкошенные. «Воды!» – попросил Хэш. Челюсть у него распухла до невероятных размеров. Не видно было глаза, а снизу появился как бы зоб, нависавший над воротником и прикрывавший шею. «Наверное, останется уродом», – подумал я. Непохоже было, чтобы где-нибудь в избушке прятался врач, который мечтал вправить ему сломанные кости.

– Воды! – процедил он еще раз в щелочку губ. Открывать рот, как это делают здоровые люди, не гоняющиеся в гостиницах за рюкзачниками, он не мог.

– Обойдешься! – сказала Анфиса. – До утра не умрешь.

– Анфиса! – раздался голос Тэга. – Мое предложение еще в силе. Я покажу тебе, где полковник, а потом проведу через лес к Тихой. Подумай. Сама ты не выберешься.

– А это мы еще посмотрим. Свяжи их хорошенько, – сказала она мне. – И пойдем поспим пару часиков.

Я снова перемотал веревкой щиколотки дерганым бойцам и на всякий случай связал их между собой. Тэг шипел от бешенства, и мне было страшно делать то, что я делал. Но назад дороги не было, поэтому я затянул узлы потуже и легонько пнул толстяка под ребра.

– Не шипи! – посоветовал я ему.

В избе была одна комната с печкой посередине. Окна были заколочены досками снаружи. Пахло мышами и древесной гнилью. На печке стояла горящая свеча. Еще одна горела на полочке на бревенчатой стене. Громадные тени дрожали, расходились и перекрещивались на стенах и потолке. Анфиса казалась по сравнению с этими тенями маленькой и хрупкой. И очень уставшей.

Она достала из какой-то тряпочки несколько кусков соленого сыра и сухари из пресного хлеба.

– Вон там вода, – показала она на оцинкованное ведро в углу, накрытое листом фанеры. – Кружка одна. Пей ты, потом я. Можно было бы сделать чай, но нежелательно разводить огонь. Нас могут искать.

Я с жадностью схватился за кружку, набрал воды и уже поднес ее к губам, как вдруг передумал.

– Нет, вначале ты. – Я протянул кружку девчонке.

Она выпила половину и отдала мне.

После Переворота вся вода в Тихой, даже из-под крана, была вкусной, похожей на родниковую. Но эта, в закопченной кружке, в избе с заколоченными окнами, с лежащими в сенях связанными крепкими мужиками, с которыми я не побоялся вступить в бой, была самой вкусной водой за всю мою жизнь.

Поев, Анфиса сказала: «Вот и премиальненько!» – и стала укладываться спать. Вдоль стены стояла широкая деревянная скамья. Из-под нее девчонка вытащила спальник и разложила его на скамье.

– А ты полезай на печку, – сказала она. – Там есть матрас. Подушки нет, сорри.

Через несколько минут я лежал на матрасе, на печке, Анфиса в своем спальнике на скамье. Свечи потушили. Ветер шумел в верхушках деревьев, сопели и стонали в сенях Хэш и Тэг, где-то запел сверчок.

– Рассказывай! – сказал я. – Кто ты такая? Что здесь делаешь?

– Может, лучше утром? Нам спать всего пару часов. На рассвете надо уходить.

– Нет, сейчас. Ты обещала.

– Хорошо, – сказала Анфиса. – С чего начать-то? Знаешь Анжелу?

– Какую? – спросил я, хотя сразу понял, о ком речь.

– Ну, церкви в Секторе видел? Изображения девочки с крыльями? Знаешь, кто такие ангелианцы?

– Знаю. Но Анжела – это миф. Сказка.

– Нет, Кошкин, Анжела существует.

Я замер.

– Ты ее видела?

– Нет, не видела. Но я точно знаю, что она существует. Я видела, как она это делает.

– Что делает? – спросил я.

– Как она мобильники включает. И я еще много чего видела.

Я почему-то в этом не сомневался.

– Вот, значит, – продолжала Анфиса, зевнув, – вначале я искала Анжелу.

– Где? Здесь?

– Здесь, не перебивай. Ну, искала и не нашла. Хотела уже назад вернуться, а потом случайно узнала про одного человека… И вот этого человека мне надо… Короче, ты все равно не поймешь.

– Так – не пойму, – согласился я. – Это точно. А ты начни сначала. Почему сбежала? Почему Наде ничего не сказала? Зачем у тебя дома телефон?

Все тело у меня болело, и я никак не мог улечься на старом сыром матрасе. Анфиса помолчала, слушая, как я вожусь на печке и покряхтываю.

– Кошкин, лучше спи. Я тебе завтра все расскажу. Честно.

Голос у девчонки был сонный, она еле ворочала языком. Мне стало жалко ее.

– Ладно. Пусть будет завтра. Деваться некуда… А спать все равно не буду, – сказал я решительно. – Вдруг они развяжутся?

Но Анфиса уже не слышала меня. Некоторое время я прислушивался к ее дыханию и к звукам, доносящимся из сеней, но потом глаза мои закрылись, я глубоко втянул в себя воздух и провалился в беспамятство.

 

15

Проснулся я от какого-то стука. Кто-то вошел? Или вышел? В избу сквозь щели в заколоченных окнах проникал утренний свет, но его было слишком мало, чтобы разглядеть, что происходит в углах. Я хотел вскочить, но, едва пошевелившись, застонал от боли. Неплохо меня вчера отделали! Даже лучше, чем позавчера. Я привстал, оперся на локоть и вспомнил всё.

И сразу же подумал о Наде. Вчера я не успел позвонить ей из гостиницы. Что она думает? Я был уверен, что она и близко не догадывается о том, что со мной происходит. Как связаться с ней? И стоит ли?

– Эй, Кошкин! – раздался откуда-то из-за печки голос Анфисы. – Чего разнежился? Вставай! Пойдем пытать заключенных!

Через секунду появилась и сама Анфиса. В джинсах, обтягивающем красном свитерке и с железной кочергой в руках.

Я с трудом слез с печки и поплелся за девчонкой в сени.

– Постой, Анфиса! – сказал я ей в спину. – Ты обещала утром все рассказать. Зачем мы здесь? Чего эти люди от нас хотят? Чего мы от них… То есть чего ты от них хочешь?

– Времени нет на объяснения, – ответила Анфиса, тыкая кочергой поочередно то в лопоухого Хэша-Чебурашку, то в толстяка Тэга. – Фолловь за допросом и кое-что поймешь.

Я был знаком с диалектом Сектора, но не сразу сообразил, что Анфиса предлагает мне «следить» за допросом. Обычно употребленное ею слово использовали дерганые женщины, когда заигрывали с представителями противоположного пола. «Фолловьте меня!» – кричали они, с дурацким смехом убегая по улице в своих балахонах.

– Ну! Кто начнет рассказывать? Кто первый? – спросила Анфиса, закинув кочергу на плечо.

Бойцы выглядели плохо. Ночь в связанном виде, без еды и питья, не способствовала восстановлению сил. Особенно был плох Чебурашка.

– Пить! – попросил он сквозь щелочку в губах.

Я представил, как запеклось у него все в разбитом рту, и между лопаток у меня пробежала судорога.

– Сейчас, – сказал я, повернув в избушку за водой.

– Ты куда? – спросила Анфиса. – Не надо никуда идти. Он потерпит еще немного. Потерпишь, лопоухий? Да?

Я остановился в нерешительности на пороге, и громадный толстяк Тэг хрипло и вместе с тем как-то обреченно засмеялся.

– У тебя, дамочка, неправильная политика френдования, – проговорил он. – Кого ты выбрала в партнеры? Посмотри на него. «Сейчас я принесу водички…»

Учитывая его состояние, толстяк довольно похоже передразнил меня.

– Говорю тебе, брось этого недоделка, давай между нами двумя все решим, – продолжал он, судорожно сглатывая почти после каждого слова.

– Ты чего добиваешься, Тэг? – спросила Анфиса, поигрывая кочергой. – Хочешь, чтобы Ваня тебе еще раз продемонстрировал хук справа? Лучше начинай говорить.

Тэг смотрел упрямо, но во взгляде было слишком много боли. Мне показалось, что он вот-вот сломается.

– Что ты хочешь знать? – спросил толстяк, глядя на свой живот.

– Я хочу знать, где сейчас находится полковник Бур и что вы делали на берегу озера.

Полковник Бур! Вот кого она искала. Я слышал об этом человеке. Серый кардинал Сектора. То ли министр обороны, то ли руководитель спецслужб. Было время, когда его боялись настолько, что ангелианцы прерывали службу, если он парковал свой электромобиль рядом с храмом. Высыпали на улицу и прикладывали руки к левому уху. Этот жест у них означал нечто среднее между «Аве Анжела» и «Хайль Бур!».

Но этой весной толпа в Секторе взбунтовалась, наверное, нажрались галлюциногенов. Все решили, что снова стала работать мобильная связь, бегали, как я уже говорил, голяком по улицам, визжали и плакали. Потом на улице появились войска и вот такие вот ребята в серых костюмах, как Хэш и Тэг. Толпу усмирили, но в какой-то стычке полковник Бур погиб. Такой версии придерживались все рюкзачники и все дерганые, с кем мне доводилось говорить.

Во всяком случае, с тех пор о Буре больше никто и никогда не упоминал.

– А если я не скажу, что ты сделаешь? Ударишь кочергой? – глухо, но с вызовом проговорил Тэг.

– Могу и ударить. Но лучше брошу вас здесь без еды и питья. Выведу ночью в лес, раздену, свяжу и положу рядом включенный фонарик. Пока закончатся батарейки, комары превратят вас в полуфабрикаты. Страшно подумать, как вы будете корчиться! Как гусеницы на огне. Брр…

– Понимаешь, Анфиса. Такое дело, – сглотнул Тэг. – Мы, конечно, можем превратиться в полуфабрикаты, но можем и не превратиться. Нас могут найти наши пацаны. Есть шанс. А вот если мы расскажем тебе про полковника, то шанса у нас уже не будет. Он нас из-под земли достанет. А это пострашнее комаров.

– А если я оттащу вас двоих в Орехово-Зуево, посажу на электричку, привезу к Адамову и расскажу ему, кто изуродовал его дочь? Как вы думаете, при таких раскладах будет у вас шанс?

Тэг побледнел, как это было вчера вечером, когда Анфиса что-то шептала ему на ухо.

«Адамов! – подумал я. – Я догадывался, что он человек непростой! Но ведь он жил рядом с нами, в Тихом мире, у него тихая жена, работает в школе. Что происходит? И как с ним связана Анфиса?» Чем больше я узнавал, тем больше запутывался. Калейдоскоп никак не складывался в картинку. Полковник. Озеро… И при чем тут мои клиенты Смирновы-Инстаграм, о существовании которых Анфиса, похоже, даже не догадывалась?

– Он в инкубаторе! – вдруг еле различимо сказал Хэш.

– Что? – переспросила Анфиса и наклонилась к нему.

– Полковник в инкубаторе, – выдавил из себя Чебурашка. – И без нас ты его все равно не найдешь.

– В каком еще таком инкубаторе? – Анфиса приготовилась внимательно слушать.

– Заткни свою пасть! – в ярости сказал толстяк Хэшу. – Заткни, или я своими руками оторву твою челюсть!

– Ладно, – сказала Анфиса, сняв кочергу с плеча и постукивая ею по ладони левой руки. – Как хотите. Я считаю до десяти. Раз!

– Анфиса! – сказал Тэг. – Ради чего ты это затеяла? Чего ты хочешь добиться? Хочешь отомстить Буру за Сервера?

– Его, между прочим, звали Антон, – сказала Анфиса, сжав зубы. – А ты помнишь, как тебя называла мама? Коля? Сережа? Может быть, Богдан? Или Саша? «Тэг»! – с презрением сказала она. – Присвоили себе клички вместо имен и довольны. А полковник и рад, что вы такие идиоты.

– Кто бы говорил об идиотах, – пробурчал Тэг. – Сама где сейчас живешь! С кретинами.

Этот выпад Анфиса проигнорировала.

– Он и тебя при случае так же пристрелит из арбалета, как он это сделал с Антоном. Или ножом пырнет. Или сделает маленькую дырочку и подвесит вниз головой, чтобы кровь стекала… Два!

Толстяк замолчал. Чебурашка Хэш весь извивался и дергался, ему явно хотелось поскорее прекратить мучения и выдать все, что было ему известно, но по какой-то причине он боялся связанного напарника больше, чем Анфису с кочергой.

– Три!

Напряжение сгущалось. Мне хотелось закрыть глаза или выйти, но я не желал давать повода для насмешек и терпел.

– Четыре!.. Пять!

– Хорошо, Анфиса, – сказал толстяк. – Я расскажу. А что ты собираешься сделать с нами?

– Накормлю и оставлю здесь, в избушке. После того как найду Бура, вернусь, развяжу – и идите куда хотите. Если будет желание, могу в Тихой замолвить за вас словечко.

– Анфиса! – не выдержал я. – Какое словечко? О чем речь? Их нельзя исправить. Ты понимаешь это? Нельзя! С ними и Переворот не справился. У них мозги так устроены, что им любое Воздействие нипочем. Это жадные, жестокие твари. Им нужно побольше развлечений, чтобы не думать о своей жадности и жестокости. Они не будут жить в Тихой. Их нельзя пускать к нормальным людям.

– Ну, это кто еще нормальный, – сказал Тэг. – Так что, рассказывать дальше, или поговорим с твоим дружком о Гегеле и Фейербахе?

– Ваня… – сказала Анфиса.

– Они убить меня хотели! – не мог остановиться я. – Глаз выколоть штопором! А ты хочешь их отпустить на все четыре стороны?

– Ваня, я тебя что-то не пойму. То ты против того, чтобы их убить, то против того, чтобы их отпустить. Ты помолчи немного и подумай. А я послушаю Тэга.

Я замолчал, хотя внутри все кипело от ощущения, что события развиваются неправильно.

– На берегу озера, – сказал медленно Тэг, – мы обеспечивали работы, которые шли на дне озера.

– А что там, на дне? – спросила Анфиса.

– Мы и сами не знаем. Это правда. Вроде как там раньше были склады боеприпасов. После Переворота забили ключи, и они ушли под воду.

– Но боеприпасы не действуют. Зачем их искать?

– Да там и нет никаких боеприпасов. Песок, ил, растительность всякая. Даже следа от складов не осталось. Но наши там роют, достают из-под воды грунт и везут к полковнику.

– В инкубатор?

– А ты сообразительная, – печально усмехнулся Тэг. – Ну да, в инкубатор.

– Зачем полковнику грунт со дна озера? Он что, уран ищет? Или золото с алмазами?

– Нет никакого урана. Ничего нет. Никакого оружия. И золота с алмазами нет.

– Так зачем ему это? Неужели никаких соображений? Никаких слухов?

– Ну, говорят… – Тэг поежился и оглянулся, как будто даже здесь боялся, что полковник услышит его. – Говорят, что на этих складах он впервые увидел Анжелу.

– Анжелу! – в каком-то восторге воскликнула девчонка и оглянулась на меня с видом «ну я же говорила!». – Анжелу… И что? Что он там увидел? Что говорят?

– А этого никто не знает. Ничего не говорят. Правда.

– Хорошо! – Анфиса взволнованно прошла по маленьким сеням до стены и обратно, переступив по дороге через ноги связанных. – Значит, Бур видел там Анжелу и теперь роет землю в нетерпении… Понятно. То есть ничего не понятно. Ладно, а где он сам? Как его найти?

– Давай карту, покажу. И воды.

– Сейчас.

Анфиса вошла в избушку и вернулась с кружкой воды и зеленовато-серым глянцевым листком, испещренным надписями, разноцветными линиями и пометками, сделанными от руки зеленой шариковой ручкой. Я узнал этот листок, хотя и не видел его никогда. Зато видел его родных братьев из атласа автодорог Подмосковья, который мы с Надей нашли у Анфисы в квартире. Я вспомнил, как мучился, пытаясь разгадать загадку вырванных страниц (по нумерации не хватало двух, а фактически вырвано было четыре), и как решил, что на развороте, очевидно, была реклама. Извернувшись и заглянув за оборот листа, я убедился, что был прав на сто процентов. Две недостающие страницы занимала реклама МТС. Оператора мобильной связи. Ирония показалась мне даже слишком очевидной.

– Вот здесь, – стал объяснять Тэг, с жадностью выпив всю воду (я взял у него пустую кружку и, не спрашивая разрешения, пошел за водой для лопоухого), – видишь, озеро в виде человеческого эмбриона. Это старая карта, и сейчас озеро гораздо больше и выглядит совсем не так. В смысле по форме совсем другое… Мы находимся где-то здесь. У тебя тут ручкой помечено. Правильно?

– Правильно, – ответила Анфиса нетерпеливо. – Ну и?

– Значит, берег, с которого ныряют на дно, должен находиться где-то здесь. Тут вот, видишь, квадратики. Бл…, не разберу! Масштаб слишком мелкий.

– Сейчас! – обрадовался я. – Сейчас принесу.

Я сбегал за картой, которую мне одолжили в читальном зале, и Анфиса стала под руководством Тэга чертить на ней. «Ну что ж, – подумал я, – остается надеяться, что девушка из библиотеки простит меня».

Когда маршрут был прочерчен и Анфиса узнала, как охраняется дорога от озера к инкубатору, она спросила:

– А что это за инкубатор? Кого он там разводит? Страусов?

– Этого мы не знаем, нас туда не пускали. Но мне кажется, не страусов, – ответил Тэг. – Мне кажется, он там разводит людей.

– Людей? – воскликнул я.

– Людей… – задумчиво произнесла Анфиса, и мне показалось, что у нее по этому поводу есть кое-какие соображения. – А вы, что вы делали здесь в лесу? Про инкубатор вы ничего не знаете, что достают из озера, тоже не знаете. А кто знает?

– Бур знает. Может, Мураховский знает.

– Мураховский? – воскликнула Анфиса. – Он тоже жив?

– Да. Только после того случая у него с головой совсем уже плохо. Не дружит он теперь с головой.

– Мураховский, значит. А вы, значит, ничего не знаете?

– Не знаем! Подумай, кто с нами делиться будет? С тобой сильно делились секретами, когда ты в «Прыгающем человеке» работала? Мы охраняли, следили, чтобы вокруг никто не шарахался. А когда увидели тебя, сразу подумали, что тебя кто-то прислал, что ты теперь на каких-то гадов кретинских работаешь, и пошли тебя искать. А тут – этот, рюкзачник. Решили и его прижать.

– Бур знает, что вы меня видели?

– Нет, мы хотели сами тебя выловить и сделать ему сюрприз.

Анфиса внимательно посмотрела на толстого.

– Ладно, поверю, – сказала она. – По куску сыра с сухарями вы заслужили.

Через полчаса, собравшись и покормив Хэша и Тэга, мы вышли из избушки с рюкзаками за плечами.

– Если Бура там нет, я вернусь и убью вас, – сказала Анфиса бойцам вместо прощания. – Не возражаешь, Ваня? – спросила она у меня.

Я понял, что она очень взволнованна, и решил никак не реагировать на ее слова.

– Между прочим, – сказал вдруг Тэг из сеней, и мы на секунду остановились, чтобы выслушать его, – между прочим, мама называла меня Иваном. Ваней. Как этого придурка с рюкзаком… Хотя вас это в принципе не касается.