1

– Анфиса, ты когда-нибудь убивала человека? – спросил я.

Двигаясь на северо-восток, мы отошли от избушки с полкилометра, не больше. В лесу стояла тишина. В том смысле, что не было никаких звуков, связанных с человеком. Зато, несмотря на сентябрь месяц, на все голоса пели птицы. А до Переворота, я это хорошо помнил, птичье пение в подмосковных лесах прекращалось где-то в середине лета. Стучал дятел, извлекая из какого-то звонкого дерева довольно мелодичный звук. Раз или два неподалеку раздался треск ломаемого сухостоя, я испугался и остановился, но Анфиса успокоила меня, предположив, что это олени. «Это территория Тэга и Хэша. Другие охранники появятся здесь не раньше чем через сутки, когда поймут, что с Хэштэгами (правильно я говорю? – улыбнулась она) проблема».

Комаров было меньше, чем ночью, но все же достаточно. Ненавижу комаров. В особенности в сочетании с паутиной, налипающей на вспотевшее лицо и шею. Да, лес – развлечение не для меня.

Однако в это утро я почти не обращал внимания ни на паутину, ни на кровососущих. Я чувствовал, что я изменился. Даже осанка, несмотря на ушибы, стала другой. «Интересно, что сказал бы Василий Николаевич, мой тренер, увидев меня сейчас?» – подумал я и посмотрел на опухший правый кулак с кожей, содранной на фалангах пальцев.

Как только мы вышли на поиски инкубатора, я стал сводить воедино все, что узнал ночью и сегодня утром. Пока что было ясно следующее:

1. Анфиса ищет полковника Бура.

2. Полковник Бур, которого все считали мертвым, – жив.

3. Полковник построил какой-то инкубатор на территории Тихого мира.

4. Полковник делает нечто бессмысленное – поднимает ил со дна озера и возит его в свой инкубатор.

5. Анфиса знает об Адамове то, чего не знают другие.

6. Бойцы из Сектора тоже знакомы с Адамовым и смертельно его боятся.

7. Полковник утверждает, что видел Анжелу.

8. Анжела существует.

9. Это не новость для Анфисы.

Прояснив все, что мне стало известно, так сказать, ответы, я решил обозначить и главные вопросы. И вот что получилось:

1. Зачем Анфисе встречаться с Буром?

2. Как она узнала, что Бур жив?

3. Что (или кого) Бур разводит в инкубаторе?

4. Почему Анфиса, зная Адамова, отправилась на поиски Бура одна?

5. Действительно ли Анжела (раз уж она существует в реальности, а не только в воображении ангелианцев) способна включать мобильники, запускать двигатели внутреннего сгорания и стрелять из огнестрельного оружия?

6. Какое отношение ко всему этому имеют Смирновы-Инстаграм?

7. Когда мы вернемся домой?

Хорошенько обдумав оба умозрительных списка, я решительно поправил лямки своего рюкзака, окликнул идущую впереди девчонку и спросил ее:

– Анфиса, ты когда-нибудь убивала человека?

 

2

– Зачем спрашиваешь? – в своей обычной манере (либо возражать, либо отвечать вопросом на вопрос) ответила Анфиса.

– Хочу знать, – терпеливо сказал я, ускорив шаг и приблизившись к девчонке почти вплотную.

Анфиса метров тридцать шла молча.

– А ты мне точно поможешь? Не сдрейфишь, как вчера в лесу? – наконец спросила она.

– Помогу. Но я должен все знать.

Анфиса оглянулась и засмеялась.

– Ты чего? – спросил я.

– Видок у тебя премиальный! Синячище-то позеленел, всеми красками переливается…

Тут она снова замолчала. Но я не стал ее дергать. Чувствовал, что сейчас начнет говорить. Так и случилось – не только тихие бывают проницательными.

– Когда случился Переворот, мне было тринадцать лет, – сказала Анфиса. – Мы жили в Новогиреево, в двухкомнатной квартире. Я и мои родители. Утром все начали шуметь, бегать, звонить по городским телефонам. Мобильники не работали, телевизор тоже… Включила ноут, а там заставка – большое слово WORD. А сам ноут не грузится. Дела… Ну, в общем, ты и сам это все знаешь. Я побежала на улицу.

Я шагал рядом с Анфисой, немного отставая и чуть-чуть справа от нее. Так что передо мной раскачивались ее мелкозавитые волосы, убранные в хвост, и хорошо были видны загорелая щека и шея и на удивление скромная сережка в ухе.

– Отец не хотел меня пускать, но я не послушалась, выбежала. Паника, дружки, тусня, то да сё… Все хотели, конечно, сфоткать все, что там было, или снять видео и потом вывесить в фейсбуке и «одноклассниках», но ничего не работало, а люди как-то это не могли понять. Ну ладно мобилы (тут связь могла отказать и все такое), а почему обычные фотики косячат? Потом как-то все улеглось, и я побежала домой. А родителей уже дома нет. Я была во дворе, внизу, они не выходили, ну, может, я и проглядела их, и они вышли, но почему они мне ничего не сказали? – Голос Анфисы дрогнул, но она довольно быстро взяла себя в руки. – Короче, ключи от квартиры на месте, от машины тоже, бумажник отца лежит на полке под телевизором, сумка матери – в прихожей. Документы на месте, все на месте. А родителей нет. Больше я их никогда не видела.

Пропали родители. Довольно распространенная история. Я знал, что во время Переворота исчезло много стариков. Некоторые уехали из Москвы, как мои родители, а некоторые, как моя бабушка, просто растворились бесследно, как будто их никогда и не было.

– Ты знаешь, – сказала Анфиса, – они ведь были не такие уж и старые. Папе было пятьдесят, маме сорок пять. И еще. Все их вещи остались на месте, в квартире. Но исчезла обувь. Сколько ни искала, не смогла найти папины ботинки и мамины сапоги, замшевые, на змейке. Как будто они обулись и ушли. Куда?

Да, про ботинки – это было сильно. Даже слишком. Может, они хотели выйти следом за Анфисой на улицу, обулись, и тут их и настигло то, что настигло мою бабушку. А может быть, их позвал кто-то, они обулись и ушли. Вот только куда? Долгие годы я старался не думать об этом, и это в общем-то несложно делать, пока ты живешь в Тихой.

– Потом все вокруг стали тихими, тупыми, им нравилось, что больше не работают телевизоры и не летают самолеты, и мы с моей подружкой и ее родителями ушли от них подальше – на Профсоюзную, где начали собираться нормальные люди.

– То есть дерганые, – не удержался я.

– Ну да. Потом появились Просеки, потом сделали забор вокруг Сектора и отрезали все коммуникации, соединявшие с Москвой. Оставили только две высоковольтных линии, по которым подавалось электричество. Бесплатно. Чтобы мы сидели тихо. Но это ты тоже знаешь… Я искала родителей, но в Секторе их найти не могла, и никто, кого я спрашивала, о них не слышал… А когда мне исполнилось четырнадцать, меня изнасиловали. Прямо на улице, на асфальте. Их было трое. Сбили с ног. Держали. Вначале один, потом полез другой. Рядом была какая-то помойка, битые стекла. Мне уже было все равно, как жить дальше. Я подняла кусок стекла и этого второго резанула по горлу…

«Значит, убивала», – поежился я.

Анфиса достала карту, посмотрела на нее и огляделась. Мы двинулись дальше.

– Так он и не успел ничего сделать. Не насладился, так сказать, не повысил свой «гедонистический индекс». А те два подонка были нетрусливые, не убежали, стали бить меня ногами. И забили бы, если бы не появился Антон.

– Это он на фотографии? – спросил я, вспомнив парня с квадратной челюстью и надпись на обороте «Солнечный лучик постели коснется, звук смс-ки нарушит покой».

– Да. Он потом взял себе имя Сервер. Пошел работать в охрану президента. Мы пять лет были вместе. Играли в «и-мэйл», как все, ходили в разные клубы, заменители цифровых развлечений. Хотели пожениться. А потом Бур убил его.

Теперь мне было понятно, почему Анфиса никому ничего не сказала.

– И ты отправилась за Буром, чтобы отомстить? – спросил я осторожно.

– Нет, – сказала Анфиса, отводя рукой тугую ветку и придерживая ее. – Я ведь тебе говорила. Я отправилась не за Буром, я отправилась за Анжелой.

 

3

– Так, значит, Анжела – это реальный человек? – спросил я.

– Ну да, я же тебе говорила. Ты что, не веришь?

– И она действительно умеет оживлять мобильники?

– Ну да.

– Но это невозможно. Там нужны какие-то настройки… Я не очень разбираюсь. Но операторов давно нет. Вышек нет. Сим-карты не действуют. Компьютеры, которые все это обслуживали, давно превратились в хлам. Нет, Анфиса, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

– Вот как? – сказала Анфиса. – Не может быть?.. Ты видел, как остановились все машины пять лет назад?

– Ну, видел.

– А как таяли в воздухе заводские трубы?

– Видел, ну и что?

– А алкоголиков видел?

– Последний раз лет шесть назад, до Переворота. Теперь не встречаю.

– Вот видишь. Их, кстати, даже в Секторе нет. И после этого ты говоришь, что могут быть невозможные вещи?

– Да, но…

– Никаких «но». Кошкин, я еще раз говорю: я своими глазами видела и слышала, как в одну минуту включились все мобильники в Секторе. Звонили звонки, играли рингтоны, люди кричали «Алло!», разговаривали друг с другом.

– Это был психоз, галлюцинации.

– Дурак ты и не лечишься! – рассердилась Анфиса.

– Да у них давно аккумуляторы разряжены. Чтобы работать, любому электроприбору нужно питание.

– Это твоему мозгу нужно питание, Кошкин. А Анжеле, чтобы включить мобильник, ничего не нужно.

– Все равно, тебе просто могло показаться.

– Послушай, Ваня! Послушай меня внимательно. Скажу тебе сейчас одну вещь, и ты сразу ее забудь. Забудешь? – Анфиса остановилась и повернулась ко мне, разглядывая меня в упор.

– Забуду.

– Я своими глазами видела, как шестилетний ребенок дал своему отцу пистолет и сказал: «Стреляй!» И отец нажал на курок и выстрелил. В полковника Бура. В сердце. Наповал. Не знаю, как он выжил. Так вот. Если ребенок смог выстрелить из пистолета, в то время как профессора во всем мире уже пять лет не могут взорвать даже новогоднюю хлопушку, то неужели ты думаешь, Анжелу может остановить разряженный аккумулятор? Анжела плевать хотела на аккумуляторы. Анжела – это…

– Я все понял. Дальше не надо, – поспешил согласиться я.

Меньше всего мне хотелось, чтобы Анфиса начала учить меня, что Анжела – это бог, или ангел господень, или еще что-нибудь из набора ангелианцев.

– Но тебе она зачем? – спросил я ее. – Анжела?

– А затем, что один человек обещал мне помочь найти моих родителей и не сдержал обещание. – Девчонка поправила рюкзак, сверилась с картой и снова бодро зашагала впереди.

Я тоже заглянул в карту через ее плечо. До инкубатора нам оставалось еще километров шесть-семь. Вполне могли закончить разговор.

Если бы я знал, что нас ожидает впереди, то, конечно бы, не торопился. Не торопился бы идти и не торопился бы задавать вопросы.

 

4

Однако в будущее я заглядывать еще не научился, поэтому спешил все выяснить, пока мы не добрались до инкубатора. Я плохо представлял себе, с чем мы там столкнемся, но понимал, что времени на разговоры скорее всего не будет. Сильно беспокоила боль в правом боку. Не помешают ли мне ушибы быстро набрать большую скорость при экстренном отступлении и поддерживать ее достаточно долго, чтобы оторваться от преследователей? Проще говоря, смогу ли я бежать как заяц, когда за нами погонятся люди несколько посерьезней, чем толстяк с Чебурашкой?

– Значит, никто тебе не помог найти родителей, и ты решила, что их сможет найти Анжела, которая может все? – спросил я.

– Типа того, – ответила нехотя Анфиса.

– Но почему ты никому ничего не сказала? Я бы понял, если бы ты хотела, например, убить полковника. Ясный пень, об этом рассказывать нельзя. Но почему не сказать про родителей и про Анжелу друзьям? Зачем такие тайны? Ты уж меня извини, но тут что-то не так.

Я помнил, что перед тем, как уехать, Анфиса встречалась в Москве с каким-то незнакомцем. И не эта ли встреча подтолкнула ее к бегству в леса? Хотя, может быть, это было не бегство, а наступление, кто его знает.

– Дело в том, Ваня, что я говорила. Знаю я кое-кого, кто мог бы подсказать, где искать Анжелу…

– Например, Адамова, – подсказал я.

– Ваня, не говори, чего не знаешь. Адамову такие вопросы задавать нельзя. А почему нельзя – не нашего ума дела. Зато я говорила с другим человеком. Который застрелил Бура. Понимаешь, раз его сын смог сделать так, что выстрелил пистолет, значит, он такой же, как Анжела. Ну или почти такой же. И он тоже мог бы помочь мне. Я попросила этого человека, чтобы он позволил мне поговорить с мальчишкой. Он отказал. Я разозлилась. «Ах так, – говорю, – ты обещал помочь с поисками, полгода ничего не делал, обещание не сдержал, а теперь и с сыном твоим поговорить нельзя!» А он говорит: «Да, нельзя!» И, типа, пошла вон. Хорошо, говорю, я сама найду Анжелу, без твоей помощи. Пусть тебе будет стыдно, пусть тебя совесть сожрет, если она у тебя еще осталась! Из-за тебя и твоей жены погиб Сервер, то есть Антон, а ты прячешь от меня своего мальчишку!

Анфиса подняла толстую ветку и шарахнула ею по стволу сосны изо всех сил. Ветка оказалась гнилой и рассыпалась. Удара не вышло. Тогда девчонка пнула шляпки грибов, которые брызнули мякотью во все стороны.

– Ты что? – сказал я, чтобы перевести разговор на другую тему. – Это же белые!

– А мне до жопы! – сказала она. – Хоть белые, хоть черные!.. А эта сучка Вика все равно в Сектор от него убежала!

– Вика? – вкрадчиво спросил я, припомнив поляроидную фотографию. – Этот человек… это, случайно, не Чагин?

Анфису будто холодной водой окатили. Она утихла и, засопев, ускорила шаг.

– Может, Чагин, а может, и не Чагин, тебе-то что? Ты что, знаешь Чагина?

– Не столько его, сколько его жену. А сам он, конечно, неприятный тип… А что, Вика сбежала в Сектор?

– Не знаю. Считай, что я тебе ничего не говорила!

«Хорошо, – подумал я. – Тогда и я тебе не скажу, что заходил вчера к Чагину и что он не захотел разговаривать. Хотя теперь понятно, почему у него на двух этажах охрана. Был бы у меня ребенок, стреляющий из пистолетов, я б его еще не так охранял».

– Слушай, Кошкин! А почему это я должна все время на твои вопросы отвечать? Ты сам-то не хочешь кое-что рассказать? – спросила вдруг Анфиса.

– Могу и рассказать, – ответил я. – Хотя это я за тобой тащусь, а не ты за мной.

– Ну и расскажи, с чего это ты вдруг за мной тащишься? Зачем столько упорства?

– Я же говорил, Надя попросила.

– Надя попросила, наверное, в Москве меня найти, среди тихих. В раю. А ты куда поперся? Ты хоть понимаешь, что тут с нами могут сделать?

– Понимаю, – сказал я (хотя я не понимал или, точнее, не хотел понимать). – Но я обещал.

– Это что, такая любовь у вас?

– А в чем сомнения? – спросил я.

– Да как-то ты не похож на спасителя девчонок.

– И чем же? Чем же именно я не похож? Размерами? Шириной плеч? Силой удара?

– Да нет, с размерами и силой удара у тебя вроде все в порядке. Толстоват немного, на мой вкус, а так ничего. Но все равно не похож. «Не верю!» – как говорил покойный Лева-Теоретик.

– Это говорил Станиславский, – сказал я. – Был такой театральный режиссер.

А сам подумал: «Вот именно поэтому я за тобой и тащусь. Чтобы верили». Но вслух ничего не сказал.

 

5

Я решил, что Анфиса обманывает меня. Могло ли быть совпадением, что она искала Анжелу именно там, где случайно обосновался полковник Бур, убивший ее жениха? Навряд ли. Таких совпадений не бывает. Скорее всего девчонка заговаривает мне зубы, бьет на жалость: родители, Анжела и все такое. А сама с самого начала искала полковника, чтобы отомстить ему. Но как именно?

Я уже достаточно хорошо знал Анфису, чтобы наконец-то понять, что она попросту собирается убить Бура.

Убить человека. Это раз.

Убить полковника, которого охраняют головорезы, садисты и извращенцы. Это два.

И что прикажете делать мне? Как остановить ее? Как вернуть назад, домой, в Тихую Москву? А если она откажется? Наброситься и связать? Но с такой ношей я не выберусь из этого леса (даже если у меня получится связать ее). Нас выловят и поджарят на вертеле, как Буратино с Мальвиной. Или утопят в озере.

Так что же, идти с ней? На убийство? Или все-таки бросить ее к чертям собачьим? Но этого-то как раз я сделать и не мог. «Не похож на спасителя! Не верю!» И Надя так считает. Не верит. Если брошу девчонку, то назад вернуться не смогу. Нужно будет бежать подальше, на край Земли, где меня никто не знает, где будет все равно, верят мне или нет. Но от себя-то – не убежишь!

Значит, не отвертишься. Надо идти с ней. Недолго осталось. Километра три. Когда дойдем, все станет ясно.

«Делай что должен, и будь что будет», – вспомнил я.

Но должен ли я это делать? Вот в чем вопрос.

– Анфиса! Ты собираешься убить полковника? – решил рубануть я сплеча.

– Да, – ответила Анфиса не задумываясь.

 

6

Расстояние до инкубатора между тем сокращалось, причем гораздо быстрее, чем мне того хотелось. Анфиса шла все медленнее и осторожнее, всматриваясь в заросли по сторонам и стараясь не наступать на хрусткие ветки.

Сердце у меня билось с перебоями, ноги слабели и двигались все хуже. Единственное, в чем я точно отдавал себе отчет, было то, что я абсолютно не понимал, что делаю. «Убить? Убивать? – крутилось у меня в голове. – Убью, убьем, убьет… Что ж, все когда-то происходит впервые». А в следующую секунду я уже думал, что ничего, мол, страшного, мне-то лично ничего делать не придется, Анфиса все сделает сама, а я только так, для прикрытия.

– Анфиса! – позвал я в конце концов шепотом. Мне хотелось поговорить, выговориться, иначе, казалось, стиснутые страхом слова убьют меня раньше, чем эта девятнадцатилетняя фурия доберется до своей жертвы.

– Тсс! – приложила она палец к губам, обернувшись. Потом помахала рукой – «садись!».

Я осторожно, чтобы не звякнуть чем-нибудь металлическим, снял рюкзак и сел. Закрыл глаза. Так бы и сидел здесь вечно, вытянув ноги, с закрытыми глазами. Слушал бы птиц и шум ветра в соснах.

– Кошкин! – вдруг почувствовал я горячее дыхание на щеке и шее.

Открыл глаза – Анфиса сидела рядом, наклоняясь ко мне.

– Кошкин, я не самоубийца, – сказала она полушепотом.

– Я в этом сомневаюсь, – прошептал я в ответ.

– И хочу, чтобы мы с тобой ушли отсюда живыми. Ты хоть и не спаситель мира, а хороший. Я тебе еще кое-что хочу рассказать. Пока мы не добрались до Бура. Чтоб тебе в случае чего как-то легче было сориентироваться. Понятнее, что ли… Видишь ли, тут что-то странное происходит.

– Кто бы мог подумать! – съязвил я.

Анфиса пропустила мое замечание мимо ушей.

– Пойми, я не знала, что Бур жив, и никак не могла знать, что его здесь встречу. А встретила. Это странно. Это очень странно. Я ведь и на самом деле за Анжелой отправилась. Несколько месяцев ночами лежала, думала, где она может скрываться. Вспоминала, как Антон однажды говорил, что подслушал разговор Бура и президента Рыковой. Он стоял внизу, а они на балконе, в Воронцово, это в Секторе типа как раньше Рублевка была, ну ты должен знать. «Раз там все началось, то там Анжелу и надо искать!» – сказал Бур Рыковой. «Где все началось?» – думали мы с Антоном. И ничего придумать не могли, пока я не нашла у Теоретика карту. Он одно время был моим начальником, когда я работала в спецотделе «Прыгающий человек». Его тоже Бур убил, в тот день, на моих глазах, вместе с Антоном. Раздробил ему череп. Потом, когда Чагин выстрелил в полковника и мы уходили, я нашла у Левы, так звали Теоретика, карту. Вот она, смотри!

Анфиса вытащила из-под ремня заправленный в джинсы красный свитерок, сунула под него руку, пошарила в районе груди и достала сложенный вчетверо небольшой листок, влажный от пота.

На листке синели какие-то квадратики, ломаные линии, кружки и пятна, нанесенные шариковой ручкой. Не было ни одной надписи, ни слова, ни буквы, ни цифры. Больше всего это напоминало контурную карту, только сильно упрощенную: без указания масштаба и сторон света и с линиями совершенно одинаковой толщины, так что в большинстве случаев нельзя было отличить лес от озера, а границы населенного пункта от кривизны сельской дороги.

– Но тут ничего не понятно! – в отчаянии сказал я. Я уже устал не понимать.

– А теперь делаем вот так. – Анфиса достала вырванный из атласа листок, раскрыла его на коленях, непонятную контурную карту повернула туда-сюда. – Вот! Видишь?

Да. Я видел. Немного не тот масштаб, но в принципе ошибки быть не могло – листки почти полностью совпадали. Но на том, который Анфиса прятала у себя на груди, на краешке кривой фигуры, напоминавшей человеческий эмбрион, стоял крестик. А на атласе видно было, что эмбрион – это озеро.

– Понял?

– Да, – сказал я. – Это карта Орехово-Зуевского района. А крестиком отмечено то место, которое сейчас находится под водой. Толстяк сказал, что оттуда дерганые ил добывают.

– Не добывают, а достают, – поправила Анфиса.

– А в чем разница?

– В том, что им ил нужен не как ископаемое, не вообще ил, а именно этот ил. Понял?

– Да, – ответил я. – Только непонятно, зачем этот ил дерганым.

– Я и сама не понимаю. Хотя кое-какие мысли на этот счет у меня имеются. Но я про карту. Так вот, я ее после гибели Теоретика хранила у себя. Знала, что Лева не стал бы просто так на себе какие-то схемы прятать, да еще когда шел на такое важное дело. Но для чего эта карта, как ее применить и вообще карта это или еще что, я не знала. Но вот проходит полгода, и в прошлое воскресенье я случайно встречаю Касперского. Это имя такое. Как раньше звали, не помню, а теперь, в общем, Касперский. Живет он в Секторе, но у него сильная аллергия на освежители и дезодоранты, а их там специально килотоннами распыляют, чтобы от Тихой Москвы отличаться. Так вот он, когда совсем начинает задыхаться, чувствует, что еще немного – и кранты, собирает вещички и едет на несколько дней к своей тетке в Тихую. Там у него его астма и проходит, лучше любого санатория, и потом можно назад в Сектор возвращаться. А через полгодика, когда яды в организме накопятся, – снова в Тихую. К тетке своей. Мотается потихоньку два раза в год. Приспособился. Ну, я не ожидала его увидеть, он меня тоже, сказал, что про меня всякое слышал в Секторе, в основном плохое, вроде как меня убили и закопали, или какой-то бандит, враг государства нашего (то есть ихнего) завербовал меня и с собой куда-то на Север утащил, в общем, всякую ерунду. Мы давно с Касперским знакомы, с ним еще Сервер дружил, по клубам вместе зависали, то да сё. Но это не важно. А важно, что работает он у Изюмова. Знаешь, кто это такой?

– Знаю. Епископ церкви ангелианцев. Он еще раньше якобы смс-ки на специальные мобилы, установленные в церкви, получал. А весной перестал. Как раз после тех событий, когда правительство Сектора испугалось и запретило ему дурить народ. Поняли, до чего может довести разжигание религиозного фанатизма.

– Да не было никакого фанатизма! Как ты не поймешь?! – воскликнула Анфиса громким возмущенным шепотом. – Это не галлюцинации были! Мобилы на самом деле включились и начали работать. И смс-ки на самом деле в церковь приходили. Настоящие. От Анжелы. Просто после того, как Бур убил Теоретика и Антона и хотел Адамова убить, она перестала их высылать. Вот и все объяснение. Все просто! Но дело не в этом. Касперский рассказал мне, что Изюмов последнее время немного свихнулся, по вечерам запирается у себя в подвале и молится, а в конце молитвы вместо «аминь» повторяет несколько раз «здесь все началось, здесь все началось, здесь все началось». Касперский не утерпел и однажды подобрал ключи и залез в подвал. А там у стены сооружено что-то вроде алтаря, и над алтарем громадная надпись «ОЗ». Касперский вначале думал, что это «ноль три», то есть телефон старинной «скорой помощи», потом решил, что Изюмов начал молиться какой-то «Обители Зла» или стране «Оз», а потом на досуге порылся в документах епископа и нашел его российский паспорт, еще цифровой. А там место рождения – Орехово-Зуево. Касперский сказал, что его как громом по башке!..

– Молнией, – поправил я.

– Да какая, на фиг, разница! Хоть ломом. Главное, что ему стало ясно, что «ОЗ» – это Орехово-Зуево! И значит, епископ молится своему месту рождения, вроде как Вифлеему. Значит, богом себя считает. Здесь, говорит, все началось. Альфа и омега. Кстати, там в молитве такие слова тоже были. «Альфа и омега. Альфа и омега». Совсем крыша съехала. Ну, похихикали мы с Касперским, посмеялись над Изюмовым, а потом вдруг я вспомнила, как Бур говорил Рыковой: «Раз там все началось, значит, и Анжелу там надо искать»! И все у меня в голове сошлось. И побежала я в «Букинист», купила старый атлас Подмосковья, потом домой, достала Левину схему, открыла Орехово-Зуевский район… А дальше ты все знаешь.

– Ну да, знаю, – ответил я. – Только при чем тут Анжела?

– Ты что, совсем тупой? При том, что ее искать надо где-то рядом с Орехово-Зуево. Ты что, не слышал, что тебе Тэг сказал? Русским языком. Что Бур вроде как тут первый раз Анжелу встретил. А где именно? Вот у Левы все на карте и отмечено. Лева в нашем отделе занимался проблемами сознания и теорией тихих детей.

– Что за теория такая?

– Не знаю, но говорили, что у самого Теоретика тоже был тихий ребенок и жил с ним в Секторе, а потом куда-то исчез. Правда или нет, ручаться не могу, свечку не держала. Короче, я тут три дня по лесам рыскала, Анжелу искала или следы какие-нибудь. Ну и увидела, как из озера ил достают, грузят на подводу и куда-то увозят. Явно дерганые. Только одеты странно, по-кретински… А пока работают, в лесу Тэг с Хэшем ходят, на стреме типа. У озера еще двое, а потом они меняются: те в лес идут, а Тэг с Хэшем на берег. Долго я в кустах провалялась, наблюдала. Что везут и куда? Переночевала в избушке и на следующий день пришла снова, подкралась, лежу. Опять приехали и на дно нырять начали. И вдруг еще одна подвода приезжает. Даже не подвода, а типа кареты. И вдруг из нее выходит Бур. Я чуть не спалилась, еле удержалась, чтобы не закричать. Но потом подползла поближе послушать, о чем говорят. Почти ничего не разобрала, но поняла, что они тут надолго.

– И решила вернуться и оружие поискать, – сказал я.

– А ты откуда знаешь? – насторожилась Анфиса.

– Анфиса, я рюкзачник, – с гордостью сказал я. Не удержался. – Если ты еще не поняла, что это значит, скажу, что о человеке, который ищет в Тихой что-нибудь необычное, я узнаю, как правило, первым.

– Ух ты, какой важный! – ответила она. – Дай-ка бинокль.

Я полез за биноклем, достал его и протянул Анфисе. Но когда она взялась за него, не выпустил его из руки. Анфиса потянула. Я не отпускал.

– Так что, нашла оружие? – спросил я ее.

Вместо ответа она молча потянула бинокль. Я снова не отпустил, хотя тянула она крепко, а для меня держать прибор разбитой вчера рукой было довольно болезненно.

– Так что, нашла? – повторил я вопрос.

– Дай сюда! – злым шепотом прошипела она и вырвала бинокль из моей руки.

 

7

Тот, кто был свидетелем Переворота, казалось бы, по определению не должен ничему удивляться. Однако возможности человека в этом смысле поистине безграничны. Не верьте никому, кто утверждает, что его ничем не удивишь. Такой человек или врет, или не знает природы человеческой. В этом я убедился, когда мы наконец добрались до места.

Увидев то, что Хэш и Тэг называли инкубатором, я был поражен настолько, что на несколько минут почти забыл, зачем мы сюда пришли и какие ужасы скорее всего нас ожидают. А ведь это был только самый поверхностный взгляд со стороны! Мы еще и догадываться не могли, что скрывается внутри.

Подойдя к объекту (как я пока что предпочел называть про себя инкубатор) метров на двести, мы оказались на краю большой поляны, за которой небольшое пространство было занято одиночно стоявшими дубами и какими-то редкими кустиками. А дальше, собственно, и начинался объект. Или инкубатор, как кому угодно. Он занимал площадь в гектар, может быть, в два, не больше, и справа от него сквозь густые елки блестела вода какого-то пруда или озера. И в этом на первый взгляд не было ничего необычного.

Если не принимать во внимание, что объект был обнесен забором, вдоль которого с внутренней стороны темной стеной возвышалась живая изгородь из тиса и каких-то колючих растений вроде боярышника. Высота изгороди была не намного меньше панельной девятиэтажки старой постройки. Вы когда-нибудь видели молодые свежие кусты темно-зеленого тиса тридцати метров высотой? Если нет, то поймете мое удивление.

Деревья после Потепления принимались мгновенно и росли с невероятной скоростью. Но во-первых, как бы быстро они ни росли, они никогда не превышали своих естественных размеров. А во-вторых, после того как я мысленно прикинул время, которое потребовалось бы, например, елкам, чтобы дорасти до таких размеров даже с учетом послепереворотной скорости, у меня получался срок никак не менее семи лет. А это значит, что они начали расти еще ДО Переворота! Или росли намного быстрее всего, что мне приходилось до сих пор видеть.

Но это еще не все. Заняв позицию на пригорочке, в густом малиннике, я вытащил свой бинокль и взглянул на ограждение объекта с двенадцатикратным увеличением. Забор был деревянный, сшитый из свежих некрашеных досок, по которым кое-где стекали струйки смолы. Ветки тиса и боярышника местами проросли в щели между досками, срослись с забором и вымахали метров на восемь – десять ввысь.

Это выглядело до того невероятным, что у меня закружилась голова. С одной стороны, по доскам забора видно было, что они не только не простояли здесь ни одной зимы, но даже не выдержали ни одного сколько-нибудь долгого периода дождей. (А я помнил, что вторая половина апреля в этом году и почти весь июнь были необычно дождливыми.) С другой стороны, то, как срослись с досками кусты живой изгороди (если, конечно, можно назвать кустом растение тридцати метров высотой), совершенно отчетливо говорило о том, что живая изгородь была высажена ПОСЛЕ установки забора. То есть приблизительно в июле. Два месяца назад.

Может, в этом и был смысл инкубатора? Здесь разводили гигантские кусты? Но для чего? Неужели для военных целей? Я знал, что основа идеологии Сектора заключалась в слепой вере в то, что рано или поздно рай, созданный Переворотом, будет разрушен. Теперь создавалось впечатление, что Полковник решил разрушить его при помощи боевых кустов.

– Посмотри! – сказал я, передавая бинокль Анфисе. – Что скажешь?

Спустя минуту или две она отняла окуляры от глаз, потерла рукой лоб и несколько растерянно сказала:

– Хрень какая-то…

– Вот-вот, – проговорил я с тайной надеждой, что, столкнувшись с явлением, которое не умещается в ее сознании, Анфиса откажется от своей безумной затеи.

Однако моя надежда прожила секунд десять, никак не больше.

– А самое хреновое, – сказала Анфиса, выдержав паузу, – что эти долбофаки своими кустами весь обзор загородили. А нам нужно выяснить, что там внутри.

 

8

Мы решили влезть на какое-нибудь достаточно большое дерево, растущее неподалеку на пригорочке, и оттуда провести рекогносцировку. «Что такое рекогносцировка?» – спросила Анфиса с вызовом. Пришлось объяснить.

Наметили один из самых высоких дубов почти на самом краю поляны. Укрываясь за малинником, подобрались к нему – и тут же столкнулись с проблемой. Назовем ее проблемой залезания на дуб.

Дерево было, что называется, в три обхвата, а нижняя ветка, за которую теоретически можно было уцепиться, находилась на уровне приблизительно в три человеческих роста. Нечего было и думать, чтобы взобраться по толстенному стволу, как по шесту. Я мог, конечно, подсадить Анфису, но очевидно было, что это совершенно бесполезно, так как и с этого уровня она все равно бы не смогла ни за что уцепиться. К тому же я плохо представлял себе, какими навыками лазания вообще обладает Анфиса и сможет ли она вскарабкаться на вершину, даже если каким-нибудь чудом доберется до нижней ветки. Например, если бы я смог подбросить ее словно мяч или, скорее, специальный борцовский манекен. Но манекен весил, насколько я помнил, килограммов двадцать – двадцать пять, а в Анфисе было не меньше шестидесяти.

– Гораздо меньше! – возмутилась Анфиса.

– Это насколько же? – уточнил я.

– Во всяком случае, никак не больше пятидесяти семи.

– Да, это существенная разница, – вздохнул я.

– Ну, не всем же быть такими малофигурными, как твоя Надя, – огрызнулась девчонка.

Мы постояли еще с минуту, тупо уставившись на вертикальный широченный ствол.

– А ты не захватила, случайно, таких специальных железных когтей? – спросил я Анфису. – Забыл, как они называются.

– Это каких еще когтей?

– А таких, в которых электрики на столбы забираются.

– Кошки! – вспомнила Анфиса. – Кстати, – оживилась вдруг она, – ты же Кошкин, вот и лезь, тебе сам бог велел по деревьям лазать.

– Хорошо, – сказал я, совершенно не обидевшись, и хотел было напомнить, что у меня отбиты почки и, возможно, даже сломано ребро, не говоря уже о многочисленных мелких ушибах и раненой руке.

Но вдруг вспомнил, как Анфиса ночью смеялась надо мной и говорила, что, мол, героям бывает иногда трудно. Несмотря на то что это удивляет некоторых незрелых представителей мужского пола.

В общем, я подавил желание жаловаться. Это было нелегко, но очередная мелкая победа над собой воодушевила меня.

– Хорошо, – повторил я и снял с себя рюкзак. – Тогда сделаем так. Привяжи-ка мне бинокль сзади, чтобы не болтался.

Анфиса перекинула ремень бинокля через мою шею и закрепила прибор сзади куском веревки, который обвела вокруг меня и связала спереди, чуть выше живота. Затянув узел, она хлопнула меня по груди своей ловкой ладошкой и посмотрела снизу вверх в глаза. Я испугался, что она снова вставит мне между ног свою коленку и начнет целоваться, но обошлось. Девчонка сжала в кулак руку и со словами: «Прости, Кошкин, я не хотела тебя обидеть!» – стукнула меня в грудь еще раз, уже кулаком.

– Ладно, – пробурчал я, вздохнул и почувствовал, что теперь я просто не могу не взлететь на верхушку гигантского дуба в ближайшие тридцать секунд. И как они умеют это делать? Женщины. Не в смысле взлетать, а в смысле заставлять, побуждать и все такое.

Я отошел от дуба шагов на двадцать пять, вспомнил службу в Вооруженных силах Российской Федерации, хорошенько разбежался и, уперев ногу в дерево, продолжил бег по вертикальной поверхности толстого ствола. Как кот, только на двух ногах. Я, конечно, был несколько тяжелее, чем во время прохождения курса молодого бойца, поэтому мой вертикальный бег завершился где-то на высоте трех метров, что, признайтесь, не так уж и мало. Когда набранная мной инерция исчерпала себя, я намертво вцепился руками в складки коры и повис. До ветки оставалось еще около метра. Я понимал, что никакие усилия не помогут мне. Я просто не смогу преодолеть этот несчастный метр и через несколько секунд, обдирая руки и колени, рухну под ноги прекрасной Анфисы.

Как я завидовал в это мгновение пацанам из Тихой Москвы, которые карабкались по деревьям как обезьянки, с мая по ноябрь объедаясь шелковицей, черешней, абрикосами, яблоками и орехами!

Я уже готов был сдаться, как вдруг немного выше и правее своего правого колена увидел небольшое дупло и понял, что у меня есть шанс. Я мог вставить в дупло ногу и дотянуться до ветки. Оставалось решить вопрос, за что держаться руками и как подтянуть вверх все остальное, кроме правой ноги. А это без малого восемьдесят килограммов. Если не считать ногу.

И вот что я вам скажу. Никогда не следует недооценивать идеологической установки. Уже начиная соскальзывать, я почувствовал, как в голове молнией вспыхнула спасительная мысль: «Я не смогу справиться с таким гладким деревом! Но я попробую взобраться на эту шершавую СКАЛУ!» Стоило в голове сменить «дерево» на «скалу», как дело пошло на лад. Используя углубления и складки коры, я подтянулся на руках, вставил ногу в дупло – и через минуту уже сидел на толстенной ветке.

Анфиса подошла к дереву вплотную, задрала голову вверх и в восторге хлопнула двумя руками по шершавой коре.

– Ма-ла-дец! – прочел я по губам ее шепот.

Посидев немного на ветке, уняв дрожь в коленях и головокружение, я двинулся дальше и через две минуты сидел уже почти на самой верхушке.

Странно устроен человек. Всю жизнь я страдал от собственной трусости, но при этом никогда не боялся высоты. Повиснув на тонких ветвях в двадцати пяти метрах от земли, я почувствовал себя настолько комфортно, что готов был устроить себе здесь гнездо и провести в нем несколько суток, лишь бы не спускаться вниз и не пытаться вместе с Анфисой охотиться на убийцу-полковника. Но надо было делать то, зачем я сюда вскарабкался. И я развязал узел на животе и достал из-за спины бинокль.

Спустя пару мгновений меня постигло довольно глубокое разочарование. Как с такими умственными способностями, какими обладали я и Анфиса, мы могли рассчитывать выследить полковника, проникнуть в охраняемый объект, убить опытного вояку и уйти живыми домой?!

С верхушки ничего не было видно!

То есть было, но не намного больше, чем из малинника. Несмотря на высоту, на которой я раскачивался, и довольно высокий пригорок, на котором рос дуб, на таком расстоянии гигантская живая изгородь не давала заглянуть внутрь. И любой, кто учил в школе геометрию, мог легко просчитать это, никуда не уходя с солнечной полянки, лежавшей далеко внизу. Вот все, что мне удалось разглядеть: какое-то очень высокое и узкое деревянное сооружение, стоявшее прямо посередине непонятного объекта, противоположная стена живой изгороди, и в разрыве веток гигантского тиса и боярышника – тесовая крыша какого-то здания у противоположной стены.

С территории объекта доносился лай собак, громкие мужские голоса и стук то ли молотков, то ли топоров. Но что делали эти люди, я видеть не мог.

Правильнее было слезть, обойти объект с другой стороны, там, где располагались въездные ворота, и взбираться на высоту напротив ворот, которые были значительно ниже гигантских кустов, а значит, давали возможность разглядеть, что творится внутри. Но раз уж я потратил столько усилий, надо было хоть как-то осмотреться.

Поверх забора в ветвях живой изгороди поблескивали кольца колючей проволоки. Объект имел прямоугольную, близкую к квадратной, форму со сторонами не длиннее ста пятидесяти метров. Высокое узкое сооружение посередине почему-то показалось мне строящейся церковью. Видна была какая-то площадочка, похожая на каркас будущего шатрового купола, а над ней возвышался двухметровый деревянный крест.

«Зачем им здесь церковь?» – подумал я. И в этот момент залаяли еще несколько собак, потом лай усилился и стал остервенелым, а еще через пару секунд раздался пронзительный женский крик.

Расстояние было большим, живая изгородь скрадывала звуки, и я не видел ни собак, ни женщину. Но сердце заледенело и упало вниз живота.

Женский крик повторился, но уже несколько глуше, как будто кричавшей пытались закрыть рот ладонью. Или тряпкой. Стук топоров по дереву прекратился. Собаки стали срываться на визг и рычание. И вдруг на непонятной деревянной площадке, которую я принял за купол строящейся церкви, из-за темной линии тисовых верхушек возникла седая голова. Покачиваясь, как будто человек, которому она принадлежала, взбирался по высоким ступенькам невидимой лестницы, голова поднялась выше линии живой изгороди, за ней появились широкие плечи в пиджаке, потом руки, а потом человек оглянулся и посмотрел прямо на меня.

 

9

Спустился я даже быстрее, чем поднялся. Что лишний раз говорит о сравнительной силе психологических стимулов. В данном случае – страха и желания поразить женщину.

Забыв о боли в боку и руках, с шумом и треском я прокатился до нижней ветки, откуда, не раздумывая даже тысячной доли мгновения, прыгнул чуть не на голову испуганной Анфисы.

– Бежим! – крикнул я шепотом, схватив свой рюкзак.

– Что случилось?

– Бежим! Нас увидели!

– Кто? Кто нас увидел? Успокойся, ради бога!

– Не надо упоминать бога, я тебя прошу! Он! Седой человек в пиджаке. У них там какая-то вышка. Он забрался и посмотрел прямо мне в глаза.

– Кошкин, остынь. На таком расстоянии он не смог бы разглядеть тебя. Ты же за ветками прятался, правильно?

– Правильно. Ну и что?

– Бинокля у него не было?

– Не было. Ну и что? Он видел меня. Я понял по его глазам. Бежим, говорю. Там обсудим.

– Где там?

– В лесу, Анфиса, в лесу!

Я отбежал шагов на тридцать, но Анфиса не тронулась с места. Даже более того, она села и прислонилась спиной к стволу дуба. Когда я оглянулся, она помахала мне рукой. Мол, пока, Кошкин! До свидания, спаситель девчонок! И я остановился. Это было ошибкой. Далеко не всегда страх бывает плохим подсказчиком.

 

10

Я подошел к Анфисе, но не сел, а остался стоять.

– Говоришь, тебя вычислил седой человек в пиджаке? Как он выглядел? Заметил шрам над левой бровью?

– Нет, не заметил. Хотя, может, шрам и был.

Я уже не так сучил ногами от страха, но все еще подмывало бежать от этого места подальше.

– Высокий? – спросила Анфиса.

– Как я мог это понять, если видел только верхнюю половину, пиджак и голову?

– Но здоровый?

– Здоровый, широкоплечий.

– Пиджак, говоришь? Хороший? Ты ведь рюкзачник, должен разбираться.

– Хороший пиджак, Анфиса, антикварный, в Секторе сейчас таких не шьют. Пойдем отсюда, я очень тебя прошу.

– Какого цвета пиджак?

– Темно-синий. Анфиса…

– Ладно, пойдем, – сказала она, вставая. – Это был Бур. Полковник. При нем никому другому не разрешается надевать антикварные пиджаки.

– Что будем делать? – спросил я.

– Надо подумать, – ответила Анфиса с озабоченным и мрачным видом.

Но подумать мы не успели. В кустах подлеска, с той стороны, где предположительно располагались ворота в объект, раздался треск, словно по лесу катился тяжелый шар, и спустя несколько секунд из-за деревьев выскочил громадный лохматый пес в серебристом ошейнике. Он не лаял, набегал на нас молча, но грозно, с нарастающим рычанием. Язык болтался сбоку, в открытой пасти видны были невероятных размеров клыки. Еще мгновение – и пес должен был совершить прыжок. И тут я сделал нечто из ряда вон выходящее. Ничем не объяснимый шаг. Я прыгнул раньше овчарки.

Прежде чем я понял, что делаю, я уже стоял перед Анфисой, заслоняя ее от собаки своим телом и занося над головой мой двенадцатикратный бинокль, как последний аргумент. Не помню, рычал ли я. Но волосы точно стояли дыбом. А мои губы растягивал оскал хищника, готового биться не на жизнь, а на смерть.

Овчарка уже оттолкнулась и оторвала от земли передние лапы, а я уже, как в замедленном кино, стал опускать ей на голову тяжелый оптический прибор, когда откуда-то сзади появилась рука с баллончиком, далеко вперед вылетело продолговатое облако яда, – и громадный пес споткнулся в прыжке, упал у моих ног, взвизгнул и стал, извиваясь, тереться мордой об усыпанную хвоей землю.

Немного газа досталось и мне. В голове вспыхнуло, горло сжало спазмом, ноги подкосились. Анфиса схватила меня сзади за руку и рванула за собой не по-детски, чуть не вывихнув ушибленное плечо.

– Дыши! – крикнула она, оттаскивая меня в сторону. – Стой на ногах! Не падай. За мной!

Слезы застилали мои глаза. Спотыкаясь, я сделал несколько шагов, как вдруг раздался тяжелый сокрушительный топот лошадиных копыт, отдававшийся болезненными вспышками внутри моей головы. В следующую секунду я услышал крик Анфисы, затем на меня упала капроновая сеть, меня прокатили по земле, рывком подняли и перебросили через седло, как призового барана.

 

11

К тому времени как лошадь, на которой меня везли, вошла в ворота инкубатора (теперь я уже не думал о нем как об абстрактном «объекте»), я немного отдышался. Слезы на глазах еще не высохли, утереть их тоже не было возможности, однако вспышки в голове прекратились, и кое-что мне удалось разглядеть.

Я висел вниз головой. Обзор частично закрывался черным брюхом жеребца, а слева вверху – еще более черным конским членом. «Значит, жеребец вороной», – подумал я. То с одной, то с другой стороны в поле зрения вдвигались лошадиные ноги. Вот в таком обрамлении передо мной в перевернутом виде покачивался, так сказать, интерьер инкубатора. Сразу после ворот мимо проплыло какое-то вытянутое вдоль ограды длинное бревенчатое строение, рядом с которым стояла телега, накрытая брезентом. Потом мы прошли совсем рядом с колодцем. Судя по расстоянию до изгороди, он располагался недалеко от центра двора.

Со стороны моего затылка слышны были негромкие насмешливые голоса нескольких мужчин и глухой топот копыт по утоптанной земле. Сколько было лошадей, кроме того жеребца, с которого свешивался я, определить было сложно. Может быть, одна, а может быть, и три. Однако меня не столько заботило количество лошадей, сколько то, болтается ли поперек одной из них Анфиса, или ей все же удалось убежать. Оглянуться было невозможно. Я попробовал напрячь шею и задрать голову вверх, чтобы посмотреть себе за спину, но ничего не вышло. Даже когда я проделал это упражнение в сочетании с максимальным подкатыванием глаз под лоб, удалось разглядеть только ноги того, кто вел моего жеребца. На нем были камуфляжные штаны, заправленные в раздолбанные коричневые туристические ботинки, на протектор одного из которых налипло конское дерьмо с впечатанными в него рыжими хвоинками.

Совершенно неожиданно справа по ходу лошади, прямо перед глазами (а не со стороны затылка) по направлению от жеребячьего члена к его поблескивающим передним ногам пробежал босой ребенок лет семи, в холщовых штанах и рубахе навыпуск.

– Шустрый микрочип! – сказал один из мужских голосов, и остальные засмеялись.

Последнее, что я увидел, прежде чем меня сняли с лошади, был большой каменный дом с палисадником, обнесенный красивым чугунным забором. Мне даже показалось, что рядом с домом блеснула голубая поверхность бассейна. Потом быстро мелькнули, переворачиваясь перед глазами, дощатый настил, потный бок жеребца, кусок голубого неба, камуфляжка; за меня схватились две пары рук, раздалось кряхтенье и голос: «Тяжелый, долбофак!» – и через несколько секунд я оказался на дощатом полу какого-то полутемного и довольно прохладного помещения.

 

12

Двое здоровых мужиков в камуфляжке вытащили меня из сетки и, ни слова не говоря, вышли, заперев за собой тяжелую деревянную дверь с двумя поперечными металлическими полосами – вверху и внизу. Металл отблескивал новизной, нигде на полосках не видно было ни пятнышка ржавчины. Такими же новыми были деревянные стены комнаты. Пахло то ли сосной, то ли елью, в общем, смолой.

В комнате была большая двуспальная кровать с чистым голым матрасом. У стены стояли квадратный деревянный стол с толстыми ножками и толстой столешницей, два стула и неподалеку – вместительный зеленый таз, над которым висел алюминиевый рукомойник. Над столом, слева от рукомойника, к стене крепились две длинные деревянные полки, на которых не было ничего. Напротив входной двери в стене светилось крошечное окошко, но располагалось оно, как в тюрьме, под потолком и было заделано прочной железной решеткой.

В дальнем углу я заметил дверь высотой ниже среднего человеческого роста, обитую по периметру поролоном. Я подошел к этой двери и открыл ее. За ней оказалось крошечное и абсолютно пустое помещение без окон и без полок, но с двумя одежными крючками на стене. Кладовка? Шкаф? Душевая? Предназначение комнатки было непонятно.

Я вернулся в большую комнату и попробовал выглянуть на улицу, но нигде не было щелей и отверстий. Тогда я приложил ухо к смолистой двери и услышал возобновившийся стук топора, детский смех и фырканье лошадей.

«Куда я попал? – думал я. – И что ОНИ собираются со мной сделать?» Помещение было и похоже, и не похоже на тюремную камеру. И зачем в нем просторная двуспальная кровать?

Если это инкубатор, то помещение вполне может оказаться ячейкой инкубатора. И если это так, то кто здесь я? Яйцо, цыпленок или бройлер?

Так я размышлял час. А может быть, десять минут. Часы у меня отобрали вместе с рюкзаком, а в тех обстоятельствах, в которых я оказался, время могло замедляться и ускоряться, как ему угодно.

Вдруг за входной дверью раздались приближающиеся голоса, затем тяжелые шаги по ступеням деревянной лестницы, лязгнул засов, и в комнату, пригнувшись, вошел человек громадного роста в синем костюме с иголочки. Я вскочил на кровати, а он закрыл за собой дверь и, нависая надо мной, стал внимательно рассматривать меня, словно я был интересным экземпляром бабочки или каким-нибудь редким зверьком. У человека были короткие седые волосы, шрам над бровью и стальные глаза. Это его я видел на площадке.

– Вы полковник? – спросил я, сглотнув. – Что вы собираетесь со мной делать?

Еще я хотел спросить, где Анфиса, но вовремя одумался. А вдруг она все-таки убежала? В таком случае было бы неразумно давать любую информацию о ней этим людям.

Глаза человека проделали странную операцию. Зрачки их сузились почти до точки, а потом снова расширились. Человек молчал.

– Можно мне в туалет? – спросил я.

Выражение лица гиганта на этот раз вообще никак не изменилось. Он продолжал молча смотреть на меня.

Я заерзал, потер руками волосы. Наверное, газ из баллончика окончательно выветрился из меня, и я вдруг почувствовал поднимающийся от меня резкий запах пота и грязного тела.

– Так что, можно? – переспросил я, набравшись храбрости.

Седой великан в синем костюме повернулся и, качнувшись, как будто у него кружилась голова, вышел, молча закрыв за собой дверь.

 

13

Еще не прошло и суток, как я расстался с Надей, а казалось, что прошло несколько месяцев. Я дважды едва не погиб, меня пытали, травили газом, тащили в сетке, как дикое животное. Мне пришлось самому бить, пытать и допрашивать живых людей. Я намеревался стать соучастником убийства, а может быть, и убийцей.

А главное – внутри меня за это время успело пронестись столько ураганов, шквалов, торнадо, гроз и жутких снегопадов, сколько в обычной жизни приходится на год, а то и на два.

Теперь я ждал своей участи в каком-то жутком и совершенно не поддающемся пониманию инкубаторе. Заведении, управляемом явно сумасшедшими людьми. По сравнению с этими местами даже Сектор казался мне детским санаторием.

Чего бы только не отдал я в те мгновения, чтобы снова оказаться рядом с Надей, в Сокольниках, в своей квартире.

Зачем? Зачем я сорвался и дал обещание, которого не мог выполнить хотя бы потому, что не мог знать, с чем мне придется столкнуться? Мне тридцать девять лет, а повел себя как подросток. Неуравновешенный мальчишка.

Ведь я жил в раю. И не ценил этого рая. Привык к нему.

Еще вчера я жил в мире, в котором не было преступности, наркомании, голода, ядерных отходов, рекламы тампаксов, пропаганды, предвыборной борьбы, распродаж, войн, бензиновых паров в воздухе, тяжелых металлов в питьевой воде, локальных конфликтов, угрозы перенаселения, нелегальной миграции, озоновых дыр, новостных заголовков типа «Учительница средней школы тридцать лет пролежала в стене в халате от Prada», автомобильных аварий, детской порнографии, алкоголизма, литературных критиков, ток-шоу, кислотных дождей, психиатрических лечебниц, галоперидола с серой, взрывов в метро и ювелирных украшений для хомячков.

А теперь я ждал, когда моей судьбой займутся извращенцы и садисты, которые почему-то уже несколько часов не заходили ко мне и, между прочим, не выпускали меня в туалет.

Час назад я помочился в зеленый таз и выставил его в крошечное помещение за дверкой для карликов. Но делать все остальное в этот таз я не собирался.

Я подошел к двери и, зная, что, возможно, навлекаю на себя беду, стал стучать в нее кулаками и ботинками и кричать: «Выпустите меня! Я хочу в туалет! Выпустите!» Через несколько минут силы закончились, и я в отчаянии упал на голый матрас. С разбитого вчера кулака текла кровь. Я смотрел, как на доски пола капают капли крови, и мысли о самоубийстве шевельнулись где-то глубоко внутри. Кстати, почему ОНИ не отобрали у меня ремень и шнурки? Они не боятся, что я покончу с собой? Или им все равно? А может, это для них даже лучше – с плеч долой. Или как там раньше говорили: баба с воза – кобыле легче.

Нет, я решил не доставлять ИМ такого удовольствия. Успокоившись, я прикинул, что, колотя в двери, неправильно распределил силы и поэтому быстро устал. На этот раз, поднявшись, я стал наносить удары в двери медленно и размеренно и так же размеренно, чтобы не сбивать дыхание и не впадать в истерику, кричать: «Выпустите! Кто-нибудь!»

В конце концов за дверью снова послышались шаги. Кто-то завозился с засовом, дверь распахнулась, и на пороге оказался мой позавчерашний знакомый – здоровяк с обожженным лицом. Смотрел он хмуро. Я попятился.

– Рюкзачник! – радостно сказал он и улыбнулся улыбкой, от которой задрожали мои внутренности. – Не ожидал. Талантливый ты парень! Я даже поверил тогда, в Коньково, что ты ни при чем. Что случайно пришел к Инстаграмам. Лоханулся. Бывает… Пошли, – пригласил он жестом на улицу, – не бойся, сейчас тебя никто убивать не будет.

– Куда мы идем? – спросил я слабеющими губами.

– Куда-куда… В туалет! На парашу! Ты же просился. Или нет?

Я вышел из дверей и огляделся. Налево и направо от меня, от забора до забора или, правильнее будет сказать, от живой изгороди до другой живой изгороди шла длинная дощатая галерея, вдоль которой располагалось несколько избушек, стоявших стена к стене. Двери всех избушек, как и той, в которой сидел я, выходили на галерею.

Левее и чуть впереди стояла просторная изба с крепким крыльцом, над которым развевалось синее знамя, перечеркнутое по диагонали красной полосой. Далее за ним возвышался красивый каменный дом, который я уже видел из-под брюха вороного жеребца. Вокруг дома были разбиты красивые клумбы, а дальше за ним виднелись какие-то пристройки, подстриженные кусты (нормальных размеров), где, вероятно, я и заметил что-то вроде бассейна.

Обрамление из гигантских темных и очень густых кустов придавало всему находящемуся внутри городка игрушечный и какой-то потусторонний вид. Солнце уходило за ту линию непроходимой изгороди, вдоль которой располагались избушки, соединенные галереей. По моим прикидкам сейчас должно было быть часа три-четыре, может быть, чуть больше. Следовательно, избушки стояли с западной стороны, а красивый каменный дом с чугунной оградой – с северной. Разумно, если учесть, что зимой солнце, заслоняемое гигантским тисом, вообще может не попадать на территорию или попадать в очень ограниченных количествах, да и то только с юга.

Сейчас, в послеобеденное время, тень от изгороди накрывала почти половину двора и быстро ползла к его восточной границе.

Прямо передо мной, погруженный в тень, красовался спортгородок. Больше всего он был похож на спортивные площадки в летных частях. Помимо раскрашенных в красный и желтый цвет турников, брусьев, шестов, канатов и различных уличных тренажеров, здесь были маленькие карусели, какие-то вертящиеся шары из металлических труб и еще несколько приспособлений, предназначенных скорее всего для тренировки вестибулярного аппарата. На карусели крутились двое мальчишек, одного из которых я уже видел, а на брусьях с кислым видом отжимался парень лет двадцати пяти в белой майке.

За спортгородком стояло какое-то круглое деревянное сооружение с конусовидной крышей, напоминающей поставленный на стены вигвам. К этому круглому сооружению примыкала высокая деревянная вышка, разделенная площадками, в которых были проделаны отверстия для лестниц. Над вышкой зачем-то был прилажен двухметровый деревянный крест.

Всё на территории инкубатора, кроме каменного дома с клумбами и бассейном, выглядело совершенно свежим, только что выстроенным. Дальше за вышкой, в освещенной солнечным светом части, просматривались еще какие-то деревянные здания, показавшиеся мне не совсем законченными. Рядом с ними стояли телеги, строительные козлы и валялись доски. Несколько человек занимались у телег чем-то странным. Хотя на расстоянии в сто метров разобрать детали было сложно, а времени было в обрез, даже мимолетного взгляда хватило, чтобы инстинкты подсказали, что люди делают что-то не то или не так, что происходит что-то ненормальное.

– Сюда, – сказал обожженный, и мы повернули направо.

Никто из находившихся во дворе не обратил на меня особого внимания, тем не менее меня не покидало чувство, что меня напряженно и внимательно разглядывают изо всех щелей и укрытий.

Пройдя между спортгородком и линией избушек, соединенных общей галереей, мы подошли к избе очень мрачного вида, перед которой галерея обрывалась. Дверь в эту избу была обита листом металла и располагалась прямо над землей, над невысоким порожком. Крыльца и окон не было. Обожженный, пока мы шли, несколько раз с интересом оглянулся на это мрачное зданьице.

– Вот мои солдатики порадуются, когда вернутся из караула и тебя увидят, – сказал хмурый здоровяк. – Помнишь Хэша и Тэга?

Я вздрогнул, но взял себя в руки.

– Кого? – спросил я.

– Не знаешь таких? А кто тебе вот это сотворил, помнишь? – Он показал на мой подбитый глаз.

– Помню, – опустив глаза, ответил я. – Только я не знаю, как их зовут.

– Ничего, познакомитесь.

«Навряд ли, – подумал я. – Если Анфиса не вернется и не отвяжет их, они могут через пару суток и кони двинуть». Но следом за этой довольно абстрактной мыслью я вдруг живо представил, как Хэш и толстяк Тэг, которого мама в детстве звала, как и меня, Ваней, начинают мучиться от жажды, бредить, извиваться и умирать медленной смертью от истощения, нелеченых ран и застоя крови в туго связанных телах. Даже думать об этом было ужасно. Я содрогнулся.

– Что, невтерпеж, Иван? – по-своему понял мое движение обожженный. – Пришли уже.

И действительно, пахнуло давно забытым запахом общественной уборной. Между мрачной избой и стоявшим чуть дальше небольшим двухэтажным домиком из красного кирпича тянулась линия из шести или семи дощатых кабинок с окошками в виде сердечек. Я вошел в одну из них.

Это был обычный садово-деревенский туалет. Отхожее место. Дырка была вырезана не в полу, а на подиуме высотой с унитаз. Рядом на гвозде висело розовое пластиковое сиденье от унитаза, с крышкой. Я решил не пользоваться сиденьем, а в гигиенических целях влез на подиум и уселся орлом. Окошко в виде сердечка оказалось на уровне глаз. Слегка наклонив голову влево, я мог наблюдать за людьми, занятыми странным делом в восточной части городка.

Я никогда не жаловался на зрение. В детские годы даже приобрел среди пацанов во дворе славу человека, видящего в темноте. Может быть, я и вправду видел ночью несколько лучше других, но так как в драках не участвовал, а уважения, что ни говори, хотелось, утверждал, что вижу абсолютно всё. «Я же Кошкин! А кошки ночные животные».

А в прошлом году заметил, что начала развиваться дальнозоркость. Рановато, конечно, но что поделаешь.

В общем, я довольно хорошо видел, как копошились люди у телеги, и воспользовался туалетной паузой, чтобы понаблюдать за ними. Это было в высшей степени занимательно и в высшей степени глупо. То есть глупо делать ТО, что они делали, и занимательно – наблюдать за тем, КАК они это делают.

Телега была с откидными бортами, как грузовик. Открытые борта висели по сторонам, и было видно, что в телеге пусто. Несколько мужчин с голым торсом, обливаясь потом, пытались вставить лом под кусок пустоты посередине телеги. Наконец, похоже, им это удалось. Двое слезли, а еще двое надавили на лом, намереваясь, очевидно, с помощью рычага кантовать пустоту. Один из кантующих крикнул что-то вроде «Отойди!» и повис на поднятом в воздух конце лома. Покачался на нем, рискуя пропороть себе живот, но пустота не поддавалась. Тогда один из тех, кто слез, взобрался снова на телегу с пилой в руке. Размахивая руками и пилой, он, видимо, убедил в чем-то остальных, и они все вместе стали вытаскивать лом, придавленный пустотой. Безрезультатно. Тогда тот, что был с пилой, согнал всех других вниз, обошел пустоту с обратной стороны, чтобы не попасть, в случае чего, под лом, и попробовал пилить. Как он собирался пилить сплошное дощатое дно, было совершенно непонятно, но он, насколько я мог разглядеть, явно пытался это делать, как вдруг… Как вдруг раздался треск, мужик с пилой опрокинулся на спину, а днище телеги провалилось посередине и ударилось в землю с такой силой, что на расстоянии почти в сто метров у меня под ногами дрогнул импровизированный унитаз, и я инстиктивно ухватился рукой за деревянную стенку, покрытую паутиной.

Ничего подобного никогда мне видеть не приходилось. Никаких объяснений в голову не приходило.

Однако мысли, оттолкнувшись от идиотизма увиденного, снова прыгнули к Хэшу и Тэгу. Сколько они смогут протянуть без помощи извне?

– Чё такой мрачный? – спросил обожженный, когда я вышел. – Санузел не понравился? Рано горевать. Сейчас покормим, а потом допросик начнем. Радуйся пока.

«Чего они тянут? – подумал я и снова обратил внимание, как с интересом оглядывается обожженный на зловещего вида избу. – Неужели там Анфиса! Что они с ней делают?»

 

14

Обожженный отвел меня в столовую, которая располагалась в одной из изб. Это была просторная комната, рассчитанная человек на тридцать. Внутри никого не было. Вероятно, все уже пообедали. Кем были эти «все», оставалось загадкой.

Меня посадили на скамейку за один из двух длинных дощатых столов.

– Обед на одного! – крикнул обожженный. – Полпорции!

«Полпорции. Морят голодом или недостаток продуктов? Или еще один способ унизить?» – думал я.

Через минуту в проеме двери, расположенной в задней части столовой, появилась молодая женщина с подносом. В очередной раз глаза мои раскрылись от удивления – на женщине был русский национальный костюм, правда, без кокошника. Ну или, там, – без венка. Короче, не знаю, что должно идти в комплекте с такой вот разукрашенной юбкой, блузкой, передником и еще какими-то деталями, названия которых я то ли никогда не знал, то ли забыл. В общем, голова женщины была повязана простым белым платком.

Еда состояла из щей с мясом, гречневой каши с куском жареного сома, хлеба, горчицы и стакана томатного сока, как я обнаружил, уже подсоленного. Вилки не дали. За несколько минут я съел все ложкой и руками и запил соком, вкуснее которого я не пил даже с отцом в детстве, в сосисочной на улице Кирова.

Когда я уже поднимался со скамьи, из кухни донесся звук падающих мисок, и я увидел в проеме двери светловолосого парня, собирающего с пола разлетевшуюся посуду. Парень взглянул на меня и тут же отвернулся. Это был пропавший Смирнов-Инстаграм!

Не знаю, заметил ли Смирнова обожженный, но из столовой он меня буквально вытолкнул. Не спускаясь на этот раз с галереи, мы быстро дошли до моей камеры, то есть избы, но у дверей я спросил, можно ли вылить мочу из таза.

– Я бы тебе эту мочу на голову вылил, – сказал обожженный. – Но полковник не любит вони.

Я вытащил таз из пустой крошечной комнатки и, выйдя на галерею, оглянулся, нет ли рядом еще каких-нибудь русских красавиц. Плен пленом, а все ж таки мне было бы стыдно перед женщинами. Убедившись, что никого нет, я двинулся в сторону ближайших гигантских кустов.

– Стой! – крикнул обожженный.

Я остановился и посмотрел на него. Лицо его стало суровым и пепельно-серым, как будто он увидел человека, которому пришло в голову поиграть с пультом запуска ядерных ракет.

– Не туда, – сказал он жестко. – ТУДА вообще ничего никогда нельзя лить. Бросать тоже. Понял?

– Так точно, – автоматически ответил я. Сработал армейский рефлекс двадцатилетней давности.

Пришлось мне все-таки пройти с тазом вдоль всех других избушек, из которых, как я уже понял, каждую секунду могли выйти женщины. Что это за женщины и что они тут делают, я не понимал. И почему одна из них так пронзительно кричала сегодня, тоже оставалось загадкой. Зато было ясно, чем могла заниматься в инкубаторе Смирнова-Инстаграм. Конечно, воспитывать ребенка. То есть вскармливать и заботиться, что в принципе одно и то же.

«Не для этого ли инкубатор?» – осенило меня.

Но что-то я не особо много пеленок видел на веревках с сохнувшим бельем. Да и крика младенцев тоже слышно не было.

 

15

Следующие несколько часов я провел в лихорадочном состоянии, которое люди обычно называют состоянием размышления. Мысли метались и бегали по кругу.

Где Анфиса? Почему меня не бьют и вопреки обещаниям обожженного даже не допрашивают? Что здесь делает Инстаграм, и здесь ли его жена? Почему нельзя выливать мочу в кусты, пусть даже гигантские? Что вообще делают здесь все эти люди? Зачем столько охраны? Чего они боятся? Как это связано с Анжелой? Сколько Анжеле, если она все-таки существует, лет? И не является ли Анжела одним из организаторов этого инкубатора?

Кто вообще сказал, что Анжела хочет людям добра? Что, если как раз совсем наоборот и именно она стоит за этим безумным предприятием?

Зачем полковнику ил со дна озера, и что могло проломить днище телеги и упасть с такой силой, что вздрогнули стены?

Когда нас с Анфисой начнут искать люди из Тихой Москвы? Успеют ли они? Догадается ли Надя сообщить Адамову? Похоже, он единственный, кто знает, как справиться с бойцами полковника. Иначе отчего бы им так бояться этого человека?

Хорошо ли, что Анфиса не успела убить полковника, или, наоборот, плохо?

Понимает ли Надя, как я жалею, что не всегда был тем мужчиной, которого она достойна?

Но о чем бы я ни думал, мысли возвращались к одному – что собираются делать со мной в ближайшее время? В принципе обращались со мной не так уж плохо: вывели в туалет, покормили, держали не в бетонном карцере, а в приятно пахнущем помещении с двуспальной кроватью. Но с другой стороны, этому могло быть и менее радужное объяснение. Вывели в туалет, чтобы не загадил комнату. Покормили, но не очень, – пожалели продуктов, и так, мол, сойдет. Держали в комнате с двуспальной кроватью, но без вещей, без постельных принадлежностей и даже без подушки. Так могли обращаться с человеком, которому жить осталось недолго: и тратиться на него не хочется, и мучить его особо ни к чему. При таких раскладах кормежка и в особенности томатный сок, показавшийся мне таким вкусным, выглядели как последняя сигарета, которую дают выкурить смертнику.

За окошком стало смеркаться, и комната погрузилась в темноту. Потянуло прохладой. Я понял, что ночью будет холодно. А печки нет. Почему? Понятно, что зимой здесь никто не жил, все построено пару месяцев назад. Но значит ли это, что и в грядущую зиму здесь тоже никто не собирается жить?

Каким образом ветки тиса и боярышника, которым уж точно не меньше пяти лет, смогли сплестись с досками забора, поставленного этим летом, и вытянуться после этого еще метров на десять? Что ускорило рост кустов? Ил?

Чтобы занять мысли и отвлечься, я занялся подсчетами. Забору и домикам (кроме каменного с клумбами и бассейном) месяца два. Значит, шестьдесят дней. Если кусты посадили ПОСЛЕ того, как поставили забор, то они росли в день… Тридцать метров делим на шестьдесят – на полметра в день. Делим на двадцать четыре. Получаем – больше, чем на два сантиметра в час. Это двадцать миллиметров, в часе шестьдесят минут, значит, прибавляли миллиметр за три минуты. То есть росли на глазах. Можно ли ВИДЕТЬ, как растут ветки, если они прибавляют миллиметр в три минуты?

Меня прервал приход полковника.

Он вошел в сопровождении обожженного и еще одного крепкого бойца, которого я до сих пор не видел и который держал в руках подсвечник с тремя горящими свечами. Обожженный и боец с подсвечником были в камуфляжке, на поясах висели загадочные боевые футляры. Бур – в своем синем костюме. Они молчали. Сердце метнулось в горло. «Вот и всё», – подумал я.

Хотел вскочить, но ноги перестали слушаться, и я упал назад на кровать.

Они простояли, ничего не говоря, целую вечность, которая, впрочем, на самом деле могла длиться не более пятнадцати секунд. Потом полковник знаком приказал бойцу поставить свечи на стол.

– Свободны! – проскрежетал он низким голосом.

Бойцы вышли.

Полковник зачем-то (становилось все прохладнее) снял пиджак и остался в белой рубашке. Пиджак аккуратно повесил на стул, а сам сел на другой. Наклонился и свесил громадные руки между колен.

– Рассказывай, Ваня Кошкин! – сказал он устало все тем же низким и хриплым голосом.

– О чем? – прошелестел я.

– Зачем сюда пришел? Что тебе нужно?

Я стал просчитывать варианты. Полковник ждал. Он выглядел очень усталым. Судя по его глазам, он прекрасно понимал все, что происходило со мной в те минуты, но у него не было сил даже на ухмылку.

И я почти уже начал объяснять, что я здесь вообще-то случайно, как вдруг вспомнил, как два дня назад просил бойцов, чтобы они не били меня, и как я был противен себе, и что именно из-за этого, в конечном итоге из-за того, что я был противен себе, я и оказался в этой комнате, больше похожей на пыточную, и в следующее мгновение не то чтобы вспомнил, а просто наяву пережил то упоительное бешенство, с которым ударил Тэга в лесу правым боковым, и почувствовал на губах тот восхитительный до самозабвения звериный оскал, с которым ждал прыжка кавказской овчарки, закрывая своим телом Анфису…

– Ничего я вам не скажу, – ответил я и лег на спину, закинув руки за голову.

При свете свечей видно было, как сузились и снова расширились зрачки стальных глаз полковника.

– Ты знаешь, кто я? – спросил он.

– Знаю, – ответил я.

– Ну так говори.

Я молчал.

Полковник встал.

– Ладно, как хочешь, – сказал он и вдруг покачнулся, как тогда, днем. И снова сел. – С собой борешься? – спросил он через минуту. – Героем хочешь стать? А зачем? Хочешь своей женщине что-то доказать? Или себе?

– Откуда… Откуда вы знаете? – Я привстал и оперся на локоть.

Полковник улыбнулся, и улыбка его была страшной.

– Знаешь, Иван, сколько людей, ожидающих смерти, я видел? Они обнажаются. Нужно только уметь их читать. Я – научился.

– Так, значит, меня ожидает смерть? – спросил я.

– Это был бы лучший вариант для всех нас. Это плохо, что ты сюда пришел. А вдруг вас начнут искать и найдут нас? Я, Иван, этого не особо боюсь, нет уже тех людей, которых я мог бояться, но лишние проблемы никому не нужны. Поэтому проще было бы отвезти тебя сегодня ночью в Орехово-Зуево и утопить в пруду. Начнут искать тебя, там и найдут. Но я не привык как проще. Я хочу как интереснее. Скажи, зачем Анфиса шла сюда? Искала меня?

– Анфиса здесь? – не выдержал я. – Не трогайте ее!

Полковник придвинулся ко мне и, наклонив голову, рассматривал мое лицо при свете свечей. Щека его подергивалась. Взгляд был абсолютно безумным. От него пахло чем-то терпким, как от крупного зверя, а поверх этого колыхался запах какого-то редкого антикварного одеколона.

– Скажи! Она хотела убить меня? – прошептал он.

– Я не буду говорить с вами, – ответил я, чувствуя, как кровь леденеет в жилах.

– Хорошо. – Бур встал и снял пиджак со стула. При свечках он казался еще огромнее. – Хорошо, пойду поговорю с Анфисой. Она, кстати, не в таких роскошных условиях, как ты. Ее, кажется, даже развязать забыли. Да что развязать! Как повесили, долбофаки, головой вниз, так и висит. Никакой дисциплины! Обо всем приходится напоминать. Пойду, Иван. Если она до утра не доживет, ты будешь виноват.

Полковник накинул пиджак и взялся рукой за дверь.

– Стойте! – сказал я ему. – Мы связали двух ваших людей и бросили в лесу. Они умирают. Пообещайте, что не тронете Анфису, и я расскажу, где они.

– Ну-ка, ну-ка, что за люди? Как зовут?

– Хэш и Тэг. Толстый и лопоухий. Если не найдете, они умрут.

– Ты думаешь, что я променяю Анфису на двух солдат?

– Как хотите, можете не менять, пусть умирают. А они были вам преданы. Хорошие были солдаты.

– Ладно. Говори, где они.

– Обещайте, что не тронете Анфису и развяжете ее.

– Обещаю, – сказал Бур своим хриплым басом.

Я рассказал, как найти толстяка и Чебурашку, и полковник ушел.

Через минуту я услышал на улице перекликающиеся мужские голоса, а еще через несколько минут топот копыт нескольких лошадей, выезжающих из инкубатора.

 

16

Меня разбудили на рассвете и вывели на улицу. Было пасмурно. Шел мелкий дождь. Синий флаг с красной полосой по диагонали поник и потемнел от влаги. В восточной части городка, за вышкой, у колодца, мокли под дождем лошади разных мастей – вороные, гнедые, серые. Рядом стояло человек пятнадцать в армейских плащ-палатках с накинутыми капюшонами. Все это сильно напоминало старые фильмы о ку-клукс-клане.

Меня подвели к этим людям. Некоторые вполголоса переговаривались, другие просто стояли молча. Сильно пахло мокрыми лошадьми. Крупный вороной жеребец нервничал и переступал копытами, меся тонкую пленку грязи под ногами.

Я не мог оторвать взгляда от мрачных мужчин в полувоенной форме. Однако краем глаза все же отметил, что с южной стороны вдоль фантастической темной изгороди тянулись конюшни, а с восточной какие-то мастерские. Обожженный тоже был здесь. Я уцепился глазами за его лицо, надеясь, что он даст мне понять, что здесь готовится. Но он не смотрел на меня, был суров и, казалось, погружен в свои мысли.

Через минуту из длинного деревянного здания, которое я принял за мастерские, двое в грязной камуфляжке с засученными рукавами вывели Тэга и Хэша.

Толстяк и Чебурашка выглядели очень плохо, даже хуже, чем когда мы с Анфисой уходили из лесной избушки. Они были босиком. Ноги были развязаны, а руки связаны за спиной. На грязных футболках все еще читалась дурацкая надпись «Улыбнись!».

Тэг увидел меня, но глаза его не выражали ничего, кроме боли. Я не выдержал и отвернулся.

В это время из открытых ворот конюшни вывели пару белых лошадей, которые тянули за собой высокую карету, обтянутую черным кожзамом. Все расступились, образовав полукруг. Карета заняла освободившееся место.

Еще через полминуты лязгнула калитка с чугунными прутьями, и от каменного особняка к нам двинулся полковник Бур. Он шел, не прикрываясь ничем от дождя, без головного убора, в черном, прекрасно сшитом костюме и сияющих черных туфлях, на которых тут же появились капли жидкой грязи.

В тот же момент, когда Бур вышел из калитки, обожженный, словно по сигналу, тяжелой рысью побежал в дальний угол городка, к мрачной избе, на которую вчера оглядывался.

Когда полковник приблизился, все, как по команде, повернулись в его сторону и вскинули сложенные лодочкой ладошки к левому уху. Даже Тэг с Хэшем дернули связанными руками. Только я предпочел обойтись без салютов.

Бур ответил на приветствие, подошел к белым лошадям, похлопал одну из них по морде и взобрался на облучок кареты. Карета скрипнула, покачнулась и едва не перевернулась под его весом. Полковник сел, положил кисти громадных рук на колени и остался сидеть, не обращая никакого внимания на дождь. Все замолчали и только время от времени нервно переступали с ноги на ногу.

Потом некоторые осмелились оглянуться.

Обожженный вел Анфису.

Он крепко стискивал ее левую руку повыше локтя. С правой стороны рукав красного свитерка был оторван, и на голой коже чернели страшные кровоподтеки. Волосы девчонки были спутаны, а под глазами темнели огромные фиолетовые круги, так что издалека даже казалось, что Анфиса в маске. Я невольно рванулся к ней, но двое, стоявшие рядом, схватили меня и силой вернули на место.

Когда Анфису подвели, полковник заговорил.

– Ратмир! – сказал он сиплым басом, обращаясь к обожженному. – Начинай!

Обожженный дал знак, и Тэга с Хэшем втолкнули в центр круга. Затем вперед вывели меня и Анфису.

Полковник вскинул руку и показал на нас с девчонкой.

– Эти люди, – начал он без всякого предисловия, – хотели убить меня. Думали, что хотят. Они не первые, и они не последние. Но они ошибались. Перед нами девчонка со сложной судьбой (я знаю ее много лет) и неповзрослевший романтик. У них есть время исправиться. Они не знали и сейчас не знают, с чем мы столкнулись. Так случилось, что мы знаем больше, чем все остальное человечество. Никто! – Он возвысил голос. – Никто ни в Москве, ни в Секторе, ни за океаном не знает того, что знаем мы. Мы избранные. Мы не побоялись посмотреть в лицо вещам, которые отменяют законы морали, так же как сделал это две тысячи лет назад наш Спаситель. За нами будущее. Мы спасем мир. И эти двое, – он снова показал на нас своей громадной рукой, – поймут это, когда поживут с нами. Дайте им плащ-палатки!

Бур сделал знак рукой, как будто сметал со стола, и нас с Анфисой укрыли плащами и вывели из круга.

– А теперь – эти. Это предатели. Зная, что люди, которых мы только что видели, собираются убить меня и стремятся овладеть нашими секретами, Хэш и Тэг выдали, как найти нас, и дали им вот это.

Бур залез в карман пиджака и достал оттуда сложенную вчетверо карту, которая еще вчера хранилась на груди у Анфисы и по которой с помощью Тэга мы прочертили маршрут к этому про́клятому месту. Полковник развернул листок и поднял его над головой.

– Вот подробная карта с обозначением точки-Омега, нашего городка и подходов к ним. Какими трусами нужно быть, чтобы дрогнуть и уступить такому врагу! – Бур кивнул в нашу сторону. – Этих бойцов… бывших бойцов воспитала армия великой Цифровой России. Они получили подготовку в подразделениях Сектора, лучших в Евразии. И ничем, кроме малодушия и склонности к предательству, нельзя объяснить их поступка. Как вы все знаете, можно в считанные часы изменить и перевернуть всю Землю. Отменить физическую картину мира. Ньютона, Эйнштейна, Римана и Гамова. И мы видели, как это происходит. Можно, как это делала Анжела, пойти наперекор Воздействию и совершать чудеса. Свидетели этого тоже есть среди нас. И можно, как стало теперь известно всем нам, находящимся здесь, в этом крошечном городке, в этом инкубаторе будущего, можно пойти гораздо дальше, чем на то способна Анжела и кто бы то ни было – в Секторе или Тихом мире, на Северном море или за океаном, на небе или на земле. Но никто! – Полковник рубанул воздух. – Никогда! И нигде! Не способен изменить предателя. Поэтому Хэш и Тэг, бывшие бойцы Министерства Обороны, заслуживают смерти. Приговор будет приведен в исполнение в течение часа. Решение принято.

Полковник встал на облучке, и карета снова скрипнула и закачалась. Мне показалось, что у него, как и вчера, кружится голова. Но он удержался, выпрямился во весь рост и сказал:

– Казнь будет совершена за пределами инкубатора. Мы не можем осквернять сердца наших питомцев. С нами поедут эти двое, – он показал на нас, потом повернулся к обожженному, – ты, Ратмир, вы трое, ты и ты. Остальным оставаться в городке. Работы на озере сегодня отменяются. Главным без меня остается Мураховский.

Невысокий полный человек с обвислыми щеками и со страдальческой гримасой на лице снял с головы капюшон и отсалютовал сложенной лодочкой ладошкой, после чего отправился отдавать распоряжения.

Нас подвели к карете и посадили внутри на широкую скамью, обшитую светлой кожей, как в автомобильном салоне. Потом в карету влез Бур и сел рядом.

– Запахни плащ, – сказал он Анфисе, которая оказалась ближе к нему. – А то костюм мне испачкаешь.

Несколько человек побежали открывать ворота, и карета тронулась.

 

17

Мы отъехали от инкубатора километра полтора, не больше. Я подумал, что расстояние Бур выбрал ровно такое, чтобы не было, если что, слышно криков.

Нас вывели из кареты. Остальные спешились.

Потом Бур внезапно предложил, чтобы Тэга убил я. Но эту часть рассказа я бы хотел опустить. Если вы не против. Впрочем, даже если против.

В общем, я, если это можно так назвать, отказался.

Тогда Бур шепнул что-то на ухо Ратмиру. Тот вразвалочку подошел к Чебурашке-Хэшу, обошел его сзади, пнул ногой в коленную впадину и, когда Чебурашка упал на колени, одной рукой схватил его за затылок, а другой – накрест – за подбородок. «У него же челюсть сломана! Ему больно!» – пронзила меня абсурдная мысль. Ратмир рванул руками, – и Хэш упал на землю вперед лицом.

У меня закружилась голова, и стало неудержимо тошнить. Я хотел отойти в сторону, но стоявший рядом боец рванул меня за шиворот – смотри!

Смотреть оставалось недолго. Бур снял пиджак и шагнул к толстяку Тэгу.

– Иван! Меня зовут Иван! Ваня! – крикнул Тэг неожиданно тонким голосом.

Полковник ударил его в горло. Вырвался звук, от которого испуганно метнулась и заржала одна из лошадей. Удар был страшен по силе и скорее всего смертелен, но полковник, пожалуй, привык действовать наверняка. Схватив Тэга левой рукой за волосы, он не дал ему упасть и нанес еще один сокрушительный удар – кулаком в центр лица, буквально вогнав раздробленные кости переносицы в череп. Подержал с секунду на весу обмякшее тело и отпустил.

Жестом, каким подзывают официанта, поманил побледневшего парня в камуфляжке, который держал его пиджак, левой рукой осторожно достал из пиджака белый носовой платок, тщательно вытер правую руку, платок бросил на землю и надел пиджак.

– Закопайте здесь! – сказал он. Зрачки его сузились и снова расширились.

Двое бойцов бросились отвязывать лопаты, притороченные к седлам.

Меня вырвало и рвало еще долго и мучительно. Анфиса не проронила ни звука.

– Этих возьмете с собой, – показал на нас полковник, сел в карету, и лошади потащили ее в сторону инкубатора по узкой лесной дороге.

Анфису подсадил к себе Ратмир, а я сел на рыжую лошадь сзади того побледневшего парня, который держал пиджак Бура. Когда парень развернул лошадь и Тэг с Хэшем остались у нас за спиной, я вдруг всхлипнул. Я вспомнил, как сломал Чебурашке челюсть, и как он шипел и чавкал и не мог даже правильно выговорить свое имя, и как смотрел на нас с Анфисой круглыми испуганными глазами. Слезы заполнили мои глаза, и я стал рыдать, захлебываясь, как ребенок. Я пытался взять себя в руки, но ничего не мог с этим поделать.

Парень в седле передо мной молчал некоторое время, а потом вдруг крикнул звонким срывающимся голосом:

– Заткнись! Заткнись, скотина! Понял? Заткнись!

 

18

Хотелось бы, конечно, сказать: «Покачиваясь в седле, мы вернулись в городок…» Но на самом деле, что касается меня, то я, во-первых, сидел не в седле, а за ним, а во-вторых, далеко не покачивался. Меня трясло и кидало так, что к тому времени, как мы въехали в инкубатор, боль в отшибленных почках стала почти невыносимой. Растрясло и другие мои раны и ушибы, и это немного отвлекло меня от мыслей о толстяке и Чебурашке.

Мы спешились (то есть я слез с лошади, пятясь и кряхтя, как оживший мешок с картошкой) у конюшни, и парень в камуфляжке отвел меня в камеру.

Дождь уже прекратился. Население инкубатора просыпалось, и по дороге я успел увидеть двух молодых женщин в простых русских сарафанах и наброшенных сверху дутых пуховиках, напоминающих антикварные китайские, которые несли в сторону уборных детские горшки. За красивым чугунным забором каменного дома стройная девушка лет двадцати в ярко-желтом спортивном костюме делала зарядку. За нормальными декоративными кустами и вправду прятался прямоугольный бассейн метров пятнадцати в длину. Девушка стояла у края бассейна и тянулась на цыпочках, повернув лицо к солнцу, которое только-только вышло из-за темной стены гигантской живой изгороди. Вдруг из дома выскочил худой мальчишка лет восьми, в одних плавках, и, едва не столкнув девушку в бассейн, с разбегу прыгнул в воду. Девушка что-то крикнула ему, но мы уже прошли мимо и не слышали.

На территории спортгородка тот самый молодой человек, который вчера с кислым видом отжимался на брусьях, теперь с не менее кислым видом подтягивался на перекладине. На его белых трусах горела люминесцентным зеленым крупная надпись «NOKIA». Когда мы проходили мимо, он, подтянувшись, отпустил левую руку и поднес ее к уху, продолжая держаться на согнутой правой.

– Долбофак! – сквозь зубы сказал сопровождавший меня парень, ответив тем не менее на это хвастливое приветствие как полагается.

Облокачиваясь на перила галереи, у входа в мою камеру стоял Ратмир. Значит, Анфису уже привезли. При одном взгляде на обожженного меня начала бить крупная дрожь.

Ратмир отпустил парня, завел меня в камеру и провел короткий инструктаж:

– Значит, так. Подъем в шесть. Отбой в десять. В туалет будут выводить три раза в день – после завтрака, обеда и ужина. Вечером, если будешь себя хорошо вести, отведут в душ. Будильник тоже выдадут. Всё будет зависеть от твоего поведения. Всё – это всё. Повторять не буду. Отдыхай.

Ратмир вышел, и я остался один. За время моего отсутствия на кровати появилось белье, одеяло и подушка. На столе – пластмассовый кувшин с водой и старая мятая железная кружка. На верхней из полок теперь красовался настоящий древний жидкокристаллический монитор производства фирмы «Samsung». На экране монитора были наклеены буквы, вырезанные из блестящей синей фольги и складывающиеся в слово «Future».

В каморке непонятного назначения я обнаружил резиновые сапоги, поверх которых висели чистые портянки с рваными краями, и вафельное полотенце на крюке, похожее на те, что целую вечность назад выдавали в поездах. Я снял футболку, намочил вафельное полотенце водой из кувшина, обтерся им и упал на широченную кровать вниз лицом.

Как и обещал Ратмир, в туалет меня выводили трижды, но почему-то забыли про завтрак, а обед и ужин приносили в камеру. После ужина отвели в холодную баню, где и в самом деле был душ – большие емкости с водой под потолком, в которые воду закачивали скорее всего вручную, так как никаких следов электричества в инкубаторе не было. Сказали, что раз в неделю баня топится, но это не для всех.

Вечером пришел Бур. Принес спички. Я зажег свечки и сел за стол.

Полковник сел с другой стороны. Сегодня он был одет по-домашнему – в джинсах, сером пуловере и мокасинах.

– Значит, так, Ваня! – начал полковник своим жутковатым голосом. – Ты теперь член нашего сообщества, хочешь ты этого или нет. Отпустить мы тебя не можем. Да и не хотим. Нам такие, как ты, здесь нужны. С легкой придурью. Потом поймешь зачем. Теперь – для чего мы здесь. Мы, Ваня, строим новое общество. Шесть лет назад Переворот ликвидировал все технологии. Общество раскололось на две части – Сектор и Тихий мир. Тихие всем довольны, не зря их называют кретинами. В Секторе – наоборот. Мне не нравятся ни те ни другие. Я изменю всех. Я и до Переворота мечтал переделать страну, но не имел рычагов. Теперь они у меня есть. Но только сейчас я могу переделать не страну, а весь мир. В моих руках сосредоточились возможности, которых никогда и нигде не было на Земле ни у одного человека. Наполеон, Сталин – это смешно. Помнишь, какой грандиозной властью обладал президент Соединенных Штатов? Так вот, отсюда, из этого инкубатора, – полковник опустил громадную ладонь на стол, и пламя свечей вздрогнуло и закачалось, – он кажется зарвавшимся официантом! Мы можем изменить физические законы мироздания, природу человека и построить такое общество, какого еще никогда не было. Ставка – весь мир! Понимаешь, Кошкин? Крупнее ставки не бывает.

Я представил себе весь мир, о котором за годы после Потепления успел забыть, и мне стало страшно.

– Ну и с помощью чего вы хотите изменить весь мир? С помощью Анжелы? Или с помощью ила, который ваши люди достают со дна озера? – спросил я.

Зрачки полковника сузились и расширились.

– Над Анжелой смеяться не надо, – сказал он. – Над илом – тем более. Теперь слушай. Что может Анжела. Она может оживить любой мобильник, где бы он ни находился, и позвонить на него. Против нее будет сила Воздействия, которая отменила мобильную связь, цифровые технологии и компьютеры как таковые. Против нее будут законы физики. Нельзя наладить связь без антенны, передатчика и источника питания…

«Именно это я и пытался объяснить Анфисе», – подумал я.

– Но Анжела сильнее Воздействия и законов физики. Кто дал ей такую силу? В Секторе думают, что Анжела – ангел или еще какое бесплотное существо. Нет, она обыкновенная девочка. Я знал ее и ее отца. Как девочка обрела такую власть над миром предметным и миром беспредметным? Сегодня мы близки к разгадке. Анжела не одна. Полгода назад шестилетний мальчик выстрелил в меня из пистолета. Выстрелил не он, а его отец (его фотография лежала у тебя в рюкзаке), но сделал это возможным именно мальчик.

«Чагин!» – подумал я, но ничего не сказал.

– Как, при помощи чего этот мальчишка поставил на место законы физики, которые были сметены Воздействием? Анжелу прячут в Тихом мире люди, которым наплевать на человечество. Эти люди считают, что жизнь, подобная тихому сну, и есть рай. Это не так. Если мы сейчас, во времени, живем в раю, то какую ценность будет для нас иметь настоящий рай? В вечности?

– Извините, но жизнь в Тихом мире совсем не подобна сну, – возразил я. – Они много работают, поют песни, у них, в конце концов, секс такой, какой вам и не снился!.. То есть не вам, конечно, но многим не снился, да…

– Секс может случиться и во сне, – отрезал Бур. – Если в жизни людей нет трагедии, нет страха, нет стремления вперед, то это не жизнь, а сон.

«Я бы мог поспорить», – подумал я, но на этот раз промолчал.

– Я верну людям настоящую жизнь. Не такую, как сонное существование в Тихом, но и не такую, как в Секторе, где полно извращенцев, с которыми мне несколько лет приходилось мириться. И сделаю это при помощи детей, подобных Анжеле и тому пацану.

Сказав это, полковник машинально потер своей тяжелой рукой грудь в районе сердца и поморщился, словно от боли.

– Это дети-Омега, – продолжил он. – Они смогут запустить двигатели автомобилей и ядерные реакторы, вернуть компьютеры и цифровое телевидение, дать людям возможность мечтать о будущем.

– Да зачем же им мечтать о будущем, если у них и без того прекрасное настоящее?! – не выдержал я.

– А зачем ты стал рюкзачником, а не жил со своей Надей в прекрасном настоящем? – спросил Бур.

Я похолодел.

– Откуда вы знаете про Надю? – почему-то шепотом спросил я.

– От Ратмира, конечно, – рассмеялся полковник. – Ты что, не помнишь, как у квартиры Инстаграмов мои бойцы из твоей задницы пробку выдернули и из тебя потекло все, что надо и не надо?

– Не трогайте Надю! – сказал я упрямо, опустив глаза и покраснев.

– Ладно, оставим это, – согласился Бур. – В общем, когда дети-Омега вернут все, что мы потеряли во время Переворота, мы станем управлять миром. Потому что вернут они это только для нас. Для избранных. Грубо говоря, оружие мы возьмем себе, а социальные сети отдадим народу.

– Зачем?

– Затем, чтобы реже применять оружие. Гуманизм! – Полковник снова рассмеялся жутковатым смехом и вытер тыльной стороной ладони губы.

А я вспомнил, как этой самой рукой он сегодня утром забил до смерти Тэга.

– О пользе виртуальности мы с тобой в следующий раз поговорим, – отсмеявшись, сказал полковник. – А пока я хочу, чтобы ты понял, что здесь, – он стукнул указательным пальцем в столешницу с таким звуком, как будто это был не палец, а средних размеров молоток, – здесь мы воспитаем этих детей. Мы открыли тайну их появления, и мы не остановимся. Мы очень близки к успеху.

Полковник медленно, покачнувшись, встал, внимательно посмотрел на меня и загадочно произнес:

– У тебя, кстати, тоже кое-что могло бы получиться.

Мне неудержимо хотелось спросить полковника, зачем его люди ковыряли ломами пустоту и как могло получиться, что когда она (пустота) упала, дрогнули стены и загудела под ногами земля. Однако я понимал, что на сегодня им сказано более чем достаточно и лишние вопросы его только разозлят. Поэтому я попрощался и решил ждать следующего дня, а тем временем хорошенько поразмыслить, как отсюда можно бежать.

Но стоило мне сосредоточиться, как на галерее раздались шаги нескольких человек, лязгнул засов, дверь в мою камеру снова отворилась, и на пороге появилась Анфиса.

Она держала в руках подушку и белую фаянсовую чашку с отбитой ручкой. Вместо джинсов и свитерка на ней был русский сарафан.

Обожженный, который стоял сзади, подтолкнул девчонку и сказал:

– Чего застеснялась? Заходи.

Когда Анфиса вошла, Ратмир отошел в сторону, и тогда, закрывая собой весь проем, на пороге снова появился полковник.

– Слушай внимательно, рюкзачник Кошкин, – сказал он, упираясь руками в верхнюю часть дверного косяка и наклоняя под ним голову. – Если через две недели она не будет беременной, в новом мире для тебя места не найдется. Ну разве что два метра глины в соседнем лесу.

Через секунду дверь за ним захлопнулась, и пламя свечей метнулось в сторону. Мы остались одни.