1

Тяжелые деревянные двери закрылись, и мы остались одни. Анфиса бросила принесенную с собой подушку прямо в центр двуспальной кровати и села на стул. Она была измучена, но жива и, по-видимому, цела. Мы столько натерпелись с этой девчонкой! Больше всего мне хотелось броситься к ней и обнять, но после того, что сказал полковник, я побоялся это сделать. А вдруг Анфиса истолкует мое движение неправильно и решит, что я тороплюсь исполнить приказ Бура сделать ее беременной? Поэтому я сел на кровать напротив девчонки и осторожно спросил:

– Как ты?

– Бывало и хуже, – ответила Анфиса хрипло.

– Простыла? – спросил я.

– Я не простужаюсь, – ответила она все тем же хриплым, севшим голосом, – я закаленная. Так, голос сел. Покричала чуть-чуть.

Снова повисло молчание. Толстые свечи оплыли уже наполовину, но освещали комнату достаточно хорошо. Анфиса сидела, поставив ноги вместе, одну к другой. Русский сарафан, в который ее зачем-то переодели, закрывал ноги почти до щиколоток, видны были только испачканные кроссовки. Удивительно, как одежда диктует позу и даже манеру поведения. Одну руку Анфиса держала на столе, другая спокойно лежала у нее на колене. Как на портретах девятнадцатого века.

– А тебе идет сарафан! – неожиданно сказал я и засмеялся.

– Точно? – спросила она.

– Точно! – ответил я, продолжая смеяться. – Конечно, точно.

– Так что, и косу надо было заплести? А то я отказалась, – нахмурилась Анфиса.

– Не знаю… – Смех становился неудержимым. – Может, и стоило! Прости… это… нервное…

– Дурак ты, Кошкин! – сказала вдруг Анфиса, потом оглядела себя со всех сторон, приподняла руками ткань сарафана и уставилась на сине-красный узор посередине. – Пипец! – сказала она задумчиво. – Кажется, так мы говорили в детстве?

– Да! Так! – отвечал я, вытирая обеими руками слезы. – Извини… Всё… Всё… Сейчас я успокоюсь…

– Пипец, он, как говорится, и в инкубаторе пипец! – все так же задумчиво сказала Анфиса и вдруг, взглянув на меня, не выдержала и тоже захохотала.

Мы смеялись долго, со слезами и причитаниями, а когда успокоились, я взял чашку, подошел к входной двери и приставил чашку к двери, а ухо к чашке.

– Ты чего, Кошкин? – спросила Анфиса.

– Хочу убедиться, что там никто не стоит и не подслушивает. Бежать нам надо, Анфиса! Бежать! И чем быстрее, тем лучше, – сказал я громким шепотом, отходя от двери.

– Есть и другой вариант, – как всегда, решила поспорить девчонка.

– Какой? Остаться здесь и рожать детей-суперменов?

– Нет. Убить полковника.

– Ты с ума сошла! Нам нужно бежать и рассказать все тем людям, которые смогут его остановить. Пока не поздно. Ты знаешь, что он задумал?

Я пересказал ей все, чем сегодня поделился со мной полковник.

– Он мирового господства захотел. Ты представляешь, что он сделает с тихими, когда у него появится настоящее оружие? И это еще не самое худшее. А если он из тихих станет делать дерганых и не простых, а патологических убийц, преданных лично ему? Наделает, сколько захочет. Армию. Миллион, два, десять. Десять миллионов убийц.

– Ну вот мы его и остановим, – упрямо повторила Анфиса. – Убьем.

– Да как? Как ты его убьешь? Без оружия и сидя в камере…

– А как ты убежишь? – парировала Анфиса.

– Можно придумать. Поговорить, например, с тем молодым охранником, который побледнел, когда Бур… Когда он… – У меня снова перехватило горло.

– Никто с тобой разговаривать не будет. Бур не зря устраивает показательные казни. Запугивает. Они все его боятся. Даже Антон его боялся. Хотя и ненавидел. И пошел на риск только ради меня.

– Расскажи, что тогда произошло, – попросил я. – Расскажешь?

– Расскажу. С чего начать? В апреле Чагина взяли на работу в Сектор. В отдел «Прыгающий человек». Дали ему громадный дом в Воронцово, непонятно, за какие заслуги. А я работала у него секретаршей. Чагин вначале приехал один, а потом вызвал жену с ребенком.

– Вику и Лешу?

– Да, а ты откуда знаешь? Пардон, забываю, что ты рюкзачник и бывал у них, – сказала Анфиса. – Вот. А потом Леша потерялся, его вроде какие-то бандиты хотели на органы разделать, но бандитов убил Адамов.

– Адамов! – воскликнул я. – В Секторе?

– Да, в Секторе.

– Но что он там делал?

– Слышал такую песенку: «Мяу-ши! Мяу-ши!.. Тебе мои мя-ки-ши!..»?

– Ну, слышал, конечно. Катька-мегавспышка. Кто ж ее в Секторе не знает! Пол поменяла. Стала страшным мужиком. Жуть! – Я помотал головой, как будто съел половину лимона.

– Ну так она – его дочь.

– Адамова?

– Адамова. Да. Ну вот, значит, когда Адамов узнал, что сделали с его дочкой… Ты, кстати, Тэга жирного жалеешь, а ведь это они заставили Катьку на операцию согласиться. Может, она и вообще не хотела пол менять, кто ее знает. Короче, Бур приказал, а они заставили и сделали. А Адамов узнал об этом, пришел в Сектор и убил всех врачей и продюсеров и охранников штук пять.

– Один?

– Один. А потом Лешу от бандитов спас.

– Анфиса!

– Что?

– Вот кто нас спасет! Адамов! Надо думать, как ему весточку передать.

– Подожди, Кошкин! Во-первых, запомни: все, что я тебе рассказала, не должен знать никто. В особенности про Адамова… Ну, ты слушай дальше. Адамов Лешу спас, но сам погиб. Его в тот же день убили. Порубили в куски, еще и из тяжелых арбалетов расстреляли. Я его видела. То есть видела его тело. Мертвое. Как он выжил – совершенно непонятно. Так что скорее всего в Секторе все считают, что он мертв. Вот именно поэтому никто ничего не должен знать об Адамове.

– Какая поразительная симметрия! – воскликнул я. – Ты ничего не придумываешь? Буру выстрелили в сердце, а он жив. Адамова порубили, был мертв – стал жив. Бур был жив, а скрывался. А теперь и про Адамова ничего говорить нельзя. Тоже скрывается. Повторяющийся сюжет.

Анфиса обиделась.

– Я сейчас позову Ратмира. Пусть меня лучше назад в каземат заберут от такого идиота!

– Прости! – пошел я на попятный.

– Прости? Да как ты мог! Я в тот день потеряла лучшего человека на земле.

– Ну все, я же сказал, прости. Пожалуйста. Просто это все так… невероятно.

– О Боже! Пипец! «Паника в блогосфере!» – как говорил Лева-Теоретик. «Невероятно!» – передразнила она меня. – Забудь это слово, понял?

– Хорошо, забыл. Всё.

– Выкинь его из своего… как это называется…

– Из словаря.

– Вот-вот, из своего словаря. «Невероятно!» Пипец, блин!

В этот момент мне в голову пришла неплохая идея. Нужно было просто помолчать минуту-другую. Сидеть, смотреть, как свечки отблескивают от ленточек на сарафане, и молчать. Я так и сделал. Это помогло.

– Короче, ты понял? Про то, что Адамов жив, не говори никому, ни под каким соусом. Иначе Бур к такой войне тут станет готовиться, такие меры безопасности разведет, что мы к нему тогда уж точно не подберемся. И кстати, не убежим, если захотим убежать.

– У них что, с Адамовым счеты? Они раньше друг друга знали?

– Похоже на то. Но мне об этом ничего не известно.

– А зачем же ты тогда Тэга Адамовым пугала? А что, если он Буру об этом рассказал?

– Не рассказал.

– Уверена?

– Уверена.

– А почему?

– Потому что Тэг и Хэш знали, что у них есть один шанс спасти свои шкуры – стоять на том, что карта у меня уже с собой была, а они хотели мне помешать, но не вышло. А сказать про Адамова было равносильно тому, что сказать – она нас напугала, и мы тебя сдали. Нет, они бы не сказали ему. А ты? Ты не ляпнул случайно?

– Нет, я старался поменьше ему рассказывать. Так, на всякий случай.

– Вот и молодец. Молодец. Короче. Адамов лежал на телеге мертвый. Или как мертвый. Не дышал. Это когда они приехали в тоннель.

– Кто «они»?

– Лева-Теоретик, Чагин и Леша. Они бы не выбрались, если бы не Анжела. Анжела включила все мобильники в Секторе, начался хаос, бойцы и охранники всё побросали и плакали, целуя свои мобильнички, а Чагин с Левой тем временем сбежали и уехали в тоннель.

– Что за тоннель?

– А ты как в Сектор контрабанду носишь?

– Через канализацию.

– Ну вот. А Теоретик хотел Чагина с сыном через заброшенный тоннель метро вывезти. Только проблемка была. Вика – ненавижу ее! – сидела в Воронцово в доме, который Чагину подарили, и полковник дал команду ее запереть. А Сервер был в ту ночь начальником караула. И когда мне позвонил Лева и попросил помочь, я согласилась. Чагин со мной хорошо обращался, не так, как другие в «Прыгающем человеке». И он обещал мне, что в Тихом мире найдет моих родителей. И ребеночка его было жалко. Так что я позвонила Серверу, то есть Антону, и он вывел Вику.

– Подожди! А зачем Теоретику было рисковать жизнью (он же погиб, да?), спасая Чагина? И почему полковник так охотился за семьей Чагиных?

– А вот это интересный вопрос, – сказала Анфиса. – А зачем здесь все эти семьи? Дети. Женщины в сарафанах. Тебе же вроде полковник объяснил.

– То есть Леша тоже… Дети-Омега!.. А он, значит, ребенок, так сказать, Омега. Но как полковник узнал, что Леша именно такой ребенок? Как?

– А вот если мы получим ответ на этот вопрос, то узнаем, как устроен инкубатор. А тогда и до полковника можно будет добраться… Есть тут какая-то тайна. Ее мог Лева знать, ему многое про детей-Омега было известно, он этим специально занимался, по должности, но нам рассказать не успел. Вроде бы полковник и у Левы сына забрал, эксперименты над ним ставил. В общем, в тоннеле полковник догнал нас. Меня, Сервера, Вику эту гребаную, Чагина с сыном и телегу с мертвым Адамовым. Полковник был с Мураховским, ты его сегодня видел, тоже тварь живучая. И они убили Сервера. И Теоретика. Но Теоретик успел Леше дать пистолет. И крикнул Чагину, что мальчишка может выстрелить. Он тоже знал про Лешу, на что он способен. А Чагин не знал. И потом… Короче, Чагин выстрелил в Бура в упор, в грудь. Полковник валялся в крови, Мураховский был ранен, и мы ушли… А потом я в Тихой Москве немножко очухалась, и Лена, жена Адамова, устроила меня на работу в школу. Адамов выжил, но долго не вставал… Все мы думали, что начнется новая жизнь. Но Вика сбежала в Сектор, а Чагин замкнулся, стал злой, неприветливый. Мне он, правда, пытался улыбаться, но как-то насильно, что ли. Родителей моих он не нашел, а когда я наехала на него, сказал, что ничего не обещал мне, а говорил только, что поможет разузнать, и что у него самого родители исчезли и он в отличие от меня не бегает со своим горем по всему Тихому миру. Я повернулась, ушла и долго после этого с ним не встречалась.

Анфиса замолчала и с минуту или чуть больше смотрела куда-то в бревенчатую стену за моей спиной.

– А потом мне пришла в голову потрясающая идея. Раз Анжела может позвонить на ЛЮБОЙ мобильник, не зная даже его номера, то она МОЖЕТ ПОЗВОНИТЬ МОИМ РОДИТЕЛЯМ! Я вспомнила: когда они исчезли, дома не хватало одного мобильника, у папы их было несколько, значит, телефон с ними!

Вот куда занесло Анфису. Я много раз пытался представить, куда исчезла моя бабушка в дни Переворота, и в конце концов стал думать об этом месте как о некотором Аиде, потустороннем мире. И теперь, когда я представил, как некая Анжела по просьбе девятнадцатилетней девчонки звонит в Аид ее родителям и там, в царстве мертвых, ее родители поднимают трубку и отвечают «Алло!», мне стало по-настоящему жутко. Что называется, до костей пробрало. Я не усидел на месте, вскочил и несколько раз прошелся по комнате, пытаясь успокоиться.

– И что? – спросил я. – Что ты сделала?

– И ничего, – ответила Анфиса, обмякнув, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. – Я снова пошла к Чагину и попросила, чтобы он отвел меня к Анжеле. Но он отказал. Сказал, что ничего об Анжеле не знает. «Ладно, – сказала я, – тогда, пожалуйста, попроси Лешу, он ведь тоже все может, пожалуйста, я тебя умоляю, ведь мы с Антоном помогли тебе спастись… Пусть Леша позвонит им. Один звоночек!»

– И что? – снова спросил я, на этот раз боясь услышать ответ.

– Он отказал.

– Отказал?

– Отказал. Сказал, чтобы я с этим больше к нему не приходила. «Ладно! – сказала я ему. – Ладно, Никита! Тогда я сама найду Анжелу!» Вот так.

– И тогда ты стала искать, а потом встретила этого Касперовича…

– Касперского.

– Да, Касперского. И он рассказал про Изюмова и Орехово-Зуево, и ты взяла карту Левы-Теоретика… Так что, – осенило вдруг меня, – получается, ты действительно не знала, что Бур жив?

– Какой же ты все-таки, не хочу говорить кто! – возмутилась Анфиса. – Я же тебе три раза это повторила, а ты не веришь.

– Теперь верю. Значит, ты тут рыскала в поисках Анжелы, а наткнулась на полковника и на Тэга с Хэшем! И сразу…

«И сразу забыла про родителей, но вспомнила про неутоленную месть, – подумал я, но не сказал. – Вот отчего на нас обрушились все эти несчастья!»

– Дошло, как до жирафа, – устало улыбнулась Анфиса. – Ну что, давай ребеночка делать? А то ведь полковник тебя в лесу закопает. Сам знаешь, он шутить не любит.

 

2

В эту ночь я долго сидел на стуле и думал, как выбраться из инкубатора.

Ночью камера с двуспальной кроватью запиралась снаружи железным засовом. В окошко было не пролезть, да и чем я мог бы распилить решетку? Даже если бы я смог найти инструменты, то незаметно проделать отверстие в бревенчатой стене или сделать подкоп было просто нереально. Во всяком случае, на это ушло бы немало времени, а времени как раз у нас с Анфисой не было.

Бур почему-то подчеркнуто благоволил ко мне. То есть в переводе на русский – не убил, не пытал, кормил, выпускал в туалет. Даже делился планами. Зачем-то я ему был нужен. Зачем? Неужели затем, чтобы я сделал ребеночка Анфисе? Но это бред.

«Через две недели – чтобы Анфиса была беременна! Я проверю!» – сказал полковник. Мы с Анфисой посмеялись над этим. Как он проверит? И кто может дать гарантию? Существуют же разные циклы, физиологические особенности и все такое.

С другой стороны, Буру может быть в высшей степени наплевать на особенности наших организмов. Сделает тест – результат отрицательный, и пошел в расход!

Не говоря уже о том, что я и не собирался заниматься «этим» с Анфисой. И не только потому, что я любил Надю. А потому, что какой же я после этого спаситель?

Хотя нельзя сказать, что меня не волновали мысли об этом. Даже более того – я боялся лечь рядом с девчонкой на двуспальную кровать. Понимал, что не совсем отвечаю за себя. В особенности после того, как она сказала, что нужно идти до конца. То есть если полковнику и в самом деле нужна эта беременность, а мы в ближайшие две недели не сможем выбраться из инкубатора, то зачем зря подставлять себя? Наша задача – остановить полковника, значит, рисковать моей жизнью ради «какой-то там морали» Анфиса не может. То есть она согласна. И даже рекомендовала бы мне послушаться полковника Бура. Но настаивать не будет. Пока.

Да, насчет побега. Предположим, мы с Анфисой смогли оказаться во дворе инкубатора без сопровождения. Что дальше? Охранников здесь гораздо больше, чем населения или заключенных, я не знал пока, кем считать женщин в русских сарафанах, мальчиков в холщовых штанах и рубахах навыпуск, девушку в желтом спортивном костюме. Хотя, если вспомнить мое посещение квартиры Смирновых-Инстаграм, непохоже было, чтобы они, Смирновы, отправились в инкубатор по своей воле. И что значил тот душераздирающий женский крик, который я слышал, сидя на верхушке громадного дуба?

На территории я видел двух или трех цепных псов, кавказских овчарок. Собачье рычание и лай слышны были иногда и с той стороны забора. Значит, кто-то патрулировал территорию и за пределами инкубатора.

Скажем, я добрался до стены. Но как преодолеть плотную, как щетка, и колючую живую изгородь тридцати метров в высоту? Как продраться через нее?

Допустим, продрался. Теперь нужно взобраться на забор и перерезать колючую проволоку. Предположим, что все это время по какой-то фантастической причине (смогла ведь Анжела отвлечь всю полицию Сектора от преследования Чагина с сыном) охранники забудут о своих обязанностях. Но где раздобыть инструменты? И что скажут собаки, которые явно не интересуются мобильниками и цифровыми технологиями и которых отвлечь гораздо сложнее?

Значит, остается выход через ворота. Теоретически можно спрятаться в телеге, которая выезжает на озеро за илом. Или договориться с охранником. Но как это осуществить на деле? На глазах у десятка других охранников? Опять же собаки. Чем больше я думал об этом, тем менее вероятным мне это представлялось.

Вывод был один. Побег без помощи извне невозможен.

Но насколько мы могли рассчитывать на помощь извне? Рано или поздно, конечно, нас начнут искать. Еще спустя какое-то время нас найдут. Но когда начнутся поиски? Сколько на это в общей сложности уйдет времени?

Надя привыкла к моим «командировкам». Я, бывало, уходил на два-три дня. А несколько раз ездил за разными раритетами далеко от Москвы и отсутствовал неделю и даже больше.

Как все тихие, Надя не понимает изнутри природу преступления и поэтому по-настоящему не верит в его возможность. Не верит в существование таких вещей, с которыми я столкнулся за последние два дня. Значит, она начнет беспокоиться не раньше привычного срока. Значит, неделя. Плюс время на поиски.

Никак не меньше десяти дней.

И еще одна мысль болталась где-то на задворках сознания. Даже если Наде вдруг станет очень тревожно, она все равно будет выжидать неделю. Просто потому, что захочет дать мне шанс выполнить свое обещание. Привести Анфису за руку без чьей-либо помощи. Надя любит меня и хочет, чтобы я справился. Стал мужчиной. Поверил в себя. Поэтому даст мне время.

Так что ее любовь может убить меня, думал я. Парадокс.

Однако в этом парадоксе я вдруг ощутил что-то очень возвышающее, доходящее до пределов и выходящее даже ЗА пределы. И я так почувствовал Надю и мою не разрываемую никакими расстояниями связь с ней, что перестал бояться Анфисы, а вернее – себя.

И лег рядом с девчонкой. Она спала, дышала ровно и глубоко. И мне нужно спать, говорил я себе, нужно отдыхать, накапливать силы. Кто его знает, когда придет помощь и что ожидает нас впереди. А на полу выспаться не получится. Я уже пробовал ложиться на голые доски, но с моими синяками и ушибами не продержался и десяти минут.

Я не стал укрываться одеялом. Одним одеялом с Анфисой. Так все-таки надежнее.

«Догадается ли Надя обратиться к Адамову?» – продолжали еще некоторое время крутиться в голове мысли о спасении.

И сколько все-таки у нас времени? Хорошо, если две недели. А если нет?

Сегодня Бур благоволит к тебе, играет с тобой, как кот с мышью, а завтра он передумал – и вогнал тебе кости переносицы в мозг одним ударом кулака.

Зачем я ему нужен? Зачем? И зачем ему нужна девчонка? Ведь она хотела убить его. Неужели…

Анфиса глубоко вздохнула, пробормотала что-то во сне и, набросив на меня край одеяла, крепко обняла меня рукой.

 

3

На следующее утро мне сказали, что я могу с подъема до отбоя свободно перемещаться по территории инкубатора, не считая тех мест, которые специально охраняются. А если Анфиса будет хорошо себя вести, то с завтрашнего дня ходить по городку сможет и она, но, правда, не весь день и только в сопровождении охранника.

Утром случилось небольшое происшествие.

Стройная девушка, которая вчера в желтом костюме делала зарядку у бассейна за чугунной оградой, вдруг выскочила во двор с голой грудью и в сером балахоне, скрывающем линию бедер. Она влезла на качели, расположенные в спортгородке, и стала раскачиваться и петь громкую песню: «Мяу-ши! Мяу-ши!.. Тебе мои мя-ки-ши!» Собрались охранники и нерешительно переминались с ноги на ногу, явно не зная, что им делать.

Неподалеку с кислым видом разминался хвастун в трусах с зеленой надписью «NOKIA». Он глядел на девушку и гадко улыбался. Потом на балконе большого каменного дома появился полковник. «Светлана! – крикнул он. – Быстро домой!»

– А пошел ты! – крикнула в ответ Светлана, раскачиваясь еще сильнее.

Кислый в трусах сменил гадкую улыбку на угодливую, метнулся к девушке и стал останавливать качели. Что-то мне подсказывало, что на его месте я бы не стал этого делать. И точно, как только качели остановились, девушка размахнулась и полоснула ногтями по его лицу. На щеке сразу же проступили кровавые следы.

– Ратмир! – крикнул полковник.

Появился Ратмир. Девушка спрыгнула с качелей и с визгом бросилась к воротам. Ратмир побежал наперерез, схватил ее сзади поперек тела и потащил к чугунной калитке. Девушка отбивалась, пыталась ухватить обожженного когтями за голову и кричала: «Уроды! Пустите! Хочу в Сектор! У меня заказ в «Кликобеле»!»

У калитки ее встретил Бур. Вдвоем с Ратмиром они затащили девушку в дом.

– Это его дочка, – сказал мне кислый, трогая расцарапанную щеку. – Тяжело ей здесь. А кому легко? Ни и-мэйла, ни зажигух, ни чип-шопов, ни проповедей с рекламой суперрикш! Еще месяц – и что останется от моего гедонистического индекса? Два года повышал его с личным инструктором, какие деньги на это выбросил! Один только тренинг возбуждения обошелся мне в две зарплаты продавца. Но с другой стороны, я-то знаю, ради чего сижу в инкубаторе.

Я заинтересовался и протянул руку.

– Ваня, – сказал я. – Рюкзачник.

– Дивайс! – ответил рукопожатием кислый.

– «Ди» или «дэ»? – спросил я.

– «Ди»! – гордо ответил кислый. – Ди-вайс.

– Так ради чего ты здесь? – спросил я.

– Да ты и сам знаешь, – ответил Дивайс. – Ради того, что и все. Ради детей. Мой, кстати, самый лучший. У тебя, кстати, как? Получается?

Дивайс подмигнул в сторону моей камеры.

– Как она? С виду обнадеживающая телка.

Неудержимо захотелось заткнуть пасть этому Дивайсу – я уже был совсем не тем Ваней Кошкиным, что три дня назад у подъезда Смирновых, – однако решил перетерпеть и выяснить у мерзавца как можно больше. Я видел, что передо мной человек скользкий, но в то же время угодливый и чрезвычайно хвастливый. Это упрощало задачу.

– Ничего, – ответил я уклончиво. – А твоя где?

– На кухне. Она тут шеф-повар.

– Ух ты! – сказал я. – Ваша семья здесь, наверное, на особом положении. А у меня, видишь, как получилось. Меня даже брать не хотели. Так я сам ломанулся.

– Да? – спросил Дивайс, и глаза его стали злыми и подозрительными. – А как ты узнал, куда надо идти?

– Я же рюкзачник, – ответил я, подумав, что надо быть осторожнее. – Я у кое-кого на особом счету. Давно знаком. Услуги разные. Вещички кой-какие, то да сё. Потому и брать вначале не хотели, думали, что я там, – кивнул я в сторону изгороди, – полезней буду.

«Кажется, выкрутился, – подумал я. – И даже более того, намекнул, что пользуюсь чьим-то покровительством. Это его должно заинтересовать».

Я оказался прав.

– А у кого, если не секрет? – Он даже шею вытянул, так ему хотелось узнать. – У кого на особом счету?

– В том-то и дело, что секрет. Сам понимаешь, не от меня зависит, а то бы я тебе, конечно, рассказал. Такие, как мы, должны держаться друг друга.

– А чего ж тебя тогда связанным привезли? А потом из избы не выпускали?

– А ты никому не расскажешь? Смирновым, например. Они кажутся мне не очень благонадежными.

– Ты и Смирновых знаешь?

– Я много чего знаю. Так что, не расскажешь?

– Не расскажу.

– Смотри, а то мне влетит. Меня не только связали, но еще и синяк под глазом поставили. И это все для того, чтобы другие семьи думали, что я сюда попал случайно.

– Ты что, под прикрытием работаешь? – трясясь от возбуждения, на недостаток которого он только что жаловался, прошептал Дивайс.

Я отстранился от него, оглянулся вокруг и сделал нарочито равнодушное лицо.

– Ты этого не говорил, я этого не слышал. Хорошо?

– Хорошо, хорошо… Конечно… – торопливо согласился Дивайс.

– Ну вот, будем считать, что это сделано, чтобы другие мне не завидовали. Больше пока ничего сказать не могу, извини… Так ты говоришь, что твой сын самый лучший? А я слышал, вроде как Миша Беримбаум надежды подает, – сказал я наугад, порывшись в памяти и вспомнив, что именно так называла Анфиса сына погибшего Левы-Теоретика.

– Мишка? Не-ет, он моему и в подметки не годится. Мой – это премиальный класс. А Мишка…

– Ну, не знаю, – сказал я. – Говорят, что он кое-что может.

– Это ты про спички? Так это ерунда. И вообще он только в Кругляше работает, а мой и без ила может. Сам увидишь!

– Ну, значит, злые языки, – сказал я. – Завистники! Твоего-то как зовут?

– Раньше Гаджом звали, Гаджет, если полное имя, а теперь, само собой, пришлось назад переименовывать в Петьку.

– Значит, Петька.

– Ну да, – застеснялся Дивайс немодного имени и вздохнул. – Я ж понимаю, что так надо.

В этот момент я заметил приближающегося к нам невысокого толстяка с обвислыми щеками. Это был Мураховский, тот самый участник бойни в тоннеле, о котором мне говорила Анфиса.

– А подтянуться сколько можешь? – громко спросил я у Дивайса.

– Если не раскачиваться? – воодушевился кислый. – Раз двадцать, не меньше.

И он тут же полез на турник.

Подошедший Мураховский задрал голову и посмотрел на подтягивающегося Дивайса с такой страдальческой гримасой на лице, словно хотел сказать ему «Осёл!», но боялся, что на этом не остановится.

– Пошли, – вместо этого сказал он мне. – Поговорить надо.

 

4

Мураховский завел меня в дом из красного кирпича, который стоял между туалетами и конюшнями. Видно было, что и этот дом новый. (Как и всё в инкубаторе, за исключением каменного особняка за красивой чугунной оградой, куда Бур утащил свою дочь Светлану.) Внутри еще пахло непросохшей штукатуркой.

Вместе мы вошли в некое подобие кабинета. По дороге, в конце недлинного коридора, я увидел небольшую комнату, заполненную оружием: футлярами, арбалетами, боевыми ножами. Вход в комнату перекрывался железной решеткой из толстых прутьев, в которой было проделано откидное окошко, достаточное, чтобы просунуть арбалет, но недостаточное, чтобы влезть внутрь. («В такое окошко может пролезть только мартышка, ну или маленький ребенок», – подумал почему-то я.) В комнате сидел охранник и разглядывал интеркомиксы.

Больше ничего я рассмотреть не успел, так как Мураховский довольно грубо толкнул меня в спину.

– Слушай внимательно! – сказал он, как только мы оказались в кабинете. – Сейчас ты увидишь наших ДЕТЕЙ. Возможно, кто-то из них будет задавать тебе вопросы. Возможно, тебе самому необходимо будет что-то спросить у них. Говорить разрешается. Но – по обстановке. Поэтому первое. Если я подам знак – замолкаешь мгновенно. Как труп. Второе. Фильтруй базар. Все дети на территории инкубатора – тихие.

– И мальчик у бассейна? – спросил я.

Мураховский потер голову, и лицо его свела страдальческая гримаса.

– Говорил же я, говорил! – обратился он к пустому месту на стене. – Говорил, что его лучше в пруду утопить. Слишком он въедливый. Смотри, как лезет везде… Ладно… Ладно… Молчу.

«Еще один сумасшедший!» – подумал я, но не слишком удивился. В Секторе каждый второй разговаривал сам с собой. А этот, похоже, был еще и контужен.

– Мальчик у бассейна? – спросил он, уставив на меня тусклые голубые глаза, словно покрытые пленкой, как у птицы. – Да, и мальчик у бассейна. Поэтому говори со всеми детьми, как с тихими. А с мальчиком у бассейна в первую очередь. Никаких «долбофаков», никакого вот этого… – Он покрутил в воздухе скрюченными пальцами. – Будь крайне осторожен. Понял?

– Понял, понял, – поспешил заверить я.

– Вопрос, – вдруг сказал он и, наклонив голову набок, вцепился в меня глазами. Пленка на них немного растаяла, как будто его отпустила сильная внутренняя боль. – Ты живешь с тихими. Чем они от нас отличаются? На твой взгляд?

– Ну, они… – задумался я.

– Только не надо рассказывать, – перебил он меня, – что мы жадные, злые, с прыгающими мыслями, ездим на рикшах и поклоняемся мобильнику. А они добрые, щедрые, спокойные и так далее. Не надо рассказывать про нашу жизнь. Давай коротко. В двух словах. Что самое главное?

Я много времени потратил на обдумывание различий между мной и Надей. Я, можно сказать, кожей прочувствовал эти различия. Спинным мозгом. Поэтому ответ был у меня давно готов.

– Они уже дома, – ответил я.

– Что? – переспросил Мураховский.

– Они уже дома, – повторил я.

– Дома, – повторил за мной Мураховский, уставился себе под ноги, схватился обеими руками за волосы и потянул за них. Потом поднял лицо со страдальческой и в то же время жестокой улыбкой на нем. – Дома, значит… Пошли!

Он снова вытолкнул меня в коридор, из которого мы спустились по ступенькам вниз, где Мураховский с лязгом открыл стальную дверь. Стоявший рядом охранник протянул ему шипевший и потрескивающий факел, и мы вошли в узкий подземный ход.

 

5

В конце сырого подземного коридора Мураховский потушил факел, потянул на себя ручку стальной двери, и вскоре мы оказались в просторном помещении с круглыми стенами, диаметром, наверное, метров десять. На высоте около четырех метров начиналась крыша, которая представляла собой конус из узких досок, сходящийся в точку, расположенную над центром комнаты, так что возникало ощущение, что мы были накрыты громадной вьетнамской шляпой. Под самой крышей по всей окружности шли окна, и в комнате было довольно светло.

Я узнал помещение. Мы просто оказались внутри того здания, которое стояло рядом с вышкой посередине городка. Зачем было пробираться к нему по подземному ходу, я не понимал. Возможно, такова процедура инициации? Но во что?

Внутри играли в шашки двое пацанов в холщовых брюках и рубахах навыпуск. На коленях у женщины в русском сарафане сидела четырехлетняя девочка, раскачивала ножками в красных ботиночках и накручивала на палец светлый волнистый локон.

Посреди комнаты возвышалась на половину человеческого роста сияющая труба из нержавейки с полметра в диаметре. В нее озабоченно и испуганно заглядывал худой мужчина в очках и белом халате. В стороне, в широком антикварном кресле сидел полковник Бур. В сияющем чистотой синем костюме в узкую светлую полоску.

«Значит, это и есть «Кругляш», о котором говорил мой новый знакомый Дивайс», – подумал я.

Если я был прав, то Кругляш больше всего напоминал что-то среднее между детской комнатой в каком-нибудь санатории и научной лабораторией.

– Начинайте! – сказал Бур, даже не кивнув мне.

Женщина, приподняв ноги на носки, подвинула девочку у себя на коленях и представилась.

– Меня зовут Катя, – сказала она.

– Иван, – сказал я. – Здравствуйте. Кажется, мы уже виделись в столовой.

У женщины были короткие волосы, крашенные в черный цвет, и полные тоски светло-карие глаза. Взгляд ее и манеры чем-то напомнили мне манеры директора школы, в которой работала Надя, ну и, может быть, Чагина, из чего я сделал вывод, что женщина принадлежит к немногочисленному племени неправильных дерганых.

– Это Миша, – показала женщина на черненького кудрявого мальчишку.

Мальчишка с интересом посмотрел на меня.

– Привет, – помахал я ему, и он улыбнулся, озарив комнату.

Как страшно я успел соскучиться по улыбкам тихих за эти несколько дней, растянувшихся в целую вечность! Покашляв, я едва удержал слезы, наворачивающиеся на глаза. Это движение не осталось незамеченным мальчишкой.

– А это Гриша. – Женщина показала на второго пацаненка, рослого и светловолосого, в котором я узнал сорванца, обрызгавшего водой из бассейна Светлану, дочь Бура.

– Значит, Миша и Гриша, – сказал я. – Все понятно.

Что именно «понятно», я и сам, конечно, не знал. Но мальчишки, по-видимому, знали. Они переглянулись и засмеялись. Человек в белом халате бросил на Бура многозначительный взгляд. Бур кивнул ему.

– А можно, мы будем называть вас дядя Ваня? – спросил черненький Миша.

– Конечно! – ответил я.

Ко мне подошел человек в белом халате. У него было очень неприятное лицо. Нижняя губа отвисала и открывала десны и плохие зубы. Глаза быстро двигались, словно в горячке, вероятно, отражая движение тысяч проносящихся у него в голове мыслей.

– Присядьте вон там, – указал он мне на вертящийся офисный стул родом прямо из офиса цифровой эпохи. – Мы сейчас поиграем с детьми. А вы постарайтесь понять смысл нашей игры. Если я скажу «Иван!» – подключайтесь. Ну что, Катя, давайте начнем с Ирочки, – сказал он, и женщина сняла девочку с колен и подвела ее к полкам с игрушками.

Девочка сразу же потянулась за пушистыми желтыми утятами с черными бусинами вместо глаз.

– Мама! Сними утят! – попросила девочка. – Пожалуйста! Сними!

– Сейчас, малыш, – ответила Катя. – Давай сделаем, как в прошлый раз. Помнишь? Зажигаем экранчик и идем играть с утятами.

Ниже игрушек на полке стоял плоский экран компьютера. От него шли проводки к компьютерному блоку, который темнел внизу, и к большому аккумулятору, стоявшему рядом.

Девочка подошла к дисплею и сказала: «Зажгись!»

Раздался щелчок. На компьютерном блоке вспыхнула зеленая лампочка, раздалось урчание, которого я не слышал уже шесть лет, и через несколько секунд дисплей замигал, осветился, а потом на него выплыла переливающаяся всеми цветами радуги заставка в виде слова WORD!

Мураховский, Бур, Катя – все, кроме детей, смотрели на меня. А я отвернулся и, только собравшись с духом, снова взглянул на оживший дисплей. Если бы я не сидел на офисном стуле, а стоял, то скорее всего потерял бы сознание. Это было так, словно я услышал «талифа куми», или что там говорил Иисус Лазарю.

То, к исчезновению чего все давно привыкли, то, что считалось мертвым и, возможно, навсегда, – вдруг ожило. Кроме того, это была та самая ужасная в своей издевательской простоте заставка, которая вдруг выскочила на всех компьютерах мира в День Переворота, после чего все компьютеры, смартфоны, айпады, плейеры, видеорегистраторы и десятки других цифровых устройств отошли в небытие.

В общем, привет с того света производил впечатление. Это был удар, от которого нелегко оправиться.

Девочке дали утят, и она ушла играть на толстом мате бордового цвета.

– А теперь Миша, – сказал человек.

– Я не хочу, – сказал Миша, посерьезнев.

– Ми-иша! – протянула женщина в сарафане.

– Отставить, – раздался сиплый бас полковника. – Пусть ребенок отдохнет. Давайте Григория.

Гриша метнул на Бура огненный взгляд.

– Да-да, – сказал Бур. – Считай, что это домашнее задание.

«Это его сын!» – сообразил я. Сын полковника. Вот почему Мураховский рекомендовал быть особенно осторожным с мальчиком из бассейна.

Человек в белом халате вложил мне в руку смартфон фирмы «Samsung». Первым движением было – отдернуть руку, словно мне сунули живого скорпиона. Однако спустя мгновение я зажал корпус смартфона пальцами и уставился на темный экран с отпечатками жирных пальцев на поцарапанном дисплее.

– Покажи дяде Ване, на что ты способен, – сказал человек в халате.

Давно не видел, чтобы так пламенел взгляд тихого ребенка, да еще голубоглазого.

– Пожалуйста, – заныл человек, – а то папа меня накажет.

Гриша опустил глаза и задумчиво покрутил на ладони черную шашечку. Через секунду я вскочил, едва не выронив из рук плоский приборчик. Меня словно током ударило. В ладони загудело, зажужжало, отдалось в руку до самого плеча.

– А, черт! – воскликнул я.

Все взрослые засмеялись, а дети нет.

– Это вибросигнал, – сказал Мураховский. – Наверное, дядя Ваня забыл даже, как это называется.

«Да, забыл, – подумал я, – и что тут смешного?»

Я взглянул на приборчик. На дисплее появилось светлое окошко и надпись: «Введите pin-код». Еще через секунду мобильник без всякого звука потемнел и снова погрузился в то небытие, из которого вынырнул несколько мгновений назад. Человек в халате забрал его у меня и положил к себе в карман.

– Ну что? Миша? – вопросительно взглянул он на полковника.

– Давайте попробуем, – согласился Бур.

– Иван! – сказал человек с отвислой губой.

– Что? – спросил я и тут же вскрикнул, потому что Мураховский ткнул меня сзади кулаком прямо в отбитую почечную часть.

– Ах да, – сказал я. – Пардон.

Миша с Гришей снова засмеялись. Несмотря на это, Миша явно оставался настороже и ждал, что будет дальше.

– Видишь ли, Миша, – начал я, пытаясь быстро сообразить, что от меня требуется. – Я тут человек новый…

Бур сузил зрачки и через секунду снова расширил их.

– Хочешь, покажу фокус? – сказал я.

– Хотим! – хором крикнули пацаны.

Девчонка на мате тоже отпустила своих утят и открыла рот.

– Ну-ка, дайте шашки. – Я подошел к столу, за которым сидели мальчишки. – И дайте присесть.

Гриша встал и уступил место. Я сел, поелозил под столом ногами, потом сделал несколько пассов и начал:

– Смотрите! Вот три шашечки. Они у меня в руке, под столом. Значит, правая рука под столом, а в левой руке, смотрим внимательно, ничего… Итак… Следим за шашечками. Тук-тук-тук!

Я постучал шашкой снизу по крышке стола.

– А теперь – опа! – И показал шашечку, как бы переместившуюся сквозь стол ко мне в левую руку. – Вот она! Делаем еще раз… Тук-тук-тук!

Этот фокус я разучил с отцом, когда в пятом классе болел корью, сидел дома и скучал.

– И еще раз… Тук-тук-тук! Вот они все! – Я открыл ладонь левой руки и провел раскрытой рукой слева направо, демонстрируя появившиеся в руке как бы из ниоткуда шашечки.

Все время, что я показывал фокус, Бур и человек в халате переводили взгляд с меня на Мишу и обратно. Миша сидел с хмурым лицом. Но в глазах его, я это видел, искрилась глубоко спрятанная улыбка.

И вдруг! Шашечки, лежавшие на моей левой руке, исчезли! Сами по себе.

Ко мне никто не приближался. Я все время смотрел прямо на пластмассовые кругляшки. Так что они исчезли мгновенно, прямо у меня на глазах. На коже ладони медленно таяло ощущение веса исчезнувших шашечек.

Не веря случившемуся, я поднес пустую руку к лицу, потом повращал ею немного в воздухе, и в следующий момент что-то толкнуло меня изнутри в правую ладонь, сжатую от волнения в кулак. По позвоночнику пробежали тысячи иголочек. Я уже знал, что это. Но прежде чем раскрыть руку, взглянул на Мишу. Он наблюдал за мной с большим интересом и с той же искрящейся в глубине улыбкой.

Я медленно повернул руку и разогнул пальцы.

На ладони лежали шашечки! Те самые, что исчезли с левой руки! Одна белая и две черных. У одной из черных был отбит краешек, а на белой темнело небольшое коричневое пятно. Может быть, йод, а может, фломастер… Как завороженный, я протянул палец – хотел потрогать пластмасски, чтобы убедиться, что они настоящие, а не обман зрения, но в эту секунду одна из них снова исчезла! И это была именно та, которой я собирался коснуться, – белая, с коричневым пятнышком то ли йода, то ли фломастера. Просто растворилась в воздухе. На моих глазах. Тогда я быстро сжал правую руку.

Но не успел. В кулаке уже было пусто. В кратчайшую долю мгновения черные шашечки последовали за белой. Куда?

– Прекрасно, – прошептал я.

Голос почему-то моментально сел. Я попробовал откашляться, но это не помогло.

– Прекрасно, – тем же полушепотом просипел я. – Смеетесь над дядей Ваней.

И Миша с Гришей действительно весело засмеялись.

А человек в халате, как крыса, протрусил к полковнику и, наклонившись, быстро и горячо зашептал ему что-то на ухо. Полковник все это время не сводил с меня глаз.

 

6

Все покинули Кругляш через двери, выходящие на улицу. А мы с Мураховским зачем-то снова полезли в подземный ход.

Когда поднялись по ступенькам у входа в его кабинет, Мураховский поморщился, потер лоб и сказал:

– Иди погуляй. О том, что видел в Кругляше, никому ни слова. – Он еще раз потер лоб и добавил: – Считай, что тебе повезло. Раньше мальчишка у нас только спички умел по столу взглядом таскать. Мы и сами не знали, на что он способен. Да, тебе повезло. Определенно.

 

7

Меня просто распирало. Хотелось поделиться тем, что я увидел. Точнее, хотелось бежать и кричать: «Это реально! Дети-Омега существуют! Я верю в Анжелу!» Ну и так далее.

Однако я понимал, что за мной наблюдают, что от меня чего-то ждут, неизвестно чего; но то, чего от меня ждут, важно для Бура и его команды, поэтому, если я хочу проникнуть глубже и получить, возможно, шанс на спасение, не стоит сейчас дергаться.

Так что я не побежал в избушку докладывать обо всем Анфисе, а вместо этого пошел в спортгородок, залез на турник и стал подтягиваться. Это была неплохая идея. Физическая нагрузка лучше всего помогает справиться с возбуждением.

Давненько я не подходил к перекладине. Тело казалось чужим и неоправданно тяжелым. Подтянувшись три раза, я хотел спрыгнуть, уж больно непослушными были мышцы. Но пересилил себя. Четыре, пять, шесть… На седьмом я понял, что выдохся. Руки из последних сил сжимали металлическую трубу турника, – еще секунда, две, и пальцы соскользнут. Но какая-то сила заставила меня продолжать. Восемь, в глазах потемнело, девять, это уже подтягивался не я, а комок одеревенелого от боли и усталости мяса, десять… Всё! Теперь-то уж точно всё. Тем не менее я зачем-то продолжал цепляться за металл. И вдруг вспомнил, как полковник со спокойным лицом ломает горло Тэгу и затем, хотя это уже было бессмысленно, вбивает кости его переносицы в и без того умирающий мозг. Я не позволю… Этому… Повториться! Одиннадцать. Двенадцать! Пальцы соскользнули, и я ударился ногами в землю. Коленки подогнулись, голова кружилась, горячее дыхание со свистом вырывалось из груди.

Я присел на корточки, ожидая, когда отступит темнота в глазах. Некрасиво было бы упасть в обморок на спортплощадке.

Итак, двенадцать. Неплохо, скажете вы. Неплохо для тридцатидевятилетнего мужчины, склонного к полноте. Но это если не знать, что еще восемь лет назад я уверенно подтягивался двадцать шесть раз. Широким хватом. Из-за головы.

Почему-то захотелось увидеть отца. Может быть, вспомнил, как он шестилеткой водил меня на стадион, где учил подтягиваться и делать подъем переворотом.

Где они сейчас с мамой? Как живут?

В первый же день Потепления они, как тогда говорили, перевернулись, то есть стали тихими. Через неделю бросили московскую квартиру, нашли где-то подводу с толстой рыжей лошадью с мохнатыми ногами, погрузили пожитки и уехали на родину отца, в Астрахань. Спустя два года приехавший из тех краев в Москву человек передал от них письмо, в котором родители рассказывали, что живут хорошо, Волга очень чистая, рыбы много, цветут розовые лотосы, и неплохо было бы, чтобы я разок хотя бы приехал к ним с ребенком. Странно, они почему-то были уверены, что у меня есть ребенок. Возможно, оттого, что видели, как изменилась после Переворота Надя и наши с ней отношения.

А я не приехал. И даже не ответил на то письмо. И никакого ребенка у нас с Надей не было.

Почему так складывается, что у человека есть всё – лучшая в мире женщина, хороший дом в прекрасном городе, райский климат, здоровье, уверенность в завтрашнем дне (не та, за которую раньше принимали временное ослабление страха перед будущим, вызванное сделанными накоплениями финансов, а настоящая), в общем, есть всё, а человек все равно живет неправильно?

Я понимал в те минуты, что вся моя жизнь, за исключением встречи с Надей, была прожита не так. И, подчиняясь внезапному порыву, дал себе слово, что если выберусь из этого инкубатора, то рожу ребенка, обычного, не Омега, и поеду с Надей в Астрахань, к родителям.

Но в следующее мгновение голову посетила дикая мысль. А может, позвонить им? Раз про Анжелу все правда и раз рядом такие ДЕТИ, то почему не попробовать? Может быть, Анфиса была не так уж и не права, когда просила Чагина, чтобы он позволил своему сыну Леше помочь ей. Сделать всего лишь один звоночек.

Но тихие никогда не хранят мобильных телефонов. Значит, позвонить им нельзя.

Тогда – бабушке! ТУДА. Туда, куда исчезли родители Анфисы и многие другие старики, которые, вероятно, просто не успели стать тихими. Где они? Кем они стали? Может быть, их нужно было спасать? А может быть, совсем наоборот, – лучше было бы даже не думать о них.

Дойдя в своих размышлениях до этой точки, я встряхнулся и решил, что нельзя терять ни минуты. Терпение терпением, осторожность осторожностью, но надо и делать что-нибудь. Действовать.

Переполненный решимостью, я вначале хотел было пойти к полковнику и спросить его напрямую, зачем я им и какова моя роль в проводимом ими эксперименте с детьми, но побоялся, что Бур спросит, как у меня дела с Анфисой? И работаем ли мы над приплодом? Что я ему отвечу?

Нет, пока рановато ставить вопрос ребром, подумал я и пошел поглядеть на разгрузку таинственного ила. Как раз в это время в ворота въехала груженная доверху телега, накрытая брезентом.

 

8

Но в телеге оказался не ил, а продукты. Мешки с мукой, сахар, ящики со сгущенным молоком, картофель, лук, растительное масло, яблоки.

Охранники снимали продовольствие с телеги и заносили в длинное здание с высоким потолком, которое стояло слева от ворот и которое я принял в первый день за мастерские. Возможно, его использовали еще и как склад. Мужчины в камуфляжке смотрели на меня недовольно, с угрозой, но никто не отгонял меня, и мне удалось разглядеть, что внутри просторного сарая они подходили к широкому люку в полу и спускали мешки и ящики вниз по широкой металлической полосе, напоминавшей детскую горку. Через несколько минут снизу раздался голос:

– Куда вы грузите, долбофаки! Я тут не успеваю. Пусть кто-нибудь спустится, поможет. Куда класть? И так, бл…, все файлы забиты. На хера столько жратвы?

– Ты руками работай, а не языком! – крикнул в ответ один из охранников, и все остальные громко заржали. – Тогда будешь успевать. «Спуститесь!» Тебе, может, туда еще и Ленку-инетчицу спустить? Или Катьку-мегавспышку? Чтобы не скучно было.

Все снова заржали.

– Не, Катьку уже нельзя. Ленку – да. А Катьку нельзя. Теперь Катьке самой такой аппарат приделали, что он от нее в угол забьется, – сказал другой.

И опять все заржали.

Но один, тот самый, что бледнел, когда убивали Тэга и Хэша, нахмурился и полез вниз, в подвал.

– Куда ломанулся, Фликр? Ленки еще там нет! Или ты за Катькой? Тоже ориентацию поменял? – понеслось ему вслед.

В это время ворота распахнулись, и к сараю подъехала еще одна телега. Когда с нее сбросили брезент, я увидел, что там в два ряда сложены ящики с консервами. «Запасаются! – подумал я. – Бур готовится. К чему?»

Постояв неподалеку еще немного и убедившись, что тут ничего особенно интересного не происходит, я решил исследовать то место, где вчера в землю врезалась упавшая с телеги пустота.

Увиденное поразило меня.

В земле зияла дыра размером с большую сковородку. Выглядела она так, как будто с поверхности в глубину протащили кусок железа с рваными краями. Или как будто в землю со страшной силой всосало доски от раздробленного тележного днища. Так оно, похоже, и было. На глубине метра в четыре виднелись края досок, плотно прижатых друг к другу той силой, которая переломила их посередине и потянула вниз. Оглянувшись, я присел на корточки и стал рассматривать дыру, гадая, кто мог из-под земли рвануть за днище телеги с такой силой. Мне показалось, что я слышу в глубине легкое гудение, затем края сплющенных друг об друга досок слабо пошевелились и начали медленно, очень медленно погружаться еще глубже. Я отшатнулся.

 

9

Итак, предполагаемое разглядывание разгрузки ила, добытого со дна озера, с того самого места, на котором, если верить покойному Тэгу, полковник Бур впервые увидел Анжелу, не объяснило мне ничего или почти ничего.

Начнем с того, что телега, как я уже говорил, была не с илом, а с продуктами. В инкубаторе, по моим прикидкам, находилось всего около сорока человек, включая детей и семью Бура. О ком-то я мог и не знать. Ну хорошо, пятьдесят. На глаз оценив грузоподъемность телеги и разделив получившееся число на количество жителей инкубатора, я пришел к выводу, что достаточно подвозить продовольствие раз в неделю. Ладно. Пусть будет раз в пять дней.

Но из разговоров охранников я понял, что погреб забит продуктами, тем не менее продовольствие продолжает поступать. Это могло не значить ничего, и это могло значить, что полковник готовится к осаде. Если бы я мог узнать, с какого времени в инкубатор стали везти лишние продукты, я бы понял, связано ли это с появлением здесь меня и Анфисы.

Почему-то это накопление продуктов беспокоило меня, но я не мог понять почему.

К тому же мысли все время сбивались на жуткую дыру в земле и на слова Дивайса о том, что его сын в отличие от других ДЕТЕЙ может делать чудеса без помощи ила. Значило ли это, что другие дети проявляют сверхъестественные способности только при содействии ила? И если да, то как это осуществляется? Как выглядит в реальности? Они едят его, этот ил, или обмазываются им? Прикладывают к голове? Или, наоборот, к предметам, на которые хотят оказать воздействие?

Как бы это ни выглядело, ничего похожего я в Кругляше не заметил. Но если ил обладает такими необыкновенными свойствами, почему бы и мне не использовать его? Может быть, он поможет открыть ворота, или усыпить охрану, или сделать нас с Анфисой невидимыми?

Я решил, что я должен как можно быстрее, но в то же время и незаметнее, чтобы не вызывать подозрений, узнать об иле все.

А еще я был уверен, что потусторонняя дыра в земле и магические свойства донной грязи каким-то образом связаны. Не знаю почему, но интуиция подсказывала, что я не могу ошибаться. Но как? Как они связаны?

И почему нельзя ничего выливать в живую изгородь? Отчего Ратмир так испугался, когда я двинулся к забору с тазиком мочи?

Не получив ответа ни на один из роившихся в голове вопросов, я сделал попытку рассмотреть поближе ворота. Единственное место, где не росли пугающие своими размерами кусты тиса и боярышника.

Но стоило приблизиться к воротам на двадцать шагов, как охранник, мирно прогуливающийся туда-сюда, вдруг остановился, напрягся и заорал: «Стоять!» – таким голосом, каким до Переворота кричали ночные грабители, чтобы парализовать волю жертвы.

Однако это была не ночь в цифровой России, а я был не жертвой, во всяком случае, не персональной жертвой этого охранника, поэтому я сделал вид, что не понял, и, продолжая идти, крикнул:

– Что?

В ту же секунду справа и слева, в торцах деревянных строений, которые я считал мастерскими и конюшней, открылись дверцы, из них выскочили еще двое охранников, один из которых сорвал со спины арбалет и прицелился мне в грудь.

– Стоять, козел! – крикнул он.

Конечно, на этот раз было намного понятнее. Я остановился и даже слегка попятился.

– Пардон! – показал я им ладони. – То есть извините.

– Пошел отсюда! – крикнул первый.

И я предпочел послушаться. Несколько шагов сделал спиной вперед, потом повернулся и пошел к избушкам.

Итак, к воротам нельзя подойти ближе чем на двадцать шагов. И охраняет их совсем не один боец, а как минимум три, и хорошо вооруженных.

Этот эпизод немного встряхнул нервы. Кожу головы приятно покалывало микроскопическими холодными иголочками. Проходя мимо дыры в земле, я вдруг вспомнил неприятного человека в белом халате, того, что руководил экспериментом в Кругляше. Вспомнил, какие у него были глаза, когда он заглядывал в сияющий цилиндр из нержавейки, расположенный в центре круглой комнаты.

Когда я смотрел в дыру, у меня наверняка были такие же!

 

10

Я так много думал о чудесах и таинственном иле, что упустил из виду самую простую и самую важную вещь, которую сегодня узнал. Причем узнал, что называется, совершенно бесплатно. И без всяких усилий с моей стороны.

Дети-Омега, с помощью которых Бур собирался переиначить весь мир под себя, оказались не похожи на дрессированных монстров, они даже не были подобием гитлерюгенда или пионеров эпохи продразверстки. Это были обычные дети, которые любили посмеяться и пошалить. А главное – они были тихими.

А это значило, что ДЕТИ не станут поддерживать злые замыслы. Просто не смогут. Тихие на это не способны.

И еще это значило, что они могут помочь нам.

Но как? И что именно нужно попросить у них? И каким образом установить контакт?

Пришло время поговорить с Анфисой. Нужно было срочно рассказать ей обо всем, что я сегодня узнал и увидел, и задать ей как минимум один вопрос.

Почему она скрывала, что у нее дома в Тихой Москве был телефон? Кому она с него звонила?

Стоило больших усилий не побежать в избушку. Зная, что за мной следят, я старался идти не торопясь, однако невольно прибавлял шагу.

Подойдя к линии избушек у западной исполинской стены из черного тиса и боярышника, в который раз я наткнулся на Ратмира. Обожженный, как и всегда, стоял, опершись на перила галереи.

– Ты куда? – спросил он.

– Туда, – ответил я с невинным видом, кивнув на дверь в нашу с Анфисой избушку.

– Не надо туда, – ковыряя в зубах какой-то щепкой, сказал Ратмир. – Не надо создавать суету. Погуляй, потом пообедаешь. – Он посмотрел на часы. – Скоро обед. А потом уже завалишься со своей красоткой «у койку». Делом наконец займешься.

Обожженный ухмыльнулся.

Сзади раздалось хихиканье. На скамейке сидел Дивайс и лыбился во весь рот.

– Хорошее дело, Ваня. Важное! Но ты, если чего, скажи, друзья помогут. Хочешь, я за тебя смену отстою?

– А ты, Дивайс, заткнись, – лениво ухмыляясь, сказал Ратмир. – А то я ведь могу и вход USB тебе подпортить!

И довольный своей шуткой, он вытащил щепку изо рта; после чего раздалось громкое хриплое карканье, которое, по всей видимости, должно было изображать смех.

Хотя кислый мне не очень нравился, я не поддержал шутку Ратмира.

– Дивайс, часы есть? – спросил я его, подойдя к скамейке.

– Есть.

– Сколько до обеда?

– Двадцать минут, – ответил кислый, рисуя что-то фломастером на предплечье той руки, на которой были надеты часы.

– Что рисуешь? – спросил я, присаживаясь рядом.

– Вот, смотри! – показал кислый, гордясь.

На руке объемным шрифтом, таким, каким подростки в Секторе пишут на стенах, было написано «Цукерб».

– Что это? – спросил я.

– Это «Цукерберг», тормоз! – сказал Дивайс. – Просто еще не дописано. Хочу себе сделать такую татуировку. Потом, конечно, – взглянул он на скучающего Ратмира. – Не сейчас. Когда в Сектор вернемся.

– У меня, кстати, есть отличный приборчик для нанесения татуировок, – сказал я. – Нашел несколько лет назад на заброшенном складе японских товаров. Так и лежит в гараже.

У Дивайса загорелись глаза.

– Джапан? Настоящий?

– Конечно, настоящий. Еще на цифровых станках делался. Сейчас таких в природе не существует.

– Сколько просишь?

– Тебе это будет дорого, – сказал я. – Если покупать, денег не хватит. Но могу подарить.

– Подари-ить? – не веря своим ушам, переспросил Дивайс.

– А что? Ну не хочешь даром, давай разыграем. Кто больше подтянется. Если ты, считай, приборчик твой. Если я, будешь мне каждый день компот за ужином отдавать.

– Да хоть сейчас! – вскочил Дивайс. – Пошли.

– Ну пошли, – сказал я, и мы стали отдаляться от ушей Ратмира.

– Кто первый? – спросил Дивайс, встряхивая руками и разминая шею.

– Давай ты.

Кислый подпрыгнул, вцепился в турник и пошел наяривать. Десять, пятнадцать… Можно было бы, конечно, крикнуть ему «Стой», все равно победа за ним, но я подумал, пусть устанет как следует, будет податливее в разговорах. Девятнадцать. Жилы на шее вздулись, лицо покраснело. Дивайс зарычал от напряжения, качнулся…

– Стоп, не раскачиваться, – сказал я. – Это нечестно.

Двадцать. Опустившись, Дивайс пыхтел, касаясь поднятыми руками ушей, но не спрыгивал с турника. Дернулся еще раз. Безрезультатно.

– Ну что, всё? И это всё? – сказал я. – Останешься без «джапана».

Дивайс заорал и медленно полез вверх, пытаясь достать перекладину подбородком.

– Ну! Ну! – подначивал я. – А где же сила воли?

Дивайс выдавил из себя стон и коснулся краешком подбородка железки. Спрыгнул вниз и стал трясти головой.

– Двадцать! – сказал я. – Молодец.

– Двадцать один, – возразил Дивайс, задыхаясь.

– Двадцать! Ты перекладину снизу достал, а надо сверху, – сказал я и тоже начал разминаться.

Кислый смотрел на меня с обидой и подозрительностью.

– Ладно, расслабься! – хлопнул я его по плечу. – Ты выиграл. Я даже пробовать не буду. На сегодня десять раз мой предел. Молодость, молодость! Где ты?

Кислый расслабленно выдохнул.

– А ты молодец, – похвалил его я. – Двадцать один раз подтянулся. Волевой. Наверное, и сын в тебя. Говоришь, он ТОЖЕ лучше всех?

– Конечно! – расцвел Дивайс. – Ему этот ил до жопы. Он сам все делает!

– А я знаю… Не могу сказать откуда, но знаю, что и Миша с Гришей тоже без ила могут работать.

– Неправда! – взвился кислый. – Неправда! Врут, гады! Только Гадж, то есть только Петя может сам. Пойди убедись! Проверь!

– Тише, тише, – стал успокаивать я. – Верю. Тебе-то я больше верю, чем каким-то там… Просто как-то странно, что ему на ил наплевать, твоему сыну.

– Ничего странного.

– Значит, он и как Анжела смог бы?

– Анжела – это отстой. Петя рулит! – сказал Дивайс, наконец отдышавшись.

И тут я решил рискнуть.

– Ты давно в Секторе не был?

– Два месяца, я же говорил. А что?

– А то, что с епископом там происходят странные вещи. Подойди поближе.

Дивайс подошел.

– Слушай, – сказал я шепотом. – Это только между нами. Расскажешь кому… – я резанул рукой по горлу, – и тебя, и меня. Понял?

– Понял, понял.

– Епископу замену ищут. Он с ума сошел – раз. И смс-ок больше не получает – два. Я вхож к президенту.

– К Рыковой?

– Да, к Елене Сергеевне. Заменить Изюмова на молодого и перспективного – это задача государственной важности. Понял? Следишь за мыслью?

Я знал по своему торговому опыту, что, зомбируя человека, нужно говорить как можно быстрее, задавать ему вопросы, требовать внимания, короче, не давать времени одуматься. С кислым это было несложно. Податливый материал. Приятно работать. Быстро кивает, демонстрирует понятливость и готовность к сотрудничеству.

– Так вот. У тебя есть шанс. Но вначале я должен убедиться, что твой сын лучший. И потом убедить того, кто будет решать. Есть у меня небольшое подозрение. Поговаривают, будто ил на самом деле никакой силы не имеет и дети и без него прекрасно справляются. Все, не только твой Петя. – Кислый снова начал возмущаться, но я остановил его жестом. – Ил – это как ядерная бомба. В цифровую эпоху были страны, которые не имели ядерного оружия, но заявляли, что имеют. Чтобы врагов запугать и весу себе добавить. Так и здесь. Свойства ила скорее всего сильно преувеличены. Чтобы враги боялись.

– Да какие враги! – не выдержал Дивайс. – Вот это, по-твоему, само тут выросло за месяц?

Он хотел было обвести рукой вокруг себя, чтобы показать мне титанические кусты по периметру, но я схватил его за руку.

– Тише. Не забывай про осторожность.

– Все проверено. Миллионы раз. Все дети работают только в Кругляше.

– Рядом с цилиндром? – Я решил подтвердить свою догадку.

– Ну да! – расширил глаза Дивайс. – А ты откуда…

– Оттуда. Продолжай.

– И чем дальше они отходят от цилиндра, тем меньше у них получается. Девчонка вообще в двух метрах уже ничего не может. Вообще ничего, понимаешь? А если ее на цилиндр усадить, может позвонить на другой мобильник и даже поговорить. И Миша так же. И… все остальные…

Я понял, что он даже сейчас боится произнести имя сына полковника, Гриши.

– Ил – это стимулятор. Мощнейший. И единственный. Другого нет.

– Хорошо, – сказал я. – Значит, Петя может отправить смс-ку на телефон в Секторе? Как Анжела. Теоретически.

– Нет, – горестно сказал Дивайс, – не может.

– Не пойму, ты же говорил…

– А тут опять ил. Его, когда все начиналось, под забором раскладывали, вот и получилось кольцо. В блокаде мы. Через это кольцо никто не может позвонить. Ни снаружи, ни изнутри. Нет связи. Кольцо ничего не пропускает.

– Прямоугольник… – задумчиво произнес я.

– Ну да, прямоугольник. Суперщит. Никакое воздействие не проникает. Понимаешь, – страшным шепотом, округляя глаза, сказал он, – если бы за день до Переворота Москву вокруг таким илом обложили бы, все у нас бы сохранилось, все бы было чики-пыки: фейсбук, оружие, Формула-1, прогресс, короче. Весь мир бы накрылся медным тазом, а мы бы в Москве – нет. Но тогда никто про ил ничего не знал.

Я не стал убеждать Дивайса, что он допускает логическую ошибку и путает причину со следствием. Ведь ил появился только ПОСЛЕ Переворота, как побочный эффект. На том месте, где полковник впервые встретил Анжелу, первую и самую сильную из детей-Омега. И тут меня осенило. А когда это случилось? Когда произошла эта встреча? В какой момент? Почему раньше я не задавал себе этого простого вопроса?

«Суперщит, – думал я через мгновение. – Значит, до нас никто не доберется, и мы никому ничего не сможем передать. Мы в осаде? В карцере? В непроницаемом бункере? Так и сгнием здесь? Если, конечно, через две недели Бур не сломает мне шейные позвонки за то, что не обрюхатил Анфису. Нет, это надо проверить. Нельзя так просто сдаваться».

– Дивайс, оставим пока Суперщит в покое. Он нам сейчас не интересен, – сказал я, на самом деле с большим усилием остановив мысли о Суперщите. – Давай вернемся к нашим баранам. К новому епископу и смс-кам в церквах. Ты говоришь, что теоретически повторить то, что делала Анжела, может только Петя. Но если Миша, предположим, положит себе в карман немного ила, то не справится ли он с смс-ками еще лучше твоего сына?

– Да нельзя его положить в карман! Нельзя! Ты что, не знаешь? Его вообще никуда положить нельзя.

– Это как? – остолбенел я. – Что значит «нельзя»?

Но в этот момент с галереи раздался голос приближающегося Ратмира.

– Отставить разговорчики! – рявкнул обожженный. – На обед. Шмелем!

 

11

В столовой я впервые увидел Смирнову-Инстаграм, давнишнюю знакомую. Она улыбнулась мне усталой улыбкой недавно родившей женщины. А ее светловолосый муж, заметив меня, снова отвернулся.

Женщины были в сарафанах. Мужчины кто в чем. Одежда их довольно сильно отличалась от одежды дерганых Сектора, но и тихих они тоже не очень напоминали. В простоте резиновых сапог и старых кроссовок, клетчатых рубах и голубых блуз ощущалась какая-то нарочитость, как на маскараде. Русская рубаха без ворота и с орнаментом, в которую был одет Дивайс, только подчеркивала, что это ощущение верно.

Между Смирновой-Инстаграм и Дивайсом сидел мальчишка лет одиннадцати в синей рубашке с погончиками.

Ели молча. Разговоры в столовой были запрещены распорядком.

Спиной ко мне на длинной скамейке сидел черноголовый Миша. Он, наверное, подавал мальчишке в синей рубашке какие-то знаки, потому что тот раз или два подмигнул в ответ.

Судя по тому, как строго посмотрел на мальчишку Дивайс, это и был его сын Петя, бывший Гадж. Гаджет. Тот, которому для чудес не нужен ил.

С другой стороны от Дивайса сидела женщина с изможденным лицом и бегающими глазами. Ее я тоже видел в первый раз. На голове у нее был колпак повара. Жена?

Наклоняясь вперед, эта женщина все время пыталась обратить на себя внимание Пети, чем страшно злила Дивайса, который каждый раз, когда она наклонялась, морщился от злобы и тут же виноватыми глазами посматривал на охранника у дверей.

Я хлебал капустные щи со свининой и осторожно, исподлобья наблюдал за ними. Вот женщина опустила обе руки под стол. Глаза ее забегали еще быстрее. Вот она, скособочившись, потянулась под столом к Пете. Дивайс украдкой опустил глаза и вдруг побелел как бумага.

В следующую секунду он вскочил, едва не перевернув скамейку, на которой, кроме него, сидело еще пять человек. Раздался стук. На пол под столом упал какой-то предмет.

Охранник вложил в рот два пальца, свистнул, вызывая подкрепление, и бросился под стол. Женщина в поварском колпаке хотела бежать, но охранник из-под стола схватил ее одной рукой за ногу. Она упала, переворачивая скамейку. Петя вскочил и в ужасе смотрел на происходящее.

Прибежали еще двое, а за ними и Ратмир.

– В чем дело? – рявкнул обожженный.

Из-за стола вылез охранник и вместо ответа высоко поднял в руке мобильный телефон. Маленький, округлый, с синим пластмассовым корпусом, такой, какие перед Переворотом уже были давно устаревшими, их носили только одинокие пенсионеры и детишки из очень бедных семей.

– Давай ее сюда! – сказал Ратмир.

Охранник потянул шеф-повара к выходу, она попыталась вырваться, колпак сбился и закрыл половину лица. На помощь подбежал еще один боец. Вдвоем они поволокли жену Дивайса на улицу. Она упиралась ногами в пол, а когда ее протащили через всю столовую и стали выталкивать в дверь, женщина пронзительно и протяжно крикнула. Потом еще раз, потом еще, чаще, чаще, пока ее вскрики не слились в один протяжный визг. Ее потащили направо, в сторону каземата, и вдруг крик ее оборвался, но не совсем, слышен был еще стон и какое-то бульканье, как будто ей зажимали рот. Хотя, наверное, так оно и было.

Где-то за мастерской подняли свирепый лай собаки.

Я вспомнил. Это был тот самый крик, который я слышал, сидя на дубе с биноклем, когда еще мог слезть, спрыгнуть и убежать. Но не слез, не спрыгнул и не убежал.

Мы вышли следом, протискиваясь в дверях. По галерее бежал, приволакивая ногу, Дивайс и быстро-быстро говорил Ратмиру:

– Я ее предупреждал! Я ей тысячу раз говорил… Я не виноват… Это не я… Я не знал. Я тысячу раз… Тысячу раз говорил… Вы мне верите? Вы должны мне верить!

Я проводил их взглядом, повернулся и быстрым шагом пошел в свою избу.

В это время к круглому строению посреди инкубатора подъехала грязная телега. Человек шесть охранников сняли с телеги большой алюминиевый бидон, в каких в старину возили молоко, и, приседая под его тяжестью, занесли внутрь.

Я снял засов с двери. Охраны рядом с нашей камерой не было. Надо запомнить.

 

12

Входя, я был готов ко всему. К тому, что Анфиса лежит на кровати в слезах и депрессии. К тому, что по всей комнате разбросаны осколки монитора, который нам с надписью «FUTURE» установили в воспитательно-пропагандистских целях. Я бы не удивился, если б Анфиса достала из недр своего сарафана мобильник и потусторонним шепотом сказала: «Вот видишь, ту дуру поймали, а меня нет. Давай звонить Адамову». Я даже был готов увидеть, как девчонка сидит перед монитором и смотрит мультики. В инкубаторе, как я понял, возможно еще и не такое.

Однако я не был готов к семейной сцене.

– Анфиса!.. – начал я, но был подстрелен на взлете.

– Ты где был? – приступила она ко мне с недобрым огнем в косящих глазах.

– Как где? – опешил я.

– Думаешь, меня можно вот так бросить и шляться где попало?

– Анфиса, я же не просто так шлялся. Нам спасаться надо.

– Ты за мировыми проблемами не прячься!

– Да я не прячусь.

– Прячешься!

– Не прячусь.

– Прячешься!

– Послушай, мне есть что тебе рассказать.

– Расскажи, почему не удосужился ни разу за целый день заглянуть?

– Анфиса!

– Что?

– Почему ты не сказала, что у тебя был телефон?

– Последний раз спрашиваю: тебе что, наплевать на меня?

– Кому ты с него звонила?

– Ты думаешь, мне тут сладко? Думаешь, инджою по полной в этом карцере?

– Это важно! Пойми. У нас, возможно, есть шанс сделать звонок!

– Я думала, что тебя уже убили.

– За что?

– За то, что со мной не переспал.

– А как бы они узнали?

– Мне сказали, чтобы я про телефон никому не говорила.

– Мне не наплевать на тебя, я все время думал о тебе…

– У меня было три номера.

– Я же не развлекался…

– Номер Чагина, потом номер не знаю кого, но сказали, что там, если что, всегда найдут Адамова…

– Ты не представляешь, что здесь происходит и как я торопился с тобой поделиться…

– И еще номер губернатора Хабарова.

– Хабарова? Значит, губернатор существует?

– Дурак! – Анфиса перебросила волосы на одну сторону. – С тобой невозможно разговаривать.

– Со мной?

– Да, с тобой.

– Послушай, у нас не так много времени. Это вопрос жизни и смерти. И возможно, не только нашей жизни и смерти…

– Хабаров умер два месяца назад, – сказала Анфиса, внезапно успокоившись и сев на кровать.

Это напомнило мне шквал на море в хороший летний день. Пронесся, и снова тишина. Плеск волн, крики чаек и все такое.

Я закрыл руками лицо, постоял так несколько секунд («О горе, горе!» – услышал я издевательский шепот с кровати) и решил начать сначала. Повторить этот дурацкий разговор, только в правильной последовательности и выбросив лишнее.

– Предлагаю назвать вещи своими именами, – сказал я. – Я так понял, что в Тихой существует что-то вроде спецслужбы. Такой КГБ для тихих. Я прав?

– Может, и прав. Мне откуда знать?

– И губернатор Хабаров – реальное лицо. Как я и думал. И следовательно, Пакт между Тихой и Сектором тоже не выдумки.

– Хабаров не настоящий губернатор, – сказала Анфиса.

– Это я понимаю. Я еще пять лет назад слышал от людей, что он не управляет, а помогает. Что он в прошлом был губернатором, отсюда и пошло: «Губернатор Хабаров». А то, что тихие не нуждаются в аппарате принуждения, я и без тебя знал.

– Аппарате чего?

– Принуждения. То есть в Секторе руководят сверху, а в Тихой Хабаров действовал сбоку.

– Как эротично! – воскликнула Анфиса, откидываясь назад и опираясь на руки.

Я только взглянул на нее и ничего не сказал, не стал ввязываться.

– А раз Пакт – это правда, то нас легко отсюда вытащат, как только узнают, где мы.

– И как они об этом узнают?

– Ты вообще меня не слушала? Дети-Омега, ну, те, которые здесь живут, в инкубаторе, умеют включать мобильники. Правда, есть одна проблемка, но это надо еще проверить…

– Значит, умеют? А помнишь, как ты не верил мне, когда я про Анжелу тебе рассказывала? Психоз! Галлюцинации!

– Какая ты все-таки мстительная! – сказал я.

И эти слова повисли в воздухе. Мы замолчали, думая каждый о своем. Однако не ошибусь, если скажу, что эти мысли были связаны с полковником Буром и желанием Анфисы убить его.

– Ладно, – подвел я итог. – Времени у нас в обрез. Мы вообще не знаем, что будет через пять минут. Поэтому давай к самому главному. Ты помнишь номера телефонов?

– Чьи? – спросила Анфиса, и я почувствовал, что начинаю терять терпение.

– Чагина, Хабарова и тот номер, по которому можно разыскать Адамова.

– А чего ты так зло говоришь?

– Анфиса, прошу тебя!

– Я же сказала, что Хабаров умер.

– Ты помнишь номера телефонов?

– Нет, – сказала Анфиса, опустила глаза и стала теребить сарафан.

Мне даже показалось, что она сейчас начнет насвистывать какую-нибудь мелодию.

– Ты это чего? Врешь? – поразился я.

– Да нет, не вру, – ответила Анфиса, справившись с мгновенным замешательством и спокойно глядя мне в глаза. – Зачем мне это?

– Повторяю! У нас есть шанс спастись. И может быть, даже спасти других. Давай номера!

– А почему бы тебе не позвонить Наде?

Я задохнулся от такой наглости.

– Наде? Ты говоришь, Наде? – Через несколько секунд я все же справился со своими эмоциями. – Да потому что Наде придется искать контакты с нужными людьми. А это потеря времени. И ей еще могут и не поверить. Возможно, нам удастся сделать только один звонок. Один. Даже ползвонка. Значит, нужно, чтобы с той стороны был человек, который поймет с полуслова. Ты и на самом деле не понимаешь, что, если мы потеряем время, мы можем потерять…

– Жизнь? – подсказала Анфиса. – Понимаю. Чего тут непонятного. Голову оторвут и кишки выпустят. Это у них тут быстро. Поэтому давай-ка лучше попробуем сделать ребеночка. А то проверят – и закопают тебя. А полковник может зарыть и живьем. Ты думал об этом? Это разве сто́ит твоей морали и верности? Ты Надю спросил? Она хотела бы, чтобы ты сохранял ей верность, лежа в яме с забитым землей ртом? И ушами, и глазами… И всем-всем-всем… Все забито землей. Ты задыхаешься. Медленно… Хотела бы она такого исхода?

– Ты что, и вправду думаешь, они могут ПРОВЕРИТЬ?

– А что тут такого? Разве ты не бывал в Секторе? Там такое в порядке вещей, даже в мирное время. Берут и проверяют. Иди-ка, красотка, сюда! Ножки шире! Посмотрим, чем вы там в спальне занимались.

– Тем более нам нужно спешить, – сказал я.

– Давай сделаем дело, а потом будем спешить, – сказала Анфиса. – Иди сюда, не бойся. Кстати, синяк у тебя уже почти прошел. Теперь видно, что ты был, наверное, в молодости красивый. Да не стой ты! Садись.

– Анфиса! – встряхнул я головой. – Прекрати. Никто нас проверять не станет. Я им зачем-то нужен. Пока не пойму зачем, но нужен. Я был в Кругляше. Это у них вроде как лаборатория, где они опыты над детьми ставят. Зачем меня туда пригласили, если хотят убить? Какая логика?

– Логика? Похвастаться! А потом убить. Вот почему они и не боятся тебе свои тайны показывать. Как раз, по-моему, замечательная логика!

– Анфиса, давай телефоны, – повторил я.

– Не помню, – сказала она. – Не помню, и всё.

– Да ты что, обезумела? Ты и в самом деле настолько хочешь убить полковника, что готова рискнуть ради этого не только своей жизнью, но и моей, и жизнью всех этих людей, – я повел рукой вокруг, – и всем Тихим миром?

– Тише! – приложила Анфиса палец к губам. – Тише!

Я замолчал и прислушался. К нам шли. Не успел я сесть на кровать и обнять Анфису (нельзя сказать, что попытка запугать меня оказалась полностью безуспешной), как загремели шаги и дверь распахнулась.

– Это еще что такое? – рявкнул Ратмир. – Почему дверь не заперта? Кто позволил без разрешения?

Я начал медленно подниматься. За спиной Ратмира стоял Фликр, тот парень, что просил меня заткнуться и не плакать, когда казнили толстяка и Чебурашку.

– А? – повторил обожженный. – Кто позволил?

Я молчал. Правильный ответ никак не приходил в голову.

– Хорошо. Потом разберемся. А сейчас, – он больно ткнул меня под ребра указательным пальцем, – ты иди в Кругляш. Бегом! А ты, – повернулся он к Анфисе, – готовить умеешь? Тогда дуй с Фликром на кухню. И без всяких там! Долбофаки! – сказал он, выйдя на галерею, засунув большие пальцы за ремень и посмотрев куда-то на Восток, где солнце уже опускалось на верхушки тридцатиметрового зловещего тиса.

 

13

По дороге в Кругляш я наконец-то увидел Смирнову с ребенком. Она сидела на карусели, держа малыша в розовом кульке из тонкого блестящего одеяла, что-то напевая и заглядывая младенцу в лицо. Рядом стоял Петя, сын Дивайса и женщины в поварском колпаке, которую утащили в каземат. Мальчик задумчиво толкал рукой карусель. Смирнова-Инстаграм медленно поворачивалась на карусели, подставляя заходящему за темную изгородь Солнцу то лицо и розовый кулек, то затылок и спину.

Если верить кислому, именно этот мальчишка у карусели обладает самыми большими способностями. Но не может одного – преодолеть ограничительную силу Щита, специально или случайно созданного строителями инкубатора.

Я думал о том, насколько я был прав, что не сказал Анфисе, что «проблемка» на самом деле не проблемка, а большущая проблема. Проблемища. Если Щит из ила и на самом деле не пропускает никакого воздействия, это значит, что позвонить за пределы инкубатора не удастся. Даже если я рискну собой и кем-то из ДЕТЕЙ и уговорю их помочь.

Вывод напрашивался сам собой. Конечно, я был прав. Ведь Анфиса, даже не зная о проблеме, не пожелала дать мне ни одного из номеров, по которым находились, вероятно, единственные из всех людей на земле, способные вытащить нас отсюда. А что было бы, знай она, что шансы стремятся к нулю?

Стремятся, но не сравнялись, думал я. Пока еще не сравнялись. Значит, нужно пытаться. И пусть я не был смельчаком, зато умел быть упорным.

Я подошел к Кругляшу как все, то есть по поверхности земли, отгоняя мысли о том, почему в прошлый раз меня водили подземным ходом. И так голова шла кругом от вопросов. И это еще слабо сказано.

Обнаружив дверь и постучавшись, я вошел внутрь и увидел трех человек. Громадного Бура в костюме с иголочки, ученого с отвислой губой и плохими зубами и Мураховского, потирающего лоб со страдальческой гримасой на лице.

– Садись, – сиплым басом сказал полковник.

Я не стал спорить.

– Как дела с Анфиской? – спросил он и сделал неудачную попытку подмигнуть.

Его лицо, безнадежно непривычное к выразительной мимике, так и осталось каменным, зато зрачки, как всегда, сузились и расширились, что не слишком вязалось с полушутливой интонацией.

– В каком смысле? – Я рискнул прикинуться тупым.

– В прямом! – Юмор улетучился из голосовых связок полковника.

– Вы имеете в виду, заняты ли мы… Делаем ли мы…

– Трахаетесь ли вы! – брызгая от раздражения слюной, крикнул Мураховский. Он сделал шаг ко мне и, похоже, намеревался ткнуть меня кулаком по почкам, но Бур остановил его.

– Не трогай, – сказал он. – Дай ему ответить, как мужчине.

Это вот «как мужчине» пролилось на меня, как спирт на спичку, и я сделал глупость.

– Нет, не трахаемся. Мы не кролики какие-нибудь. И у меня есть любимая женщина.

– Вот как? – протянул полковник. – Любимая женщина? Мураховский, возьми-ка на заметку. У него есть любимая женщина. Надо найти… И ты, – снова обратился он ко мне, – наверное, хочешь, чтобы у нее все было в порядке?

– Вы не посмеете, – сказал я тихо.

– Посмеем, – просто ответил Бур, и я понял, что он говорит правду. – Так что ее жизнь и, скажем так, здоровье тоже в твоих руках. Сам посуди, три человека. Ты, Анфиса и еще твоя любимая. И дышать эти три человека будут ровно столько, сколько ты будешь слушать меня. И повиноваться.

– Но зачем вам это? Разве я вам для этого нужен? Чтобы трахаться, как вы говорите, с Анфисой?

– Нет, не для этого. Ты не настолько дурак, да, чтобы не заметить, что мы чего-то от тебя хотим. Заметил? И правильно. Не для этого. Но! Так уж я устроен. Слов на ветер не бросаю. Сказал «плодитесь и размножайтесь» – значит, плодитесь и размножайтесь. Не будешь плодиться, вырву у тебя печенку своими руками. Не веришь?

«Он абсолютно безумен», – подумал я, лихорадочно вычисляя правильный ответ. На заре юности в цифровой России мне приходилось сталкиваться пару раз с бандитами, и я помнил, что на такие вопросы надо отвечать как-то по-особенному, иначе любой ответ сочтут за вызов, прицепятся к словам, и пиши пропало. «Да пошли вы все!» – подумал я в конце концов и сказал то, что думал:

– Верю.

– Вот и молодец, – против ожидания просто ответил полковник. (Хоть тут повезло.) – Напоминаю, у тебя две недели. Но начать на Анфисином фронте ты должен сегодня. А мы проверим. А теперь твое основное задание. Все, что ты сейчас услышишь, говорится тебе и только тебе. Что с тобой будет, если кому проговоришься, надеюсь, напоминать не надо.

– Не надо, – проговорил я, стискивая пальцы.

– Хорошо, – сказал полковник и дал знак ученому в белом халате.

– Все дело в особенности устройства психики тихих детей, – начал крысоподобный человек. – А мы склонны считать, что наши подопытные являются тихими. Хотя у них и наблюдаются некоторые признаки девиантного от тихих поведения.

– А ему – можно дать по почкам? – спросил вдруг Мураховский. – Чтобы короче говорил?

– Мураховский, – угрожающе просипел Бур, и человечек с толстыми щеками замолк и послушно отступил на два шага назад.

– Так вот, – нервно оглянувшись на Мураховского, продолжил ученый, – эти дети обладают экстраординарными способностями. Но проявлять их могут только по своей воле и желанию. Исключительно по своей воле и желанию. Их нельзя заставить. Любая попытка нажима делает из них обычного ребенка-кретина, ничем не отличающегося от любого другого отработанного человеческого материала. Поэтому работать с ними нужно очень тонко. Иногда они проявляют ту силу, которую мы называем Антивоздействием, так как она противостоит тому, что было сделано во время Переворота Воздействием, природа которого…

– Короче, дружище! – Полковник сузил зрачки, и ученый забегал по Кругляшу, как крыса в поисках выхода.

– Так вот… так вот… – затараторил он. – Мы сами не поймем, когда они хотят работать, а когда нет. Зато нами точно установлено, что в присутствии некоторых людей они работают охотнее. Эти люди, как правило, так называемые недоделки. Вот как вы, например. Это когда у человека наблюдается снижение психических качеств в сторону тихого характера, но при этом во всем остальном он остается нормальным.

«То есть дерганым», – подумал я.

– Мы провели с вами небольшой опыт, который подтвердил наши ожидания. Вы даете результат. Очень хороший, я бы сказал, редкий. Следовательно, нужно продвигаться дальше. Постепенно, шаг за шагом, мы с вами будем двигаться от эксперимента к эксперименту, пока не достигнем окончательного результата.

– А что значит «окончательный результат»? – не выдержал я.

Человек в халате бросил затравленный взгляд на полковника. Лицо полковника не отразило ничего.

– Для каждого из детей он свой, – продолжил, запнувшись, ученый, – но в целом результат определяется достижением тотального Антивоздействия. Как минимум по самым важным из направлений.

– А какие из направлений самые важные? – спросил я.

– Увидишь, – сказал полковник. – Сейчас приведут детей. Ты будешь работать с Мишей. И запомни, мы не можем заставить ребенка, но мы можем заставить тебя. Поэтому слушай, что тебе говорят. А с ребенком будь нежнее, чем со своим собственным, когда ты его забирал из роддома.

– У меня нет ребенка, – пробурчал я и, странное дело, нашел в себе силы покраснеть.

– Тогда ПРЕДСТАВЬ, что ты забираешь из роддома своего первенца. Заводи! – сказал он Мураховскому.

 

14

На этот раз в эксперименте, как выразился человек в халате, участвовали только мальчишки. Гриша, Миша и Петя. Все они выглядели несколько подавленными, в особенности сын Дивайса. Я связал это с происшествием, случившимся с его матерью во время обеда.

Мальчиков сопровождала Смирнова-Инстаграм. Она все время беспокойно посматривала в ту сторону Кругляша, где, по ее мнению, находилась избушка, в которой она оставила своего ребеночка. Ее, насколько я помнил, звали Жанна, очень неподходящее имя для такой ласковой, спокойной и простой женщины, к тому же «совершающей движение в сторону снижения психических качеств», то есть тяготеющей к образу жизни тихих. Я хорошо помнил, как они с мужем изменились за последние месяцы: перестали заказывать барахло с цифровых свалок, сменили фамилию, отказавшись от приставки Инстаграм, заинтересовались газетами из Тихой Москвы. Вероятно, это их и подвело. Кто-то донес, и вот они здесь. Вполне возможно, что они нужны полковнику для того же, для чего и я. То есть наоборот. Я показался полезным полковнику в том деле, для которого привезли сюда их. Или ее. Сам Смирнов по-прежнему отворачивался, завидев меня.

Дети поздоровались со мной, причем Петя кивнул, а Миша и Гриша громко сказали: «Здравствуйте, дядя Ваня». Потом они расселись вокруг стола и, разыграв очередность с помощью «камня, ножниц и бумаги», начали партию в шашки.

Ученый тем временем подбежал к цилиндру из нержавейки и обеспокоенно заглянул в него.

– Свежачок? – страдальчески усмехнулся Мураховский.

Затем неприятный человек с плохими зубами подбежал к полковнику и стал что-то негромко говорить ему на ухо. Ему практически не приходилось наклоняться. Полковник был такого роста, что, даже сидя в кресле, был не намного ниже ученого, стоявшего рядом.

Посовещавшись, они, по-видимому, решили оставить Гришу в покое и начали с Миши. На длинном низком столике разложили спички, иголки и карандаши. Стол одним концом придвинули к сияющему цилиндру.

– Ну что, Мишенька? – с неестественной ласковостью сказал ученый. – Попробуешь?

– А дядя Ваня не против? – вдруг спросил Миша.

Все посмотрели на меня. Даже Гриша с Петей.

– Конечно, не против, – сказал я. – Мне даже интересно. Я никогда ничего подобного не видел.

Я старался говорить мягко, но в то же время опасался, что мои слова прозвучат так же неискренно, как то, что говорил ученый. От этого мой голос невольно стал грустным. И все это заметили. Мне даже показалось, что в Мишиных глазах блеснуло сочувствие. Он вздохнул.

– Хорошо. – Миша подошел к столу.

Несколько секунд он барабанил пальцами по краешку стола, и затем две спички, вначале метнувшись, как от сильного ветра, поднялись в воздух сантиметров на пятнадцать, повисели, покачиваясь, и снова упали на стол.

– Мишенька, а теперь ближе, – елейным голоском пропел ученый.

Миша шагнул ближе к цилиндру. На это раз ему удалось поднять не только спички, но и иголки.

«Ил действует!» – подумал я. В том, что в цилиндре находится ил, который используют в качестве стимулятора, я уже почти не сомневался.

Невольно заинтересовавшись, я тоже шагнул ближе.

– А можно мне бумагу? – спросил Миша у полковника.

– Конечно, – просипел полковник, и ученый метнулся к полкам, взял детский альбом для рисования и вырвал из него листок.

– Куда? – спросил он.

– Вот сюда положите, – сказал Миша, показывая на край стола, касающийся цилиндра.

Ученый ребром ладони подвинул спички, иголки и карандаши и положил на их место альбомный листок.

– Дядя Ваня, смотри! – сказал Миша голосом циркового артиста. – Только для тебя!

В следующее мгновение со стола в воздух поднялся карандаш, покачался, затем повернулся заточенным концом вниз, опустился, коснулся листка и крупным детским почерком нацарапал на нем: «Не грусти».

После этого Миша, не спрашивая ни у кого разрешения, пошел и сел рядом с Гришей и Петей. Бур сузил зрачки. Мураховский потер лоб. Ученый зачем-то снова заглянул в цилиндр и даже как будто хотел сунуть туда руку, но потом отдернул, как могла бы поступить рассеянная хозяйка, внезапно решившая вытащить что-то голой рукой из кипящего супа и вовремя спохватившаяся.

Первым опомнился Бур.

– Жанна, давай-ка телефоны! – сказал он.

Жанна вопросительно посмотрела на Мураховского, который, не мешкая, присел у каких-то ящиков, открыл один из них длинным ключом с невероятным количеством насечек и достал оттуда два маленьких мобильных телефона NOKIA, черный и красный. Телефоны были мертвые, мертвее камня. Как в принципе и все, что перестало действовать после Переворота: телевизоры, двигатели внутреннего сгорания и туристические агентства.

Красный телефончик вручили мне, а черный – Пете. Петя задумчиво нажимал на кнопки, однако ничего не происходило. Жанна встала со своего места и, поправив волосы рукой, отвела Петю в сторону, к полкам с игрушками. Там они долго о чем-то говорили. Потом Жанна погладила Петю по голове, и они вернулись.

Петя сел на стул, наклонился, поставив локти на колени, и нажал кнопку указательным пальцем. В ту же секунду телефон в моей руке засветился, завибрировал, и крошечные динамики заиграли «Ориентация – Север, я хочу, чтоб ты верил, я хочу, чтоб ты плака-а-ал…». Как ни готовил я себя к такому исходу событий, все же не смог не вздрогнуть.

Ученый крысоподобно изогнулся и стал нервными дергаными жестами показывать мне, чтобы я «снял трубку». Ну что ж! Первый раз за шесть лет я нажал кнопку с изображением крошечной зеленой трубочки. Теперь уже двумя руками ученый с гнилыми зубами показывал, что надо поднести к уху. Я поднес.

– Разговаривайте! – страшным шепотом сказал ученый, вытягивая некрасивые губы.

– Алло! – сказал я и услышал в трубке легкое эхо своего голоса.

– Алло! – ответила трубка голосом Пети.

Петя сидел недалеко от меня, поэтому я слышал его и без трубки, но в трубке голос был громче и по-механически отчетливее.

– Приём! – сказал я, не зная, что делать дальше. – Приём! Как слышите?

– Да нормально он тебя слышит! – прогундосил на ухо подкравшийся сзади Мураховский. – Сделай отбой и набери его.

Я сделал, как мне было сказано. И снова все прекрасно работало. Петя отвечал, я спрашивал, и мы слышали друг друга.

Я очень волновался. У меня вспотели ладони. Ведь я держал в руках аппаратик, который мог бы стать моим спасением. Вот кто может и должен спасти нас. Петя! Миша хороший мальчик, прекрасный мальчик, но поднимание спичек в воздух силой взгляда не перебросит нас через тридцатиметровую изгородь. А Петя…

Тем временем Бур махнул рукой, и Жанна с Петей и Мураховским открыли дверь и вышли на улицу.

– Отойдите подальше, к воротам! – крикнул им вслед ученый.

Телефон у меня в руках снова умер. Я нажал на одну кнопочку, потом на другую, – безрезультатно. Это был неживой и бесполезный прибор. Повинуясь какому-то безотчетному импульсу, я шагнул вперед и положил красный NOKIA на длинный журнальный столик, на то место рядом с сияющим цилиндром, где несколько минут назад лежал листок с надписью «Не грусти!». Как только приборчик коснулся стола, экран засветился, появились знаки антенки и заряженной батареи. Ученый в этот момент стоял у дверей, довольно далеко от меня. Бур сидел в кресле и с непонятным выражением смотрел на Гришу. Никто из них ожившего приборчика не заметил. Я приподнял телефон. Экран погас. Я опустил. Экран засветился. Что бы это значило? Может ли это быть простым совпадением? Петя то включает, то выключает мой телефон и делает это как раз в то мгновение, когда я его то кладу рядом с цилиндром, то поднимаю? Или дело в иле? Пролонгированное антивоздействие?

Пока я размышлял над этим явлением, Миша с Гришей бросали на меня веселые взгляды.

И вдруг – на меня накатило.

Внутри меня словно взорвался какой-то светящийся газ. Все вокруг запульсировало в такт моему сердцу. Мир показался невыразимо прекрасным. В одно мгновение я понял и ученого с его отвислой губой, страхом и жаждой признания, и Бура, глядящего на сына с жестокостью, болью и кровной привязанностью, и прекрасные улыбки тихих детей. Все мои рваные мысли показались мелкими, не важными и смешными. Я больше ничего не боялся. Я понял, что живу в лучшем мгновении в лучшем из миров.

Мне было невероятно, невыносимо хорошо.

Я понял, что Я УЖЕ ДОМА.

И тогда я громко захохотал.

Все повернулись ко мне.

Но в следующую секунду все закончилось. Я будто опустился с небес на землю и снова стал маленьким, издерганным тысячами мыслей и страхов Иваном Кошкиным. Но в то же время мне почему-то казалось, что больше я никогда не буду таким, каким был до этого волшебного мгновения, что не смогу его забыть и буду везде и всегда искать его цвет, вкус и аромат.

– Извините! – сказал я Буру и ученому, обводя руками вокруг себя. – Всё это слишком сильно действует. Никогда не думал…

Но в этот момент женский голос снова запел из пластиково-металлической коробочки: «Ориентация – Север! Я хочу, чтоб ты верил…»

– Алло! – ответил я Пете, избавленный от необходимости придумывать объяснения своему внезапному хохоту.

Мы поговорили. Теперь я слышал Петю только в трубке. Это было намного убедительнее.

– Что и требовалось доказать, – сказал ученый, и я понял, о чем он.

Петя мог делать ВЕЩИ на расстоянии от цилиндра. Дивайс не соврал. Мальчик не зависел от ила.

– Зови их сюда! – сказал Бур.

Ученый протрусил к дверям, а я, вздрогнув, почувствовал в кармане джинсов какое-то щекочущее движение, словно туда залез жук. Хотел сунуть руку в карман, но, к счастью, заметил, как Миша, исподлобья глядя на меня, покачивает головой. Будто говорит: «Не надо этого делать, дядя Ваня! Не надо лезть в карман». И я не полез.

 

15

Через пару минут вернулся Петя с Жанной и Мураховским.

– А теперь, дети, – сказал полковник, поднимаясь с кресла, – посидите здесь с Жанночкой, поиграйте. Отдохните.

Пригнув голову, Бур вышел на улицу, за ним я и Мураховский. Дверь в Кругляш Мураховский запер снаружи.

– Созывай людей! – сказал ему Бур, неровной тяжелой походкой удаляясь в сторону каменного дома с красивой оградой.

– Видишь флаг? – спросил меня Мураховский, показывая на синее полотнище, перечеркнутое красной полосой по диагонали.

– Вижу, – ответил я.

– Вот иди туда. И жди.

Мураховский ушел, а я двинулся к большому деревянному дому, над которым развевался флаг. К этому времени я уже сообразил, что это скорее всего штаб охраны, а может быть, и что-то вроде офицерского общежития. На порог этого дома вышел Ратмир и взглядом стервятника обвел погрузившийся в тень двор инкубатора.

Вокруг не было никого. Я сунул руку в карман, в котором несколько минут назад шевелился «жук», и достал клочок бумаги. Разгладив его на ладони, я увидел, что это записка.

«Вам понравилось ощущение? Привет от Гриши и Миши. Не волнуйтесь. Вас уже ищут».

Я вспомнил небывалое переживание, пронизавшее меня в Кругляше, но не задержался на этом воспоминании.

«Вас уже ищут. Вас уже ищут. Вас уже ищут», – повторил я три раза. Потом еще раз поднес записку к глазам. Нет, никакой ошибки. «Вас уже ищут». Вот что там было написано.

Тогда я скомкал записку и хотел съесть ее, но почувствовал на ладони как будто легкий ветерок, разжал руку – никакого клочка бумаги там больше не было.

 

16

Когда все взрослое население собралось у дома с флагом, на крыльцо поднялся полковник.

– Вы знаете, я не люблю предисловий. Сегодня один из нас, человек, которому мы доверяли, более того, мать одного из наших ДЕТЕЙ, совершила проступок. – В этот момент Бур покачнулся, и мне снова показалось, что у него кружится голова. – Проступок, который мы не можем оставить безнаказанным. Все знают, что на территории инкубатора строжайше, раз и навсегда, без каких бы то ни было исключений, запрещено держать при себе и свободно перемещать модули мобильных телефонов. В любом состоянии. С аккумуляторами и без. В разобранном и собранном состоянии. Эта женщина – сейчас она находится в каземате, но вы знаете, о ком я говорю, – однажды уже нарушила это правило. И мы простили ее, учитывая ее честный труд, преданность ее мужа и талант сына.

Странно, думал я, слушая полковника. Очень странно. В Тихом мире никто из тихих не хранит мобильников и абсолютно не интересуется ими. В Секторе – все хранят мобильники, лелеют их, перекупают, обмениваются, носят с собой, поклоняются их изображениям. Да и здесь никто не отменил официального приветствия – когда ладонь, сложенную лодочкой, подносят к левому уху. Что, конечно же, является имитацией начала разговора по мобильному телефону. Отчего же тогда в инкубаторе сложился такой запрет? И какой в нем смысл, если ил и в действительности является непроницаемым щитом?

– Поэтому сегодня… – продолжал полковник.

– А детей-то всех попрятали, – произнес тихий голос слева от меня.

Я покосился, – рядом в толпе стоял Смирнов.

– Знают, что детям нельзя это слушать. А то никаких чудес не будет.

Я замер. Смирнов не смотрел на меня, но обращался явно ко мне.

– Никаких локальных воздействий. То есть Антивоздействий, – продолжал, как будто себе под нос, говорить он. – А если мы все сейчас выйдем и по очереди плюнем ему в лицо, кого он оставит в живых? Кого-то должен оставить. А то опять же без нас не будет никаких Антивоздействий.

Я незаметно, не поворачиваясь в его сторону, протянул к нему руку, схватил его за предплечье в грубой брезентовой штормовке и стиснул, пытаясь заставить его замолчать.

– Иван, вы тоже будете терпеть?

– Молчите! – прошептал я. – Поговорим позже.

– Утром она будет вывезена за пределы инкубатора специальной командой, – продолжал полковник. – Все вы хорошо знаете, что это значит. Надеюсь, это послужит уроком всем, и гражданскому населению, и военным. И повторяю еще раз. Никто из детей не должен знать, что случится завтра утром. Каждый, кто осмелится рассказать об этом ребенку, будет казнен в тот же день, когда об этом станет известно. А это СТАНЕТ известно. Об этом вы тоже все знаете. – Бур поправил лацкан пиджака и сиплым басом прорычал: – Р-р-разойтись!

 

17

Почти сразу же после объявления приговора жене Дивайса начался шмон. Всех гражданских загнали по избам и стали переворачивать постели, вытряхивать одежду, заглядывать в посуду и ковырять паклю в стыках бревен. Я, конечно, не видел, что происходило в других избах, но в нашей обыск прошел именно по такой схеме. Под конец один из охранников даже вскрыл заднюю крышку монитора, на котором была наклеена синяя блестящая надпись «FUTURE».

– Все равно он хрен когда заработает, – пробормотал в раздражении боец.

«Вот оно как! Политическая неблагонадежность?» – позлорадствовал я.

Откуда-то от соседей послышался треск раздираемого на куски дерева – то ли отрывали половицы, то ли отбивали ножки от стола.

В общем, шмон прошел серьезный.

Я во время обыска сидел в избе один. Анфиса готовила ужин на кухне. Поделиться тем, что сообщили мне в записке Миша и Гриша, было не с кем. Но зато я мог позволить себе спокойно и даже с чувством внутреннего превосходства наблюдать за потными взъерошенными бойцами, выполняющими приказ полковника. «Вот придут наши, не так забегаете! – думал я. – А они уже идут. Тихие дети не умеют врать. Сказали «ищут» – значит, ищут».

Конечно, я задавал себе вопрос, каким образом мальчишки могли об этом узнать, ведь мы ограждены Суперщитом, за который не проникает никакое Воздействие и Антивоздействие, а следовательно, и телепатия всех видов и подвидов, но решил не ломать голову, а довериться фактам.

Во время ужина я намеревался дать знак Смирнову и поговорить с ним где-нибудь на улице, вдали от внимательных ушей. Но на этот раз в столовой дежурил не один, а сразу три охранника, которые ни на секунду не спускали глаз с гражданских. Так что ничего из моей затеи не вышло.

А после ужина нас снова разогнали по камерам.

 

18

Анфиса пришла поздно и принесла с собой алюминиевую ложку и кусок красного кирпича.

– Это что? – спросил я.

– Ножи на кухне пересчитывают и запирают на замок, а из этого, – она подбросила кусок кирпича на руке с таким веселым выражением, будто хотела засветить кому-то в висок, – из этого мы сделаем прекрасную заточку.

– Анфиса, ты видела, что они делают с теми, кто хранит запрещенные вещи? А оружие запрещено.

– Волков бояться… – сгнить в инкубаторе, – сказала девчонка, пристраивая кирпич на столе и начиная с увлечением тереть об него черенок ложки.

– Анфиса, посмотри на меня!

– Что такое?

– Посмотри, говорю!

– Ну что?

– Анфиса, нас уже ищут.

– Свежо предание, но Интернета нет как нет, – поделилась она поговоркой новейшего времени.

– Это не предание. – И я рассказал ей все и про записку, и про ил, и про Петю, который оживляет мобильники, и под конец про Смирнова, который может оказаться нам полезным.

– Не знаю, я вижу только один способ покончить со всем этим. – Анфиса, прищурившись, посмотрела на ложку и снова начала точить ее об кирпич.

– Но мы не можем сидеть просто так! – воскликнул я. – Мы должны что-то делать.

– А я и делаю, – сказала Анфиса. – Точу ложку.

– Может быть, мне стоит поговорить с Петей и попросить его позвонить кому-то из тех людей, с которыми ты знакома? А?

– Во-первых, – ответила Анфиса, – где вы теперь, после такого шмона, найдете телефон? Во-вторых, ты сам говоришь, что через этот б…й ил никакой сигнал не пройдет. А в-третьих, если поймают, убьют всех. Может быть, даже и Петю. Ты готов рискнуть?

– Но что тогда делать? Как сообщить им, где мы?

– Ваня, дорогой, раз они взялись искать, то, поверь, найдут и без твоей помощи.

– Но когда? Вот в чем вопрос. Когда? И сколько дней мы продержимся?

– Веди себя хорошо, участвуй в экспериментах и все такое, и тебя не тронут.

– А тебя?

– За меня не беспокойся.

– Что значит не беспокойся? Я же из-за тебя здесь! А ты тут заточки изготавливаешь! Знаешь, что мне полковник сегодня сказал? Сказал, что проверит, как мы, ну это…

– Трахаемся или нет? – спросила Анфиса, подняв ложку против света и оценивая, как движется дело. – И проверит. Я ж тебе говорила.

– Он абсолютно сумасшедший, Анфиса. Если проверит, а мы не это… А мы ничего… То убьет и всё. Просто из каприза. Хоть я вроде ему и нужен. Ты, говорит, будешь медиумом, то есть посредником между мной и детьми. «Ответственная должность. Кадры решают всё»… Кадры кадрами, но если ему вздумается, завалит в три секунды. Поэтому нужно спешить. Нужно помочь людям из Тихой быстрее найти нас. Брось ты свою ложку! Давай лучше придумаем, как сообщить им, где мы!

– Вот ты, Ваня, вроде умный, а дурак, – сказала Анфиса, спокойно откладывая ложку в сторону. – Готов идти на смертельный риск из-за того, что боишься, что полковник проверит, трахались мы или нет. Зачем? Не проще ли совместить приятное с полезным? А? Кошкин? Давай сделаем, чего они от нас хотят, и пусть проверяют! А насчет процедуры проверки ты за меня не переживай. Я в Секторе выросла, я и не такое еще видела, сам знаешь.

Я промолчал.

– Ты мне скажи, почему не хочешь? Это что, любовь?

– Не знаю. Не только. Не могу тебе объяснить.

– Значит, любовь, – вздохнула Анфиса. – Хочу тебя обрадовать, – сказала она через минуту.

– Давай, – пробурчал я, укладываясь на кровать и внезапно чувствуя себя абсолютно изможденным.

– Вот этот вот Фликр, который побелел как снег, когда толстяка замочили, он неплохой парень… – Она почему-то сделала паузу. – Так вот, он сказал, что у Бура есть План Б.

– Как?

– План Б.

– И что это значит?

– А вот что. Ты на что надеешься? На то, что, когда наши сюда подойдут и напомнят Буру о Пакте, он сразу подчинится и нас выдаст.

– Ну да, – сказал я. – Иначе Сектору обрубят электричество и прекратят поставки продуктов. И через три дня их хваленое государство разлетится в пух и прах. Прощай прогресс и надежды на холодную войну с раем!

– Вот раньше они, наверное, этого и боялись. И Бур, и тем более Рыкова. Но то было раньше. Теперь Бур изменился. По Плану Б – наплевать ему на Сектор и на государство, на прогресс, чип-шопы и церкви ангелианцев. Пусть весь Сектор хоть с землей сровняют. Вместе с жителями. А сверху асфальтовыми катками пройдутся. Наплевать. А значит, полковник ни на какие соглашения ни с кем не пойдет.

Меня подбросило как на пружинах. Я сел.

– И в каком случае вступает в силу План Б?

– Ты только не нервничай, ладно, Кошкин? План Б вступил в силу три дня назд. Бур уже объявил об этом личному составу инкубатора. Когда сюда подойдут (если, конечно, подойдут), он на переговоры не пойдет, а будет биться до конца.

– Это что, война? – тихо спросил я, чувствуя, как холодеет в груди.

– Война.

– Но на что он надеется? Тихих больше.

– Тихих, может быть, и больше, да кто пойдет воевать? А тут, ты сам видишь, отъявленные головорезы. Плюс дети-Омега.

– Ну, насчет них ты можешь не беспокоиться. Дети – тихие. Они по определению в войне Буру не помощники.

– А это как сказать. Фликр говорит, что если оживить любой прибор или механизм (при помощи детей, конечно) и установить его после этого на платформу из ила, то дальше он будет сам работать. До тех пор, пока его не стронешь с места. Чудесный ребенок при этом больше не нужен. Например, пушка. Ребенок запустит шутки ради, а через несколько дней из нее по людям начнут стрелять.

– Не может быть! – воскликнул я, вскакивая с кровати. – Этого не может быть!

– Ты еще скажи, что это «невероятно», – поддела меня Анфиса. – Твое любимое словечко. А еще Фликр говорит, что видел на складе два танковых пулемета ПТК.

– ПКТ, – машинально поправил ее я. – ПКТ. Серьезная штука. Кирпичную стену крошит, как трехмиллиметровую фанеру. А что это этот Фликр тебе такие вещи рассказывает? Ты ему, случайно, коленку между ног не вставляла? В шею не целовала?

– А что тут такого? Молодой парень. Приятный.

– Боже мой! – воскликнул я, забыв, что зарекался упоминать Бога всуе. – Боже мой! За что мне это?.. Когда мы вернемся в Москву, это будет самый счастливый день в моей жизни. Знаешь почему?

– Свою любимую встретишь?

– Нет! С тобой распрощаюсь! Навсегда. Буду ходить по улицам, а тебя рядом нет. Пить чай, тебя тоже нет. Зайду в душ, и там тебя нет. К друзьям – и там никакой Анфисы!

– Кошкин, ты бы прекратил истерику, ладно? – сказала Анфиса, пробуя остроту заточенной ложки пальцем. – У меня вот какая идея есть. Я так поняла, с детьми у тебя уже неплохие отношения, и один из них, по-моему, Левин сын, умеет предметы перемещать. Так пусть он из оружейной комнаты, которую ты видел рядом с кабинетом Мураховского, все оружие повытаскивает. Охранники кинутся – нет оружия. А мы его себе возьмем. Если вооружимся, ты, я, Смирнов, вот и получится, может быть, что-нибудь.

– Да нет же, Анфиса, нельзя, не сможет он. Миша и карандаш-то еле от стола оторвал, а тут арбалеты, мечи разные, дротики… Тяжелое это всё, не получится. Понимаешь, карандаш лежал прямо рядом с цилиндром, в котором ил, а отошел на полтора метра – все, только спичку может приподнять. А на три метра отойдет – и ничего не сможет.

Вскоре, чтобы не возбуждать подозрений, мы погасили свечи, но еще долго после этого спорили и составляли планы, из которых ни один не годился, так что я в отчаянии даже начинал подумывать, а не послушать ли Анфису и просто пойти и замочить Бура, а если не получится, то какая разница, как помирать, все равно вариантов нет.

Наверное, около часу ночи Анфиса подкралась к дверям и минут за десять – пятнадцать просверлила заточенной ручкой своей ложки дырочку между неплотно пригнанными бревнами внешней стены. Заглянув в нее, она шепнула:

– Иди посмотри!

Я подошел и заглянул. В дальнем конце инкубатора человек восемь охранников при свете луны выгружали в склад продукты из двух доверху нагруженных телег.

Наконец мы легли.

– Укрывайся одеялом, – сказала Анфиса. – Не бойся. Рискнем и сегодня не потрахаться.

И она захихикала.

– Тише! – сказал я и тоже начал хихикать.

Через минуту мы уже смеялись, как сумасшедшие, зажимая рты руками, и мне казалось, что я вижу, как блестят в темноте Анфисины косящие глаза, очень, между прочим, красивые.

Когда мы успокоились, она погладила меня по щеке, вздохнула и сказала:

– Ну как знаешь… А я вот все время думаю, как бы Сервер поступил на твоем месте? Тоже рисковал бы жизнью, лишь бы мне не изменить? А?

– Давай спать, – прошептал я.

 

19

На рассвете я проснулся и сел в кровати, словно кто-то рванул меня вверх за грудки. На улице послышалось лошадиное ржание и хриплый лай собаки. Босиком я подошел к бревенчатой стене, вынул клочок пакли, которой мы заткнули дырку, проделанную Анфисой. На площадке между конюшней и мастерской топтались несколько всадников. К седлам были приторочены лопаты. Рядом стояла высокая карета, обтянутая черным кожзаменителем, перед которой встряхивали гривами две белые лошади.

Откуда-то справа появился Ратмир. Он вел за локоть жену Дивайса. Она была в сарафане. Связанные руки держала за спиной. А рот был перевязан или заклеен чем-то, возможно, скотчем, на таком расстоянии было не разглядеть.

Подошел полковник. Все вскинули руки лодочками к левому уху, втолкнули женщину в карету. Затем туда же, пригнувшись, влез полковник, а за ним – Ратмир.

Открылись ворота, и кавалькада покатила из инкубатора в лес.

В следующий раз я проснулся от лязга засова на нашей двери. «Подъем!» – прокричал незнакомый голос.

Когда я вышел, распряженная карета стояла у конюшен, но нигде не было видно ни полковника, ни Ратмира и никого из тех бойцов, которые выезжали на казнь.

Я прошел в уборную, потом умылся и уже подумывал, как улизнуть от Дивайса и поговорить со Смирновым, когда вдруг ворота в дальнем конце городка поползли в стороны и в них въехали три грязных усталых всадника. Поперек седла у одного из них висело длинное тело связанного человека в военно-полевой форме и крепких черных ботинках на шнуровке.

Когда они проезжали мимо меня к каземату, я увидел лицо человека. У него была рассечена бровь и кожа на лбу, и пол-лица покрывала спекшаяся кровь. Но я узнал его.

Это был Сергей. Сережа. Высокий покладистый охранник с восьмого этажа. Из дома Никиты Чагина.