Над стройкой свистел ветер. Поземка гнала по выложенным панелями улицам мельчайшие песчинки, смешанные со снегом. Лицо Шютца горело. На зубах скрипел песок.

Штробла он нашел в кабинете. Бледного, нетерпеливого, раздраженного, в окружении людей, которым именно в эту минуту потребовалось, чтобы он их выслушал. Заместитель Штробла, Гасман, вышел из кабинета с побагровевшим лицом, остановился перед Шютцем, ждавшим в приемной, и начал ругаться:

— Если «основа» не может поставить нам уплотнители, значит, она не может, разве не так? — и, повернув голову в сторону Штробла, чей голос громыхал из кабинета, добавил: — И тут никакими песнями товарища Штробла ничего не изменишь!

— Ты сам спел бы их на ухо кому надо, — крикнул ему Штробл из кабинета. — О том, что мы строим атомную электростанцию, а не сапожную мастерскую, если уж они этого не понимают. Увидишь, они поскребут, где надо, и найдут!

Он появился в приемной, на ходу пожал Шютцу руку и накинулся на секретаршу: продиктованный протокол нужен ему еще сегодня.

— Сегодня, понимаете! Что ж, придется вам сегодня в виде исключения досидеть до конца рабочего дня, а не уйти пораньше, чтобы забрать из сада внуков или закупить продукты для невестки.

Не обращая внимания на оправдания фрау Кречман, повернулся к Гасману и потребовал:

— Свяжись с «основой» по телефону немедленно, поезжай туда вместе с Зиммлером, пусть врубит им мнение нашей парторганизации!

— Зиммлер для этого не подходит, — проворчал Гасман. — Нужен человек вроде Герберта Гаупта.

— Получишь его со временем, — ответил Штробл, улыбаясь при этом, и, положив руку на плечо Шютца, посоветовал ему: — Подбавь-ка пару, старина, и проследи, чтобы Вернфрид ничего не упустил. У второго цикла выходит задержка на целый день: кишка у них тонка оказалась, не смогли вышвырнуть такелажников из бокса. А те набирают себе часы переработки. Мне только на планерке удалось пробить, чтобы нас допустили к работе. Все досконально проверь, что принимаешь, вечером обсудим.

Вечером у Штробла не оказалось времени. Вернулся со стройки поздно, весь измотанный, с испорченным настроением, и сказал Шютцу:

— Выберем часок завтра, сейчас мне нужно к технологам.

— С ним ни пива не выпить, ни словом перемолвиться, — сказал Улли Зоммер. — Вкалывает, будто строит станцию он один. Нет с ним никакого сладу, съеду я от вас, пожалуй! — эти слова он произнес таким тоном, будто предупреждал о возможном наказании.

Тем не менее всерьез Улли Зоммер вовсе и не помышлял съехать, он вполне сжился с ними, и со Штроблом тоже, хотя и сказал о нем:

— Когда я гляжу на него, точно знаю, каким я не хотел бы быть.

Штробл на его уколы не отвечал.

— Женщина ему нужна, — сказал Улли. — Когда у меня такое настроение, мне нужна женщина.

Штробл хлопнул дверью и пошел в душевую.

— Все равно ему нужна женщина, — неумолимо гнул свою линию Улли. — Не может столковаться со своей, пусть приглядит другую.

— Не все решают свои проблемы, как ты, — заметил Шютц.

— Проблемы? Нет у меня проблем. У меня есть моя Молли, а у нее есть я.

— Тогда пошли сыграем партию в пинг-понг, — перевел разговор Шютц.

Маленький белый мячик летал над зеленой сеткой. Улли Зоммер подрезал мячи, гоняя Шютца по углам, он был быстр и весь напружинен, несмотря на свою полноту. Вот он наносит резкий удар — очко выиграно! Он взял со стула полотенце, вытер пот со лба и шеи, расслабился, бросил испытывающий взгляд на Шютца: «Твоя подача».

Шютцу нравилось играть с Улли Зоммером, пусть и выигрывал он редко. Улли выкладывался в игре целиком, пыхтел, потел, доставая самые сложные из посланных Шютцем мячей, если требовалось, даже из-под стола; отпрыгивал назад метра на три-четыре, отбивая резаные мячи, а потом мгновенно подбегал к столу.

— Человеку нужен спорт, а спорту нужен человек, — подытожил их игру Улли Зоммер и отправился выпить пива, а Шютц вернулся в общежитие.

Он собирался сразу лечь, но повременил, прочел сначала несколько статей из технических журналов, которые отложил на тумбочке, но никак не мог собраться с мыслями, попытался отвлечься, вернуться к событиям минувшего дня.

Смежный цикл отстал не на целую смену, тут Штробл переборщил. Но только успели такелажники оставить «поле боя», как появились каменщики.

— Чего ты хочешь? — спросил его бригадир каменщиков. — У нас здесь есть недоделки, потому что месяц назад вам захотелось войти в бокс день в день, сам ваш нахрапистый Штробл на этом настоял. А теперь наш черед, не то вам позже вообще с места не сдвинуться.

В цементной пыли и грязи, Шютц распаковывал металлические детали, выточенные на прецизионных станках, смазанные и аккуратно упакованные в промасленную бумагу. Поразмыслив немного, он уложил их обратно в ящики и пошел ругаться по телефону со Штроблом.

— Вышвырни каменщиков, а то я закрою свою лавочку!

— Начинай работать, — сказал Штробл. — Завтра он у меня вылетит. Терять время мы больше не вправе.

Тогда Шютц пошел к Варе Кисловой.

— Нет никакого смысла монтировать систему трубопровода в этой пустыне!

И Варя посмотрела на него своими большими глазами так, что он усомнился, поняла ли она его. Поколебался, не заменить ли слово «пустыня» словом «Каракумы». Но Варя кивнула уже и сказала:

— Спросим Володю.

Тот положил ей руку на плечо, вслушиваясь в ее скороговорку, несколько раз понимающе кивнул, слабо улыбнулся Шютцу и склонил голову набок. Некоторое время казалось, что он колеблется, не зная, какое решение принять. Наконец, они оба кивнули, Кислова повернулась к Шютцу и, словно извиняясь за что-то, сказала:

— Надо создать такие условия, чтобы пыль перестала быть помехой.

— А я о чем? — проворчал Шютц. — Надо выдворить каменщиков.

Он знал, что уйти придется на время именно ему, и ничего тут не попишешь, и ругнулся про себя: «Вляпались в дерьмо!..»

И сейчас, вечером, он опять чертыхнулся, спрашивая себя, как же поступить в этом положении, как переубедить Зиммлера, который примется основательно и детально объяснять то, что и без него давно известно: что цементная пыль равносильна яду при монтаже прецизионных деталей. Как отвечать Вернфриду, который, дружелюбно улыбаясь, спросит, не соблаговолит ли он сам показать, как приняться за дело в такой обстановке. Если и начинать монтаж, то необходимо хотя бы избавиться от пыли непосредственно на рабочем месте. И еще он подумал: «Спрошу-ка я Юрия, он наверняка где-нибудь сталкивался с подобным. При безостановочной технологии и в других местах не обходилось без пыли».

Штробл пришел после одиннадцати, глаза у него были воспаленные, с красными прожилками. Шютц безмолвно протянул ему бутылку пива. Штробл выпил ее медленными глотками, опустился на край своей постели.

Шютц хотел сказать ему: «Знаешь что? Не так уж Улли не прав. Ты давай меня не перебивай, я ведь не говорю, что тебе нужна женщина, я говорю: «Ты взвалил себе на шею целый воз, и добром это не кончится. Заладил тоже: надо, надо, надо, устраиваешь потасовки из-за сроков начала монтажа, дергаешь из-за этого и людей, и себя, с утра до поздней ночи на стройке, о семье и подумать некогда. Ну, знаю, знаю, она у тебя распалась, и ты сыт этим по горло, и самым главным, и самым интересным для тебя всегда была работа. Но в твоей голове вообще не осталось места ни для чего другого! Что, ты недавно ходил с нами пить пиво? Да, один раз ты составил нам компанию! И, насколько я вижу, в ближайшее время это не повторится. Вольфганг! Дружище!»

Примерно в этом дружеском тоне Шютц мысленно разговаривал с отсутствующим Штроблом. А потом он непременно скажет: «Теперь, мой дорогой Вольфганг, я начинаю мои тренировки по сварке, через две недели я буду в форме и стану сваривать рядом с Юрием. Бригада моя в порядке, чего же еще? Я все обдумал!» Да, примерно в таком духе.

Видя сидящего напротив Штробла, он понимал, насколько кстати пришлась сейчас бутылка пива. И ограничился тем, что сказал:

— Твой Гасман прав. Тебе необходим человек, который пробивал бы все вместе с тобой. Вроде вашего Герберта Гаупта.

И произошло нечто удивительное: Штробл рассмеялся. Ожесточившийся Штробл смеялся громко и от всего сердца, он взъерошил свои волосы и простонал:

— Старик! До тебя дошло! Моя истина глаголила твоими устами!