Три дня хлестал дождь. Потоки воды стекали по бурым склонам в вырытые канавы. Вздымая серые от цементной пыли фонтаны, мчались по выложенным бетонными плитами дорогам тяжелые грузовики. Блестела свежевымытая галька.

На рифленой подошве ботинок в помещения головных боксов заносили смесь песка, грязи и цемента. На четвертый день снова похолодало, и месиво на дорогах смерзлось, превратившись в гладкое, усеянное галькой полотно.

А в помещениях жидкая грязь успела засохнуть, и весь этот песок и пыль осели на полу и гладких стенах, покрытых искусственной смолой.

— Пусть Штробл добьется, чтобы сварочные работы в отсеке номер сто тринадцать отложили на два дня, — сказал Вернфрид. — Сначала надо убрать всю грязь. Иначе мы не начнем. Так и передай Штроблу!

— А почему ты сам ему не скажешь? — спросил Шютц.

— У меня каждая минута на счету, — Вернфрид взял в руки сварочный аппарат. — А ты ведь все равно идешь к Штроблу, разве нет?

Шютц пошел к Штроблу.

— Заносчивый он малый, этот Вернфрид, — сказал Шютц. — Но он прав. При данных условиях начинать в сто тринадцатом отсеке монтаж бессмысленно.

— Ты ко мне с такими глупостями не подъезжай, — проворчал Штробл. — Единожды получив допуск в помещения, мы из них не выйдем. Отложить начало работ! Может, ты мне ответишь, чем мы потом возместим эти упущенные дни?

Ответить на это Шютц не мог. Вернулся к Вернфриду. На предложение самому навести чистоту и порядок в отсеке Вернфрид ответил кривой ухмылкой: ему платят как сварщику высшего разряда, и он обязан по двенадцать часов работать сварщиком, а не подметать из них по четыре в день.

— Какой педант! Что же ты забываешь про эти двенадцать — минута в минуту — часов, когда проспишь иной раз? Память отшибает, что ли?

И, повернувшись, зашагал от него прочь, успев еще заметить, что улыбка сползла с лица Вернфрида и что он нервно передернул плечами. «Ага, — подумал он, — заело все-таки!» Зиммлер и Эрлих тоже не особенно-то обрадовались, но комедию ломать не стали, а пошли доставать лопаты и веники.

После обеда Шютцу предстояло выступить перед парткомом строительства, перед Бергом! Будут слушать сообщение о политико-идеологической работе в их парторганизации. В основном отчет писал Штробл, а Зиммлер ему помогал, и Шютцу отчет понравился. Членов парткома он тоже удовлетворил. Пришлось ответить на несколько вопросов, это удалось с грехом пополам. У Шютца сложилось такое впечатление, что обращаются с ним деликатнее обычного, потому что секретарь он свежеиспеченный. Во всяком случае, работу признали удовлетворительной. После него отчитывался секретарь постройкома. Каждой нечеткой формулировкой тот навлекал на себя все новые вопросы и в конце концов запутался. Попросив слова, Шютц сказал:

— Да ответь ты по существу: нам нужно войти в отсек реактора для монтажа, а твои парни прилепились к ним, как банные листы, и ни с места! Почему? Ни о чем другом тебя здесь не спрашивают!

Тот посмотрел на Шютца так, будто его обухом по голове хватили. Возмущенно и вместе с тем желая заручиться поддержкой Берга, повернулся в его сторону и, когда секретарь парткома дал ему слово, ответил, что это, мол, уже выше крыши! На его строителей навесили дополнительную уборку помещений главных агрегатов, потому что товарищи из ДЕК настаивали, видите ли, на том, чтобы войти в помещения точно в срок, а разве строители — ответчики за непогоду? Но если монтажники после всего требуют дополнительно двое суток для еще одной уборки, потому что убрано якобы недостаточно чисто, а грязи нанесли опять, тут и говорить не о чем!

— Все это не так! — воскликнул Шютц. — Не далее, как сегодня…

— Довольно! — оборвал Берг, поглядев на него поверх очков, съехавших на кончик носа. — Будем продолжать дискуссию? Или не будем? Тогда подведем итоги…

После заседания он подошел к Шютцу, отвел в сторону.

— Послушай, секретарь, — начал Берг. — Для начала мы тобой довольны. Но ты вот что, не зная броду, не суйся в воду. Ты нам больше такого праздника стрелков не устраивай! Что за стрельба по свободно выбранным мишеням!

«Стрельба по мишеням! — повторил про себя Шютц. — Этого только не хватало!»

По его виду Берг понял, что он весь кипит. Улыбнулся.

— Ладно, без пословиц. Уточним: заседание парткома — не место для сведения счетов и потасовок. Вызвали для отчета — отчитайся как полагается. Обсудим, примем решение. И за выполнение решений с тебя спросим, понял?

Шютцу эти поучения показались излишними, он как-никак не со вчерашнего дня в партии. А тут еще вдобавок полетело к чертям дело, которое ему поручили уладить. Он не сдержался, во весь голос сказал:

— Но мы действительно именно сегодня…

Берг отмахнулся:

— Не занимайся ты столько организацией труда. Оставь это Штроблу. Займись людьми. Узнай, что их заботит, тревожит. Можешь, конечно, подойти к этому вопросу, начав с борьбы за чистоту, сделай одолжение. Советские товарищи требуют, чтобы чистоту мы соблюдали, как в операционной. А у вас что? Ты раскрой глаза пошире!

— У нас, — возразил Шютц с жаром, — у нас монтажники и без того забегали с вениками и лопатами. Чего же еще?

— Дай каждому по ведру и половой тряпке! Да-да, не удивляйся! Одними вениками и лопатами не обойдешься. От нас требуют полного обеспыливания, тебе-хо это известно! Если ты не сообразишь, сколь это важно, где же другим понять? Поразмысли-ка на досуге…

Его поджидал Эрлих. Он стоял в коридоре недалеко от двери парткома и, увидев выходящего Шютца, тихонько свистнул, чтобы обратить на себя внимание.

— Ты же сказал, что пойдешь с нами играть в волейбол, — сказал Эрлих. — Сегодня мы как раз собрались.

— А мне сегодня что-то не до волейбола, — буркнул Шютц.

— Вон там Карл Цейсс, — Эрлиха как будто не смутил отказ Шютца. — Стоит, переминается с ноги на ногу, замаялся. Пошли скорее, не то поезд упустим.

Карл Цейсс оказался невысокого роста блондином с водянисто-голубыми глазами, прятавшимися под толстыми стеклами очков, которые он то и дело нервным движением водворял на переносицу — съезжали.

— Да и не в чем мне играть, — остановился Шютц у подъезда. — Тапочки-то в общежитии.

— Все продумано и организовано, — Эрлих подтолкнул его ладонью. — Либо Эрлих что организует, либо не берется. Раз он взялся за организацию, значит, и тапочки у тебя будут. Вот эти — твои! — он указал на пару, связанную шнурками и болтавшуюся у Цейсса через плечо. — А его, сам посмотри, на нем.

Пробежав метров пятьдесят, они еле-еле успели на поезд.

— Я что еще хотел сказать, — задыхаясь, проговорил Эрлих, когда они устроились в купе. — Если бы ты не согласился, пришлось бы нам против специалистов играть впятером. А у Юрия, сам знаешь, какой удар — не обрадуешься!

В спортзале пришлось изрядно попотеть. Он высоко выпрыгивал, атакуя, падая, доставал мячи в защите, старался применить обводящие и обманные удары, «заводил» свою команду и подначивал соперников — словом, устал он как следует, но усталость была приятной.

Штробла он нашел спящим. Улли Зоммер тоже тихонько похрапывал. Шютц выключил свет, принял душ и упал в свою постель. «Эх, бутылочку пива бы сейчас…» Но мгновенно уснул и без пива.

А часа два спустя проснулся неизвестно почему. Так, без всякой причины. Тихо. Темно. Слышно дыхание Штробла и Улли Зоммера. «А ведь не идет у меня дело на лад, — подумал Шютц. — Никак не идет». Обрывки фраз из разговора с Вернфридом… Строгие слова Берга: «Если ты не сообразишь, сколь это важно…» Простодушные советы Зиммлера. Указания Штробла: «Сперва — это, потом — то, а затем — то…» Ему хотелось обнаружить в своих действиях какой-то порядок, закономерность, а они оказывались нечеткими и расплывчатыми. «Я то туда сунусь, то сюда, — думал он, — и вроде бы я дело делаю, но разве это дорога, укатанная дорога? Нет, это вот на что похоже: бывает, в грязь дорожку выкладывают отдельными камнями или булыжниками, а потом прыгают по ним. Вот и я как бы такими прыжками передвигаюсь… А остальные с интересом за мной наблюдают и радуются, когда мне удается очередной удачный прыжок, и похлопывают по спине. Но это всего лишь отдельные прыжки — все это понимают, и Штробл лучше других. Что там сегодня говорил Эрлих: «Либо Эрлих что организует, либо не берется!» Подтекст ясен: взялся за гуж, не говори, что не дюж. Он и сам не раз и с самым серьезным видом говорил эти слова, давая понять, чего ожидает от человека. Либо человек единица, либо — нуль! И что же представляет собой в данный момент лично он? В своих собственных глазах и в глазах других? Нечего глядеть на свет через розовые очки, факт остается фактом — пока что ноша ему не по плечу. Но поднять ее он обязан! Как, каким образом? Штробл сейчас — что-то вроде туго натянутой тетивы лука, — думал Шютц. — Ему хочется, чтобы стрела была поскорее спущена. Мне тоже необходимо найти точку натяжения, а то я провисаю, черт побери…»