Как-то незаметно ушла зима. Сперва в воздухе появился запах влажной хвои. Потом твердые сережки орешника изогнулись, как ослабевшие гусеницы. Из блестящих почек проклюнулись острые листочки берез. И постепенно серовато-бурые ошметки зимы прикрыло легчайшей зеленой кисеей.

Дождь просачивался во мхи, в прошлогоднюю траву под окном барака. С ветвей сосен тоже стекала влага. Опершись локтями на подушку, Норма наблюдала, как падающие с крыши крупные капли бесследно исчезают в земле. Устав сидеть в этой позе, откинулась на подушку, оглядела комнату при свете дня.

Молли, подружка Улли Зоммера, улыбчиво смотрела с портрета на стене на своего тихо похрапывающего жениха. У нее были блестящие глаза, трехмесячная завивка, яркие накрашенные губы. Портрет Молли прибила к стене каблуком босоножки и пригрозила Улли:

— Попробуй снять! Получишь по башке первым, что подвернется мне под руку!

Улли и в голову не приходило снимать портрет. И Норме тоже. Она тихо рассмеялась, потянулась. Ни существование Молли, ни ее портрет ей ничуть не мешали. Ей было хорошо с Улли. Ей с ним, а ему с ней. И никакого отношения к девушке по имени Молли это не имеет. Войди она сейчас в комнату, Норма без слов и без зависти уступила бы ей место. Хотя жаль было бы такого хорошего воскресного утра, шума затихающего дождя за окном, мирной тишины в комнате.

За долгое время это лучший воскресный день Нормы. Обычно если Штробл и уходил по воскресеньям из общежития, то всего на несколько часов. А сегодня они с Гердом уехали. Она поняла это по виду Улли, когда он подошел к окну раздачи и помахал ей. Может быть, малышка тоже заметила. Прицепилась она к ней, как репейник, малышка эта. Норма то, да Норма это… Стоит на нее прикрикнуть, глаза у малышки делаются огромными, испуганными, и вроде бы старается она не маячить на виду, а вот не получается. Норма строго-настрого запретила ей задавать вопросы, где, мол, она провела полночи, а то и целую ночь. Малышка и не спрашивала, но вся она была как бы живым вопросительным знаком, не спускала с Нормы глаз, расспрашивала о всякой всячине, а особенно о том, о чем полагается помалкивать.

— Ты хоть раз встречала этого, с карнавала, Норма?

— Какого?

— Ну, длинного.

— От которого я смылась?

— Да от такого, в клетчатой рубашке.

— От него я не смывалась.

— Но ты его после того видела?

— Если ты про того, от которого я смылась, — нет.

— А того, в клетчатой рубашке?

— Очень даже может быть.

Подробности малышке знать незачем. Хорошо все-таки побыть иногда наедине с Улли. В конце этой недели им повезло. Герда нет, Штробла нет, барак почти пуст.

Будильник Герда тихонько тикает над ухом. Его свитер с растянутым воротом косо свисает со спинки стула, на полу лежит порванный носок. Она представила себе, что было бы, заштопай она этот носок, как в прежние времена. Он, наверное, долго терялся бы в догадках. А что если сунуть ему под простыню щетку, да и Штроблу заодно? То-то они испугаются, когда лягут. Бедняга Улли, они подумают, что это его шуточки. Странное дело, реакцию Герда она представляет себе живо, а как отреагирует Штробл — ей неясно. Между тем никто не занимал ее мыслей так долго, кроме него, всеми ценимого, знаменитого Штробла. Друг Герда, Штробл, которого она никогда не видела. Сейчас она находится в комнате, где он живет. Иногда она даже расспрашивает Улли о Штробле. Тот отвечает неохотно, вскользь, он даже насторожился однажды, попытался выяснить, уж не влюбилась ли она по уши в этого Штробла? Ничего подобного, ответила Норма, он заинтересовал ее только потому, что вечно чем-то неудовлетворен. Откуда у нее такие сведения? Знает, и все тут. И чувствует это. Она сказала об этом Улли, почти не скрывая плутоватой улыбки, и тот сразу взорвался:

— Не смеши людей!

Норма легла на спину, размышляя, как бы ей вытянуть побольше сведений о Штробле из Улли. Например, о его разводе. Об Эрике, которая никак не приедет, хотя Штробл ждет ее. От этих мыслей Норму отвлек звук легких женских шагов в коридоре. Так постукивают только высокие каблуки. Женщина! Женщина в мужском бараке, ты погляди! Она не удержалась от улыбки, представив себе, что произойдет, если здесь появится девушка по имени Молли. Но нет, это, конечно, не она, не та походка, та шла бы твердо, по-солдатски. Норма перевела взгляд на портрет Молли, прислушалась к звукам шагов и с улыбкой покачала головой. Шаги замерли перед дверью. Поразительно! По стуку ничего не поймешь. Неужели все-таки Молли? Приподнявшись на постели, Норма произнесла, внутренне сгорая от любопытства:

— Войдите!

Женщина в прозрачном зеленом плаще, появившаяся на пороге комнаты, не имела ни малейшего сходства с Молли. Она была намного ярче и интереснее, она принесла с собой в комнату аромат свежести и запах дождя.

— Простите, вы не скажете, где найти товарища Штробла?

Норма сразу сообразила, кто перед ней, внимательно присмотрелась и признала, что внимание мужчин к ней вполне обосновано. Даже когда та в ватнике и каске идет мимо заводской кухни к главному корпусу, на нее заглядываются.

— Не могу сказать, — улыбнулась Норма.

На какое-то мгновение она ощутила неловкость от того, что лежит на глазах этой женщины в мужской комнате, ей хотелось бы предстать перед ней во всеоружии, свежей, подтянутой и энергичной. Чувство это вызвало в ней досаду. «Еще чего не хватало!» — подумала она.

— Извините! Он сказал, что в это время будет! — нетерпеливо проговорила женщина.

— Подождите! — попросила Норма, махнув рукой, повернулась к Улли, позвала: — Эй, проснись!

Улли Зоммер заворочался спросонья в кровати, с трудом открыл припухшие глаза. Штробл? Если Штробл сказал, что будет, он и был бы на месте. А раз его нет, значит, он этого сказать не мог. Вполне возможно, старался объяснить Улли Зоммер, что она неправильно поняла Штробла, он, наверное, что-то другое имел в виду.

Вера бросила на него удивленный взгляд, потом посмотрела на Норму:

— Он это сказал и это же имел в виду, — повернулась и вышла из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь.

— Ох, не завидую я ее мужу, — проворчал вслед ей Улли.

Лег поудобнее, от души зевнул, повернулся на бок и взглянул на Норму.

— Не могла ты спрятаться под одеялом, когда она вошла? — сказал он с упреком.

В ответ на его слова она расхохоталась во все горло и протянула к нему руки. Улли уже сбросил с себя одеяло, когда в коридоре снова зазвучали шаги. На сей раз тяжелые, уверенные, мужские.

— Дрянь дело, — тихо произнес Улли, а когда дверь распахнулась, громко сказал: — Так я и знал, что вы заявитесь в самое неподходящее время! Черт вас принес! Глаза бы мои вас не видели!

У Нормы было такое чувство, будто вся кровь прилила к голове, а сердце застучало в горле. Она не сводила глаз с обоих мужчин, заляпанных грязью с головы до ног. Она знала, какими будут первые слова брата, и ждала, не в силах что-либо предпринять, когда они прозвучат.

— Вон отсюда! — рявкнул Герд.

Норма безмолвно поднялась, взяла со спинки стула белье, слегка покачнулась, натягивая брюки. Пока она одевалась, брат со Штроблом молчали, зато Улли распалился и ругался почем зря, но Норма к его словам не прислушивалась. Зато ее больно поразило, когда, к неописуемому удивлению и Улли, и Штробла, Герд коротко объяснил им, почему прикрикнул на нее:

— Она — моя сестра!

Торопливо сунув руки в рукава пальто, она выбежала в коридор и, как незадолго перед этим Вера, быстро засеменила к выходу из барака. Услышала, как Герд крикнул ей вслед:

— Подожди же, черт бы тебя побрал!

Она даже не оглянулась. Подставляя лицо дождю, глядя под ноги, подошла почти к самому зданию пищеблока, когда ее обогнал мотоцикл. Она подумала: «Штробл! Сейчас он говорит обо мне со Штроблом!» На секунду у нее замерло дыхание, ей почудилось, будто мотоцикл замедляет ход. Она едва не свернула на узкую бетонированную дорожку, ведущую к прачечным, где ей абсолютно нечего было делать, но Герд снова дал газ, и она только и увидела спину Штробла и широкие плечи Герда. Она замедлила шаги, подумала: «Это моя жизнь, и пусть никто в нее не вмешивается. Если я буду стоять на этом, я буду наверху. Я хочу быть наверху, а не падать. Я и есть наверху. Повторись снова такая ситуация, я сказала бы им, а почему вы возмущаетесь? Вы что, ни с кем, кроме Молли, вашего Улли не видели? Ну, может, и не видели. Но знать-то знали. Он никакой не святой, и вы сами его в святые произвести не собираетесь. Как не считаете святыми других девушек. Вы жизнь знаете не понаслышке! И в чужие дела не вмешиваетесь. И только в жизнь ваших сестер, невест, подруг вы считаете себя вправе вмешаться, тут вы позволяете себе возмущаться! Но никакого такого права у вас нет! Хорошо еще, что она смолчала, снесла обидные слова и пренебрежительное к себе отношение. У нее все основания считать, что она наверху, потому что это ее жизнь, а они в нее вмешиваются. Она наверху, и она им еще покажет!»