Шютц поехал на своем мотоцикле к зданию головных боксов и остановился у соседнего барака. Струйки воды скатывались за воротник. Сдвинув рукав кожаной куртки, бросил взгляд на часы. Мельчайшие капельки тотчас же покрыли циферблат.

— Одиннадцать, — сказал он. — Точно, как в Аэрофлоте.

Штробл тоже слез с багажника.

— Просто не представляю, зачем приходила Вера, — проговорил Штробл.

Прислушиваясь к звуку замирающего мотора, Шютц вспоминал, как Норма выбежала из комнаты и как она отвернулась в сторону, когда они проезжали мимо, Вспомнил о короткой, но жаркой перепалке с Улли.

— Ты меня просто смешишь, Герд! Она взрослый человек и может поступать, как ей захочется. И я тоже живу, как хочу. Мне сейчас жить, а не через четыре-пять, а может, и больше лет, когда у меня будет квартира и я смогу сказать: «Эй, Молли!» С ней мне все равно придется разобраться, что у нас к чему. И она не из тех, кого на кривой кобыле объедешь, да и я парень не промах.

Шютц не нашел вразумительных контраргументов, тем более что они со Штроблом в страшной спешке приводили себя в порядок и на ходу ели. Жуя бутерброд и зашнуровывая ботинки, он сказал Улли, что если это все, что он может сказать, то это не больно-то много. Но почему-то и ему самому не пришли в голову доходчивые к убедительные доводы.

— Ну, чего могла хотеть Вера, — сказал он Штроблу. — Наверняка ничего особенного.

— Она — и ничего особенного? Нет, ты шутишь! — Штробл достал из-под куртки папку с графиками работ на завтра и зашагал по направлению к бараку. До Шютца, ставившего мотоцикл на стоянку, доносился звук его тяжелых шагов в коридоре. Когда он открыл дверь барака, на него хлынула волна теплого воздуха, смешанного с табачным дымом. Дверь в тесноватую комнату, где назначили совещание, была приоткрыта. Шютц услышал хрипловатый смех Юрия и скороговорку Зинаиды. Штробл сел рядом с Варей Кисловой на один из двух свободных стульев. Шютц протиснулся мимо Дьердя, который дружески пожал ему руку. Володя Кислов кивнул ему, не прерывая разговора с Юрием. А тот, сдвинув в угол рта папиросу, тоже кивнул и поднял в знак приветствия руку.

Веры не было, ее вызвали по телефону с собрания монтажников и пока она не вернулась, как сказала Зинаида.

Совещание открыл Володя Кислов. Он говорил быстро, собранно, делая время от времени паузы, чтобы Зинаида успевала переводить. Дело вот в чем: монтаж последнего парогенератора для первого блока реактора должен начаться завтра. Это, как всем известно, важный момент монтажа. Тем самым будет закрыта первая циркуляция между баком высокого давления реактора и парогенераторами. Назначенные сроки необходимо выдержать, чтобы не задерживать монтажные работы на второй циркуляции между парогенераторами и турбинами. Сегодня советские специалисты по монтажу уже собирались и анализировали создавшееся положение. Хорошо, что сейчас к ним присоединились Дьердь, Герд и Вольфганг. Варя отругала Володю за то, что из-за него их семьи проведут воскресный день без отцов и мужей. Он же сказал ей в свое оправдание, что тем самым будет выигран целый рабочий день. Итак, что касается этого решения…

Штробл слушал, о чем говорил Володя. У него уже вошло в плоть и кровь на стройке отбрасывать мысли обо всем постороннем, как сбрасываешь с себя ненужный более предмет туалета. И, по его мнению, это шло ему на пользу. Особенно это ощущалось в дни перед разводом с Эрикой и первые дни после него, когда то, что жгло его душу, отзывалось всего лишь глухой, неосознанной болью, пока он с головой уходил в работу.

Штробл и сегодня оставался верен себе, и все-таки мысли против его воли на какое-то время уносили его прочь отсюда. Хотя он сидел на совещании, упорно стараясь сконцентрировать внимание только на том, о чем говорил Володя, и даже время от времени делал в блокноте пометки, чтобы высказаться позднее. Но мысли, совершенно посторонние в этот момент, не желали оставлять его.

Он почти без всяких колебаний принял предложение Шютца поехать домой в пятницу ночным поездом, а в воскресенье вернуться вместе с ним на мотоцикле. Что письма, что телефонные разговоры по сравнению с тем, когда говоришь с человеком, глядя ему в глаза? Штробл был уверен, что ему удастся навести мост, по которому они пойдут навстречу друг другу. Только ничего не вышло: она оказалась в отъезде. Он мог, конечно, написать ей письмо. Очень легко высчитать, когда, в какой день она будет в Харькове, Москве, Минске. Но письма, даже если бы он их написал, не имели бы нужного взрывного эффекта. Эрика знала, что тянуть с решениями он не любит. В его манере принимать их быстро, а это вовсе не означает, что решения эти поверхностны. По работе он готов привести тысячи таких примеров. Так неужели он окажется неспособным на это в их совместной жизни, понятной ему до мельчайших мелочей? Пустое!

Вечер он провел на синем диване в кухне Шютцев. На кухонном шкафчике тикает будильник. Слышится шепот Фанни, потом по коридору зашлепали босые детские ножки. Он невольно вспомнил, как говорил Эрике!

— Ты сегодня ночью поспи, если малыш проснется, встану я.

Странное это чувство, держать в руках такое крохотное тельце, легкое и теплое… Да, а теперь мальчик уже пошел в школу, и ему, отцу, неизвестно, есть ли у сына друзья и кто они; он знает лишь, что по арифметике у него «отлично», а по немецкому он мог бы учиться получше. Но разве у него нет права приехать, подобно Шютцу, к себе домой? Чтобы детские ручонки обняли его за шею, а жена встретила добрым словом? Взять хотя бы Шютцев. Есть что-то такое между этими двумя, о чем лучше не спрашивать, не трогать. Это что-то неуловимое. И касается только их двоих.

А вот Фанни взяла и задала ему вопрос. Просто так, безо всякой видимой взаимосвязи.

— Как вы, собственно говоря, живете?

Удивительно, что он не нашелся с ответом. «Как вы, собственно говоря, живете?» Да, кстати, а как? Работа, ничего, кроме работы, и о ней же все мысли. А свой ответ Фанни он готов повторить и сейчас:

— Живу? Так вот… Потому что иначе не умею.

Штробл только в эту минуту понял, какой большой смысл заключен в его ответе. Он никогда не сможет жить иначе. Это его способ жить. И от Эрики будет зависеть, сможет ли она разделить его жизнь. Какого-то другого пути, на котором бы они могли встретиться, в действительности нет.

Он оторвал глаза от блокнота, в котором механически делал заметки, огляделся. Напротив него сидит Шютц. Шютц, которого, похоже, с женой и детьми связывают неразрывные нити. Завидует ли он Шютцу? Да, завидует. Но это не недобрая зависть. Просто он отдавал себе отчет в том, что люди бывают счастливы по-разному.

Штробл заставил себя внимательно слушать оратора, вдумываться в то, что он предлагает, записывать, задавать вопросы.

Вот что выяснилось в результате анализа: заложенное в сетевом плане буферное время для промежуточных сроков использовано полностью. Причины Володя назвал. В дальнейшей работе рассчитывать на НЗ не приходится, и это обязан знать каждый. Что отсюда проистекает? Потери во времени, какой бы характер они ни носили, должны быть исключены, о переносе сроков сдачи объектов не может быть и речи. Советские товарищи обсудили, каким образом лучше сконцентрировать силы, и теперь предлагают объединить советских специалистов, монтажников из ДЕК и монтажников из Венгрии в комплексную бригаду. Это предложение и следует обсудить.

Дьердь первым попросил слова. Монтажники из Венгрии прибыли сюда, чтобы учиться, перенимая передовой опыт, сказал Дьердь. Опыт сотрудничества с советскими и немецкими монтажниками оказался плодотворным. В интернациональных бригадах такое плодотворное сотрудничество несомненно принесет еще большую пользу. Поэтому Дьердь поддержал предложение советских товарищей.

Теперь предстояло высказаться Штроблу как руководителю коллектива строителей парогенераторов на этой стройке. Он колебался. Предложение хорошее, это он понял сразу. Он видел уже все сопутствующие такому событию явления, заголовки в газетах: «Первая интернациональная комплексная бригада Боддена…» Он знал, что любой почин будет отныне исходить от монтажников интернациональной бригады. Это ознаменует новый этап в политической работе, этап, исключающий неудачи. В таком случае крайне важно выбрать наиболее благоприятный для перехода к этому этапу момент. И победа в первом раунде должна быть гарантирована, прежде чем они выйдут на ринг. Володя доказал при помощи фактов, какие преимущества они извлекут из технологии, если специалисты из разных стран будут работать в одной бригаде, по одной программе и с конкретными целями в соцсоревновании. Факты красноречивы — это путь к достижению высоких показателей. Опасаться как будто нечего.

Как будто… А если вдуматься? Его пугала неясность — зачем его искала Вера? Сомнительно, чтобы она пришла поздравить его с какой-то необыкновенной удачей. Это не в ее привычках. Если уж она пришла к нему, значит, где-то возникла ситуация, требующая немедленного вмешательства. И ситуация эта, конечно, из неприятных. Но насколько она неприятна? Он, Штробл, не станет покупать кота в мешке. И не станет размахивать красным флагом, когда дела на его участке пойдут под откос. Согласен, согласен, потом они снова пойдут в гору. Иначе и быть не может. Но он предпочел бы подписать протокол о создании интернациональной бригады именно тогда, когда они пойдут в гору.

Штробл сказал:

— Следует основательно проверить, подходящий ли это момент для создания интернациональных бригад.

Лица всех присутствующих выразили удивление. Володя спросил о чем-то.

— Что тебя смущает, Вольфганг? — перевела Зинаида.

Шютц спросил его вполголоса:

— Какая муха тебя укусила?

Штробл наморщил лоб. Словно пропустив мимо ушей замечание Шютца, сухо проговорил:

— Думаю, будет неловко, если первым официальным результатом создания бригады будет просьба скорректировать нам план…

Молчание. Потом чей-то голос, тщательно артикулируя слова, произносит с иронией:

— Великолепно! Интересно, что думали наши старшие товарищи в Испании, формируя интернациональные бригады? Они, очевидно, забыли сказать испанскому народу: «На нас, коммунистов, вы можете рассчитывать только в том случае, если вы нам докажете, что мы действительно разобьем фашистов». Да?

Штробл резко обернулся и уставился на Веру, стоявшую у самой двери в прозрачном зеленом плаще, на котором поблескивало множество дождевых капелек.

— Здесь не Испания, — сказал он резко.

— Нет, мы в Германской Демократической Республике, — кивнула Вера. — И оба отлично отдаем себе в этом отчет, не так ли, товарищ Штробл? — глаза ее блеснули.

— Мне всегда импонировало мужество, — проговорил Штробл, подавляя закипавшую злость. — И я всегда буду за риск, если он ведет к быстрейшему практическому решению проблемы, — он повернулся в сторону Володи. — Но в данном случае риск неуместен.

Наступила тишина: Зинаида переводила Володе Кислову, о чем говорили Вера и Штробл. Шютц поднял руку, желая высказаться:

— Скажи, Вольфганг, поддерживаешь ты это предложение или нет? Скажи прямо. Я «за». И могу обосновать почему. И не представляю, что ты думаешь иначе.

Он подумал: «Должен же один из нас двоих здесь выступить так, чтобы никаких сомнений не оставалось. И если ты в себе сил выступить не находишь, значит, мой черед. Я совершенно убежден, что предложение это отличное и что к формированию бригад сто́ит приступить немедленно. И поэтому мы скажем «да!». А если ты не согласен, мы обсудим это на общем партийном собрании».

— Я это предложение приветствую, — сказал Штробл несколько раздраженно. — Сказал и могу повторить. Единственное, в чем я сомневаюсь, правильно ли мы выбрали время, — он повернулся к Вере. — Товарищ Уляева! Скажите нам, изменилась ли после позавчерашней оперативки ситуация на участках монтажа? И может ли это повлиять на первые результаты работы интернациональных бригад?

— Да. Ситуация осложнилась. И что из того?

Штробл потерял дар речи. Он был в ярости. Вот, он так и знал! А она требует, чтобы он принимал решение вслепую. Но что случилось? Что?

Вера сняла с головы пестрый платок, рассыпав по плечам длинные черные волосы. Обращаясь к Володе, объяснила:

— Сегодня утром вышел из строя двухсотпятидесятитонный кран.

Потом снова повернулась к Штроблу и спокойно проговорила:

— Вот что это значит: завтра утром мы не сможем начать монтаж парогенератора, а в ближайшие дни придется прервать работы по монтажу и на других участках. Хотим мы того или нет, у нас будет отставание по срокам. А потом придется поднажать и войти в график — это тоже ясно всем. Итак, мы не слышали пока вашего ответа, согласны вы с созданием интернациональных бригад или нет?

Штробл встал, сидеть на месте дольше он был не в силах. Как и все собравшиеся здесь, он сразу понял, что с выходом крана из строя сетевой план для головных боксов рухнул на неопределенное время. Придется отказаться до поры от монтажа основного оборудования, сосредоточив внимание на второстепенном. И еще: добиваясь высокой степени предварительного монтажа, создать себе все возможности для маневра… Теперь он уяснил, почему Вера хотела встретиться с ним перед совещанием. Чтобы он представил себе всю картину, имел хоть немного времени, чтобы обдумать, в каком направлении им идти в ближайшие дни. Потому что теперь необходимо разработать новую технологическую схему работ, которая учитывала бы все обстоятельства, вызванные выходом крана из строя. А это осуществимо только при самом тесном сотрудничестве.

— Я за создание бригад, — сказал он коротко, еще раз все взвесив. — А при данных условиях — за их немедленное создание.

На другом конце стола Володя сворачивал чертежи в рулончик.

— Да, ситуация изменилась, — сказал он. — Встречаемся все на месте происшествия.

— Это и будет первым испытанием сил интернациональных бригад, — проговорила Вера, выходя вместе со Штроблом.

Она улыбнулась ему, и на какое-то мгновение Штроблу вспомнился ее голос, когда она говорила по телефону из квартиры Кисловых, прозвучавшая в нем теплота и сердечность.

В полутьме рельсового коридора стоял цилиндрической формы парогенератор — огромный, безукоризненно отполированный, с блестящей матово-серебристой поверхностью. Они прошли мимо него на ту площадку, куда его должен был перенести двухсотпятидесятитонный кран.

Мощные несущие балки крана протянулись во всю ширину пролета, из одного конца которого в другой он царственно передвигался, когда был на ходу. Даже парогенератор весом в сорок одну тонну казался игрушкой для него.

А теперь кран замер. Специалисты по подъемным механизмам ползали по его балкам, как по крыльям гигантской птицы, копошились у ходового механизма. Володя, добравшийся к ним по монтажным лесам, возвращался уже обратно.

Поломка в ходовом механизме. Очевидно, что-то с малым зубчатым колесом. Необходимо срочно вызвать экспертов с завода-изготовителя, получить оттуда же запасные детали.

— В любом случае, — говорит Володя, — мы должны принять в расчет, что несколько дней нам придется обходиться без крана.

Штробл и Вера условились, на какие участки поставить завтра с утра бригады, которые они предполагали использовать на монтаже парогенератора.

Шютц с помощью Зинаиды переговорил с Юрием и объяснил, к какому мнению они пришли: интернациональные бригады следует сформировать завтра же, перед началом смены, и сразу потребовать от них полной отдачи. При этом непременно следует объяснить рабочим, что кран несколько дней будет бездействовать, и расставить их на новых местах, четко сформулировав задачу.

Володя несколько рассеянно кивнул: он мысленно как бы прокручивал ленту монтажных работ в последующие дни. Несколько раз быстрыми шагами прошелся по пролету, словно аккумулируя энергию и идеи, подозвал к себе жестом остальных. Взяв в руки для наглядности грифельную доску с плановыми цифрами, он небрежно стер их ладонью и провел новые линии. Все, в сущности говоря, достаточно просто, объяснял он: вот пункт зет, который им предстоит достичь. Они начали отсюда, из пункта эс, и к пункту зет вела прямая линия. Время было задано. В точке икс линия прервалась. Употребляя военные термины — «прямое попадание», «воронка». Положение безвыходное. Справа и слева пройти нельзя, бездорожье. Но пройти в пункт зет необходимо, причем в заданное время. Логично сделать вывод: чем скорее они минуют бездорожье и выйдут на прямой путь, тем больше шансов достигнуть пункт зет в назначенное время. И вот еще на что хотел обратить всеобщее внимание Володя — на прямой путь необходимо выйти не к тому моменту, когда снова заработает кран, а к сроку, определенному в прежнем сетевом плане. Все изменения в технологии необходимо увязывать с этим.

— Сегодня днем, — сказал вечером Шютц Штроблу, — мы как раз говорили, что отныне мы не вправе допустить ничего сверхординарного, не то на конечных сроках можно будет поставить крест. А теперь друзья такое накрутили с графиком, будто собрались на грузовике въехать на шпиль высотного дома! У Юрия во время всей этой нервотрепки даже папироса не погасла. А у Володи был такой вид, будто с этой концепцией он носится уже несколько дней.

— Это в их характере, — сказал Штробл. — Они такие. Если дорога упирается в болото, они его переезжают: либо строят через него мост, либо стелют гать, либо им еще что-то в голову приходит. Но на другую сторону болота они выберутся! Теперь и у нас появилась возможность доказать, способны ли мы на это.

Шютц ничего не ответил. Что-то в словах Штробла пришлось ему не по вкусу, но он не знал что, и слишком устал, чтобы разбираться. Позевывая, он потягивался в кровати, а Штробл тем временем отправился в душевую, Шютц думал, что уснет как убитый, стоит только лечь после утомительной поездки на мотоциклах и всевозможных неприятностей из-за крана.

Но лег он куда позднее обычного. Сперва дожидался Штробла, разговору которого с Володей не будет, казалось, конца. А потом они со Штроблом еще перелопатили все, что им необходимо сделать завтра в первую очередь. Много чего, целый клубок. Но кончик нити в этом клубке — формирование интернациональных бригад. К счастью, тут никаких неясностей нет. Ни для кого. При всем жонглировании сроками монтажа им ни в коем случае нельзя упускать этой нити из рук.

«Завтра первый раунд, — думал Шютц. — Беседа с членами партии». Тут будет маленькая заминка, сказал ему Юрий. В какой партгруппе ее проводить? У Шютца? Или у него, у Юрия? Или на общецеховом партсобрании? Но как всех соберешь до завтрашнего утра? Шютц подумал еще: «А, кстати, кто из наших выходит в завтрашнюю смену? Зиммлер, это точно. Еще двое-трое. Я так и слышу уже их голоса: «Что? Собрание? Сейчас? И ты сообщаешь нам об этом в последнюю минуту? Разве успеешь подготовиться к выступлению? В конце концов, партсобрание это всегда партсобрание. А особенно совместное — с друзьями. Не позориться же нам!

Не исключено, что и Вернфрид свое полено в общий костер подбросит. По понедельникам он обычно не в форме, но если он мне совсем ни к чему, он обязательно окажется тут как тут. Да, почему это я о Вернфриде? Он ведь не член партии.

Плечи гудят… трясутся… через тысячу метров дорога сужается, убавим газ, снизим скорость до восьмидесяти, до шестидесяти, тридцати… Здесь участок дорожного строительства, строят и строят… А теперь проделаем все то же, только наоборот: тридцать, шестьдесят, а вот и восемьдесят. Переключаем скорость, прибавим газ — опять гудят и трясутся плечи. Почему всегда это ощущение возвращается, хотя сам ты уже давно лежишь в постели?

Да, кстати, что там насчет Вернфрида? Он не член партии. И хорошо, что так. Эрлих тоже пока не вступил. Но вступит обязательно. Готов спорить на что угодно. И потом поднакрутим его как следует. А то выудил себе Карла Цейсса и считает, что с него взятки гладки, можно отдыхать. Ну, тут ты просчитался, братец. Мы тебя назначим бригадиром. Да, да, на первое время, В одну из интернациональных бригад».

Шютц окончательно проснулся. Назначить Эрлиха бригадиром — неплохая мысль. Но он способен на большее. А что если выдвинуть его в председатели цехкома, надо бы там народ растормошить! Вот тогда и запляшут некоторые цифры по соцсоревнованию, которые существуют только на бумаге! А чем Эрлих нехорош? Все при нем, и работает очень хорошо, и с общественными делами полный ажур. Язык бы ему поукоротить, но ведь он никогда по-пустому не болтает. Есть, конечно, одно «но» — он сам не захочет. А кто на такие должности рвется? «Как ни крути, — подумал Шютц, — а почти каждый у нас начинает отбиваться руками и ногами, когда его рекомендуют на общественную работу. Только он сам забыл, что надо отбиваться, во всяком случае, в самый ответственный момент.

Так, посигналим левым фонарем, дадим газ, выйдем на осевую линию, посигналим правым… Вот чушь какая: едешь и едешь, а сам давно лежишь в постели. Фанни не слишком-то обрадовалась, когда я вывел мотоцикл из гаража. И вообще выглядела невеселой. И глаза у нее сделались такими большими, испуганными. Когда у нее такой вид, бессмысленно ее о чем-то спрашивать. Зато она спросила. Не его — Штробла. И тот ей ответил, сидя на краешке кровати в пижаме. Живу, дескать, как умею.

Я-то знаю, что, если разобраться, вопрос она задала не Штроблу, а мне и себе, и ответ еще предстоит дать… Да, такой уж у них, у женщин, характер.

Нет, это опять же из другой оперы, это неточно. Дело не в характере, я понимаю, причина в другом, но если мне вот так, с ходу, нужно сказать, в чем, я точного слова не подберу. Мне и вообще иной раз трудно сразу осознать, что так и почему, а что не так. Слишком мало я знаю. Для секретаря парторганизации — слишком мало. Зачем только они меня выбрали? Да, в этом все дело. Но ведь выбрали же…

Плечи гудят… Посигналим левым фонарем, прибавим газ… На «Жигулях» — и девяносто? Дружище, кто же так ездит? Ну, давай обходи слева… Нет, теперь слишком поздно. Когда мой мотоцикл разогреется как следует, его не каждый обойдет, так что становись, будь любезен, за мной и за «Трабантом». Ф-фу ты! При чем тут все эти машины, я же лежу в постели. А завтра надо поговорить с Юрием. Правда, сначала с Зиммлером. Когда он точно знает, что от него требуется, он тягучий, как вол. А если на него что свалится неожиданно, он упрямится, как вол. Ерунда какая, волы вовсе не упрямые. Это ослы… Но Зиммлер не осел. Просто с Зиммлером лучше все обсудить заранее. Может, кое-что и от его жены зависит. Зиммлер как-то говорил, что он всегда должен сообщать ей, сколько пробудет на стройке, не то она скандалит. Они живут сравнительно недалеко отсюда, в местности, знаменитой своими резчиками по дереву. У него дом и сад. Зиммлер человек сговорчивый, но с наступлением осени начинает нервничать. И на субботу и воскресенье непременно ездит домой. Яблоки собирает. Большой у него, видно, сад, если так часто приходится ездить собирать яблоки. Хорошо, что у нас с Фанни нет садового участка. И яблонь нет. У нас есть мы. И дети.

Малышка бегает за Фанни как привязанная. Как детская игрушка, которую тянут за собой на веревочке. Бегает за Фанни, и все. Не отстает ни на шаг. А мальчик за Фанни следом не бегал. Не спускал глаз с отца, высыпавшего из пластикового пакета перед ним «куриных богов». Целую кучу, будто из рога изобилия! Подошел поближе, рассмотрел внимательно, оценил и удалился. Даже не притронулся к ним! А Улли Зоммер полдня потратил на поиски этих камешков на пляже!»

Перевернувшись на другой бок, Шютц подумал: «Улли куда больше обрадовался, когда высыпал их на стол передо мной». Он спросил еще сына:

— Что стряслось, сынок? Они тебе разонравились? Твои «куриные божки»?

А тот ответил:

— Не-ет. Только я думал, что они редкость какая.

Только и всего…

— Покурим по одной? — над кроватью Штробла зажегся свет.

Шютц, помаргивая, повернулся в его сторону. По глазам Штробла что-то непохоже, чтобы он все это время спал.

— Скоро час ночи, — сказал Штробл, прикуривая.

Они курили молча. Бросив взгляд на пустую постель Улли, Шютц подумал: «Вот заявится он сейчас и будет у нас новая тема для разговора. Улли, Норма и Молли — только этого мне не хватало». Он знал, что стоит ему погасить свет, как он сразу уснет: усталость вдруг сделалась приятной, укачивающей. Он хотел было погасить сигарету, как Штробл вдруг заговорил с ним, причем таким голосом, будто продолжал разговор, который они ведут уже часами:

— В ближайшие дни многие вопросы нам придется решать оперативно. Пусть Гасман освободит меня от всего второстепенного. А Кречман как-нибудь справится одна. Или как ты считаешь; может, мы позволим ей уйти от нас, а посадим на ее место твою сестру?

«Что он выдумывает? — подумал Шютц устало. — На что она ему сдалась? Надо его отговорить». И сказал, позевывая:

— А по-моему, пусть себе лучше шинкует капусту.

И вдруг мысленно увидел ее перед собой, как она, согнувшись в три погибели, ставит на подставку тяжелый бак с сардельками, и подумал: «Вообще-то, работа эта не по ней. Долго она там не выдержит». А вслух спросил:

— С чего это ты вспомнил о ней?

— Похоже, она знает, чего хочет. Я так думаю: кто выучился работать на машинке, пусть на ней и работает, — сказал Штробл. — Я ее так завалю работой, что на глупости у нее времени не останется.

— После поговорим, — пробормотал Шютц, а сам подумал: «Много ты знаешь, когда у нее какие мысли, она ни перед тобой отчитываться не станет, ни передо мной. В этом она точь-в-точь такая, как с недавних пор Фанни. Точь-в-точь. Или, по крайней мере, очень похожа. Конечно, они очень похожи. Да нет же, с чего я взял? Вовсе они не похожи».

Эту непростую мысль он до конца не додумал. Он слышал еще, как в комнату вошел Улли, как он в темноте наткнулся на стол, слышал, но уже не воспринимал.