– Вы очень пунктуальны, Тара, – сегодня ректор Фарлаг был щедр на улыбки.

Я изобразила вежливую ответную улыбку, проходя в его кабинет и собираясь, как обычно, сесть в кресло посетителя. Однако Фарлаг остановил меня, поднимаясь из своего кресла.

– Давайте пройдем в другую комнату, чтобы нам никто не мешал, – предложил он.

Встречаться с ним вечером и так было странно, а делать это не в кабинете – еще более непривычно, но я не стала спорить и послушно проследовала за ним в небольшую и довольно уютную комнату. Вероятно, это была та самая малая гостиная, которую он упоминал утром. Она походила на гостиную в наших с Реджиной апартаментах: здесь тоже был камин, небольшой диван и пара кресел, чайный столик. Последний к моему удивлению оказался сервирован на двоих. К вечернему чаю предлагалось тонкое хрустящее печенье, шоколадные конфеты и даже сырная тарелка.

Фарлаг указал мне на диван, сам сел рядом, и, хотя между нами осталась вполне приличная дистанция, мне все равно показалось это… волнительным? Даже более интимным, чем завтрак с ним. Все-таки утром между нами, как всегда, стоял стол, пусть и не письменный, а тут нас разделял только воздух.

Я торопливо выложила на диван все, что принесла с собой, хотя бы так отгораживаясь от ректора. Тот лишь покосился на шкатулку и жестяную коробку, пока разливал по чашкам чай. Только сделав пару глотков и вернув чашку на место, он принялся рассматривать предметы.

Первой его заинтересовала шкатулка.

– Очень красивая работа, – заметил он. – Она не открывается. Какие-то особые чары?

– Очевидно, – кивнула я. – Я нашла ее в своем столе, когда собирала вещи. Она стояла рядом с моей шкатулкой с украшениями, на нее была наложена невидимость, поэтому я даже не знала, что она там, пока случайно не смахнула. Перепробовала все отпирающие заклятия, но ничего не помогает. Я не представляю, что там внутри.

Фарлаг задумчиво покрутил шкатулку в руках, потом положил на ее крышку ладонь и прикрыл глаза, но тут же отдернул руку и тихо выругался. Ему пришлось положить шкатулку снова на диван, чтобы освободившейся рукой сжать фокусирующий артефакт.

– Сэр, если вы еще недостаточно восстановились, может быть, не стоит? – осторожно предложила я, за что получила удивленный и немного даже оскорбленный взгляд. Я тут же попыталась объяснить: – Просто вы говорили, что расходование магического потока может спровоцировать приступ…

Он криво усмехнулся, вспомнив, когда я могла такое услышать.

– Не бойтесь, Роук, два дня подряд у меня приступы не случаются. На неделю как минимум я от них избавлен.

Меня это не слишком утешило: переживать такое раз в неделю казалось мне ужасным. Пока ректор пытался определить тип заклятия, я задумалась о том, от чего зависит его обращение ко мне: он называл меня то по имени, то по фамилии, то добавлял вежливое «госпожа», то внезапно переходил на «ты».

– Не могу определить, – через какое-то время сдался Фарлаг, откладывая шкатулку в сторону. – Что-то очень мощное, возможно, даже темное. Мне оно не под силу.

Я не смогла сдержать разочарованный вздох, и Фарлаг снова покосился на меня… немного обиженно.

– Зато могу сказать, что внутри бумага, вероятно, письмо или какой-то документ, жидкость и что-то похожее на браслет или ожерелье.

Его слова заставили меня задуматься, и в этой задумчивости я тоже потянулась за чаем, а потом и за печеньем. Браслет или ожерелье меня мало интересовали, а вот предполагаемое письмо – очень сильно. И жидкость. Что это могла быть за жидкость?

Фарлаг тем временем взялся за жестяную коробку и первым делом снова посмотрел на обгоревший портрет моей мамы.

– Вы очень похожи.

Его слова удивили меня. Чаще люди говорили, что я совсем не похожа на мать. И на родителей вообще. Теперь я полагала, что внешностью пошла в родного отца.

– Да нет… – осторожно возразила я, боясь его снова задеть. – У нас совсем разные черты лица.

– Черты – возможно, – ничуть не смутился он. – В этом я не силен. Но у нее такие же светлые волосы и голубые глаза, выражение лица очень похоже. Вы улыбаетесь совсем как она на этом портрете.

Не знаю почему, но его тон отозвался во мне приятным теплом, которое разлилось внутри. Я даже неосознанно придвинулась ближе, словно хотела тоже взглянуть на портрет, который он держал в руках, хотя я и так знала его до мелочей.

Фарлаг отложил портрет и заглянул в мешочек, в котором хранилось ожерелье с мелкими стеклянными бусинам, вытащил их на свет и несколько секунд внимательно разглядывал.

– Симпатично, дешево, но ваша мать этим очень дорожила: я чувствую следы заклятия стазиса, а его обычно накладывают, чтобы вещь не испортилась со временем. Странно только, что оно не развеялось после смерти вашей матери. Видимо, было использовано усиление из независимого источника – другого магического потока. Она очень дорожила этой вещью.

– Мне кажется, это подарок от любимого человека, – немного смущенно озвучила я свою догадку, на этот раз утягивая из вазочки конфету. – Возможно, это единственное, что осталось у мамы от первой любви. А может быть, и последней.

Он снова покосился на меня и тихо фыркнул.

– Ох уж эти романтические натуры.

Мне не понравился его осуждающий тон в адрес мамы, поэтому у меня против воли вырвалось:

– Сказал человек, который хранит на видном месте свадебную фотографию, хотя его жена живет с другим…

Я осеклась, но было уже поздно: на этот раз Фарлаг не просто покосился на меня, а повернулся и посмотрел в упор. Я думала, он меня выгонит, но на его лице появилось выражение, подозрительно похожее на одобрение.

– А вы кусачая, Роук. Мне это нравится. Куда больше, чем тихая, смущенная и что-то невнятно бормочущая версия вас.

– Хоть что-то вам во мне нравится, – недовольно буркнула я, но испачканные в подтаявшем шоколаде пальцы несколько смазали впечатление от моего тона, и Фарлаг рассмеялся.

– Все переживаете, что я назвал вас недостаточно привлекательной?

Он уже убрал ожерелье на место и теперь взялся за обрывок листа с ингредиентами снадобья. А я успела облизать пальцы и сделать глоток чая, поэтому холодный и независимый тон на этот раз получился у меня гораздо лучше:

– Мне абсолютно все равно, что вы думаете о моей внешности, сэр.

– Правда? – он лукаво улыбнулся. – Жаль, а я хотел сказать вам, что вчера на балу вы были исключительно очаровательны.

Я почувствовала, как сердце вдруг забилось быстрее, а губы дрогнули, пытаясь расползтись в довольной улыбке. Я скрыла ее за чашкой, которая оказалась уже почти пустой. Ректор тем временем вздохнул.

– Ваша мать была мастерицей по части загадок. В этом списке почти не за что зацепиться. То есть с таким набором ингредиентов может быть около сотни снадобий. Не понимаю, зачем она могла его хранить?

– Сто двадцать четыре, – педантично поправила я. – Это только тех, что есть в большом справочнике.

Фарлаг наградил меня уважительным взглядом, беря вместо обрывка одну из любовных записок. Я напряженно замерла, потому что долго сомневалась, стоит ли приносить их. С одной стороны, раз уж я решилась довериться Фарлагу, мне следовало показать ему все, что у меня было. С другой – мне казалось неправильным делиться с ним личной перепиской, к тому же романтической, к тому же не моей. Мне оставалось надеяться, что он не посмеется.

– У вашей матери был роман с кем-то из детей других преподавателей. В крайнем случае, с кем-то из студентов из рядов новой элиты.

– Почему вы так думаете?

– Это точно писал не взрослый мужчина и не студент из аристократической семьи, – невозмутимо объяснил Фарлаг, читая третью записку. – Эти любовные послания ужасно пошлые и глупые.

– Можно подумать, аристократов учат правильно писать любовные записки, – фыркнула я.

– Вы не поверите, Тара, – он снова рассмеялся. – Чему нас только ни учат.

Я удивилась, но спорить не стала. Только налила себе еще чая и после недолгого колебания потянулась за новой конфетой: таких восхитительно вкусных я еще никогда не ела.

– У меня такое чувство, что мне знаком этот почерк, – тем временем добавил ректор, разглядывая очередную записку. – Вы не против, если я оставлю одну себе?

Я была не против.

– Я так понимаю, вы читали все? – уточнил он.

– Да, ничего интересного. Всегда сокращает имена до одной буквы, никакой конкретики, которая могла бы указать на то, кто пишет.

Фарлаг кивнул, отложил себе одну записку, остальные снова перетянул лентой, сложил все обратно в коробку, закрыл ее и убрал к шкатулке. Сделав несколько глотков из чашки, он повернулся ко мне уже всем корпусом, положив руку на спинку дивана, и уставился на меня хорошо знакомым изучающим взглядом, поглаживая подбородок, на котором вновь успела появиться заметная щетина.

– Объясните мне, зачем вы пошли в коттедж? Что вы хотели там найти?

На этот вопрос я и сама не знала ответа.

– Наверное, просто хотела увидеть это место. До вчерашнего вечера я была уверена, что моя мама, забеременев, сбежала из дома. А потом отец Алека сказал, что девушка на портрете – это Делла Блэк, погибшая во время пожара. Это не вязалось у меня в голове.

– Вам повезло, что я вас нашел, – заметил Фарлаг. – В этой части парка редко кто бывает. Только сам Блэк иногда навещает это место.

– А как вы меня нашли? – этот вопрос только сейчас пришел мне в голову.

– А как я узнаю, когда студенты дерутся с помощью магии? Контроль использования боевых заклятий вне занятий. Вы использовали против пугала щит. Формально это боевое заклятие, хоть и защитное.

– Но… с чего вы вдруг решили проверить следящие чары? Едва ли на простой единичный щит могли сработать сигнальные.

Фарлаг на несколько секунд замялся, но потом все же признался:

– Сначала я пытался отправить вам записку с феей, как обычно. Просто вызвать к себе. Но фея вернула записку. Такое происходит только в том случае, если получатель не найден. А найти человека они не могу только в трех случаях: он вне зоны досягаемости для них, он без сознания или он настолько крепко спит, что даже не видит снов. Да, и еще если он мертв. Покинуть долину вы не могли, для сна время было неподходящим, а учитывая ваш конфликт с Дорном и мое решение по нему… Я волновался. И как оказалось, не зря. Думаю, поэтому Дорн и напустил на вас пугало, а не устроил с вами дуэль. Пугало следящие чары не заметили. Если бы вы не попытались защититься… Я бы вас не нашел.

Почему-то из всего его объяснения в память мне больше всего врезались слова: «Я волновался».

– Вы хотите поговорить с Блэком, чтобы узнать подробности о том пожаре? – ректор вернулся к прежней теме.

– Я хочу знать, действительно ли на портрете его дочь, могла ли она выжить в ту ночь и не является ли он той самой семьей, которую я ищу, – поправила я. – И он наверняка знает, от кого моя мама могла быть беременна. Если кто-то и может что-то рассказать о том времени, то только он.

Фарлаг с сомнением покачал головой.

– Это плохая идея.

– Почему?

– Вы же знаете профессора Блэка, – Фарлаг вздохнул. – Он не в себе. Когда речь заходит о его семье – даже если просто что-то случайно напоминает ему о ней – он выпадает из реальности.

– Да, это я заметила. Иногда он просто из нее выпадает.

– Это вы так думаете, что просто, – возразил Фарлаг с печальной улыбкой, – а ему на самом деле что-то снова о них напомнило.

Теперь уже я с интересом посмотрела на него. И решилась задать вопрос, который мучил меня с первого же практического занятия по снадобьям:

– Почему вы держите в Лексе такого преподавателя? Я хочу сказать… Он ведь не соответствует местным высоким стандартам. А здесь такого не терпят.

Фарлаг какое-то время смотрел на меня с непроницаемым выражением лица, а потом очень серьезно произнес:

– Он одинокий несчастный старик, у которого не осталось ничего, кроме этой работы. Если его уволить из Лекса, он умрет. Он сейчас жив только потому, что ему есть ради чего просыпаться утром. Каждому нужна причина просыпаться утром. Я не могу его лишить ее. Это будет жестоко.

Его слова настолько удивили меня, что я не смогла этого скрыть.

– Не думала, что вы можете быть таким сострадательным, – заметила я в ответ на его молчаливый вопрос.

– А вы не очень высокого мнения обо мне, да?

Я пожала плечами и отвела взгляд в сторону. Я не знала, какого мнения о нем. Я бы назвала его противоречивым. Он то пугал меня, то вызывал сочувствие, то злил, то заставлял мое сердце биться быстрей одной своей улыбкой. После ночи, проведенной у его постели, я восхищалась его стойкостью: требовалась огромная сила воли, чтобы переносить такое постоянно и при этом вести довольно обычный образ жизни, заниматься серьезным делом, не испытывая при этом потребности в деньгах. Но порой он говорил непростительные вещи, и мне казалось, что его боли этого не оправдывают. Я многого не понимала в нем. Почему он так взъелся на меня с первой встречи, но при этом так нежно дружит с Блэком, который точно такого же происхождения, как и я? Почему он не разводится с женой, зная, что она живет с другим, не носит обручального кольца, но не убирает ее фотографии, не рад ее видеть, но ужинает с ней. Он был словно соткан из противоречий. Аристократ в вечно мятой рубашке и со взъерошенными волосами, которые давно пора постричь.

– За что вас прокляли? – тихо спросила я вместо ответа на его вопрос.

Он подпер голову рукой и снова грустно улыбнулся, хотя в этот раз в его глазах читалось что-то похожее на вызов.

– Раз прокляли, значит, было за что. Как вы думаете?

– Я думаю, что не могу представить себе преступление, соизмеримое с таким наказанием, – честно призналась я. И под влиянием момента добавила: – И мне сложно представить, чтобы вы могли совершить хоть что-то близкое к этому.

Сначала мне показалось, что он сейчас отмахнется и уйдет от ответа, но потом в его взгляде что-то изменилось.

– Это наказание за дерзость и самоуверенность. И за любовь заодно.

Я нахмурилась, не понимая, склонила голову набок, отчаянно желая, чтобы он мне пояснил, но боясь задать вопрос вслух.

– К тому моменту, как я познакомился с Алисией, я уже был наслышан о том, что ее отец – темный маг, скрывающийся от Легиона. После знакомства она не раз предупреждала меня, что он, хоть и скрывается, но пристально следит за ней и не позволит выйти замуж не за того, кого выбрал сам. Мой отец предупреждал меня, что связываться с темными опасно, младший брат умолял одуматься. Но мне было все равно. Я сделал предложение, убедил Алисию, что со всем справлюсь. Мы поженились. И меньше, чем через три месяца, ее отец нашел способ проклясть меня. Да так, что проклятие не снять.

– Почему вас, а не ее? – удивилась я. – Это ведь она нарушила его запрет. Просто потому что она его дочь?

– Просто потому что этого я смог не допустить. Его проклятие было направлено на нас обоих… – Он вдруг шумно вздохнул и резко встал, засунув по привычке руки в карманы брюк, прошелся по комнате и остановился у камина, глядя на пляшущий в нем огонь. Взял с каминной полки портсигар, достал из него сигарету. – Я ни одному человеку этого не рассказывал с тех пор. Кроме семьи и Блэка, но ему только потому, что какое-то время он помогал искать снадобье противодействия.

– Я никому не расскажу, – заверила я, решив, что его беспокоит это.

– В этом я не сомневаюсь, потому что если расскажете, я найду способ сделать вашу жизнь еще более невыносимой, – мрачно пообещал он, продолжая смотреть на огонь и затягиваться едким дымом.

Это прозвучало грубо и разрушило хрупкую иллюзию взаимного доверия. И хотя мое заблуждение длилось так недолго, ощущение потери оказалось неожиданно болезненным.

– На что спорим, что у вас это едва ли получится, – пробормотала я, не сумев скрыть горечь.

Он не ответил, наверное, не услышал. Какое-то время молча курил, стоя ко мне спиной. Я решила, что мне пора уходить, потому что он явно ничем не мог мне помочь, а может быть, уже и не хотел. Свое любопытство он ведь удовлетворил. Я убрала шкатулку и коробку в сумку, собираясь встать, когда он, наконец, снова заговорил, выбросив окурок в камин:

– Я постараюсь узнать больше о том пожаре. И выяснить, где я видел почерк, похожий на тот, что в записках. Предлагаю вам вместе сходить к Блэку завтра. Меня он знает гораздо дольше, возможно, мое присутствие поможет ему удержаться в реальности. Вы и так наверняка слишком сильно напоминаете ему дочь. Детям преподавателей в Лексе разрешают посещать занятия, но официально их не зачисляют, поэтому никакой документации не сохраняется. Однако неофициальные табели об успеваемости все равно ведут, я постараюсь их найти за тот период. Может быть, удастся восстановить по ним какие-то ее возможные связи… Все это зыбко, но попробовать можно.

Он говорил так спокойно и четко, что я вдруг поняла: он не просто молчал, он прикидывал план действий. Ощущение связи между нами мгновенно вернулось.

– Спасибо, сэр.

– Пока не за что…

Приглушенный шум за стеной заставил нас обоих вздрогнуть. Фарлаг нахмурился, прошел к двери и выглянул в коридор, но никого не обнаружил и вернулся обратно, бормоча себе под нос:

– Наверное, дверь кабинета не запер, но только кому я мог понадобиться в такое время?

– Может быть, это из комнат?

– Там никого нет, – он бросил взгляд на часы, – Алисия уже должна была вернуться в Аларию.

– Она не остается на ночь? – не удержалась я от вопроса.

Фарлаг одарил меня насмешливым взглядом, под которым я смутилась.

– Она никогда не остается, навещает меня только на несколько часов. Мы вместе обедаем, ужинаем, а потом она возвращается к себе. Вы же слышали ее слова, – едко добавил он, – на ночи с ней у меня нет сил.

Я смутилась еще больше и принялась пристально разглядывать собственную сумку, которую и так прекрасно знала. Обсуждать с ректором его интимную жизнь с женой – точнее, ее отсутствие – было как-то уж совсем неудобно, поэтому я спросила:

– Сэр, я пойду?

– Да, конечно, идите. Завтра после ваших занятий навестим Блэка.

Я кивнула и торопливо покинула его гостиную и через кабинет вышла в коридор. На Фарлага я так больше и не осмелилась взглянуть.

Даже в коридоре я продолжала смотреть строго себе под ноги, поэтому профессора Арта заметила только в тот момент, когда уже столкнулась с ним.

– О, простите, сэр.

– Лучше бы тебе вернуться на ту ферму, с которой ты вылезла, – неожиданно зло прошипел он. Я так удивилась, что вскинула на него вопросительный взгляд. Его лицо было перекошено от ненависти. – Я знаю, зачем ты здесь. И имей в виду: этот номер у тебя не пройдет, деточка.

Сказав это, он развернулся и ушел, а я еще с минуту растерянно стояла посреди коридора, ничего не понимая.

* * *

Этот день вымотал меня настолько, что, возвращаясь к себе, я мечтала только о горячем душе и сне. Даже мысль о том, чтобы принять ванну, я отмела, боясь уснуть прямо в ней.

Я собиралась проскользнуть в свою спальню как можно незаметней: после утренней конфронтации нам с Реджиной удавалось весь день не пересекаться, я надеялась так его и закончить. Однако, оказавшись в нашей общей гостиной, я услышала громкие рыдания, которые доносились из спальни соседки. Дверь в ее комнату была чуть-чуть приоткрыта, поэтому я хорошо слышала, как она плачет.

Первым моим порывом было просто пройти мимо. В конце концов, мы не были подругами, причем не по моей вине, утешать ее я не обязана. Но потом я вспомнила, как сама этим утром лежала поперек собственной постели, чувствуя себя одинокой и несчастной. И как мне хотелось, чтобы нашелся хотя бы один человек, который мог бы меня пожалеть, сказать пару ободряющих слов.

Поэтому после недолгого колебания я все же подошла к ее спальне, осторожно толкнула дверь и заглянула внутрь. Реджина лежала на постели, обняв подушку, и ревела так горько, что я ей позавидовала: если бы я так могла, то вся та горечь, что я испытывала, наверняка уходила бы через слезы.

– Джина? Что случилось?

– Уйди, фермерша, видеть тебя не хочу! – огрызнулась она и заплакала еще сильнее.

Я зашла в комнату, подошла к кровати. Реджина лежала спиной к двери, поэтому не заметила этого и ощутимо вздрогнула, когда я села рядом и коснулась ее плеча.

– Если ты из-за Алека, то успокойся. Он весь твой, у меня нет к нему никаких чувств и никакого желания заводить с ним отношения.

– Дура! – сквозь слезы бросила Реджина. – Какая разница, какие у тебя желания? Он уже на тебя глаз положил. Я три года на него потратила! И он был бы моим, если бы ты тут не появилась!

Она не поворачивалась ко мне, огрызалась через плечо, все ее тело сотрясалось от рыданий. И вроде бы мне следовало обидеться на ее слова, но почему-то я не испытывала к ней ничего, кроме жалости.

Я погладила ее по плечу и, как ни странно, она не попыталась сбросить мою руку.

– Чего я не понимаю, так это почему ты так убиваешься по нему? И зачем потратила на него столько времени? Ты же очень красивая. Из хорошей семьи. Половина наших сокурсников головы сворачивают, глядя тебе вслед. Выбрать могла бы любого. Может быть, я не права, но мне не показалось, что ты так уж сильно влюблена в Алека.

Рыдания Реджины чуть затихли. Она уже не вздрагивала так сильно, но продолжала всхлипывать.

– Много ты понимаешь, фермерша, – снова огрызнулась она, но на этот раз как-то вяло. Это уже даже не казалось обидным, просто смешным.

– А еще я, знаешь, чего не понимаю? – я даже улыбнулась, когда этот вопрос внезапно пришел мне в голову. – Почему вы все говорите «фермерша» с таким выражением, словно это какое-то ругательство?

Реджина замерла и теперь перестала даже всхлипывать. Какое-то время она лежала молча, а потом едко поинтересовалась:

– А разве это не звучит обидно?

– Не для того, кто вырос на ферме, – усмехнулась я. – Это все равно, что пытаться задеть тебя, называя блондинкой. Тебе обидно?

– Ты больная? Я и есть блондинка!

– А я и есть фермерша.

Реджина шмыгнула носом, потом вдруг села, все еще обнимая подушку, и насупившись посмотрела на меня. Ее всегда такое красивое лицо сейчас было испорчено красными пятнами и припухшими глазами.

– И что, тебе совсем не обидно это слышать? – с таким искренним недоверием спросила она, что я снова не удержалась от улыбки.

– Да нет, – я пожала плечами. – Мне нравилась ферма, на которой я выросла. Там было очень красиво.

– А у вас были лошади? – после небольшой паузы поинтересовалась Реджина.

– В основном коровы, – призналась я. – У нас молочная ферма. Но несколько лошадей было.

– Коровы мерзкие, – скривилась Реджина. – А лошадей я люблю. В детстве у меня была лошадь, а потом… – она горестно вздохнула. – В каком-то смысле я тебе завидую. Ты фермерша, и от тебя никто ничего и не ждет. Гораздо хуже, когда твоя семья относится к древнему роду, бережно передает по наследству титул, но при этом находится на грани разорения.

Она посмотрела на меня с вызовом, но, видимо, так и не дождалась предполагаемой реакции и снова отвернулась.

– Тебе приходится жить на определенном уровне. Покупать одежду, посещать мероприятия. Люди моего круга обращают внимание на все: из какой коллекции твое платье, появлялась ли ты в нем раньше, сколько карат в твоих бриллиантах. А когда все имущество уже заложено-перезаложено, все фамильные драгоценности давно заменены качественными копиями и распроданы, с каждым годом соответствовать своему уровню становится все сложнее. И удачный брак становится единственным выходом. Алек Прайм – это очень удачный брак. Мне он нужен, потому что это последняя надежда моей семьи.

Я потрясенно молчала. Мне и в голову не приходило, что семья Реджины стеснена в средствах. Хотя я сомневалась, что она может иметь меньше денег, чем, например, наша. Да если продать ее платья, можно купить ферму вроде той, что принадлежит отцу. Или чуть поменьше.

– А вариант просто жить скромнее вы совсем не рассматриваете? – осторожно уточнила я.

Реджина посмотрела на меня как умалишенную, а потом презрительно скривилась.

– Тебе легко говорить, тебя твой род ни к чему не обязывает! Можешь жить, как тебе хочется. Ни родового поместья, которое надо сохранять, ни памяти предков, которую нельзя посрамить.

Ее слова заставили меня вспомнить ректора Фарлага. Не то чтобы я успела надолго о нем забыть… Просто я вспомнила, как столкнулась с ним на вечеринке Алека. Он прятался в темноте, наложил приглушающий звуки полог. Наверняка мучился от головной боли, у него приближался очередной приступ, но он все равно сидел на глупой студенческой вечеринке, хотя он целый ректор. Просто потому что Фарлаги из старой аристократии, а Праймы – королевских кровей. И развестись он не мог, потому что боялся шумихи, которая поднимется вокруг развода «человека вроде него».

Они все здесь делали вид, что лучше меня, потому что богаче и влиятельнее, потому что их семьи древнее, потому что у них титулы и высокие посты, а на самом деле их положение порой накладывало на них больше ограничений, чем я могла себе представить.

– Так вы за это меня все ненавидите? – внезапно осенило меня. – За то, что я могу выбирать? Кем мне быть, с кем мне быть, как себя вести и как одеваться? Кому кланяться, а кому нет?

Реджина нахмурилась, попыталась изобразить надменное пренебрежение, а потом вдруг тяжело вздохнула и снова всхлипнула.

– Не знаю, может быть… Мне кажется, я сама делаю свой выбор. Ведь это я выбрала Алека. Он милый, симпатичный, благородный, не зануда, богат, влиятелен – чем плохо-то?

– Тем, что ты его не любишь?

– Так никого другого я тоже не люблю, а замуж надо.

– Если это твой осознанный выбор, то попытайся сменить тактику, – предложила я, не зная, что еще можно посоветовать.

– Как именно? – Реджина недоверчиво нахмурилась.

– Сделай вид, что ты потеряла к нему интерес, – я пожала плечами, припоминая разговоры девчонок в Орте. Из своего опыта я ей ничего не могла посоветовать. – Он привык к тому, что ты ему в рот смотришь, так удиви его. Начни смотреть в рот кому-нибудь другому. И вообще оглянись вокруг. Тут же каждый второй богат, влиятелен и в целом хорош собой.

– Ты просто хочешь прибрать его к рукам, – Реджина посмотрела на меня недоверчиво. – Поэтому и хочешь, чтобы я на кого-то другого переключилась.

– Ты же сама говорила, что у тебя с ним ничего не получается, а с моим появлением стало только хуже, – безжалостно напомнила я. – Джина, ты соблазняешь его уже четвертый год. У тебя остался последний год в Лексе. Тебе пора подумать о запасных вариантах. Хуже не будет.

Она снова вздохнула, но, по крайней мере, больше не плакала. Зато явно задумалась над моими словами. Я решила, что на этом с чистой совестью могу уйти, поэтому встала и направилась к двери. Уже выходя, я услышала очень тихое и невнятное «спасибо», которое заставило меня снова улыбнуться.

Все-таки этот день заканчивался не так плохо.

Я наконец зашла в свою спальню и обнаружила еще один сюрприз: на прикроватной тумбочке стояли… мои туфли, которые я бросила посреди коридора, помогая Фарлагу. Рядом с туфлями лежала записка.

«Несколько раз пытался застать тебя сегодня, чтобы вернуть, но мне ни разу не повезло. Пришлось воспользоваться помощью фей. Алек».

Несколько секунд я удивленно смотрела на записку, а потом перевела взгляд на туфли. И почему-то в этот момент у меня в голове родилась только одна мысль: хорошо, что ректор Фарлаг стал меня искать, а не воспользовался возможностью просто передать мне сумочку с феями.