В этот раз приступ продлился долго, до утра следующего дня, но протекал при этом как-то вяло. Судороги и спазмы довольно быстро снимались снадобьями, и большую часть ночи и Найт, и я спали, но время от времени ему становилось хуже, начинались жар и бред.

Мне казалось, что его состояние вызвано не столько проклятием, сколько случившимся в подвале сгоревшего коттеджа. Кем бы ни оказалась Алисия, какой бы она сама ни оказалась, он прожил с ней три относительно счастливых года. И пусть его чувства к ней были усилены снадобьем страсти, они все равно были. Он прожил с ними пять лет, и пары часов едва ли могло хватить, чтобы полностью перестроиться. И тем не менее, ему пришлось убить ее. Ему, человеку, который никогда в жизни не совершал ничего подобного. Честно говоря, я не понимала, как он вообще смог. И почему-то мне казалось, что он сделал это не столько для себя и открытия шкатулки, сколько из-за меня.

Наверное, потому что в бреду он часто повторял, что мне больше нечего бояться и Аманда больше не причинит мне зла. А еще он говорил о русалке, которая помогла ему победить. Якобы он только отбросил Аманду заклятием в бассейн, а там появилась русалка и утащила ее на дно. Найт утверждал, что видел ее хвост. Оставалось только догадываться, откуда взялась такая странная фантазия. Вероятно, его сознанию было слишком сложно принять факт убийства. Откуда взялся образ русалки, я тоже догадывалась. Мне оставалось только держать его за руку, делать холодные компрессы, со всем соглашаться и думать, как я расскажу ему о том, что в шкатулке не было слез.

Поскольку Найт надолго выпал из реальности, Мор сам вызвал своих коллег. Они действительно нашли Аманду в бассейне, как и рассказывал мне Найт. Официальная версия звучала так: Аманда с помощью Дорна похитила Алека Прайма и меня, планировала убить обоих, но Мор и Фарлаг успели вмешаться. Позже Мор позволил бывшим супругам объясниться наедине, но Аманде как-то удалось освободиться от браслетов. Она напала на Фарлага, и он был вынужден защищаться. Поначалу сам Мор и вел это дело, но через пару дней его сменил другой легионер и количество вопросов к Найту возросло.

Однако его это, как мне казалось, не слишком пугало. От приступа он оправился, но в свое привычное состояние не вернулся. Даже новость о том, что в шкатулке оказалась жидкость, не похожая на слезы, воспринял довольно равнодушно. Я очень надеялась, что со временем эта апатия пройдет. Пока же она была ему на руку, потому что на все допросы он реагировал достаточно спокойно, а спокойствие свидетельствовало в его пользу.

Пока Найт разбирался с легионерами и боролся с внутренними демонами, я провела исследование найденного в шкатулке снадобья. Новый преподаватель научил меня во время нашего индивидуального занятия. Мне не удалось определить все ингредиенты, но те, что проявили себя, совпали с рецептом снадобья истинной молодости, каким я его запомнила. Запомнила – потому что найденный мною у Блэка конверт вместе со всем содержимым, которое я туда сложила, Аманда уничтожила. От него осталась только горстка пепла в углу комнаты, где когда-то держали Лилию Тор.

А еще я каждый день читала письмо и рассматривала найденный в шкатулке браслет.

Письмо было написано мамой. Деллой. На нескольких листах убористым почерком она рассказывала мне всю правду. О Лилии, о своей матери, обо всем, что произошло двадцать лет назад. И хотя большую часть этой истории я уже знала, было несколько моментов, которые я читала, затаив дыхание.

Прежде всего это был строчки о моей настоящей матери. Делла рассказывала о том, какой была Лилия: милой, доброй, боязливой, но любопытной.

«Она не могла пожаловаться мне на то, что моя мать с ней делала. Или не хотела, понимая, что я все равно ничего не смогу для нее сделать. Нашей речью она так и не смогла овладеть, но мы с ней общались и понимали друг друга. Мы разговаривали жестами, картинками, смехом. Она задавала мне безмолвные вопросы о нашем мире, пела мне о своем. И хотя в этой песне не было слов, я все равно понимала. Я словно погружалась в сон, и мне являлись картины, которые она хотела мне показать. Не знаю, как она это делала.

Она всегда была добра ко мне. Даже лечила головную боль, когда она случалась. Это то немногое, что я смогла тебе передать от нее. Мне кажется, она любила меня. Я-то точно привязалась к ней, как к младшей сестре. Мы много времени проводили вместе, когда я не училась. И хотя я видела, что она тоскует по привычной жизни, тогда мне казалось, что призвать ее к нам было не таким уж злодейством.

Злодейства открылись мне позже…»

Делла рассказывала о том, что узнала, без прикрас. Рассказывала она и о том, как пыталась добиться каких-то действий от отца, но тот ее не слушал. Даже в этих строчках, написанных годы спустя, еще чувствовалась горечь и обида на него. И мне было вдвойне больно все это читать, потому что я помнила лицо профессора Блэка в тот вечер, когда он подумал, что я и есть Делла. Я помнила отчаяние в его голосе, когда он просил прощения и когда потом спрашивал, где же его дочь и когда вернется. И мне было горько от осознания того, что они так и не нашли друг друга, чтобы объясниться.

«Наверное, мне стоило предпринять что-то другое, – писала Делла. – Подумать еще, обратиться в Легион или к ректору Лекса. Рассказать обо всем, что происходило у нас дома. Но я была молода и глупа. Я задумала побег, но не продумала его до конца. Вероятно, это я погубила Лилию, хотя хотела ее спасти. Моя мать заметила наше исчезновение слишком рано и попыталась догнать. Это происходило ночью, в темноте мы сбились с пути и заплутали в лесу, который отделял наш коттедж от замка, поэтому у нее были все шансы нас обнаружить. Я была в ужасе, потому что моя мать к тому времени совсем обезумела. А ты была совсем крошечной, не понимала, что происходит, а потому то и дело начинала хныкать.

Лилия была слаба и едва могла идти, поэтому тебя и вещи несла я. Когда она поняла, что нам не оторваться от Аманды, она заставила меня спрятаться и затаиться. Потом сняла с себя ожерелье, которое я ей подарила, и поцеловала меня в щеку, прощаясь. Я должна была ее остановить, но я слишком испугалась. Наверное, я боялась свою мать даже сильнее, чем она. Потому что Лилии хватило смелости отвлечь ее внимание на себя, а я смогла только бежать дальше. Я бросила ее. И никогда не смогу простить себе этого.

Я не умела толком пользоваться порталом, поскольку всегда проходила через него только с родителями. Смогла включить, а место назначения осталось от того, кто проходил через него последним. Так я оказалась Леросе – городе, где я встретила своего будущего мужа. Если бы не он, мы бы с тобой совсем пропали. Я знаю, что отношения между вами так и не сложились. Он влюбился в меня, но так и не смог принять тебя. Но как бы ни было, каким бы он ни был, он заботился о нас. Без него я бы не справилась. Мне искренне жаль, что я так и не смогла полюбить его так, как он того заслуживал, ведь он сделал для меня – для нас – все. Помог с документами, приютил в своем доме, женился на мне.

Я надеялась, что после побега все же смогу достучаться до сознания отца, но через пару дней прочитала в газетах о пожаре в нашем доме. И о том, что я погибла. Конечно, я сразу поняла, кто на самом деле погиб и похоронен в моей могиле. Я плакала несколько дней, разъедаемая изнутри чувством вины. Я едва не сожгла портрет отца, который взяла с собой на крайний случай. В последний момент передумала. И с тех пор я перестала плакать.

Я посвятила свою жизнь тебе. Не думаю, что мне удалось стать для тебя хорошей матерью. И, наверное, я могла найти для тебя отца лучше. Но я сделала, что смогла. Ради нее. Если ты читаешь это, значит, и я, и моя мать мертвы. И мне остается только надеяться, что однажды ты простишь все то зло, что моя семья причинила тебе и Лилии. Помни ее. Она держала тебя на руках всего раз в жизни, но я знаю, что она тебя любила.

У меня не осталось ее портрета, только браслет, с которым она пришла в наш мир. У русалок своя магия, но как нам нужен фокусирующий артефакт, чтобы направлять поток, так и им нужно то, что помогает им превращаться из русалки в человека и обратно. Я наблюдала несколько раз, как она это делает: она просто меняла руку, на которую надевала браслет. Когда она надевала его на правую, она становилась той, кем родилась. Надевала на левую – снова возвращалась в человеческий облик. Не знаю, сможешь ли так ты, ведь ты русалка только наполовину, но все равно передаю этот браслет тебе.

А еще мой случайный приятель хранит у себя коробку с ожерельем. Господин Кобал, ты его знаешь. Вероятно, он уже вернул тебе то, что я ему оставила, но если нет, найди его и возьми сама. Пусть это всего лишь безделушка, сбереги ее как память о русалке, чьи слезы стоили ей жизни. И не забывай меня, потому что я тоже люблю тебя. Твоя мама Делла».

И ни слова о русалочьих слезах, которые она забрала с собой. Как будто их и не было.

* * *

Через пару недель после моего дня рождения все наконец улеглось. Легионеры перестали наведываться к Найту, а он снова начал улыбаться. По крайней мере, мне. Виделись мы нечасто, предпочитая не подкармливать слухи, которые и так витали в воздухе. Конечно, все считали, что бывшая жена ректора пыталась меня убить из ревности. Истинные причины еще не просочились в прессу. Я надеялась, что настоящая история так и останется тайной для большинства. Мне не хотелось, чтобы весь мир знал о том, кто я такая. Не хватало мне только новых охотников за русалочьими слезами.

Я так и не заставила себя рассказать Алеку правду о нашем родстве. Эту тайну я бы тоже предпочла навсегда похоронить. Я не видела для себя никакой пользы от того, что Сет Прайм мой отец. Он едва ли даже помнил Лилию, какое ему могло быть дело до меня?

Так я думала до тех пор, пока Сет Прайм не появился на пороге нашей с Реджиной гостиной. Моя бедная соседка, с которой мне с трудом, но удалось помириться, едва не выронила из рук чашку чая, когда увидела его. А когда она поняла, что Прайм-старший пришел ко мне, ей стало совсем нехорошо.

Меня тоже била нервная дрожь, когда мы, по его просьбе, прошли в мою спальню. Я не знала, ни что делать, ни как себя вести. По тому, как он смотрел на меня, я догадывалась, что он все узнал, но пока не представляла откуда. Впрочем, мое неведение растворилось, едва он заговорил:

– Я получил письмо от ректора Фарлага, – спокойно сообщил он, разглядывая мое лицо с гораздо большим интересом, чем в нашу первую встречу. – Он рассказал мне о… том, кто ты.

– Ректор Фарлаг зря это сделал, – заметила я, скрещивая руки на груди и пытаясь унять дрожь.

– Едва ли, – мягко возразил он. – Я благодарен ему.

Наверное, на моем лице слишком явно отразились удивление и сомнение, потому что он вдруг смутился. Видеть смущение на лице такого человека, как Сет Прайм, было очень неожиданно. Он шагнул ко мне ближе, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не попятиться.

– Послушай, Тара, я не буду врать, что всю жизнь тебя искал и теперь очень рад тому, что нашел. Я даже не знал о тебе. Я и твою мать видел всего несколько раз в жизни, не могу даже сказать, что знал ее. Она долгое время была для меня… мифом. Лесной нимфой, голосом где-то вдалеке. Но голос этот околдовывал.

– Можете рассказать подробнее? – попросила я.

Раз уж он был здесь, я решила, что было бы неплохо получить последнюю доступную мне деталь этой мозаики, чтобы сложить полную картину.

Он тяжело сглотнул, неловко потер лоб и откашлялся, прочищая горло. Ему явно было некомфортно и вспоминать об этом, и говорить, но он честно выполнил мою просьбу.

– Когда я жил здесь, то каждый день гулял. По парку, по лесу. Сначала жена меня вытаскивала на прогулки, но с каждым месяцем ей было все труднее это делать, а потом мне и вовсе пришлось отправить ее в столицу под присмотр докторов. А привычка гулять осталась. Сначала я слышал только пение, где-то далеко, даже точно не понимал, где оно. Однажды нашел источник: на берегу пруда сидели две девушки и одна пела другой. Завораживающий голос, погружающий то ли в сон, то ли в видение. Потом я несколько раз встречал эту девушку одну. Пару раз пытался заговорить, но она всегда только улыбалась мне, а потом сбегала. Она была загадкой, ответ на которую я узнал только вчера из письма Найта. А тогда я не знал ни имени, ни кто она.

Он замолчал, о чем-то задумавшись. Наверное, слишком глубоко погрузился в воспоминания, как в сон. Лишь через какое-то время опомнился, стряхнул с себя наваждение и продолжил:

– В ту ночь я просто задержался в Лексе. Моей жены тут уже не было, зато шла ревизия, мы засиживались допоздна, сводя балансы. Шел дождь, давно стемнело, я столкнулся с ней случайно почти у двери своего коттеджа. Она вся промокла, дрожала от холода, выглядела испуганной. У меня в мыслях не было ничего дурного, я только хотел ей помочь. На вопросы она не отвечала, куда ее надо отвести, я не знал. Поэтому отвел к себе. Дал сухую одежду, напоил горячим чаем. Я пытался расспрашивать ее, что случилось и что я могу для нее сделать. А она только смотрела на меня своими нереальными глазами… А потом запела.

Он прикрыл глаза и улыбнулся своим воспоминаниям, а у меня с каждым его словом сердце билось все сильнее. Даже сейчас, двадцать с лишним лет спустя, он выглядел… околдованным.

– Я не собираюсь оправдываться, – сказал он, открывая глаза. – Я мог бы сказать, что она меня соблазнила, а я просто не устоял, поскольку давно не был близок даже с собственной женой. Но я осознаю, что ответственность за все, что произошло в ту ночь, лежит на мне. И только на мне. Да, я не устоял. Не знаю почему. Поверь, я любил свою жену. Я и сейчас ее люблю. Она и Алек – самое дорогое, что у меня есть. Но та девушка… Твоя мать… Я до сих пор иногда слышу ее голос. Я не знал ни о чем, что с ней случилось. Утром ко мне явилась жена профессора. Я тогда даже не знал, как ее зовут. Начала угрожать. Сказала, что ее племянница несовершеннолетняя и недееспособная. Обещала обо всем рассказать моей жене, если я еще хоть раз подойду к ней близко. Я считал, что она имеет право злиться. И мне было стыдно, а моя лесная нимфа… то есть русалка, как я теперь знаю, так ничего мне и не объяснила. Меньше чем через месяц я покинул Лекс. Ревизия прошла, мой контракт закончился, а моя жена была готова родить. Вот и вся история.

Он замолчал, и какое-то время мы стояли с ним посреди комнаты в абсолютной тишине, думая каждый о своем. Я посматривала на него, пытаясь почувствовать хоть что-то. Ведь вот он, мой родной отец, из-за которого я во многом и начала свои поиски, стоял передо мной. Даже немного лучше, чем я его себе представляла: моложавый, красивый, высокородный, влиятельный, богатый. Он бы наверняка смог добиться того, о чем я хотела его попросить: расследования смерти моей матери. Только оно уже было не нужно. О смерти своей матери я узнала больше, чем хотела. И виновный уже даже понес наказание. Я смотрела на Сета Прайма и совсем ничего не испытывала. Ни радости, ни тепла. Любви тоже не чувствовала. Я не злилась на него, нет. Мне не за что было на него злиться. Просто я уже не знала, что мы будем делать с нашим родством.

– Она пришла ко мне за помощью, – вдруг сказал Прайм, снова посмотрев на меня с виноватой улыбкой. – А я ничего для нее не сделал. Просто провел с ней ночь.

– Вы же не знали, – я пожала плечами. – Может быть, она и не за помощью к вам приходила, а именно за этим? За лаской, теплом… За тем, что можно принять за любовь. Если постараться. И, возможно, эта ночь, которую вы с ней провели, было лучшим из того, что произошло с ней после того, как она здесь оказалась. Не вините себя. Вы ничего не знали. И она по сути была для вас никем. Но в этом нет вашей вины.

– Знаешь, ты можешь обращаться ко мне на «ты», – он улыбнулся. – Ты ведь все-таки моя дочь.

Я покачала головой.

– Нет, я… Только биологически. Это не считается. Лучше нам вообще об этом забыть.

Он нахмурился, как будто даже обиделся, но это выражение лишь промелькнуло на его лице. Потом он снова едва заметно улыбнулся.

– Не отказывайся от меня, Тара. Я не собираюсь от тебя отказываться. Я не могу сделать вид, что ничего не знаю, и отвернуться от тебя. Хватит и того, что я отвернулся от твоей матери, когда был нужен ей. Ты не обязана, конечно, кидаться мне на шею и называть «папой», но я собираюсь признать тебя и дать свою фамилию. Если, конечно, ты согласишься ее принять.

– Знаете, я вроде как замуж выхожу, – неуверенном пробормотала я. – Поэтому все равно возьму фамилию мужа. Так что нет смысла из-за меня ссориться с женой и сыном. Такие истории… Знаете, они способны навсегда убить доверие.

Он кивнул, помрачнев. Конечно, он понимал, какие последствия будут иметь такие действия, прежде всего, для его семьи. Но выглядел он при этом решительно.

– Своей семье я точно все расскажу. С женой я уже поговорил, как только получил письмо. Полагаю, она имела право узнать первой. С Алеком поговорю сразу после того, как мы закончим с тобой. Я не хочу, чтобы это висело над нами. Любая тайна рано или поздно выходит наружу, особенно когда о ней знают многие. И лучше я сам об этом расскажу, чем они узнают от кого-то еще.

С этим я не могла поспорить. Мы снова замолчали, неловко переминаясь с ноги на ногу. Я полагала, что эта неловкость будет преследовать нас еще долго, если мы продолжим общаться.

– Я хотел бы как-нибудь с тобой увидеться. Если ты не против. Может быть, во время каникул ты навестишь меня вместе с Алеком? Если, конечно, он все еще захочет видеть меня после нашего сегодняшнего разговора.

– И меня заодно…

– Не думаю, что он будет иметь что-то против тебя, – Прайм улыбнулся. – Что ж, я думаю, для первого раза с нас обоих хватит. Ты пока подумай над моим приглашением. И моим предложением. Знаешь, в этом мире не так уж плохо носить фамилию Прайм.

Он на мгновение коснулся моего плеча и уже почти повернулся, чтобы уйти, но задержался и добавил:

– По-моему, ты очень на нее похожа. На меня тоже, но на нее больше. Мне так кажется, потому что… Знаешь, я ведь почти не помню ее лица.

В его взгляде было что-то непонятное. Похожее на озвученный вопрос или невысказанную просьбу. Я скорее почувствовала, чем поняла ее. Подошла к своему столу, достала жестяную коробку со своими «сокровищами», открыла ее.

– У меня есть только один ее портрет, – пояснила я, когда он подошел ближе. – Вот, это моя мама. Точнее, они обе мои мамы. Родная и приемная.

Сет Прайм смотрел на портрет гораздо дольше, чем я ожидала. Все это время я гадала, что же это было за чувство, которое пробудила в нем Лилия. Можно ли было назвать его любовью? Или это была просто магия русалок?

– Спасибо.

Голос Прайма, когда тот возвращал мне портрет, прозвучал очень эмоционально, но кроме этого «спасибо», он больше ничего мне не сказал. Просто еще раз улыбнулся и вышел из комнаты.

Я тоже какое-то время смотрела на портрет, только теперь разглядев тонкую ниточку прозрачных бусин на шее Лилии. Потом бережно положила портрет на место и достала ожерелье.

Прозрачные бусинки заблестели на солнце, проникавшем в комнату через окно. Может быть, украшение было простым и дешевым, но по-своему милым. Я надела его и прижала рукой, прикрыв на несколько секунд глаза.

В этот момент мне показалось, что они обе – и Лилия, и Делла – где-то рядом со мной. И будут рядом всегда.