Беспощадная пытка длилась уже несколько часов, а время, словно в насмешку, замедляло свой ход. Из комнаты меня выгнали почти сразу. Не знаю, как в других краях, но у нас в Северных землях считалось неправильным отцу присутствовать при родах. В первый раз я не испытывал никакого протеста в связи с этим, но с тех пор страхов стало намного больше.

Впрочем, мои страхи — это мои проблемы, сейчас все внимание должно было быть направлено на Нею и ребенка, а не меня с моими переживаниями. Сделать я все равно ничего не мог. Мое присутствие ровным счетом ничего не изменило бы. Разве что я мог потерять контроль и заразить Нею собственными сомнениями. Я старался держать их при себе все девять месяцев, демонстрировать уверенность и спокойствие, хотя на самом деле иногда уснуть не мог от страха и тревожных мыслей.

Из-за двери редко доносились звуки. Только особенно громкие стоны и крики, заставлявшие меня холодеть, вскакивать со специально принесенного стула и беспокойно ходить по коридору туда-сюда.

— Знаешь, тебе ведь совершенно необязательно быть здесь.

Я остановился и обернулся к матери. Она стояла в десятке шагов от меня, скрестив руки, и смотрела со смесью сочувствия и осуждения.

— Даже если ты будешь за тысячи километров отсюда, ничего не изменится. Твоя Сила все равно частично перейдет к наследнику.

— Надеюсь, ты не предлагаешь мне отправиться за тысячи километров? — уточнил я резче, чем собирался.

Нет, я очень любил свою мать, но иногда ее речи выводили меня из себя.

— Нет, я предлагаю тебе пойти в свою комнату или в библиотеку. Налить себе стаканчик виски и расслабиться. Нея справится с рождением вашего ребенка без твоих метаний по коридору.

У меня даже слов не нашлось в ответ на это предложение, я смог только громко фыркнуть и отвернуться. А из-за двери снова донесся громкий стон, переходящий в крик, который сменился громким рычанием и чем-то, похожим на рыдание. Я стиснул зубы, закрывая глаза.

— Что-то идет не так, — слова вырвались против моего желания. — Снова что-то идет не так, мама.

— Да все с ней в порядке.

— Тогда почему так долго? И почему ей так больно?

Я не слышал, как мать подошла ко мне, почувствовал только ее ладонь на своем плече.

— Первые роды никогда не бывают легкой прогулкой, — мягко заверила она. — Как и роды вообще. Но это естественный для нас процесс. А Нея — очень сильная девочка. И ты сам прекрасно чувствуешь, что Сила еще не начала передаваться. Я помню, как это выглядело со стороны в прошлый раз.

В этом она была права. Сила как всегда тяжелым камнем давила мне на плечи, но пока и не думала отделяться. С каждым месяцем носить ее в себе становилось все тяжелее.

Я потер руками лицо, пытаясь прогнать из головы черные мысли, но на смену им пришел лишь образ Линн. Пришлось помотать головой, пытаясь избавиться от него, но он прилепился намертво. Мне нужно было подумать о чем-то другом, но мысли ни за что не цеплялись, пока я не вернулся ими к Нее.

Она сильная девочка… Кто бы мог подумать, что однажды моя мать будет говорить о ней с таким восхищением и неприкрытой нежностью! Хотя это было понятно, учитывая то, с каким рвением и какой готовностью Нея рисковала собой, чтобы спасти меня.

Да, я все равно считал, что риск есть, хотя сам видел, как день за днем раскрывается ее магический потенциал. Но могло ли его хватить? Была ли она верховной? Я не знал этого наверняка и не имел никакой возможности это проверить. Она сказала, что отец приходил к ней, когда она была мертва, и передал Силу, но обычно это так не работало. Что если это было лишь сном, галлюцинацией?

Сильная девочка… Да, сильная, но в том-то и дело, что все еще почти девочка. Я закрывал глаза и память рисовала мне Нею такой, какой я встретил ее впервые. В тот день она вошла в мой кабинет замерзшая, уставшая, испуганная… Не знаю точно, какой я ожидал ее увидеть. То ли хитрой двуличной шпионкой, работающей в паре с отцом, то ли безвольной прелестной дурочкой, умеющей лишь слушаться. Наверное, после ее письма я склонялся к первому, но все еще допускал и второе. Ведь письмо она могла написать под диктовку отца.

Реальность удивила меня. В ее взгляде читался незаурядный ум, но для хитрой шпионки она выглядела слишком юной и невинной. Я увидел перед собой ребенка, чистого телом и душой, но ребенка любопытного, деятельного и в глубине души — дерзкого.

У нее была одна особенность, которая покорила меня с первой встречи. Во всяком случае, лучше всего я запомнил именно это: как она отвечала что-нибудь резкое, смелое, провокационное — и тут же пугалась. Серые глаза вдруг становились огромными, в них читался немой вопрос: «Это я сказала? А что мне теперь за это будет?»

Я не понимал, зачем она приехала. То есть, у меня была теория, которая родилась в моей голове, когда я получил письмо. Ее отец наверняка опасался, что за время траура я найду другую невесту и разорву помолвку, которой он добился с таким трудом. Поэтому я полагал, что Нея здесь с одной целью: держать на себе фокус моего внимания и при случае соблазнить, чтобы у меня не осталось выбора.

Поэтому я и потребовал от нее снять платье за первым ужином. Это была провокация. Я не сомневался, что она разыграет эту карту. Изобразит смущение и покорность, останется в одном нижнем белье, надеясь разбудить во мне желание. Ведь такие, как я, неизбежно клюют на невинность, скромность и покорность. По крайней мере, в Южных землях в этом свято уверены. Я полагал, что столь открытое платье она надела именно с этой целью. На севере если у женщины были видны ключицы — это уже приковывало мужской взгляд, а у нее была почти видна ложбинка на груди. Почти… И да, это приковывало мой взгляд и слегка кружило голову. Не зря у меня родилась эта больная фантазия о том, чтобы обвенчать нас на месте и взять ее прямо там.

Конечно, я надеялся, что мне хватит сил устоять. Я собирался лишь унизить ее, показать, насколько бесполезны ее старания… Но она повела себя совсем не так, как я ожидал. Вся напряглась, перепугалась, оскорбилась. Едва не заплакала, но дала мне отпор. Это выглядело то ли слишком смело, то ли слишком глупо, то ли чересчур хитро… Тогда я так и не понял, что это значило. Потом она рассказала мне, что испытала, но в тот вечер я терялся в сомнениях.

Однако сомнения не помешали мне почувствовать себя последним подонком, вырвавшим еду из рук голодного ребенка. Я знал, что она почти не ест в школьной столовой, и видел, с каким энтузиазмом ела за моим столом. В ее глазах были голод и сожаление, когда наша трапеза так резко закончилась. И мне почему-то стало стыдно. Это чувство усилилось, когда она призналась, что у нее нет теплой одежды, поэтому она в таком платье. В тот момент у меня появились первые, пока еще не совсем осознанные подозрения насчет ее отца. Какой нормальный родитель отправит ребенка на север с южной одеждой? Только тот, которому нет дела до жизни и здоровья дочери.

Смущали меня и некоторые замечания Неи. Ее фразы часто давали понять, что она считает меня инициатором нашей помолвки. И чем больше времени мы проводили вместе, тем больше я убеждался, что ее используют вслепую.

В ночь после нашего первого ужина она не выходила у меня из головы. Я закрывал глаза и видел ее: отчаянно храбрящуюся, в чем-то еще по-детски непосредственную, но уже по-женски привлекательную, готовую постоять за себя. Трогательно-хрупкую, с тонкими изящными запястьями и пальцами, слегка выпирающими ключицами и длинной шеей. Не знаю почему, но я уже тогда представлял, каково будет скользить губами по этой шее.

Мое воображение рисовало нас в столовой, и в этой фантазии она вставала со стула и покорно стягивала с себя платье, а я усаживал ее на стол и жадно целовал. Только не было с нами никаких слуг, а она не дрожала от страха и не плакала, а отвечала на мои ласки так, как, конечно, не могла отвечать невинная девочка. Что поделать? Меня никогда не возбуждало насилие над женщинами. И дрожащая партнерша, испытывающая ужас и отвращение от моих прикосновений, скорее отбивала у меня всякое желание.

Нея не шла у меня из головы и на следующий день. Когда с почтой пришел ответ ее отца, идея поехать с ней в Колдор появилась сама собой. Я не знал, зачем мне это. И не знал, как себя с ней вести. Но на городском празднике, глядя на то, как она кружится в хороводе, заливаясь смехом, я понял, что зря позволил ей приехать.

Лилия была хорошей. Красивой, умной, смелой, сильной. В ней было все, что я ценил в женщинах, но как я ни старался, мне не удавалось ее полюбить. Мое сердце рядом с ней билось так же ровно, как и всегда. Я мог заниматься с ней любовью. А мог не заниматься. Фантазии о ней не посещали меня в самый неподходящий момент. Пальцы не приходилось сжимать в кулак только для того, чтобы рука не потянулась к ней.

С Неей все было иначе с самого начала. С того мгновения, как я приблизился к ней при первой встрече в кабинете. Она смотрела на меня, запрокинув голову и разомкнув губы, едва дыша от страха, но не отводя взгляд довольно долго. Что-то дрогнуло во мне еще тогда. Как будто лед треснул. Было лишь вопросом времени, когда я окончательно потеряю голову.

Но осознал я все это много позже. На крыше перед тем, как она призналась, что видит Лилию. Когда я шагнул к ней, а она не двинулась с места, глядя на меня с вызовом. Я едва удержался от того, чтобы сгрести ее в охапку и зацеловать уже тогда. Меня останавливало лишь одно: выражение страха и отвращения в ее взгляде. Она считала, что у меня нет сердца. Считала меня монстром, укравшим ее из дома. Боготворила «любящего» отца, не замечая его наплевательского отношения к себе.

Появившееся вслед за этим желание защитить ее выглядело вполне естественным. Я был готов защищать ее от собственной матери и от ее отца, от Совета и его шпионов, от злобных дурочек в школе и от ее воспитания. Даже от самого себя.

Но именно она, маленькая и слабая, спасала меня раз за разом. Она не боялась слушать мертвых, и благодаря ей мы вычислили Форта. Он оказался довольно безобиден, всего лишь следил за мной для Совета и скрыл от нас обоих правду, уничтожив письма, хранившиеся в шкатулке Малроя. Хотя кто знает, какое задание ему в итоге могли дать? Ведь прятали же мои жены Нею от него.

Она спасла меня от ядовитого дыма и от тайной мести брата, от одиночества и холода в сердце. И сейчас она снова спасала меня от гнета собственной Силы.

А что сделал я? Не уберег от настоящей опасности. Едва не потерял. Моя мать, как бы ни была строга, никогда не смогла бы отравить Нею. А того, кто смог, я пропустил. Не обратил внимания. Я никогда не обращал на нее внимания.

Когда Нея лежала у меня на руках, уже не дыша, я отчаянно желал, чтобы мое сердце остановилось вслед за ее. Я знал, что не смогу позволить себе принять яд и уйти за ней. Как не мог этого шесть лет назад после смерти Линн. Как не смогу позволить себе этого, если сегодня все пойдет не так. Моя жизнь мне не принадлежит.

В тот момент, когда надеяться было уже не на что, я с удивлением обнаружил, что взываю к Некросу. К тому, в кого давно перестал верить. По крайней мере, я так считал. Но в момент отчаяния я вновь пришел к нему. Потому что ничего другого мне не оставалось. Не знаю, вернулась ли Нея потому, что он меня услышал, или просто подействовало противоядие, или ее настоящий отец действительно передал ей Силу, которая помогла ей победить смерть…

Потерявшись в собственных воспоминаниях, я не сразу заметил, как моя Сила пробудилась и принялась рваться наружу. Лишь когда внутренности начало сворачивать в узел, я очнулся от воспоминаний и вернулся в реальность. По телу словно прокатывались электрические разряды. Мышцы сводило, суставы выворачивало, даже кости болели.

— Началось? — встревоженно спросила мама, которая все это время оставалась со мной.

Я смог только кивнуть. Боялся, что если открою рот, то закричу, а это будет как-то некрасиво. Поэтому мне оставалось только стиснуть зубы, закрыть глаза, сжать кулаки и мысленно твердить себе, что пожирающее меня пламя — не настоящее.

В какой-то момент я полностью потерял связь с реальностью. Услышал крик Неи, потом — свой собственный, причем он звучал откуда-то издалека, тогда как голос Неи был рядом. И после этого раздался крик младенца, а пламя вокруг меня в одно мгновение исчезло.

Я выдохнул, только теперь понимая, что лежу на полу. Жесткий камень холодил спину и затылок. Во рту был привкус крови, а перед глазами — встревоженное лицо матери.

— Рен? — по панике в ее голосе я понял, что она зовет меня не в первый раз, но ответить смог только широкой улыбкой.

Передача силы состоялась. Значит, ребенок в порядке. И Нея в порядке. Все получилось. Моя прекрасная юная супруга во всем оказалась права!

Меня не пускали к ней еще довольно долго. За это время я успел вернуть себе тот невозмутимый вид, которого всегда старался придерживаться ради спокойствия окружающих.

Но когда пришло время переступать порог комнаты, на меня снова нахлынули воспоминания. На этот раз куда более страшные. Шесть лет назад я так же входил в комнату супруги, уже зная, что меня там ждет. Только тогда вопреки знанию я все еще на что-то надеялся.

Лишь когда увидел залитую кровью кровать, накрытое простыней тело и крошечный сверток рядом с ним, почувствовал, как леденеет сердце. Доктор, принимавший роды у Линн, в последний момент пытался спасти хотя бы ребенка и разрезал мою жену, чтобы вытащить из нее младенца. Не помогло. Простыню с Линн я тогда стянул, чтобы последний раз взглянуть на нее, а к свертку не притронулся. Так никогда и не увидел своего сына.

Я моргнул, прогоняя это видение. Та страшная ночь осталась в прошлом. И мне следовало оставить ее там.

Нея полусидела, откинувшись на подушки, глядя на спеленатого младенца, лежащего у нее на руках. Она очень изменилась. Даже за эти несколько часов, что я ее не видел. Уже не та девочка, которая приехала в Фолкнор год назад. И не просто молодая женщина, которой она здесь стала, а мать. Я видел в удивленной улыбке на ее лице эту особенную, ни с чем не сравнимую любовь. Теперь центром ее мира стало это крохотное существо, которое я еще толком не мог рассмотреть.

Я остановился, наблюдая за ней, и не зная, стоит ли прерывать этот момент. Нея то ли услышала меня, то ли заметила боковым зрением, то ли просто почувствовала мое присутствие и подняла взгляд на меня. Улыбка моментально стала шире, ярче, заразительней. Нет, та девчонка тоже еще осталась.

Я улыбнулся ей в ответ, наконец подошел ближе, сел рядом и тоже посмотрел на ребенка.

— Боги, какой он крошечный…

— Крошечный? — возмутилась Нея, но голос ее звучал слабо, устало. — Интересно, что бы ты сказал, если бы этот слоненок вылезал из тебя? Кстати, это она. Девочка, — она посмотрела на меня немного виновато, как будто извинялась.

— Девочка — это прекрасно, — заверил я, обнимая ее за плечи и целуя в висок. — Девочка — это лучшее, что могло с нами случиться.

Наша дочь будет верховной. Она будет сильной. Но ей никогда не придется пройти через то, через что прошел я. Значит, для нас больше никакого тревожного ожидания. По крайней мере, на много лет.

— Красивая, правда? — Нея снова вопросительно посмотрела на меня, как будто именно за мной оставалось последнее слово, вершащее судьбу малышки. Южное воспитание порой сказывалось в ней до сих пор.

Я отвел от ее лица немного влажные пряди волос и быстро поцеловал в кончик носа, на что она обычно почему-то демонстративно обижалась.

— Как могло быть иначе? Она ведь твоя дочь.

На щеках Неи проступил довольный румянец. Она всегда немного краснела, когда я говорил ей комплименты. И почему-то всегда очень радовалась, когда я называл ее красивой. Я так и не понял, в чем именно она сомневается: в том, что красива, или в том, что я действительно так считаю.

— Она чудо. Как и ты. Не представляю, за кого мы будем выдавать ее замуж. Мне кажется, никто и никогда не будет достаточно хорош…

— Рен, ей полчаса! Давай не будем думать о ее замужестве хотя бы лет… семнадцать?

Я рассмеялся.

— Хорошо, отложим пока решение этого вопроса.

Ребенок странно шевельнул губами, но глаз так и не открыл. И вообще вел себя очень тихо. Это заставило меня насторожиться.

— А почему она такая… молчаливая?

— Она спит, — успокоила Нея, кладя голову мне на плечо. — Она устала. По правде говоря, у нас обеих был очень непростой день.

— Тогда отдыхайте обе.

Нея удобнее устроилась на моем плече и прикрыла глаза. Я обнял ее, придерживая руки, чтобы она не выронила ребенка, задремав. Хотя что-то мне подсказывало, что никто и никогда не сможет держать нашего ребенка так крепко и надежно, как она. Мне оставалось только обнимать обеих, оберегая их покой.

Я не примирился с Некросом. И до сих пор не знаю, существуют ли Боги вообще. Не знаю, слышат ли они нас и интересно ли им направлять наши жизни. Наверное, я никогда этого не узнаю. Но в тот момент я определенно чувствовал себя благословленным ими.