Глава 1

Веселая вдова

Сорок три года, мать двоих детей, — такой я была, когда потеряла оргазм. Как можно потерять оргазм? — спросите вы. Это что, носок? Он что, в какой-нибудь сексуальной корзине для белья, ожидает пару для множественного оргазма? Люди часто теряют вещи. Самообладание. Чувство юмора. Фигуру. (Термин «поддерживающие трусы» вам о чем-нибудь говорит?) Даже голову. (После родов — определенно.) Но чтобы оргазм?! Я просто не могла его найти. Он был неуловимее тени Питера Пэна. Поверьте, я искала упорнее, чем ищут Бермудский треугольник, Амелию Эрхарт, снежного человека, Атлантиду, лох-несское чудовище и остатки совести Джорджа Буша.

Возможно, вы решили, что я, Кэсси О'Кэрролл, — одна из тех идиоток-растерях, что вечно все разбрасывают? Верно, квадратный корень гипотенузы я тоже найти не могу, но из-за этого почему-то не грызу по ночам подушку и не обливаюсь горючими слезами.

Нет. Моя муфта иссохлась. Моя киска сидит на голодном пайке. Прямо диккенсовская старая дева какая-то, ни дать ни взять. И ничего поделать с этой чертовщиной я, похоже, не в состоянии.

Прошу заметить, моя лучшая подруга Джаз потеряла нечто гораздо большее: своего мужа, доктора Дэвида Стадлендза, хирурга мирового масштаба, известного гуманиста и эксперта Всемирной организации здравоохранения. Причем при весьма подозрительных обстоятельствах. И как раз сейчас, когда я пишу эти строки, Джаз задержана по подозрению в его убийстве и томится в женской тюрьме Холлоуэй в Северном Лондоне. Где, собственно, и начинается вся эта история — в комнате для свиданий.

— Меня арестовали за убийство мужа.

Уж чего-чего, а таких слов из уст Джасмин Джардин я никак не ожидала услышать. «Я ношу ребенка от Джорджа Клуни» — еще куда ни шло. Или: «А что, если ПМС — всего лишь миф и я просто-напросто стерва?» Все что угодно, но уж точно не это.

Наконец обретаю дар речи — ощущение такое, будто я озвучиваю фильм.

— Что?

— Убийство… Эти придурки легавые думают, что я убила Стадза. И мне отказано в освобождении под залог!

— УБИЙСТВО? — снова дублирую я.

И ведь ситуация и впрямь напоминает дешевый сериал. Выпрямив спину, я сижу на стуле в тюремной комнате для свиданий и с тупым изумлением смотрю на свою лучшую подругу. Должно быть, последнее слово я выкрикнула, поскольку взгляд надзирательницы — бдительный, но нейтральный — тут же метнулся в мою сторону. Так сытый, а потому слишком ленивый хищник смотрит на беззащитную жертву. Развалившись в кресле-вертушке, тюремщица листает газету — хмурая, но апатичная.

Страх облизывает меня, точно языки пламени.

— Твою мать, Джаз! — Я перехожу на шепот, но голос все равно звучит пронзительно. — Ты… ты ведь не натворила никаких глупостей, правда?

Джаз награждает меня взглядом, каким невеста награждает мусоровоз, который, сдавая задом, переехал ее жениха перед самым венчанием.

— Возможно, за долгие годы знакомства со мной, Кассандра, ты так и не заметила, что на роль мозгового центра преступного мира я точно не гожусь — по причине явного недостатка таланта. — Ее голос срывается на истерику, и надзирательница снова поднимает голову. — Как ты могла даже подумать такое?

— Нет уж, извини, — язвительно шепчу я. — Сколько раз я собственными ушами слышала все эти твои шуточки, а? Мол, «брак — это просто забавное приключение, изредка заканчивающееся смертью», или «Было бы завещание, а уж я постараюсь в нем оказаться», или «Не все мужики козлы — некоторые уже покойники»… А как насчет того случая, когда ты якобы нечаянно купила Стадзу не те таблетки от малярии перед его отъездом в Малави? Господи, Джаз, ты даже готовить и то стала на жирных сливках, чтобы довести его до инфаркта! Я хочу сказать…

— Да я просто выпускала пар! Любой жене рано или поздно хочется прибить своего мужа. Но шутки на эту тему вовсе не дают прав на убийство… Бог ты мой, у меня даже школярских прав и тех нет.

Надзирательница громко фыркает:

— А газеты пишут совсем другое, лапуля.

Она швыряет кипу бульварной макулатуры на стол между нами и, наплевав на предупреждение «Не курить», зажигает сигарету.

— Газеты? Ты в газетах?

Время восемь утра, и на лице у меня до сих пор следы от подушки: я выпрыгнула из постели и вызвала такси в следующую же секунду после звонка Джасмин. Меня до сих пор трясет от нашего телефонного разговора. Вот уже больше двух месяцев, как мы не общались, — точнее, с тех самых пор, как Джаз вырвала чеку из гранаты моей жизни. Разумеется, мы все читали о таинственном исчезновении доктора Дэвида Стадлендза три недели назад в Южной Австралии, в местечке со зловещим названием Пляж Конец Света на мысе Катастроф. (То еще, кстати, местечко для отпуска.) Мы видели Джаз в слезах на телеэкранах. Все это время я упорно пыталась ей дозвониться, но она не отвечала. В общем, вплоть до сегодняшнего отчаянного крика о помощи она не давала о себе знать — исчезнув из моей жизни столь же таинственно и внезапно, как исчез ее муж.

Джаз отпихивает газеты, словно они радиоактивные, и листы разлетаются по исцарапанному ламинату стола. «Не слишком, ли вдовушка весела?» — вопрошает вчерашний таблоид над старым снимком моей подруги — тем самым, где она осушает бокал с шампанским.

— Да этому фото уже сто лет, — вздыхает Джаз так бурно, что я принимаю вздох за приступ астмы. — Сказать по правде, мы с Дэвидом пытались возродить наш брак. Поэтому и поехали в Австралию — к морю, солнцу, пляжам и сексу. Но ты ведь знаешь Стадза, он же помешан на всем рискованном. Ночные заплывы с аквалангом, прыжки с вертолета на лыжах, езда на бешеной скорости, вылазки в горячие точки с «Врачами без границ»… В общем, в тот вечер мы решили понырять в масках с ластами. Но я быстро устала и повернула назад, а Дэвид поплыл дальше, за мыс. Когда стало темнеть, я отправилась на поиски. Нашла его одежду, обшарила весь пляж — и поняла, что произошло нечто ужасное.

Она смахивает слезу и на минуту замолкает, пытаясь взять себя в руки.

— Всю ночь мы искали его на лодках. Все старались меня утешить. Нельзя терять надежду, говорили они. И я цеплялась за нее, что в некотором роде сослужило плохую службу, поскольку я все время представляла Стадза в роли потерявшегося ребенка, несчастного и одинокого. И еще без конца хваталась за разные соломинки: а вдруг Дэвид работал на ЦРУ и по легенде должен был исчезнуть? или это какие-то махинации со страховкой? или его похитила вражеская субмарина? Целыми днями я бродила как в тумане. Джош говорит, что все очевидно: его отца унесло в море. Если не того хуже. — Она передергивает плечами. — Но я отказываюсь в это верить. И никогда не поверю.

Джаз обессиленно откидывается на спинку стула.

Я жду, пока она успокоится, разглядываю подругу — густые прямые брови; зеленые как море глаза; ресницы такие длинные, что в них можно запросто заблудиться; спелые губы; точеные скулы; золотистые волосы — и в миллионный раз изумляюсь, как этот профиль, изящный и тонкий, точно с полотна Боттичелли, может дополняться улыбкой, столь недвусмысленно намекающей на анонимный перепих в подворотне.

— Джаз… (Она поднимает глаза и не узнавая смотрит на меня.) Но почему они арестовали тебя?

Она возвращается к жизни с удивительным проворством:

— Помнишь Билли? Ну того драматурга-уголовника, которого я подцепила? Так вот, он заявил полицейским, что я наняла его в киллеры. Moi! Представляешь?

— А чего, черт возьми, ты еще ожидала, бегая на свиданки с рецидивистом? Мужики такого сорта не пишут поздравительных открыток. Предпочитают записки с требованием выкупа. Что вообще ты в нем нашла?

Джаз с грустью глядит мне в глаза.

— Ах, Кэсс. Сколько, по-твоему, прошло с тех пор, как мы с мужем занимались любовью в последний раз? Знаешь, каково это — сидеть на диете, когда даже рисовый шарик кажется настоящим деликатесом? В общем, что Билли, что все остальные — этим они и были. Сексуальными рисовыми шариками.

— Твоего хахаля взяли за жульничество со страховками, — вставляет надзирательница, хотя никто ее об этом не просит. — И теперь он топит тебя по полной, чтобы скостить себе срок. Потому-то судья и не выпустил тебя под залог.

— Это правда, Джаз?

— В основном, да, — вздыхает она. — Не мужик, а злобная и лживая тварь — просто олимпийский чемпион среди подонков… но, разумеется, я желаю ему только хорошего.

Чудовищность ситуации лупит меня под дых. Почти год я боязливо наблюдала за эскападами Джаз с безопасного расстояния, но нынешний сценарий меня шокировал. Мы — представительницы среднего класса, которым слегка за сорок. Мы делаем эпиляцию воском и бреем свой «пармезан». Мы оставляем записки с номерами своих телефонов под дворниками машин, которые зацепили, сдавая задом. Мы коллекционируем музыкальную классику, а не судимости. Лицо Джаз из разряда тех, что моментально ассоциируются с фразой «Я люблю путешествовать, знакомиться с интересными людьми и агитировать за мир во всем мире». Это не то лицо, что можно встретить в полицейских картотеках.

— Твою мать, Джаз, — повторяю я. — И что ты собираешься делать?

— Что, что… Сфабрикую самоубийство, сменю внешность и поселюсь в дупле с лордом Луканом, что же еще? — Джаз клокочет от ярости. — В сорок лет жизнь только начинается. Жизнь, а не пожизненное заключение за убийство мужа. Что я собираюсь делать? Бороться! И до тех пор, пока не объявится Стадз, мое лучшее оружие — ты, Кассандра О'Кэрролл.

— Я-a-a?!

На фоне срезанных гласных Джаз мой австралийский акцент режет слух, напоминая о «белых отбросах».

— Это… — она с негодованием указывает на газеты, — убийство с характером. А кто лучше всех знает мой характер? Ты и только ты. Мы с тобой как сестры, с самого колледжа. Даже наши первые сексуальные бюстики мы и то покупали вместе — помнишь, такие в рюшечках и кружавчиках? Я хочу, чтобы ты поговорила с моей адвокатшей, Кэсс. Хочу, чтоб ты рассказала ей все. Пусть Стадз и предал меня. Пусть он довел меня до сумасшествия. Пусть временами у меня действительно руки чесались, так и подмывало его убить… Но ведь он отец моего единственного сына. Как вообще кому-то могло прийти в голову, что я хотела лишить Джоша отца? Какая женщина способна на такое?

«Обычная, изголодавшаяся по сексу женщина с разбитым сердцем, которой наставили рога и которую все достало», — хочу ответить я, но молчу. На самом деле, когда я гляжу на Джаз — всю растрепанную, шелковистые волосы спутались, кашемировый джемпер разошелся на одном плече, — я чувствую, как сердце скручивается узлом. Узлом привязанности, несмотря на все то, что она устроила мне за последний год. Тюрьма пахнет застарелыми окурками и изношенной интимностью ткани, слишком долго касавшейся тела. Сочащийся из линолеума едкий дух антисептика лишь усугубляет зловоние. Окон нет. Комната действует мне на нервы, как приемная стоматолога или помещение, где ждут собеседования при приеме на работу — работу, от которой тебя воротит.

Я перегибаюсь через расшатанный стол и беру Джаз за руку.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала?

Пронзительно верещит электрический звонок. Я подпрыгиваю. Поначалу надзирательница не обращает на звонок никакого внимания, слишком увлеченная подсчетом чешуек собственной перхоти, но затем с неохотой гасит сигарету и поднимает свою серую тушу с кресла.

— Но… — я возмущенно гляжу на часы, — у меня ведь еще тридцать минут.

— Добро пожаловать в мир Закона и Правопорядка, — саркастически ухмыляется Джаз, передавая мне пальто. Мне кажется, она хочет помочь мне одеться, но вместо этого Джаз стискивает мой локоть: — Кэс-си. — Голос у нее слабый и испуганный. — Меня подставили. Ты должна мне помочь. Фамилия моей адвокатши — Джой. Вера Джой. — Джаз сует мне в ладонь скомканный клочок с адресом. — И она свято верит в свой крючкотворский талант. Ты должна рассказать ей все. Объяснить, что и как. Ну, ты знаешь — почему я вела себя именно так и все такое. И почему вся история отдает Кафкой.

Проснись и вдохни запах Кафки, ответила бы я в лучшие времена, но сейчас я просто стою, молчу и смотрю, как мою подругу — ту, с кем мы вместе уже двадцать пять лет, — уводят в камеру. Последнее, что я слышу, это слова Джаз, обращенные к вертухайке:

— На первом свидании, дорогуша, догола не раздеваются. Сперва ужин и кино, а там уж посмотрим.

Обалдевшая, вытряхиваюсь на улицу, в зимний свет. Холодный январский воздух щиплет лицо, кирпичные стены тюрьмы отбрасывают длинные тени, падающие на меня сетью-ловушкой. Вырвавшись из казематов Холлоуэя, куда угодила моя Персефона, я глотаю кислород и бросаюсь через Кэмден-роуд, пытаясь поймать такси, словно тоже сбегаю из подземного царства Аида.

Когда кеб притормаживает у Внутреннего Темпла, булыжного анклава британских законников на берегу Темзы, мое левое полушарие кричит мне: «Твою мать! Может, Джаз когда-то и училась на повара, но в таком крутом кипятке варят только омаров».

Офис Веры Джой обставлен вычурным, кривоногим антиквариатом, отчего комната кажется излишне угрюмой. Когда я вхожу и представляюсь, адвокатша дует в чашку с обжигающим чаем.

— Я подала ходатайство на повторное слушание. — Ее прокуренный, как минимум две пачки в день, голос изнывает от усталости. — Судья взвесил пристрастие вашей подруги к сарказму на одной руке и свое отвращение ко мне — на другой, точь-в-точь как мужик, который держит тебя за сиськи. А потом стиснул обе. Жестко.

У Веры рыжие волосы, лицо в созвездиях веснушек и не просто мешки, а настоящие баулы под глазами.

Я не скрываю недоумения:

— Разве можно предъявлять обвинение в убийстве без тела?

— Да, если имеются серьезные основания для сомнений. Это называется carpus cristi. А против вашей подруги чересчур много косвенных улик, причем весьма неприятных. Как вообще такая утонченная женщина, как Джасмин Джардин, могла связаться с уголовником и убийцей? И что он делал в Австралии? Ваша подруга уверяет, что вы сможете рассказать обо всем объективно.

Адвокатша нетерпеливо барабанит пальцами по столу.

— Я?

Опускаюсь на краешек кресла, обитого жатой кожей. Прямо передо мной картина: две дохлые утки в компании ирландского сеттера. Как рассказать всю историю, ничего не упустив? Историю дружбы трех женщин. Джаз, домохозяйка и настоящая богиня домоводства. (Мое мнение: любая женщина, утверждающая, будто она тащится от работы по дому, на самом деле просто нанюхалась моющей жидкости.) Ханна, бездетная бизнес-леди с портфелем рискового капитала под каждой подмышкой и собственной галереей живописи. И я — учительница начальных классов, жонглирующая детьми и карьерой и умудряющаяся постоянно ронять и то и другое.

— Три — непростое число, так ведь, Вера? А три давние подруги — уравнение особенно сложное. Тем более когда в эту гремучую смесь добавляют любовь, секс, детей и юных любовников… Господи. Я даже не знаю, с чего начать.

— Просто нарисуйте словесный портрет каждой из вас. — Вера отдергивается от горячей чашки.

«Да, а потом ты обмотаешь нас желтой полицейской лентой и вызовешь бригаду криминалистов, которые тут же примутся собирать улики нашего ужасного преступления — ссоры, что разрушила столь давнюю и крепкую дружбу».

— Еще с колледжа Джаз, Ханна и я были частью того, что называют «девичьим братством». И так всю жизнь — делились секретами, рассказывали друг другу о ссорах с мужьями… а затем спорили насчет того, почему мы поссорились с ними… и о том, почему секрет счастливого брака — такая тайна за семью, блин, печатями! И так бы все и продолжалось, если бы не та злосчастная вечеринка у Джасмин год назад. Именно после нее наш мир стал на глазах разваливаться на части.

Вера бросает взгляд на часы и вдруг резко встает из-за стола.

— Послушайте, у меня тут срочное дело: надо представить в суд кое-какие документы. — Судя по хрипам, до рака легких ей остается не больше пачки. — Почему бы вам не изложить все на бумаге? — Она тычет в меня желтым блокнотом поверх настольного пресс-папье. — И позвоните, когда закончите. Так будет проще.

Проще? Похоже, адвокатша не в состоянии даже представить себе, на какие американские горки эмоций я могу ее затащить. И если у этой дамочки проблемы с вестибулярным аппаратом или она беременна, ее нужно официально предупредить: подумайте хорошенько, прежде чем пристегивать ремень. Мне хочется сказать ей: «Путь будет ухабистым. В целях вашей же безопасности просьба держать руки-ноги внутри транспортного средства».

Но вместо этого я лишь молча беру блокнот.

Сегодняшний день я планировала потратить на проверку грамматических упражнений моих шестиклассников.

Задание: Приведите пример «суждения».

Ответ: Пожизненный срок за убийство.

 

Глава 2

За что я тебя ненавижу?

Пальцев не хватит, чтобы подсчитать

Все мужья считают себя богами. Если б только их жены не были атеистками…

После двадцати я решила, что у меня развился тиннитус, но на самом деле это был бесконечный звон свадебных колоколов. И когда всех моих подруг разобрали, я вышла замуж за Рори, ветеринара, что иронично само по себе, поскольку любовью к животным я не страдала никогда — возможно, потому, что каждый день их учу. (Такой вот образчик жалкого юмора школьных учительских.) По-моему, самое место животным — на барбекю. Особенно собакам. Для дружелюбного, как считается, нрава у этих тварей слишком много зубов. Уж если б мне пришлось заводить питомца, я выбрала бы крокодила — чтобы пожрал на фиг всех остальных.

Однако четвероногими друзьями мое отвращение к животным не ограничивается. У меня паранойя практически на всю живность — двуногую, одноногую, осьминогую. Каждый вечер, перед тем как забраться в постель, я проверяю простыни на предмет скорпионов — и это в Англии.

Возможно, вы думаете, что любите животных, но поверьте моему опыту: будь вы замужем за ветеринаром, вы излечились бы от этой заразы довольно быстро. В нашем доме вечно можно насчитать семь-восемь собак, столько же кошек и бесчисленное множество мышей, которых домашними животными и назвать-то нельзя. Когда я ходила беременной, Рори всем рассказывал, что я вот-вот «ощенюсь». Довольно часто он по рассеянности чешет меня за ухом, приговаривая: «Хорошая девочка». Думаю, скоро он начнет бросать мне теннисный мячик, чтобы я порезвилась.

Если представить Рори каким-нибудь животным, то он был бы лабрадором — преданным и веселым. Мы познакомились в колледже — он болтался в воздухе, ухватившись за минутную стрелку башенных часов, куда забрался, будучи под газом, просто для того чтобы ответить на чью-то подколку «А у тебя есть время?». Рори — человек свежего воздуха. У него бедра шире, чем пара семилетних мальчишек, вместе взятых, и бицепсы размером с ванну. Рори буквально создан для турпоходов и тестов на выживание. Прирожденный первопроходец, он может форсировать бурную реку, вскарабкаться на заснеженную вершину, вырубить чащу баобабов, построить ранчо и сварить в котелке похлебку — и все это прежде, чем я успею спросить: «Кто-нибудь хочет сегодня поесть в «Макдоналдсе»»?

Лично для меня Великий Переход — это пространство между станцией метро «Бонд-стрит» и центральным входом в универмаг «Селфриджз». Что же до географии, то, будучи родом из Сиднея (родители перебрались в Англию, когда мне было шестнадцать), о Лондоне я знаю только одно: как добраться до «Харродз» и вернуться обратно. Когда друзья приглашают меня в свои загородные убежища, скажем, в Шотландии, то их инструкции, как правило, ограничиваются единственной фразой: «Доедешь до «Харви Николз» и поверни направо».

За Рори я вышла потому, что он смешил меня.

Когда мы впервые ехали в Криклвуд, чтобы я познакомилась с его мамой, Рори назвал их семейную традицию — воскресные обеды матери и взрослого сына — «эдиповым комплексом». Аквамариновые глаза и непослушные темно-русые кудри тоже сыграли не последнюю роль. Равно как и широкая улыбка, освещающая его лицо и моментально делающая Рори таким обаятельным. Я люблю наблюдать, как он выставляет локоть из окна машины, насвистывая на ходу что-нибудь веселенькое. Ах да, и конечно же, его сострадание. Даже в самом начале карьеры половину свободного времени Рори посвящал добровольной помощи в приютах для бездомных животных. С тех пор, кстати, мало что изменилось. Теперь у него своя клиника в Килбурне — в доме по соседству с нашим, — но большую часть времени Рори по-прежнему работает бесплатно.

И все-таки мы союзники — вернее, были тогда, — сплетенные вместе, как пара червей-шелкопрядов. Моя любовь всегда обволакивала его словно патока. И когда Рори смотрит на меня, нежность ласковой рябью разливается по всему его лицу, отчего соски у меня тут же набухают и встают торчком. Могу сказать, что после стольких лет супружества я уже не питаю иллюзий насчет недостатков мужа. В любую погоду на нем все та же потертая кожанка, а коллекции его футболок нет равной во всем западном мире. Для Рори одежда на выход — это выглаженная футболка. Но что еще хуже, ему не нравятся мои подруги. Он говорит, что на лондонских званых ужинах расходуется три четверти мирового запаса высокомерия. Светские сборища у Джаз и Ханны он посещает из-под палки, сразу забивается в угол и весь вечер молчит. «Ах, это твой муж? Надо же, а я-то приняла его за этажерку». Вот почему Рори так не хотелось идти к Джаз и Стадзу на ту злосчастную январскую вечеринку по случаю двадцатой годовщины их свадьбы. Если б я только его послушалась…

Поначалу банкет предполагался скромный — лишь старые друзья по университету. Однако благодаря потрясающей неспособности Стадза разделять работу и удовольствие все получилось пышнее, чем прическа Долли Партон.

Джаз вышла за Дэвида Стадлендза, когда тот был еще стажером в хирургическом отделении крупной клиники при медицинском колледже Кембриджа. Она запала на него с первого же дня их знакомства.

— Просто обалдеть, какой мальчик! — восхищенно поделилась она со мной. — Так и хочется посадить его на канапе и заглотить целиком.

Дипломированный спец по экономике домохозяйства, Джаз пошла работать поваром в ресторан, чтобы содержать мужа, пока тот делал карьеру, карабкаясь вверх по клинической лестнице. Теперь Стадз настолько богат, что может, не нагибаясь, войти в собственный бумажник и ездит на навороченном «ягуаре», который паркует напротив своей частной клиники на Харли-стрит. Этот мужчина не просто красив, он еще и высок настолько, что ему приходится радировать нам, простым смертным, когда надо выяснить, какая погода там, у него под ногами.

Стадзу почти пятьдесят, но тело у него стройное и тренированное. А профиль такой острый, что им можно брить ноги, — и не менее острый язык. Его фирменный стиль — цинизм и насмешка, хотя подшучивает он по большей части сам над собой — но так, что его обаяние от этого лишь усиливается. Ведущий хирург в области лечения ожогов, свои академические лавры Стадз пожинает, работая консультантом в университетской клинике национальной службы здравоохранения, а роскошная жизнь семьи финансируется за счет частной практики пластического хирурга. («Вы просто самовлюбленная невротичка, зря расходующая свое и мое время. Но если вам нужна частная консультация, милости прошу: ложитесь поудобнее и распахивайте пошире чековую книжку».)

Чтобы как-то оправдаться перед собственной совестью за операции на тех, кому они совершенно не нужны, Стадз регулярно берет отпуск за свой счет и работает на плавучих госпиталях, курсирующих вокруг Африки, — бесплатно врачует жертв военных конфликтов. Еще он выискивает талантливых врачей для гуманитарных миссий, а всем своим молодым ординаторам настоятельно советует пройти полугодовую добровольную практику в организации «Врачи без границ» — ради спасения собственных душ. Своим драгоценным временем Стадз также делится с Медицинским фондом помощи жертвам войны, а заодно консультирует Всемирную организацию здравоохранения. И разумеется, этого святого человека уже приглашали на Даунинг-стрит — на примерку нимба. Именно в честь этой альтруистической стороны его натуры Джасмин Джардин, самая дерзкая и неугомонная красавица нашего университета, вырезала имя Стадза на деревянной спинке своей кровати.

Джаз вообще-то хотела отменить празднование годовщины свадьбы, поскольку перед самым Рождеством, после тяжелой и продолжительной битвы с раком груди, умерла ее мама. Однако Стадз настоял на банкете, и мы с Ханной очень надеялись, что вечеринка позволит нашей подруге вырваться из тисков меланхолии. А чтобы это удалось, мы решили сделать все, чтобы в светской болтовне ни под каким видом не всплыло ужасное слово на букву «р».

Было уже восемь вечера, и я безнадежно опаздывала. Ханна велела мне выглядеть «с шиком» — что в моем случае означает нанять целую команду стилистов, поскольку шик школьной учительницы, если вы еще не замечали, обычно сводится к туфлям-лодочкам и «интересным» сережкам. На моих хаотических нарядах вечно не хватает пуговиц, всегда оборвана кайма, да и вообще все они по большей части из гардероба Рори. Мое чувство моды зиждется на том, что не требует глажки. Внешность Джасмин сворачивает шеи. От моей выворачиваются желудки. Думаете, преувеличиваю? Последнее время я пристрастилась к нейлоновым костюмам — и вовсе не потому, что люблю пошуршать ими возле уха, слушая шум прибоя.

На заре нашей дружбы Джаз любила повторять, что я классическая «глупышка» — достаточно привлекательная, чтобы стать «особенной», но недостаточно хорошенькая, чтобы вызвать ненависть у других женщин. Однако мне было неважно, хорошенькая я там или нет, поскольку, встретив Рори, я наконец-то стала «красивой». Теперь, почти два десятилетия спустя, я бы сказала, что все еще выгляжу неплохо… издалека… миль, скажем, с двухсот. Так что же произошло, спросите вы?

Я стала матерью — вот что. Девчонкой я жутко стеснялась своих костлявых конечностей. В день свадьбы я весила сорок семь килограммов. А спустя несколько лет, в примерочной «Топ-шопа», я уже пыхтела как паровоз, пытаясь влезть в джинсы десятого размера. Я взглянула в зеркало и увидела там свою маму — маленькие сиськи, большая задница.

Когда же я перевалила за пятьдесят семь кило? После первых родов я всерьез намеревалась пойти в спортзал, но кто бы тогда приглядывал за малышом? А пижама в качестве основного наряда означала скорую и неизбежную вторую беременность. Сейчас Дженни одиннадцать, а Джейми тринадцать, и я могла бы пойти в спортзал, но по вечерам я не устаю поражаться, как это мне хватает сил повернуть ручку микроволновки, чтоб разморозить полуфабрикаты из супермаркета. Да и дети — такие калорифики! Когда готовишь им чай, остатки ужина сами летят тебе в рот, точно в прожорливый пылесос: сосиски, размокшие в кетчупе, масляное картофельное пюре, вазочки растаявшего мороженого — и все это так благотворно для фигуры! Но разве можно все это выбросить?! Вот и оседают все эти объедки на моей талии. К счастью, маму свою я обожаю — и слава богу, ведь я превратилась в нее.

Когда я наконец была готова к выходу — в дородовом брючном костюме из «Маркс и Спенсер», брюки под жакетом заколоты булавкой на талии, — я вдруг заметила, что мои волосы шевелятся. Они словно махали мне на прощанье из отражения в зеркале. О боже! Вши. Профессиональный риск учительницы начальной школы. Вариантов было два. Первый — нестись по улице, звеня колокольчиком и пугая всех криками «Зараза! Зараза!», а для пущего эффекта можно еще нарисовать мелом огромный крест на двери нашего дома. И второй, менее диккенсовский вариант, — «зачернобылить» шевелюру химикатами. Что я и сделала. Выжить в таких условиях вошь теперь могла лишь в огнеупорном гидрокостюме. В общем, с заразой я справилась, но «шиком» здесь даже не пахло. Пахло как раз другим.

Вопреки всем правилам парковки, Рори втиснул свой видавший виды джип, разящий собачьей мочой и пометом морских свинок, на тротуар прямо напротив георгианского особняка Джаз и Дэвида в Хэмпстеде. Я смотрела в большие окна, видела шикарных людей, в гостиных которых наверняка не кишели мерзкие вши, и буквально слышала эксклюзивные неприличные хохмы, перемежаемые взрывами густого мужского хохота. Мой благоверный тут же напустил на себя вид овцы, которую ведут на заклание.

— Черт! Я смотрю, Джаз и Стадз стали Эдмундами Хиллари светского альпинизма. Знаешь, Кэсси, я как-то не в ладах с высотой. Давай-ка свяжемся веревкой на случай, если кто из нас вдруг сорвется.

Джаз и Стадз были из тех пар, кого газетчики окрестили «штекером успеха». Который воткнули в правильную социальную розетку. Хотя на дворе была середина января, на их каминной полке до сих пор красовалась рождественская открытка, подписанная лично премьер-министром, а рядом — поздравления от Кофи Аннана и (кто бы сомневался!) Нельсона Манделлы. Самая экзотическая открытка на моей каминной полке пришла из соседней химчистки — как постоянному клиенту.

Дверь нам открыла Ханна Вульф, с бокалом шампанского в руке. Подвижная как ртуть Ханна — обладательница темных и блестящих, точно у куклы, глаз; крупного, чуточку бесформенного носа; рыжих волос, уложенных шлемом; скептически выгнутых бровей; шершавого голоса и собственного мнения — такого же крепкого, как и ее фирменный эспрессо. С одинаково скорострельным южноафриканско-еврейским акцентом Ханна свободно изъясняется на трех языках, а смех ее напоминает подкупающий своей искренностью собачий лай. Возраст Ханны приближается к сорока — правда, с неправильной стороны. Эта женщина перестала стареть… но не перестала дважды в неделю получать коллагеновые инъекции и косметические маски из мембран эмбрионов ягнят.

Одного взгляда на ее осанку «уточкой», гипервыгнутую спину и сплющенную грудь хватит, чтобы сделать вывод: с младенческих лет Ханну истязали балетными пачками.

Забросив искусство преподавания и занявшись дизайном интерьеров еще до того, как это стало жутко модным, Ханна сделала себе имя, познакомив Запад с понятием «фэн-шуй». В юности ее сравнивали с Мартой Стюарт, хотя сама Ханна упорно настаивает на том, что стала мерзкой, двуличной сучкой НАМНОГО раньше Марты. Я обожаю Ханну, несмотря на ее раздражающее кредо: «Нечего телиться — хапнула и пошла!» Миссис Вульф всегда знает наверняка, какая пашмина или шиншилловая накидка станут «непременными» аксессуарами в следующем сезоне. Эта королева дизайна может обмотаться в брезент, задрапировав его так искусно, что он будет выглядеть как бальное платье, и это сойдет ей с рук. Всякий раз, когда Ханна видит меня в отвисших легинсах или заляпанных чернилами джинсах, лицо ее становится таким страдальческим, что мне кажется, будто Ханна пытается высосать его через собственный затылок.

Сколотив свое первое состояние на советах богатым вдовушкам, в какой цвет лучше покрасить дом — персиковый или фисташковый, Ханна решила, что больше не хочет «соглашаться на работу, которая вредит моим ногтям, да-ра-гуша». Поэтому вскоре она открыла собственную картинную галерею на Олд-Бонд-стрит, где и сколотила свое второе состояние.

Мир «раскрутки и впаривания» обеспечил ей огромный дом в Риджентс-парке, наряды на все случаи жизни и предложение руки и сердца от Паскаля.

Когда я познакомилась с Ханной, еще в педагогическом колледже, она с гордостью заявила, что встречается только с мужчинами, профессия которых начинается на букву «п». Полярник, поэт, пианист, порнофотограф, политик-диссидент и, наконец, пейзажист. Ну, по крайней мере, Паскаль называл себя так — пейзажист. Хотя нам с Джаз он скорее казался падшим ангелом.

Мрачная, почти дьявольская красота, наглые, немного пухлые губы, лениво полуприкрытые веки и ореол из горгоновских дредов делали Паскаля настоящим секс-идолом — эдаким Эросом школы искусств. Согласитесь, «меня зовут Паскаль Суон. И, да, я спариваюсь раз и на всю жизнь» — весьма убедительная завязка для знакомства. И похоже, Паскаль не врал. Пусть волосы его продержались недолго, зато продержался их брак.

Если Ханну можно назвать законченной оптимисткой, то Паскаль видит во всем лишь темную сторону. Будь у него такая возможность, он прыгнул бы в самолет и вычертил в небе фразу «Санты не существует!» прямо над Диснейлендом.

Мы всегда ненавидели то, как Паскаль выдаивает из Ханны деньги. (Помню, когда он обнял свою невесту за талию перед алтарем, Джасмин шепнула мне на ухо: «Тебе не кажется, что жених смотрелся бы гораздо естественней, если б запустил руку ей в кошелек?») Мы даже заставили Рори с Дэвидом объяснить Паскалю во время холостяцкой вечеринки, что семейная жизнь не заработает, пока не начнет работать он. Но больше всего нас оттолкнуло условие, которое Паскаль выставил Ханне: он заявил, что женится лишь в том случае, если у них никогда не будет детей — этих «крысят-спиногрызов», по его выражению. И теперь, стоит нам с Джаз посетовать на наших детей, как Ханна тут же исполняет маленькую джигу:

— Я отмечаю Национальный День Бездетности, да-ра-гуши. Я танцую, празднуя свою бесплодность!

Стоя на пороге дома Джасмин, Ханна изумленно качала головой, словно не веря своим глазам, и серебряные сережки игриво приплясывали в ее розовых маленьких ушках.

— Ты что, пришла впарить мне подержанное авто?

Она указала пальцем на мои зализанные волосы. Ханна — самая прямолинейная из всех моих знакомых. И именно это делает ее такой забавной.

— Это напалм от вшей. Его нельзя смывать двенадцать — шестнадцать часов. Кто уже там?

Стряхивая с себя пальто, я наблюдала, как Рори поспешно отступает на кухню, бормоча что-то про домашних зверушек, которых нужно срочно проведать, — хотя мне прекрасно известно, что единственный зверь, которого Джаз разрешила завести своему сыну Джошу, — это рок-н-ролл.

— О, все больше Сильные Мира Сего, — притворно вздохнула Ханна. — Несколько премьер-министров из оперяющихся демократий третьего мира, парочка нобелевских лауреатов, Величайший из Живущих Ныне Драматургов…

— Понятно. Комиссары культуры. Джаз-то хоть не скучает?

— Ну, слово на «р» никто пока не упоминал. Они все одурманены этой поп-звездой, которую ООН только что назначила «послом доброй воли». По крайней мере, это я так решила, что она поп-звезда. С таким-то именем, Кинки, она запросто может оказаться и проституткой. Американочка, блондинка и даже не удосужилась снять ценник со своих новеньких сисек. Говорит, что собирается сниматься в кино. Не иначе как в качестве дублерши промежности Пэрис Хилтон.

Я рассмеялась, но тут же осеклась.

— Черт! — Я только сейчас заметила свою прическу Аль Капоне в зеркале прихожей. Не хватало лишь автомата в руках. — Я не могу войти туда в таком виде.

Но, подобно инструктору по прыжкам с парашютом, Ханна уже вытолкнула упирающегося новобранца в гостиную. И я сразу заметила Джаз: смеющиеся глаза, роскошная грудь, медовые волосы, бархатный взгляд. Накуафюренный идеал в ярком шелковом платье встретил мое явление вопросительной улыбкой.

Я приветливо чмокнула подругу в щеку:

— Выглядишь потрясающе!

Слегка отодвинув меня, Джаз пристально изучала мой антившивый напалм.

— Вши? — поинтересовалась она. И тут же предложила: — Просто притворись, что твой интерес — сиськи-письки. Тогда все решат, что ты зализала волосы, чтобы выглядеть лесбиянкой «с шиком».

Но потребности в этом не было никакой, поскольку все взгляды были буквально приклеены к поп-принцессе. Лет двадцати пяти, с налакированными губами, грудью конусом и непременной безукоризненностью зубов, она выглядела мертвецки бледной и, подобно жокею, сильно недотягивала до нормального веса. Что ж, подумала я, тем лучше для позы наездницы. Что вам еще сказать? Эта девочка была рождена для лимузинов. Наркоманка тренажерных залов, она была преисполнена такой решимости похвастать часами, проведенными в лабораториях брюшного пресса, что ограничила свой туалет мини-топиком в обтяжку и облегающими шортами в сеточку. Самомнение из этой женщины перло так сильно, что я не удивилась бы, узнай, что в ее спальне установлен «следящий» театральный прожектор.

Несмотря на долгие часы, убитые нами, девчонками, на то, чтобы выглядеть неотразимо, мужчины даже не осознавали присутствия других женщин. В тени поп-принцессы мы ранжировались где-то чуть ниже простейших беспозвоночных. И пока Кинки без перебоя трещала про каббалу и медиумов, мужская часть лондонской так называемой интеллигенции восторженно встречала каждую ее глупость ослиным гоготом.

Неожиданно, к моему ужасу, поп-принцесса оборвала фразу на полуслове и направилась прямо ко мне, вышагивая словно по подиуму. Боа из перьев обвивалось вокруг ее белоснежной шеи экзотическим питоном.

— Bay! Лесбийский шик. Супер. — Боа дернулось, будто и впрямь живое. — Биполярность, билингвы, бисексуалы. Сейчас все вокруг сплошь одно би-би-би. Я тут как раз подумала, что немного лесбо расширит мои возможности для карьеры.

Гериатрические самцы, поголовно лелеявшие надежду в обозримом будущем лицезреть свой анфас на почтовых марках, как один обратили слюнявые взоры в мою сторону. Неожиданно оказавшись в центре их скоротечного внимания, я попыталась сымитировать кокетство с помощью хихиканья и откидывания волос. Беда в том, что я напрочь забыла о своем зоопарке, а потому ненароком вытряхнула в атмосферу целое полчище дохлых и дохнущих вшей.

— Ну, на самом-то деле это всего лишь лосьон от вшей, — честно призналась я.

Новоиспеченная защитница страдающих от паразитов детей третьего мира поперхнулась, взвизгнула и рванула через всю комнату со скоростью света. Объединенные Нации определенно остановили свой выбор на Кинки за ее навыки выживания. Жду не дождусь ее предстоящих командировок в Конго, охота посмотреть, как она выдержит.

Джаз пришла мне на выручку, объявив, что ужин подан, и, несмотря на то, что Стадз еще не приехал, все гуськом двинулись в богато украшенную столовую, где элита мужской интеллигенции, ничуть не стесняясь в средствах, тут же вступила в борьбу за место рядом с поп-принцессой. Пока мы дружно поглощали баклажанный суп с соусом из красного перца «пименто», трое из гостей — правозащитник, отсидевший срок в Бирме, журналист из Чили, подробно описавший свои прошлые мучения и пытки, и по сей день живущий под шариатской фетвой поэт — затеяли жаркий спор, кто же из них проявил больше геройства и самоотверженности и кто получил больше смертельных угроз.

— Такова награда всем, кто высовывает голову поверх политического парапета, — вздохнул мой сосед, пулитцеровский лауреат.

Словом, мужчины традиционно мерялись пенисами — на интеллектуальный, разумеется, лад. По большому счету, каждый из этих ярых пацифистов готов был убить за Нобелевскую премию мира.

Лично я в своей жизни ни разу даже не приблизилась к активным боевым действиям — если, конечно, не считать очередей у касс в супермаркете, — а потому чувствовала себя слегка неполноценной. Хотя, с другой стороны, когда мне действительно захочется вкусить террора, можно просто сходить на родительское собрание к сыну.

Не обращая ни малейшего внимания на мужское позерство, поп-принцесса продолжала без умолку трещать о творожных масках для лица, в то время как женская часть компании усердно закатывала глаза в беззвучном смехе, потешаясь над глупостью девушки и мужским тщеславием.

Хозяйка до мозга костей, Джаз выставляла с тележки блюда с овощами. Она задержалась у моего стула, когда какой-то замшелый политактивист рассказывал о зверских мучениях, которые ему пришлось пережить во время заключения в одной из южноафриканских тюрем.

— По правде говоря, — шепнула она мне на ухо, — единственный опыт страданий у него был во время интервью, когда корреспондент Би-би-си поинтересовался, не терзают ли беднягу муки совести из-за его огромного состояния.

Я украдкой взглянула в сторону оратора. Этот оксфордский мандарин был не просто глубоким стариком — такой сморщенной рожей можно было напугать даже горгулью.

— Да уж, — шепнула я в ответ. — Красота — страшная сила.

Смешинки поднимались в нас подобно пузырькам шампанского. Мужчины — существа эгоистичные. Им и в голову не приходит, что они могут быть слишком стары для юной девчонки, — даже когда эти старперы теряют вставные челюсти во время орального секса.

Меж тем настал черед адвокатов. Головы опущены, подбородки заправлены один в другой, они самозабвенно спорили о том, кто из них больше работает pro bono. Наблюдать за происходящим было все равно что наблюдать за сборищем плоскогрудых дамочек, дерущихся из-за бюстгальтера 36С.

Ханна, Джаз и я кусали губы, стараясь не прыснуть. Между настоящими подругами всегда существует секретный эмоциональный язык, понятный лишь им одним. Мы можем разговаривать друг с другом без слов. Я как раз обдумывала, насколько легче стала бы жизнь, если бы у всех мужчин вдруг выросли оленьи рога (тогда они, может, перестали бы ездить на этих своих идиотских автомобилях), когда в столовую прошествовал Дэвид Стадлендз, сразу затмивший всех остальных.

Ровный загар, великолепные зубы, пышные густые волосы с проседью (злые языки шутили, что надо бы даровать этой шевелюре собственный рыцарский титул), свежайшая, только из прачечной, шелковая рубашка, дизайнерские запонки от Пола Смита — этот мужчина сразу внушал уважение. Джаз поднялась навстречу мужу, и воздух вокруг буквально наэлектризовался любовью.

— Опоздал, простите, — отрывисто бросил он. — Срочный вызов к премьер-министру насчет финансирования нашей программы анти-СПИД в Уганде.

Стадз был всегда нарасхват, а его перегруженный график был графиком истинного героя — с непременным покорением отвесной скалы очередной благотворительной кампании по сбору средств в помощь жертвам пыток или еще чего-нибудь не менее важного. Так что прощали его моментально, тут же осыпая лестью и ласками.

Он одарил публику ослепительной улыбкой — улыбкой игрока, предпочитающего лишь крупные ставки и рискованную игру. Он не говорил, а буквально заливал все вокруг иллюминацией своего красноречия. С забавными отступлениями и самоироничными ремарками Стадз принялся излагать детали последнего благотворительного проекта в Судане — превознося поп-принцессу за ее неоценимый вклад в дело охраны здоровья обездоленных детишек и умудряясь польстить всем и каждому, мимолетно отметив их уникальность и бескорыстность. Джаз нежно улыбнулась мужу и отправилась на кухню за горячим.

Вскоре, в сопровождении аромата порея и свеклы, появился дымящийся чан ее знаменитого asso bucco. И пока гости наперебой восторгались меню, Джаз потихоньку оттаивала. Впервые со дня смерти ее мамы я видела, как моя подруга смеется и шутит. Слава богу, слово на «р» никто пока не упоминал. И только я собралась вздохнуть с облегчением, как поп-принцесса, наколов на вилку кусок телятины, подняла его в воздух, точно жертву неудачного медицинского эксперимента.

— Я мясо не ем! От него бывает рак толстой кишки, — изрекла она, манерно растягивая слова.

Джаз подскочила как укушенная. Мы с Ханной в ужасе зажмурились. Я подумала, что сейчас самое время вступить Рори — например, поразглагольствовать о любовных игрищах гигантских кальмаров, — но донести до мужа эту идею посредством языка жестов было почти невозможно.

— Вина? — поспешно предложила Ханна, стараясь перевести разговор в другую колею.

Улыбки гостей — знающих, что у Джаз недавно умерла мать, причем именно от рака, — словно зашпаклевались. Все отчаянно телепатировали поп-принцессе, чтобы та заткнулась.

Но Кинки не унималась:

— Все эти кошмарные консерванты, что добавляют в вино, тоже сплошные канцерогены.

Не пора ли напомнить ей о ценнике на сиськах?

Гладкая щека Джаз нервно задергалась. Весь вечер за столом бушевал океан несмолкаемого трепа, зато теперь наступил полный разговорный штиль. Ужин вдруг показался длиннее иракской войны — а ведь мы добрались только до горячего.

— Вы напрасно беспокоитесь… — неуклюже начала я, но поп-принцесса презрительно глянула на меня:

— А вот вам-то как раз лучше побеспокоиться. Причем сильно-пресильно. Ну, я о той дряни, что у вас на волосах. Это что, химия?

— Еще какая! Этим можно забрасывать норы террористов Аль-Каиды.

— О боже! Тогда у вас точно будет рак.

Пронзительная трель мобильника Рори несколько разрядила удушливое молчание. Вне сомнения, речь шла о жизни и смерти очередного хомячка.

— Вы пользуетесь сотовым телефоном?! Я — нет, — самодовольно возвестила актриска вслед моему мужу, который уже со всех ног несся к двери, дабы помочь уйти из жизни какому-нибудь леммингу. — По крайней мере, больше не пользуюсь. Потому что…

— Да-да, от этого рак бывает! — рявкнула Ханна.

Поп-принцесса хихикнула:

— Я слишком много думаю, правда? Это моя беда.

Мужчины энергично закивали. Но меня не проведешь. Я бы сказала, что ее максимальный уровень — шоу «Большой брат». Если, конечно, интеллекта хватит.

Пока поп-принцесса распиналась на тему «телефонного» рака, Джасмин не отрывала взгляда от коленей. Ханна беспомощно семафорила мне, я отвечала сигналами светского SOS. Мы так активно размахивали руками, что могли бы запросто посадить самолет.

Какую бы тему поднять, чтобы хоть как-то отвлечь эту дуру? Я напрягла мозги. О чем принято разговаривать на лондонских раутах? О спорте, внешней политике, выплатах по закладным? В тот момент мне и впрямь захотелось, чтобы гости начали бахвалиться, сколько каждый из них выложил за свой особняк и на сколько потянут эти особняки по нынешним ценам. Ну и чего бы я добилась? Да ничего. Ее с курса не сбить. Какая же тема способна заинтересовать калифорнийскую куклу? И тут в голову мне пришел сугубо светский, стопроцентно беспроигрышный вариант.

— Кстати, а кто вы по гороскопу? — с энтузиазмом спросила я.

Весь стол в нетерпеливом ожидании воззрился на Кинки.

— Рак, — гордо ответила та.

Мы с Ханной и Джасмин сорвались с мест и рванули на кухню, ссылаясь на кулинарный долг. И уже там забились в приступе безудержного хохота, подпитывая истерику идеями насчет того, как покончить с мировым голодом — пустить всех поп-принцесс на котлеты, — и шутками по поводу генетически модифицированных овощей, то есть престарелых козлов-интеллектуалов. К этому моменту мы буквально катались по полу, как могут только давние подруги. Я хохотала так, что пришлось даже сбросить жакет, обнажив огромную металлическую булавку на брюках, отчего наш истерический гогот перешел в настоящий стон.

Веселье несколько поутихло, когда Ханна объявила, что досмеялась до мигрени. Джаз побежала наверх за панадолом.

— У Дэвида в ванной наверняка есть таблетки, — просипела она. — Доктор он или кто, в конце-то концов.

Пока Джаз прочесывала аптечку мужа, я занялась осмотром кухни. Комплект чугунной посуды «Ле Крезе» удачно сочетался с баклажанным кафелем над плитой. Вокруг плазменной панели «Бэнг и Олафсен» на стене — художественные черно-белые фото из их поездок в Намибию и Коста-Рику. Нержавеющий духовой шкаф «Нефф», холодильник «Миле», машинка для капуччино, домашняя хлебопекарня — все здесь было как со страниц журнала «Вог». Букеты в воланах из папиросной бумаги лежали на столе, дожидаясь, пока их пристроят в вазы. Я вспомнила собственную кухню — поросшие мхом кастрюли с объедками, Гималаи немытой посуды в раковине, забытые в микроволновке хот-доги, до смерти меня напугавшие, когда я наткнулась на них три недели спустя, — и почувствовала острый укол зависти. Идеальный муж, идеальный сын, идеальный дом — да за такую жизнь я готова была полоскать горло спермой сатаны.

— Итак, что тут у нас? Панадол, аспирин… — Читая вслух названия таблеток, Джаз одну за другой передавала упаковки Ханне. — Нурофен, ибупрофен, виагра…

Слово сорвалось с ее губ раньше, чем она успела его перехватить.

— Виагра? — удивленно переспросила Ханна. Мы дружно склонились над оскорбительной пачкой. — С каких это пор Стадз принимает виагру?

Лицо Джаз стало мрачнее тучи:

— Я не знала, что он ее принимает.

— Ой вех! — воскликнула Ханна с притворной наивностью, но тут же взяла себя в руки. — На самом деле ты и не должна знать. Наоборот, это даже хорошо. Значит, он просто не хотел, чтобы ты знала. Мы тоже будем держать рот на замке. Правда, Кэсси? Конус молчания?

— Само собой. Конус молчания. Уверена, Паскаль тоже принимает виагру и Ханна ничего об этом не знает. Хотя ему-то с лихвой хватит и четверти таблетки, — съехидничала я. — Ведь он такой дрочило!

Обычно любая ремарка, умаляющая достоинства псевдопейзажиста, приводила Джаз в дикий восторг, но на сей раз лицо ее осталось непроницаемым.

— Ну а уж твой-то Рори, — парировала Ханна, — тот просто сидит на виагре. Хотя бы потому, что он такой дылда.

Но Джаз будто навечно вжилась в образ идола с острова Пасхи.

— Да ладно тебе, Джаз, — не выдержала Ханна. — Подумаешь, виагра! Все мужики в этом возрасте время от времени закидывают в себя голубую пилюльку, чтобы у них там вставало.

— А мне-то откуда знать? Мы ведь сексом не занимаемся. У меня не было секса вот уже один год, один месяц, две недели, пять дней и мм… — Джаз сверилась с часами, — семь часов.

Воздух вокруг нас сгустился.

— Ох, — только и смогли выдавить мы с Ханной.

— Мой муж, — продолжала Джаз с каменным лицом, — очень хорошо умеет изображать головную боль. Сначала я думала, что это связано с определенным периодом в нашей жизни. Вернее, его жизни. Я-то до секса сама не своя. К примеру, на прошлой неделе я была у врача, он брал у меня мазок на предмет эрозии шейки матки, так вот, я испытала удовольствие даже от этого.

Если Джаз хотела нас развеселить — что ж, у нее не получилось. Мы с Ханной промямлили что-то примирительное, но Джаз замахала руками так, словно отгоняла невидимую осу.

Мы молча наблюдали, как она мечется по кухне, организуя десерт.

— Даже мои сексуальные фантазии и те сплошная скучища. Когда я заказываю пиццу, мальчишка-разносчик обязательно урод. Прыщавый, жирный, и вообще, стоит мне расплатиться, как он тут же смывается.

Ее героические попытки не принимать ситуацию всерьез шли прахом. Джаз расставила двадцать тарелок и теперь метала на каждую ломтики манго.

— Но я и понятия не имела, что Дэвид ищет удовлетворения где-то на стороне. Очевидно, я слишком тупая, чтобы это заметить. — Она дернула прядь своих светлых волос. — Будь я брюнеткой, раскусила бы его в момент. Думаю, он и не уходит-то от меня только из-за моей стряпни. Оральный оргазм для доктора Стадлендза — это хороший деликатес. Нет, правда, даже подай я сама себя к ужину голой, с пучком кресс-салата в заднице, Дэвид спросил бы, а что у нас на десерт. Сегодня, кстати, на десерт у нас фруктовый салат из папайи, манго и киви, сальса из лайма с мятой и шоколадно-кокосовый торт, — добавила она, выдавливая завитушки взбитых сливок на пудинговые башни, только что лихорадочно возведенные на тарелках.

Ханна остановила руку подруги:

— Джаз, да-ра-гуша. У Дэвида явно проблемы с эрекцией, и он просто пытается решить их таким способом. Виагра наверняка для тебя.

Лицо Джаз дрогнуло и напряглось. Она сунула упаковку нам в руки. Та была наполовину пустой. А рецепт — повторным. Казалось, печаль целиком поглотила нашу подругу. А затем в стену полетела чаша со взбитыми сливками. Раздался взрыв. Теперь, оглядываясь в прошлое, я понимаю, что именно этот момент ознаменовал перемену в Джаз: от простой неудовлетворенности к чему-то гораздо более свирепому и беспощадному. Она накинулась на нас, светлые волосы растрепались:

— Вам ли не знать, что самая страшная в мире тайна — это насколько кошмарна половая жизнь в браке!

— Ты за себя говори, да-ра-гуша, — огрызнулась Ханна.

— Вот только не надо мне вешать лапшу, Ханна, что у тебя с сексуальной жизнью все в порядке. Любая жена, которая принимается за отделку своего дома с таким маниакальным рвением, как ты, НЕ получает хорошего секса. По сути, если в доме настилают паркет, значит, хозяйку настилать перестали.

Ноздри Ханны раздулись от гнева.

— Знаешь, Джасмин, всегда можно найти время и для того, и для другого. Было бы желание. У всех супружеских пар с годами развивается своя постельная стенография. Коротко и приятно. Своего рода чувственные хайку.

— Ха! Звучит прямо как в том анекдоте: «Почему замужние женщины не закрывают глаза во время предварительных ласк? Да потому, что просто не успевают».

Концовку Джаз буквально выплюнула.

— Что ж, Джаз, мне жаль, что у тебя все так хреново. Мой Паскаль делает меня очень счастливой в постели.

— Ага. А доктор Шипман убивал из сострадания.

Я решила, что пора сгладить растущую напряженность.

— Знаешь, Ханна, Паскаль просто обязан делать тебя счастливой в постели. Учитывая, сколько времени он там проводит! Этот человек вставал до полудня лишь раз в жизни — помнишь, еще в универе, когда у него загорелся матрас.

Глаза Ханны сузились:

— То, что у вас с Кэсси в постели все паршиво, вовсе не означает…

— Эй! Я не сказала, что у нас с Рори…

Но я так и не успела выставить Ханне встречный иск. Джаз по-змеиному дернула головой, принимая оборонительную стойку:

— Ты, Ханна, просто из тех, кто живет по принципу «ничего не вижу, ничего не слышу, знать ничего не хочу». Кэсси по крайней мере честно призналась, как паршиво все у нее в постели.

— Да ничего у меня не паршиво! — опять возмутилась я.

И подумала о восторге, который испытываю всякий раз рядом с Рори: когда все тело расслаблено и пылает от удовольствия, ночнушка задралась выше талии; и как приятно тянет внизу живота на следующий день, когда семенишь на работу вверх по эскалатору, а ноги никак не свести вместе… Постойте-ка — а когда ж это было последний раз, чтобы я вот так ковыляла врастопырку?

— Я больше не хочу ничего обсуждать, — раздраженно отрезала Ханна. — У меня голова болит.

— А у меня вот-вот разболится, — мрачно добавила я.

— Что и требовалось доказать, — язвительно подытожила Джаз. — Значит, дело идет к постели.

Настроение было подпорчено капитально. Ситуацию сгладило лишь появление Джоша, семнадцатилетнего сына Джаз, спустившегося на кухню за провиантом. В одном кармане джинсов — классика в мягкой обложке, в другом — незаконченная поэма. Подобно автомобильному дворнику, Джаз несколько раз взмахнула рукой у себя перед лицом, отгоняя эмоции, и, пока Джош рылся в холодильнике, любовно ерошила рыжеватые волосы сына.

— Постарайся на этот раз оставить маме хоть крошку, — ласково попросила она. — Вот вам и все медицинские доблести его папочки. Нет чтобы выдумать лекарство от подросткового голода.

Джаз утверждает, что балует сына, потакая ему во всем, лишь потому, что именно он будет выбирать для нее дом престарелых. Но на самом деле она просто восполняет нехватку родительского внимания со стороны Дэвида.

После рождения Джоша Джаз с головой ушла в касторовое масло, калпол, ходунки, пластилин и натуральные соки из гуавы с кумкватами — во всю эту общеизвестную детскую дребедень. Дэвид же к отцовским обязанностям так и не пристрастился. Вместо этого он пристрастился к поездкам в места, раздираемые войной. «Вот она, главная проблема, когда выходишь замуж за активиста, — в шутку жаловалась знакомым Джаз. — Все они, блин, чересчур активные!» Но сын для нее всегда был самым умным человеком на Земле — после того, как Эйнштейн благополучно дал дуба. И Джош действительно умный. Я нисколько не удивлюсь, если вдруг выяснится, что в младенчестве парнишка сам менял себе пеленки. Но Дэвиду, похоже, было все равно. Джош — его единственный ребенок, однако он так и не стал отцовским любимцем.

В общем, исключительно ради сына Джаз вновь напомадила губы, напялила маску радушной хозяйки и вернулась к гостям наслаждаться годовщиной собственной свадьбы. И только лишь мы с Ханной отметили крошечный, нехарактерный след от помады на верхнем клыке подруги и то, как одна из ее туфелек, чуть больше нужного размера, протяжно вздыхает при каждом шаге, точно вторя истинным чувствам хозяйки. Нагруженная подносами с десертом, Джаз прошествовала в комнату — где и застала поп-принцессу на коленях у собственного мужа. Отметив похотливый взгляд Дэвида, направленный в вырез американки, Джаз улыбнулась так, что лицо ее словно свело судорогой, а зубы, казалось, вот-вот посыплются изо рта.

— Вы ведь не против? — промурлыкала Кинки, в качестве пояснения сжимая руку доктора Стадлендза. Ее внушительная грудь то вздымалась, то опускалась. — Мне просто хотелось пожать руку, стискивающую скальпель и спасшую столько жизней в Африке.

— О, я уверена, эта рука в своей жизни потискала еще много чего другого, — с напускной дружелюбностью парировала Джаз, выставляя на стол свои кондитерские прелести. — А ты… — она повернулась к мужу, — тебе не кажется, дорогой, что наша гостья немного молода для тебя? Конечно, с моей стороны было бы в высшей степени невоспитанно указывать всем на твою проплешину — вот именно поэтому я так и делаю.

Мой взгляд метнулся в сторону Стадза, и я едва не поперхнулась. Но тот лишь изумленно поморщился.

— Моя милая многострадальная женушка явно имела в виду мой новый мотоциклетный шлем. Да-да, я купил себе мотоцикл. Что поделаешь, кризис среднего возраста. Такое вот избитое клише.

— Ах, что ты, дорогой, я вовсе не против мотоцикла. Наверняка это так стимулирует — наконец-то почувствовать хоть что-то твердое у себя между ног.

Я впилась глазами в подругу. Уголки рта у Джаз приподнялись — улыбка застыла как перед фотографом-невидимкой.

По комнате пробежал шепоток, но Стадз лишь фыркнул и поднял бокал с вином, салютуя жене:

— За двадцать восхитительных лет с единственной женщиной в мире, которая способна меня осадить!

Джаз, успевшая вернуться к противоположному концу стола, подняла бокал в ответном тосте.

— Дорогой! — с энтузиазмом возвестила она, и даже я не смогла распознать фальши в ее восторженной интонации. Она осветила мужа солнечной улыбкой, и мы, гости, все как один облегченно выдохнули — впервые за последние пять минут.

Стадз ответил томной улыбкой предвкушения:

— Да, любимая?

— Понимаешь ли ты… — Голос Джаз звучал сладко, и мы уже приготовились к нежному выражению взаимного уважения и теплоты в день двадцатой годовщины свадьбы. — Понимаешь ли ты, что пристрели я тебя в тот раз, когда впервые задумалась над этим всерьез, то сейчас была бы уже на свободе? А теперь — как насчет поменяться партнерами? Желающие, прошу ключи от машин на центр стола!

В качестве способа эффектно закончить праздничный банкет фраза имела фантастический успех. В данных обстоятельствах результат можно было охарактеризовать лишь как «преждевременную светскую эякуляцию».

Уже за дверью, пока я ждала, чтобы Рори забрал меня после своего ветеринарного вызова, Джаз взяла меня за локоть.

— Готова поспорить, если у тебя и будет сегодня секс, то только сзади, чтобы не думать, как увернуться от поцелуев… А если уж до конца откровенно — тебе сегодня вообще не хочется.

— У нас с сексуальной жизнью все нормально! — решительно заявила я, ежась на промозглом январском ветру. — Она просто замечательная.

Мне было жаль Джаз. Ее разочарование и унижение казались вполне объяснимыми, но я не могла позволить ей заразить меня своим гневом. Рори — милый и добрый человек, гений с большим сердцем.

— Сексуальная свобода? — насмешливо бросила Джаз мне вдогонку, пока я сбегала по ступенькам к теплому нутру машины. В ее голосе слышались пьяные нотки. — Ха! Знаешь, что это означает для замужней женщины? СВОБОДА НЕ ТРАХАТЬСЯ С ЭТИМ КОЗЛОМ!

Крик эхом разнесся по пустой площади: «Козлом… Козлом… Козлом…»

Я пристегнула ремень. Рори широко улыбнулся:

— Я же говорил, что надо связаться веревкой на всякий случай.

Всю дорогу до дома я сжимала руку мужа. Джаз не права. В нашей сексуальной жизни было столько интимности, ласки, нежности, оргазмичности. Действительно, было — да?

 

Глава 3

Рука

Современный готический роман ужасов

Ночь выдалась зловещей и мрачной. Капли дождя барабанили в оконное стекло, ветер завывал в верхушках деревьев. В жуткой пляске теней наша героиня едва успела свернуться в кокон сонной удовлетворенности, как кожу точно пронзило сотнями мелких иголочек. О ужас! Она ощутила прикосновение Руки. Сердце гулко заколотилось о грудную клетку, из пересохшего горла рвался сдавленный крик. Она вздрогнула. Лицо ее скривилось. Она сжалась плотнее, чем белая кружевная сорочка, скрутившаяся вокруг ее трепещущего тела…

Обычная чушь из фильмов ужасов. Самый жуткий ночной кошмар любой женщины.

Мужчины придумывают фильмы про Сгусток, Чужого или Оно. Что вселяет страх в мужчину? Оборотень, Зомби, Дракула, Франкенштейн. А что вселяет страх в женщину — ну, то есть, в усталую мать? Рука. Ощупью ползущая под одеяло, когда ты вот-вот провалишься в сон. Ты съеживаешься. «Нет! Нет! Только не Рука! Я — мать, лишенная сна». Ты изображаешь обморок, пневмонию, смерть. Все что угодно, лишь бы отделаться от этих ищущих пальцев.

Под покровом одеяла Рука прокрадывается со своей стороны супружеского ложа, дьявольской скобой сжимает твою грудь — и щиплет, щиплет, щиплет. Сигнал Руки, самое предсказуемое из всех матримониальных телодвижений, требование исполнить супружеский долг, несмотря на измотанность, от которой ломит все кости. Забудьте людоеда Ганнибала из «Молчания ягнят». «Рука» — вот как бы я назвала свой фильм ужасов, доведись мне его снимать. Музыка, бросающая в дрожь, и вылезающие из орбит глаза перепуганной героини.

— Привяжите меня к рельсам! Заприте в башню! Делайте со мной что хотите — только не бросайте на растерзание Руке!

Я сама виновата. Не надо было целовать Рори в ухо перед сном, когда мы вернулись с вечеринки. Как я могла забыть, что даже малейшее проявление чувств неизменно интерпретируется мужьями как прелюдия к сексу?

Рори водил языком по моим верхним коренным — раз, другой, третий, по кругу, еще и еще, пока щекотание не стало таким назойливым, что я с трудом поборола искушение включить телик и посмотреть финал по метанию дротиков. Внезапно я с ужасом подумала о том, что Джаз, черт бы ее побрал, права на все сто. Женщина пойдет на что угодно — натянет колючую проволоку вокруг кровати и заминирует все подходы, — лишь бы сорвать замыслы мужа. И если мужчине, выжидавшему шесть недель после рождения ребенка, хочется как можно скорее завалиться на сеновал, новоиспеченная мать мечтает лишь об одном — связать все сено в снопы и навесить на дверь амбарный замок. Я и сама не раз в шутку говорила подругам, что моя любимая поза в постели — по-собачьи: когда он клянчит на задних лапках, а я просто поворачиваюсь спиной и притворяюсь мертвой. Но я никогда не признавалась себе, что это действительно правда. И покуда взобравшийся на борт Рори долбил по мне так, словно я — его последнее хобби из серии «сделай сам», я мысленно составляла список оправданий, придуманных за последний год, лишь бы не заниматься сексом.

КАК ИЗБЕЖАТЬ СЕКСА С МУЖЕМ

1. Вирусная инфекция. Ни один человек на свете (если только у него не железные легкие) за прошлый год не переболел гриппом столько раз, сколько я.

2. Молочница — развившаяся от мнимых таблеток пенициллина, призванных излечить воображаемый грипп.

3. Йогурт во влагалище, чтобы избавиться от выдуманной молочницы.

4. Сюсюкать с ним как с ребенком. «И кто тут у нас маленькая лялечка? Кто мамочкина сюсечка-пусечка?» — одновременно пытаясь засунуть сосок ему в рот.

5. Взять в супружескую постель ребенка, которому приснился кошмар. Замечательное в этом плане подспорье — прокрутить малышу перед сном видеокассету с ужастиком.

6. Спровоцировать срабатывание пожарной сигнализации. Как говорится, охладить его пыл.

7. Спросить, в какой позе ему хотелось бы этим заняться, а затем истерически хохотать, когда он ответит.

8. Слишком много от него требовать. «Я хочу, чтобы мы сорвали друг с друга одежды и извалялись в вишневом желе, я спрячу клубнику у себя там, а ты достанешь ее языком, и мы вымажем друг друга шоколадом и перепробуем всю «Камасутру», семь часов подряд, прежде чем зайтись криком и кончить одновременно прямо перед домом, на тротуаре. А потом отдохнем минут десять и проделаем все еще раз! Ты как, готов?» Для пущего эффекта можно стиснуть его яйца, как будто проверяешь накачку шины.

Если эти обычные приемы контрацепции не срабатывают, есть еще одно, беспроигрышное средство: заурядные оскорбления его пениса. Средство, к которому любая жена может всегда прибегнуть, воскликнув как можно громче: «Так он уже там или нет?»

И далее: «Все говорят, что чем мельче мужское хозяйство, тем сильнее мужчина как личность. Так и есть, дорогой! Ты у меня настоящая ЛИЧНОСТЬ!»

Или вариация на ту же тему: «Нет, по размеру это вовсе не член… ой, он что, действительно такой крошечный?»

Разумеется, существуют и другие проверенные и испытанные фразы:

1) Ну и что мне с этим делать… почистить между зубами?

2) Так какой ты там из семи гномов?

3) Зубочистка?! Зачем? У меня что, пища в зубах застряла?

4) Знаешь, любимый, я тут смотрела сериал «Части тела», так вот они как раз делали хирургическую операцию, чтобы это поправить.

Если же требуется больше воображения, попробуйте просто объяснить мужу, что истинное наслаждение от секса вы можете получить, только если приведете кое-кого из своих друзей. И когда он начнет возбуждаться, прикидывая, кто же из ваших подружек составит вам компанию, огорошьте его, заявив, что на сегодняшний день вашим лучшим другом является гомосексуалист-маникюрщик по имени Мэрлин.

Ну а если вам до отчаяния нужно как следует выспаться, можете воспользоваться моей любимой, суперэффективной секс-блок-методикой. Предупреждаю: методику эту следует применять в щадящем режиме, во избежание риска сердечного приступа. Делается это так. Как только ваш супруг начнет пристраиваться и вы спиной почувствуете тычки его пениса, эдак мимоходом попробуйте сообщить ему, что сегодня звонили из налоговой и они хотят провести ревизию его счетов. Гарантирую, ваш муженек не только лишится склонности к сексу, у него вообще отобъет всякую охоту спать, а это, в свою очередь, означает, что вам не придется мириться с его отвратительным храпом.

Еще более радикальное средство — заканчивать все свои высказывания фразой: «Да будет на то воля Пророка». Хотя этот вариант может привести и к разводу. Или внезапному появлению в доме еще нескольких жен.

Размышляя над всем вышесказанным, я вдруг обратила внимание на то, как стонут под нами пружины. Словно разделяют мои страдания. Закончив перебирать в голове варианты нового цвета для потолка, я принялась подсчитывать, сколько же у меня пар обуви. Двадцать восемь — в конце концов пришла к заключению я. Как много, оказывается, можно всего постичь, когда время на твоей стороне!

Встревоженная, я глубоко вдохнула. Да что со мной такое? Я перестала даже имитировать оргазмы, я просто от них уклоняюсь.

В любой анкете, где указывают имя/возраст/адрес, в графе «Пол» теперь придется вписывать: «ДА В ОБЩЕМ-ТО НИКАКОЙ».

Как и предполагалось, Рори перекатил меня на бок — ни тебе объятий, ни поцелуев. Господи! Хотя, если хорошенько вдуматься, поцелуи в наших отношениях давно ушли в небытие. Точь-в-точь, как предсказывала Джаз. Когда же мы прекратили целоваться во время секса? Рори резко толкнулся — раз, другой. Как обычно, каждое движение было настолько механическим, что я могла без труда нарисовать его диаграмму. Он никогда не интересовался, какое из положений для меня наиболее предпочтительное, — а наиболее предпочтительное для меня, кстати, положение завуча в нашей школе. Повышение, которого мне не видать как своих ушей, если я хоть немного, черт возьми, не посплю. Я уже собиралась указать на это мужу, но тут он решил заняться поисками моего клитора. Он все искал и искал…

Ну вот скажите, почему мужчины без труда могут собрать ручной гранатомет, пользуясь лишь инструкциями из Интернета, и при этом никак не могут найти… Постойте-ка. Йесс! Внимание, Хьюстон, корабль к взлету готов! Но стоило удовольствию начать расползаться по телу, как я тут же затихла. Бог свидетель, я не хотела ободрять этого человека! Иначе сон отложился бы еще ох как надолго. А вдруг он вздумает продолжить? Раньше женщины притворялись, что испытывают оргазм. Теперь мы притворяемся, что НЕ испытываем его! Правда, мне не пришлось долго прикидываться, будто я не получаю никакого удовольствия, поскольку Рори принялся тыкать пальцем так, словно опаздывает на важную встречу, а мой клитор — это кнопка вызова лифта. Тык. Тык. Тык. Черт, шел бы ты уже по лестнице! Тем более что этот лифт все равно останавливается только на одном этаже. На тазовом — и, видит бог, над этим еще нужно поработать. Хотя не меньше, черт возьми, чем над всем остальным! Мои волосы, полные напалма от вшей, упакованы в полиэтиленовую шапочку для душа. И словно одного этого недостаточно, я еще вырядилась в растянутую, мешковатую фланелевую пижаму плюс носки — из тех, что бесплатно выдают в самолетах. Фланелевые пижамы — сексуальный эквивалент противопехотных мин, которыми солдаты защищают входы в свои блиндажи.

Когда, рассуждала я, возникла эта апатия, подобная пытке капающей водой? В какой момент секс перестал быть восторгом, превратившись в повинность? Ведь делали же мы раньше что-то такое, где были объятия и ласки, — я, правда, так и не смогла вспомнить, что конкретно мы делали, но зато прекрасно помню, что мне это нравилось. Куда подевались дни взрывной сексуальности, когда мы ломали мебель, крушили спинки кроватей, приводили в негодность матрасы и взвинчивали до небес счета костоправов?

Трахоностальгия — вот все, с чем я осталась теперь.

Меж тем Рори вошел в свой обычный ритм метронома, перемежаемый равномерными хрюками. Неужто все семейные пары практикуют подобного рода половую самбу, с ее банальными, истасканными шагами? Когда все стало портиться между нами? Наверное, с приходом материнства. Что и говорить, роды внесли сумятицу в мою сексуальную жизнь. Ничего удивительного, особенно когда твое влагалище растянуто километров на пять. Несмотря на полистироловые подушки и идиотские переборы на арфе, льющиеся из динамиков над головой, роды по-прежнему сводятся к акушерам, что давят тебе на грудь коленкой, раздвигают твои ноги в шпагат и ныряют внутрь с щипцами для барбекю. Одного этого с лихвой хватит, чтобы оставить травму на всю жизнь. Так нет же, не успевают еще высохнуть молочные круги на груди твоей сорочки, а муженек уже тут как тут — мол, как насчет немного туда-сюда? Нечего и говорить, что женщине с недавно заштопанной промежностью не хочется об этом даже думать.

Помню, Рори хотел побеседовать со мной на тему моего затухающего желания. Но лично мне хотелось говорить лишь об одном — о моем послеродовом геморрое. К тому времени все потребности мужа выпали из поля действия моего радара. Я существовала совсем в другом измерении — в мире, где есть только мать и дитя. Самая сильная связь в жизни женщины — это ее ребенок. Что же до супруга, то если его вообще замечают, то лишь в связи с тревожащей мыслью: «Что это за здоровенный волосатый мужик околачивается рядом со МНОЙ И МОЕЙ КРОШКОЙ?» Хотя, с тех пор как дети перестали просыпаться по ночам, мы все же изредка перехватывали удовольствие, когда удавалось случайно перепихнуться. Или нет?

А Рори все продолжал долбиться. Если бы он и правда что-нибудь мастерил, сейчас я, наверное, была бы какой-нибудь этажеркой со встроенным шкафчиком для стерео и поворотной панелью под телевизор. Интересно, поймет он намек, что я не особенно-то в восторге от его потуг, если я, скажем, достану пилочку и займусь своими ногтями?

Я вздохнула с облегчением, почувствовав, как нарастает его темп.

Рори всегда кончал одинаково. Серия идентичных стонов, переходящих в цикл мини-стонов, в свою очередь вырастающих в одну гигантскую модуляцию, завершающуюся финальным всплеском и, несколькими минутами позже, раскатистым храпом.

Я лежала на боку, глядя на полоску света, проникающую под дверь спальни. Наверное, мне нужно стараться сильнее. Надеть прозрачную сорочку, взять рецепт на виагру для женщин (кстати, а есть такая?) — может, даже самой сделать первый шаг? В конце концов, один хороший поворот приносит большую часть одеяла, подумала я, когда Рори дал крен и арктический холод облапал все мое тело.

С болью в сердце я призналась себе, что Джаз попала в самую точку. Мысль о ее злорадстве была просто невыносимой. Скатываясь в сон, я твердо решила не признаваться ей, что «Сексуальная свобода» — это на самом деле свобода не заниматься сексом с собственным мужем.

 

Глава 4

Есть ли жизнь после измены?

— Ты права. Моя сексуальная жизнь — дерьмо, — выпалила я, едва услышав в трубке голос Джаз.

Первым делом с утра я позвонила лучшей подруге.

— А что не дерьмо в супружестве?

Голос Джаз заметно сипел с похмелья.

— Наверное, я просто отказываюсь признать очевидное, — подытожила я. — А как у тебя? Что было после того, как все разъехались? Ты высказала Стадзу, что думаешь насчет его маленького медового месяца на Виагарском водопаде?

— Я страшно разозлилась и сразу пошла в постель. Но он приперся следом и попытался заняться сексом. Представляешь? Сказал, что с той самой минуты, как я уделала его за ужином, ему хотелось лишь одного — заняться со мной любовью. Причем жутко.

— И что ты ему ответила?

— Что как он хотел, так и получилось. Жутко.

Я хрюкнула в трубку.

— Но ты спросила у него про виагру?

— Он уверяет, что это для меня. Мол, он экспериментировал втихаря, сам с собой, но у него ничего не вышло. Зато теперь он якобы довел дозировку до совершенства.

— И ты ему веришь?

Пауза.

— А у Элтона Джона волосы свои или парик? — вопросом на вопрос ответила Джаз.

— Понятно. И каков план?

— Пора немного поиграть в шпионок.

— И что конкретно ты предлагаешь? Превратиться в Джейн Бонд, суперагентшу?

— Я говорила тебе про наш маленький отпуск в Шри-Ланке? Мы собирались туда, чтобы отпраздновать годовщину свадьбы.

Дэвид Стадлендз, доктор-гуманист, берет отпуск только в тех случаях, когда речь идет о пытках и издевательствах. Конго, Алжир, Судан, Бирма, Ачех — вот наиболее яркие путешествия его бедной супруги. Счастливым Дэвид чувствует себя лишь в каких-нибудь грибковых джунглях с полчищами малярийных комаров или вооруженных до зубов террористов. В конце концов Джаз перестала с ним путешествовать. «Я не хочу проводить отпуск там, где еще вчера было неспокойно», — пояснила она. В один прекрасный день Дэвид объявил о поездке в Диснейленд, и Джаз не на шутку изумилась:

— Диснейленд? Ты серьезно?! Класс!

Единственное, о чем она тогда не подумала, так это что в штате Флорида до сих пор действует смертная казнь, а тамошний Диснейленд находится в непосредственной близости от Гэйнсвилля — городка, где расположена тюрьма для смертников. И ей снова пришлось таскаться с маленьким сыном по гигантскому парку аттракционов — своего рода смертная казнь для любой матери. «Позвони в Амнистию, — прислала она тогда СМСку. — Срочно нужна помощь. Мама-мертвец идет».

— В Шри-Ланке?

— Да. Дэвид собирался лечить там уцелевших после цунами, в перерывах между бокалами «пина колады». Однако потом ему пришлось отменить поездку — якобы из-за срочной работы в Лондоне, — но он все равно настаивает, чтобы я ехала одна.

— А ты?

— Скажу ему, что еду, а сама… Кэсси, ты сильно занята в ближайшие несколько вечеров?

— Да в общем-то нет. Наверное, буду сидеть дома, волоски из носа выщипывать. А что?

— Я собираюсь сделать вид, будто еду в аэропорт, а сама спрячусь у тебя и понаблюдаю, что за визиты наносит наш добрый доктор, пока его женушка в отъезде. Ты мне поможешь?

Мое сердце ухнуло в бездну не хуже «Титаника».

— Следить? Но разве это не противозаконно?

И все-таки я не смогла отказать Джаз. В критических ситуациях она неизменно приходила мне на помощь. Вот Ханна — та, наоборот, полная ее противоположность. «Ах, дарагуша, я бы с удовольствием, но ты же знаешь, у меня аллергия на детей». Хотя, как позже я объясняла Рори, я честно пыталась отговорить Джаз от этой безумной затеи.

— Само собой, Джаз. Ты всегда желанная гостья. Но ты же знаешь, я замужем за ветеринаром. А его кабинет в соседнем доме, сразу за стенкой. И по ночам просто невозможно уснуть — лежишь и думаешь, а вдруг кто из его подопечных сбежал… с клыками, с которых капает яд и которые этот кто-то собирается всадить в твое тело.

Я предупредила ее, что мой муж лучшим средством обороны считает кухонное полотенце. Хотя лично я предпочла бы команду спецназа. Однако Джаз уже ничто не могло остановить. Подруга полностью переключилась в режим мисс Марпл.

Была, правда, во всем этом и позитивная сторона. На целую неделю я обретала то, о чем мечтала всегда. Домработницу. И пока я торчала в школе, Джаз расчищала авгиевы конюшни — мою давно пришедшую в упадок халупу. Загоняла в стойло разбежавшихся псов, ходила за провизией, стирала белье и готовила обалденные ужины. Джаз — из тех, кто подает марочное шампанское в хрустальных фужерах, но если в моем бардаке вам удастся найти остатки дешевого вина в какой-нибудь банке из-под джема, с хороводом динозавриков на полуоторванной этикетке, можете считать, что вам повезло. Дети давно уже окрестили мои ужины ВДРС — Вчерашняя Дрянь, Разогретая Снова.

Еще она помогала Джейми и Дженни с уроками — задача, от которой лично я сразу впадаю в кому. Разумеется, я обожаю своих детей, причем с первобытной страстью, но вообще-то утренний токсикоз у меня появился после их рождения.

Дети — они как компьютеры. Ты понятия не имеешь, что тебя ожидает, пока не притащишь коробки домой и, разложив все на полу в кабинете, вы с мужем не начнете орать друг на друга, выясняя, кому первому пришла в голову дурацкая идея обзавестись этой хреновиной. Родители же, наоборот, — это настолько элементарно, что управлять ими может даже младенец. Мои дети вертят мной с момента своего рождения.

Так или иначе, но маленькая слежка была не такой уж высокой ценой за то спокойствие, что принесла Джаз в мой бедлам. По крайней мере, так я рассуждала на тот момент…

Поначалу это казалось даже забавным. Когда я вышла с затянувшегося педсовета, Джаз уже ждала у школьных ворот в арендованном автомобиле. Я скользнула в машину, отметив, что Джаз оделась сообразно ситуации: во все черное, включая вязаную шапочку. Даже непременные шпильки-небоскребы она сменила на пару крепких кроссовок. Джаз задрала ногу:

— Лесбийская обувка. Кстати, очень удобная. Неудивительно, что розовые выглядят такими счастливыми.

— Ты правда считаешь, что нам стоит тратить на это время? Мне еще тридцать контрольных сегодня проверять.

Я обожаю свою работу. Можно сказать, я на ней даже слегка сдвинута. А сейчас, когда на карту поставлено повышение по службе, мне особенно нужно напрячь все силы.

— Ты слыхала, как называют женщин, которые точно знают, где по вечерам находятся их мужья? — парировала Джаз. — Вдовы.

И вдавила педаль газа в пол.

Зима выдалась дикая. Весь январь — сплошь низкое, густое свинцовое небо, и ничего больше. Лондон походил на гигантский морозильник. Было так уныло, что все население Британии прилипло к экранам компьютеров, прочесывая сеть в поисках горящих путевок на Канары.

Мы проводили Стадза от тренажерного зала в Марилебоне на коктейль в кабинете министров, а оттуда — в Музей Виктории и Альберта, на благотворительный банкет с целью сбора средств для голодающих Судана.

Под хмарью вечернего небосвода музейные мавзолеи на Кромвель-роуд казались еще мрачнее. Вжавшись в сиденья, мы тряслись от холода. В мерцании прикуривателя я проверяла тетрадки с заданиями по английскому (Вопрос: Что такое глагол? Ответ: Глагол — это главный гол матча). Мы жевали еду, купленную на уличном лотке, и в ледяном воздухе наше дыхание вырывалось облачками пара. Если честно, то, что мы ели, на еду смахивало мало, зато было горячим. И вот, когда я уже промерзла настолько, что дело явно шло к ампутации конечностей, по мраморной музейной лестнице проворно сбежал Стадз. Джаз запустила двигатель.

— Похоже, он не врал. Домой едет, — осмелилась заметить я, пока мы двигались за ним хвостом по направлению к Хэмпстеду, и зевнула. — Может, хватит на сегодня?

Непроверенных тетрадок оставалось еще на час, не меньше. (Вопрос. Что такое грамматика? Ответ: Грамматика — это типа как говорить правильно и все такое.) И еще мне ужасно хотелось в туалет.

В конце концов, даже Джаз была готова признать поражение.

— Ладно, Кэсс. Наверное, я и правда чересчур остро на все реагирую.

Мы уже вознамерились прекратить охоту, как Стадз вдруг резко вильнул вправо с Хавесток-Хилл и помчался обратно в сторону Кэмдена. Наш драндулет едва вписался в поворот на двух колесах. Когда я пришла в себя от столь умопомрачительного маневра, мы уже кружили по маленьким улочкам в поисках «ягуара». А вот и он. Автомобиль ждал у тротуара, вдоль которого тянулся ряд давно пришедших в упадок доходных домов, наклоненных как попало, точно торчащие вкривь и вкось зубы.

Стадз с кем-то разговаривал по мобильнику, двигатель работал. На фоне освещенного подъезда муниципалки возник силуэт молодой женщины в пончо. Уверенной походкой она прошла к машине, телефон возле уха, и энергично запрыгнула на пассажирское сиденье.

Джаз подалась вперед, пальцы впились в приборную панель, костяшки побелели как перед крутым виражом на американских горках.

— Это Филиппа. Его лаборантка.

— Может, у них какой-нибудь срочный эксперимент? — несмело предположила я, хотя в животе уже все вибрировало от беспокойства. — Если тебе от этого станет лучше, то могу сказать: во всем мире не наберется и десятка женщин, кому идет пончо. Ну разве что еще кочевникам — тем парням, что пасут своих яков.

Но Джаз было не до шуток. Мы следовали за машиной Стадза в полном молчании — парочка направлялась к супружескому гнездышку моей подруги. За полквартала до места мы остановились и проследили, как Стадз ведет девушку в дом.

Было уже за полночь. Серый Лондон напоминал огромное кладбище. Сквозь черные тучи едва проглядывали редкие синяки неба. Дыхание моментально превращалось в пар. В окне спальни зажегся свет. И вскоре снова погас.

Несмотря на секретность операции, Джаз испустила такой отчаянный вой, что его наверняка услышали даже полярники, затерянные во льдах Антарктиды. Словно внутри у нее что-то надломилось. Как при открытой операции на сердце. Она ревела навзрыд, и рана ее зияла. Есть здесь где-нибудь доктор? Ах да, только он сейчас страшно занят: демонстрирует свое врачебное искусство у постели совсем другой пациентки, как раз в тот момент, когда его собственная жена истекает кровью перед своим домом во взятом напрокат авто. Я пересадила Джаз на пассажирское сиденье, сама села за руль и запетляла в сторону своего жилища. Я была слишком расстроена, чтобы ехать прямо.

Джаз проплакала не меньше часа, прежде чем мне удалось уговорить ее выйти из машины.

— Он привел ее домой, в нашу постель! Хотя теперь это уже не мой дом. Это Трахингемский дворец.

На Джаз было жалко смотреть. Роды без анестезии и то не такие болезненные.

— Ну же, милая, — ласково просила я, — пойдем. Тебе сейчас нужно выпить.

— Что мне сейчас нужно, — отвечала она между раздирающими сердце всхлипами, — так это полная ванна и туда же — включенный фен.

Уже на пороге я совсем не к месту заметила, что большинство мужчин — те же червяки, только ростом повыше, но Джаз сразу направилась в гостевую комнату рядом с рабочим кабинетом Рори и свернулась калачиком на кровати, в обнимку с бутылкой виски. Картина эта до сих пор выжжена клеймом на моей сетчатке. Растирая поясницу подруги, я размышляла над тем, что на всех мужей надо бы вешать таблички с предупреждением: «Этот человек опасен для вашей психики». И еще у меня закралось подозрение, что в свое время Джаз так и не удосужилась прочесть фразы мелким шрифтом в своем брачном контракте.

Вечером вторника настроение в нашем прокатном авто было мрачнее тучи. На сей раз мы сопровождали мужа Джаз на акцию по сбору средств на борьбу со СПИДом в странах Африки, устроенную супругой премьер-министра в огромной палатке у Кенсингтонского дворца. Где-то на заднем плане пронзительно пиликал струнный квартет. Два промозглых часа спустя Стадз и компания дружно переместились в «Чайнауайт» — пропустить по стаканчику перед сном.

— Как думаешь, это надолго? — поинтересовалась я.

Низкие облака стремительно неслись по ночному небу, точно настал небесный час пик и они отчаянно спешили домой. Спешили, похоже, все, кроме нас.

— Мне еще кучу тетрадок по математике проверять. «Окружность, — процитировала я одно из школьных творений, — это прямая, только она завивается по кругу, и внутри у нее дырка». Этим детям нужна помощь!

Джаз уныло пожала плечами, слишком подавленная, чтобы поддерживать разговор.

— Ладно, — уступила я. — Только давай не очень долго. Может, сгонять пока за едой?

Она снова пожала плечами и ответила совершенно безжизненным голосом:

— Возьми чего-нибудь хоть отдаленно полезного.

Вернулась я с двумя обезжиренными кексами.

— Какой пенопласт предпочитает мадам — банановый или голубичный?

Но Джаз отложила свое банановое пирожное после первого же укуса: на улице появился ее супруг — и не один, а с той самой поп-принцессой, свежеиспеченным «послом доброй воли». Мы провели их до отеля «Савой» — к входу со стороны реки, для более осмотрительных клиентов. Стадз остановил машину на двойной желтой линии и бросил ключи портье — так, словно для него это привычное дело.

— Может, они просто заехали пропустить по коктейлю, — высказала я довольно дурацкое предположение. — Пюре из лущеных пшеничных зерен — или какое там у нее любимое неканцерогенное пойло?

Джаз мрачно глядела прямо перед собой. Прибрежные улицы заполнили густые сливки тумана. Мы сидели, не сводя глаз с плотоядного оскала решетки Стадзова «ягуара». Через час я напомнила Джаз, что знаменитость — это всего лишь ничтожество, которому повезло. Рядом вздыхала Темза, в мутном свете луны река казалась белой как молоко. После двух часов ожидания я сообщила, что в один прекрасный день молодость американки увянет и все закончится жалкими кривляниями в подпевке у какой-нибудь бездарности, подражающей Дженифер Лопес. Но ответом мне были лишь крики чаек: птицы вопили точно младенцы, у которых режутся зубы. В отблеске уличных фонарей я попыталась заняться контрольными по математике («Угол — это куда тебя ставят, когда ты плохо себя ведешь»), но быстро утратила интерес. По прошествии трех часов моя лучшая подруга рыдала без слез: просто свернулась клубком и судорожно вздрагивала.

— Что собираешься делать? — уныло поинтересовалась я. — Может, позвонить в желтую прессу? В какие-нибудь «Сплетни для слабоумных» или «Вонючий рот»?

Я пыталась подбодрить Джаз, но та сжалась в комок.

— Я не могу так поступить с сыном, — успела прошептать она, и салон машины заполнил рвотный банановый дух.

В третий день отпуска Джаз на острове в Индийском океане мы отправились в очередную поездку по Бульвару Неверности.

Воспользовавшись анонимной безопасностью прокатного авто, мы наблюдали за ее супругом: на сей раз он прохаживался у служебного входа одного из театров Вест-Энда, где в тот вечер давали «Кошек». На боковой улочке, где мы припарковались, разило мочой и было темно и мерзко, как в сточной канаве. Но Дэвид Стадлендз, с его зрением нетопыря, обладал способностью высмотреть любую симпатичную женщину. Сегодня терпеливому хищнику достался котенок в обтягивающих брючках под змеиную кожу, сапожках на убийственных шпильках и фетровой шляпке. Вцепившись в добычу, Стадз увлек ее к «ягуару».

По силуэтам нам было видно, как они целуются. Затем с разинутыми ртами мы наблюдали, как парочка перебралась на заднее сиденье, и автомобиль ритмично затрясся. «Ягуар» раскачивался так активно, точно вот-вот разродится. То и дело я невольно переводила взгляд на выхлопную трубу: не вывалятся ли оттуда два-три миниатюрных «ягуарчика».

— Девочка явно ошиблась мюзиклом, — потрясенно сказала я. — Ей бы куда-нибудь в «Парни в куколках».

Шутка получилась вымученной, но мне безумно хотелось хоть как-то подхлестнуть знаменитую язвительность Джаз.

Джаз какофонически высморкалась.

— По-моему, Эндрю Ллойду-Веберу давно пора продать своих кошек в какую-нибудь лабораторию для опытов, — отреагировала она с меланхолической резкостью.

Но факт оставался фактом. Три женщины за три ночи? Нечего удивляться, что Стадз подсел на виагру. Наш знаменитый хирург, похоже, вообразил себя главным персонажем фильма «Так держать, доктор».

День четвертый. Стадз участвует в теледебатах по вопросу применения пыток для борьбы с терроризмом. Мы узнаём об этом из утреннего анонса Би-би-си. Я попыталась отговорить Джаз от слежки хотя бы на сегодня, чтобы пораньше лечь. Три ночи без сна — и мое лицо постепенно приобрело соблазнительный зеленоватый оттенок, а кокетливые полукружья под глазами сделали похожей на енотшу, подумывающую о суициде. В тот день был мой черед садиться за руль, хотя я была настолько вымотанной, что крутила баранку точно обкуренный дальнобойщик.

Однако Джаз не переставала твердить, что ее муженек — змея. А змеи всегда охотятся по ночам — их рецепторы реагируют на все теплое… В том числе и на известную телеведущую Би-би-си, как поняла я, когда Стадз промелькнул мимо нас в ее машине с личным шофером. Джаз проводила автомобиль зловеще спокойным взглядом, что совершенно мне не понравилось.

— Ты размышляешь над тем, как убить его?

— Давай скажем иначе, — мрачно ответила она. — Я не советовала бы ему подсаживаться на длинные сериалы.

Супруг Джаз исчез в доме телеведущей в Ноттинг-Хилл-Тейт, и моя лучшая подруга предложила запастись ведром и шваброй: мол, они нам понадобятся, когда она вырежет мужнины почки маникюрными ножницами, чтобы потом продать на черном рынке.

— А почему нет? У него ведь их две… точь-в-точь как и две личины.

Вглядываясь в ее залитое тусклым светом лицо, я вдруг сообразила, что Джаз не шутит. Будь я Дэвидом Стадлендзом, я бы хорошенько призадумалась над тем, что произошло с Джоном Боббитом.

Я нежно дотронулась до руки подруги:

— Скажи, я могу тебя хоть как-нибудь подбодрить?

— Да, взбодриться мне не помешает. — В голосе Джаз явно чувствовалась угроза. — Для того чтобы нахмурить брови, нужно задействовать сорок две мышцы, а чтобы нажать на спусковой крючок охотничьего ружья — всего четыре.

Пришлось ей кое-что напомнить:

— Единственная вещь, на которую ты должна сейчас нажимать, — это кнопка видеокамеры. Не забывай, что ты в тропическом отпуске. Кстати, об отпуске — до воскресенья тебе обязательно надо попасть в солярий.

Но Джаз не слушала. Она сложила руки в молитве.

— Господи, дай мне терпение принять то, что невозможно изменить, изменить то, что невозможно принять, и найти хороший тайник для трупа этого блудливого козла, моего мужа.

День пятый застал Стадза в фешенебельном Мэйфере, в компании эффектной самочки из семейства кошачьих. Шапка с норковой оторочкой, белый пудель на поводке с брюликами, лето в бикини на яхте у Валентино — что-то вроде того.

— О боже! — Джаз была искренне поражена. — Я ведь сидела рядом с ней на благотворительной викторине в поддержку кампании по отмене смертной казни в странах Карибского бассейна.

Сказать по правде, моим самым сокровенным желанием в этот момент было вернуть смертную казнь в Англию. Нет, не за все преступления. Скажем, за разбитое сердце жены.

— О, я знаю эту породу, — постаралась угадать я. — Одна из тех подиумных шлюшек, что сначала выскакивают замуж за деньги, а потом принимаются усердно развивать в себе чувство социальной совестливости, чтобы хоть как-то компенсировать свою увядающую карьеру.

— Но ведь Дэвид терпеть ее не мог! Боже! Тут так жарко. — Лицо Джаз пылало, она опустила окно и с жадностью глотала прохладный воздух. — Он сказал, что у этой бабы мозгов как у морского планктона.

Мы проследовали за ними до модного ресторана на Пикадилли.

— Ты не поверишь, как жмется Стадз, когда он со мной. Он даже зубную нить и то заставляет использовать по нескольку раз! Протирает спиртом и развешивает сушиться. «Терпеть не могу выбрасывать по сути новую вещь, Джасмин». И после всего этого он ведет ее в «Каприче»?! — Для Джаз это было настоящей трагедией. — В этой машине вообще есть кондиционер? Я скоро расплавлюсь!

Джаз задыхалась, в то время как у меня зуб на зуб не попадал.

К моменту, когда мы проследовали за ними по пятам обратно в Мэйфер, Джаз уже вовсю размахивала руками, точно героиня какой-нибудь драмы времен короля Якова.

— И ты еще расстраиваешься, что приходится симулировать случайный оргазм с Рори?! А мужики?! Эти сволочи симулируют всю супружескую жизнь.

В день шестой Стадз отважился на вылазку в дебри Хакни. Мне даже не верилось, что он еще способен соблазнить хоть кого-то. В том смысле, что если все же способен, то причиндалу Дэвида Стадлендза можно ставить отдельный памятник.

— Твой муженек, — заметила я, покуда Стадз выбирался из машины, — просто какой-то спермоманьяк.

Для сегодняшней экскурсии Стадз облачился в джинсы и кожанку. Пикнув сигналкой «ягуара», он решительно шагнул в двери закопченной ирландской забегаловки, кичившейся живой музыкой групп с заманчивыми названиями вроде «Горячие фуфелы» и «Щас заглочу!».

Пока мы торчали в машине, мимо развязно прошествовала группа местных молокососов. По ходу они смачно пинали каждый из стоявших на улице автомобилей. Еще перед поездкой мы обсуждали опасность здешней шпаны и решили, что фраза «Иисус сказал, что я — Избранная» лучше всего подойдет в качестве отпугивающего средства. Но в конце концов остановились на том, чтобы я открыла окно и рыкнула на них своим самым естественным учительским тоном: «А вы домашнее задание сделали?»

Услышав такое, паршивцы мигом бросились врассыпную. Мы вылезли из машины и вжались носами в окна пивной. Стадз чокался с какой-то девчонкой: лет двадцать с небольшим, карамельные веснушки и светло-медовые волосы, собранные в густой хвост.

— Боже правый! Да это же Кармель, наша массажистка.

В голосе Джаз сквозила жуткая сырость — под стать провисшему небу, готовому лопнуть дождем.

— Et tu, милашка, — подытожила я, и ветер жестко хлестнул по нашим щекам.

Сгорая от любопытства, мы наблюдали, как Стадз распускает роскошные девичьи волосы и они развратно рассыпаются по ее красивым плечам.

— Она наша массажистка уже три года. То есть я хотела сказать: как думаешь, сколько они уже вот так встречаются?

Да уж, подлец настоящий мастер вкручивать баки. Но больше всего меня потрясло даже не это. Оказывается, пока мы все охали и ахали, восторгаясь, какой у нас Стадз храбрый и мужественный — с какой самоотверженностью доставляет он медицинскую помощь странам, истерзанным войнами и эпидемиями, — бедняжке Джаз даже не нужно было выходить из дома, чтобы почувствовать себя во вражеском лагере.

Потом мы еще долго сидели в машине у захудалого японского ресторанчика, прямо под неоновым взглядом электронной вывески «Закусочная «Ниппон»». В резком стробоскопическом свете лицо моей подруги сморщилось от внутренней боли.

— Беда в том, — рассуждала она с кислой миной, — что, как и большинство интеллектуалов, Стадз — клубок парадоксов. Навроде тех, кто днем участвует в демонстрациях против физического наказания детей, а по вечерам жестоко избивает уличных проституток-малолеток. Или как та шестнадцатилетняя антиглобалистка и вегетарианка до мозга костей, что выхлебывает папашино коллекционное шампанское и крадет мамашину шубу. Или как доктор — защитник прав человека, тайно ненавидящий человечество. Не все, разумеется, человечество, — поправилась Джаз, — а его отдельных представителей. Мой муж спасает жизни совершенно посторонних людей и в то же время хладнокровно опустошает жизнь своих близких. Получается, я совсем его не знаю. — В голосе подруги слышалась безысходность. — Кто этот человек, за которого я вышла замуж? Для меня он чужой.

«Чужой с планеты Перепихон», — подумала про себя я, разворачивая машину в сторону дома.

— Но самое идиотское во всем этом то, что я все еще люблю его, Кэсс, — закончила она с трогательной ранимостью.

«Люблю» — да разве это слово могло передать всю глубину ее чувств? Ведь Дэвид Стадлендз был всей ее жизнью.

День седьмой — день отдохновения. Конечно же, Стадз должен отдохнуть? Чем он вообще занимается — кастингом любовниц? За последнюю неделю мерзавец перетрахал столько женщин, что на его пенисе наверняка живого места нет.

И дело было не только в том, что Рори как раз уехал на одну из своих конференций и мне приходилось тратиться на приходящих нянь. Неделя бессонных ночей настолько меня вымотала, что детские одежки я отправляла в стиральную машину, не вынув из них детей. Готовя дочке завтрак, я вместо хлеба намазала маслом собственную ладонь и положила ей на тарелку.

Однако не тут-то было. В день возвращения Джаз из ее якобы райского путешествия Стадз делил супружескую постель с податливой университетской преподавательницей — дамочкой лет сорока с крашеными волосами, в которой Джаз распознала одну из его бывших частных пациенток.

Сидя в машине напротив дома Джаз и наблюдая за тем, как в хозяйской спальне задергивают шторы, я попыталась перевести все в шутку. А что еще оставалось делать? Удивляться мы уже перестали.

— Мой муж — ветеринар. Будем надеяться, Рори не спит со своими пациентами.

— Марианна, вот как ее зовут, — вспомнила Джаз. — Я видела ее у нас дома. Насколько мне помнится, после подтяжки лица она вдруг стала страдать обмороками. Разумеется, мне и в голову не приходило, что курс лечения предполагает глубокий вдох, наклон вперед… и засунуть голову между ног своего лечащего врача.

Я саркастически рассмеялась:

— И какие же лекции читает эта Марианна? Как уводить чужих мужей?

— Поэзия Сильвии Плат.

— Значит, баба — «платоголичка», — скаламбурила я.

Мы взорвались смехом. Грубым хохотом, выворачивающим желудки. Нервное истощение и эмоциональная перегрузка довели нас до состояния, близкого к истерике.

— Я думаю, пора оставить Дэвиду записку. «Привет, дорогой. Ужин на столе, а… голова твоей жены в газовой духовке».

Мы смеялись до слез… А когда Джаз прекратила хохотать, смех перешел в рыдания.

 

Глава 5

Если он хочет завтрак в постель, пускай спит на кухне

Брак, как я теперь поняла, — занятие для фанатиков-экстремалов. Ходьба по натянутой проволоке без страховочной сетки. «Только в нашем цирке! Смертельный номер! Летающая супружеская пара! Акробаты на трапеции! Потрясающая отвага и смелость!»

А Джаз сорвалась. Расшиблась в лепешку. Оставив нас с Ханной собирать останки. В то воскресенье мы сидели в моей кухне за неразбавленным виски и красили обнаженное тело Джаз автозагаром перед включенным на полную калорифером. Через час ее самолет приземлялся в Хитроу. Джаз возвращалась из своего шри-ланкийского отпуска. Отсюда и срочность собрания.

Признаюсь, я немного нервничала, поскольку гости в моем доме — явление не такое уж частое. Главным образом из-за переизбытка метанопроизводящих псин. Как правило, гости зажимают носы, глаза их слезятся, легкие цепляются за кислород, а в генетической памяти оживают воспоминания прадедушек: окопы и газовые атаки… Один-единственный раз я решилась пригласить на ужин нашего школьного директора, мистера Скрипа, — надеялась умаслить его в свете открывающейся вакансии завуча, — однако тот спасся бегством, сгорая от стыда и унижения, когда одна из ручных крыс мужа попыталась спариться с его шиньоном. Но сегодня ситуация была кризисной. Детей я заблаговременно разогнала по комнатам, и теперь об их присутствии напоминал лишь зубодробительный рэп, вибрирующий сквозь потолок.

Как и ожидалось, разговор начался с самобичеваний Джаз. Пока я щедро плескала виски в сколотые по краям стаканы, подруга издавала протяжные скрипы на манер застрявшего выдвижного ящика.

— Я сама виновата. — Джаз глядела из-под челки, похожая на испуганную лесную лань. — Просто Дэвид больше не находит меня сексуально привлекательной.

Мы с Ханной тут же вошли в роли живых лифчиков «Вандербра»: поднимающих, поддерживающих, делающих все, чтобы наша подруга выглядела значительнее и лучше. Но в случае Джаз — волосы цвета «расплавленный леденец» и кожа белая и гладкая, как ванильное мороженое, — никаких преувеличений не требовалось.

— Джаз, милая, да ты же просто красавица. Посмотри на свои волосы. Всегда такие опрятные и ухоженные. И ты така-а-а-ая стройная. Не в пример мне. Что, кстати, ужасно несправедливо, — по-доброму сетовала я. — Ведь это я постоянно сижу на диетах. За всю свою жизнь я сбросила больше девятисот килограммов! Представляешь?!

Горе снедало мою подругу, и мне было больно на это смотреть. Говорят, если биться головой о стену, то можно сжечь до 150 калорий в час, — похоже, именно этот вид упражнений выбрала для себя Джасмин.

— А я скупаю все кремы на свете. Кремы для пальцев ног, живота, кожи вокруг глаз — даже для внутренней стороны подъема стоп, будь они неладны! И все впустую, — жизнерадостно добавила Ханна. — У меня морщин больше, чем у «Бритиш телеком» телефонных линий.

Но развеселить Джаз было не так-то просто. Она угрюмо таращилась в свой стакан, точно в магический кристалл.

— Повернись, — приказала я.

И принялась размазывать автозагар по ляжкам подруги, как будто ощипывала цыпленка. В зимнем свете Джаз выглядела печальной и болезненной. Ее обнаженная худоба потрясла меня. За последнюю неделю Джасмин похудела килограмма на четыре, не меньше.

— Может, я слишком долго кормила грудью? — хныкала она. — Посмотрите, во что превратились мои сиськи. Обвислые, сморщенные, как у африканской аборигенки. А эти растяжки. А задница?! Не задница, а какая-то жатая промокашка. Паховые мышцы вообще сплошная труха. Вот они, последствия родов. Об этом ведь никто не предупреждает. Что больше ты никогда не рассмеешься, не обмочив трусы.

— Точно, — подтвердила я. — Тогда, на твоем ужине, я смеялась так, что слезы аж по ногам текли.

Бездетная Ханна громко прыснула, но у нас с Джаз на лицах разом появилось отсутствующее выражение, какое часто встречается у собачников, чьи любимцы гадят на тротуар: мол, да что вы, это вообще не моя собака. Мышцы наших влагалищ поджались сами собой.

— Послушай, да-ра-гуша. Ты даже не представляешь, сколько твоих одногодок выглядят намного моложе тебя. Время, конечно, замечательный лекарь, но уж точно не косметолог.

С сочувственным видом Ханна протянула Джаз визитку своего пластического хирурга.

— Ты права, Ханна. То, что ты видишь в уголках моих губ, — это не мимические морщинки, это просто гребаные фьорды. — Джаз жадно хлебнула виски. — Думаю, твоему хирургу придется отрезать мне на фиг всю голову.

За сорок пять минут до приземления я велела Джаз повернуться и начала втирать коричневую массу в живот, поверх вельветовых рубчиков, оставшихся после родов. Мы часто делились друг с другом нашими послеродовыми горестями; исповедальные беседы на тему растяжек давно вошли у нас в привычку. Но всерьез такие разговоры мы никогда не воспринимали — вплоть до сегодняшнего дня.

— Если мы хотим удержать наших мужей, нужно заниматься собой, — глубокомысленно изрекла Ханна, громко хрустя крекером: без сомнения, основное блюдо ее дня. — Тебя, кстати, Кэсс, это тоже касается. Неужто не хочется, чтобы тебя возжелали за твое тело, а не за какие-то сомнительные способности разгадывать кроссворды?

— Мой ответ: шла бы ты, Ханна, на два по вертикали, слово из трех букв, обозначает репродуктивный орган.

— Брр. — Джаз вдруг заметила свое отражение в маленьком зеркале над кухонным столом. — Моя кожа мне совсем не идет.

Она вздохнула, плечи поникли, точно на панихиде.

— Выше голову, Джаз, — попыталась успокоить я подругу. — Ханна может молоть языком сколько угодно, но тело-то у тебя точно есть.

О, сколько часов нашей жизни потрачено на разговоры вроде этого! Если б только время не летело как сумасшедшее. Если б оно отсиделось в аэропортовском «дьюти-фри». Прогулялось неторопливо, село в ползущий автобус и перестало бы измываться над бедными женщинами.

— Все знают, что Дэвид — сама святость. Как же я могу не быть виноватой?

— Святой? Да он скорее Князь тьмы. — Я переключилась на бицепсы Джасмин. — Скажи, когда ты в первый раз встретила Стадза, неужели ты не заметила клубов серы?

— Кассандра! — прикрикнула Ханна, расправляясь с очередным крекером. — Ты соображаешь, что говоришь? Это же ее муж. Поц, которого Джасмин любит, несмотря ни на что.

Я закатила глаза, да так энергично, что увидела, как трепыхаются клетки моего мозга. Ханна осуждающе вырвала бутылочку с автозагаром у меня из рук и занялась плечами Джасмин, отбросив ее светлые волосы.

— Ладно, — исправилась я, — пусть Стадз и не сущий дьявол, но их очень легко перепутать. И ведет он себя как последняя свинья.

— Он ведет себя как самый обычный мужик, да-ра-гуша. Мужчины носятся на своих авто, смазывают маслом газонокосилки и трахают все, что шевелится, желая утвердиться в своем «сексизмо». Ну-ка, ешь. Тебе надо восстановить силы.

Ханна протянула Джаз тарелку с сыром, но та молча смотрела на еду, не притрагиваясь.

А я думала о том, что сказала Ханна. Как жена и мать, имеющая сына, я могла клятвенно подтвердить, что мужской мозг состоит всего из четырех компонентов: интернет-доли, огромной футбольной железы, миниатюрного отдела гигиены и крохотной-прекрохотной, малюсенькой-премалюсенькой молекулы отношений. Ну и еще половой невоздержанности — правда, лишь в качестве дополнительного аксессуара. Ведь Рори верен мне… или нет?

— Мальчишки всегда останутся мальчишками, да-ра-гуша, — менторски провозгласила Ханна. — Как и большинство мужчин среднего возраста.

Джаз решительно грохнула стаканом о стол — просто чудо, что тот не разлетелся на мелкие осколки.

— Если у Дэвида кризис среднего возраста, почему нельзя, ну, я не знаю, купить какую-нибудь спортивную машину? Или пересечь Ла-Манш на самодельном плоту? Мало ему этого его нелепого мотоцикла?!

Ханна малевала автозагаром, точно какой-нибудь Микеланджело. Оставалось двадцать минут до посадки плюс «зеленый коридор» на таможне и примерно час на дорогу из аэропорта. В нетерпении я отобрала у нее бутылочку и принялась яростно размазывать жидкость вокруг воображаемых линий бикини и под округлыми грудями подруги.

Ханна раздраженно работала челюстями, перемалывая очередной крекер.

— Послушай, никто никогда и не говорил, что супружеская жизнь — это легко. В болезни и в здравии, тра-ля-ля, бла-бла-бла… уж поверь моему опыту, да-ра-гуша. Коль скоро ты вышла замуж за коктейль из аллергий, как это было со мной, в жизни всегда будет что-нибудь да не так. — Она доверху наполнила стакан Джасмин. — У каждого мужа свои недостатки. Кстати, могло быть и хуже. Он мог оказаться аферистом или растлителем малолетних. Или, — ее даже передернуло, — играть в гольф.

Но Джаз оставалась безутешной. Покрашенная до половины, она вдруг принялась расхаживать голая взад-вперед по моей бедламной кухне. Я едва поспевала за ней с бутылочкой в руках.

— На третьем десятке у меня появились сразу два новых хобби: замужество и слепота. Кэсси права. Господи! Ну почему я сразу не разглядела, что это за человек?! — Муж, которого Джаз боготворила целых двадцать лет, таял в пылу ее критического взгляда. То, что она принимала за реальность, превращалось в не более чем брачный мираж. — Я… я думала, мы… с… с… счастливы.

Она испустила очередной безутешный вой.

Ханна щедро плеснула виски в стакан Джасмин.

— Ну-ну, да-ра-гуша. Давай не будем превращаться в Сильвию Плат.

Рев Джаз стал похож на скрежет ржавой дверной петли. Она приложила руку ко лбу. Жест из немых кинофильмов — беспомощная героиня, потрясенная страшным известием.

Я лягнула Ханну под столом.

— Что? — прошептала та одними губами. — Что я такого сказала?

— Я протащила этого козла на собственном горбу через всю ординатуру! — Выплескивая наружу то, что скрывалось глубоко в душе, Джаз завыла еще громче. — Ради Стадза я пожертвовала всем — и душой, и телом. — От переизбытка эмоций голос ее скакал вверх-вниз. — Я обожала свою работу, но сдуру отказалась и от нее! И все это ради него.

— Вот-вот, да-ра-гуша. — Деловая женщина, Ханна элегантно скрестила свои гибкие, обработанные лазером ноги. — А то я никак не могла понять, почему же ты бросила профессию поварихи.

Джаз смерила подругу стальным взглядом:

— Я приняла решение сидеть дома и воспитывать ребенка. Чтобы Джош, если ему и суждено обзавестись недостатками, обзавелся бы моими, а не какой-нибудь гувернантки из Чехии с плохим пищеварением. Понятно?

Я крутила полупьяную подругу перед жарившим на всю мощь обогревателем (до приземления оставалось не больше пяти минут) и думала о том, что Джаз попала в самую точку. Еще ни разу я не встречала женщины-руководителя — неважно, какого ранга, — которая предпочла бы финансовой газетной колонке жуткую историю о детях, матери которых заняты полный рабочий день: о том, что у таких детей намного меньше шансов закончить среднюю школу, а в более зрелом возрасте они намного больше склонны к коллекционированию нацистской символики.

Джаз раскинула руки как на кресте, чтобы я могла покрасить ее бока.

— Разве я не была хорошей женой? — Она с достоинством выпятила подбородок. — Боже, с чем только мне не приходилось мириться. Неотложная медпомощь. Кампании в защиту прав человека… Мой дом вечно набит одноногими жертвами каких-то фугасов. Или безграмотными иммигрантами из Нижней Вольты, без жилья, без статуса беженцев, но зато с хроническим геморроем. Чернокожими профсоюзными деятелями, которые разглагольствуют о «всеобщем равенстве», а через секунду щелкают мне пальцами, чтобы несла им кофе, поскольку я — всего лишь женщина.

Джаз смачно высморкалась. По звуку это скорее походило на сирену линкора «Британия».

— Смешно, правда? Весь этот самообман фанаток Бриджит Джонс, будто замужество суть шаг на ступеньку вверх!

Ханна поправила подругу:

— Не все мужики — шмуки.

— Точно. Некоторые уже покойники. Мужики… и жить с ними невозможно, и цианистый калий им не подсыплешь — тут же схлопочешь срок за убийство. Ой, меня сейчас вырвет.

Схватившись руками за живот, со слипшимися волосами, Джаз походила не перезрелый плод манго. Она вытерла пот со лба.

— Здесь настоящая парилка, Кэсси. Меня даже тошнит. И голова жутко болит. У тебя случайно нет орехового масла? Как-то я на него подсела в последнее время.

— Черт, подруга, ты часом не в залете, а?

Ханна закатила глаза:

— Точно, Кэсси. Непорочное зачатие.

Но Джаз продолжала:

— Знаете, почему я чувствую себя так паршиво? Ведь я только сейчас поняла, что мы, женщины, все время забываем про самих себя. Взять хотя бы Ханну. Детей у нее нет, потому что так захотелось Паскалю. И…

Джаз явно ступила на минное поле. Я взглянула на кухонные часы. Сейчас она уже должна пройти таможню и ждать у багажной карусели. Я предприняла жалкую попытку направить судно разговора в более спокойные воды:

— Не понимаю, Ханна, почему ты не завела детей. Хотя бы в качестве предлога смываться с вечеринок пораньше.

Но Ханну уже несло:

— Для меня на первом месте всегда Паскаль. Мы живем так, как нам хочется.

Подогретая виски, Джаз грубо расхохоталась:

— Вы живете так, как хочется ему. Паскаль просто желает быть твоим единственным ребенком. Центром твоей вселенной.

— По крайней мере, мы счастливы, — возвестила Ханна.

— Да ладно тебе, Джаз. — Я разряжала обстановку столь усердно, что без труда могла претендовать на место в саперном взводе. — У Ханны слишком дорогая обивка, чтобы на нее писалась всякая мелюзга.

Ханна скривилась:

— Фу-у-у! Терпеть не могу детей. И кстати, животных я тоже не перевариваю.

Стоит Ханне и Джаз вцепиться друг в друга, как они тут же воссоединяются, перенаправив свою неудовлетворенность на меня.

— Знаешь что, Джаз, давай одевайся, — настойчиво потребовала я. — Ты уже должна ехать домой из аэропорта.

— Моя жизнь в полном порядке, — повторила Ханна, брезгливо стряхивая с пальцев собачью шерсть. — А вот за Кассандру как раз стоит побеспокоиться. Про Кэсси можно даже передачу снимать, что-нибудь вроде «Это твоя жизнь», только назвать по-другому: «И ЭТО твоя ЖИЗНЬ?!» — Она осуждающе обвела рукой кухню и тут же дернулась, отстраняясь от добермана, который нализывал ей руку под столом. — Что это за псина? Вылитое чудище из преисподней.

— А ведь Ханна права, Кэсси. Посуди сама, ты вкалываешь целыми днями, а Рори… Почему Рори палец о палец не ударит, чтобы тебе помочь?

Я уже превысила «рекомендуемую ежедневную дозу трусости». И проблеяла что-то про то, какой Рори чудесный муж и как он делает половину всего-всего.

— Половину?! — взорвалась Джаз. — Да женщины ни хрена не смыслят в арифметике. Поэтому-то мужикам и удается нам вкручивать, будто они берут на себя пятьдесят процентов работы по дому, заботы о детях и стряпни у плиты. Прямо как в анекдоте: «Почему невеста всегда в белом? Да потому, что посудомоечная машина должна хорошо гармонировать с плитой и холодильником». — Она сделала паузу, чтобы еще раз высморкаться. — Вот почему твоя сексуальная жизнь — дерьмо. Потому что в глубине души ты обижена на него.

Я в ужасе вытаращилась на Джасмин. Да как смеет она вот так вот взять и выболтать мой секрет?! Ханна впилась в меня прожорливым взглядом, и на секунду мне показалось, что она наконец-то намажет кое-что на свой крекер — moi.

— Твоя сексуальная жизнь — дерьмо? — плотоядно повторила она.

— Ну… вообще-то я не планировала обнародовать свои сексуальные тайны, в смысле, что у меня их нет, но…

Я еще раз сердито зыркнула в сторону Джаз и, чтобы потянуть время, занялась делом: намочила ее бикини, сунула в пластиковый пакет, а затем посыпала внутри чемодана песком из кошачьего туалета.

— Конус молчания? — требовательно спросила я, и Ханна утвердительно кивнула. — Я… я… О боже. — И через силу выдавила из себя: — Моя киска перестала урчать.

— Как и у большинства замужних женщин, сексуальная жизнь Кэсси — вечная скукотень, — услужливо расшифровала Джаз.

— Да ну?! А я-то думала, что Рори в постели — просто зверь.

— Он и есть зверь. — Я поморщилась. — Хомяк.

Бывают периоды, когда из-за передозировки секса у женщины развивается чувство вины. Но после свадьбы чувство вины у женщины появляется как раз из-за его недостатка.

Я постучала по циферблату часов:

— Вам давно пора в путь. А вдруг там пробки?

— Надо же. — Джаз осторожно пощупала свое тело, проверяя, подсох ли автозагар. — У Рори хватает терпения, чтобы загнать крошечный-прекрошечный мячик в крошечную-прекрошечную лунку, но при этом он не может найти минутку, чтобы отыскать ее точку G. Так ведь, Кэсси?

Ханна с неподдельным ужасом воззрилась на меня:

— Рори играет в гольф?

Новость явно ее шокировала.

Я уклончиво пожала плечами. Рори, может, и играет в гольф, но мячиком по морде неизменно получаю я — точнее, моя жалкая личность. Ну почему я никогда не могу ни за кого заступиться?

— Нашему поколению всегда внушали, будто мы будем иметь все, — продолжала Джаз, — но оказывается, это означало совсем другое: что мы будем делать все. Вот почему я бросила работу.

— Я не делаю все, — слабо запротестовала я. — Рори помогает мне, правда. Одевайся, Джаз. Пора ехать. Ну же!

— Помогает, говоришь? — саркастическим эхом отозвалась Джаз. Она натянула брюки, сапожки, джемпер и перчатки, готовясь предстать перед зимней непогодой. — Возьми любую среднестатистическую работающую женщину-мать, которая будит детей, собирает, кормит и отправляет в школу, успевая привести в порядок дом, прежде чем нестись на работу — вымотанная, запорханная, без завтрака, с пятнами желтка на блузке и совершенно не в курсе, что где-то в Пакистане произошло землетрясение. В то время как ее муженек успевает не только прочесть газету, но и принять душ, побриться, послушать новости по Би-би-си и приехать в офис — свежий, отдохнувший, готовый к новым свершениям. Вот почему ты потеряла оргазм. Потому что ты злишься. Ты — белка в колесе негодования, обиды и встречных обвинений, и где-то в подсознании ты тайно завидуешь этому говнюку. Вот почему ты перестала получать удовольствие от секса. Секс для тебя — всего лишь еще одно его гребаное требование.

Джаз выпрямилась — в полной боевой раскраске, готовая встретиться со своим «благоверным» — ха-ха — лицом к лицу.

— Брак, — провозгласила она, — единственный вид войны, где приходится спать со своим врагом.

Подняв свой оранжевый шарф, Джаз набросила его на шею свободной петлей. От меня не укрылась символичность ее жеста.

— Рори мне не враг! — огрызнулась я. — Он замечательный отец, если ты не знала. Он помогает мне во всем. С детьми, с уборкой, с…

— Скажи еще, с карьерой? Ты, кажется, претендуешь на повышение? Мазель тов!

Ханна взяла пальто, ухоженные руки скользнули по атласной подкладке.

— Да. Завтра утром у меня собеседование с директором.

— Ну-ну. Вот заодно и посмотрим, как твой шлимелъ поможет тебе получить это место.

Мне хотелось ответить ей тем же, но при этом ужасно не хотелось ссориться с подругами. Неужто я навсегда останусь размазней? Просто чудо, что Би-би-си до сих пор не сняли обо мне документальный фильм — полуженщина, полумышь, с позвоночником медузы.

— Запомни — история не знает случая, чтобы жена застрелила мужа, пока тот пылесосил ковер, — бросила Джаз на прощанье.

После чего Ханна уселась за руль и повезла подругу домой якобы из аэропорта: вроде как загорелую, отдохнувшую и расслабленную.

Когда они отбыли, я устало привалилась к двери.

Джаз не права. Мой сон из серии «Иметь Все» не превратился в ночной кошмар под названием «Делать Все». Мы с Рори — равноправные партнеры. Он делает половину всего-всего. Честное слово.

 

Глава 6

Неделя работающей матери

Или

Где, черт возьми, ваш отец?!

Понедельник, утро

Наверняка проще организовать эвакуацию целого города, чем работающей матери поднять и спровадить детей в школу.

7:00. Приступаю к завтраку. Писк будильника в детской. Мои дети прекрасно знают: мама варит кофе — значит, пора вставать.

7:10. Если эти лежебоки до сих пор не встали, смело заправляйте постель покрывалом, не обращая внимания на их протесты.

7:20. Перехожу на крик: или вы встаете сию же секунду, или же вашу мать упрячут в психушку. Через пару минут сомнений не остается: к Рождеству мои подруги получат кучу плетеных корзиночек из дурдома.

— Ну же, — умоляю я, наполняя утреннюю ванну для дочки. — Мы опаздываем.

— У рыб тоже есть классы. Но они ничему там не учатся.

Это мой сынок-подросток — умничает из-под одеяла.

В голову лезет предательская мысль: насколько легче любить детей до того, как они выучились говорить.

7:23. В полном отчаянии перехожу в режим «Мама-Аттила».

— Вставайте сейчас же, или я позову отца! Где, черт возьми, ваш отец?!

— В туалете! — хором отвечают они.

Подкупом выманив их из постелей (включаю компакт-диск), нахожу любимый шампунь Дженни (огурец + грейпфрут с 83 витаминами), гель для тела (имбирный орех), супервпитывающие полотенца (два), крем от бородавок и пищевые добавки с рыбьим жиром для Джейми.

7:30. Стою рядом, всхлипывая, пока дочь исполняет ежедневный десятиминутный мюзикл под названием «Одежда», неизменно заканчивающийся выбором именно того, что я выложила ей накануне вечером. Срочное сообщение от сына: его школьная форма застряла между деревянными рейками под матрасом верхней койки.

— Где, черт возьми, ваш отец?! — жалобно вопрошаю я.

— Завтракает.

Делать нечего. Взваливаю матрас на спину, чтобы Джейми мог вытащить застрявшую рубашку. Замечаю свое отражение в зеркале. Скособоченная, с матрасом на горбу, я выгляжу как двуногая черепаха. Делаю мысленную пометку: сходить к хиропрактику и напомнить мужу, чтобы собрал наконец новую односпальную кровать для Джейми, купленную в чертовой «Икее» уже не помню сколько недель назад.

7:38. С грохотом врываюсь на кухню. Дети за мной как порыв ветра. Шквал рук-ног и какофония протестов: что они будут есть, чего не будут. Отряд зулусов во время атаки и то производил бы меньше шума, чем… О боже! Только не это!

7:39. Битва за хлопья. Глубокая тарелка летит на пол. Хлопья и молочные капли повсюду — прямо картина Джексона Поллока. Ну и где наш домашний ценитель искусств, когда он нужен мне прямо сейчас?

— Где, черт возьми, ваш отец?!

— В душе.

7:42. Выкатываю пылесос. В последний момент замечаю сбежавшую морскую свинку. Сгибаюсь в три погибели, пытаясь выманить мерзавку обратно. Волосы засасывает в насадку пылесоса. Получаю экспромтный «перманент» с правой стороны головы. Придется преподавать в профиль.

7:46. Выковыриваю комок серых от мыла волос из сливного отверстия в душе. Надо постоять под струей хоть пять минут: пусть вода барабанит сверху, отбивая успокаивающий ритм, иначе нервного срыва не избежать. Поворачиваю кран. Издаю пронзительный вопль. Вода ледяная. Спасибо, Рори. Твою мать! Черт! Черт! Черт! Поскальзываюсь в луже, так как мой замечательный супруг не заправил занавеску, когда принимал душ.

7:50. Обтираюсь мокрой, холодной губкой, когда в ванную врывается дочь. Нужен торт для школьного праздника. Просто супер. Значит, остальные мамы ночь не отходили от плиты, а все, что есть у меня в буфете, — это пряничный человечек с впечатляющими анатомическими подробностями, оставшийся с девичника нашей библиотекарши. Ах да, и не могла бы я заодно раздобыть несколько костюмов лесных нимф для сегодняшнего школьного спектакля?

7:57. Одна нога, слава богу, в колготках, когда из-за двери ванной возникает голова сына. Он, видите ли, вспомнил, что сегодня у него регби. «Регби! И ты говоришь мне об этом только сейчас?!!» — ору я, лихорадочно роясь в ящиках, шкафах, корзинах для белья и стиральной машине в поисках спортивной формы.

— Где, черт возьми, ваш отец?!

— Бреется.

В приступе озарения заглядываю в спортивную сумку Джейми. На самом дне что-то есть: нечто ужасно вонючее, эдакий приют живой природы. Тыкаю пальцем. Нечто ощетинивается грязью, но хоть не шевелится. Уже хорошо. Но что же это? Научный эксперимент? Оно не кусается, и я понимаю, что это и в самом деле спортивная форма сына. Времени на стирку нет. Сбрызгиваю форму туалетным освежителем и запихиваю обратно в сумку.

8:05. На все про все у меня пятнадцать минут: продраться сквозь плотный поток машин в утренний час пик, выкинуть детей у двух разных школ, добраться до своей, найти место на школьной стоянке и успеть на беседу с директором по поводу моего повышения. Уже в дверях — сумки и книги в руках, зубы почищены, обеды упакованы, — как всегда в последний момент, поступает срочный запрос: деньги на экскурсию. И вот я опять роюсь — в сумках, ящиках, карманах пальто. В конце концов краду соседские деньги, оставленные молочнику.

— Где, черт возьми, ваш отец?! — звенит в воздухе материнская мантра, пока я пытаюсь нащупать ключи от входной двери.

— Я здесь, котеночек.

— Рори! Черт! Где тебя носит все утро?!

— Котенок, я ведь знаю, что только мешался бы у тебя под ногами. Ты же у меня прелесть! Мастерица на все руки.

Понедельник, вечер

— Ну что? — интересуется Джаз. Звонок раздался через наносекунду после того, как я вернулась из школы. — Помог тебе Рори перед интервью с директором?

— Знаешь, женщины, в отличие от мужчин, способны делать по нескольку дел сразу, — бормочу я, отряхивая пыль с юбки. Пыль? Да кого я пытаюсь одурачить? На моих юбках не пыль, а настоящий чернозем. — Я по работе знаю, что мальчики лишены той расторопности…

— Давай-ка я спрошу прямо, Кэсси. Неужто ты и правда считаешь, что твой муж, способный расстегнуть крючки на кружевном бюстье одной рукой в кромешной темноте, слишком неловок, чтобы закрутить крышку на молочной бутылке? Только не говори, что ты опоздала на встречу.

— Увы. И поверь, наш мерзкий директор не стал бы слушать никаких оправданий. Не помог бы даже больничный, поскольку Скрип убежден: раз тебе хватило здоровья добраться до доктора, значит, ты можешь добраться и до школы. — Прижимая трубку к уху плечом, сканирую внутренности холодильника в поисках пищи, еще не превратившейся в пенициллин. — Да бог с ним уже. Лучше расскажи про Стадза. Высказала ты наконец своему гнусному муженьку насчет его мастерства на все руки?

— Пока нет. Честно говоря, я до сих пор в шоке. Даже не знаю, с чего начать. Мне тут звонили из ООН, просили снять мерки с мужа для пуленепробиваемого жилета. Хотят, чтобы я измерила его стоя и «сидя в прямостоячем положении».

— Боже! Неужто у тебя нашелся такой длинный сантиметр? — ехидничаю я, накидываясь на раковину в ванной.

— И когда я снимала мерки… ну, скажем, я сняла их не совсем правильно.

— Вот она, месть жены хирурга — борца за права человека. Вы — чудовище, миссис Стадлендз, — хихикаю я, отколупывая щетину Рори, эмалью покрывающую фаянс.

— Я стараюсь не принимать все близко к сердцу, Кэсс, но, если честно, чувствую себя просто паршиво. Я не могу спать. У меня постоянные головные боли, депрессия… и вообще у меня все внутри так бурлит, что я создаю свой собственный микроклимат!

— Да неужели? Может, мне позвонить в метеослужбу, попросить, чтобы включали тебя в прогнозы? Восточная Англия, холодно, ветер. Джасмин Джардин, сыро и слякотно, с приближением теплого фронта.

— Мне не до шуток, Кэсс. Я даже записалась на прием к врачу, хотя и уверена, что это обычный стресс. Ну почему я не такая, как ты?! У тебя просто терпение праведницы.

— Ошибаешься. Двое детей, муж, работа и семьсот вечно голодных тварей. Вот что у меня.

— Ладно. Просто напомни своему неуклюжему великану, чтоб больше тебе помогал. Договорились?

Вторник, утро

Помощь Рори сводится к тому, чтобы завести будильник на час раньше.

— Кто рано встает, тот рано помрет, — лениво ворчит муж, переводя будильник в режим «дремать» и переворачиваясь на другой бок.

И все же в 7:55 я выхожу из дома. Испускаю глубокий вздох облегчения. Я успеваю на встречу!

— Пока, тигренок, — машет мне Рори, тихонько проскальзывая в джип.

— Рори! Я думала, сегодня ты отвезешь детей в школу?! У меня же интервью со Скрипом.

— А у меня — семинар. Недавно выяснилось, что лабораторные опыты вызывают у крыс рак. В любом случае, Кэсс, детские школы не у меня, а у тебя по пути. Да, кстати, и завези, пожалуйста, добермана миссис Пинкертон в Сент-Джонс-Вуд. Тебе как раз по дороге.

О нет, только не Собаку Баскервилей!

— Но…

— Вот что я ценю в вас, современных женщинах. Вы действительно способны делать все.

И с лучезарнейшей улыбкой он посылает мне воздушный поцелуй.

В восемь ноль-ноль Рори с ревом срывается с места, «Лестница в небо» грохочет из всех динамиков.

Рори всегда умудряется запарковать свой джип прямо напротив нашего дома. Мне же если и удается всунуться в дырку, то в такой несусветной дали, что каждое утро я всерьез подумываю взять такси, чтобы добраться до машины. Я, дети и доберман — в таком составе мы выступаем в поход на поиски моей «хонды» — с компасом, картой и справочником съедобных ягод.

Тот, кто придумал эту чушь, что, мол, путешествие с надеждой гораздо приятнее, чем конечная цель, никогда не отвозил детей в школу.

Дети сразу начинают драться за место на переднем сиденье. Разрешаю исход битвы, загнав обоих назад, и пристегиваю добермана ремнем в пассажирском кресле. Для родителя это просто загадка, когда твой сын готов сделать искусственное дыхание рот в рот кишащему паразитами бродячему псу, поделиться жеваной резинкой с мальчишкой, страдающим бронхитом, ковырять в носу и глотать скатанные козявки, — но при этом наотрез отказывается сидеть рядом с собственной сестрой, ссылаясь на некие «девчачьи микробы».

Мы еще не доехали до конца улицы, а дети уже вцепились друг другу в волосы, главным образом пытаясь выпихнуть соседа — а иногда и меня — из окна машины. Сомневаюсь, что в правилах дорожного движения предусмотрена статья, запрещающая выталкивать водителя из движущегося транспортного средства, поскольку ни одному более-менее вменяемому человеку такое даже в голову не взбредет.

Наверное, вы считаете, что светофоры изобрели для регулирования транспортных потоков в разных направлениях? А вот и нет. Светофоры придумали для того, чтобы обезумевшая мать, везущая в школу свое дражайшее потомство, имела возможность как следует врезать распоясавшимся отпрыскам. Увы, мой удар достается не кому-то из детей, а Собаке Баскервилей. Ору от боли, когда оскорбленный доберман отвечает укусом в руку.

Пропускаю один зеленый, пытаясь остановить поток крови. Пропускаю второй, выдирая жевательную резинку из волос Дженни и параллельно выстраивая Пизанскую башню из зубочисток — домашнее задание Джейми для урока искусств. Опаздываю так безнадежно, что даже не останавливаюсь перед школами детей. Просто сбрасываю скорость ровно настолько, чтобы выкинуть эту головную боль на тротуар, словно мешки с почтой. Точно так же поступаю с собакой-убийцей.

Сворачиваю на Примроуз-Хилл. Вдавливаю педаль газа в пол, нагло вклиниваясь в плотную пробку из внедорожников. Почему, интересно, все лондонские мамаши останавливают свой выбор на полноприводных джипах, настоящее место которым лишь где-нибудь в Калахари или Катманду?

Похоже, их единственный девиз в жизни — «Умри, но дорогу не уступи». Зажатая в сэндвич меж высоченных бамперов железных монстров, моя малышка-«хонда» едва достает до колпаков этих «жидов на джипах», как презрительно окрестила их Ханна, или «идиоторенджроверов», как называет их Джаз. Внутри нарастает паника. У меня всего пять минут, чтобы добраться до школы и предстать — спокойной, собранной, уверенной в себе — перед нашим директором. Втыкаю заднюю передачу и жму по улице с односторонним движением, становясь первым человеком в истории, кто получает штрафной талон за превышение скорости, двигаясь задом.

Возможно, этот радикальный маневр и сошел бы мне с рук, не привлеки я внимание, врезавшись в припаркованный «смарт». Хотя, по утверждению полицейского, он ехал за мной с тех самых пор, как я выскочила на полосу для автобусов и неслась по ней, одновременно разговаривая по мобильному телефону.

— Простите, офицер, — бормочу я. — Наверное, я слегка забалдела от канцелярского клея, пока мастерила Пизанскую башню для сына. И вообще, я мать — работающая мать, — и у нас должна быть своя собственная полоса для движения. Прямо по соседству с автобусной. Нам нужна помощь, черт побери! «Смарты» — зачем их вообще выпускают, если их можно смять как сигаретную пачку одним легоньким толчком? Разве это машина? По-моему, их придумали, чтобы бороться с ростом населения, как вы считаете? Так что фактически я оказала обществу неоценимую услугу, наглядно продемонстрировав эту проектную недоработку. И это должно перевесить все правила дорожного движения, которые я, психически неуравновешенная работающая мать, нарушила во время данного прискорбного инцидента, спровоцированного слюнявой зверюгой и моими скулящими отпрысками. Вы со мной согласны?

Умоляюще демонстрирую кровоточащий собачий укус.

Полицейский изумленно вздергивает брови, говорит, что страховщики стопудово повесят мое исковое заявление в рамочке на самом видном месте, выписывает штрафную квитанцию — и лишь затем сопровождает меня и мою искалеченную руку до лондонской Королевской больницы.

Пока медсестра штопает рану, я звоню Рори. Рассказываю, что произошло. Поджав губы, предлагаю, чтобы отныне развозкой детей занимался он, и завершаю выступление глубокомысленным выводом о том, что дети на заднем сиденье — причина аварий.

— А по-моему, как раз наоборот. Аварии на заднем сиденье — причина появления детей. Именно так был зачат Джейми, помнишь? — похотливо намекает муж.

— Рори! Я в больнице! Мне нужен уход. А у тебя в башке только одно: как бы померить мне температуру СВОИМ ГРЕБАНЫМ ПЕНИСОМ! — Замечаю, как непривычно тихо становится в приемном покое, и понижаю голос: — Сегодня вечером с детьми придется заниматься тебе, ты понял? Я звонила нашему директору из машины — сказала, что опаздываю…

— Ну еще б ты не опаздывала, Кэсси! Как учителя вообще могут приезжать на работу вовремя, если там, на дороге, знак «Водитель, сбавь скорость! Впереди школа»?

— Рори, мне не до смеха. Скрип предупредил по телефону, что разработал для всех претендентов нечто под названием «Бланк оценки творческого потенциала». И мне надо заполнить его к интервью, которое перенесено на завтрашнее утро. А это пятьдесят семь страниц!

— Эй, разве я когда-нибудь подводил тебя, лисенок?

— Ты прав. О лучшем муже я и мечтать не могла. — И неслышно добавляю про себя: «Пусть иногда и хочется».

— Ну? — вопрошает Джаз, когда мы сталкиваемся в аптеке в Кэмдене во время моего обеденного перерыва. Она стоит у кассы. — Мне, пожалуйста, растворимый витамин С, баночку таблеток эхинацеи и, — она повышает голос децибел на десять, — тампоны. — Тут она замечает мою раненую руку: — Дайка я угадаю. Ты пропустила свое интервью?

— Ничего подобного, — с сарказмом отвечаю я. — Его перенесли на завтра. Рори займется детьми, а я — писаниной. Скрип заставил всех претендентов заполнять какой-то идиотский вопросник.

— ТАМПОНЫ не забудьте! Самую большую коробку из всех, что есть! — кричит Джаз аптекарше. — Но ты же идеальный кандидат на это место, Кэсс. Ты отвечаешь за шестиклассников вот уже целых пять лет. У тебя самые лучшие результаты во всей школе. Твой директор буквально завален письмами от благодарных родителей. Инспекторы нахваливают тебя за новаторство и творческий талант. Коллеги тебя обожают, дети боготворят. Чего ж ему еще надо?

— У Скрипа другие методы, он называет их «Слово и Мел». — Учитель пишет на доске, а ученики механически долдонят следом, зазубривая все наизусть. Он и эту дурацкую анкету придумал исключительно с одной целью — завалить меня. И тогда у него будет замечательный повод не давать мне повышения.

— Так ты думаешь, у тебя возникнут проблемы с вопросами?

Я терпелива как никогда.

— Нет. Проблемы у меня возникнут с ответами.

— Где мои ТАМПОНЫ?.. — торопит Джаз аптекаршу. — Спасибо. Вообще-то я просила СУПЕРТАМПОНЫ. Будьте так добры.

— Ты сходила к доктору? — спрашиваю я. — Что он сказал?

Лицо Джаз принимает страдальческое выражение. Голос понижается до возмущенного шепота:

— Как по-твоему, что самое ужасное может произойти в жизни женщины нашего возраста? Кроме, естественно, открытия, что у тебя не ранняя менопауза, как ты думала, а трехмесячная беременность?

— Понятия не имею. Что?

— Открытие, что у тебя ранняя менопауза, разумеется! Похоже, дело к климаксу. Ты можешь себе такое представить? Я — нет!

— Везет же некоторым. Лично у меня месячные такие обильные, что приходится носить прокладки аж до колен. Но… зачем тогда все эти тампоны?

— Господи, Кэсс! Я же не хочу, чтобы хоть кто-то узнал. Конус молчания, обещаешь? Неудивительно, что Стадз меня разлюбил. — Ее зеленые глаза наполняются слезами. — Какой мужик захочет иметь дело с женщиной, у которой… — Она с трудом выдавливает из себя приговор: — У которой истек срок реализации?!

— М-м… Принц Чарльз? Он отказался от супермодели ради зрелой тетки.

— Что верно, то верно.

Джаз немного приходит в чувство, сморкается.

— А как там Стадз? — интересуюсь я.

— Понятия не имею. Наверное, прелюбодействует где-нибудь.

— Так ты собираешься все ему высказать?

— Пока нет. Он уезжает на Гаити. Вот, взгляни.

Она роется в сумочке от Ким Новак и вынимает исписанный листок. Судя по шапке на бланке, письмо из тюрьмы в Порто-Пренсе. Джаз зачитывает вслух:

— «Позвольте выразить Вам глубочайшую благодарность за то, что Вы столь любезно согласились встретиться со мной в камере смертников. Вы и Ваша семья всегда желанные гости на нашей благословенной земле, обласканной солнцем и красавицами-креолками, чьи прелести пока неведомы остальному миру…» Полагаю, именно по этой причине Стадз не предложил семье присоединиться к поездке, — выдает она горький постскриптум.

— Может, он посчитал, что это слишком опасно? Что тебя похитят раньше, чем ты успеешь воскликнуть: «Интересно, а что это там за мужик с наручниками и дубинкой, а-а-а…»?

— Нет. Мой лживый супруг слишком занят спасением мира, чтобы спасать собственный брак.

Мой Рори, может, и не славится врачеванием мировых ран, но по сравнению с Дэвидом он вдруг показался мне таким славным. Можно быть единственным в мире, но можно быть и всем миром для одного-единственного человека.

— Знаешь, Джаз, я так люблю Рори! — непроизвольно вырвалось у меня. — Вечером он непременно исправится. Я уверена.

— Ну-ну. Поживем — увидим.

Мы обнялись на прощанье, договорившись созвониться завтра.

Будни в домах, где работают оба родителя, заканчиваются практически так же, как и начинаются — хаосом и неразберихой.

16:30. Чудом ухитряюсь втиснуть «хонду» между двумя массивными «ренджроверами» всего в часе ходьбы от дома и дотащиться до квартиры, не будучи ограбленной по дороге. Какой удачный день!

17:30. Рори до сих пор нет. Никакого джипа снаружи, зато целые горы мусора. Рори недостаточно крепко завязал мусорные мешки — к превеликой радости городских лисиц, буквально заполонивших Лондон в последнее время. Мусор в саду выдает постыдные тайны работающей матери: упаковки из-под замороженных полуфабрикатов и контейнеры из забегаловок быстрого питания, которые мне не сильно-то хотелось выставлять напоказ перед нашими соседками, фанатками органической еды.

17:40. Застаю детей перед раскрытым холодильником: оба озадаченно таращатся в пустоту, ожидая, не материализуется ли хоть что-то съедобное. Клянусь, если у меня когда-нибудь выдастся свободная минутка, я выслежу эту Марту Стюарт и забью ее домашнюю хлебопекарню ей… ну сами знаете куда! Все эти «богини домоводства» превратили жизнь простой женщины в сущее наказание. Лично мой любимый рецепт — насадить одну из этих баб на вертел и поджаривать на медленном огне. Останавливаюсь на канцерогенных кусочках куриного филе в панировке.

18:00. Готовлю ужин и ору на детей, чтобы немедленно садились за уроки. Выражаю сожаление, что не могу ответить на их вопросы.

— Мам, скажи, кто должен ставить мне оценки по богословию? — интересуется Джейми. — Разве не Бог?

18:30. Беру трубку телефона, липкую от шоколадной пасты. Звоню Рори на сотовый.

— Рори? Ты где? Мне надо садиться за анкету.

— Просто вставляй везде «и т. д.». Так все делают, когда хотят, чтобы начальник думал, будто ты знаешь больше, чем есть на самом деле.

Пообещал скоро быть дома. Оказывается, во время операции умер некий золотистый ретривер, и он сейчас как раз едет сообщить ужасную новость хозяевам.

Пытаюсь просматривать анкету прямо за ужином, но дети без конца засыпают меня дурацкими вопросами:

— Мам, ведь правда Гитлера звали Хайль? Скажи Дженни, а то она мне не верит.

— Мам, а когда в рекламе по телику говорят, что новый корм для собак стал «намного вкуснее», кто его пробовал? Откуда они знают?

С недоумением гляжу на своих чад. Разве не поглощала я рыбий жир галлонами во время беременности для повышения их интеллекта? Черт, да я этого рыбьего жира сожрала столько, что того и гляди выпущу жабры и начну нереститься. И все ради чего?

20:00. Звоню Рори.

— Дети меня в гроб вгонят.

— Хм. Судя по всему, котенок, у тебя до сих пор остаточное раздражение после вторых родов.

Вот вам и весь ответ.

— Приезжай. Домой. Немедленно, — твердо чеканю я.

— Но я как раз везу владельца умершего пса выпить по кружечке пива. Надо его подбодрить. Понимаешь, я забыл взять у него письменное согласие на операцию. И планирую подсунуть бланк, когда он хорошенько примет на грудь. Ты ведь не хочешь, чтобы он подал в суд, правда?

— Что ж, замечательно. А что за пивная?

— «Домовой».

— Это случайно не та, что с экраном во всю стену? Боже, только не это! Надеюсь, сегодня нет футбола?

— Я недолго. Люблю тебя.

Испускаю страдальческий стон. Пивная с широким телеэкраном — земной эквивалент космической «черной дыры». Стоит мужчине туда попасть, и его не будет целую вечность.

— Рори! Рори! Нет, только не вешай тру…

21:00. Пытаюсь заставить Дженни собрать школьную сумку. Не могу отогнать ее от телефона. Более того, не могу даже вспомнить, как она выглядит без телефонной трубки, растущей из уха.

21:15. Устраиваю дочери телефоноэктомию. Загоняю в ванную, чтобы почистила зубы.

21:30. Снова звоню Рори. В конце концов он отвечает — голос поддатый.

— Я знаю, дети — это тяжелый труд, котенок, зато какова награда! Просто отправь их в постель пораньше — и свободного времени хоть отбавляй. Более того, даже меня рядом не будет — чтобы лишний раз тебя не раздражать. Покой и тишина, да?

— Но, Рори, я….

21:45. При помощи подкупа (Джаз называет это «поощрением») умудряюсь разогнать детей по кроватям. Забавно — по утрам их не выгнать из постелей, а по вечерам не загнать в постель. Наливаю стакан вина. И наконец-то усаживаюсь за директорскую анкету.

21:50. Пронзительный визг из комнаты Дженни. Устраиваю скачки с препятствиями, сигая через мебель, и галопом несусь наверх. За недостатком чистого белья я заправила кровать дочери старым комплектом ее брата с рисунками из «Бэтмена». Флуоресцентные портреты Джокера и Человека-вопроса с их маниакальными оскалами вызвали первый в мире ночной кошмар, связанный с постельным бельем. Пытаюсь поменять односпальный бэтменовский пододеяльник на один из моих широких двухспальников, но теряюсь внутри. Чувствую себя полярником, попавшим в белую мглу. Сдаюсь. Беру дочь в нашу постель.

22:00. Устроившись за столом, принимаюсь за раскодирование замысловатого педагогического жаргона Скрипа, как вдруг вспоминаю, что должна записать «Генриха VIII и его шесть жен» — домашнее задание Джейми.

Япония жестоко отомстила миру за проигранную войну, занявшись производством товаров с неподдающимися расшифровке инструкциями. Эта психологическая пытка намного болезненнее, чем бамбук, прорастающий под ногти. Лежа на полу, тыкаю кнопки видеомагнитофона — и тут замечаю перекати-поле из клубов пыли. Ну почему дом не может быть как духовка с самоочисткой? Уборщица придет только в пятницу, так что все опять на мне. Весь следующий час драю и тру, драю и тру. Вспоминаю, какой усердной я была сразу после замужества. После рождения Джейми в доме царила идеальная чистота. К моменту появления Дженни я уже стерилизовала пустышку методом простого сосания — старый проверенный способ слюнной дезинфекции. Еще через десять лет мое домоводство свелось к серой тряпке, которой протиралось все, что не могло мне возразить.

23:00. Упаковываю школьные обеды, чтобы сэкономить утреннее время. Вынимаю из морозилки мясо для завтрашнего ужина. Набиваю машину горой стирки. Глажу одежду к интервью с директором. Разговариваю с вянущими в горшках цветами. Кормлю оголодавший зверинец. Составляю списки покупок. Убираю в шкаф «Монополию». Загружаю посудомоечную машину. Заканчиваю костюм для «Сна в летнюю ночь»: сволочные блестки ни в какую не хотят держаться, черт бы их побрал! Решительно принимаюсь за анкету — и тут вваливается Рори.

— Вот видишь? Какая тишина! Разве ты не рада, что я не путался у тебя под ногами весь вечер? И об ужине не переживай. Я поел в баре. Бланк с согласием на операцию, кстати, тоже подписан. Пошли-ка лучше в постельку и отметим это дело по-взрослому, а?

Он призывно подмигивает.

Просто супер. Идеальная концовка для моего фильма ужасов — «Рука».

Но тут я вспоминаю, что в нашей постели Дженни. Ф-фуу. Кажется, пронесло. Впервые за тысячу лет Рори оказался прав: «Иногда дети — это такая награда!»

Среда

— Ну? — спрашивает Джаз. Сейчас обеденный перерыв, и мы сидим в закусочной возле школы за чашкой кофе. Сегодня среда — середина рабочей недели, слава богу, позади. — Как все прошло с директором?

— Я проспала.

— Что?! Разве Рори не должен был подменить тебя вчера вечером?

Пожимаю плечами:

— Какой-то срочный вызов.

— Да перестань ты придумывать оправдания этому ленивому хряку! Знаешь, Кэсс, горбатого могила исправит.

С тревогой наблюдаю, как Джаз достает из сумочки пачку сигарет.

— С каких это пор ты начала курить?

— А я и не начинала. — Она зажигает сигарету. — Я просто делаю вид, чтобы выдавать мой гормональный пластырь за никотиновый.

— Жаль, что никто до сих пор не придумал антисупружеских пластырей, чтоб мы могли потихоньку отвыкать от своих мужей. — Я дую на пенный парик капуччино.

— Точно подмечено. От мужей все меньше и меньше толку. А со временем они вообще превратятся в рудимент — как миндалины или аппендикс.

Неслыханный феномен. Усыхающий муж.

О том, чтобы еще раз опоздать на интервью, не может быть и речи. Рори по-прежнему занят семинаром, и я решаю взять дело в свои руки. Конечно, я занимаюсь самообманом. И все же девушка никогда не знает, на что она не способна, пока сама не попробует…

Четверг

Накануне я уложила детей спать прямо в школьных формах, так что утром просто упаковываю их в такси, чтобы позавтракали в «Макдоналдсах» рядом со своими школами. В 7:45 я уже на улице.

8:00. Наконец нахожу машину.

8:03. Запускаю движок. Доска приборов подает какие-то забавные мигающие знаки. К сожалению, моя «хонда» разговаривает со мной только по-японски. Подключив все свои гениальные способности автомеханика, прихожу к заключению, что подмигивающий огонек сигнализирует о пустом бензобаке. Чертов Рори. Ведь обещал еще в прошлые выходные заправить бак до краев.

8:08. Заливаю полный бак на заправке. Иду платить. Сбой в компьютере.

8:15. Несусь к банкомату через дорогу. Передо мной очередь из пяти человек. Все ждут заросшего, бородатого мужика — по виду стопроцентного террориста. Мужик сует кредитку в щель вверх тормашками. Смотрит на карточку. Смотрит на щель. Смотрит в небеса. Игнорирует предложения помочь. Снова сует карточку в щель и набирает не тот код — три раза. Само собой, машина сжирает кредитку, что вызывает яростные проклятия хозяина, и ни у кого уже нет сомнений, что вот сейчас он потянется к рюкзаку с детонатором. Доказательством моего безумного состояния служит то, что в мозгу у меня в этот момент пульсирует лишь одна мысль: если мужик действительно террорист-смертник, то хотя бы не придется изобретать очередную сомнительную причину моего опоздания.

В отчаянии бросаю машину на стоянке перед заправкой и всю оставшуюся часть пути преодолеваю бегом. Когда я влетаю в административный блок — опоздание восемь минут, взмокшую грудь сотрясают астматические хрипы, — директор прерывает дружескую болтовню с Пердитой Пендал, моей злостной конкуренткой, изгибает мохнатую бровищу и пищит:

— Ваши опоздания, миссис О'Кэрролл, уже становятся системой.

— Я старалась прийти пораньше, однако проблема пунктуальности как раз в том, что обычно ее некому оценить, — с присвистом выдыхаю я.

Скрип отвечает одной из своих знаменитых постных улыбочек. После чего непременно последует слащавый тон, от которого у всех в школе начинают бегать мурашки. Как правило, это предвестник свирепой тирады.

— Вы думаете, подобные маловразумительные объяснения помогут вам получить должность завуча? — ласково вопрошает директор. — Миссис Пендал всегда приходит точно по расписанию.

Пердита Пендал не только пунктуальна, но и с большими связями. Похоже, единственный способ выжить в современной Англии — это взять какого-нибудь предка, подсыпать удобрений, другими словами дерьма, и вырастить еще одну веточку на своем генеалогическом древе. У Пердиты в этом смысле не просто древо, а целая лесная чаща, включая папашу — в прошлом главного инспектора школьного образования. Моя же родословная — это длинная цепь из уголовных преступников. Моих предков ссылали в Тасманию за кражу носового платка и буханки черствого хлеба… ах да, и еще за торговлю наркотиками. Пердита относится к тому сорту женщин, что ставят под тарелки подставки, подбирают в тон полотенца для рук, пользуются мягкими плечиками для одежды, ножом для рыбы и специальными блюдечками под сливочное масло. Кроме всего прочего, у нее очень обеспеченный муж. Помню, как-то раз она похвалялась в преподавательской:

— Ох, я вся выжатая как лимон! Промучилась целую неделю — никак не могла решить, какую из домработниц взять с собой на лыжный курорт.

Женская часть коллектива едва не придушила ее на месте. И знаете что? Суд присяжных из работающих матерей нас бы оправдал.

— И какова же причина на этот раз?

Похоже, мое замешательство доставляет директору жуткое удовольствие.

— М-м…

За годы работы я выстроила целый пантеон оправданий. Большинство моих родственников постигла преждевременная кончина, болезни детей варьировались от диареи и дифтерита до коклюша и укусов горностая (будучи замужем за ветеринаром, я могла себе позволить время от времени прибегать к зоологии). Бросаю взгляд на директора. Брови вздернуты в ожидании ответа. Когда Скрип покачивает ими, брови становятся похожими на двух спаривающихся гусениц. Лихорадочно ищу незатасканное оправдание. Скажем, меня задержал глава нашей религиозной секты, заставив практиковаться в жертвоприношении путем перерезания горла… Повышения по службе я, может, и не получу, но досрочный выход на пенсию с полным сохранением оклада мне наверняка обеспечен. И тут меня осеняет!

— Сказать по правде, наслаждаясь заполнением вашего «Бланка оценки творческого потенциала» — который, кстати, буквально искрится проницательностью, — лгу я напропалую, — вчера я легла так поздно, что утром немного проспала. Удивительно проникновенные вопросы! Настолько, как бы это сказать, стимулируют, что я просто не могла заснуть.

Если так пойдет и дальше и целовать чужие задницы войдет у меня в привычку, придется запастись гигиенической помадой. Однако моя беспардонная лесть и впрямь выбила почву из-под директорских ног.

— О. Да. Что ж. Конечно. Анкета у вас с собой?

— У меня — да, — елейно щебечет Пердита, протягивая заполненный бланк. — Замечательный, кстати, заголовок. Просто блестящий. «Учить — значит учиться!»

Может, объяснить Скрипу, что любая анкета — это всего лишь листок бумаги, полный бесстыдного вранья? Но вместо этого я выдаю:

— Ой! Черт. Во всей этой суматохе я, кажется, забыла свою дома. — Импровизирую как могу. — Завтра утром первым же делом…

Но Пердита мягко перебивает:

— Вы могли бы изложить мистеру Скрипу вашу оценку устно.

Вот черт. Последовательница «Слова и Мела» меня перехитрила.

— Отличная идея, — охотно соглашается Скрип. — Обычно я беседую с каждым из кандидатов в отдельности, но поскольку вы, миссис О'Кэрролл, пропустили уже столько назначенных встреч, придется совместить ваше интервью с предварительной беседой с миссис Пендал. Ответьте, пожалуйста… — директор начинает читать с листка Пердиты, — вы планомерно и эффективно используете принципы отбора информации, сообщаемой учащимся, чтобы отвечать их обоснованным ожиданиям в предъявляемых требованиях к освоению этой информации и основанных на ней способах деятельности согласно учебному плану?

— Учебному плану? — Я цепляюсь за единственные слова в этой тарабарщине, которые смогла вычленить. — Учебному плану школ бедных районов Лондона? Ах да, вы, вероятно, имеете в виду, как правильно читать, писать и толкать наркоту?

Моя улыбка не находит отклика. А взгляд директора запросто может прожечь гранитную глыбу.

Меж тем Пердита вызывается устно ознакомить нас с собственной самооценкой, что позволяет ей приблизительно целую вечность петь себе пламенные дифирамбы, плавно переходящие в историю ее прославленного семейства начиная, ну, где-то с Крестовых походов.

— Отлично. Что ж, миссис О'Кэрролл, у нас с миссис Пендал состоялся весьма содержательный диалог о том, чего я ожидаю от будущего завуча на период испытательного срока…

Я бы тоже не прочь поиметь содержательный диалог с Пердитой — вооружившись бейсбольной битой.

— Однако в связи с тем, что я должен присутствовать на школьном собрании, предлагаю вам воспользоваться обеденным перерывом и изложить на бумаге объективную оценку своих педагогических способностей, перечислив как сильные стороны…

— Явно не пунктуальность, — вставляет Пердита, зарабатывая возможность разделить с шефом заговорщический смешок.

Пытаться объяснить им, что такое хороший учитель, все равно что прибивать к стенке студень.

— Мое лучшее профессиональное качество, мистер Скрип, заключается в том, что я люблю свою работу и обожаю своих учеников.

Как ни странно, директора мои таланты не впечатляют. Он резко встает со стула.

— Благодарю вас, миссис Пендал. — Скрип отпускает Пердиту с улыбкой. — А вас, миссис О'Кэрролл, я попросил бы задержаться на пару слов… Может, вы и работаете в этой школе дольше, чем миссис Пендал, — продолжает он, когда мы остаемся одни, — однако, как вам должно быть известно, у вашей коллеги диплом с отличием. Кроме того, — одобрительно долдонит он, — она защитила диссертацию «Теория и практика построения контроля в учебной деятельности».

Самый совершенный из моих учительских навыков — спиной чувствовать, кто корчит рожи и собака кого из учеников действительно съела его тетрадь с домашним заданием. А такому в педагогических колледжах не учат.

— Скажите, — продолжает он, — почему вы выбрали преподавание именно в начальной школе?

— Ну, я подозреваю, что преподавание в старших классах намного опаснее, чем работа в начальных, — хотя бы потому, что старшеклассникам хватает роста боднуть тебя головой, — шучу я. — А если серьезно, то мне действительно нравится учить малышей из-за их чувства юмора. Буквально на прошлой неделе малышка Рози Миттас-Перрис написала на уроке географии, что Красное море соединяется со Средиземным Суэцкой канавой! А когда я попросила Ади Гринберг посчитать от одного до десяти задом наперед, она повернулась ко мне спиной и начала считать.

Я смеюсь, но быстро сворачиваю это дело, поскольку вижу, что весело мне одной.

Мистер Скрип раздраженно втягивает воздух. В учительской мы частенько шутим, что нашего директора поперли бы даже из отряда головорезов Саддама Хусейна за чрезмерную жестокость. Когда Скрип теряет терпение, становится ясно, что человек явно ошибся в выборе профессии. Почтовая служба — вот где его настоящее место.

— ВЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВСЕРЬЕЗ НАСТРОЕНЫ ПОЛУЧИТЬ ЭТУ ДОЛЖНОСТЬ, МИССИС О'КЭРРОЛЛ? МИСТЕР ДАНДИ УХОДИТ В КОНЦЕ СЕМЕСТРА, И МНЕ НУЖНО ЗАМЕНИТЬ ЕГО ДОБРОСОВЕСТНЫМ И СПОСОБНЫМ УЧИТЕЛЕМ. ВЫ САМАЯ СТАРШАЯ ИЗ КАНДИДАТОК, ИНСПЕКТОРА И ДЕТИ ЛЮБЯТ ВАС, НО ЛИЧНО Я ПОКА НЕ ВИЖУ В ВАС НИКАКИХ ЗАДАТКОВ ЛИДЕРА.

И покуда шеф разглагольствует насчет «реинжиниринга приоритетов», «сокращения штатов» и «выбора оптимальной платформы», я изучаю зачес на его лысеющем черепе. Похоже на яйцо вкрутую с драпировкой из поникших спагетти. Он допрашивает меня о том, что я написала в своей анкете, а я разглядываю следы от чашек с кофе на письменном столе и борюсь с желанием спросить, что этот без пяти минут лысяк написал в своем паспорте в графе «цвет волос».

В окне у него за спиной вижу Пердиту. В шерстяной двойке и жемчугах та расхаживает по школьному двору: отдохнувшая, расслабленная, уравновешенная — одним словом, безупречная. И думаю: если б не милость мужа, так бы ходила и я.

Пятница

Можно многое сказать о преподавателях, понаблюдав за тем, что они пьют у себя в учительской. Большинство тащатся в школу, сжимая бумажные стаканчики с ядреным эспрессо из «Старбакс». Мистер Скрип из разряда «чай с молоком, два сахара». Пердита — «настой розмарина с травами». Остаток дня мы кипятим старый, заросший накипью чайник и пьем без разбору, где чья, из кружек с ироническими лозунгами: «Кто умеет, делает; кто не умеет, учит других» или «Ученье — свет, а не ученье — чуть свет, и на работу». Чашка Пердиты, наоборот, священна. Ее тоже украшает надпись, правда довольно зловещая: «Лучший учитель».

Я тяжело плюхаюсь на ветхий диван, напоминающий дохлого яка, и потягиваю кофе, налитый из общественной кофеварки. На вкус такой же вялый, как и мое настроение. Удрученно анализирую итоги прошедшей недели. Улики нарастали, как следы от грязной воды в ванне, как остриженные ногти на тумбочке у кровати. Рори — злостный прогульщик в школе хороших мужей.

Кто это сказал: «Жизнь — всего лишь череда событий, идущих одно за другим»? Какая, к черту, череда? Для работающей матери это всегда одно и то же, опять и опять. Как бег трусцой в зыбучих песках. Для работающей мамы каждый день — как граната в руке с наполовину выдернутой чекой.

И как бы мне ни хотелось стать одной из тех, кто может правой рукой менять пеленки, левой взбивать суфле и при этом вести телефонную конференцию, я превратилась в нечто совсем иное. Я превратилась в клише. Когда я слышу нотации, слетающие с моих губ, такое впечатление, будто мне промыли мозги, пока я спала.

Стоит ли удивляться, что к вечеру пятницы я напоминаю стюардессу после недели сверхдальних перелетов: ломота в ногах и постоянные перепады настроения? Возможно, Джаз все-таки права. Возможно, я действительно злюсь на Рори, поэтому-то меня и не тянет к нему в постели.

И я все больше утверждаюсь в мысли, что на Священной Земле Брака настало время для государственного переворота.

 

Глава 7

Леди и самосуд

По моему мнению, советы — это как сифилис. Лучше давать, чем получать.

МОЖЕТ, МНЕ УЙТИ ОТ МУЖА?

Печатные буквы вопроса настойчиво мигали с экрана. Прошла неделя с нашей последней встречи, и я сидела за компьютером в учительской, обмениваясь с Джаз электронными письмами.

Это был один из тех житейских вопросов, ответа на которые не существует; все равно что спросить, почему «моносиллабизм» — такое длинное слово.

Я обвела взглядом женскую часть нашей убогой комнатки. Две разведенки. Трое не живут с мужьями. У четверых несчастливый брак. Проблема в том, что женщина выходит замуж, не пройдя «брачной учебки». Никто никогда не говорил нам: «Запасные выходы здесь, здесь и здесь».

Джаз ждала моего ответа, но я была не готова выступить в роли парашютного инструктора и советовать подруге прыгать в неизвестность.

На экране выскочило новое сообщение.

Джаз. Вчера вечером Стадз вернулся с Гаити, и я сказала ему, что он разбил мне сердце. Совет «великого врачевателя»? Принять две таблетки аспирина и полежать. С ним. А мои безостановочные рыдания доктор Стадлендз списал на счет «повышенной активности слезных желез».

Кэсси. Чуткий, козлина.

Джаз. Сказал, что когда по кускам сшиваешь подорвавшихся на минах, то твои чувства притупляются. Мол, война заморозила его сострадание, а мрачные картины операционного стола пропитали душу эфиром… И что все эти его романы нужны лишь для одной цели — почувствовать себя живым.

Кэсси. Очень смешно. Особенно в свете того, что ты готова его убить! Нет, ну каков мерзавец! А что он еще сказал?

Джаз. Спросил: может, я хочу, чтобы он спал в другой постели? Я ответила, что да, и желательно в другом полушарии.

Кэсси. Так он собирается прекратить встречаться с этими женщинами?

Джаз. Он объяснил, что связи на стороне удовлетворяют потребности, которые не находят удовлетворения в семейной жизни, и чем дольше эти потребности остаются неудовлетворенными, тем дольше будет оставаться неверной недовольная половина. Сказал, что искать на стороне то, чего тебе не хватает дома, намного гуманнее, чем разрушать семью. Неверность, по его словам, суть стратегия с целью поддержания брака. Деяние, направленное на сохранение , а не на разрушение . Вот как он оправдывает свои непрекращающиеся обманы.

Кэсси. Точнее, свою двуличную, лживую сущность. Ты это хотела сказать? И что ты собираешься делать?

Джаз. Думаю дать ему хорошего пинка под зад. Или ты полагаешь, что лучше всю оставшуюся жизнь подсчитывать его использованные гондоны?

Кэсси. Можно вшить ему в трусы миниатюрный радиомаяк — эдакий «трахо-жучок». Черт! Прости, мне надо идти. Скрип на игровой площадке: обнюхивает воздух, точно бладхаунд. Сегодня у нас родительское собрание.

Джаз. Ладно, увидимся вечером в галерее у Ханны. И постарайся не опаздывать. Мне надо с тобой еще кое-что обсудить. Я обнаружила уплотнение. В груди.

Уплотнение? Я смотрела на зеленый курсор, невротично мигавший на мониторе. Мама Джаз совсем недавно умерла от рака груди. А ведь это наследственное?

Остаток уроков и родительское собрание я не могла отделаться от тревоги, узлом скручивавшей внутренности. Мои шестиклассники только что выдержали выпускные экзамены, и теперь разговоры сводились лишь к одному: где учиться дальше? Соперничество между родителями было просто тошнотворным. Лондонским мамашам так отчаянно хочется пристроить своих чад в «правильную» школу, что они готовы сломя голову нестись в престижные ясли, размахивая розовыми полосками теста на беременность, с которых еще не стекла моча.

— Моя дочь — круглая отличница, и мы уверены, что она получит стипендию по музыке. Да, мы еще только в пятом классе, но она исключительно одаренная девочка. Она хочет быть певицей и нейрохирургом. У вас ведь тоже дочь? Что она говорила на собеседовании в своей будущей школе? Кем она хочет быть?

— Прыгуньей на батуте и шпионкой. По-моему, Дженни ответила именно так.

— Ох. — Краткая пауза. — Как… м-м… оригинально.

Амбициозная родительница награждает меня ослепительной, но испуганной улыбкой акробата-канатоходца. Еще одна сияющая мамаша жутко беспокоится, что ее сынишка читает ковбойские комиксы, вместо того чтобы штудировать классику. Что бы я посоветовала?

— М-м… не садиться на корточки в шпорах.

Мой собственный сын на днях записался в рок-банду «Крутые салаги» и сочинил для них песню под названием «Мой пес сожрал мозг Гитлера», так что советчик из меня тот еще.

Когда я, шатаясь, вывалилась из класса, на часах было 20:35. Обычно после родительских собраний мы с остальными учительницами встречаемся где-нибудь в баре и подводим итоги негласного конкурса «Самый сексуальный папаша», но сегодня я торопилась на встречу с Джасмин. Я неслась к выходу, когда из своего кабинета, точно угорь из-под камня, выскользнул Скрип.

— На общем собрании, когда детям велели встать для исполнения национального гимна, несколько человек из вашего класса встали на голову. Разумеется, их отправили ко мне в кабинет, где эти хулиганы в голос заявили, что, по вашим словам, никто не уточнял, на какой части тела нужно стоять.

— Ну… вообще-то, никто действительно не уточнял. А прилив крови к мозгу оживляет…

— Я был бы вам крайне признателен, миссис О'Кэрролл, если бы вы держали свои антироялистские настроения при себе, — разумеется, если вы намерены продолжать карьеру в области образования. И неужели вы действительно считаете, что для женщины приемлемо являться на работу в брюках?

А вот мне хочется спросить совсем другое: насколько это приемлемо — носить костюм такой узкий, что ты выглядишь как набитый овсянкой презерватив? И насколько это приемлемо, когда тебя отчитывают в присутствии твоей соперницы Пердиты, что притаилась за директорской спиной, да еще с такой мордой, какая бывает у обожравшейся сметаны кошки?

— Да, сэр. Нет, сэр, — робко отвечаю я.

Знаю, опять повела себя как размазня. Продемонстрировала, так сказать, уступчивость записной подхалимки. Очень мило.

— Кассандра. — Пердита выждала, пока распаленный директор уплыл в конец коридора: шестидесятилетний линкор, изрыгающий огонь изо всех своих высоконравственных орудий. — Мы обе претендуем на одно и то же место, и пусть победит сильнейший! Но это вовсе не означает, что мы не можем оставаться друзьями. Почему бы нам не выпить как-нибудь по рюмочке после работы?

Да пусть меня лучше голышом усадят на муравейник!

«Как насчет никогда? Никогда тебя устроит?» — думаю я. Но говорю совсем другое:

— Мне нужно свериться со своим ежедневником.

Я знаю, что Пердите вовсе не хочется быть моим другом. Ей хочется поковыряться у меня в мозгу. Школьные инспекторы сейчас особенно отмечают креативность. А Пердита женщина хоть и основательная, но с весьма проблемным воображением. Увидев как-то художества моих ребятишек на стене, она выразила лишь снисходительное любопытство, хотя прекрасно знала, что именно за это творчество я получила «отлично» в итоговом отчете инспекции.

До галереи Ханны я добралась совершенно вымотанная — беседами с каждым из тридцати родителей, общением с директором и беспокойством насчет моей вынужденной ссылки в «оргазменную Сибирь». Я также поймала себя на том, что разговариваю сама с собой о проблемах с грудью у моей лучшей подруги.

При входе в галерею я скинула спортивные тапки и обрекла ноги на пытку высокими шпильками, которые принесла с собой в пластиковом пакете. И покуда я балансировала на одной ноге, вцепившись в плечо провонявшего стероидами охранника, из галереи доносилось журчание голосов — и еще смех, такой наигранно театральный и сочный. Я заглянула в окно и беззвучно застонала.

Надо признать, я не особо в ладах с элитарной публикой. Однажды Ханна взяла меня на лисью охоту, устроенную одним из ее клиентов, но все кончилось весьма плачевно: мои сапожки запутались в стремени, я шлепнулась в куст терновника, и вдобавок меня покусала охотничья собака. Да, лиса не выжила, но лишь потому, что хохотала так сильно, что померла от смеха.

Я потолкалась по залу, делая вид, будто изучаю картины, хотя на самом деле тайком поглядывала на Лиз Хёрли, Мика Джаггера, Элтона Джона и еще одного толстяка-киномагната, которого Джаз всегда описывала как «человека, питающегося шоу-бизнесом». Носы их были задраны так высоко, что я не удивилась бы, выкатись сейчас из каждой ноздри по куколке-официантке с тележкой.

Кроме богемы в зале болталась вездесущая клика так называемых аристократов — крепкие, энергичные старцы со своими женами-страдалицами; их любовницы; их слегка эксцентричные старшие сыновья-кокаинисты, только-только из реабилитационных клиник. Ханна ублажала всех и вся, пытаясь втюхать картины из своих последних находок. Хорошее искусство — в кошельке зрителя. Не сомневаюсь, что именно по этой причине Ханна выкачала жир из ягодиц и закачала в губы: ведь «целовать задницы» — часть ее профессии.

Я пожалела, что Рори нет рядом: сейчас мне как никогда требовалась поддержка. Но муж терпеть не может современное искусство. Он наотрез отказался идти смотреть на дохлых акул в формальдегиде, считая, что дохлая акула — это не objet d'art, а всего лишь заплесневелая рыбная палочка.

Не привычная к высоким шпилькам, я мучительно семенила среди гостей, озираясь в поисках Джаз.

— Не правда ли, это творение обращается к дикому зверю, сидящему в каждом из нас? — спросил меня какой-то мужик в платье.

Спасите! Мне необходимо найти Джаз, и как можно быстрее. Хотя бы потому, что я единственная из гостей, кто не говорит по-дизайнерски.

Лаская бокал шардоне, Джаз сидела на ступеньках в траурном коктейльном платье, длинные волосы распущены, и притворялась, будто курит сигарету, — камуфляж для ее гормонального пластыря.

— Извини, милая, я опоздала. Как тут? Ты маммограмму сделала? Как все прошло?

Я присела на ступеньку ниже.

— Ну, они заталкивают твои сиськи в блендер и стискивают так, что мозги лезут из ушей, но по части боли это не сильнее, чем обычный среднестатистический развод.

Такие комментарии нужно обходить на цыпочках и как можно осторожнее, словно спящую анаконду.

— А врач? Что сказала врач? Нашла она что-нибудь?

— Она нашла опухоль — по виду злокачественную. Я тут же сделала биопсию. Результаты через неделю.

— О боже. Я уверена, Джаз, там ничего страшного. Возможно, это просто киста. — Я старалась говорить спокойно, но сердце гулко колотилось о поддерживающий бюстгальтер. — Стадз тоже ходил с тобой?

— Как же. У него в голове сейчас совсем другое уплотнение. Жирный комок земли на обрюзгшей талии Европы, интересующийся исключительно пятизвездочными связями на стороне, известный также под именем Франция.

У Джаз явно была куча времени поработать над фразой. Я сочувственно стиснула лодыжку подруги:

— Надо было позвать меня, солнышко.

Джаз пожала плечами:

— Я-то, дура, надеялась, что хотя бы в последнюю секунду до него дойдет, что жена важнее доклада в ЮНЕСКО. Неудивительно, что я заболела раком. Нет ничего опаснее для здоровья, чем несчастливый брак.

Я как раз подыскивала ответ, когда появилась Ханна. В оранжевом бархатном платье и бирюзовом тюрбане, она, как всегда, удачно сливалась с задним планом.

— Вот вы где! — Опершись туфлей от Джимми Шу на нижнюю ступеньку, Ханна придирчиво осмотрела нас снизу доверху. — Кассандра, ну как так можно? Как низко нужно пасть, чтобы покупать всякое тряпье, когда я постоянно предлагаю тебе свои шмотки?

Девиз Ханны: «Если платье тебе идет, бери не задумываясь — как минимум в четырех цветах».

— А где Стадз?

— Выступает в ЮНЕСКО. Якобы. Он приедет сюда прямо с вокзала.

— Этот человек работой себя в гроб загонит.

Джаз пожала изящным обнаженным плечиком:

— Что ж. Все мы рано или поздно там будем.

Я пыталась взглядом дать Ханне понять, чтобы прикусила язык.

— Что? — страдальчески сморщилась она. — Что я опять ляпнула?

И посмотрела на нас с таким неподдельным недоумением, что Джаз не выдержала и расхохоталась.

— У меня опухоль молочной железы, — объявила она. — И я развожусь с мужем.

Если бы Ханна могла вздернуть бровь, она бы обязательно так и сделала, но благодаря ботоксу мы получили лишь едва заметный трепет ресниц, обозначавший огорчение.

— Опухоль? Черт. И ты еще куришь?! — Ханна выдернула у Джаз изо рта сигарету, которой та якобы собиралась затянуться, и вдавила в пепельницу. — А развод? Тебе нельзя разводиться. Ни в коем случае. Ты о Джоше подумала? Какой пример ты ему подаешь?

Джаз демонстративно зажгла новую сигарету.

— Быть примером для подростков — значит лишать себя прелестей зрелого возраста. Разве не так?

Безупречно наманикюренные руки Ханны уперлись в сидящие на диете Аткинса бедра.

— Мои родители развелись, когда я еще ходила в детский сад, и этого достаточно, чтобы понять, почему я обкусывала ногти до мяса, пока мне не исполнилось двадцать-мать-его-семь.

— Знаешь, милая, — внесла коррективу Джаз, — я тоже не верила в развод — пока не вышла замуж.

— Развестись всякий может. Сохранить брак — вот что по-настоящему трудно. — Ханна обожает учить нас жить. — У Стадза обычный кризис среднего возраста, да-ра-гуша. Неужто нельзя именно так, спокойно и трезво, смотреть на вещи, пока он его не преодолеет?

— Нет, Ханна, я по горло сыта унижениями. — Голос Джаз упал до печального шепота. — Так что считайте, я в разводе.

— Кстати, о мужьях…

Я кивнула в сторону двери. В галерею гордо прошествовал ослепительный муж Джаз: портфель и кожаное пальто в руке. Он блистал. Он сиял. Канделябры меркли на его фоне. В зале было полно манекенщиц, изящных как кегли, и доктор Стадлендз сбил их всех одним своим появлением. Женщины буквально прыгали на него, как на последний вертолет из Сайгона.

На мгновение Джаз, пристально наблюдавшая со стороны, скорчила мину. Но затем выражение ее лица дало трещину, и она резко отвернулась.

— Меня уже тошнит от вида собственного мужа. Расхаживает как средневековый феодал перед строем созревших для оплодотворения девственниц.

Инкрустированная кольцами рука Ханны легла на плечо подруги:

— Когда будут результаты биопсии?

— В конце недели.

— Вот и давай разберемся сначала с этим, прежде чем ты предпримешь супружескую химиотерапию, — ласково предложила я. — О'кей?

— Да. Не делай ничего до этого времени, да-ра-гуша, — посоветовала Ханна. — Нам нужно все обговорить.

И мы говорили. Мы говорили так много, что у нас даже губы похудели. Что-то вроде лицевой аэробики. Диета Говорилкинса.

Мы говорили в очереди в туалет в театре Вест-Энда с его обычной комбинацией: двести пятьдесят доведенных до отчаяния и готовых лопнуть женщин всего на две туалетные кабинки.

— Но почему непременно развод? — Ханна мастерски накладывала помаду без помощи зеркала.

— Да потому, к сожалению, что потир с ядом, похоже, отмер в современном браке, — шуткой ответила Джаз.

Но Ханне хотелось получить ответ:

— Неужто его неверность действительно так важна? Ведь у тебя столько всего остального!

Лично мне показалось странным, что жены считают верность мужей гораздо большим достижением, чем, скажем, лекарство от коклюша.

— Паскаль предсказывает скорое возвращение моральных ценностей девятнадцатого века, — продолжала Ханна. — Fidelite et seduction, как он это называет. Угождать, очаровывать, нежить самые теплые чувства.

— Это лишь означает, что ты его больше не привлекаешь, — вынесла приговор Джаз.

— Да как ты смеешь! — тон Ханны стал учтиво-жестким.

— Если все, чем вы занимаетесь, — это крепкие супружеские объятия, то, увы, милая, сливай воду, — парировала Джаз. — Секс — он как воздух. Ничего не значит, пока его вдруг не перекроют. Особенно когда для одного из партнеров он по-прежнему открыт, — едко подытожила она.

Раздался третий звонок, но очередь, похоже, гораздо больше интересовала наша мини-драма, чем расхваленный критикой Ибсен.

— Ты могла бы заключить с ним договор, — предложила Ханна. — Как делают французы. Правда, Кэсси?

Один из главнейших трюизмов жизни (вроде того, что нудисты — именно те, кого совершенно не хочется видеть голыми) — никогда не встревайте в семейную жизнь подруги.

— М-м…

— Договор? Превосходная мысль! — Джаз даже подпрыгнула. — Дэвид пусть трахается налево и направо, а я пока договорюсь с наемным убийцей.

Очередь встретила заявление одобрительными возгласами. Похоже, жены утилизируют своих мужей так часто, что в контейнерах для пустых бутылок давно пора вырезать специальный люк. Зеленое стекло, коричневое стекло, прозрачное стекло и в самом конце — бачок с пометкой «Муж: подлец и зануда».

В фойе нас смела ликующая толпа, вырвавшаяся из бара, но в кресло я села совершенно подавленная. Даже «Гедда Габлер» оказалась лишь чем-то вроде норвежских «Отчаянных домохозяек». В наших страхах не было ничего нового. У меня сложилось твердое ощущение, что Гедда тоже лишилась оргазма, — и посмотрите, к чему это привело! Судя по нарастающим как снежный ком доказательствам, в семейной жизни не больше приятного, чем в молочнице, за одним-единственным исключением — избавиться от первой намного сложнее. Похоже, счастливый брак — такая же диковина, как барабанщик с высоким IQ, тихий американец или толстая манекенщица.

И все же, несмотря на мелкие разногласия и незначительные разочарования последних дней, мы с Рори по-прежнему счастливы… или нет?

Мы говорили, совершая покупки.

— У женщины есть одно преимущество: какой бы паршивой ни казалась жизнь, мы всегда можем пойти по магазинам, — провозгласила Джаз, пока мы стояли на эскалаторе в «Селфриджз».

Ханна молитвенно сложила руки:

— Армани, сущий на небесах, да святится имя твое.

А я возбужденно добавила:

— Я тут читала одну статью, так там сказано, что типичными симптомами стресса являются три вещи: когда ты слишком много ешь, совершаешь импульсивные покупки и чересчур быстро водишь машину. Они что, издеваются? Да это же просто божественно!

В моем распоряжении оставался целый час потворства собственным слабостям, до того как забрать детей с тенниса.

И пока мы дружно рылись в вешалках, предаваясь распродажному экстазу и невинной алчности, Ханна пыталась убедить Джаз в необходимости одеваться более соблазнительно, дабы вернуть привязанность мужа. Я тоже оказалась на линии стилистического огня.

— В таких говнодавах тебе не видать повышения как своих ушей. Где ты их вообще раскопала? — Ханна презрительно ткнула пальцем в мои замшевые мокасины.

— Где-то в шкафу.

— Ты б еще по помойкам порылась, да-ра-гуша. Так… — Она убедилась, что Джаз не слышит. — Нам нужно поговорить. Джаз не должна разводиться. Между мужиками так мало разницы, что уж лучше остаться со шмуком, к рыганьям и пердежу которого ты, по крайней мере, привыкла.

Сказать по правде, я бы охотнее прослушала диск Йоко Оно, чем лекцию Ханны о том, почему Джаз должна сохранить семью. Я попыталась улизнуть, но Ханна крепко вцепилась в мой локоть.

— Ты что, хочешь обречь свою лучшую подругу на жизнь в одиночестве — на полуфабрикаты из микроволновки и бесконечные повторы «Секса в большом городе»?

— Я не думаю, Ханна, что Джаз захочет искать себе нового мужа. Хотя престарелый миллиардер с богатой коллекцией живописи и серьезными проблемами со здоровьем, наверное, ее бы заинтересовал.

Однако Ханна не собиралась поддаваться веселью.

— Развод — это очень плохая мысль, Кэсси. Ты ведь поддержишь меня, правда?

Просьбу хуже было трудно придумать.

— Э-э, да, конечно.

Я собиралась потянуть время, но, как обычно, дала слабину.

Мы говорили — голые, в раздевалке после водной аэробики.

— Если плавание так полезно для фигуры и помогает сбросить вес, то как же тюлени? — пыхтела я, балансируя на одной ноге и пытаясь пропихнуть мокрую ногу в трусы.

Лицо Джаз осталось каменным.

— Выше голову, солнышко. Джордж Клуни все еще не женат. Так что нам есть чему улыбаться.

— Единственная причина для улыбки — это то, что каждые семь минут каждого гребаного дня в мире умирает чей-то муж.

Джаз огляделась по сторонам, желая убедиться, что Ханна не подслушивает, но наша изысканная подруга еще не вышла из душа: втирала в себя последнюю новинку — крем от старения, что-то вроде фарша из трансильванской камбалы вперемешку с пюре из ленивца.

— Нам нужно поговорить. Ты должна поддержать меня против Ханны. — Тон Джаз стал настойчиво-требовательным. — Без смазки любовью колесики брака истираются в пыль. Ты так не думаешь?

Что я действительно думала, так это то, что она чересчур подсела на Леонарда Коэна.

— М-м…

Ее пальцы вдавились в мое плечо:

— На свете нет одиночества страшнее, чем несчастливый брак. Глория Штайнем однажды сказала: «Самый надежный способ остаться одной — это выйти замуж». Я — замужняя мать-одиночка. И ты тоже, Кэсс. Но Ханна… она такая безапелляционная. Ты ведь поддержишь меня, правда?

Грызть бандаж албанского штангиста — и то более предпочтительный вариант.

— Конечно.

Моя лучшая подруга даже подпрыгнула от восторга.

И я вместе с ней — вниз головой с ближайшего моста.

В день, когда должны были сообщить о результатах теста, Джаз позвонили из больницы и сказали, что нужны дополнительные анализы. Ничего хорошего это не предвещало. Мы с Ханной немедленно бросили все дела. После лихорадочных звонков и очередной молчаливой клятвы нанять наконец приходящую няню (большинство английских детей из среднего класса даже не догадываются, что няня — это не мама, пока им не исполнится десять лет, а это может привести к глубокой душевной травме, поскольку к тому времени говорить они умеют лишь по-хорватски) я прямиком из школы отправилась к Джаз.

К тому, что дверь откроет Стадз, я оказалась не готова.

Стоял один из тех редких зимних дней, когда солнце, низкое в безоблачном голубом небе, буквально режет глаза. Дэвид Стадлендз красовался в этом свете, точно в луче прожектора. И, как всегда, сиял.

— Входи, — медоточиво пригласил он, теплой рукой обнимая меня за талию. — Выпьешь чего-нибудь? Джасмин поехала в школу.

Он провел меня в гостиную.

— Нет, спасибо. Я…

Но Стадз уже наливал в бокал мерло. Он вдруг показался мне совсем мальчишкой. В памяти всплыли студенческие годы: взъерошенные волосы, потертые джинсы и полуулыбка, играющая на губах. Когда ж ему пересадили этот «козлиный трансплантат»? Когда он превратился в гадкого плохиша? Меня захлестнула волна ярости.

— Я не собираюсь разводить с тобой светские беседы, Стадз, — хотя и знаю, как ты любишь поболтать о своем члене… не говоря уже о том, что ты только им и думаешь. За что? За что, черт возьми, ты так обидел Джаз?

Я гневно плюхнулась на диван.

— Ага, понимаю. Шабаш у кипящего котла. — Муж Джаз воздел руки к небу. — Стресс. Нервное истощение. Я веду дела Фонда помощи жертвам войны практически в одиночку. Можно сказать, одной рукой.

— Да ну? — Я смотрела на него не мигая, как ящерица. — Что ж ты тогда делаешь другой рукой?

Но вместо того чтобы обидеться, Стадз просто расхохотался. Человек-тефлон. Оскорбления так и соскальзывали с него.

— Тебе вообще известно, что Джаз вот-вот предложит тебе встать на колено и попросить: «Будь моей бывшей женой»?

Стадз перестал смеяться. Теперь он смотрел на меня из-под капюшонов век чуть налитыми кровью глазами.

— Как ты мог так поступить с ней? — спросила я снова. — Ты же разбил ее сердце.

Он пожал плечами.

— Мужчины встречаются с женщинами моложе себя, чтобы получить «кое-что». — Тон его был сухой и прозаичный. — Мы боимся, что, попроси мы это «кое-что» дома, нас ожидают лишь унижения и травмы в результате ударов по голове хозяйственной сумкой.

Стадз вновь сфокусировал на мне взгляд. В полуденном свете глаза его, едкая смесь апельсина с зеленью, еще сильнее походили на мармелад. Он шагнул к дивану, и я тут же подвинулась, освобождая место, но он уселся ко мне впритык. Бедром я чувствовала тепло его длинной ноги.

— С другой стороны, мне всегда казалось, что ты, Кассандра, в отличие от большинства жен, должна быть очень искусной в постели.

— О да, — ответила я холодно. — Я делаю оригами, макраме и еще вышиваю крестиком.

— Есть ли жизнь после измены? Разумеется, есть, — вкрадчиво продолжал он. — Моногамия как жизненная концепция давно отмерла.

— Для вас, мужчин, возможно. Сказать, что мужчина способен на верность, — все равно что сказать… даже не знаю… что Ганди был большой спец в ресторанном деле.

— Да ладно тебе, Кассандра. Сколько вы с Рори женаты? Неужели тебе никогда не хотелось ощутить трепет от прикосновения чужой руки на своей коже? Жар поцелуя другого мужчины?

Он смотрел прямо на меня — нет, в меня — с какой-то дикой свирепостью. И вот его рука уже у меня на бедре.

— Не поздновато тебе в доктора играть?

Я со злостью шлепнула его по руке. И я бы этим не ограничилась, если бы не моя лучшая подруга, которая в этот момент как раз появилась в дверях. Следом за ней — Джош.

— Привет! — Он помахал мне, сбросил с плеча сумку и сразу направился к холодильнику. — Мам, ты поможешь мне с домашним заданием по искусству?

— Конечно, дорогой.

Стадз насмешливо хрюкнул.

— Твоя мать? Чтобы пошевелила мозгами? — снизошел он до комментария. — Да она бездельничает уже так давно, парень, что они насквозь проржавели!

Развернувшись, он неторопливо направился к своему кабинету.

— Ты прав, я полная дура, — парировала ему вслед Джаз. — Достаточно посмотреть, за кого я вышла замуж.

Джаз плеснула себе вина. Она была так расстроена, что даже забыла зажечь одну из своих сигарет.

— Джаз, — обратилась я к подруге, — я долго думала. Ты постоянно спрашиваешь, что тебе делать. Хотя и прекрасно знаешь, что больше всего на свете я ненавижу две вещи: совать пальцы в розетку и давать советы подругам насчет их семейной жизни. И все-таки я решила, что да. Да! Ты должна развестись с этим подонком. Он — воплощение греха и порока. Удивительно, что он до сих пор здесь, а не варится в кипящем котле где-нибудь в преисподней.

— Спасибо, Кэсс. — Видно было, какое это для нее облегчение. — Тебе, кстати, тоже стоит подумать о разводе. Посмотри, как Рори с тобой обращается! Не забывай, что по статистике сто процентов разводов начинаются со свадьбы.

Я в изумлении уставилась на подругу. Она что, серьезно? Неужели Джаз и вправду думает, что можно вот так просто взять и отправить Рори в чулан под лестницу, к старым швабрам?

— Я собираюсь поговорить с ним. Как только Рори поймет, насколько эгоистичным он был все это время…

— Поговорить? С ним?! Ха! — Джаз даже присвистнула. — Да он и не вспомнит, что ты сказала. Объем внимания мужчины как у сазана. Что-то вроде эмпатической амнезии. Зато можно отпускать любые шуточки насчет их неполноценности прямо у них перед носом — ведь они тебя все равно не слушают.

— Стоит мне объяснить мои чувства, и я уверена, он…

— Чувства!

Это была Ханна, во всей своей красе. Джош впустил ее в прихожую, где она пыталась укротить неуступчивый зонтик.

— Разумеется, у мужчин есть чувства! Мой Паскаль, к примеру, весьма эмоционально невразумителен, да-ра-гуши.

Она с ходу экспроприировала бутылку и послала Джаз воздушный поцелуй: мол, ты как, в порядке?

— Это полная чушь, Ханна. Женщины тратят гораздо больше времени, думая, о чем думают мужчины, чем сами мужчины тратят на мыслительный процесс.

— Ладно, — решилась я. — Дам Рори шанс измениться.

— Измениться? Ха! — Джаз презрительно усмехнулась. — Размечталась. Это все равно что надеяться, будто мастер по ремонту стиральных машин явится в назначенный день и назначенный час.

— Любовь может существовать и в браке. Ведь ты же любишь Паскаля, правда, Ханна? — взмолилась я.

— Да-ра-гуша. Мы настолько выше седьмого неба, что нам приходится вглядываться вниз, чтобы его различить. Вот мы сейчас болтаем, а он готовит мне к ужину лосося на углях. Это ли не доказательство, как сильно он меня любит!

— Паскаль просто обязан тебя любить, — съязвила Джаз. — Ты же содержишь его. Супружеская пара со смешанным доходом — современный вариант интернационального брака. В общем, объявляю вас Мужем и Особняком.

— Я знаю, что ты переживаешь из-за результатов своих анализов, Джасмин, и потому я должна быть с тобой любезна, но иногда ты бываешь такой сукой! — не выдержав, ругнулась Ханна.

— Нет, не бываю. — Джаз сунула в рот сигарету и притворно затянулась. — Будь я настоящей сукой, я так прямо и сказала бы Кэсси, что ее муж — лодырь, козел и женоненавистник. Но ведь я этого не говорю, правда?

— Знаешь, Джаз, если у тебя нет счастья в семье, нечего подрывать мое или Кассандры.

Ханна с силой вдавила сигарету Джаз в пепельницу и чопорно сложила руки на груди.

— Джаз, я правда обожаю Рори, — добавила я. — Не скажу, что мы на седьмом небе. Но на пятом с половиной — это точно.

— Возможно. Но чтобы мужчина не потерял привлекательность, женщине необходима эмоциональная близость. А как можно чувствовать эмоциональную близость к человеку, на которого ты злишься из-за того, что он не помогает тебе по дому?

В чем-то она была права. Да, я действительно обожала Рори, однако в последнее время моей самой изощренной сексуальной фантазией стала картина, в которой я вдруг обнаруживаю, что он подобрал с пола свои грязные трусы. Но развод? Это же такой позор. Как сатиновый лифчик или джин из терновника. Если заложники в Ираке смогли выжить прикованными наручниками к батарее, неужто я не смогу выдержать маленькие супружеские кандалы? Мои родители прожили вместе почти сорок лет. Как же им это удалось?

В большинстве своем родственники — это как брюссельская капуста: тягостная неизбежность, которая сваливается на вас каждое Рождество. Но с мамой и папой я была по-настоящему близка.

И вот в следующее воскресенье, пока домочадцы стойко переносили традиционное английское барбекю, поглощая полусырые, канцерогенные сосиски из свинячих пятачков и коровьей требухи и ежась под хлесткими ударами ветра в саду, я приперла маму к стенке.

— Мне нужен совет, мам. Последнее время… Рори… я даже не знаю. Просто я чувствую, что на меня взвалили всю работу по хозяйству и что меня эксплуатируют в хвост и в гриву. И вообще, он стал такой эмоционально отстраненный!

Мама саркастически рассмеялась.

— Подожди, милая, вот уйдете на пенсию — и он откроет для себя Интернет. Когда твой отец возвращается домой, он прямиком несется в кабинет, обнимает свой компьютер и нежно целует его, приговаривая: «Привет, зайка, вот я и дома». Он игнорирует меня круглыми сутками, даже ест за своим компьютером, и лишь когда наступает ночь, приходит ко мне, чтобы маленько «позажиматься». И это при том, что мы практически не разговариваем! Вот что меня по-настоящему бесит.

У меня защемило сердце. Неужели это ждет и меня?

— Но ты говорила об этом с папой?

— Говорила? О нет, милая. Это бесполезно. Женская доля — молча пить джин и терпеть. — Она доверху наполнила мой стакан.

Хорошо, пусть внешне я все больше становлюсь похожей на маму, но неужели я действительно хочу превратиться в нее и в эмоциональном смысле? Стать такой же покорной и молчаливой? Бродить по дому, бесконечно вздыхая, заморозить свои чувства и мечты и упрятать их в вакуумную упаковку?

Может, мама и нажала кнопку «стереть» на клавиатуре своей жизни, избавляясь от гордости и достоинства, может, семейная жизнь Джаз и превращалась в пыль прямо у нее на глазах, но моя то не растворилась в тумане! Просто все эти дни Джаз была такой несчастной, что у меня тоже стал развиваться супружеский психоз. Да, именно так! Я попросту внушила себе симптомы развода.

Хотя Рори вовсе не лодырь, не женоненавистник и не козел! Согласна, с некоторых пор наша семейная жизнь дала течь — как пробитая покрышка, из которой медленно сочится воздух. Но это означает лишь одно: пора заняться починкой.

Подруги предупреждали, что я чересчур наивна… Жаль, что я не поверила им тогда.

 

Глава 8

Любить, пылесосить и подчиняться

В браке отсутствие вестей — плохая весть. Вот почему я твердо решила поговорить с мужем в субботу утром, прямо за завтраком.

— Что-то я не помню, Рори, чтобы в моей клятве у свадебного алтаря были слова «любить, пылесосить и подчиняться».

— Не понимаю, что конкретно эти японцы хотят узнать про китов? — был его ответ. Он внимательно изучал отчет Института охраны животных.

— Рори, ты меня слушаешь?

Муж продолжал чавкать хлопьями, молочные брызги летели во все стороны.

— Они уже столько их уморили, а результатов до сих пор ноль. Они что, надеются обнаружить, что киты умеют бить чечетку? Или петь йодлем? Брать интегралы с дифференциалами?

— Великолепно! Ты даже не слышишь меня!

Никогда не пытайтесь заводить разговор с мужчиной, если в радиусе одной мили находится газета, спортивная программа или папка с рабочими документами.

— А?

Рори не привык, чтобы я на него кричала, а потому в его взгляде проступило обиженное недоумение. Однако на сей раз я не собиралась следовать добрым традициям англосаксов держать все в себе, как в бутыли с брагой, пока в один прекрасный день не произойдет взрыв.

— ТЫ СОВЕРШЕННО ПЕРЕСТАЛ ПОМОГАТЬ МНЕ ПО ДОМУ!

— А? — Густая челка школьника упала ему на глаза. — Это неправда, котенок.

— Рори, за последнее время ты лишь однажды внес вклад в домашнее хозяйство, когда к нам намылился приехать твой брат с очередной невестой и я попросила приготовить для них гостевую комнату, а ты подложил под кровать «радионяню», чтобы слушать, как они кувыркаются. Скажи на милость, сколько тебе лет?

В ответ — нахальная мальчишечья улыбка от уха до уха и мелодичная отрыжка.

— Когда-то я очень надеялась, что рано или поздно ты повзрослеешь и поймешь наконец, что отрыжка и послеобеденная беседа — это совсем не одно и то же. — Вздохнув, я зло запихнула газетный комок в мусорную корзину. — И я прошу-то всего-навсего соблюдать элементарную гигиену. Сиденье унитаза вечно забрызгано, грязные трусы валяются на полу… ты как животное, которое метит территорию.

— Но у нас ведь есть домработница.

— И что с того? Перед визитом домработницы все равно надо убираться. К тому же приходит она только раз в неделю, а этого недостаточно, чтобы расчистить авгиевы конюшни, которые ты устраиваешь.

Рори снова улыбнулся:

— Где? Что-то я не вижу никаких конюшен.

— Вот именно, — огрызнулась я, раздраженно счищая остатки завтрака с его тарелки. — Почему-то голую грудь ты способен заметить за сотню миль, а грязный носок посреди комнаты в упор не видишь. И потом, насчет воспитания детей…

— Эй, это нечестно. С детьми я как раз помогаю. Помнишь день рождения Дженни в прошлом году? Я тогда привел из лечебницы ту овчарку-пенсионерку, и она согнала всех детей в кучу и не позволяла им больше разбегаться.

— Вот-вот. Тебе все веселье, а я выгляжу жутким монстром, который заставляет есть овощи, чистить зубы и…

— Я даю им сбалансированное питание!

— Ага, кормишь шоколадом, черным и белым! И вечно брюзжишь, что не мешало бы им прибраться у себя в комнате.

— А как же конструктор «Лего», что я им купил? Очень познавательная вещь.

— Точно. И убил шесть часов на постройку космического звездолета, пока я выгуливала детей в парке. К тому же это было пять лет назад.

— Но ведь ты такая замечательная мама, Кэсс! Разумеется, у отца должно быть свое слово в воспитательном процессе, но говорить ему надо всегда одно: «Ваша мама права».

Мои тревоги разрослись до таких размеров, что о смехе не могло быть и речи. Не страхи, а настоящие тревого-сумоисты.

— И когда дети болеют, почему именно я беру отгул на работе?

Меня тошнило от собственного сварливого тона, но остановиться я уже не могла. Попреки громоздились один на другой, словно китайские акробаты.

— Почему в этом доме только я одна способна найти библиотечную книгу или футбольную бутсу?

Такое впечатление, будто все реплики для меня писал кто-то другой, а я просто их повторяла — эдакое банальное супружеское караоке.

— Но я ведь тоже кое-что делаю…

— Рори, я уже два месяца жду, чтобы ты собрал новую кровать, которую мы купили в «Икее» для Джейми.

— Да соберу я ее! Мужчина я или кто? А мужчины должны быть выше беспочвенных обвинений.

Я смотрела на мужа. Его обещания были не более осмысленны, чем посулы американских республиканцев что-нибудь сделать с глобальным потеплением.

— Но когда? Почему не прямо сегодня? А заодно можешь помыть всю посуду. Тарелки, знаешь ли, сами по себе чистыми в буфет не возносятся.

— Черт, как же приятно видеть тебя позитивно настроенной с утра пораньше!

— Я просто хочу хоть один день начать нормально!

Когда-то недостатки Рори вызывали у меня нежность — эдакая смесь снисходительности и влечения. Но сейчас те же слабости вызывали лишь жуткое раздражение.

Муж поднялся из-за стола и сграбастал меня в мускулистые объятия.

— Конечно, цыпленок, я все сделаю. А ты пойди развлекись немного.

Я уже собиралась простить его, но от последней фразы внутри все так и забурлило.

— Развлекись? То есть ты называешь беготню по продуктовым магазинам развлечением?!

Сегодня у меня «выходной», а значит, надо везти детей в парикмахерскую, затем высадить одну у танцшколы, другого у теннисного корта, заскочить в химчистку, потом в видеопрокат, купить удобрений для сада, заправить машину, выбрать подарок ко дню рождения брата Рори, обновить рецепт на лекарства и, наконец, развезти детей по секциям — боулинг и альпинизм, — причем в абсолютно противоположные концы города.

— Надеюсь, ты наведешь в доме порядок, пока меня не будет? Вообще-то я собиралась сказать, что это уже давно не дом, а настоящий свинарник, но на самом деле ни одна уважающая себя свинья сюда и копытом не ступит.

Судя по своеобразному благоуханию, исходившему из-под дивана, туда забралось по меньшей мере стадо антилоп, чтобы встретить там свою смерть. А может, это всего лишь запах наших разлагавшихся отношений?

Но тут муж вдруг неожиданно воскликнул:

— Ну конечно, мой ангел.

И послал мне на прощанье воздушный поцелуй.

Приятное тепло разлилось по всем сосудикам моего сердца, не говоря уже об остальных частях анатомии. Мне не терпелось тут же броситься к телефону и сообщить Джасмин, как она не права. Рори не страдает ни аутизмом, ни эмоциональной невразумительностью. Я высказала свои претензии, он выслушал, пошел на уступки и изменился. Он чувственный, внимательный, заботливый, и нет абсолютно никакой необходимости вздергивать наш брак на острие копья.

Три с половиной часа спустя я возвращалась, нагруженная пакетами из гастронома. Пронзительный рев музыки было слышно за два квартала. Когда я ввалилась в дом, от пульсации колонок мозг буквально задребезжал в черепушке. Бросив пакеты в прихожей, я ворвалась в гостиную — где и застала мужа. Он стоял посреди комнаты, извиваясь как полоумный. Рори — это Джимми Хендрикс «воздушной» гитары. Он знает все мыслимые и немыслимые позы. Он может играть на спине, у себя за головой. Он может играть даже зубами. Однажды он умудрился втюхать свою «воздушную» гитару через Интернет-аукцион за 50 фунтов.

Используя цветочные горшки в роли рок-музыкантов, а торшер — в качестве микрофона, Рори громко орал «Дым над водой», одновременно наяривая свободной рукой точно одержимый.

Нечего и говорить, что дом вовсе не походил на образцово-показательное жилище, каким я себе его представляла. Скорее он выглядел как учебный полигон армейского спецназа. Из-под дивана все так же воняло, а кровать из «Икеи» мирно покоилась в коробке у Рориных ног. Муж совершенно не смутился, увидев меня в дверях. Наоборот, еще энергичнее ударил по воображаемым струнам и рухнул на колени в пароксизме особо душераздирающего соло.

Знаете, это был самый подходящий момент, чтобы поделиться с благоверным одним из главных женских советов: пятна мужниной крови лучше всего удалять крахмальным раствором.

Стоит ли удивляться, что далее последовала настоящая схватка. С моей стороны было много скептицизма:

— Чем ты занимался все это время?

— Ну, я немного прибрался.

— Прибрался… Интересно, почему на кофейном столике могут предаваться любовным игрищам крысы, кишащие бактериями, способными сожрать пятилетнего ребенка… а мужчины считают, что в доме чисто? Почему?!

Был определенный сарказм:

— Как насчет слайд-презентации на тему, где место пустым коробкам из-под апельсинового сока — в холодильнике или в мусорном ведре?

Изрядно неприкрытой враждебности:

— Любая мужская задница, припаркованная на этом диване, которая больше четырех часов пялится в телевизор, включенный на спортивном канале, будет принудительно эвакуирована и поставлена на штрафстоянку за счет владельца. Я ясно выражаю свою мысль?

И немало мученичества:

— Похоже, придется делать это самой — точно так же, как и Все Остальное.

Полностью перейдя в режим великомученицы, я сорвала пластиковую упаковку с деревянных планок «икеевской» кровати и раскрыла инструкцию. Возьмите крестовую отвертку с головкой Филлипса. Я рывком распахнула ящик с инструментом и сконфуженно уставилась на его содержимое. Кто, черт возьми, этот Филлипс? И почему он такой садист?

— Что ж, ладно. — Рори с явной неохотой выключил музыку, прерывая свой воображаемый рок-концерт. — Если ты мне поможешь, я управлюсь в момент.

Часа через три до меня начало доходить, что Мистер Икея с его ключом Аллена гораздо больше ответствен за разводы, чем мужская неверность.

Еще через шесть нервных срывов я, кажется, придумала достойное применение отвертке с головкой Филлипса. Очень удобное орудие, когда супругам приспичит заколоть друг друга насмерть.

Рори приложился к бутылке виски. Я же впала в такое уныние, что нуждалась в чем-то покрепче. Скажем, глоток ацетона прошел бы сейчас на ура.

— Послушай, — сдалась наконец я, — может, вызовем на вечер няню, а сами сходим куда-нибудь и поговорим?

— Сходим? Куда? Все эти выходы в свет меня просто бесят. Меню в ресторанах — сплошная жуть: по шестьдесят слов для описания того, что на поверку оказывается чахлым салатным листиком, похожим на больную лягушку, которой в задницу засунули веточку базилика. Нет уж, спасибо, Кэсси. И потом, о чем нам говорить?

— Черт, да мало ли! О нашем разводе!

Следующий день, второе марта, был днем моего рождения. Мамин день рождения, естественно, стоит на втором месте после дня рождения морской свинки — уж нам-то, женщинам, это хорошо известно. И тем не менее мне почему-то казалось, что на чай с подгоревшим тостом в постель я все же могла рассчитывать. Даже от собственного семейства.

Когда это день рождения Рори, я покупаю и упаковываю подарки от детей, планирую праздничный ужин с именинным тортом в форме сердечка и вообще делаю все, чтобы он чувствовал себя как султан. Ближе к обеду, когда никто так и не сподобился припомнить, «а что же сегодня за такой особенный день», я не выдержала.

— Знаешь, я, конечно, не ожидала увидеть вычерченную самолетом в воздухе надпись «Я люблю тебя, Кэсси». И все же цветок-другой к моему дню рождения было бы мило. Детям-то ты хотя бы напомнил?

Когда Рори признался, что у него совершенно вылетело из головы и он не купил никакого подарка, я решила, что муж просто пытается сбить меня со следа. Он явно приготовил вечеринку-сюрприз! К девяти часам вечера меня стали терзать сомнения. К десяти терзания переросли в истязания. К одиннадцати — в настоящую панику. Вслед за которой без четверти двенадцать последовало маниакальное заявление из серии «теперь или никогда».

— Но я же сказал тебе, что ничего не купил, — ошеломленно ответил Рори.

— Я думала, ты шутишь! Как можно двенадцать месяцев шарить по Интернету, перебрать пятьсот сайтов и заучить наизусть все цены, прежде чем купить какую-нибудь электробритву, и при этом забыть о дне рождения собственной жены?!

— Я не виноват, что забыл. То есть я хочу сказать, ты ведь даже не намекнула. Ты что, валялась все утро в постели, периодически оглашая воздух требовательными криками: «Где мой именинный завтрак?» Нет. Или послала самой себе цветы от таинственного поклонника? Опять нет. А может, ты обвела эту дату кружком на детском календаре в кухне? Снова нет. И потом, как я могу помнить, что у тебя очередной день рождения, если ты вообще не меняешься и все время выглядишь молодой? — льстиво подытожил он.

Неплохой ход. Вот только мне вдруг начало казаться, что мы с Рори больше не подходим друг другу. Если бы жизнь стала постельным бельем, он был бы широким покрывалом, а я — мятой односпальной простынкой. Господи! Даже мои аналогии и те скатились к домоводству. Что, черт возьми, со мной происходит?

Оставался лишь один стиль поведения. Обида. Я решила объявить мужу бойкот. Следующие пять дней я подавала ему еду в полном молчании. В постели сразу поворачивалась спиной. К концу недели мои нервы никуда не годились — точно так же, как и наших детей. Любое слово, любой жест грозили привести к срыву. Напряженность можно было потрогать руками. Даже кошка поглядывала на меня свысока, словно вопрошая: «Ну что, тебе все это в новинку, да?»

К вечеру пятницы я поняла, что больше не выдержу.

— Ах, Рори. Рори, милый, — с облегчением разрыдалась я.

— А? — отреагировал муж, награждая меня полным объемом своего периферического внимания.

— Давай помиримся, Pop. Я не могу так больше. Я реву по ночам как дура. Напряжение, страх, враждебная атмосфера — это просто выше моих сил!

Он удивленно воззрился на меня:

— Ты о чем?

ОН ДАЖЕ НЕ ЗАМЕТИЛ.