Человек

В 800 году ему исполнилось пятьдесят восемь лет. Находясь в зените славы, он пребывал в расцвете сил и здоровья. Легенда навечно сохранила образ величественного старца с огромной белой бородой, облаченного в пышное одеяние, увенчанного золотой короной, с неизменными скипетром и державой в руках.

Реальный Карл-император, как следует из описаний современников, а также нескольких дошедших до нас портретных изображений, не имел ничего общего с этой декоративной фигурой.

Карл обладал высоким ростом, но отнюдь не был великаном, и, когда сидел, казался более рослым, чем когда стоял. Шея его была коротка, а живот толст и выдавался вперед. Он имел массивную голову, большие живые глаза, крупный нос и густые волосы. По обычаю франков отпускал длинные усы, но брил бороду. Голос его не соответствовал телосложению и казался слабым. В целом, прославленный император не отличался ни красотой, ни величавостью, но он превосходно держался, умея внушить почтение, а если нужно, и страх.

В основе этого была ярко выраженная авторитарность Карла, проистекавшая из полной и безусловной убежденности в своей правоте. Сам никогда не испытывавший сомнений и колебаний, он был наделен редким даром внушать окружающим веру в целесообразность своих идей и поступков. Характер его представляется сильным и ровным, ему были незнакомы всплески ярости, присущие Александру или Наполеону. Точно так же чужда была ему бессмысленная жестокость, и если летопись оставила отдельные примеры беспощадных решений Карла, то вызывались они только необходимостью, как сам он себе ее представлял.

Он ценил преданность и был доступен дружбе. Лишенный подозрительности, он даже в случае, когда близкий, доказавший неизменную верность, совершал промах и даже проступок, не карал его и не лишал доброго отношения. Известно, что, узнав о смерти папы Адриана, которого, несмотря на бывшие между ними трения, считал своим другом, Карл плакал, хотя исторгнуть слезу из глаз этого железного человека было непросто. Его привязанность к Алкуину сохранялась до самой смерти ученого, сопровождаясь выражением глубокой и постоянной приязни, хотя тот не раз позволял себе критиковать поступки императора. Так же любил он и многих других из своего окружения: Ангильберта, Теодульфа, Эйнгарда.

Простой в отношениях с людьми, он не терпел пышности и церемоний в быту. Его повседневная одежда казалась более чем скромной, почти не отличаясь от костюма простолюдина. Как и все франки, он носил льняную рубаху и такие же штаны, ниже колен заправленные в полотняные обмотки и ремни сандалий. Сверху одевал короткую тунику и плащ, который в зимние месяцы подбивался мехом. Единственными украшениями, которые он признавал, были медные браслеты на руках и ногах да серебряные рукоятка и ножны меча, висевшего у бедра. Только по праздникам или принимая заморских послов, Карл надевал более дорогие одежды по византийскому образцу и покрывал голову диадемой.

Столь же прост был и образ жизни императора. Большую часть времени он проводил в походах – на коне или в палатке. Отсюда и его невзыскательность в еде. Больше всего любил он обедать прямо в лесу или на поле, после удачной охоты, когда дичь подается на вертеле. Те же привычки сохранял Карл и в пожилом возрасте, и когда врачи пытались его остеречь, запрещая есть жареное, он не желал их слушать. Дома, во дворце, он строго соблюдал посты, хотя и любил плотно поесть; зато мало пил и не терпел пьяниц. Но когда приходило время праздничных пиров, неизменно желал обилием вин и яств, а также всем застольным церемониалом поразить воображение иноземных гостей и доказать, что знает в этом толк не хуже властителей Востока.

До нас дошло красочное описание подобного празднества, сделанное придворным поэтом Карла, Теодульфом.

…Он восседает во главе стола, на высоком троне, увенчанный золотой короной. Подле него – прекрасная и благочестивая королева, чьи диадема и ожерелье сверкают тысячью огней, а лучезарная улыбка, которой она равно оделяет великого и малого, пленяет кротостью и добротой. Рядом с родителями – сыновья, полные силы, сметливости и ума, а также дочери, столь же прекрасные, сколь и несхожие между собой; у них нет иного желания, как нравиться отцу своей веселостью, свежестью, грациозностью осанки. Но вот расторопный глашатай дает сигнал, и вереница безмолвных слуг выстраивается за спинами гостей. Сенешал, за которым следует толпа поваров и пирожников, распоряжается подачей блюд. Виночерпии берут одной рукой кубки, другой наливают благородные вина. Пир начинается, а с ним и остроумные словесные состязания, в которых сам монарх удостаивает принять участие. Во время десерта беседуют о делах божеских и человеческих, а также слушают написанные специально для этого случая стихи…

После обеда император обычно отдыхал, имея обыкновение соснуть часок-другой, если это было возможно. Зато плохо спал ночью, по сообщению биографа, несколько раз просыпался, и не зная, как убить бессонницу, даже пытался использовать принадлежности для письма, заботливо хранимые под подушкой.

Любимыми развлечениями Карла были охота и купанье. Именно поэтому он сделал главной своей резиденцией, а затем и столицей Ахен, знаменитый горячими источниками и окруженный лесами, богатыми дичью. Это место недаром называли латинским именем Aquisgranus, по имени кельтского бога Грануса, отождествляемого с целителем-Аполлоном: во времена римлян здесь был известный бальнеологический курорт. Карл выстроил в Ахене термы, наподобие римских, в которых могли принимать водные процедуры более ста человек одновременно. Близ водоемов и в удобных для охоты местах были расположены и другие резиденции Карла – Геристаль и Дюрен, Аттиньи, Вормс и Падерборн. Разъезжая по своим многочисленным виллам или даже отправляясь в более далекие путешествия, монарх, как упоминалось выше, имел обыкновение возить за собой всю свою семью.

Семья эта была многочисленной.

Официально Карл был женат пять раз. После Гимильтруды и Дизедераты он взял в жены чадолюбивую Гильдегарду, а после ее смерти сменил умерших одну за другой надменную Фастраду и кроткую Лиутгарду.

Гимильтруда родила Карлу первенца, нареченного в честь деда Пипином. Но отвергнув мать, король отверг и сына, тем более что тот имел физический недостаток, не позволявший сделать его наследником, – Пипин был горбатым. Устраненный от права наследования, Пипин-горбун впоследствии принял участие в заговоре против Карла и был заточен в монастырь.

От Гильдегарды император имел трех сыновей – Карла, Пипина и Людовика, причем последнему из них было суждено унаследовать престол, а двое других умерли раньше отца.

Были у Карла и пять дочерей – Ротруда, Берта, Гизела, Теодрада и Гильтруда. Судьбу их не назовешь особенно счастливой: император всю жизнь держал их при себе и не разрешал выйти замуж. Биограф Карла утверждает, что виной тому была чрезмерная отеческая любовь, делающая невозможным расставание. В этом можно усомниться; скорее дело заключалось в том, что не находилось достаточно «достойных» женихов. Источники сохранили два примера, которые подтверждают эту догадку.

В 781 году Ирина, мать византийского императора Константина VI, прислала сватов к франкскому двору с предложением отдать за сына Ротруду, дочь Карла. Ротруде было тогда семь или восемь лет, Константину – десять. Тем не менее Карл с радостью ухватился за этот проект и тут же поручил обучать девочку греческому языку и византийским обычаям, выделив группу клириков, которые, пройдя подобное же обучение, должны были сопровождать невесту в Константинополь. Брак, вероятно, мог состояться, если бы не вмешалась политика. Пять лет спустя осложнения между Византией и Франкским государством из-за Беневента привели к нарушению договора, и когда византийские сановники прибыли за Ротрудой, Карл их не принял.

Второй пример не менее показателен. В 789 году Карл сватал дочь мерсийского короля Оффы за своего сына. Англичанин выразил согласие, но при этом поставил условие, чтобы Карл в свою очередь отдал за его сына принцессу Берту. Франкский король был настолько возмущен этим предложением, что на какое-то время порвал все отношения с Британией.

Так, считая возможным и даже важным матримониальное родство с Византийской империей, которая была ему «ровней», Карл и думать не желал о браке какой-либо из своих дочерей с монархами европейских государств, которых он считал чуть ли не своими вассалами.

Подобная «стратегия» имела и соответствующие результаты. Всему двору были известны амурные похождения его дочерей, а две из них за спиною отца все же вступили в тайный брак: Ротруда сошлась с неким графом Рориго, а Берта сделалась подругой придворного поэта и советника императора Ангильберта, от связи с которым родила сына, будущего историка Нитарда.

Сам Карл, впрочем, не подавал своим детям примера высокой нравственности. После смерти Лиутгарды, последовавшей в июне 800 года, он, хотя больше и не женился, имел нескольких наложниц и внебрачных детей, из которых двое в будущем стали заметными фигурами: Дрогон, епископ Меца, и Гуго, аббат Сен-Кантена.

По утверждению его биографа, Карл очень любил свое потомство, законное и незаконное; во всяком случае, сыновьям и дочерям он упорно стремился дать то, чего с детства лишен был сам, – знания. Об этом будет рассказано ниже. А сейчас лишь заметим, что, хотя император и не получил правильного образования, он компенсировал этот недостаток природным умом, ясным, твердым и гибким. И еще замечательным трудолюбием. Не может не подкупать его серьезность и деловитость неутомимого работника, полного сознания своего долга, его одинаковая углубленность и добросовестность в любом деле – подсчитывает ли он доходы одного из своих многочисленных поместий, дает ли указания администраторам или решает проблему глобального масштаба. Он был подлинным Хозяином с большой буквы и в лучшем смысле этого слова.

 

Хозяин

Основой могущества Карла были его огромные частные земли – родовые домены Каролингов. Они складывались столетиями. Сюда вошли и конфискации Карла Мартелла, и приобретения Пипина Короткого. Карл Великий своими войнами и карательными акциями намного увеличил домениальные фонды предков. Мы не располагаем точными данными о его личных владениях; источники упоминают всего около трехсот единиц, но список, составленный на основе этих упоминаний, конечно же, не может претендовать на исчерпывающую полноту (см. Приложения). Главное место среди земель Карла занимали паляции или пфальцы, в каждом из которых имелся дворец (palatium), где император останавливался во время своих бесконечных передвижений. Из подобного паляция вырос и Ахен, превратившийся в столицу империи. Такими же резиденциями-пфальцами были Дюрен, Тионвилль, Керси, Атгиньи, Нимвеген, Падерборн. Собственно поместий (вилл) источники насчитывают сто с небольшим; к ним следует прибавить еще около сотни объектов – городов, деревень, местечек, отдельных дворов, хуторов, лесных массивов, пустошей. Благодаря отчетам королевских ревизоров, мы располагаем описанием ряда пфальцев и вилл. Центром каждого пфальца были государевы хоромы – обширный каменный дом-дворец с несколькими парадными покоями и десятками горниц. Во дворце – обилие всевозможной мебели, посуды, утвари, одежды, белья; большинство этих предметов тщательно упаковано в массивных сундуках и поставцах. Господский двор, обнесенный крепким тыном с каменными воротами, полон хозяйственных построек; среди них упоминаются кухни, хлебопекарни, амбары, давильни винограда, конюшни, коровники, свинарники, овчарни, птичники. За усадьбой обычно расположен сад, засаженный фруктовыми деревьями и всевозможными растениями. К пфальцу тянет несколько вилл – поместий. Каждая из вилл также обладает господским двором и домом, но размером поменьше и, как правило, не каменным, а деревянным; вокруг двора располагается деревня, населенная крестьянами; вилле подчинено несколько хуторов и обособленных дворов.

Как эксплуатировалась вся эта масса земель? Небольшая их часть сдавалась в аренду, все же остальное шло на личные потребности государя, его семьи и на содержание двора. С этой целью Карлом была создана простая, но довольно разветвленная административная система, деятельность которой регулировалась особыми капитуляриями и указами.

Все королевские домены распределялись по тридцати трем административным округам или фискам (fisci). Во главе каждого из них стоял особый управляющий (judex) – весьма важная персона, приравненная по положению к дворцовому графу. Управляющий ведал надзором за всеми пфальцами и виллами, входившими в состав фиска, и нес полную ответственность за нормальную жизнедеятельность всего хозяйственного организма. Управляющий имел помощников – вилликов или майеров, каждый из которых ведал отдельным поместьем-виллой; согласно инструкции Карла, виллик должен был иметь под надзором столько земли, сколько мог обойти и осмотреть в течение дня. В распоряжении виллика находились также многочисленные подчиненные – лесники, конюхи, скотники и т.д.

Непосредственными производителями в поместье были крестьяне. Они делились на несколько категорий: лично-свободные, полусвободные, крепостные, рабы. Но положение всех их было примерно одинаково: они сидели на наделах (мансах), несли барщину и платили оброки. Наряду с землепашцами, составлявшими большинство трудового люда поместья, в нем жили и различные ремесленники: кузнецы, кожевенники, башмачники, ювелиры, седельщики, плотники, токари. Женщины, работающие в специальных мастерских, пряли, ткали и окрашивали лен и шерсть.

Карл проявлял известную заботу о своих работниках. Он требовал, чтобы с ними хорошо обращались «и не доводили до разорения». Он разрешил им жаловаться на своих утеснителей, но одновременно не забывал напомнить, чтобы жалобы не отвлекали людей от работы. Главное, что волнует хозяина поместий, – получение максимальных доходов и их строжайший учет. «Желаем, чтобы поместья наши… всецело служили нам, а не другим людям» – такова первая заповедь, с которой он начинает свои наставления управляющим. А дальше следуют уточнения: управляющий должен зорко следить, чтобы работники поместья не воровали, не бездельничали, не припрятывали семян, не уклонялись от уплаты положенных податей, «не шатались праздно по рынкам», не занимались «иными лиходействами». Подбирая себе помощников, управляющий должен искать их не среди «людей сильных» – с такими трудно будет справиться, – «но из людей среднего достатка и верных». Сами управляющие должны также исправно и честно исполнять свои обязанности. Прежде всего, по своей должности они обязаны творить суд и следить за порядком во вверенных им фисках, отказываться от взяток и подношений и никоим образом не использовать для своих личных нужд людей поместья. Им категорически запрещается пользоваться чем-либо из господских доходов, откармливать свиней на господских желудях и выхаживать щенят (пусть даже принадлежащих королю) иначе, чем на своих харчах. Им не ведено принимать в господских домах и брать на королевское иждивение других, пусть даже официальных лиц, посланных государем, а что до уплаты положенных податей – здесь они да будут примером для всех остальных! Они должны следить за состоянием заповедных лесов и вылавливать не только браконьеров, но и волков, чьи шкуры следует немедленно доставлять государю. Они обязаны обеспечить чистоту и опрятность при заготовке продуктов и давать регулярно подробнейший отчет во всем произведенном, отправляя что положено во дворец и точно фиксируя остаток. Любое упущение управляющего и его доверенных лиц тут же каралось, причем не только высоким штрафом, но и жестокой поркой на виду у всего двора.

Да, император был строг со своими подчиненными и беспощадно боролся с тем, что мы сегодня называем коррупцией. И это ему удавалось легко, поскольку сам он прекрасно разбирался во всех тонкостях своей поместной экономики, умел считать кур и гусей на своих птичьих дворах и рыбу в своих садках. Он точно знал, какие и когда продукты к нему должны поступить и мог перечислить свыше ста видов овощей, фруктов и трав (иные из которых сегодня и ботанику неизвестны!), произраставших в его садах и огородах. Чтобы не быть голословными, приведем соответствующий параграф капитулярия. «…Желаем, чтобы в садах имели всякие травы и овощи, а именно, лилии, розы, козлиный рог, колуфер, шалфей, руту, божье дерево, огурцы, дыни, тыквы, фасоль обыкновенную, тмин садовый, розмарин, тмин обыкновенный, бараний горох, морской лук, спажник, эстрагон, анис, дикие тыквы, гелиотроп, медвежий корень, жабрицу, салат, чернушку, английскую горчицу, кресс, репейник, перечную мяту, кровочист, петрушку, сельдерей, любисток, можжевельник, укроп огородный, укроп лекарственный, цикорий, купену, горчицу, богородскую траву, жеруху лекарственную, мяту, мяту душистую, дикую рябину, кошачью мяту, золототысячник, мак, свеклу, копытень, проскурник лекарственный, мальву, морковь, пастернак, дикий шпинат, шпинат огородный, брюкву, капусту, лук зимний, лук сеянец, порей, редьку, шарлот, лук обыкновенный, чеснок, марену красильную, ворсянку, горох мавританский, кориандр, кервель, молочай, шалфей полевой. И пусть садовник имеет на своем доме молодило кровельное. О деревьях желаем, чтобы были яблони, груши, сливы различных сортов, рябина, кизил, каштаны, персиковые и айвовые деревья, орешник, миндальные, тутовые, лавровые деревья, пинии, фиговые деревья, грецкий орешник, вишни разных сортов, яблоки сладкие и покислей, все зимние сорта и те, которые надо есть прямо с дерева, и яровые сорта. Зимних сортов груш три, и четыре послаще, и те, которые надо варить, и поздние сорта…»

Не менее интересен другой параграф, посвященный ежегодному отчету по фискам:

«…Пусть управляющие наши ежегодно к Рождеству Господню раздельно, ясно и по порядку извещают нас о всех наших доходах, чтобы мы могли знать, чего и сколько имеем по отдельным статьям, именно, сколько вспахано быками, на которых работают наши погонщики, сколько пахоты с тяглых мансов, сколько поросят, сколько оброков, сколько по долговым обязательствам и штрафов по суду, сколько за дичь, выловленную в наших чащах без нашего разрешения, сколько за разные проступки, сколько с мельниц, сколько с лесов, сколько с полей, сколько с мостов и судов, сколько со свободных людей и сотен, обслуживающих нужды нашего фиска, сколько с рынков, сколько с виноградников и с тех, кто платит вином, сколько сена, сколько дров и факелов, сколько тесу и другого материала, сколько с пустошей, сколько овощей, сколько пшена и проса, сколько шерсти, льна и конопли, сколько плодов с деревьев, сколько орехов и орешков, сколько с привитых деревьев разного рода, сколько с садов, сколько с репных гряд, сколько с рыбных садков, сколько кож, сколько мехов и рогов, сколько меду и воска, сколько сала, жиров и мыла, сколько вина ягодного, вина вареного, медов-напитков и уксуса, сколько пива, вина виноградного – нового и старого, зерна – нового и старого, сколько кур, яиц и гусей, сколько от рыболовов, кузнецов, оружейников, сапожников, от выделывателей квашней и сундучников, сколько от токарей и седельников, сколько от слесарей, от рудников железных и свинцовых, сколько с тяглых людей, сколько жеребчиков и кобылок…»

По-видимому, Карл и сам понимал, что требует от своих управляющих чрезмерно много. Поэтому он словно бы оправдывается и объясняет:

«…Все вышеуказанное пусть не покажется управляющим нашим слишком обременительным, раз мы этого требуем; ибо желаем, чтобы и они сами подобным же образом требовали все от своих подчиненных…»

И управляющие, виллики, а также вся их команда выбивались из сил, чтобы угодить властителю и сохранить свои бока нетронутыми. Во дворец регулярно отправлялись подводы, груженные салом, копченым мясом, соленьями, вяленой рыбой, птицей, сыром, маслом, горчицей, медом, воском, уксусом, овощами и еще очень и очень многим.

Проверяя ежегодные отчеты и прикидывая излишки, Карл точно определял, что оставить на семена, сохранить на разведение или на засолку, а что продать. Деньги от продажи, естественно, шли во дворец.

Приходится констатировать, что в данном вопросе великий император не поднялся над уровнем своего времени и обычаями своих предков. Он не понимал функций и значения денег в хозяйстве. Он придирчиво требовал их, заботливо собирал и… подобно «скупому рыцарю» складывал в свои сундуки.

Когда после разгрома аваров в его руки попали несметные сокровища, он, раздав часть их своим сподвижникам и церкви, остальное похоронил в своих подвалах. С другой стороны, его завещание, сохраненное Эйнгардом, наглядно показывает, что, вздыхая о судьбе империи, он даже не оставил общегосударственной казны! Дети и внуки наряду со слугами получили ничтожную часть накопленных денег, остальное пошло церкви: забота о «спасении души» отодвинула на задний план заботу о судьбе государства.

Впрочем, не следует забывать, что VIII–IX века – время господства натурального хозяйства, и естественно, что даже гений Карла не мог перескочить через барьеры, установленные экономическими законами его эпохи. Но при этом, как мы увидим, скопидом в своем личном хозяйстве, он смотрел гораздо шире, когда речь шла о той же торговле в пределах всей страны.

Постоянно занимаясь своими поместьями, их проблемами и структурой, Карл постепенно выработал определенную модель, которую затем постарался распространить на монастыри и на частные хозяйства светских землевладельцев, связанных с ним феодальными узами. Он заставил, в первую очередь крупные церковные учреждения, составить описи своих имуществ и доходов от земли – так называемые «полиптики». Особенную известность получил полиптик аббатства Сен-Жермен-де-Пре под Парижем, являющийся кладезем фактов для историка, занимающегося экономикой этой эпохи. Но здесь мы уже от частного переходим к общему и от Хозяина – к Государю.

 

Государь

Свою огромную державу Карл тоже рассматривал как вотчину и регулировал ее жизнь теми же методами и средствами, которые применял к домениальным поместьям. Вдохновляемый идеалом мира, порядка и равновесия, он проводил здесь целенаправленную политику, которая в современной историографии получила имя «дирижизма». От него исходили распоряжения на все случаи жизни. Его сановники и министериалы ведали отдельными нитями управления, но все нити сходились в руках императора.

Центром управления страной оставался двор (Palatium), который мало изменился по сравнению с меровингской эпохой. Референдарии прежних времен исчезли; их заменил канцлер, назначаемый монархом из среды духовенства, заведующий канцелярией и армией нотариев, составлявших императорские письма, дипломы, иммунитетные грамоты. По вполне понятным причинам была упразднена и должность майордома, некогда породившая могущество Каролингов; вместо этого прежний дворцовый граф (comes palatii) объединил в своих руках судебные и наблюдательные функции. Новым лицом стал архикапеллан, епископ или аббат, ведавший общими церковными делами. Что же касается других должностей – сенешала, кубикулариев, маршалов и т.п., то все они остались прежними, причем, как и во времена Меровингов, каждый из них, выполняя домашние (дворцовые) функции, мог по воле монарха быть нагружен и общегосударственными делами; так, сенешал, в обычное время ведавший домом и кухней, при необходимости мог быть поставлен во главе армии, коннетабль – заведовать походным обозом, а виночерпий – отправиться послом во вражеский лагерь. Кроме перечисленных лиц во дворце постоянно проживала многочисленная челядь, молодые люди из знатных фамилий, а также «товарищи» короля (comites) – тесная группа лиц, спаянных давнишними отношениями дружбы и приязни, на каждого из которых монарх мог положиться, как на самого себя.

Карл имел также свой совет, куда приглашал кроме высших придворных магистратов тех из числа магнатов, мнение которых ему было угодно выслушать. Этот совет разрешал прежде всего придворные конфликты, но его компетенция в некоторых случаях распространялась и на более общие дела. Ежегодно летом монарх созывал «Генеральный сейм» (Generale placitum), который обсуждал общеимперские дела и состоял якобы из «всего народа». На деле же на сейм созывались только крупные вассалы, да и то избранные. Причем они лишь совещались, а решения принимал император. Вот эти-то решения и доводились до сведения «всего народа», в этом и заключалось участие его в управлении государством.

Территория империи управлялась довольно единообразно. Вся она делилась на ряд крупных регионов – «провинций», по выражению источников. Таких «провинций» (если исключить Италию) насчитывалось всего одиннадцать: Франция, Аквитания, Васкония (Гасконь), Септимания (Готия), Провинция (Прованс), Бургундия, Аламанния, Бавария, Тюрингия, Фризия, Саксония. Франция, в свою очередь, распадалась на Нейстрию и Австразию. Но все названные «провинции» не имели административного значения: это были исторически сложившиеся территории, принадлежавшие когда-то в большинстве своем определенному народу (франкам, баскам, готам, бургундам, баварам, саксам и т.д.), а затем в разное время они были абсорбированы Франкским государством. Административное значение имели подразделения «провинций» – графства, на которые они распадались и которые создавались на основе более древних округов – пагов. Как и паги, графства были очень неодинаковы по размерам; среди них попадались совсем крошечные, как графство Санлис, и огромные, как Овернь. Во главе каждого графства, как и при Меровингах, стояли светская и духовная власти – граф и епископ. Граф ведал «телами», а епископ «душами» подданных, и в принципе они должны были дополнять друг друга, причем при Карле контакт между ними установился более тесный, чем раньше. Однако из-за неясности разграничения их функций бывали частые неувязки, и тогда на сцене появлялись «государевы посланцы» (missi dominici).

Этот институт сложился давно, и предки императора кое-когда пользовались им. Но только Карл сделал его постоянным и регулярным, введя в административную систему. При нем вся территория государства была разделена на несколько округов (missatica), и каждый подлежал контролю двух посланцев, один из которых был лицом светским, другой – духовным. Посланцы исполняли свои должности в течение года, иногда – в течение нескольких лет. Они совершали объезд округа зимой, летом или осенью и во время своей миссии обладали всей полнотой власти. Они разъясняли населению королевские указы, следили за их исполнением, контролировали церковные дела и поведение духовенства и наблюдали за всем, что затрагивало интересы монарха. Когда после принятия императорского титула, в 802 году, Карл решил возобновить присягу всего населения, именно государевы посланцы проводили этот обряд по всем регионам государства. Чаще же всего их внимания удостаивалась деятельность представителей областной администрации – тех же графов и епископов, причем посланцы могли не только отменять их приговоры и постановления, но и смещать с должностей. Для этой весьма ответственной деятельности император, разумеется, выбирал самых испытанных людей из числа сановников и высшего духовенства.

Карл внес некоторые изменения в судебные функции графов. В начале 80-х годов появилось предписание, согласно которому граф был обязан на свои ежемесячные судебные заседания приглашать представителей вверенного ему округа из людей «благородных, мудрых и богобоязненных». Эти заседатели, получившие имя «скабинов», фактически стали судьями, роль же графа отныне сводилась к председательству во время сессии и оглашению приговора.

Существовал и суд королевский, в котором председательствовал лично Карл или, в его отсутствие, дворцовый граф. Здесь иной раз решалось дело и в первой инстанции, но, как правило, королевский суд разбирал дела по апелляциям, если одна из тяжущихся сторон не была удовлетворена решением областного суда. Широко был распространен в качестве апелляционного и Божий суд, не изменившийся со времен Меровингов и заключавшийся в испытании водой, каленым железом или судебным поединком.

Очень чутко император относился к проблемам многочисленных народов, входивших в состав его державы. Особое внимание он обращал на сбор и приведение в порядок многочисленных «варварских правд». По его почину были сделаны значительные дополнения к законам салических и рипуарских франков, а также баваров; были заново записаны «правды» хамавов, англов, фризов и тюрингов. В 802 году император повелел обнародовать «права всех народов… не имевших писаных законов». Были оставлены в силе старые «римские» законы, но сверх того каждый большой регион получил свой кодекс; до нас дошли «наказы» для Аквитании, Ломбардии, Саксонии, Северной Испании. Евреи судились по своим законам; было предписано, чтобы каждый из жителей государства, к какому бы народу он ни принадлежал, непременно знал свои законы. Сочетание строгой унификации в области религии и управления страной с уважением к традициям каждого народа, населяющего империю, – в этом одна из самых замечательных черт Карла как государя.

Италия имела особый статус. Император сохранил здесь многие из старинных учреждений, система графств лишь частично затронула ее. Провозгласив Италию королевством, Карл еще раз подчеркнул этим ее исключительное положение. Позднее, в 806 году, император формально разделил всю территорию государства между своими тремя сыновьями. Раздел лишь подтвердил то, что было установлено ранее. Италия и Аквитания с сопредельными областями закреплялись за королями Пипином и Людовиком. Старший, Карл, получал все остальное. Сохранялась ли при этом идея единства империи? По-видимому, да. Впрочем, это вопрос спорный (см. Приложения). Раздел должен был вступить в силу после смерти императора. Но поскольку он пережил двух старших сыновей, акт 806 года утратил силу, и государство осталось единым.

Нам мало что известно о жизни рядовых подданных Карла Великого. Ведь исследователь, занимающийся этим временем, черпает основные материалы из юридических документов, а они почти ничего не сообщают о «безмолвствующем большинстве», по образному выражению историка. Поэтому приходится ограничиться лишь самыми общими сведениями.

В те времена большая часть Западной Европы все еще была покрыта лесами и болотами, расчисткой и осушением которых занимались почти исключительно монастыри. Обжитая часть территории Франкского государства являла собой лишь более или менее значительные зоны, представлявшие как бы вкрапления в этот дикий массив. Такие зоны, если оставить в стороне Италию, можно отметить в Иль-де-Франсе, Пикардии, Фландрии, Шампани, Лотарингии, в некоторых районах Баварии и Тюрингии. Города, оставшиеся от римских времен, были, как правило, резиденциями высшего духовенства. Наиболее значительные из них, такие, как Реймс, Пуатье, Лион или Нарбонна, насчитывали 5–10 тысяч жителей. Основное население обитало в деревне. Неотвратимым результатом крайне примитивной сельскохозяйственной техники и неоснащенности ею основной крестьянской массы являлись низкая урожайность и частые голодовки. Правительство делало некоторые (очень робкие) шаги к поддержанию голодающих; есть сведения, что в неурожайные годы император пытался даже нормировать цены на хлеб. Все это, однако, давало ничтожные результаты.

Господство замкнутого хозяйства при очевидной нищете основной массы населения почти исключало внутреннюю торговлю, первые ростки которой едва начали пробиваться в IX веке. На областных рынках господствовал натуральный обмен. По наземным, а еще более по речным путям в ближайшие районы везли продовольствие и нехитрые товары местного производства; эта меновая торговля находилась в руках фризов и евреев. Что же касается привилегированных классов – дворян и верхушки церковников, – то они пользовались почти исключительно импортными товарами, привозимыми из Византии или с мусульманского Востока. Транзит шел разными путями – через богатую Италию, через города Септимании и Прованса, через Нант и Бордо, через Ла-Манш и Северное море, где главную роль играл крупный торговый порт Квентовик, к которому тянулись монастыри Сен-Вааст, Сен-Бертен и Сен-Рикье. Здесь действовали профессиональные купцы – генуэзцы, ирландцы, бретонцы, англо-саксы, а объектами транзита были рабы, лошади, соль, вино, пергамент и тисненая кожа, благовония, металлы, пурпурные ткани, индийский жемчуг, редкие животные. Карл покровительствовал этой торговле, поскольку казна получала десятую часть от каждой сделки.

В отношении денег, которые постепенно начинают играть все большую роль в хозяйстве страны, Карл прежде всего продолжил реформу отца, установившего серебряный монометаллизм; золотые солиды чеканились лишь в виде редкого исключения. Серебряный ливр Карла весил около 400 граммов и состоял из 240 денье; эта система доминировала в Западной Европе до XIII века. Король имел монополию на чеканку монеты, при империи дважды подтвержденную особыми указами (в 805 и 808 годах). Чеканка производилась в главных городах страны, позднее же сосредоточилась в Ахене; серебром столицу снабжали рудники в Меле (Пуату) и в Гарце. Начиная с 790 года с монет стали исчезать названия монетных дворов, уступив место профилю и имени короля, а с 800 года – императора.

Одновременно с этим Карл проявлял заботу о единстве мер и веса. Им была принята стабильная весовая единица – фунт (ливр), а также мера жидкостей и сыпучих тел – модий. Модий был равен примерно 52 литрам и распадался на 16 секстариев; эталон этой меры был выставлен во дворце. Указы императора строго требовали, чтобы население страны употребляло только эти меры как в торговле, так и в любых частных взаимоотношениях, и благодарные потомки не забыли этой реформы.

Впрочем далекое потомство прославляло государя не столько за его экономические реформы, сколько за выдающуюся созидательную деятельность в качестве просветителя и зодчего, стремившегося создать новый мир, неведомый его предкам.

 

Демиург

Мы упоминали, что образование императора было более чем скромным: за всю жизнь он так и не научился писать, хотя прилагал к этому немалые старания. Но он читал и говорил по-латыни и понимал на слух греческую речь. С помощью секретарей он вел обширную переписку, сочинял капитулярии и другие документы, хорошо говорил и даже пел. Уже будучи взрослым, он изучал логику, риторику и астрономию. Карл всемерно покровительствовал литературе и наукам, любил книги и мог цитировать наизусть целые пассажи из сочинений святого Августина. Привлекая ко двору выдающихся богословов, грамматиков и поэтов, он мечтал создать вокруг себя «Новые Афины». Потомки даже окрестят его старания и успехи в этой области «каролингским ренессансом». И хотя термин этот в целом представляется несколько претенциозным, в нем, без сомнения, есть зерно истины.

Все началось с итальянских походов. Во время войны с Дезидерием Карл нашел своих первых сеятелей на ниве науки; это были историк лангобардов Варнефрид, более известный под именем Павла Диакона, и знаток классической литературы Павлин Аквилейский. Вскоре к ним присоединился еще один литератор – Петр из Пизы. Папа Адриан уступил Карлу двух преподавателей церковного пения, организовавших свои школы в Меце и Суассоне. Из мусульманской Испании прибыли готы Агобард и Теодульф, слывший первым поэтом своего времени. Ученых готов поставляла и Септимания (Готия). А после присоединения Баварии плеяду эрудитов Ахена пополнили проповедники Фрейзингенской церкви Арн и Лейдрад. Но главные центры, «экспортировавшие» франкам знания, находились на Британских островах. Ирландские монахи подарили Карлу астронома Дунгала и географа Дикуила, о котором уже упоминалось выше; из Англии же прибыл человек, сделавшийся первым помощником императора, причем не только в сфере науки и культуры.

Алкуин (или Альбин), англо-сакс, уроженец Нордумбрии и питомец Йоркской епископальной школы, которую он окончил под руководством знаменитых проповедников Экберта и Эльберта, поразил Карла своими познаниями уже при первой встрече, имевшей место в 781 году. Монарх сразу пригласил англичанина к сотрудничеству, и тот не замедлил появиться при франкском дворе. Будучи не только всесторонне образованным ученым, но и прекрасным организатором, он содействовал быстрому насаждению по всей стране начальных и средних школ, а в Ахене создал нечто вроде элитарной школы, получившей название Придворной Академии. Именно здесь Алкуин утвердил в преподавании «семь свободных искусств», позднее обосновавшихся в средневековых университетах, – «тривиум», в состав которого входили грамматика, риторика, диалектика, и «квадривиум», включавший арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Наставляя своих учеников, учитель предлагал темы для дискуссий, собственным примером побуждая изучать греческих и римских авторов и подражать им стихами и прозой. В Академии прилежно обучались сам император, члены его семьи и одаренные юноши из придворных; в их число входили сформировавшиеся здесь молодые таланты – поэт Ангильберт и Эйнгард, будущий биограф императора.

В Академии господствовали классические и библейские традиции, о чем свидетельствуют даже имена, данные согласно англо-саксонскому обычаю ее членам. Так, император в Академии прозывался Давидом, Алкуин – Горацием, Теодульф – Пиндаром, Ангильберт – Гомером, Эйнгард – Веселиилом. Сами же занятия носили характер дружеских бесед, во время которых стирались различия между учащимися и учителем – каждый стремился равно блеснуть своими познаниями и остроумием. Вот типичный образец «Диалога между учителем (Алкуином) и учеником (королевским сыном Пипином)», сохранившийся от той поры:

«…– Что такое письмо? – Хранитель истории. – Что такое слово? – Предатель мысли. – Кто рождает слово? – Язык. – Что такое язык? – Бич воздуха. – Что такое воздух? – Хранитель жизни. – Что такое жизнь? – Радость счастливых, печаль несчастных, ожидание смерти для всех. – Что такое человек? – Раб смерти, гость места, проходящий путник…»

После ряда вопросов о состоянии человека и частях его тела начинается разговор о вселенной и явлениях природы:

«…– Что такое небо? – Вращающаяся сфера, неизмеримый свод. – Что такое свет? – Лица всех предметов. – Что такое день? – Пробуждение к труду. – Что такое солнце? – Блеск вселенной, краса небес, прелесть природы, распределитель часов. – Что такое земля? – Мать растущего, кормилица живущего, хранительница жизни, пожирательница всего. – Что такое море? – Путь отважных, граница земли, гостиница рек, источник дождей…»

Разбирая времена года, собеседники устанавливают, что зима – изгнанница лета, весна – живописец земли, лето – ее одежда, осень – житница года, а год – колесница мира, которую везут ночь и день, холод и тепло, а правят – солнце и луна.

Заканчивается диалог рядом загадок, которые учитель задает, а ученик разгадывает, вроде «мертвые породили живого, а дыхание живого пожрало мертвых…», что оказывается огнем, возникшим от трения щепок и затем спалившим эти щепки…

Из приведенного видно, что занятия в Академии не столько служили практическим целям, сколько были отдыхом для придворных, своеобразной интеллектуальной разминкой, причем присутствие женщин привносило в словесные упражнения и экспромты изрядную дозу романтики, подчас вызывая некоторую настороженность у чуткого ментора. «Пусть не витают перед твоими окнами коронованные горлицы, порхающие по дворцовым палатам», – увещевал своего легкомысленного ученика Алкуин, втайне сознавая, что его наставления пропадают даром. Некоторые современные исследователи, увлеченные подобными нюансами, даже пытаются сблизить эти ахенские собрания с литературными кружками времен Петрарки и Боккаччо, находя в дошедших до нас образцах каролингской поэзии и прозы, равно как и в произведениях придворного эпистолярного искусства, мотивы, предвосхищающие Высокое Возрождение. Как бы ни относиться к подобным взглядам, нельзя не признать, что эпические или шутливые стихи Теодульфа и Ангильберта, а также их (и не только их) переписка обнаруживают людей чуждых ученого педантизма, отражая индивидуальные черты и эмоции образованных интеллектуалов.

Но не следует думать, будто «каролингский ренессанс» коснулся лишь самой верхушки общества. Карл и его коллеги по «Придворной Академии» стремились к расширению грамотности и элементарных знаний в гораздо более широких масштабах. Открытие начальных школ, прежде всего – при монастырях, стало всеобщим явлением. В специальной инструкции Карла, датированной 789 годом, прямо сказано: «Пусть создаются школы, чтобы учить детей читать, пусть в каждом аббатстве, в каждой епархии обучают псалмам, нотам, пению, счету, грамматике». По этому поводу было дано несколько капитуляриев, выносились специальные решения соборов; есть основания думать, что Алкуин и Теодульф были главными инициаторами и проводниками реформы школьного дела. В целом, стараниями Карла и его соратников было сделано то, чего многие государства Европы не добились и тысячелетие спустя.

Говоря о литературе, полезно вспомнить, что «каролингский ренессанс» заложил основы средневековой историографии. Именно тогда появились погодные записи главных событий – Анналы, ставшие незаменимым материалом для всякого, изучающего эпоху Карла Великого и его ближайших потомков. Среди этих летописей особое место занимают Большие, или Королевские Анналы, авторство которых некогда приписывали Эйнгарду. И хотя в настоящее время это предположение отброшено, Эйнгард остается бесспорным создателем лучшего литературно-исторического памятника Средневековья – бессмертной «Жизни Карла Великого».

Всеобщим увлечением стало отыскивание и собирание древних рукописей. Алкуин и его ученики занимались реставрацией попорченных текстов и их исправлением, после чего составлялись многочисленные списки, рассылаемые по разным хранилищам. Благодаря этому оказались сбереженными для грядущих поколений многие памятники античной литературы. Сам Алкуин долгие годы работал над пересмотром текста Священного Писания; окончив его на старости лет, ученый послал исправленный список в подарок императору.

Император уделял большое внимание не только содержанию, но и оформлению рукописей. Его повелениями при монастырях создавались специальные мастерские каллиграфии – скриптории, своеобразные лаборатории книжного искусства. Главная из них находилась в Type, под непосредственным патронажем Алкуина. От нее стремились не отстать каллиграфические школы Меца, Реймса, Сен-Дени и Корби. Имелся скрипторий и непосредственно при ахенском дворе. Во всех перечисленных мастерских работа строилась на новой основе. Был реформирован рукописный шрифт – вместо прежнего неразборчивого меровингского курсива был создан тщательно отработанный «каролингский минускул» – изысканный прообраз будущих типографских шрифтов. Подлинное богатство каролингской книги составляли ее иллюстрации – уникальные миниатюры, не уступавшие византийским, исполненные золотом и яркими красками, а также роскошные переплеты, украшенные резьбой по слоновой кости и драгоценными камнями.

Все эти рукописные сокровища отнюдь не погребались в монарших сундуках, а становились достоянием грамотных людей. С благословения Карла по всей стране создавались библиотеки, причем некоторые из них, такие, как книгохранилища Корби, Сен-Рикье, Жюмьежа, Фонтенеля, Флери или Сен-Дени, получили широчайшую известность.

Проявил себя Карл-демиург и как неутомимый строитель, вполне оправдывая свое второе имя – Давид. По его почину прокладывались дороги, прорывались каналы, возводились мосты, вырастали десятки дворцов и храмов. Прежде всего он, разумеется, обустроил и цивилизовал стольный Ахен, который, по мысли Карла, не уступая в красоте Риму и Константинополю, должен был являть земной образ небесного Иерусалима, благо именно здесь разрабатывался план создания христианской империи. Упоминавшиеся выше термы были лишь частью выросшего к началу IX века дворцового комплекса, созданного архитектором Эдмом из Меца, вдохновленным трудами Витрувия и опиравшимся на советы геометра Теодульфа и знатока византийской архитектуры Павла Варнефрида. Наследник императоров Рима не желал отставать от пышности их жилищ. Ахенский дворец, как показывают его следы, был весьма обширен, поскольку должен был вмещать весь двор. В центре находились покои императора и его семьи, а также большой зал для приемов. Боковое крыло, включавшее школу, библиотеку, архивы, соединяло зал с капеллой – главной гордостью Карла и единственной частью комплекса, дожившей до наших дней. Об этой церкви известно, что заложена она была папой Львом III в 805 году и строилась восемнадцать лет. Ее интерьер состоит из восьмиугольного пространства, окруженного двумя этажами открытых галерей и увенчанного куполом. Скульптуры, мрамор и мозаика для капеллы были вывезены из Италии; оттуда же прибыли и строители, попытавшиеся в своем произведении довольно грубо повторить знаменитый равеннский храм Сан-Витале. Ахенская капелла представлялась современникам «чудом дивной и высокой красоты»; они восхищались золоченой кровлей, серебряными светильниками, бронзовыми кафедрами и массивными резными дверями, которыми можно любоваться и сегодня. К сожалению, все остальные части комплекса, построенные из дерева, давно исчезли. Подобная же участь постигла и дворцы, возведенные по приказу Карла в Нимвегене, Ингельгейме и других его резиденциях.

По образцу ахенской капеллы строились церкви по всей стране. Историки подсчитали, что во времена Карла было создано 27 кафедральных соборов и 232 монастыря, не считая простых молелен, одна из которых, Жерминьи-де-Пре близ Орлеана, в сильно перестроенном виде сохранилась и поныне.

Но, пожалуй, особенный интерес представляет то интенсивное строительство, которое по приказу Карла и на его средства проводилось в местах отдаленных, превращавшихся в сферы влияния правительства Ахена. Среди других объектов особенно выделяется странноприимный комплекс, созданный Карлом в Иерусалиме и подробно описанный неким монахом-паломником, посетившим Палестину в конце IX века. В состав этого дива входили двенадцать строений гостиничного типа, в том числе и обширная библиотека – император был и оставался постоянным радетелем христианского просвещения.

Все эти примеры вполне наглядно иллюстрируют главное: «Новые Афины» Карла должны были в первую очередь стать «Христовыми Афинами», мудрости которых надлежало служить во благо религии и церкви. И здесь ни в коей мере не могут обмануть ни Придворная Академия, так напоминающая литературные кружки XVI века, ни многочисленные начальные школы, разбросанные по всей стране, ни светская поэзия и проза, ни исторические произведения, создаваемые придворными летописцами; те же скриптории в неизмеримо большем числе «выпускали» Евангелия, молитвенники и жития святых, а начальные школы, создаваемые Карлом, были исключительно церковными заведениями. И далеко не случайно легенда считает Карла Великого основателем Парижского университета. Сорбонна, как органический синтез школы и церкви, действительно, покоится на идеях, за которые неутомимо боролся державный ученик Алкуина.

Карл-демиург, строя свои «Афины», прежде всего был зодчим «Града Божия», вся же «академическая» ученость являлась лишь вспомогательным средством для этого, как сам он неоднократно свидетельствовал в своих посланиях. «…Не умея хорошо писать, – поучал он епископов и аббатов, – люди могут извращенно понимать Священное писание, причем ошибки легко приведут к крайней опасности. Ведь в Писании много сложных смысловых фигур; и кто поймет их как следует, не изучив древних авторов, излагавших риторику? Поэтому мы и увещеваем вас заботиться об изучении словесности…»

 

Зодчий «Града Божия»

Стяжавший славу Давида, Карл Великий не ограничился постройкой уникального храма-дворца в Ахене. Он мечтал о несравненно большем: о создании другого храма, хотя и незримого, но много более универсального и грандиозного.

Глубоко проникнутый сознанием долга перед Богом и вверенным ему свыше народом, он сам поставил себе цель, на достижение которой затратил огромную энергию и непреоборимую духовную мощь. Самостоятельно избрал он и руководителя на этой стезе, которому неизменно следовал и мысли которого сделал своим эталоном.

Мы не знаем, при каких обстоятельствах Карл познакомился впервые с творениями святого Августина, точно известно лишь, что сочинение гиппонского епископа «О Граде Божием» было не только его любимой книгой, но и прямым жизненным руководством, тем великим заветом, который он задумал претворить в реальность. Это была навязчивая идея Карла, та сверхзадача, которую он себе поставил. Когда? На этот вопрос можно ответить лишь приблизительно. Выше отмечалось, что в начальный период своих завоеваний франкский монарх не имел определенного плана. Видимо, план стал зарождаться, когда завоевания в основном завершились и когда сын короля Пипина почувствовал себя вдруг хозяином огромной державы. Мысли о провозглашении империи и претворении в жизнь августиновской идеи, тесно взаимосвязанные, созревали параллельно и полностью оформились к концу 90-х годов VIII века.

Как же представлялся зодчему тот новый мир, который он собирался строить?

Царство Божие или «Град Божий» по Августину – полный антипод языческого общества. В отличие от мира грубо-материального – это царство невидимое, духовное. Сосуществуя и переплетаясь с земными царствами, оно ведет к вечной жизни. Любое светское, мирское государство – град временный, преходящий. Чтобы не стать ареной для банды разбойников и убийц, оно должно испытывать постоянную эманацию Духа Божия, а владыки земные, будучи истинными христианами, должны зорко следить за исполнением божественных предначертаний и обуздывать непокорных. Своими действиями они призваны способствовать сложению идеального строя, главными признаками которого являются мир, единство и правда, хранимые церковью Христовой. Проще говоря, «Град Божий» – это теократия, общество, руководимое и управляемое церковью.

Естественно, на высокую роль зодчего «Града Божия» должны были претендовать в первую очередь апостольские наместники Рима. Великие папы Лев и Григорий, хранители теоретических представлений Августина, оказались пионерами теократии. Но их стремления неуклонно разбивались о жестокую реальность материального мира с его бесконечными «варварскими» переселениями и политическими катаклизмами. Становилось ясно, что провести идею в жизнь идеальным же путем, через указания римских первосвященников, имевших большие претензии, но не владевших реальной, мирской властью, невозможно. И тогда появился Карл, удивительный владыка земной, в голове которого угнездилась мысль, что именно он призван Богом воплотить эту идею, придать ей внешний облик, отлить в материальные формы в виде мировой державы, соответствующей замыслам Августина. Эта глубокая убежденность и неуклонное стремление следовать ей и должны были придать деятельности Карла всемирно-исторический характер.

Карл никогда не сомневался, что получил власть от Бога. Приняв императорский титул «Божьей милостью», он постоянно называл себя монархом «по Божьему милосердию», «венчанным Богом» и т.п. Эту же мысль внушал ему и Алкуин, когда писал: «…По воле Всевышнего Карл царствует и управляет градом вечного мира, построенным драгоценной кровью Христовой… Божественная власть вооружила Карла двумя мечами как удивительным и особым даром Божьим, ибо он с пламенным рвением старается защитить церкви Христовы от опустошений язычников и очистить от учений неверных…»

Через всю законодательную деятельность Карла красной нитью проходит стремление насадить любым способом – будь то убеждение или принуждение – «святую правду», единство и вечный мир. Он сам титулует себя «великим миротворцем», его агенты должны повсюду «разыскивать и исполнять правду государя, церкви, вдов, сирот, малолетних и остальных людей». Огромное количество циркуляров, капитуляриев, указов направлено к отысканию и охране этой «правды».

Говоря о «святой правде», Карл имеет в виду полное и безусловное торжество христианской церкви. Его «два меча», по выражению Алкуина, – это, с одной стороны, стремление покончить с язычеством на всех просторах завоеванных земель, с другой – обеспечить и закрепить незыблемое положение «церкви Христовой» там, где она уже имеет глубокие и старые корни. Насколько был он упорен, «обращая» язычников, видно на примере саксов и аваров. Здесь, человек рассудительный и вовсе не злой, он не останавливался ни перед какими жестокостями, предпочитая истребить «неверных», нежели видеть их «заблудшими». И недаром уже ближайшие поколения оценили по достоинству (со своей точки зрения) это его упорство. Император XII века Фридрих Барбаросса, один из самых агрессивных основателей «Священной Римской империи», писал в своем дипломе, имея в виду Карла Великого: «…он был сильным борцом и истинным апостолом в распространении веры христианской и обращении языческих народов, как свидетельствуют саксы, фризы, вестфалы, испанцы и авары, которых он словом и мечом обратил в веру христианскую».

Не меньшее внимание уделял Карл укреплению позиций церкви во внутренних регионах государства, там, где христианство утвердилось со времен Хлодвига и его преемников. Забота о благополучии церкви и расширении ее нивы представляется Карлу наследственным долгом; он предписывает своим сыновьям защищать «правду ее», «как некогда приняли на себя эту обязанность дед и отец наши». Еще в большей степени, чем его предки, он печется о соблюдении церковных канонов, особым циркуляром предписывая духовенству империи жить согласно им и соответственно исправлять всякий неверный поступок клириков и мирян. Каноны должны были служить мерилом взаимоотношений церковников, регулировать их отношение к имуществу, строить их личное поведение. В соответствии с этим духовенству запрещались охота, ношение оружия, пролитие крови, общение с женщинами, посещение злачных мест и взимание платы за исполнение обрядов; недостойные пастыри лишались сана – служитель Божий всегда должен был служить примером для мирян.

Карл делал все возможное, чтобы превратить духовенство в проводников своих идей. Глубоко убежденный, что готовит спасение христианского общества, врученного его заботам, он за период своего царствования увеличил втрое число монастырей. Присвоив право назначения аббатов, он постоянно заботился об унификации монастырских правил поведения по образцу бенедиктинского устава. Здесь его главным помощником был сын готского графа из Магеллоны Витизой, основавший в 782 году монастырь в Аниане и принявший духовное имя Бенедикта. Получивший образование в «Придворной Академии», Бенедикт Анианский благодаря своей напористости и энергии сумел ввести новый устав во многих аббатствах Аквитании, Септимании и Прованса. Не менее способным проводником идей Карла оказался Ангильберт, назначенный в 789 году настоятелем монастыря Сен-Рикье. Его стараниями монастырь был превращен в подлинный «святой городок» – своеобразную лабораторию монастырского дела Каролингов.

Историками давно замечено, что памятники законодательства Карла Великого весьма сильно походят на проповеди и увещевания, вдохновленные трудами отцов церкви. Его указы и капитулярии обычно приправлены обильными выдержками из Священного Писания, преступления смешиваются с грехами, обязанности подданных совпадают с обязанностями христиан, а государь как бы становится воспитателем, назидающим народ в истинной вере. Он следит за исправлением богослужебных книг и не менее зорко за тем, чтобы жители империи были добрыми христианами. Он требует, чтобы весь народ, от мала до велика, знал на память основные молитвы и символ веры, чтобы в праздничные дни все посещали богослужение, чтобы строго соблюдались посты, чтобы молились днем и ночью по звону колокола, чтобы умели петь «Господи, помилуй!», регулярно исповедовались и причащались. За любое нарушение полагалась кара: провинившийся был обречен на голодовку до тех пор, пока не исправится, не выучит положенный минимум, не изменит поведения.

Вместе с тем многие законы Карла имеют ярко выраженный моральный характер, защищая определенные нормы представлений и поведения граждан. Законы воспрещают питать ненависть, угнетать ближнего или причинять ему зло, повелевают жить сообразно указаниям государя, беспрекословно выполнять обязанности верующего. Различные духовные и светские кары устанавливаются за клятвопреступление, лжесвидетельство, распутство, пьянство. Целый ряд мер направлен против несправедливой прибыли; закон запрещает алчность, настаивает на нестяжании, преследует торговый обман, побуждает продавать по справедливым ценам.

Принятие императорского титула закрепляло положение Карла как уполномоченного Бога на земле. Отныне все должны были уяснить, что его стремление установить строгий порядок, при котором каждый занял бы подобающее ему место и, соблюдая мир, на условиях справедливости и милосердия вносил свой вклад в строительство «Града Божия», действительно ниспослано свыше.

Но при этом вот чего никогда не следует забывать. Сосредоточив максимум усилий на строительстве новой церкви, Карл вместе с тем стремился обеспечить безусловную власть над нею. Проявляя всяческое уважение к Риму и папе, он никогда бы не допустил, чтобы власть апостольского наместника была выше его собственной. Роль архиепископов, епископов, аббатов и священников свелась им к чисто служебным обязанностям. От них он требовал постоянных отчетов, наставлял их и смещал, если они не отвечали его требованиям. Церковную иерархию он строил таким образом, чтобы все нити сходились не к папе, а лично к нему. Он созывал церковные соборы и диктовал их решения. Он, безусловно, считал себя крупнейшим специалистом в области веры, разбирающимся во всех ее тонкостях и, будучи ее строгим ревнителем, видел себя достойным поучать всех остальных, включая и первосвященника Рима.

 

Ревнитель веры

Чистота веры беспокоила Карла не в меньшей степени, чем организация и упорядочение дел церковных. Под «чистотой» он понимал следование исключительно канонам, идущим из Рима. «Римская церковь, – утверждал Карл, – поставлена Богом во главе всех остальных церквей, и к ней верующие должны обращаться за советом, так как черпать доказательства можно только из тех писаний, что признаны ею каноническими, принимать можно учение только тех учителей, которые получили одобрение римских первосвященников». На Ахенском соборе 802 года император приказал прочитать вслух все каноны и постановления пап и обязал франкское духовенство строго следить за их исполнением, наказывая нарушителей. В этом стремлении к единству Карл не щадил особенностей местных церквей, сложившихся веками, и ради насаждения «римских обычаев» беспощадно предавал огню местные памятники.

Обращает на себя внимание и тот факт, что его постоянная забота о монолитности веры не знала государственных границ. Он не упускал случая проявить свой диктат каждый раз, как только для этого представлялся удобный повод, будь то в Британии, Испании или на христианском Востоке. Особенно характерны вторжения Карла в церковные дела Англии. Здесь он постоянно увещевает, наставляет и даже заставляет. Он хвалит мерсийского короля Оффу за «преданность католической вере», посылает ему с благотворительной целью богатые дары, но тут же вмешивается в его церковные дела, призывая к восстановлению строгой монастырской дисциплины и неукоснительному следованию канонам. И поэтому не вызывает удивления ни самоуверенность, с которой Карл требует у английской церкви «молить Бога за него, за устойчивость его королевства, за распространение имени Христова», ни та покорность, с которой духовенство этой страны провозглашает его своим «протектором и патроном».

Вмешиваясь во все церковные споры, Карл повел решительную борьбу с адоптианством. В 792 году он вызвал во дворец епископа Феликса Ургельского, повинного в этом «заблуждении», осудил его и отправил в Рим к папе Адриану, который низложил «еретика» и бросил в темницу. Дело этим, однако, не кончилось. Поскольку испанские епископы обратились к монарху, прося восстановить Феликса в утраченном звании, Карл в 794 году созвал во Франкфурте собор, где присутствовали более ста прелатов из разных регионов страны. Они потребовали у Феликса полного отречения от «ереси». Тот снова проявил упорство. В 799 году он был вызван на Ахенский собор. Здесь состоялся диспут между ним и Алкуином, длившийся почти неделю. На этот раз ургельский епископ признал себя побежденным, написал отречение и был заточен в монастырь, что, впрочем, не покончило с «ересью».

Проявляя постоянную заботу о «чистоте веры», Карл не ограничивался всемерной поддержкой Рима, но даже пытался поучать самого первосвященника, увещевая его «неукоснительно соблюдать Святые каноны» и «точно следовать заветам Святых Отцов». Перефразируя известное выражение, можно сказать, что Карл являлся большим католиком, нежели сам папа. Так было, например, с вопросом о симонии. Франкский государь настойчиво заботился об искоренении этой ереси не только в своих непосредственных владениях, но и на землях, принадлежавших папе.

Он, в частности, «наиприлежнейше советовал» папе искоренять у себя это зло. Римский первосвященник оборонялся, доказывая, что расследования Карла неуместны, поскольку папа сам судит всех, но никто не имеет права судить его и вмешиваться в его дела. Но Карл и не подумал «образумиться», продолжая и впредь поучать папу. Забегая вперед и опередив на 250 лет соответствующее решение Латеранского собора, он издал несколько указов о безбрачии духовенства, с его легкой руки широко распространившегося на Западе. Правда, на этом пути он попадал иной раз впросак. Так получилось, например, в период завершения иконоборчества в Византии.

Известно, что почитание икон в Константинопольской империи было восстановлено по инициативе верховной власти и поддержано патриархом Тарасием. По его почину был созван Второй Никейский собор в 787 году. На соборе присутствовали 307 епископов, в том числе и легаты папы римского. В результате папа Адриан I получил возможность торжественно объявить о восстановлении единства церкви и осудить распрю, столько лет терзавшую христианский мир.

Подобное заявление глубоко возмутило Карла. Конечно, не последнюю роль здесь сыграло и то, что франкские представители не были приглашены в Никею, так что решение состоялось без его ведома. Но главное – он никак не желал допустить, чтобы пальма первенства в церковном споре досталась его сопернице – Византии. По приказу монарха лучшие богословы страны взялись за составление отповеди римскому папе. В результате в 792 году было готово послание, в котором перечислялись… восемьдесят два огреха, якобы допущенные отцами собора! Справедливость требует заметить, что в большинстве своем «огрехи» были допущены самими франкскими богословами, не сумевшими правильно перевести с чужого языка иные формулировки; они, например, утверждали, будто члены Никейского собора предписывали обожествление икон, когда речь шла всего лишь о признании икон; подобным же образом и в ряде других случаев упреки соратников Карла основывались либо на недоразумении, либо на незнании, либо на прямом передергивании.

Папа Адриан был вынужден дать отпор «блюстителю чистоты истинной веры». По вполне понятной причине он сделал это тонко и деликатно, но в достаточной мере твердо. Закончил же свое ответное послание выражением надежды, что «дурные и невежественные люди» не поколеблют преданности Карла христианской вере и он «по-прежнему будет любить и хранить учение своей духовной матери – католической и апостольской римской церкви».

Карлу пришлось проглотить пилюлю. Но он решил отыграться на вопросе, который уже был частично поднят в послании 792 года и который затем достиг своего полного развития в период империи. То был пресловутый вопрос о «Filioque». Речь шла о Святом Духе – третьем лице Святой Троицы.

Евангелие от Иоанна ясно говорит о Святом Духе как исходящем от Отца и посылаемом Сыном (Ин. 15.26). В соответствии с этим еще Первый Никейский собор 352 года принял символ веры, утвержденный Константинопольским собором 381 года, согласно которому Дух Святой исходит от Отца. Этот символ веры, известный под именем Никео-Цареградского, был принят христианской церковью и долгое время не подвергался сомнениям. Но в VI веке, когда принимали христианство вестготы, на Толедском местном соборе «в целях лучшего изъяснения догмата» в символ веры впервые ввели добавку: «и Сына» (Filioque), в результате чего появилось следующее словосочетание: «Святой Дух… который исходит от Отца и Сына» (Spiritum Sanctum… quiex Patre, Filioque procedit). На грани VIII и IX веков, в период понтификата Льва III, преемника Адриана, эту формулировку повторили франкские монахи из аббатства Монте-Оливо, за что и были обвинены в ереси. Монахи обратились за третейским судом к папе, который, в свою очередь, переслал дело Карлу. Император поручил разобраться в вопросе корифею западного богословия, все тому же неутомимому Алкуину. По просьбе императора Алкуин написал обширный трактат, в котором многочисленными ссылками на Священное Писание и Отцов церкви стремился обосновать западную точку зрения. Его аргументы пытался укрепить другой столп франкского богословия – Павлин Аквилейский. Их утверждения сводились к тому, что Никео-Цареградский символ из-за своей краткости неправильно понимается простым народом, а потому указанная добавка необходима. Карл ухватился за этот тезис и, не вдаваясь в полемику с папой, поспешил внедрить западную формулировку в Святой земле, где он в это время имел уже твердую опору (об этом говорилось выше). Не зная чему верить, иерусалимские монахи обратились за разъяснениями к папе, который опять же переадресовал их к Карлу, но при этом добавил, что им отправлен в Палестину вариант, принятый римской церковью, иначе говоря, Никео-Цареградский.

Почувствовав себя уязвленным подобной двойственностью Льва III, обязанного ему столь многим, Карл снова засадил своих богословов за работу. На этот раз очередной трактат составил Теодульф, и Ахенский собор 809 года его принял и утвердил. Документы собора были пересланы папе, но Лев III продолжал вести двойную игру. Одобрив в принципе тезис об исхождении Святого Духа и от Сына, он заметил, что в символ веры вводить его не следует, и «посоветовал» императору при богослужении сохранять общепринятую формулировку (без Filioque), уверяя, что это лучший способ уберечь церковь от «соблазна».

Но Карл не внял «совету» Льва III. Не помогло даже и то, что папа приказал выбить Никео-Цареградский символ на серебряных досках, которые были выставлены в храме Святых Апостолов. Упорство императора быстро принесло плоды. Его символ веры с Filioque распространился по всей Западной Европе, и папы, следовавшие за Львом III, приняли его в качестве догмата.

Таким образом, вопреки общепринятому убеждению, будто раскол между западной и восточной церковью произошел только в 1054 году, в действительности он вполне определился за два с половиной столетия до этого. И основным его виновником был вовсе не глава западного духовенства, а франкский государь, показавший себя воистину большим католиком, нежели папа. Создатель новой христианской империи был одновременно и основоположником новой западной церкви, и уж кто-кто, а ее первосвященники и прелаты имеют все основания титуловать его «Великим».

 

Град небесный и град земной

Как ни усердствовал император в построении «Града Божия», до него оставалось все так же далеко, как от земли до неба.

«Великий миротворец» считал свои войны оконченными, но они не желали кончаться. Саксонская война продолжалась и после провозглашения империи. Начиная с 782 года Карл не прекращал против «мятежников» жесточайших репрессий. От побежденных он требовал беспрекословного повиновения и поголовного крещения, в случае же отказа следовали варварские кары: отрубание рук, выкалывание глаз, массовые казни и ссылки. Эти крайние меры вызывали неодобрение даже такого преданного советника и друга, как Алкуин. Ученый напоминал своему ученику по «Академии», что насильственное обращение противоречит заветам Иисуса: согласно Августину, вера возникает добровольно, а не по принуждению, к ней нужно готовить исподволь, разъясняя, а не заставляя. «Проповедь христианства языком железа, – писал он Карлу, – равносильна посеву на бесплодных камнях…» От подобной ошибки Алкуин предостерегал монарха и в период Аварской войны. Но все было впустую: ученик не реагировал на замечания учителя. Только в 804 году война с саксами окончилась, и террористический режим Саксонского капитулярия был смягчен.

Но не успел победитель вздохнуть, как свалилось новое бедствие. Оно пришло с севера. В 808–809 годах датский король Готфрид провел сокрушительный поход в Нордальбингию. Он наголову разбил союзников Карла славян-ободритов, опустошил страну и сжег города, в том числе крупнейший славянский порт на Балтике, Рерик; после этого он готовился вторгнуться во внутренние области империи. Лишь неожиданная смерть Готфрида уберегла северные пределы Франкского государства. Карл счел себя вынужденным вернуть обезлюдевшую Нордальбингию и заложил там две линии пограничных укреплений, что должно было прикрыть Саксонию с севера и отделить саксов от славян.

Создание цепи охраняемых границ или «марок» стало одной из насущнейших задач императора. Система этих марок должна была стать гарантией безопасности государства.

На западе появились Бретонская и Испанская марки, порученные в управление специальным маркграфам. В Италии южные границы прикрывало буферное Беневентское герцогство, наконец подчинившееся Карлу. Труднее было укрепить тянувшуюся на тысячи километров восточную границу. На крайнем севере, у Шлезвига, была заложена Датская марка. От нее начинался Саксонский рубеж, угрожавший прибалтийским славянам. В начале IX века был создан весьма протяженный Сербский рубеж, идущий от Эльбы до Дуная. Это была укрепленная линия с городами Бардовиком, Магдебургом, Эрфуртом, Форгеймом, Регенсбургом и Лорхом, опорные пункты которой служили одновременно местами торговли франков со славянами. На среднем Дунае была заложена Восточная, или Паннонская марка, доходившая до Венского леса, – ядро будущей Австрии. Она должна была угрожать чехам и паннонским славянам. На крайнем юго-востоке линия обороны замыкалась Фриульской маркой, прикрывавшей Северную Италию от набегов славян Далмации и Хорватии.

С севера и юга империя омывалась морями. Здесь с начала IX века появился новый враг: норманнские и арабские пираты. Норманны (преимущественно датчане) опустошали Фризию и берега Ла-Манша, североафриканские арабы – побережье Италии и близлежащие острова. Карл деятельно боролся с пиратами. Франкский флот на Средиземном море перешел в контрнаступление и с переменным успехом старался очистить от арабов Корсику, Сардинию и Балеарские острова. Фризия и устья рек, впадавших в Северное море и Ла-Манш, были защищены от норманнов особыми укреплениями. Здесь также курсировали сторожевые суда франков. Пока еще империя успешно отражала морские набеги; они станут страшным бедствием, когда империя ослабеет и распадется.

Подобно тому, как это имело место в Поздней Римской империи, укрепление границ означало конец завоевательных войн. Стороны как бы менялись местами: если раньше Карл наступал, а соседи оборонялись, то теперь к обороне перешел прежний агрессор, а прежде оборонявшиеся получили стимул к наступлению. Но прекращение завоевательной политики Карла имело необратимые социальные последствия: оно вело к ликвидации прироста богатств и, прежде всего, земельного фонда, из которого монарх в былые времена щедро оделял своих вассалов и церковь. Это означало, что, с одной стороны, должна была постепенно оскудевать государственная казна, с другой, в перспективе становился неизбежным конфликт между центральной властью и феодальной элитой, пределы «кормушки» которой сокращались, что не могло не вызвать ее недовольства. Нам известны (к сожалению, только в самых общих чертах) два заговора знати против Карла:

один – под руководством графа Гардрада, другой – с участием первородного сына императора, Пипина-горбуна. Эйнгард, упоминающий об этих заговорах, всячески старается преуменьшить их размах и значение, а также преувеличить мягкость Карла по отношению к заговорщикам, сваливая всю вину за их возникновение и подавление на «жестокосердие королевы Фастрады»; но Анналы, гораздо более объективный источник, хотя и не дают дополнительных подробностей, не скрывают, что Карл беспощадно расправился с участниками обоих заговоров, видимо понимая степень их угрозы для своей державы.

Впрочем, и до этого, и позднее, он делал все возможное, чтобы не допустить подобной ситуации. Считая себя прямым наследником императоров позднеримской эпохи, Карл, как и они, избрал своей опорой экономически сильные слои общества. Постоянные льготы и послабления в пользу богатых и знатных имели целью превратить их в главных проводников идей императора. Особенные надежды он возлагал на ведущих «функционеров», представителей правительственной власти в областях, – на графов и епископов, которых рассматривал как своих непосредственных помощников в построении «Града Божия». Графы и епископы становились обязательными участниками выработки законов, равно как и проведения их в толщу народа. Но это приводило к росту их самостоятельности, и контроль со стороны правительства становился все более затруднительным. Источники сохранили много свидетельств о самоуправстве графов, сильно злоупотреблявших своим положением. Они насильничали во время служебных поездок, за подарки освобождали от участия в походе, прибегали к незаконным поборам, доводили до сумы того, кто осмеливался протестовать. Полученные в бенефиции земли они стремились превратить в свою собственность, свободных людей закабаляли и делали своими крепостными, приводили в запустение королевские поместья, мироволили к преступникам. Поскольку разбой и грабеж в деревнях и областях становился стихийным бедствием, Карл установил суровые наказания разбойникам: за первый проступок виновный лишался глаза, за второй – носа, за третий – подлежал смерти. Но это ничего не значило, поскольку графы, вместо того чтобы ловить разбойников, зачастую укрывали их, превращая в работников на своих землях, ибо постоянно испытывался недостаток в несвободной рабочей силе. Жалобы и вопли народа заставляли правительство посылать на места ревизоров («государевых посланцев»), но те иной раз оказывались не менее корыстолюбивыми, чем подлежавшие проверке; даже в самом худшем для «дурных графов» случае кары были исключительно мягкими, поскольку то же правительство нуждалось в их услугах. С другой стороны, действия графов были ограничены судебным и административным вмешательством лишь в дела простолюдинов; что же касается знати, то она оставалась недосягаемой для закона. Если граф осмеливался вступить на иммунитетную территорию крупного землевладельца, он подвергался огромному штрафу (в 600 солидов); эти господа были подсудны только монарху. В результате графы из высших государственных агентов превращались в носителей центробежных сил и слуг своих собственных интересов.

Не лучше обстояло дело и с высшим духовенством – епископами и аббатами. Епископы, по идее – главные помощники императора в делах церковных, стремились к независимости и богатству, вынуждая жертвовать им частные и государственные земли, а вместе с ними и иммунитетные привилегии. Насаждение Карлом церковных привилегий закрепляло в умах церковников мысль о полной неотчуждаемости их имуществ. Епископы, сидевшие в крупных городах, получали огромную власть, зачастую в ущерб графам. Карательная власть епископов распространялась не только на клириков, но и на мирян. Это, смешивая круг действий епископов и графов, приводило к неизбежным раздорам между ними и постоянной путанице, разобраться в которой было не просто.

Глубокая вера в спасительность пожертвований церкви подготовила ее усиление в ущерб государству, с чем пришлось столкнуться не только преемникам Карла, но и ему самому. Его забота о спасении души непрерывно увеличивала церковные имущества; монастыри, которые так заботливо насаждал император, располагали огромным количеством земли, многочисленным зависимым населением, разнообразными льготами. Так, аббатство Сен-Жермен-де-Пре имело 10 282 крепостных, обитель святого Мартина в Type – 20 000. То были маленькие государства в государстве. Их правители, глубоко проникнутые сознанием своих прав и преимуществ, неохотно поступались ими в пользу государства и постоянно требовали новых уступок и дарений. И при этом вопреки многочисленным указам и требованиям Карла представители духовенства всех рангов отнюдь не давали мирянам примеров добродетели и бескорыстного служения Богу: они демонстрировали безнравственность и алчность, занимались ростовщичеством, увлекались псовой и соколиной охотой, носили оружие, пьянствовали и присваивали церковные и светские имущества.

Небезынтересно отметить, что сам Карл, яро боровшийся с симонией, был подвержен ей не в меньшей степени, чем папа, которого он критиковал. Хотя должности епископа и аббата считались выборными, император сам назначал и тех и других по принципу полезности для себя или личной симпатии; так, Алкуина он сделал аббатом монастыря святого Мартина Турского, Ангильберта – аббатом Сен-Рикье, Теодульфа – епископом Орлеана, Эйнгард получил от сына Карла Зелигенштадтский монастырь. Хотя нерушимость церковного достояния неоднократно подтверждалась, император по примеру своего предка Карла Мартелла не мог отказаться от использования церковных земель в качестве бенефициев. Известно, например, что он в течение долгого времени «держал» Реймсское архиепископство, употребляя «на собственные нужды» имущество и поступления этой церкви. В Италии, к великому возмущению папы, он отдал «своему» человеку в качестве бенефиция Равеннский экзархат. Раздача ленов из церковных земель применялась весьма широко, и часто целые церкви уходили в бенефиции придворным. Впрочем, бенефиции из церковных земель раздавали также епископы и аббаты.

Карл Великий придал всеохватывающий характер системе вассалитета, начатой Карлом Мартеллом. Теперь в рамках этой системы каждый крупный землевладелец дублировал государственную службу императору частной службой сеньеру. Требуя от всех своих подданных, начиная с двенадцатилетнего возраста, присяги, Карл одновременно требовал присяги всех людей своим сеньерам, и даже королям-сыновьям запрещалось принимать в вассалы свободного, покинувшего своего господина вопреки его желанию. Феодализм пускал все более глубокие корни, и монарх, реализуя военные цели, использовал сложившуюся систему при наборе в армию. Но это, в конечном итоге, должно было привести к полной зависимости государства от крупных феодалов, светских и духовных, без помощи которых правительство не могло сделать и шага. Заветная мечта Карла о «вечном мире» и благоденствии всего народа разбивалась об эту твердь и становилась все более недосягаемой. Широкие замыслы императора, требовавшие колоссального напряжения сил от населения страны, были не по плечу большинству и подрывали его и без того жалкое положение. Разоряемые беспрерывными и продолжительными походами, злоупотреблениями сильных и власть имущих, простые люди разбегались, нищенствовали, превращались в бездомных бродяг. Бедняки, «убогие», были предоставлены собственным средствам. Между тем масса людей, живших своим трудом, была главной поддержкой правительства. Они верили императору, уповали на него. Карл, чувствуя это, пытался бороться с угнетением «убогих», чье разорение подрывало его опору, но сила объективных обстоятельств была на стороне знати, формирующегося феодального сословия; оскудение мелких свободных землевладельцев и переход их в зависимость от крупных держателей земли, иначе говоря, замена уз подданства феодальной связью, вытекала из экономических условий, подготовленных всем предшествующим развитием.

Таким образом, на закате жизни великому императору суждено было почувствовать и увидеть приближение двойной опасности, грозившей его непрочной постройке, – внутреннего распада, которого он был не в силах предотвратить, и внешней агрессии, уже видневшейся на горизонте. И значительная часть ответственности за это лежала на самом Карле. Глубочайшее противоречие заключалось в его универсальной идее, с одной стороны, и узости взглядов собственника, с другой. Обширное государство, созданное трудами поколений, представлялось ему, как и его предкам, частным достоянием, которое подлежало разделу между членами его семейства – вспомним раздел 806 года. Систематически прибегая к смешению государственной службы и частных обязательств, он возложил на плечи своих преемников неразрешимую проблему. Только его сила, блеск его побед, его умение внушить окружающим свою правоту, одним словом, его престиж, обеспечивали ему поддержку подданных и верность вассалов. После его смерти положение должно было круто измениться…

Нет, не удалось ему построить «земной град».

Не больших успехов добился он и в создании «града небесного».

Карл, бесспорно, достиг определенных результатов на пути водворения теократии, и занимаемое им положение стало мерилом претензий его преемников. Но и здесь все держалось на энергии и властной воле франкского монарха. Поддержка современников придавала уверенность начинаниям Карла, укрепляла его замыслы и заставляла работать над их реализацией. Однако все последующее показало непрочность здания, так быстро рухнувшего после ухода строителя. Вдохновленный святым Августином, Карл поставил своей целью вечное спасение подданных, насаждение в их сердцах заповедей Христовых и беспощадную борьбу с царящим в мире злом. На этот подвиг были затрачены огромные силы и средства. И все же самому Карлу пришлось убедиться в недостижимости подобных замыслов. Мало того, именно он нанес смертельный удар своему идеалу – единому вселенскому христианству. Именно он начал рыть пропасть между двумя половинами христианского мира – пропасть и идейную, и фактическую. До него существовала лишь одна христианская империя, наследница Константина Великого; теперь их стало две, причем ни одна не хотела и не могла уступить другой. Эта пропасть в последующие столетия расширялась и углублялась.

Таким образом, ни одно из трех капитальных положений святого Августина на практике не осуществилось: вместо «правды» пышным цветом расцвела всеобщая ложь, вместо «мира» на горизонте уже маячила война всех против всех, вместо «единства» было положено начало духовному расколу, обещавшему ядовитые плоды в будущем.

Казалось бы, историческое «величие» сына Пипина Короткого должно значительно померкнуть. Однако в действительности все зависит от угла зрения, под которым смотришь на существо проблемы.

Если Карл не сумел построить царство христианской любви и справедливости, если он повинен в расколе между двумя частями христианского мира, то одновременно он же эффективно содействовал консолидации одного из этих миров, выступая выразителем пробуждающегося самосознания Запада. В известной мере Карл стал основателем и идеологом будущего западного мира в целом и отдельных составляющих его народов, с их государственностью, экономическими, социальными и духовными институтами.

 

Конец императора и начало легенды

В 812 году Карл принимал византийских послов, прибывших с большими дарами и признанием dejure того, что гордые наследники Константина и Юстиниана не желали признавать двенадцать лет. Можно себе представить радость и гордость, с которыми Карл выслушивал обращения «Августейший» и «Базилевс»!

Думал ли он в тот сладкий миг, увенчавший все его самые смелые мечты, что до смерти осталось всего два года?…

Люди ближайших поколений считали Карла не только великим воителем, но и замечательным провидцем. Приведем весьма характерный в этом смысле отрывок из полулегендарного источника конца IX века (так называемого «Монаха Сен-Галленского»).

«…Однажды случилось так, что Карл, объезжая свои земли, прибыл в некий город Нарбоннской Галлии. Когда он сидел за столом, в гавани появились норманнские лазутчики, высматривая добычу, но никто не догадался об их истинной принадлежности. Все смотрели на корабли, и одни приняли их за иудейских, другие за африканских, а третьи за британских купцов. Но премудрый Карл немедленно узнал по их вооружению и ловкости маневрирования, что это не купцы, а враги, и сказал своим: „Эти корабли набиты не товарами, они полны наших злейших неприятелей“. При этих словах все поспешили к кораблям, обгоняя друг друга, но напрасно: едва норманны узнали, что тут находится Он, Карл-Молот, как они его называли, то немедленно обратились в бегство, избегая не только оружия, но и взора преследовавших; они боялись, что от взгляда императора их мечи потеряют силу и разлетятся на куски. Но благочестивый Карл, муж праведный и богобоязненный, встал из-за стола и подошел к окну, которое выходило на восток. Тут он плакал долгое время, и так как никто не дерзал заговорить с ним, сам обратился к своим воинственным соратникам и сказал им, желая объяснить свое поведение и слезы: „Знаете ли, о мои возлюбленные, о чем я плакал? Не о том, что я боюсь, будто эти глупцы, эти ничтожные людишки, могут быть мне опасны; но меня огорчает, что при моей жизни они осмелились коснуться этих берегов; и горюю я потому, что предвижу, сколько бедствий они причинят моим преемникам и их подданным…“»

Да, император оплакивал бедствия, которые испытают его преемники и их подданные… Но можно посмотреть на эту ламентацию и чуть-чуть иначе: император оплакивал свой близкий конец и конец империи!…

До 810 года Карл почти не болел. Его прекрасно тренированный организм выдерживал любые невзгоды походной жизни. Теперь вдруг этот организм стал сдавать: мучили частые приступы лихорадки, временами – перемежающаяся хромота. Кавалерист с детских лет, теперь он с трудом взбирался на коня и однажды даже свалился с седла к великому ужасу окружавших, едва сумевших поднять грузного старика.

Старика… Да, ведь ему как-никак пошел восьмой десяток! Вот бы когда вспомнить о врачах, которых он безжалостно разгонял!

Дряхлеющий император был вынужден прекратить свои обычные вояжи. Руководство походами он доверил военачальникам и графам.

Ко всему прибавились и домашние горести: в июле 810 года умер Пипин Италийский, через полгода после него – Карл Юный, наследник престола. 11 сентября 813 года, чувствуя свой близкий конец, император короновал своего сына Людовика, организовав внушительный спектакль, надолго оставшийся в памяти его подданных.

С раннего утра все подступы к Ахенскому собору были заполнены народом. Император, его сын и свита прибыли только к полудню. Расталкивая любопытных, стража образовала широкий проход к западному порталу церкви. Карл медленно прошел вдоль нефа и поднялся по ступеням к главному алтарю. С трудом преклонив колени, он погрузился в молитву. Молился долго. Затем, поднявшись с помощью сына, отстранил его от себя и произнес громко, так, чтобы слышали все:

– Во имя Господа нашего Иисуса Христа, святой Троицы и христианской церкви! Завещаю тебе, сын мой, быть достойным высокого сана, что ныне тебе вручаю. Люби Бога и церковь его, будь добр к своим сестрам и племянникам, равно как и ко всему народу нашему, царствуй долго и справедливо!

С этими словами старый император возложил на голову молодому золотую корону, а зрители хором воскликнули:

– Да здравствует император Людовик!

И Карл, смахнув непрошеную слезу, сказал тихо, но внятно:

– Благословен будь Господь, дозволивший мне сегодня увидеть, как сын, рожденный мною, воссел на трон мой…

После осенней охоты этого года Карл вернулся в Ахен разбитым и больным. Не помогли ни горячие ванны, ни строгая диета. Обычная лихорадка осложнилась плевритом.

28 января 814 года, не дожив нескольких месяцев до 72 лет, император скончался.

Тело его было погребено в Ахенском соборе.

Со слов Эйнгарда мы узнаем, что на могиле был воздвигнут памятник – золоченая арка с надписью, удостоверяющей количество лет жизни и царствования Карла и дату его смерти.

Этот памятник, равно как и могила Карла, не сохранились, хотя в Ахене до сих пор демонстрируется его саркофаг с барельефами, изображающими похищение Прозерпины. Несмотря на тщательные поиски, археологам так и не удалось выяснить, в какой части собора был захоронен император – то ли в абсиде, где аббат Бердоле в начале XIX века поместил мраморную плиту с надписью «Карлу Великому», то ли, как некоторые полагают, в одной из боковых капелл. По всей вероятности, следы захоронения исчезли уже в конце IX века, когда в результате грандиозного набега норманнов был сожжен ахенский дворец, разрушены термы, а собор превращен в конюшню. Подобная же участь постигла и другие могилы Каролингов – отца императора и двух его сыновей.

Согласно современным источникам смерть Карла Великого погрузила в печаль все население империи. Поэты же, притом не только придворные, посвятили этому событию свои «плачи», один из которых в двадцати строфах дошел до нас. Вот отрывок из него:

Немудрено, что уже вскоре после смерти Карла памятью о нем завладела легенда. Очевидцы утверждают, будто конец его предсказали чудесные явления. Три дня и три ночи солнце и луна не выходили из затмения, в то время как по небу струились золотые нити. Кровля Ахенского собора, пробитая молнией, внезапно обрушилась, и с золотой короны, украшавшей неф, исчезли выгравированные на ней слова: Karolus princeps. В день и час его смерти во всех церквах сами собой зазвонили колокола. А позднее разнеслась молва, что император вовсе не был похоронен: вместо того чтобы положить в гроб, его посадили на трон, в торжественном одеянии, с диадемой на голове, скипетром и мечом в руках и Евангелием на коленях… «Он не умер, – утверждали иные, – он только уснул, удрученный всеобщим злом и несправедливостью… Подождите, придет время, он воспрянет ото сна и спасет всех нас…»

Год за годом, век за веком формировалась легенда, вылившаяся в многочисленные «Песни о подвигах» (Chansons des gestes), ярким образцом которых является всем известная «Песнь о Роланде». Постепенно сложился целый «Каролингский цикл», не уступающий в популярности знаменитому «циклу короля Артура».

Все это, впрочем, требует особого разговора. Но прежде чем заниматься поэтической судьбой Каролингской империи, необходимо разобраться в ее подлинной, исторической судьбе.