«1-го числа 2-го месяца. Солдатам Рейнской армии.

Мы прибыли и клянемся от имени армии, что враг будет разбит. Если есть среди вас предатели или люди, равнодушные к делу народа, то мы имеем меч, чтобы их покарать. Солдаты! Мы пришли, чтобы отомстить за вас и дать начальников, которые приведут вас к победе. Мы решили отыскивать, вознаграждать и повышать в чинах достойных и преследовать за преступления, кто бы их ни совершил. Мужайся, храбрая Рейнская армия, отныне тебе будет сопутствовать удача, и ты победишь».

Сен-Жюст отложил перо и передал листок секретарю.

— Поскорее в типографию, и чтобы завтра — на двух языках.

Он повернулся к Леба.

— Пусть это будет нашей первой прокламацией и нашей программой. Когда события развернутся, все узнáют, что мы не бросаем слов на ветер.

Филипп кивнул. Впрочем, лицо его не выражало полной уверенности. Лицо было сонным: он страшно устал и был готов согласиться со всем, лишь бы его оставили к покое.

Сен-Жюст понимал товарища. Он и сам чувствовал себя не лучше.

— Иди-ка вздремни, мой друг, — ласково сказал он.

— А ты?

— Еще посижу немного. Надо составить реляцию для Комитета.

Филипп замялся.

— Иди же, сейчас ты мне не нужен. И не забывай, что завтра рано утром мы отправляемся в Страсбург.

Убежденный, Филипп поплелся в соседнюю комнату.

Сен-Жюст помассировал виски и снова сел к столу. Разыскал среди груды бумаг рабочий блокнот, открыл записи последних дней…

…Эти два дня дали ему много. Недаром, загоняя коня, мчась сквозь леса и равнины, двадцать раз рискуя сломать шею и нарваться на вражеский патруль, он облетел все позиции и теперь представлял себе линию фронта Рейнской армии лучше, чем мог бы сделать это с помощью подробной карты. Он понял, что Саверн, расположенный у главного перевала через горную цепь Бьема, — заветная цель для противника: это ключ к Страсбургу и департаменту Верхний Рейн. Именно поэтому против Саверна, у Буксвиллера, Вурмзер расположил свои главные силы; именно поэтому и нам, прежде чем думать о контрнаступлении, нужны значительные силы для прикрытия Савернского ущелья и соседних перевалов.

Значительные силы… Но их-то как раз и не было!

Сен-Жюст воочию убедился в том, о чем раньше догадывался: там, в Париже, знали далеко не всё и подменяли иной раз жизнь схемами и дутыми цифрами. Сам Карно, профессионал, крупнейший специалист, безапелляционно утверждал, что Рейнская армия имеет сто тысяч бойцов, хотя в действительности нет и половины этого… После отступления от Виссамбурских линий многие батальоны потеряли до трети, а то и до двух третей состава. Ну а те, кто остался, — да разве можно назвать их армией? Это голая и голодная орда, покинутая офицерами, обглоданная интендантами, сбитая с толку тайной агентурой врага. На этих солдат нельзя смотреть без скорби и боли: их мундиры утратили цвет и покрой, а обувь — ее зачастую и вовсе нет. И это в преддверии зимы! Разве удивительно, что они поносят своих командиров? И что это за командиры! Недаром командующих Рейнской армией, всех одинаково безвольных и недееспособных, одного за другим смещали и отдавали в Трибунал: Шауенбурга, Дельма, Мунье, Карлана… Они ведь все из «бывших», и даже те из них, кто не предавал явно, оставались равнодушными к судьбам республики…

«…Мы имеем меч, чтобы их покарать…»

Нет, это не пустые слова.

Сен-Жюст пододвинул один из листков, лежавших на столе. Это был его «Приказ № 1», данный здесь, в Саверне. Отныне комиссия из пяти патриотов будет арестовывать, судить и расстреливать военных и гражданских лиц, виновных в преступлениях против родины. До полного изгнания врага. И так будет повсюду.

Сен-Жюст записал в блокноте:

«1. Одеть, обуть и накормить солдат.

2. Установить дисциплину и наказать предателей.

3. Потребовать у Комитета 12 батальонов для создания ударного корпуса в Саверне».

Он хотел было закрыть блокнот, но не закрыл: что-то еще беспокоило его, что-то важное… Наконец вспомнил.

Едва очутившись в Эльзасе, они с Леба были неприятно поражены множеством народных представителей, болтавшихся вокруг. Кроме Лакоста и Малларме здесь находились отправленные в разное время Конвентом Мийо, Гюйардан, Ниу, Рюам, Бори, Субрани, Генц, Кюссе и Эрман, не считая Эро де Сешеля, «наблюдавшего за резервами». Все эти посланцы (большинство их было известно Сен-Жюсту лишь по имени), мешая друг другу, издавали противоречивые приказы и только ухудшали дело.

Сен-Жюст написал:

«4. Добиться немедленного отзыва всех прочих представителей, которые не дают нам возможности проводить единую линию».

Ну, теперь, кажется, все. Можно приступать и к реляции…

Страсбург. Аргенторат древних галлов. Вольный город в эпоху средневековья. Столица Эльзаса. Один из своеобразнейших городов Франции — самый странный из тех, что довелось видеть Сен-Жюсту.

«Партикуляризм, — думал молодой комиссар, впервые проезжая по городу и с изумлением рассматривая сверкающие витрины магазинов, степенных бюргеров, что-то говорящих на своем языке, тут и там мелькавших офицеров, которым надо бы находиться при своих частях, чинных лакеев на запятках карет, занимавших всю ширину улицы, — партикуляризм, обособленность, полное безразличие к республике — вот что прежде всего характеризует столицу Эльзаса и ее обитателей. Они словно живут не в революционной стране, судорожно бьющейся за свою независимость, не в прифронтовой полосе, где днем и ночью слышатся артиллерийские залпы, а так, в некотором царстве, в тридесятом государстве».

В Страсбурге комиссары пробыли почти безвыездно со 2 по 25 брюмера.

Первые десять дней ушли на знакомство с положением в столице Эльзаса. И на самые срочные меры: организацию армии, контроль над командным составом, разрешение главных хозяйственных трудностей, заботу о безопасности города и — в связи со всем этим — проверку работы администрации. За эти дни Сен-Жюст и Леба издали десятки прокламаций, распоряжений, приказов. Они реквизировали обувь и проверяли солдатские пайки, вникали в работу лазаретов и обследовали артиллерийские парки, создавали комиссии для выявления подозрительных и налагали дисциплинарные взыскания на нерадивых офицеров. Помогали комиссарам верные Тюилье и Гато, проводившие реквизицию продовольствия и фуража в соседних департаментах и часто наезжавшие в Страсбург.

Сен-Жюст делил население Страсбурга на три группы.

В первую входило подавляющее большинство: поденщики и мастеровые, малоимущие и неимущие санкюлоты, бедняки, замордованные патрициями, сбитые с толку войной и голодом.

Второй группой были сознательные патриоты якобинского настроя, те, на кого можно было опереться, единомышленники.

К третьей относились патриции, недоброжелатели и идейные враги, те, кого следовало подавить или во всяком случае обезвредить.

Бедноту нужно было накормить, одеть и просветить. Она могла бы стать оплотом и силой, способной обеспечить победу: ведь именно она составляла людскую массу, из которой предстояло набирать солдат местного призыва, те резервы, которые при отсутствии подкреплений из центра — а в них Сен-Жюст верил все меньше — должны были в решающий момент поразить и отбросить врага.

Нужны были, правда, деньги. Антуан быстро понял, и Филипп с ним согласился: их можно было получить, если заставить раскошелиться представителей третьей группы.

И правда, среди недоброжелателей и равнодушных — а Сен-Жюст не видел большой разницы между ними — преобладали финансисты, дельцы, обладатели крупных состояний: промышленник Дитрих, прежний мэр Тюркгейм, декан нотаблей миллионер Мейно, бывший начальник национальной гвардии Вейтерсгейм, профессор богословия Вильгельм Кох и, наконец, внушительная группа банкиров, возглавляемая Серфом Берром. Богатые либеральные буржуа, файетисты, застывшие в революции на уровне 1789 года, интеллектуалы и члены масонских лож — все они имели тесные связи со своими зарейнскими собратьями и держали в прочных сетях республиканскую администрацию, которая потворствовала их преступным сделкам.

Подавляя эту группу, полагал Сен-Жюст, ее следует прежде потрясти, принудительно изъять у богачей то, что они столетиями отнимали у народа, и вернуть ограбленным хоть часть принадлежащего им по праву. Этим, с одной стороны, был бы ослаблен враг, с другой — привлечен друг, да сверх того появились бы средства, достаточные, чтобы полностью обеспечить победу над иноземным захватчиком…

Для осуществления этой программы надлежало объединить патриотов, полностью использовать тех, кто предан якобинской партии и не побоится рисковать жизнью ради общего дела, иначе говоря, сплотить, организовать и целенаправить всех, входящих во вторую группу. Сен-Жюст понимал, что сделать это будет не просто, поскольку группа эта оказалась довольно пестрой и разнородной.

Главной опорой комиссаров должна была бы стать республиканская администрация, совсем недавно сменившая прежний административный корпус, верный Мейно и Тюркгейму. Но как раз администрация эта и не внушала доверия: беглая и выборочная проверка показала ее равнодушие, нерадивость, склонность к попустительству по отношению к богачам. Всего лишь несколько администраторов показались Сен-Жюсту и Леба достойными доверия; к их числу относились молодой савоец, энергичный Моне, избранный мэром вместо Тюркгейма около полугода назад, его правая рука, член муниципалитета Тетерель и мировой судья Нейман. Комиссары приблизили к себе коменданта крепости генерала Дьеша, из-за чего у них возникло первое разногласие с местным Народным обществом.

Генерал Дьеш, уроженец Руерга, был чужд политической борьбе, кипевшей в Эльзасе. Здоровяк с лицом бульдога, он покорил Сен-Жюста патриотизмом, выдержкой, исполнительностью. Однако, запросив у Народного общества деловую характеристику Дьеша, комиссары получили письменный ответ: «Пьяница и дурак».

— Пренебрежем, — сказал Сен-Жюст, бросая в огонь это послание. — Они ненавидят коменданта, во-первых, за то, что он для них иностранец, и, во-вторых, потому, что он власть, а они боятся власти. Нам же и то и другое только на руку…

Еще большее доверие Сен-Жюст и Леба испытывали к новому органу безопасности — Комитету надзора Нижнего Рейна, созданному незадолго до их приезда. Одну из главных ролей в Комитете играл австриец Евлогий Шнейдер, бывший викарий епископа, а ныне апостол веротерпимости, общественный обвинитель и редактор патриотического журнала «Аргус». Членами Комитета были те же Моне, Тетерель и Нейман, а также активные патриоты, якобинцы города, композитор Эдельман, священник Вольф и сапожник Юнг. Комитет надзора помогал комиссарам в выявлении подозрительных и реквизициях на местах. На него-то и рассчитывал опереться Сен-Жюст, осуществляя задуманную финансовую меру.

Впрочем, этого не потребовалось. Богатые граждане Страсбурга, трепетавшие перед неизвестностью, решили опередить комиссаров и, не желая того, сами подсказали им способ и форму действий.

День 9 брюмера угасал: неяркое осеннее солнце клонилось к закату. Часы на башне кафедрального собора пробили пять раз. Именно в этот момент они услышали цокот копыт и скрип колес.

Леба подошел к окну.

— Ого! К нам прибыла роскошная карета, одна из тех, что катят по улицам Брольи!

— Некогда катили по бывшей улице Брольи, — поправил Сен-Жюст. — Но кто же владелец сего необычного экипажа?

— Сейчас узнаем, поскольку он уже на пути к нам.

Действительно, раздался стук в дверь, и в следующую секунду появилась улыбающаяся физиономия, обрамленная редкими седыми волосами.

— Привет и братство, граждане комиссары, — прошамкал старик. — Я Мейно, здешний деловой человек…

Они с любопытством разглядывали визитера. Так вот он каков, богатейший негоциант города, признанный лидер патрициев… Хитрые подслеповатые глазки, беззубый рот, кривящийся в угодливой улыбке, черный потертый редингот…

— На ловца и зверь бежит, — беззвучно прошептал Сен-Жюст.

Старик опирался на палку, ноги его дрожали, шажки были мелкими и частыми.

— Разрешите присесть, граждане комиссары?

Сен-Жюст кивнул, затем спросил холодно:

— Что вам угодно, гражданин?

— Сейчас, сейчас, милые госпо… простите, граждане. Дайте прийти в себя.

— Наше время ограничено.

— Знаю и потому начну без предисловий. Нам известно, граждане…

— Кому это «нам»? Вы говорите не только от своего имени?

— И от своего. И от имени других. Всех подлинных патриотов и защитников республики…

— Гм…

— Точно так, патриотов и защитников республики. Итак, нам известно, что родина находится в тяжелом положении, что город, наш город, осажден врагом. И мы, как верные сыны Французской республики, всегда готовые к жертвам во имя общего дела, хотели бы предложить посильную помощь, так сказать, наш патриотический вклад…

Комиссары переглянулись.

— Мы предлагаем внести в военную кассу некую сумму денег — чем еще может помочь родине бедный старик, не имеющий сил держать ружье в руках?..

Руки Мейно и правда дрожали.

— Откуда взялась такая прыть? — тихо удивился Леба.

— Сейчас все поймешь, — так же ответил Антуан и обратился к посетителю: — Это похвально. Какую сумму вы могли бы предложить?

— Какую сумму? Каждый в соответствии со своими возможностями: один — сотню, другой — тысячу. Но уж во всяком случае на одежду и обувь для храбрых защитников Эльзаса, я думаю, набралось бы.

Сен-Жюст криво усмехнулся.

— Вы могли бы составить список жертвователей?

— Он готов, гражданин комиссар. Вот, возьмите. Здесь проставлены примерные суммы и указаны имена патриотов, готовых внести их.

Старик протянул сложенный вчетверо лист бумаги.

— Ну что ж, это похвально. — Сен-Жюст снова усмехнулся, помолчал, а затем вдруг, взглянув в окно, спросил совершенно иным тоном: — Вы приехали в карете?

— Разумеется. У меня больные ноги.

— У вас прекрасные лошади.

Мейно промолчал. Ему явно стало не по себе.

— Армия испытывает острый недостаток в лошадях, — ледяным тоном продолжал Сен-Жюст. — Вам придется сдать лошадей в артиллерийский парк. Сдайте заодно и карету.

Мейно молчал. Он был красен как рак.

— Вас сопровождали люди. Это лакеи?

— Закон не запрещает иметь слуг.

— Не запрещает. Но они молоды и здоровы, а у нас не хватает солдат. Им придется вступить в ряды армии.

Мейно вытирал шею клетчатым носовым платком.

— Мы не задерживаем вас больше, — сказал Сен-Жюст и отвернулся.

Он долго смеялся. Его забавляло недоумение друга.

— Зря ты его так, — сокрушался Филипп. — Ведь пришел он с благой целью!

— С благой целью? Так ты и правда ничего не понял?

— А что здесь понимать?

— Изволь, растолкую. Эта хитрая лиса приползла прямо из становища врага, чтобы бросить пробный шар и попытаться заткнуть нашу жадную глотку. Он решил дать нам нечто, чтобы мы не забрали все.

— Ты так думаешь?

— Уверен. «Кто сотню, кто тысячу»! Ха-ха-ха… А что скажете, почтенные господа, если мы попросим несколько миллионов?.. Короче говоря, этот прохиндей оказался ротозеем. Он подсказал решение. Мы поддержим их идею и устроим принудительный заем.

— Ну и хитрец же ты!

— Поневоле станешь хитрецом с подобными фруктами. Однако возьми-ка перо и бумагу — попробуем набросать черновик…

Утром 10 брюмера граждане Страсбурга читали указ народных представителей Сен-Жюста и Леба, расклеенный на всех улицах и площадях:

«…Убежденные в том, что родина не имеет неблагодарных сыновей, осведомленные о готовности граждан департамента Нижний Рейн… принять меры для изгнания врага, тронутые глубоким чувством, с которым состоятельные граждане Страсбурга выражали свою ненависть к врагам Франции и желание содействовать победе над ними…»

Обыватели читали. Им были хорошо известны все эти формулы и обороты, они пропускали их, спеша добраться до сути. А вот и суть:

«…Будет проведен заем в 9 миллионов ливров с граждан Страсбурга, список которых прилагается… Сумма займа должна быть внесена в течение 24 часов. 2 миллиона из общей суммы пойдут на оказание помощи неимущим патриотам Страсбурга, один миллион будет использован для укрепления крепости и 6 миллионов будут внесены в кассу армии».

Далее следовал список. Первые места в нем занимали промышленник Дитрих, крупные финансисты Серф Берр и Золикофер, негоцианты Мейно, Дилеман, Паске и Ливо. Не были забыты Тюркгейм и профессор Кох. Каждый из этих господ должен был уплатить максимальный взнос — 300 тысяч ливров. Далее шли более мелкие дельцы — торговцы и ремесленники средней руки, владельцы ресторанов и кафе, аптекари и парикмахеры, адвокаты и священники; взносы их уменьшались пропорционально состоятельности, самый мелкий равнялся 4 тысячам ливров…

…Позднее Сен-Жюст вспоминал, как трудно было взыскивать установленные суммы. Пришлось применить «малый террор»: начались обыски и аресты. Кроме того, он лично кое-что придумал и гордился этим…

В тот же день он вызвал военного коменданта.

— Генерал, — спросил он Дьеша, — в городе есть гильотина?

Дьеш просиял.

— Что, начнем рубить головы, гражданин комиссар?

— Потрудитесь ответить на вопрос.

— Никак нет, гражданин комиссар, в городе нет гильотины.

— Знаете ли вы ближайшее место, где она есть?

— В Мольсеме, гражданин комиссар. Там еще до вашего приезда по приговору Шнейдера отрубили голову нескольким изменникам.

— Прекрасно. Распорядитесь, чтобы к вечеру инструмент был доставлен и собран на центральной площади Страсбурга.

— Будет исполнено. — Дьеш улыбнулся и снова спросил: — Что, начнем рубить головы, гражданин комиссар?

Он тут же раскаялся в своем вопросе. Сен-Жюст, прежде чем ответить, держал свой тяжелый взгляд на нем в течение целой минуты. Затем сказал:

— Может статься, и головы. Но сейчас гильотина нужна мне не для этого.

«А для чего же?» — хотел было спросить комендант, но благоразумно воздержался. Вместо этого он повторил:

— Будет исполнено, гражданин комиссар.

Вечером застучали молотки…

Моросил дождь, но никто не расходился. Все смотрели на эшафот. На эшафоте, у самой гильотины, стоял старик. Руки его были связаны за спиной, а на груди висела доска с надписью: «Злостный неплательщик».

Все знали старика. То был миллионер Мейно, один из главных патрициев города. Он тихо стонал и конвульсивно вздрагивал, платье его обвисло, по щекам текли струйки… Прошло два часа, дождь усилился. И вдруг Мейно пронзительно закричал:

— Я согласен платить. Немедленно снимите меня отсюда!

Палач не спеша принялся развязывать его онемевшие руки…

…За вечерним чаем Сен-Жюст говорил другу:

— Итак, он заплатил. И увидишь, сейчас начнут платить все. Ибо ни Дитрих, ни Тюркгейм, ни все эти Берры, Дилеманы и Золикоферы не пожелают мокнуть на потеху толпе. Они заплатят — если и не в двадцать четыре часа, то в двадцать четыре дня. А это значит, что главным нашим заботам конец. Теперь самое время приступить к чистке администрации. Вот только найти бы подходящий предлог…

Но предлога искать не пришлось, он обнаружился сам собой.