В столицу прибыли тридцать первого к вечеру.

Сен-Жюст отправил Девиля с документацией в Комитет обороны, сам же помчался к Якобинцам. По дороге встретил кое-кого из своих. Ему рассказали, что столицу давно лихорадит: Париж догадался о кознях Дюмурье в самом начале. Уже 9 марта здесь стало известно о первых поражениях в Голландии. Патриоты разгромили редакции нескольких жирондистских газет. Неподкупный в Конвенте потребовал немедленного отозвания Дюмурье. Пытаясь сгладить положение, Дантон заявил, что «образумит» генерала. Кого уж тут было образумливать!..

В Клубе его встретили восторженно.

Выступив первым, Сен-Жюст обвинил Бернонвиля в измене. Он рассказал о состоянии крепостей, об отсутствии оружия и снаряжения, о продовольственных трудностях и выразил опасение, что Арденны не смогут сдержать натиск врага.

— Если меня не пожелают услышать в Комитете обороны, — заключил он, — и если Комитет не примет срочных мер к спасению отечества, я снова вернусь в угрожаемые районы и сам проведу эти меры!..

Якобинцы устроили овацию Сен-Жюсту.

Робеспьер, опоздавший к началу заседания, крепко обнял друга.

— Ты герой дня, — сказал он, внимательно разглядывая Антуана. — Ты увидел и почувствовал, как любят тебя якобинцы. Но этого мало. Сегодня ты самый популярный депутат Конвента.

— Не выношу, когда надо мной издеваются, — нахмурился Сен-Жюст.

— Завтра ты сам убедишься в этом.

— Какова же причина подобной популярности?

— Все объясняется просто. Копия вашего постановления и сопровождающее письмо прибыли в Конвент 25 марта, когда обсуждались проблемы, связанные с весенним севом. Твои реляции были прочтены, благожелательно обсуждены, и в тот же день появился декрет о принудительном севе на эмигрантских землях. Итак, ты движешь революцию!..

— Еще раз прошу, не издевайся.

— И не думаю. Однако мне пора. Поговорить успеем завтра.

На следующий день Антуан пришел в Манеж задолго до начала заседания. В кулуарах толпились депутаты. Многие, даже незнакомые, приветствовали его, жали руку, улыбались. Появился Робеспьер. Он глянул по сторонам, схватил Сен-Жюста за локоть и оттащил в сторону.

— Ну что, видел? — спросил он. И тут же, не дожидаясь ответа, задал новый вопрос: — Ты знаешь, что здесь будет сегодня?

— Откуда я могу знать?

— Здесь произойдет коррида. Быками будут Дантон и Марат. Пикадорами и эспада — жирондисты. Исход боя, надо надеяться, станет смертельным не для быков.

Сен-Жюст поморщился.

— Неизящно? — рассмеялся Робеспьер. — Не я тому виной. Если бы ты посмотрел, что здесь делалось! Видишь ли, наш Марий всегда тяготел к этим «государственным людям», как их величает Марат, к господину Бриссо и компании.

— Я тебе первый сказал об этом.

— Ты действительно говорил об этом, но я знаю здесь больше тебя, поскольку столкнулся с сим фактом еще на заре Законодательного собрания. Так вот, недавно Дантон, бессильный справиться со своим темпераментом, все испортил себе: на одном заседании он заявил, что вместе с Роланом заседала его жена…

— Я был при этом заявлении.

— Значит, помнишь и результат: жирондисты взбеленились. Эти рафинированные господа не могли простить мужлану его грубость, которая, в сущности, не была грубостью. С тех пор они цепляются к нему. Тебе известно, что недавно умерла жена Дантона?

— Не имел счастья знать гражданку Дантон.

— А я знал ее. Это была прекрасная женщина, добрая и домовитая.

— То-то он с Демуленом таскался по грязным притонам Пале-Рояля.

— Не говори так. Она действительно была достойной женой и хозяйкой; я тогда часто бывал у них. Она умерла, когда Дантон был в Бельгии, и жирондисты косвенно виноваты в ее смерти.

— Жирондисты? Каким образом?

— Габриэль Дантон была тяжело больна. Она ежедневно, лежа в постели, просматривала газеты. А эти злодеи — ты ведь знаешь их стиль — в своей прессе поносили Дантона и даже угрожали ему смертью. Это потрясло больную: ее сердце не выдержало… Впрочем, это лишь часть дела. Сейчас они пошли на ловкий трюк. Дискредитированные изменой Дюмурье…

— Постой, разве его измена доказана?

— Прослушай первый доклад на утреннем заседании и все поймешь. Как раз в день твоего прибытия Конвент решил потребовать его к ответу. В ставку посланы военный министр и четыре комиссара…

— Ого! Предатель Бернонвиль будет арестовывать предателя Дюмурье!

— Если Бернонвиль предатель, то он заплатит за это сполна; уверен, ему придется несладко… Но ты перебил меня. Я хотел сказать, что, изобличенные изменой Дюмурье, о мифических победах которого они до последнего дня трещали в своих газетах, теперь, перекладывая с больной головы на здоровую, они пытаются во всем винить Дантона.

— Дантон действительно дружил с Дюмурье. Я видел, как он расшаркивался перед генералом. Дважды наблюдал их рядом в ложе театра.

— Не стану спорить. Но они-то повинны в гораздо большей степени, а Дантон осознал свои ошибки. Мало того. Сейчас он снова с Маратом, от которого открещивался несколько месяцев назад. Итак, наш Марий вдруг почувствовал в себе исполинскую силу и стал крушить их. Они обвинили его в подстрекательстве к беспорядкам, и он потребовал, чтобы богачи жертвовали своими богатствами. Кроме того, он потребовал создания Чрезвычайного трибунала, за который секции и Коммуна ратуют с восьмого марта и который санкюлоты уже величают Революционным трибуналом.

— И что же?

— Конвент, несмотря на бешеное сопротивление жирондистов, в тот же день десятого марта декретировал предложение Дантона.

— Это здорово. Это нож им в спину.

— Верно. Но это только начало. Я полагаю, главное произойдет сегодня. Однако мы заговорились: слышишь звонок председателя?..

И правда, зал был полон, все сидели на своих местах, и председатель только что поставил колокольчик на бюро.

Один из секретарей читал отчет троих депутатов, побывавших на главной квартире Дюмурье.

«Спаситель Франции» совершенно распоясался. Он не находил нужным скрывать свои планы, рассчитывая завлечь собеседников в свою авантюру. «Я, — кричал он, — спасу Францию вопреки Конвенту, и пусть меня величают Цезарем, Кромвелем или Монком… Конвент! Да ведь это сборище семисот сорока пяти тиранов! Я смеюсь над их декретами…» Он признавался, что намерен идти на Париж и разогнать Конвент. «Ваши якобинцы, — сказал он напоследок, — могли бы прославиться и снять с себя свои преступления. Пусть заслонят своими телами королевскую семью, поднимут в Париже восстание… Я же тем временем двинусь с армией и провозглашу короля…»

Всем стало ясно, что военный министр и комиссары посланы зря…

Но вот на трибуне Лacypc, один из яростных лидеров Жиронды.

— Дюмурье замыслил контрреволюцию, — говорит он. — Можно ли верить, что у него нет сообщников?

Оратор их выявляет. Разве ближайшим другом мятежника не был Дантон? Разве не он защищал заподозренного генерала и пытался смягчить значение его «ошибок»? Разве не он вместе с Делакруа, бахвалясь своим патриотизмом, подыгрывал Дюмурье в его попытках унизить Конвент?

Лacypc поднимает правую руку и дает клятву, что всякий попытавшийся стать королем или диктатором будет наказан смертью. Он предлагает депутатам повторить его клятву, и депутаты послушно проделывают это: никто не хочет быть заподозренным в скрытом роялизме.

— Хитер, мерзавец, — шепчет Робеспьер.

Бирото спешит уточнить намек Лacypca. Он заявляет, что сам слышал, как друг Дантона Фабр предлагал его в короли…

Страшное обвинение! Отовсюду слышатся ропот и крики гнева.

— Это подлость! — не выдерживает Дантон. — Короля-то ведь стремились спасти вы, а преступления свои хотите навалить на нас!

Умеренный Дельма предлагает передать вопрос в специальную комиссию. Ловкий ход: Дантон сразу попадает в положение обвиняемого!

Нет, этого он не допустит. Раскидывая всех на своем пути, титан мчится к трибуне.

Жиронда не желает давать ему слова: пусть оправдывается перед комиссией! Но тут вскакивают монтаньяры. С Горы несутся крики:

— Не робей, Дантон! Покажи им!

Дантон на трибуне. Он поднимает свое выразительное лицо к верхним рядам амфитеатра.

— Прежде всего я должен воздать должное вам, граждане, сидящие на этой Горе: вы видели лучше, чем я. Вы обвиняли меня в слабости и были правы, признаю это перед лицом Франции!..

— Ну, каково? — спрашивает Робеспьер, удовлетворенно потирая руки. — Вот это ход, не правда ли?

Откровенность Дантона подкупает. Симпатии большинства на его стороне. И, видя это, трибун начинает контратаку.

— Кто здесь обвинители? — грохочет он. — Да это те же, кто всяческими вероломствами и ухищрениями пытались спасти тирана!

Это удар. Они ждали его, но что же можно ему противопоставить?

На скамьях Жиронды растерянность.

Монтаньяры снова поднимаются. Они горячо аплодируют. И тут к низкому голосу Дантона вдруг присоединяется высокий голос, вступающий в перекличку с оратором. Это Марат. Он горяч и нетерпелив. Забыл ли Дантон чье имя — Марат подсказывает его, не привел характерную деталь — Марат торопится ее привести.

Дантон упоминает о патриотах, павших вследствие козней жирондистов.

— Лепельтье, — подсказывает Марат, — Мишель Лепельтье!

Дантон говорит об их переписке с Дюмурье.

— Есть письма Жансонне! — уточняет Марат.

Дантон говорит об интригах жирондистов.

— А их интимные ужины? — напоминает Марат.

— Они устраивали тайные ужины с Дюмурье! — подхватывает Дантон.

— Ласурс, Ласурс принимал в них участие! — восклицает Марат, потрясая кулаком. — О, я изобличу этих заговорщиков!..

— Он шпорит Дантона, словно всадник коня, — улыбнулся Робеспьер.

— Да, — ответил Сен-Жюст, — похоже, быки превращаются в матадоров.

Между тем оратор подходит к выводам. Он снова обращается к Горе:

— Хотите услышать слова, которые будут ответом на все?

— Да, да, требуем этого! — кричат монтаньяры.

— Великолепно. Тогда слушайте! Я думаю, что больше нет ни мира, ни перемирия между патриотами-монтаньярами, настаивавшими на смерти тирана, и негодяями, которые хотели его спасти, чем опозорили нас перед всей Францией!

— Вот он и добрался до сути дела, — заметил Неподкупный.

Аплодисменты сотрясают своды зала. Монтаньяры стоя кричат:

— Мы спасем отечество!

Слышен голос Марата:

— Да, мы спасем отечество, мы будем поражать изменников, где бы они ни окопались: среди депутатов, министров, генералов. Будем же всюду поражать изменников!..

Это заседание имело весьма важные последствия.

4 апреля Конвент принял на себя управление армиями и послал на фронт восемь комиссаров с широкими полномочиями; они были обязаны подготовить крепости к обороне и установить контроль над генералами. Бернонвиль на посту военного министра был заменен Бушоттом, человеком трудолюбивым и преданным революции. Потом принялись за жирондистский Комитет обороны. Комитет давно вызывал упреки; состоявший из 25 членов, он носил характер совещательного учреждения: в нем много говорили, но мало делали. 5 апреля начались прения по вопросу его реорганизации. Жирондисты отчаянно сопротивлялись и снова кричали о «диктатуре». Тогда Марат бросил фразу, ставшую крылатой:

— Свободу должно насаждать силой; настал момент, когда деспотизм свободы сметет с лица земли деспотизм королей!..

6 апреля Конвент издал декрет о замене Комитета обороны Комитетом общественного спасения. Он состоял из девяти членов, избираемых Конвентом и переизбираемых ежемесячно. Совещания его были тайными. Он наблюдал за администрацией и контролировал министров; на плечи его ложилась и оборона страны. В состав его вошли Дантон, близкие к нему монтаньяры Делакруа и Барер, а также шесть представителей «болота». Это было страшное поражение Жиронды.

— Теперь народ добьет ее, — сказал Робеспьер. — Впрочем, сейчас мы должны показать Франции, что кипящая в Конвенте борьба — не борьба страстей, а борьба идей: самое время заняться будущей конституцией.