I

Политикой в городе К. занимались му… Трейлер резко затормозил. Я ушел вправо, и «чероки» впечатался в литой бампер.

Куда хотел впечатать меня. Слева мелькнула серебристая бочина трейлера, мой «пассат» швырнуло на каменистой обочине и выбросило на открытое шоссе. Я вбил педаль газа в пол.

Сто.

Сто десять.

Сто двадцать.

Сто тридцать.

«Яблочник» оглянулся на быстро удалявшуюся морду трейлера и закончил фразу, которую начал километра четыре назад:

— …гораздо сложней, чем кажется. — И только после этого спросил:

— Что это было?

…Поэтому я и говорю: политикой в городе К. занимались мужественные люди.

— Коробочка, — объяснил я. — Это когда вашу тачку блокируют спереди и сзади. А если еще и с боков, то это называется сундук. Или гроб.

— Очень выразительно, — подумав с полкилометра, сказал он.

Надо же. Антонюк оказался крепким мужиком.

А теперь вот и «яблочник».

Игорь Борисович Мазур. Белорус. Уроженец города К. Сорок четыре года. Женат, двое детей. После армии закончил экономический факультет МГУ и заочную аспирантуру. Доктор наук. Заведующий кафедрой экономики КГТУ — Государственного технического университета города К.

Там я его и отловил. Последняя лекция у него заканчивалась в 14.30, а его выступление в программе Эдуарда Чемоданова «Голосуй сердцем» было назначено на 17.20.

Сто пятьдесят.

Сто пятьдесят пять.

Сто шестьдесят.

Из-за трейлера вырвался наконец красный «понтиак» и начал быстро сокращать разрыв. «Чероки» не было видно. Похоже, приехал. «Понтиак» пер под двести.

Низкая посадка, длинная хищная морда. Пятилитровый движок, турбонаддув. А из «пассата» уже ничего не выжмешь. Нет, выжималось.

Сто шестьдесят пять.

Давай, милок, давай!

Сто семьдесят.

Ну, и за это спасибо.

— В вашей машине можно курить? — спросил Мазур.

— Это не моя машина.

— А чья?

— Банка «Народный кредит». Мне дали ее на время. Покататься.

— И мы катаемся?

— Вроде того.

— Тогда я, с вашего позволения, закурю. Он охлопал карманы, извлек мятую пачку «Примы» и закурил. «Прима». Надо же. Редко кто сейчас курит «Приму». Работяги.

Но не интеллигенты. Особенно такие, как Мазур. Он был интеллигентом даже не внешне, хотя тут все было на месте: неухоженная бородка, криво подстриженные усы, взлохмаченная шевелюра. Нет, по внутреннему устройству мозгов. Такой никогда не скажет «нет» или «да». Он скажет: «боюсь, что нет», «полагаю, что да». Он так и сказал мне, когда я перехватил его на выходе из главного корпуса университета, втолкнул в «пассат» и шустрой весенней куропаткой выпорхнул из-под морды «гранд-чероки», пока его водила пялился на ляжки студенток:

— Вы уверены, что мне следовало садиться в вашу машину?

А чуть позже, когда «чероки» и «понтиак» гнали меня по городу, как борзые зайца, поинтересовался:

— Вам не кажется, что мы не совсем корректны по отношению к другим участникам дорожного движения?

Вот тогда я его и спросил, почему он так сложно объясняет свою предвыборную программу. Чтобы отвлечь от мелочей жизни. И он охотно отвлекся.

А вот курил он совсем не как интеллигент. Сигарету держал не между пальцами, а как бы в горсти. И затягивался коротко, быстро.

Ничего не понимаю. «Зеки» так курят. Из диссидентов? Но в его биографии, напечатанной в предвыборных листовках, ничего про это не было. А такое не скрывают. На нынешнем политическом рынке отсидка за клеветнические измышления, порочащие советский государственный и общественный строй, — знак качества.

«Понтиак» доставал. И дорога, как на грех, была пустая. Двое. И в «чероки» было тоже двое. По колесам будут палить? Или не по колесам? Раньше не могли, было много машин. Теперь смогут.

— Я не до конца ответил на ваш вопрос, — проговорил Мазур, аккуратно погасив окурок в пепельнице. — То, что наша экономическая программа гораздо сложней, чем я ее излагал, это лишь часть ответа. Важней другое. Мы намеренно не хотим ее упрощать. Безнравственно заигрывать с простым народом. Кухарка не может управлять государством. Это уже поняли. Но не до конца. Все еще жива иллюзия, что вот придет тот, кто все знает. Не придет. Потому что его нет. Экономика больна. Болезнь тяжелая, с множеством осложнений. Только шарлатан может сказать, что он знает, как вылечить эту болезнь. Мы не знаем. И честно об этом говорим.

Мы знаем лишь подходы к лечению… Сто пятьдесят метров разрыва.

Сто.

— Но чтобы эти подходы реализовать… Пятьдесят.

…Боковое стекло «понтиака» опустилось. Высунулся локоть в черном кожане. Потом плечо. Сейчас и ствол появится, если я хоть что-нибудь понимаю в жизни.

Двадцать.

— Держитесь!

Я дал по тормозам. И тут же по газу. «Пассат» запнулся и рванул вперед.

«Понтиак» вильнул, но в кювет не вылетел, надежду на что я лелеял в глубине души. Лишь встал поперек дороги. И ни одной машины навстречу. Такая жалость.

Одно утешало: за рулем был не Михаэль Шумахер. Явно не Шумахер. Как, кстати сказать, и за рулем «чероки».

У «понтиака» так крутанулись передние ведущие, что задымилась резина. Разрыв пошел нарастать. Ненадолго, но все-таки.

— С такими подходами вы никогда не станете губернатором, — заметил я. — А ваш главный «яблочник» — президентом России.

— Станем. Когда люди объедятся простыми решениями. Сейчас для нас гораздо важней укрепить позиции в законодательной ветви. Потому что пока не созданы макроэкономические предпосылки…

Далеко впереди появилась какая-то каракатица. Самоходный комбайн с высокой будкой. Льноуборочный. Здесь, видно, тоже лен выращивают, как и в наших краях.

Он трюхал, приподняв над дорогой жатку и теребилку, заняв ими всю проезжую часть, Похоже, это был мой единственный шанс. Я сбросил скорость. «Понтиак» стремительно приближался. Мазур оглянулся и спросил:

— Что это за автомобиль?

— Спортивный «понтиак». Восемь цилиндров. Четыреста лошадиных сил.

— Быстрая машина, — оценил Мазур.

— Пригнитесь. И держитесь покрепче. Вовремя я это сказал. В заднем стекле появилась дырка. Пуля застряла в обшивке потолка. И снова: дзинь — шмяк. Из чего же он, сволочь, лупит? Не ПМ. И не ТТ. Начальная скорость пули будь здоров.

Иначе триплекс осыпался бы, а тут стоит себе, только сквознячок загулял по салону.

«Понтиак» пошел на обгон. Запас скорости у него был приличный. Но и у меня было кое-что в резерве. Снова грохнуло. Уже слева, почти в упор. И еще. Сука. Я только успевал пригибаться. Боковые стекла «пассата» тоже заискрились пробоинами. Водилу «понтиака» эта пальба наверняка отвлекала. Ну как, интересно же, блин.

Сто шестьдесят.

Сто шестьдесят пять.

Комбайн стремительно вырастал в размерах. Я до упора всадил педаль газа в пол и начал отжимать «понтиак» влево.

Сто семьдесят.

Водила «понтиака» быстро все понял. Но поздно. Рывка у него уже не было, а отстать я ему не дал. Он крутанул руль вправо. Заскрежетало железо о железо.

Нет, не Шумахер.

Быстрая машина «понтиак». Но легкая.

…— Можете подняться, — сказал я Мазуру.

— А где «понтиак»? — спросил он.

— Сейчас посмотрим.

Я развернул «пассат» и погнал к городу. «Понтиак» был где надо. Под комбайном.

Крышу ему начисто срезало. Ножами жатки. И не только крышу. А комбайнер даже не успел вылезти из своей будки. Верней, пытался, но не мог. От удара будку перекосило и заклинило дверцу.

Я обогнул комбайн, не снижая скорости.

— Вернитесь! — запротестовал Мазур. — Им, возможно, нужна помощь!

— Им уже не нужна. А вам в семнадцать двадцать выходить в эфир.

— Мы обязаны немедленно сообщить милиции!

— О чем? — спросил я.

— О том, что видели!

— А что вы видели?

— Я слышал выстрелы!

— Серьезно? А я не слышал. Значит, вы твердо намерены призвать своих избирателей голосовать «против всех»? Вас не останавливает, что это откроет путь в губернаторы Антонюку?

— На все вопросы я отвечу в передаче, — сухо сказал Мазур.

— С интересом послушаю.

Он некоторое время молчал, потом спросил:

— После передачи мы снова поедем, как вы это называете, кататься?

— Нет. После передачи вам уже ничего не будет грозить.

— Вы полагаете, мне что-то грозило?

Достал он меня своими «полагаете». Поэтому я ответил резче, чем, наверное, следовало:

— А вы полагаете — нет?

— Что? — спросил Мазур.

— Это уже неважно.

— Я предпочел бы более конкретный ответ.

— Вас могли изолировать. В лучшем случае — до конца выборов.

— А в худшем?

Я промолчал.

* * *

Мы снова въехали в вековую липовую аллею, которыми были обсажены все загородные шоссе.

Машин стало больше. Я пристроился в правом ряду, а сам все посматривал налево. А вот и трейлер — «ситроен» с двадцатиметровым изотермическим кузовом. А вот и гаишник оформляет аварию. А вот и водила с напарником чешут репы, разглядывая лужу тосола, вылившегося из разбитого радиатора «чероки».

Мазур не обратил на это внимания — был слишком погружен в раздумья.

— У вас больное воображение, — сказал наконец он.

— Возможно, — согласился я и кивнул на дырки в триплексе. — Знаете, что это такое? Это плод моего больного воображения.

Впереди слева над красными черепичными крышами предместий обозначилась игла телебашни. Вершина ее была скрыта низкими клочковатыми облаками. Езды до телецентра было не больше получаса. Поэтому я свернул к какому-то придорожному кафе и заглушил движок. Объяснил Мазуру:

— У нас есть в запасе немного времени. Вы не могли бы объяснить мне некоторые детали нынешних выборов? Я здесь чужак, мне многое непонятно.

— Вы не производите впечатление человека, которого интересует политика, — заметил Мазур.

За ним прямо хоть записывай. А потом вставляй в интеллигентной компании. «Не производите впечатление человека, которого…» Нужно будет запомнить.

— Верно, — подтвердил я. — Меня интересует практика. С какой программой шел на выборы «Социально-экологический союз»?

— Обычная программа «зеленых». С местным коэффициентом. На Балтике, как вы знаете, базы военно-морского флота. В том числе и атомных подводных лодок. Хранение отходов, опасность радиоактивного заражения побережья. Вас, мне кажется, не «Социально-экологический союз» интересует, а Комаров. Я не ошибся?

— У них были разные программы?

— Нет. Одинаковые. Но у Комарова была своя идея-фикс. Ее он и хотел озвучить в ходе предвыборной кампании. Для этого, собственно, он и организовал свое выдвижение в кандидаты. Проявив при этом энергию, которой от него никто не ждал.

До этого экологи никогда не выступали в качестве самостоятельной силы.

— Какая идея?

Этот простой, как мне казалось, вопрос заставил Мазура надолго задуматься.

— Кто нас преследовал? — наконец спросил он. — На джипе и «понтиаке».

— Не знаю, — почти честно ответил я.

— Я по-другому спрошу: спецслужбы?

— Если спецслужбы, то не российские.

— Почему?

— На этот вопрос вы сами ответили.

— То есть?

— Джип «гранд-чероки», даже не очень новый, стоит тысяч тридцать баксов. А спортивный «понтиак» не меньше пятидесяти.

— И что? — спросил Мазур.

— Игорь Борисович, вы же экономист.

— Вы хотите сказать, что наши спецслужбы находятся на госбюджете и у них нет денег на такие машины? Но мы не знаем, какими бюджетными средствами они располагают. Или вы знаете?

— Большими, — согласился я. — Точно, конечно, не знаю, но думаю, что большими. Или даже очень большими. Для реализации конкретных программ. Но не для того, чтобы раскатывать на спортивных «понтиаках» и таких джипах.

— Но ведь кто-то раскатывает.

— Раскатывал, — уточнил я. — Другие продолжают раскатывать. В городе много элитных тачек. Даже слишком много для скромного областного центра.

— Кто вы такой?

Наконец-то он задал этот вопрос. Раньше интеллигентность не позволяла. Или сам пытался понять.

— Начальник охраны Антонюка, — с готовностью объяснил я. — Показать документы?

— Я и так верю. Но не думаю, что этим исчерпываются ваши функции.

Не, в натуре. Нужно записывать. Все не упомнишь.

— Игорь Борисович, а ведь я задал вам очень простой вопрос. Какая идея-фикс была у Комарова? Всего-то.

— Это вам он кажется простым. Его идея была такого рода, что если бы я не знал Николая Ивановича добрый десяток лет, я решил бы, что у него, как говорят мои студенты, крыша поехала. Откровенно говоря, у меня были на этот счет сомнения. До сегодняшнего дня. Есть вещи, которые не укладываются в рамки обыденного сознания. Но это не значит, что их нет. Они есть. Сегодня я в этом убедился. — Он поковырял пальцем пробоину в стекле на пассажирской дверце и повторил:

— Да, убедился. Я до сих пор не могу поверить, что моей жизни угрожала опасность. Но ваши действия — сколь бы сомнительными они ни были с правовой точки зрения — вынуждают меня быть с вами откровенным. — Он подумал и добавил:

— Кем бы вы ни были. В конце концов, я ничего не утверждаю. Это лишь мои предположения. И только.

— Взлетайте, Игорь Борисович, — поторопил я. — Так вы весь керосин сожжете на старте.

— Вы помните карту северо-запада России?

— В общих чертах.

— Этого хватит. Когда-то Петр Первый прорубил здесь, как мы еще в школе учили, окно в Европу. Сталин довершил его дело, захватив Прибалтику. Сейчас от этого окна у России остались только порт в Санкт-Петербурге и наш. Таллин, Рига, Клайпеда, Лиепая, Вентспилс — все это уже заграница. Причем наш порт на семьсот миль ближе к Западной Европе, чем петербургский. Это больше тысячи километров. Возьмите это себе на заметку. А теперь о Комарове. Он был историком. Не только по образованию и профессии. По складу ума. Специализировался на истории Балтики, Варяжского моря. Он знал, сколько гривен стоил пуд меда на новгородском торжище, и не знал, сколько стоит килограмм меда на нашем рынке. Историю он рассматривал сквозь призму балтийского товарообмена. Кандидатскую защитил по средним векам. В докторской подбирался к нашему времени. Тему, естественно, зарубили. Слишком очевидными выглядели причины добровольного вхождения Прибалтийских республик в состав СССР. Но тему легко зарубить. Мысль остановить трудней. Хотя и можно.

— Если ее вышибить вместе с мозгами, — подсказал я.

— Это я и имел в виду. Так вот. У меня такое ощущение, что все пертурбации с развалом Советского Союза и прочими делами прошли как-то мимо него. Когда же он однажды вынырнул из исторической библиотеки и оглянулся окрест, то увидел то, чего мы не видели. Верней, видели, но не осознавали в исторической перспективе.

Наше видение было одномерным. Что он увидел? Противоестественность положения, при котором огромная Россия не имеет границы с индустриальной Европой. Россия заперта. Украиной, Белоруссией, Балтией. Закупорена, как бочка, в которой нарастает огромное внутреннее давление. Нефть, лес, уголь, руда, металл. И чем больше оживает наша промышленность, тем выше это давление. Вы не обратили внимание на шум вокруг идеи союза с Белоруссией?

— Обратил, но не понял.

— Это была одна из попыток правительства раскупорить Россию. Какой, по-вашему, вывод сделал из этого Комаров?

— Какой? — послушно повторил я, чувствуя, что его лекция уносит меня в выси геополитики, которая в данный момент меня меньше всего интересовала.

— Очевидный. Что так долго продолжаться не может.

— За это не убивают, — попытался я вернуть его на грешную землю.

— Не спешите, молодой человек. Эту очевидность он интерпретировал совершенно неожиданным образом. Чего не смог сделать даже я, экономист. Он, в частности, настоял, чтобы его сын начал скупать акции нашего пароходства. Его только что приватизировали, и порт, по существу, бездействовал. Весь грузопоток шел через Эстонию и Латвию. У сына был небольшой магазин, челночный бизнес. Все продали и вложили деньги в акции. Николай Иванович был настолько убежден в своем прогнозе, что даже взял большой кредит под залог своей половины дома и уникальной библиотеки, которую собирал всю жизнь. Под очень высокие проценты.

— И не сумел вернуть? — предположил я.

— Вы ищете простые решения. В том-то и дело, что сумел. Сейчас его сыну принадлежит компания «Интербалт». Лесовозы и танкеры. Оборот — около миллиона долларов в год. Мелочь по сравнению с другими воротилами. Но важен сам факт.

Акции нашего пароходства скакнули почти в пятьсот раз. Практически за один день.

Соответственно обесценились акции таллинского порта. Потому что произошло событие, которое Комаров предугадал. Скажем так: он предугадал не это событие, а возможность очень крутого поворота ситуации. Неизбежность этого поворота. Я почему это знаю — он брал у меня сводные данные.

— Что же это за событие?

Мазур снова закурил «Приму». Уже не спрашивая у меня разрешения. И курил так же — из горсти, быстрыми жадными затяжками.

— Здесь мы подходим к главному. Вы слышали о взрыве автопарома «Регата»? Чуть больше года назад. Он шел из Таллина в Гамбург.

— Что-то слышал, — подтвердил я.

— Не могли не слышать. Об этом целую неделю все газеты писали. И по телевизору передавали. Двести десять погибших. Причины взрыва не установлены. Это и было то событие, которое предугадал Комаров.

— Минутку. Вы хотите сказать…

— Я ничего не хочу сказать, — перебил меня Мазур. — Я не подсказываю вам никаких выводов.

— Но вы сами сказали, что причины взрыва не установлены.

— Конкретные. Версий множество. Бесспорно одно: взрыв произошел в трюме. У Николая Ивановича не было никаких фактов. И не могло быть. Но он задал вопрос:

«Cui prodest?» «Кому выгодно?» Вы не были у нас в порту?

— Нет.

— Съездите, посмотрите. Поучительное зрелище. Еще год назад там можно было снимать фильмы про великую американскую депрессию. Сейчас такие фильмы можно снимать только на одной половине порта. А на другой уже нельзя. Половина акций находится у государства, а половина — в частных руках. Но и при этом наш порт уже второй по грузообороту после Питера. И будет первым. Это неизбежно. Именно потому, что он на семьсот миль ближе к Европе. А каждая лишняя тонно-миля делает фрахт золотым.

— Ничего не понимаю, — признался я. — Какую все-таки идею Комаров хотел озвучить в предвыборной кампании?

— Я могу только предполагать. Зная его нравственные установки. Аморально строить свое благополучие на чужой крови. Это общеизвестно. Но он пошел дальше. Он считал, что любая антигуманная политика в конечном счете оборачивается не только крахом правителей, но и трагедией для всего народа. Подтверждений хватает. Сталин, Гитлер, далее везде. С позитивом трудней. Разве что Господин Великий Новгород времен Марфы Посадницы. Николай Иванович очень любил это время.

Я завел движок.

— Поехали, Игорь Борисович. А то вы на передачу опоздаете.

— Заглушите. У нас есть еще несколько минут. Ладно, я скажу прямо. Он хотел потребовать от Президента России провести расследование причин взрыва «Регаты» и возможности причастности к нему российских спецслужб.

Однако!

— Это могли быть бандитские разборки, — сказал я первое, что пришло в голову.

— Вы плохо представляете себе, о чем идет речь. Огромный автомобильный паром. Водоизмещением больше ста тысяч тонн. Сотни машин, полторы тысячи пассажиров. И затонул в открытом море, в двухстах милях от берега.

— Загнать в трюм «рафик» с взрывчаткой. Часовой механизм или радиовзрыватель. И все дела.

— Вы в этом, похоже, разбираетесь лучше меня. И лучше Комарова.

— А заявление написать?

— Он писал. Даже в Москву ездил. Без толку.

— Ничего удивительного. Для такого обвинения нужны доказательства.

— Вы не поняли меня. Он никого не обвинял. Он хотел потребовать самого тщательного расследования, чтобы подтвердить подозрения или окончательно их рассеять.

— Чьи подозрения?

— Вопрос «Кому выгодно?» задавал себе не только Николай Иванович. В Таллине тоже об этом думали. И до сих пор, вероятно, думают. Эта мысль была для него невыносима. Он очень доверчиво, как-то даже по-детски, воспринял демократические идеалы новой России. Мы много говорили об этом. Он предлагал мне включить этот запрос в нашу предвыборную программу.

— И вы отказались?

— Я в это не верил.

— Антонюку и жириновцу он тоже предлагал?

— Исключено. Они для него не существовали.

— Губернатору?

— Возможно.

— И тогда он решил, что заставит себя слушать, — заключил я. — Вам и сейчас его подозрения кажутся бредом?

Мазур только развел руками.

— Cui prodest? Это наводит на очень серьезные размышления.

— Есть еще кое-что, что наводит на размышления, — заметил я.

— Что?

— Убийство Комарова.

— Боюсь, что вы правы.

— Еще один вопрос. Показывал ли вам Николай Иванович какие-либо документы, которые могли иметь отношение к взрыву? Пусть не прямое, а косвенное.

— Документы? — переспросил Мазур. — Нет. Я же говорю, что у него не было и не могло быть никаких документов.

— Некто неизвестный передал Николаю Ивановичу пачку документов в большом коричневом конверте. Я не знаю, что это за документы, но думаю, что они были причиной смерти Комарова. Вы видели их у него?

Мазур подумал и уверенно покачал головой:

— Нет. Я не видел у него никаких документов. Можете положиться на мое слово. Никаких. И ничего он мне о них не говорил. А теперь, прошу вас, поедем. Если можно, быстрей. Мне не хотелось бы опоздать. Это очень ответственная для нас передача.

* * *

Без трех минут пять я высадил Мазура у проходной телестудии. А перед этим спросил:

— Вы где служили, Игорь Борисович? Десант? Морская пехота?

— Нет. Во внутренних войсках. Под Сыктывкаром. В лагерной охране.

Так вот откуда у него привычка так курить. Что «зек» в зоне, что «попка» на вышке. И снег тот же. И дождь тот же. Надо же, на всю жизнь сохранилась. Или он так курит, только когда волнуется?

— А почему вы спросили? — поинтересовался Мазур.

— У вас завидная выдержка, — объяснил я.

— Выдержка? — переспросил он. — Да когда вы впихнули меня в машину, я попросту о…л!

— Как?! — поразился я.

— Да так. Просто о…л, и все.

А вот тут и я. То же самое.

— Откуда у вас такой синяк? — уже выйдя из машины, спросил он. — Когда я садился, его вроде не было.

— Был, Игорь Борисович, был.

От проходной к нему уже бежал Эдуард Чемоданов, возмущенно поблескивая своими левоэсеровскими очочками.

— Вы меня режете! Через двадцать минут эфир! Бегом в гримерку!

Они проскочили проходную и потрусили через асфальтированный двор к приземистому зданию телецентра, стоявшему чуть поодаль от вышки.

Оба с бороденками.

Как два козла.

 

II

Cui prodest.

Как говорил таких случаях один незнакомый, но глубоко симпатичный мне охранник по имени Степаныч: «Голуба-мама!»

Странно как-то эта «шестерка» стоит. Все «москвичи» и «жигулята» телевизионщиков сгрудились у проходной, а эта в сторонке. Будто специально выставлена для угона.

Вохровец ее захочет — не увидит. Даже когда открывает ворота. Как сейчас, перед «газелью» с синим тентом и надписью на боках «Продукты».

«ВАЗ-2106». Светлый беж. Не по здешнему климату цвет. В тумане ее даже днем не сразу разглядишь. А уж вечером, да если туман… И тут меня словно садануло под дых.

И включился хронометр.

Какие цифры бегут на дисплее, я не знал. Знал только, что они мелькают, как сотые доли секунды на олимпийском табло в финале спринтерского забега.

И идут на убыль.

А в конце — ноль.

Я перемахнул через борт «газели» и плюхнулся на железный пол между картонными ящиками и молочными флягами. А когда «газель» въехала на территорию и остановилась на грузовом дворе с тыльной стороны телецентра, соскочил и вбежал в здание.

Сердце у меня молотило, как… Где тут что?

Ну не учили нас штурмовать телецентры!

Ткнулся в одну дверь. Заперто. В другую. Лестница. Взлетел на второй этаж.

Длинный тусклый коридор с одинаковыми дверями по сторонам. Одна открыта. Мотки киноленты, стол с экраном. Монтажная? Никого. У двери тележка на резиновом ходу с плоскими жестяными коробками. Синий халат на ручке. Азбука выживания: все, что движется, съедобно, попал в сортир — маскируйся говном. Натянул халат поверх плаща. Маловат, но тут не «Ле Монти». Рванул по коридору, толкая перед собой тележку.

Еще одна лестничная клетка. Проскочил. Стоп, кто-то там был. Точно. Девица в белом халате. Курит. Странное что-то курит. Испугалась, спрятала сигарету за спину. Травку, что ли? Похоже на то. И морда наглая от испуга. Ну, Амстердам.

— Миленькая, где здесь гримерка?

— Да тебе никакая гримерка не поможет. — Вот зараза. Но снизошла:

— Прямо, направо, в другом конце от эфирной. Новенький, что ли?

Знать бы еще, где эта эфирная.

Еще коридор. Такой же длинный и тусклый. Прямо фильм ужасов, а не телестудия.

Да где же эта проклятая гримерка?

Гримерку я так и не увидел. Зато увидел, как из-за угла вывернули Мазур и Чемоданов и трусцой двинулись мне навстречу. Я быстро отвернулся, наклонился к коробкам. Пропустил их и покатил следом. Благо пол был покрыт ковролином, а они слишком спешили, чтобы оглядываться.

Впереди загорелось табло над большой дверью: «Микрофон». Это, видно, и была эфирная.

Мазур и Чемоданов перешли на рысь. Я подтянулся метров на пять.

Где-то здесь. И сейчас. Если я хоть что-нибудь понимаю в. жизни. Не эта дверь. И не эта. И не… Эта.

Приоткрыта. Чуть. На три пальца.

Мазур и Чемоданов пробежали мимо.

Отсчет — ноль.

Дверь дернулась. Я с размаху всадил в нее тележку. Захлопнулась. Коробки покатились по коридору. Мазур и Чемоданов скрылись в студии. Я рванул дверь на себя и нырком ушел вниз. Пока катился по полу, позади шмякало — пули шли в ковролин. А сверху чпокало.

Чпок-шмяк.

Восемь.

Девятым был щелк.

Самый паскудный звук, когда его издает твой «Макаров» или «калаш». И самый прекрасный, когда не твой.

Кач — фляк — сальто. У Мухи это лучше, конечно, получалось. И у егоровского Мини неплохо. Но и у меня получилось.

Он бы ушел, если бы сразу бросил пушку. Но он решил, что успеет сменить обойму.

Почти успел.

Я выбрался из-под сразу ставшего тяжелым тела и кинулся в коридор. Елки!

Коробки. Наткнется кто — сразу заглянет в комнату. А мне ни к чему, чтобы раньше времени поднялся переполох. Сначала нужно самому разобраться, что к чему. Втащил коробки вместе с тележкой. Запер дверь изнутри. Вот теперь можно и осмотреться.

Похоже, я слегка погорячился. Но при таких скоротечных, научно выражаясь, контактах лучше пере-, чем недо-. Полезней для здоровья. Не учебный бой на татами, прием не обозначается, а проводится до конца. До точки.

Так и есть. Глаза у него были открыты, а из угла рта текла струйка крови.

Странно все-таки. Сломана шея, а кровь идет изо рта.

Короткие черные волосы.

Низкий лоб.

Приплюснутый нос.

Тот самый.

Голуба-мама!

Какая-то слишком бурная жизнь у меня пошла. Почти две недели груши околачивал, а тут на тебе.

Документов, конечно, никаких. Ни в одном кармане, ни в другом. А в джинсах?

Есть. Права и техпаспорт.

Матвей Галиевич Салахов.

Вот, значит, ты кто. Матвей.

Автомобиль «ВАЗ-2106». Номер местный. Цвет: светлый беж.

Тот самый цвет. Неподходящий для туманного балтийского климата. Но очень подходящий для слежки.

Как же я не просек? А ведь чуял. Холодело в затылке. И возле обкомовского дома.

И на автовокзале.

Сведения о владельце. Местожительство: город К., ул. Первая Строительная.

Ну, это я уже знал. Почти наверняка. Еще после визита к Юрию Комарову. Конечно, Первая Строительная. И этого Матвея народ знает с пеленок. И потому никто даже внимания на него не обратил.

Я сунул документы на место.

Теперь пушка. Она так и осталась в руке Матвея.

Глушачок. Как же без него.

Ух ты! А пушечка-то знакомая. Ну, конечно же. «Токагипт-58». И царапинка на стволе.

Так-так.

Было у меня ощущение, что этот «тэтэшник» ко мне вернется. Вот он и вернулся. Но забирать его я не спешил. Сначала нужно было понять: уходить или вызывать милицию.

Раздумывал я целую вечность. Секунд восемь. Пока не спохватился: да что ж это я торчу, как… Без вариантов. Сначала уходить, а потом думать. Потому что если сначала думать, то потом уходить будет поздно.

Ну и как же ты, Матвей, хотел уходить?

«Сто часов теорию отхода слушает в училище пехота». Не помню, чьи стихи. Не очень складные, но правильные. У нас тоже было часов сто. Если не двести.

Я огляделся.

Комната была большая, с письменными столами, заваленными бумагами. Компьютер на одном. Редакторская?

Включенный монитор в углу с застывшей заставкой «Голосуй сердцем».

И восемь дыр в полу, затянутом серым ковролином.

…Подряд, как короткая автоматная очередь.

Похоже, мне здорово повезло. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

Так что гильзы можно не собирать. Бесполезно. Пули из пола мне все равно не выковырнуть. Оперативники выковырнут. И отправят на баллистическую экспертизу.

Разрешение на ствол выдано в Москве. Вопрос: отстреливали его? Если да, то он есть в картотеке. И я имею шанс в самом близком времени снова встретиться с капитаном Смирновым и майором Кривошеевым. И услышать вопрос: каким образом у гражданина Салахова, убитого в здании телецентра, оказался ваш пистолет марки «Токагипт-58» номер такой-то. И тут уж не пятнадцатью сутками пахнет. Возможно, мне удастся доказать, что я не верблюд. Но далеко не сразу. Через полгода примерно. Или через год. Сидя в местном СИЗО, А у меня не было в запасе года. У меня было меньше двух недель.

Как-то не очень ладно все складывается. Но «токагипт» придется забрать. А заодно уж и запасную обойму. И кобуру. Чтобы не озадачивать капитана Смирнова и майора Кривошеева лишними вопросами. Кобура есть, дырки в полу есть, гильзы валяются, а пушки нет. Это как?

Ладно. А это что за дверь?

Еще одна лестница. Тут у них везде лестницы.

Вниз.

Похоже, технический ход. В какие-нибудь аппаратные. А оттуда наверняка во двор.

А там в дырку в заборе. Не через проходную же он собирался идти. Через дырку, а потом бочком-бочком вдоль ограды к «шестерке» цвета светлый беж. Незаметной в сгущающихся сумерках. И в наползающем с моря тумане.

Вот это и был его маршрут отхода.

Придется воспользоваться, выбора не было. В коридоры не сунешься. Не заблужусь, так засвечусь. С моим-то фингалом. Пока можно было надеяться, что любительница травки не свяжет мое появление с хипежем, который поднимется после того, как в редакторской обнаружат труп, что — по оптимистичным моим прикидкам — произойдет завтра утром. А про прикидки пессимистические лучше было вообще не думать.

Я и не стал думать. Завернул «токагипт» в какой-то драный полиэтиленовый пакет, чтобы не оставить на нем свои пальцы (лишняя осторожность еще никому не мешала), сунул пакет за пазуху, старательно протер дверные ручки и ручку тележки и вышел в заднюю дверь.

И уже с порога услышал:

«Дорогие друзья, сегодня в нашей программе — лидер областной организации «Яблоко», доктор экономических наук Игорь Борисович Мазур. Обратите внимание на часы в студии. Семнадцать часов двадцать три минуты. Это означает, что мы в прямом эфире…»

Господи, вразуми.

Твой ли я воин?

Или Царя Тьмы?

 

III

«Обратите внимание на часы в студии. Семнадцать часов двадцать три минуты. Это означает, что мы в прямом эфире…»

Я взглянул на свою «сейку». 23.30. Это означало, что передача идет в записи.

Повтор. Для тех, кому разные срочные дела помешали посмотреть передачу в прямом эфире, но кто непременно хочет ее увидеть.

Для таких, как я.

Срочных дел сегодня у меня было два. Первое: незаметно выбраться из телецентра, что я и сделал, воспользовавшись очень грамотно выбранным Матвеем маршрутом отхода. Это заняло у меня ровно шесть минут. Еще минуты четыре ушло на то, чтобы завалить лестницу разной тарой от видео- и радиотехники.

Второе дело оказалось гораздо более затяжным: нужно было привести в порядок «пассат». Не хотелось ездить по городу с ободранной и примятой при знакомстве с «понтиаком» левой бочиной и особенно с дырками в стеклах. Не лето. И не только в стеклах. При ближайшем рассмотрении и в Левой задней дверце обнаружилась дырка.

Все это не простудой от сквознячка грозило, а очень неприятными вопросами, которые мог задать мне любой гаишник. Как раз такими, какие выразились на лице менеджера техцентра по ремонту иномарок, к подъездной площадке которого я подогнал тачку в робкой надежде, что световая реклама «Для вас открыто всегда» соответствует истине.

Соответствовала, блин. На площадку вышел вызванный охранником менеджер, здоровенный слесарюга в синем фирменном комбинезоне и кепке с длинным козырьком, задумчиво обошел «пассат», сунул палец в дырку на заднем стекле, потом в дырку на дверце и посмотрел на меня, как бы говоря: «Мы не имеем права принимать такие машины в ремонт без справки из милиции, так как не вызывает сомнения, что автомобиль побывал под легким автоматным огнем».

В ответ я только развел руками, как бы отвечая:

«Понятия не имею, о чем это вы говорите».

После чего извлек зеленую бумажку с портретом Бенджамина Франклина и показал ему, как бы говоря: «Не кажется ли вам, что эти пробоины сделаны не автоматным огнем, а всего лишь охотничьим оружием во время случайных выстрелов? Сами знаете, как это бывает. Поехали на охоту, слегка это самое, то да се, а?»

Он с сомнением покачал головой, как бы отвечая: «Я готов согласиться, что это не автоматные пробоины, а пистолетные. Что же до вашей версии об охотничьем оружии, то она не кажется мне убедительной, так как сезон охоты на водоплавающую дичь уже закончился, а охота на диких копытных животных еще не разрешена».

Второй стольник поколебал и эту его убежденность, а третий заставил признать, что пробоины вполне могли быть сделаны из охотничьей одностволки, но очень, очень небольшого калибра. Совсем маленького.

Забрав баксы, он красноречивым жестом велел мне отогнать тачку в дальний темный угол площадки, сам скрылся в проходной и через десять минут появился с небольшой кувалдой в руках. Под ударами этой кувалды продырявленные стекла «пассата» превратились в стеклянную крупу. Менеджер посмотрел на дело рук своих, сокрушенно покачал головой и сказал:

— Ну, народ! Не могут спокойно видеть, как кто-то ездит в хорошей машине. Хулиганье, да и только! Нет, что вы ни говорите, а при коммунизме такого не было! — И разрешил:

— Загоняй.

* * *

Как выразился однажды примерно в такой же ситуации Артист:

— Вот за что мне нравятся новые времена: людям стало гораздо легче понимать друг друга.

Бабки как внеречевое средство общения. Не менее выразительное, чем музыка, живопись или балет. И чем их больше, тем меньше слов требуется.

Впрочем, за хорошие бабки и при коммунизме взаимопонимание достигалось довольно быстро.

* * *

Ремонт грозил затянуться часа на три, а то и на все четыре. Помозолив всем глаза в цехе и в курилке, где свободные от работы и до изумления трезвые слесаря забивали «козла», я отыскал на заднем дворе техцентра грузовой выезд, тормознул «левака» и немного покатался по городу. Вместе с короткой остановкой у автовокзала и более продолжительной у «Макдональдса» это заняло у меня минут сорок. Так что, когда я тем же порядком вернулся в техцентр, мне пришлось слоняться еще не меньше двух часов. Но всему приходит конец. Я заплатил по счету еще шестьсот баксов в рублевом эквиваленте и получил свой «пассат» с новыми стеклами и вполне прилично отрихтованными и покрашенными бочиной и дверцей.

Потом поездил по окраине, пока не убедился, что хвоста нет, и вернулся в гостиницу как раз к повтору передачи «Голосуй сердцем».

…«Прежде всего я хочу поблагодарить тех из вас, кто в первом туре выборов отдал свои голоса избирательному блоку «Яблоко».

День у меня выдался не из легких, поэтому я включил телевизор на полную громкость и залез в роскошную мраморную ванну-джакузи, расслабиться в горячей хвойной воде и одновременно послушать выступление Мазура. А в голове, как всегда бывает после горячего дела, мелькали картинки с выставки. Есть такой цикл то ли у Чайковского, то ли у Мусоргского. Ольга, конечно, хорошо потрудилась над моим музыкальным образованием, но пробелы остались. Или у Римского-Корсакова?

Так вот, картинки с выставки. Не все, конечно. А те, в которых были неясности.

«За нашу программу проголосовал почти каждый седьмой избиратель. Для нас это большой успех. Он означает, что все больше людей понимают невозможность разрешить стоящие перед страной проблемы кавалерийским наскоком, отвергают популизм и экстремизм любого окраса — от красно-коричневого до сине-красно-белого».

Картинка первая.

Спортивный «понтиак» и джип «гранд-чероки». Такие тачки не посылают на дело.

Посылают проще, неприметнее. И стволы дают не такие. «Калаши» дают. Или «узи». И драйверов не таких посылают. Шумахеров, конечно, не напасешься, но могли найти кого-нибудь и покруче. Если бы задались такой целью. Значит — что? Значит, не задались. Значит, все это было — экспромт. Как говорят шахматисты, цугцванг:

Вынужденный ход. Трейлер наверняка тоже экспромт. Не могли они знать, на какое шоссе я выскочу. Я и сам не знал. Значит, задача у них была остановить меня. И только потом переориентировались. То ли сами, то ли получили приказ по мобильному телефону. Последнее вероятней. От кого? Вопрос.

«В то же время мы вполне отдаем себе отчет в том, что «Яблоко» получило почти вдвое больше голосов, чем мы рассчитывали, еще и потому, что наши сограждане таким образом выразили протест против разгула преступности, которая стремится распространить свое влияние и на политику, о чем свидетельствует убийство кандидата «Социально-экологического союза» Николая Ивановича Кома…»

Картинка вторая.

Я ушел из телецентра за шесть минут. Не зная маршрута. Матвей ушел бы быстрей.

Минуты за четыре. Через сколько в эфирной хватились бы Мазура? Стоп. А ведь не только Мазура. Но и…

* * *

Телевизор молчал. Что за фигня? Я вылез из ванны, натянул белый махровый халат с синим вензелем и надписью «Hotel Wisla» и прошлепал в гостиную.

Телевизор был выключен, а в гостиной у меня были гости.

Что-то не помню, чтобы я кого-нибудь приглашал. Точно, не приглашал. Больше того, специально запер дверь на защелку. Но мои гости были, похоже, не их тех, для кого служат препятствием блокированные замки дверей.

Ну что за жизнь. В ванне покайфовать не дадут. И телевизор послушать. И спокойно подумать, кто же эти нынешние картинки с выставки сочинил.

Их было трое. Все в хороших черных костюмах. Даже в очень хороших. Двое при галстуках, а третий с темно-красной, с искрой, «бабочкой». Из кармана его пиджака высовывался угол такого же темно-красного, в тон «бабочке», платка, а на правой руке блестел золотой перстень с печаткой. Почему-то на указательном пальце.

Они были похожи на посетителей дорогого валютного ресторана гостиницы «Висла», которые поднялись в номер к партнеру, чтобы обсудить с ним требующее особой конфиденциальности дело.

Но мои гости не за этим сюда пришли. Нет, не за этим.

Потому что один из них, белобрысый громила, стоял у двери, нацелив на меня здоровенный «магнум» с длинным черным глушителем, держа его обеими руками.

По-американски, двойным хватом. Челюсти его медленно двигались, как у коровы, жующей жвачку. Жвачку он и жевал. Какой-нибудь «Стиморол» или «Орбит». Без сахара. Другой, чернявый, шустро рылся в моих шмотках. И только третий, с «бабочкой», спокойно сидел в кресле, удобно вытянув ноги и рассеянно поигрывая телевизионным пультом.

С первыми двумя все было ясно сразу. А третий был босс. Респектабельный джентльмен. Лет пятидесяти. Среднего роста, полноватый. Круглое веснушчатое лицо. Маленькие белесые глаза. Никакие. Рыбьи. Редкие светлые волосы, аккуратно уложенные на пробор.

Похож на прибалта.

При моем появлении в широкой арке, отделяющей ванную и туалет от гостиной, он успокаивающе помахал рукой с перстнем:

— Мойтесь, мойтесь, мы не спешим.

— Вруби телевизор! — сказал я. Он непонимающе поморщился.

— Телевизор вруби! — повторил я. И, видя, что он медлит, прошлепал к «Панасонику» и нажал кнопку.

Гостиную вновь заполнил голос Мазура:

«Да, мы приняли решение призвать наших сторонников во втором туре выборов голосовать «против всех». Почему? Попробую объяснить».

— И не вырубай! — предупредил я и направился в ванную.

Громила преградил мне дорогу. «Магнум» он держал уже в одной руке. И если бы не глушитель, небрежно крутил бы его на пальце, как ковбои в американских вестернах. Напарник за его спиной проскользнул в арку и обшмонал мои джинсы и куртку, висевшие в просторном предбаннике. Вернувшись, бросил на журнальный столик извлеченный из куртки бумажник.

— Больше ничего. Пушки нет.

Громила отступил в сторону, открывая мне путь в ванную и снисходительным движением ствола приглашая продолжить водные процедуры. Что я и сделал.

* * *

«Как все вы знаете, во втором туре президентских выборов 96-го года «Яблоко» поддержало кандидатуру Ельцина. Вместе со всеми демократически настроенными гражданами России мы были поставлены перед нелегким выбором. Альтернатива Ельцину была лишь одна — господин Зюганов. Что изменилось за минувшие полтора года?»

Я ополоснулся под душем и принялся вытираться перед зеркалом красной махровой простыней, одновременно прислушиваясь и к тому, что происходило в гостиной, и к объяснениям Мазура. В гостиной вроде бы не происходило ничего, а объяснения «яблочника» на этот раз не были пересыпаны «макроэкономическими интеграциями».

Так что я вполне улавливал смысл, несмотря на некоторую отвлеченность внимания.

«…Как ни странно, довольно многое. Не буду сейчас говорить о том, что изменилось в лучшую сторону, а что в худшую. Принципиально важно другое. Стала очевидной необратимость выбранного Россией пути. Стало ясно, что уже нет такой силы, которая смогла бы повернуть нашу страну вспять. Кто бы ни встал у власти. Это и открывает перед каждым из нас возможность свободного, не вынужденного выбора».

Из зеркала на меня смотрела несколько осатаневшая физиономия начинающего забулдыги в той стадии стремительного запоя, когда водяра не расслабляет, а накачивает мышцы и мозги бешеной энергией, требующей бурного выхода. Слегка затекший левый глаз и лиловый, приятного дымчатого оттенка синяк во всю скулу свидетельствовали об уже достигнутых результатах, а правая сторона была открыта для новых свершений.

Что бы, интересно, сказала Ольга, если бы меня увидела?

Но я тут же запретил себе думать об Ольге. Не было Ольги. Не было Настены. Не было Затопина и Чесны, над подмерзшими отмелями которой уже, наверное, струилась поземка.

Ничего не было. Все это осталось в прежней жизни. И если повезет, будет в новой.

А сейчас не было ничего.

«И поэтому сегодня мы говорим «нет». Поэтому сегодня мы призываем наших сторонников голосовать «против всех». Мы больше не намерены нести ответственность за глупости, которые будут сделаны людьми, получившими мандат при нашем согласии».

Я оделся и даже причесался, хотя всклокоченная шевелюра гораздо больше соответствовала моему нынешнему имиджу. Я не спешил. Куда мне было спешить? Они не спешат, а мне тем более некуда.

В монолог Мазура вклинился Эдуард Чемоданов:

«Пресс-служба ЛДПР распространила сообщение о поддержке господина Антонюка. Своим решением «Яблоко» фактически вручает ключи от губернаторской резиденции коммунистам. Полагаю, вы отдаете себе в этом отчет?

— Какой бы выбор ни сделали наши сограждане, это будет их выбор. Мы примем его так, как подобает настоящим демократам.

— Как, господин Мазур?

— Стиснув зубы, господин Чемоданов. Стиснув зубы».

* * *

Я вышел в гостиную, выключил телевизор, уселся в кресло и спросил:

— Ну? Чего надо? Выкладывай и вали.

Мой визави нахмурился.

Громила предложил:

— Окоротить его, Кэп?

Кэп. Значит, это и есть Кэп. Его я, честно сказать, не ждал. Думал, что пришлет кого-нибудь из своих подручных. Но явился сам. Значит, важное дело. Очень важное.

Я обернулся к громиле:

— Ты, педрила! Я тебе сейчас твой «магнум» в жопу засуну и выстрелю. Понял? Окоротит он меня!

От такой наглости он даже перестал двигать челюстями.

— А нормально поговорить мы не можем? — спросил Кэп с легкой брезгливостью. — Как приличные люди. Нет?

Точно прибалт. Эстонец или латыш. Или литовец. По интонации чувствуется.

— Нормально, да? — переспросил я. — Это, блин, как? Ты вламываешься ко мне с двумя холуями, да? У одного громобой сорок пятого калибра с глушаком, у другого тоже какая-то пукалка, да? И третий небось в коридоре за дверью, мля! И хочешь нормально поговорить, блин?

Не густо у меня со словарным запасом. «Мля», «блин». Что там еще есть? А, вот что: бляха-муха.

— Давай говори. А то мне спать пора, у меня режим, — сказал я и добавил:

— Бляха-муха.

Он явно не мог сообразить, какой взять со мной тон. Из чего я заключил, что они не мочить меня пришли, а что-то выяснить. Скажем, так: сначала выяснить, а уж потом, может, и замочить. Недаром же глушачок прихватили. Понял-то это я сразу, а сейчас только убедился, что понял правильно. И решил, что пора сбавить обороты.

— Эй, шнурок! — обратился я к напарнику громилы, который вывалил на диван содержимое моей сумки и прослушивал аудиокассеты, по очереди вставляя их в плеер. — Ты сюда пришел кайф ловить? Принеси шефу выпить. Там, в мини-баре. Чтоб он не думал, бляха-муха, что здесь отморозки живут!

Тот вопросительно взглянул на хозяина.

— Что там есть? — спросил Кэп.

— Битлы. Би Би Кинг. Старье. Только это вот хрен знает что. — Он протянул боссу плоскую черную коробочку с маркой «Сони». — Дисплей, светодиод. Вроде пейджера. Но не пашет.

— Это что? — спросил меня Кэп.

— Прям щас. Лекцию буду читать твоим холуям. Ты принесешь шефу выпить или ему самому идти?

Кэп повертел «соньку» в руках и положил на стол рядом с моим бумажником.

— Принеси. Хозяин угощает, неприлично отказываться.

Шнурок поставил на журнальный стол два пузатых бокала, свинтил крышку с бутылки виски и плеснул в бокалы примерно на палец. Немного подумал и чуток долил.

Видно, хорошо знал дозу хозяина. Кэп приподнял свой бокал.

— Прозит.

— Будь, — разрешил я.

Он прищелкнул пальцами и показал на мой бокал:

— А?

Ну никак не мог решить, на «ты» со мной или на «вы». «Вы» для меня было слишком высоко, а «ты» для него низко. «Ты» низводило его до меня. Джентльмен никому не говорит «ты». Он вообще не общается с теми, кому нельзя говорить «вы».

— Не пью, — объяснил я.

— Давно? — не без иронии поинтересовался Кэп.

— Минут пятнадцать, — встрял громила и захохотал.

Кэп усмехнулся, но глаза его по-прежнему оставались рыбьими.

— Мы немножко пошутили. Теперь хватит. На кого вы работаете?

Все-таки выбрал «вы»

— Ты Кэп, да? Не успел мои ксивы глянуть? Я начальник охраны вашего будущего губернатора, блин. Понял?

— Ну, задвинул! — восхитился громила. Вот еще какое слово есть: в натуре.

— В натуре, Кэп! — сказал я. — Я с тобой разговариваю? Или с твоим быком?

— Не мешайте, Симо’н, — вежливо приказал Кэп громиле. — Он в самом деле есть начальник охраны Антонюка.

У того даже пасть раскрылась. Симо’н. С такой-то мордой. Он был такой же Симо’н, как я Серж.

Кажется, я понял, кто мой собеседник.

Не знаю, правда ли, что самые добропорядочные жены получаются из проституток (не путать с блядями), но уверен, что самые респектабельные отечественные джентльмены образуются из ворья (не путать с бандитами). Раньше — из партийного ворья. Нынче — из обыкновенного. Но крупного. Столько нахапавшего в мутных водах экономической свободы, что вполне могли позволить себе не снисходить в житейскую грязь, где люди говорят друг другу плебейское «ты». Ну, разве что в крайнем случае. Когда ж… припечет. Как сейчас.

Вот таким и был этот Кэп.

— Итак, кто вас нанял? — спросил он.

— Не в курсе, — нагло соврал я.

— Так не может быть.

— Прикинь. Когда ты берешь человека для дела, он тебя знает?

— Какое дело?

— Щас. Так я тебе и сказал.

— Можно так. Можно не так. Вам придется сказать. Чем быстрей вы это начнете понимать, тем будет лучше для вас, так.

Он мне грозил. А? Этот тухлый судак мне грозил. И одновременно давал понять, что чистосердечным признанием я еще могу смягчить свою незавидную долю. В том смысле, что меня могут сразу пристрелить или сначала яйца отрезать.

— Не нужно, Кэп, — попросил я. — В ваших глазах я уже прочитал свой приговор.

— Как? — спросил он.

— В натуре, — подтвердил я.

— Я спрашиваю с другой стороны. Зачем вы увезли от моих людей господина Мазура?

— Так это были твои кадры? Иди ты! То-то, гляжу, фейсы знакомые! Это ты, педрила, рулил в «чероки»? А этот шнурок рядом сидел? Точно! Ну, драйверы! Морду-то сильно расшиб?

— Кто, я? — огрызнулся громила. — Или ты?

— Не про тебя речь! Про тачку! Сильно, спрашиваю, в трейлер вмазался? Ремонту, блин, на пару штук, а?

— В «понтиаке» были тоже мои люди, — бесстрастно проговорил Кэп.

— Да?

Во блин. Мля. Бляха-муха. В натуре. Странные дела, Кэп. Оказывается, словарный запас напрямую связан с головным мозгом. Я только попробовал обходиться примерно двенадцатью словами, а уже мозги съежились. А ведь многим двенадцати слов на всю жизнь хватает. Ну, тринадцати. Не считая мата и междометий. Сколько же у них извилин?

Мой гость внимательно посмотрел на меня, но не ответил. Видно, посчитал мой вопрос риторическим.

— Я отвечу на все ваши вопросы. Но сначала вы ответите на мои, — предложил я. — Согласны?

— Вы ответите на все мои вопросы, так? — уточнил Кэп.

— Да, на все.

Он немного подумал и кивнул:

— Спрашивайте.

— Для чего вы приказали выкрасть Мазура?

— Я не приказал выкрасть. Я приказал пригласить. Я послал за ним автомобиль, достойный самого уважаемого человека. «Понтиак». Джип был послан для сопровождения.

— А на чем вы сюда приехали?

— На «линкольне».

— Значит, «чероки» и «понтиак» были не последними в вашем гараже? Рад за вас. А когда поняли, что с приглашением не выгорело, приказали убить его. А заодно и меня. Так?

— Мне не нравится тон ваших вопросов.

— А смысл?

Он не ответил. Верней, не счел нужным ответить. Он был выше моих бестактных намеков.

— Ладно, продолжим, — сказал я. — Для чего вам нужен был Мазур?

— Я хотел убедить его отказаться от заявления, которое он сегодня сделал по телевидению. Его выступление очень многое осложнило. Очень, так. Оно создало большую проблему там, где была небольшая проблема. Было бы лучше для всех, если бы он не выступил. Для всех. И для вас тоже.

— Он бы не согласился.

— Есть разные способы убеждать.

— И вы знаете все?

— Так. Все.

— Извините, Кэп, но вы не производите впечатления человека, горячо приверженного демократическим идеалам. — Плагиат, конечно. Но Мазур, надеюсь, меня простит. — Какая вам разница, кто станет губернатором: Антонюк или Хомутов?

— Меня не интересует политика. Меня интересует бизнес. Разница есть. Антонюк не станет.

— Вы уверены?

— Так. Уверен. Этому не помешает никто. Очень большой бизнес. Вы даже не можете представить, какой большой. В большом бизнесе нет мелочей. Поэтому к вам пришел я. Вы не есть мой уровень. Но я пришел, потому что сам хочу знать, кто вы и чей заказ выполняете.

— Не спешите, Кэп. Вы еще не ответили на мои вопросы. Вы хотите, чтобы губернатором остался Хомутов? Или все равно кто, лишь бы из партии власти?

— Лучше Хомутов. В России всегда были две стихийных беды: пожар и новый генерал-губернатор. Старый сытый, дети сытые, все его люди сытые. Новых нужно кормить, покупать. Лишние деньги, лишнее беспокойство. Но сейчас это не есть важно. Сейчас все равно кто. Кроме Антонюка. Вам хочется спрашивать еще?

— Да. Чем может помешать вашему бизнесу Антонюк?

— Его фонд контролирует банк «Народный кредит». Банк «Народный кредит» имеет блокирующий пакет акций порта. Двадцать пять процентов.

— А половина у государства? — уточнил я.

— Так. Пятьдесят один процент. Контрольный пакет. Большая часть его будет выставлена на торги. Если Антонюк станет губернатором, «Народный кредит» получит весь порт. Все пароходство. Поэтому он не станет.

— Убьете?

— В большом бизнесе не убивают. В большом бизнесе решают проблемы.

— Эту проблему вы не решите.

— Эту проблему мы решим. Чего нельзя сделать за деньги, можно сделать за большие деньги. Чего нельзя сделать за большие деньги, можно сделать за очень большие деньги. Антонюк не может быть в бункере. Политик — публичный человек. Поэтому никакая охрана не есть препятствие.

В этом он был прав. Твою мать. Прав, конечно. Они решат эту проблему. За мой счет. Суки. И я был не в том положении, когда можно, как в преферансе, бросить карты, сказать «пас» и выйти из игры. А раз так, то не хрена и думать, нужно идти до конца.

— Кто убил Комарова? — спросил я.

— У вас еще есть много вопросов?

— Кто заказал Комарова?

— Все?

— Почему заказали Комарова?

— Хватит. Теперь мы пересядем местами. Я спрашиваю — вы отвечаете. Кто вас нанял?

«Внимание. Занять исходные».

Я будто въявь слышал слова команды. Словно бы у меня в ухе сидела таблетка микрофона и по нему транслировалось то, что происходит где-то в коридоре отеля, недалеко от моего номера.

Слова, впрочем, могли быть и другими. Каждый пользуется своей лексикой. Важно, что суть была правильна.

— Итак, кто вас нанял? — повторил Кэп.

— Он не назвался, — с готовностью ответил я. — Просил называть его Профессором.

— Он профессор?

— Нет. Он академик.

— Кто он?

— Могу сразу сказать. Но будет лучше, если вы пройдете этот путь вместе со мной.

— Не понимаю.

— Потом поймете, — пообещал я.

— Продолжайте, — кивнул Кэп.

— Он встретился со мной в подмосковном военном санатории. Я выяснил, что это бывший реабилитационный центр Главного разведывательного управления. Кому он сейчас принадлежит — не знаю. Я и не старался узнать. Если интересует, сами узнайте. У вас есть люди в Москве?

— Есть.

— Это по Минскому шоссе. Воинская часть… Вы уверены, что хотите это знать?

— Да, я уверен. Говорите.

«Исходные заняты».

— Вы смелый человек, Кэп. Ну, записывайте. Я назвал номер воинской части и сказал, на каком километре Минки она находится.

Кэп кивнул шнурку. Тот достал блокнотик и записал. Секретарь-референт. Он же телохранитель-официант.

— Кто этот человек, академик, узнали?

— Я записал номер его машины. «Ауди-80». Из гаража… Лишнее спрашиваете, Кэп. Лишнее. Честное слово, лучше нам разойтись и забыть об этом разговоре. Давайте так и сделаем, а?

— Хватит вертеть вола! — рявкнул Кэп. — Говори, падаль, или с кишками выну!

Прорезался все-таки.

— …из гаража администрации президента, — сказал я и назвал номер машины.

«Готовность один. Открыть подход».

Кэп нахмурился:

— Президента чего?

— Не банка. Нет, Кэп, не банка. Президента России. Ельцин его фамилия. Борис Николаевич. Слышали?

Похоже, до него начало кое-что доходить.

— Блеф! — заявил он.

— Проверьте. Номер машины знаете. Не слишком трудно будет узнать, за кем она закреплена.

— За кем?

«Подход открыт».

Я назвал фамилию. Он не знал ее. Я любезно объяснил ему, что эту фамилию вообще мало кто знает. Человек десять у нас. И человека два в ЦРУ. Или три. Вряд ли больше.

— Кто он?

— Советник… «Готовность — ноль».

Я сказал, чей он советник. Вот тут он и прибалдел. Как и я сам в свое время.

— Я вам не верю.

— Вы спросили, я ответил.

— Такой человек не мог встретиться с вами!

— Вы же встретились.

— Кто вас прикрывает?

— Люди из охраны Антонюка.

— Эти люди из московского частного агентства. Мы проверяли.

— Эти люди, Кэп, боевые пловцы. Если ваша кличка хоть что-то значит, вы должны знать, что это такое. Иногда они называют себя «пираньи». Такие маленькие рыбки. Очень быстрые. Они обгладывают буйвола до костей. За минуту.

Похоже, знал. Но все еще не мог поверить.

«Готовность — ноль».

Я добавил:

— Их база — на 136-м километре, возле поселка Светлый. На въезде «кирпич» и надпись: «Приват».

Кэп обернулся к шнурку и что-то спросил по-эстонски или по-латышски. Тот ответил. Они довольно нервно поговорили, потом Кэп подтвердил:

— Да, это есть база военно-морской контрразведки.

Но он все еще не мог въехать. Даже встряхнул головой, как бы отгоняя дурное видение. Но оно не отогналось. Только прическа испортилась.

— Нет! Я не могу этого понимать! Какой интерес может быть у… у такого человека к Антонюку?!

Он даже фамилию не назвал. Просто: «у такого человека».

Табу.

И хотя его вопрос был из разряда риторических, я все же ответил:

— Прямо противоположный вашему.

«Готовность — ноль».

Кэп резко встал. Громила взвел курок. Шнурок тоже вытащил из-за спины какую-то пукалку. И тоже с глушителем. Хорошо подготовились.

Что-то в его шкале иерархических ценностей все-таки сдвинулось. Поэтому он не сразу приказал замочить меня, а сначала счел нужным объясниться. Как это принято между нами, джентльменами.

— Я сожалею, но вы уже слишком много знаете.

«Готовность — ноль».

— Вы тоже.

— Вы что-то этим хотите высказать?

— Сядьте, Кэп. Вы же никуда не спешите. Я хочу вам кое-что показать. Ты, шнурок! Спрячь пушку и возьми эту «соньку». Открой плашку с надписью «Open». Открыл? А теперь вытащи бумажку из-под контакта батарейки. Вытащил? А теперь нажми кнопку.

Смелей, не взорвется.

«Готовность — ноль».

Он нажал. Не взорвалось. Но для Кэпа и его холуев это было бы безопаснее.

Загорелся красный светодиод, заработала пищалка.

— Это детектор, — объяснил я. — Для обнаружения чипов. Прослушки. Цифры на дисплее — расстояние в метрах до микрофона. А звук усиливается, когда к нему приближаешься. Пошарь, шнурок. Но я и так скажу: «жучок» в люстре.

— Что это есть значит? — слегка осевшим голосом спросил Кэп. Как-то сразу чуть подзабыл русский.

— Это есть значит, что нашу беседу кто-то с интересом слушал. И записывал.

«Готовность — ноль».

— Кто?

— Не знаю. Но догадываюсь. Думаю, очень скоро узнаем. И вы, и я. А теперь быстро. Сбросьте опасную информацию. Кто взорвал паром «Регата»?

«Пошли!..»

Кэп молчал.

— Идиот! — заорал я. — Рожай! Скажешь — нас двоих придется мочить! Нет — тебя одного! Понял?

Он, может, и понял бы. Но. Вряд ли прошло больше трех секунд. Ну, три с половиной. Воздух как бы сгустился, а потом из этого сгустка материализовался капитан-лейтенант Гена Козлов и спросил:

— Ты в порядке, начальник?

Громила по имени Симо’н уже нюхал ковер, на нем сидел Миня и деловито вязал морские узлы. Голову шнурка держал под мышкой Толян. А Кэп лежал в кресле, рот его был заклеен скотчем, глаза уж точно стали судачьими, а извлеченный из его кармана плоский австрийский «Глок» поблескивал в лапище Гены. Еще через пару секунд появился Егоров, свалил на пол третьего охранника Кэпа — того, что был на стреме снаружи, аккуратно закрыл дверь и отряхнул руки.

— Повторите, ребята! Всего разок! — попросил я. — А то я ничего не успел увидеть!

 

IV

Для начала Егоров вылил в унитаз содержимое фужера Кэпа, хотя тот из него даже не отхлебнул. Потом налил в мой фужер на три четверти виски и выплеснул его в рот, даже не заглянув в мини-бар, где было полно разной закуски. После этого взял «соньку» — детектор и начал усердно топтаться на ней, превращая все хитроумные транзисторы в мелкую крупу, а изящную коробочку в бесформенные обломки пластмассы. Ребята в это время были заняты тем, что куда-то транспортировали из люкса соответственно упакованных моих гостей во главе с Кэпом. Так что помешать занятиям Егорова было некому, а я решил не вмешиваться, понимая, что человеку после такой психологической нагрузки нужна разрядка.

Покончив с «сонькой», он выпил еще полбокала виски и закурил «Кэмэл».

Я понял, что теперь с ним можно поговорить. Я сказал:

— Фужер Кэпа ты выбросил совершенно зря, он к нему даже не притронулся. Я к своему тоже. Но мне приятно, что я вызываю у тебя меньше брезгливости, чем этот тип. Теперь о «соньке». Я ее купил на Кипре в городе Никосии и отдал за нее около шестисот долларов. Эту сумму я намерен поставить в счет расходов. И ты не можешь не согласиться, что я имею на это право. Я понимаю, что тебе нужно было на чем-то сорвать злость, но ты мог бы выбрать что-нибудь подешевле. Я и без всякого детектора знал, что мой номер прослушивается. И машина тоже. А положение машины в каждый момент фиксируется. Мне даже на вашу базу не нужно было ездить для этого и смотреть на все ваши космические антенны. Это — азбука. И я ее знаю. Даю тебе честное слово, что я не проверял на предмет чипов ни номер, ни «пассат». Ну, разве что «жука» в люстре нашел. Но он просто на виду торчал. Я и не хотел бы его найти, так все равно бы нашел. А больше и пальцем не шевельнул. Какой смысл? Ну, найду один-два, а там еще десять. Так что, Саня, признай, что ты слегка погорячился, а «соньку» мы спишем как утраченную в ходе оперативных мероприятий…

— О чем это ты говоришь? — спросил он. Ну, не такими аккуратными словами, но в этом смысле.

— О быте, из которого складывается вся жизнь.

— Ты специально назвал ему имя и должность Профессора?!

— Для тебя это тоже была новость?

— Кое в чем.

— Вынужден признать: да, специально.

— Ты понимаешь, что я теперь должен сделать с этим Кэпом и его холуями?

— У тебя богатый выбор. Автомобильная авария. Авиационная катастрофа. Крушение яхты. Убийство с целью ограбления. Просто заказное убийство. И еще с десяток способов. Грех жаловаться, Санек.

— Мудак! — заорал он, как резаный. — Ты понимаешь, что теперь я его должен убрать?! После всего, что ты ему рассказал?!

— Извини, Санек. Но он мне мешал. И очень. Так что мне пришлось воспользоваться услугами твоих ребят. Тем более что они под рукой, а у меня никакой команды нет.

— Чем он тебе помешал?

— Выполнению моего задания. А именно: охране жизни Льва Анатольевича Антонюка. Ты же сам слышал. Антонюк ни в каком варианте не станет губернатором. А остановить его можно только одним способом. Этот способ Кэп и имел в виду. Ему очень не повезло, что вы дали мне задание, прямо противоположное его интересам. Я просто выполнял свою работу, и все. Верно? Не жалей о нем, Саша. Он нехороший человек. Точно тебе говорю, нехороший. А таким не стоит слишком долго на свете жить.

— Для чего ты собирал информацию о Профессоре?

— Я просто очень любознательный человек. И люблю знать, на кого работаю.

— Я, по-твоему, менее любознательный?

— Ты человек служивый. И чем меньше знаешь, тем для тебя лучше.

— У кого ты получил информацию о Профессоре? Только не заливай мне про гараж и номер машины. Машину он меняет каждый день, а в гараже о нем ничего не знают. Ну, у кого?

— Этого я тебе, Санек, не скажу. У каждого из нас свои источники информации. Верно? Важно ведь не то, откуда я брал информацию. Важно другое: насколько она правдива. А информация о Профессоре правдива на все сто, не так ли? Иначе ты бы не дергался.

— Что ты еще знаешь о Профессоре? — спросил Егоров.

— Больше ничего, — вполне честно ответил я. — Все, что я знал, я рассказал Кэпу. Ну, и по трансляции — тебе.

Егоров налил еще полфужера виски, выпил снова без закуски и после некоторого молчания сказал:

— Я не могу взять на себя решение проблемы с Кэпом. Мне нужны санкции.

— Профессора? — уточнил я.

— Да.

— Что же, лети в Москву. Но думаю, что после этого ты сюда не вернешься. Получишь срочное направление в какой-нибудь дальневосточный морской гарнизон. Или, если повезет, в балтийский или черноморский. И будешь остаток жизни дослуживаться до каперанга. Я не часто встречался с людьми типа Профессора. Может, всего раз или два. Но психологию их понял. Психология такая: раз приказ отдан — они ждут только доклада о его выполнении. Мелочи и детали их не интересуют. Для них это не более важно, чем раздавленный тобой в припадке гнева детектор марки «Сони» за шестьсот долларов. И если ты хоть что-нибудь понял из общения с ним, ты согласишься со мной.

— Но Кэп готов был вложить в реконструкцию порта до двухсот миллионов долларов! И с ним были готовы сотрудничать немцы!

— Да ну? — поразился я. — Вот так прямо и вложить? Ты веришь, что такой человек способен вложить в любое дело хоть рубль, если не знает способа заработать потом на этом рубле пятерку? Или Профессор ошибается в своем контрагенте? Так твоя прямая задача, Саня, разъяснить ему его ошибку. Начальство этого ужасно не любит. Но это семечки по сравнению с тем, что разразится потом, когда выяснится де-факто, кто такой Кэп.

— Чтобы ввести порт в оборот, нужны огромные вливания. На иностранцев трудно рассчитывать. Приходится ориентироваться на своих. Кто бы они ни были. Кэп давно уже отошел от преступной деятельности и занимается только бизнесом.

— Я бы охотно согласился с тобой, если бы не разговор, который состоялся в этой же комнате десять минут назад. И если бы не тот арсенал, который перекочевал из кармана Кэпа и его громил в руки твоих шустрых ребят. Если это не признак преступной деятельности, то я просто не понимаю, о чем мы говорим. Кстати, могу сделать тебе комплимент. Если ты готовил эту команду, то я перед тобой преклоняюсь. Мои, например, не умеют так работать. У меня ребята — бойцы. А твои — чистильщики, райнеры. Я сначала принял их и тебя, кстати, за боевых пловцов. Возможно, они и были боевыми пловцами. И наверняка неплохими. А ты не думай, что я, сухопутная крыса, в этом ничего не понимаю. Нагрузка на боевого пловца раза в четыре больше, чем на спецназовца. При прочих равных условиях. Но твои ребята сейчас — не боевые пловцы. Они — оперативники суперкласса. Их можно с вертолета выбросить в десятитысячную толпу, они сделают все, что нужно, и уйдут так, что никто ничего не заметит. Единственный вопрос, который я себе при этом задаю, простой и, возможно, глупый: зачем тебе такая команда?

— Кэпу пришлось быть агрессивным, потому что ты его к этому вынудил. Если бы ты не украл Мазура, ничего бы и не было.

— Кроме того, что Мазура нашли бы дней через десять на какой-нибудь отмели в Балтике, — мирно заметил я. — А если бы вы столь эффектно не появились, в бойлерной лежал бы не Кэп, а я. Ты по-прежнему считаешь Кэпа добропорядочным гражданином, с которым государство может сотрудничать в деле восстановления дееспособности порта города К.?

— Ни хера ты не врубаешься, — заявил Егоров. — Ни хера. Понял? А лезешь, твою мать!

— Санек, это просто потому, что мы плохо понимаем друг друга, — терпеливо объяснил я. — Перед нами поставлены разные задачи. Я играю какую-то роль в вашей игре, а ты с Профессором ведешь эту игру. Решай сам. Но учти, я не привык быть подсадной уткой. И я тебе скажу, почему вы проиграете.

— Не очень понимаю, о чем ты говоришь, но скажи, — согласился Егоров.

— За вами — огромное государство, десятки спецслужб, разных важных и неважных учреждений. Государство, в общем. А это значит, что ни один человек не принимает самостоятельного и окончательного решения. Даже президент. У него штат советников, кабинет министров и все такое прочее. Что дает шанс одиночке выиграть у государства? Да только то, что он свободен и принимает решения сам. И мгновенно, по мере обстоятельств. В длительной игре, связанной с многолетними расследованиями, поисками доказательств, государство может выиграть у одиночки. В быстрой игре — нет. А у нас сейчас, как я понимаю, очень быстрая игра. Передай это Профессору, если увидишь его.

— Не знаю, увижу ли я его, — ответил Егоров. Я удовлетворенно покивал.

— У людей есть способность лезть к другим со своими советами. Но я заметил, что советы эти так и остаются пустым сотрясением воздуха, очень редко кто им следует. Из твоего ответа я понял, что ты серьезно задумался над моим советом. И это вызывает во мне чувство глубокого удовлетворения. Только не звони. Решишь доложить — явись и доложи лично. Человек как-то по-иному воспринимает неприятности, когда другой человек говорит ему о них не по телефону, а глаза в глаза. В Чечне, например, я пользовался этим без зазрения совести. Когда у нас срывалась какая-нибудь операция, я приходил к нашему полковнику и все ему докладывал. После чего он говорил: «Пошел ты…» Ну, в общем, догадываешься, в какое место он меня посылал. И на этом для нас все заканчивалось. Какие уж доводы он приводил высшему начальству, не знаю. Однажды ему даже вкатили выговорешник, но он его пережил.

— И часто у вас срывались операции? — поинтересовался Егоров.

— Два раза.

— Где ты был сегодня с двух часов дня до пяти часов вечера?

— Катался по пригородам. И беседовал с Мазуром. Игорь Борисович, председатель местного отделения «Яблока». Очень интересный человек. Не знаком? Рекомендую. Он ввел меня в курс местной политической жизни и рассказал о своей программе. Хорошая у них, оказывается, программа. Умная и дальновидная. На будущих выборах я буду голосовать за «Яблоко». И тебе советую.

— Что ты делал после семнадцати часов?

— Ремонтировал «пассат» в «Евросервисе». Поцарапал случайно бочину. И сменил стекло, было с трещиной, она начала расходиться. Но это я в счет не поставлю, мои дела.

— Что ты делал от семнадцати до семнадцати двадцати?

— Да ничего. Высадил Мазура, он уже опаздывал на передачу, к нему даже подбежал Чемоданов. Посидел немного в машине и поехал искать сервис.

— Зачем ты сидел в машине?

— Санек! Если ты был за рулем почти три часа, нужно же просто немного посидеть и отдохнуть! И подумать о том, что тебе рассказал умный человек. Не так, что ли? В семнадцать двадцать началась передача «Голосуй сердцем». Сейчас вот смотрел ее в повторе. Правда, эти козлы помешали сосредоточиться… Без двух или трех минут пять я подвез Мазура к телестудии. Это тебе подтвердят и сам Мазур, и Чемоданов, и охранник на вахте. Из твоих настойчивых расспросов я заключаю, что между семнадцатью и семнадцатью двадцатью что-то случилось. И в причастности к этому происшествию ты подозреваешь меня. Нам будет, возможно, легче разговаривать, если ты скажешь, что случилось и в чем ты меня подозреваешь.

Вошел Гена Козлов, доложил:

— Все в порядке. Объекты на месте.

— Можешь нормальными словами, — кивнул Егоров.

— В бойлерной. Там до понедельника никого не будет. Ключи у нас.

— Сколько они выдержат?

— Да пару дней запросто, — заверил Козлов. — Ну, похудеют немного. Так это им только на пользу. Что будем с ними делать?

— Пока не знаю, — подумав, ответил Егоров. — Свободен.

— Слушаюсь, — ответил Козлов и вышел.

— У тебя нет двух дней, Санек. Знаешь, какой вопрос начальство любит больше всего не свете? «Почему не доложили немедленно?» И тут оправдывайся не оправдывайся, все без толку. Обязаны были доложить немедленно. При этом у меня такое впечатление, что даже не слишком важно, что случилось. Любому происшествию, любой неудаче можно найти оправдание. А вот когда тебя спрашивают:

«Почему не доложили немедленно?» — тут стой столбом и молчи. Потому что нечего сказать. Поэтому выбор у тебя небольшой: или докладывать немедленно, или вообще не докладывать. Ну, возникли шероховатости в проведении операции. Ну, мы их, это самое, устранили. Мне, конечно, трудно давать тебе конкретные советы, потому что я не в ситуации, но я от всей души рад поделиться с тобой крохами мудрости, накопленными за жизнь. Что и делаю. Лично для меня, конечно, был бы камень с души, если бы Кэп попал в какую-нибудь автомобильную или любую катастрофу. Но окончательное решение принимать тебе. И отвечать за него, Санек. Сколько я себя помню, народ у нас никогда не отвечал за свои поступки. За простого человека отвечал начальник. А за начальника — другой начальник. А за другого начальника — вообще никто. И только сейчас мы начинаем понимать, что за каждый свой шаг отвечаем мы сами. Полной мерой. Сделал ошибку — плати. По-моему, это самый трудный опыт, который мы приобретаем. Тебе так не кажется?

Я вообще-то не большой любитель болтовни. Но тут трепался, как полковник Митюков на вводной лекции по научному коммунизму. Во-первых, мне нужно было приглушить подозрения, которые шевелились в душе Егорова. (Хорошая интуиция, твою мать, ничего не скажу!) А главное, пожалуй, — хоть немного разрядиться, снять напряжение этого дня. Я, может быть, наделал за сегодня кучу ошибок. Но то, что день был напряженным — этого никто не сможет отрицать. Поэтому я и молол что ни попадет на язык, отмечая между делом, как хмурится Егоров. Я-то свои дела сделал, пусть это были и ошибки, а ему нужно было принимать решения. И важные, так скажем. Да и в самом-то деле — служить в Москве в каком-нибудь элитном разведуправлении (а они, по-моему, все элитные) или тянуть лямку командира морского дивизиона где-нибудь на Камчатке — есть разница? А речь шла именно об этом. Егоров мог хмуриться на мои слова, но он не мог не понимать, что я совершенно прав.

Я не сомневался, что Кэп и все его холуи сразу же станут трупами, как только узнают, кто такой на самом деле Профессор. На это я, честно говоря, и рассчитывал. На кой хрен, спрашивается, мне такой серьезный источник угрозы? Тем более что убрать его можно чужими руками.

Но медлительность, которую проявлял Егоров, меня озадачивала. В чем-то я ошибся.

В чем? Может быть, Кэпу отводилась какая-то особая роль в комбинации? Но в операциях разведки крайне редко использовались криминальные элементы, практически никогда не использовались.

Внимание на это обратил еще генерал-лейтенант Нестеров в своем спецкурсе. Он объяснил это так. В криминальном элементе, как и в проститутке, разрушены все основы нравственности. Это означает, что он в любой момент может быть перекуплен, перевербован и начнет работать против вас, когда вы об этом даже подозревать не будете. Он был убежден и внушал нам, что самое эффективное свойство человеческой психики, пригодное для вербовки надежного сотрудника, это даже не деньги, а честолюбие. Каждому человеку кажется, что жизнь ему чего-то недодала. Он охотно идет на секретное сотрудничество со спецслужбами именно потому, что обретает внутреннее превосходство над другими, пусть и неявное, тайное, но все равно — он выше других, значимее. Если это качество подкрепляется идейной убежденностью (как у знаменитой лондонской «пятерки» или у того же Кима Филби) или патриотизмом — цены такому сотруднику нет. К сожалению, слово «патриотизм» генерал-лейтенант Нестеров в своих лекциях был вынужден брать почти в кавычки, потому что в то время уже никто, в том числе и он сам, не знал, что это такое.

Поэтому я не верил, что Кэп задействован в комбинации Профессора и Егорова. И нужно было понять, что к чему. А для этого у меня был только язык. Потому я и болтал, как телевизор. И кое-что удалось все-таки с помощью этой болтовни выудить. Ну, например, что Егоров знал, сколько мой «пассат» стоял у проходной телестудии — ровно двадцать минут, и что перед этим три часа болтался по пригородам. Но его не эти три часа интересовали. Его интересовали двадцать минут у телестудии. Стало быть, что? Стало быть, он знал, что как раз в это время в редакторской телецентра был убит Матвей Салахов. А задача Матвея была очевидна, как желание моей Настены получить «киндер-сюрприз». Задача его была: пристрелить Мазура, чтобы он не оттягал почти пятнадцать процентов избирателей у губернатора, а заодно и Чемоданова, который сопровождал Мазура от гримерки до эфирной. Чемоданова Матвею, конечно, никто не заказывал, но так складывались обстоятельства. А обстоятельства слишком часто сильнее нас. Что дальше?

Да очень просто. Матвея сдают или пристреливают (да, это верней, мертвый как-то молчаливее, лишнего не скажет), расследование выясняет, что он воспользовался для убийства пистолетом «токагипт-58», закрепленным за начальником охраны красного кандидата Антонюка, после чего со мной тоже происходит какой-нибудь несчастный случай со смертельным исходом. Заодно выясняют, что Комарова тоже убил Матвей (а я в этом уже нисколько не сомневался), демократическая пресса устраивает жуткий шум по поводу того, что коммунисты используют наемных террористов для достижения своих политических целей. И что? А ничего. В итоге Хомутов становится губернатором. Что и требовалось доказать.

Я немного подумал над выстроенной в мозгу схемой и понял, что ошибаюсь. Слишком сложно. Если бы Кэп изолировал Мазура, то и никакого убийства не было бы нужно.

Это я своей самодеятельностью немного смешал им карты, и им пришлось действовать в условиях форс-мажора. Не сунься я не в свое дело, ничего бы и не было… Привет, не было! А украденный «тэтэшник»? Это для чего? Просто так? А я вообще для чего?

Тоже просто так? Эти ребята из спецслужб не платят по пятьдесят тысяч баксов за просто так. А тут отдали и не охнули.

Профессор опять же. Что это значит? Это значит, что здесь какая-то крупная игра.

Очень крупная. Государственного значения. Потому что люди типа Профессора не из тех, кто занимается мелочью и текучкой.

Более того, он счел необходимым лично встретиться со мной, сверить свои впечатления от моей личности с той ролью, которую я в операции должен сыграть.

Нет, все здесь не так просто. Большие беды возникают часто от того, что исполнители усложняют простое. Но не меньшие, наверное, и от того, что они упрощают сложное. Вот тут и крутись, как знаешь!

Было и еще кое-что, что в мою простую схему просто не влезало. Документы, которые получил Комаров. Как с ними быть? Проигнорировать? Сделать вид, что ничего не было?

И еще одно. Взрыв «Регаты». Двести десять погибших. Тоже ничего не было? Я не о том сейчас говорю, кто виноват. Хотя есть кто-то, вполне конкретный, кто виноват. Я специально зашел в городскую библиотеку и перечитал все, что об этой «Регате» писали в газетах. Версий было множество. От взрыва в трюме до самопроизвольного открытия какой-то трюмной задвижки. И о том, что крушение парома было связано с криминальной борьбой за обладание портом Таллина, тоже писали. Все версии выглядели правдоподобно, так как ни одна из них не была подтверждена бесспорными фактами. Конечно, и задвижка могла открыться. Но с чего бы ей открываться после двадцати с лишним лет безаварийной эксплуатации парома?

Ни одна из газет не посмела высказать предположение о причастности к взрыву российских спецслужб, хотя многие отмечали, что эта трагедия оказала благоприятное для России влияние на проблему перераспределения балтийского грузопотока и открыла большие перспективы для развития порта города К. Поэтому я и не задавался сейчас вопросом, кто виноват или что виновато. Я говорю о самом факте. Был он? Был. Вписывается он в мою схему? Нет. Значит, схему можно повесить в сортире на гвоздь. Это и есть ее настоящая цена.

Из этих рассуждений видно, что я человек самокритичный. Но это не значит, что я человек доверчивый и миролюбивый. Нет, я не миролюбивый. У меня небольшая семья — Настена да Ольга, но я их опора. Без меня они пропадут. В Чечне мы воевали, выполняя воинский долг. Сейчас я воюю, защищая себя и свою семью. Ну, и немного — честь России. Так, как я ее понимаю. Я бы даже сказал, что это не понимание, а ощущение. Я не знаю, что такое нынешняя Россия. И никто, по-моему, не знает.

Соответственно я не знаю, в чем заключается ее честь или бесчестье. Христианские заповеди для меня тоже пока еще (хочется верить, что пока) — грамота за семью печатями. Я, например, уже понял, что Бог есть, но какие у меня с ним отношения должны быть и будут — нет, этого еще и близко не понял. Ну, не брать же в серьезный расчет свечи, которые я ставлю за ребят перед заданием и после него.

Это, если быть откровенным, скорее суеверие, но не вера.

О том, что меня хотят использовать в какой-то своей, сложной и важной игре, я понял еще во время того разговора с Профессором и Егоровым в подмосковном военном санатории, когда они согласились выплатить мне пятьдесят штук баксов и, как я понял, готовы были заплатить вдвое больше. Почему я согласился, хотя и видел, что играю втемную? Бабки? Бабки мне, конечно, были нужны, но не настолько. А согласился я потому, что мне стало вдруг интересно, вся моя столярка вдруг представилась каким-то скучным и нудным делом. Егоров был прав: я, как и он, был отравлен уже всем этим не хуже какого-нибудь наркомана, и без риска, без постоянного внутреннего напряжения уже и жизнь становилась не в жизнь.

И был еще важный момент: в этом старом грифе или орлане, не знаю уж, как эти птицы называются, сидело такое мощное понимание России — не в ее географическом, а в высшем, духовном смысле, что даже и мысли не мелькнуло о том, что меня могут использовать не на пользу России, а ей во вред. А я хотел быть полезным моей стране. Да, хотел. Я был солдатом России и видел в этом свое высшее и даже единственное предназначение.

Это меня и заставило сказать «да». А когда уже сказал «да», поздно говорить «нет». Ступил на дорогу — пройди ее до конца. Куда бы она ни вела. Только вот беда: дорога, на которую я волей случая ступил, вела не к храму. Нет. Не к храму.

Что ж, вот я и получил то, что хотел. Выше крыши. Хлебай — не хочу. Правда, сейчас тебя уже никто и не спрашивает, хочешь ты или не хочешь.

Раздумывая над всем этим каким-то краешком мозга, который, как я заметил, всегда бывает свободен для раздумий, я нес какую-то ахинею, пытаясь втравить в болтовню и Егорова. Но тот хмуро молчал, курил, пил виски без всякой закуски и наконец скомандовал мне:

— Заткнись! — После чего достал трубку мобильного телефона, набрал какой-то номер и приказал:

— Первый транспортный рейс в Москву. Передайте Первому, что я вылетаю.

И отключил телефон.

— Тебя, конечно, мое мнение не интересует, — заметил я. — Но я бы сделал по-другому.

— Как? — хмуро спросил Егоров.

— Я сначала довел бы операцию до конца, пользуясь теми полномочиями, которые у тебя есть, а потом уж докладывал бы.

— Спасибо за бесплатный совет, — буркнул Егоров.

— Не за что, — сказал я. — Тем более что ты им не воспользовался.

Он допил виски, поднялся и пошел к выходу.

— Приказания? Особые пожелания? — спросил я.

— Занимайся своим делом. Вот и все пожелания. И если сможешь, не лезь туда, куда тебя не просят. Если будут особые пожелания, завтра к вечеру я тебе их передам.

— Ты все-таки рассчитываешь вернуться сюда?

— Да, рассчитываю. Ты просто не представляешь себе всего размаха операции. Поэтому и даешь дурацкие советы.

— Больше не буду, — пообещал я.

* * *

Когда Егоров ушел, я запер дверь на все замки и задвижки, нашел среди кассет Би Би Кинга, отмотал две трети и включил плеер. На эту кассету я записал разговор, который вели Профессор и Егоров после моего ухода в кабинете военного госпиталя.

Я запрятал запись среди других кассет вполне намеренно. И, как выяснилось, не напрасно. Если бы ее обнаружил шнурок Кэпа — это бы еще ничего, Кэп просто не понял бы, о чем речь, а вот если бы запись нашли при негласном обыске люди Егорова, — объяснить появление у меня этой записи было бы трудновато.

Я уже прослушал ее раза три. Бесполезно. У меня было слишком мало информации, чтобы понять, о чем идет разговор. Сейчас, когда информации у меня прибавилось, можно было сделать еще одну попытку. Я и сделал.

* * *

«Егоров. Лихо, Профессор. Я бы на такой блеф не решился. «Проводите нашего гостя». А если бы он ушел?

Профессор. Вы считаете, что я блефовал?

Егоров. А нет?

Профессор. Вы циник, Егоров.

Егоров. Я практик.

Профессор. Ошибаетесь. Мы сегодня уже говорили об этом, но вы, вероятно, не поняли. Вы облечены высшим доверием. А значит, вы политик. Хотите того или нет. А политик должен верить в то, что делает. Иначе грош ему цена. И ни на какую серьезную карьеру он не может рассчитывать. Ваши впечатления?

Егоров. Крутой паренек. Пятьдесят штук снял — и глазом не моргнул. Если у него такие гонорары, чьи же конфиденциальные поручения он выполнял? И какие?

Профессор. Незачем гадать. Важно другое. Это ложится в легенду. Наемник. А кто его нанимал и для чего — второй вопрос…»

* * *

Я выключил плеер.

Легенда. Какая легенда? Та, что разработана для меня, но мне не сообщена.

Вероятно, та, что будет использована тогда, когда я сам буду задействован в главной своей роли.

Что это за роль?

Знать бы. Тогда и все другие вопросы исчезли бы сами собой.

Наемник. Почему это кажется им важней того, кто именно меня нанимал и какие поручения я выполнял? А вдруг я работал на криминал или даже на иностранные разведслужбы? Неважно им это? Выходит, так. Им важно, что я наемник. А чей — они об этом даже говорить не стали. Какая-то здесь фигня. Так не бывает. Профессор, конечно, — человек с нестандартным мышлением. Да и Егоров тоже, хотя и в гораздо меньшей степени. Но они же живут на нашей грешной земле, не в облаках витают. А не задались элементарными вопросами, которыми задастся любой лейтенант контрразведки. Почему? Случайность? Не многовато ли случайностей набирается?

Я снова пустил запись.

* * *

«Профессор. Когда он был в Японии?

Егоров. С седьмого по шестнадцатое октября. Вылетел в Токио прямым рейсом из Шереметьево-2. Вернулся через Осаку автомобильным паромом до Владивостока. Там погрузил купленную машину на платформу и сопровождал ее в рефрижераторе до Москвы. Договорился с водителями рефрижератора, «рефами». За бабки, конечно. Боялся, как бы тачку по пути не раздели. Так что все складывается как надо..

Профессор. Эти «рефы» смогут его опознать?

Егоров. Смогут, конечно. Но кто их будет искать и допрашивать?..»

* * *

Я снова остановил запись.

Япония. При чем тут Япония?

Я немного прокрутил текст вперед и нашел еще одно важное место.

* * *

«Профессор. Заменяем?

Егоров. Очень сложно. До выборов меньше месяца. И главное — Япония. Где мы найдем такое благоприятное сочетание обстоятельств?..»

* * *

«Стоп».

Далась им эта Япония! Почему, черт возьми, моя невинная поездка в Японию — это благоприятное стечение обстоятельств? Причем редкое. Для них, понятно. При чем тут «рефы», в вагоне которых я действительно сопровождал «ниссан-террано», чтобы по дороге местные умельцы не сдрючили с него все, что можно сдрючить? Почему этих «рефов», как называют себя механики и экспедиторы рефрижераторных секций, нужно или не нужно искать и допрашивать?

Из этой своей поездки я не делал никакого секрета. Да и не было в ней никакого секрета. Поэтому их информационная служба без труда выяснила, когда я вылетел в Токио, когда вернулся во Владивосток и как добрался до Москвы.

Почему же вдруг эта поездка становится делом первостепенной важности? Такой важности, что мельчайшими деталями ее интересуется не кто-нибудь, а сам Профессор?

Я еще немного покрутил пленку в разных концах беседы и выключил плеер. Нет, не понимал я сути разговора. Видно, еще слишком мало получил информации. Пойму, конечно. Со временем. Когда знать буду больше. Вопрос тут, как всегда, был только один: не будет ли это слишком поздно?

* * *

Был второй час ночи. Гостиница притихла. Даже ресторанный оркестр умерил свой пыл и был практически не слышен. Я осторожно выглянул в коридор: никого. Если за моей дверью и следили, то не из коридора, а со стороны лифтов. Да и вряд ли, пожалуй, следили. У Егорова и его ребят и без меня было сегодня довольно забот.

От меня он уже никаких выкрутасов не ждал. Но осторожность никогда не бывает лишней. Поэтому я зашел в ванную, сбросил всю свою обычную одежду, в любой шов которой мог быть вшит чип (а они сейчас бывают какой-угодно формы, даже ниткообразные), переоделся в шмотки, купленные вчера на одной из городских ярмарок, натянул до ушей черную вязаную шапочку, стараясь по мере возможности скрыть синяк, расползшийся на всю левую щеку, напялил светозащитные «хамелеоны» и выскользнул из номера. Но спустился вниз не лифтом и не по лестнице, а пешком по служебному ходу, которым в этот ночной час никто не пользовался.

У парадного входа отеля «Висла» стояли две-три машины такси, да пара частников, но я не рискнул привлекать к себе их внимание. Поэтому почти полчаса я перся пешком в тумане до железнодорожного вокзала, а там уж поймал случайную тачку.

Услышав, что нужно ехать за город, водитель сначала закапризничал. Но я положил на приборный щиток две сотенные (очень неплохие бабки даже для портового города), и он сдался.

Через сорок минут он высадил меня на окраине пригородного поселка Зеленодольский, а дальше я уж знал дорогу сам. Еще через четверть часа я стоял возле дачи, казавшейся сейчас, в ночи, совершенно необитаемой. Но после пары мелких камешков, брошенных в одно из стекол второго этажа, окно осветилось изнутри, а еще через несколько минут на крыльце появилась высокая, хорошо знакомая мне фигура.

Еще бы не знакомая — почти три года вместе пробыли в Чечне, да и после Чечни нечасто надолго расставались.

На крыльце стоял бывший старший лейтенант спецназа Семен Злотников по кличке Артист.

Не задавая мне никаких вопросов, он ввел меня в комнату на втором этаже, коротко пояснил, что старики, хозяева дачи, беспробудно спят внизу после снотворного, а звукоизоляция в этих старых немецких домах такая, что лучше не бывает. После этого сел против меня за квадратный обеденный стол и спросил:

— А теперь объясни: зачем ты убил Комарова?