19.04 И подступиться-то не знаю как, не знаю даже, для чего мне вообще это надо, может, время поубивать или всё-таки промежуточный итог подвести. Через силу слова выдавливаются, не умею, не привык я выражаться, тем более что-то наружу из души вытаскивать, да и вообще, как можно чего-нибудь рассказывать – самолюбование одно да и только, просто самонавязывание как у журналистов, например. Они даже в посторонние и безразличные вещи стараются свою личность впихнуть, чем и гордятся, на полном серьёзе гордятся, премии друг другу вручают, кто соврал удачней. И, главное, все смотрят, поделать ничего не могут, однако глядят с упоением, сопричастность появляется, но к чему – не понятно. Или вот ещё дорожные знаки, например, тот же «обгон запрещён». А если ты тащишься за грузовиком, идущим 60 км/ч, и задыхаешься от его выхлопов, тогда как? обгон, значит, запрещён, а задохнуться угарным газом не запрещено? Ставили бы лучше вместо знаков ограничения скорости знаки запрета аварий, на них бы хоть кто-нибудь внимание обращал, а то, быть может, и невзначай исполнил, вследствие абсолютной очевидности исполнил, а так – личное дело каждого. Впрочем, я ведь совсем не про то хотел.

С недавнего времени у меня начало возникать одно неопределённое впечатление, точнее, даже не впечатление, а будто фантазия, сон наяву, очень конкретный и совершенно неизъяснимый, я не могу понять, откуда он мог взяться, поскольку ничего подобного со мной и близко никогда не случалось. Мне иногда кажется, что я нахожусь в незнакомой пустынной местности, вокруг ни травинки, ни куста, ни деревца, только песок да камни, горизонт абсолютно чист, нет ни малейшей неровности, пригорка или холмика, и так насколько хватает глаз. Над головой ясное синее небо, тоже совершенно чистое, безупречно-круглое Солнце – всё крайне схематично, да и мне самому ни тепло, ни холодно, не чувствуется ни малейшего движения воздуха, кажется даже, что я не дышу и стою на краю довольно узкой, но настолько глубокой пропасти, что дна её не видно, стою в дурацкой рубахе и широких брюках совсем босой. Бездна пропарывает долину поперёк чёрной неровной полосой с зазубренными краями, обойти её невозможно, не видно ни где она начинается, ни где заканчивается, и в то самое время, когда я смотрю вниз, у меня вдруг возникает такое ощущение, будто за мной яростно гонятся. Неожиданно я вспоминаю, что только что быстро бежал и тут же начинаю жестоко задыхаться, ноги подкашиваются от усталости, протягиваю вперёд руки, чтобы обо что-нибудь опереться, теряю равновесие и несколько секунд барахтаюсь в воздухе, чуть не опрокидываясь вниз, но в конце концов всё-таки остаюсь на прежнем месте. Однако от этого не лучше, мне просто необходимо очутиться на той стороне, причём я совершенно уверен, что после этого спасусь от погони. Делая несколько шагов назад, разбегаюсь, отталкиваюсь правой ногой от края, прыгаю, и время будто замирает: я смакую свой полёт, приятная прохлада бьёт мне в лицо, я оглядываюсь вокруг, вверх, вниз, кажется, вижу какой-то силуэт прямо под собой в зияющей бездне, но неожиданно в голове мелькает мысль: «А что, если не долечу?» На том видение заканчивается.

Когда в последний раз мне это причудилось, в остатке незаметно повис один вопрос. Я полдня ходил сам не свой и никак не мог понять, в чём, собственно, он заключается, и лишь поздно вечером, готовясь ко сну, уставший и измотанный, наконец, осознал и сформулировал его достаточно чётко: а что, если знать день и час своей смерти? Совершенно не в трагическом смысле, мол, скоро умрёшь, совсем нет, пусть не скоро и даже лучше, если не скоро, но абсолютно точно, чтобы понимать, что до такого-то такого-то ты всё должен в жизни успеть, совершить то, чего тебе в ней хочется, а не просто до неопределённого хоть и неотвратимого момента. Как к этому отнестись? Отговорок-то уже никаких не придумаешь: наметил – делай, а если не сделал, значит не способен был, значит и браться было нечего, и не на кого и не на что теперь пенять, нельзя целью жизни поставить делание, так сказать, недоделок. Честно говоря, мысль эта поначалу показалась мне просто праздной, я даже подосадовал, что она так долго меня тревожила более своей невысказанностью, чем собственно содержанием, однако присутствие некоторой незавершённости везде и всюду, по крайней мере, говоря обо мне и всём, что меня касается, очень взволновала, нехорошие предчувствия появились. И действительно, сколько надо трудиться самому, сколько надо другим трудиться, чтобы на определённом этапе получить скуку, безделье, ненужный комфорт тогда, когда, казалось бы, настало самое время делать нечто существенное, нечто, что останется и после тебя. Я не говорю это в глобальном смысле, я имею в виду лично себя, то, сколько мной было вложено сил для достижения определённого статуса в обществе, и то, что ни грамма удовлетворения от него сейчас не испытываю. Вот и возникает вполне резонный вопрос: а чего же тогда эта деятельность стоит? и где та «земля обетованная», в которую она ведёт? Неужели ответы «ничего» и «нигде»? Но тогда и смерть ничего не меняет, получается, я знаю день и час, когда она придёт, поскольку он может быть совершенно любым. Впрочем, нет, о смерти, пожалуй, лучше не заикаться, опять рассуждения с непривычки вывели меня куда-то не туда.

Всё это можно выразить более примиряюще: каждый по мере своих сил и способностей занимается тем, чем хочет. Пусть сие тривиально, однако звучит гораздо лучше. Вопрос тогда заключается только в том, все ли понимают, чего хотят, а, кстати, когда понимают, начинают превозносить до небес и всячески создавать видимость исключительной существенности именно своей деятельности, наподобие того, как это делают подростки и женщины (но это уже другая история). Ну, а если результаты твоих усилий – жалкие, никому не нужные безделицы, и ты не хочешь этого признавать, то тогда что? Тогда остаётся лишь бегать от очевидных фактов, принижать правду и панически бояться ответственности.

Что-то я окончательно запутался, не могу даже понять, о чём именно хочу написать, надо будет начать всё заново. Вроде бы что-то сказал, однако конкретного – ничего, по крайней мере, ничего из того, что собирался, только накрутил какой-то ахинеи. Чувствую, будто занудная пелена затуманила взор, и за ней не видно сути вещей, даже собственные мысли пребывают в непроницаемой дымке. Я вроде бы тороплюсь кому-то что-то доказать, кому-то постороннему, а самому совершенно наплевать и на него, и на то, удастся ли мне его в чём-нибудь убедить, – слова ради слов, ну и, быть может, самоутешения, такого лёгкого, понарошку. И куда спешу?

Конец