Каждому исследователю, занимающемуся историей античного мира, известно, какое огромное количество научной и научно-популярной литературы, посвященной различным проблемам антиковедения, выходит ежегодно в свет за рубежом. Достаточно взглянуть на солидный том библиографического справочника «Марузо», содержащего одни лишь названия и короткие аннотации к той или иной работе.

Однако столь же хорошо известно, что книг по античности на русский язык переведено очень мало и что большинство зарубежных изданий в нашей стране имеются лишь в одном-двух экземплярах, да и те хранятся в крупнейших книгохранилищах Москвы и Ленинграда и доступны только узкому кругу ученых. Поэтому специалиста, предложившего перевести на русский язык книгу зарубежного автора, неизбежно будет волновать вопрос, в какой степени оправдан его выбор и что в конечном счете составит ту часть «духовной пищи», которая дойдет до читателя. Эта ответственность перед читателем и заставила меня, научного редактора, попытаться объяснить, почему из сотен книг по античной истории я отдал предпочтение именно книге П. Левека.

Выбор обосновывался тремя группами взаимосвязанных факторов: личностью автора, содержанием работы и характером развиваемой в ней концепции.

Итак, об авторе. К сожалению, в нашей стране Пьер Левек известен не столь широко, как за рубежом, в то время как он – один из крупнейших антиковедов Франции, ученый, авторитет которого столь же высок, как и научный авторитет других исследователей, составляющих гордость французской науки об античности,– Ш. Пикара, Л. Робера, П. Бернара и др. Его отличают как широта интересов, так и глубокое проникновение в суть исторического процесса. Десятки книг и сотни написанных им статей и рецензий вошли в золотой фонд современного антиковедения. Приведем примеры, подтверждающие эту мысль. В широко известной французской серии «Народы и цивилизации» в 1987 г. вышла книга «Первые цивилизации», одним из основных авторов и редакторов которой выступил П. Левек. Ему <239> же принадлежит и сама концепция развития человеческого общества от палеолита до конца бронзового века. В качестве другого примера можно привести книгу, написанную П. Левеком в соавторстве с П. Видаль-Накэ, «Клисфен афинский» (Париж, 1973). В отличие от первой, дающей широчайшую панораму, человеческой истории, – своего рода взгляд с «высоты птичьего полета», вторая книга посвящена очень короткому отрезку истории одного древнегреческого центра – Афин конца VI в. до н. э. Эта небольшая по объему книга интересна своим принципиальным подходом к объекту исследования. Авторы исходят из положения, что идея политических реформ, проведенных Клисфеном, не только родилась из опыта политической жизни, осмысливаемой индивидом, но и стала естественным результатом эволюции теоретического мышления. Эта удивительная по своей глубине и оригинальности мысль, ставящая во взаимную связь все сферы человеческого мышления, не отсекающая политический опыт от опыта общенаучного, весьма плодотворна и, к сожалению, далеко еще не оценена нашим антиковедением, иссушающим себя ограниченным социологизаторством или лишенным конкретики культурологическим подходом. Можно было бы еще долго перечислять работы, либо написанные самим П. Левеком, либо созданные под его руководством, однако гораздо важнее другая сторона его деятельности.

В советском антиковедении постепенно получило право на существование понятие «Безансонская школа», о которой во всех историографических пособиях пишут с глубоким уважением и симпатией как о наиболее ярком и перспективном направлении в современном французском антиковедении. Действительно, оно оказывает все большее воздействие па исследования в области древней истории. Не все ученые этой школы живут в Безансоне и преподают в его университете – они разбросаны по всей Франции от Парижа до Ренна, и их объединение является (если воспользоваться современной терминологией) «неформальным». Его можно рассматривать как объединение единомышленников, изучающих древнюю историю, в первую очередь историю социальную. Это не значит, что их исследования посвящены исключительно проблемам социальных отношений в том или ином обществе на том или ином отрезке его истории. Социальные отношения – основа, которая в конечном счете определяет все остальные структуры общества. Исходя из этого положения, ученые «Безансонской школы», уделяют много внимания такому структурообразующему элементу античного общества, как рабовладение. «Безансонская школа» объединяет все наиболее прогрессивное в современном французском антиковедении и тем самым притягивает к себе молодежь. Это направление можно рассматривать, <240> с одной стороны, как традиционное и национальное, как применение к античной истории тех принципов, которые столь плодотворно были разработаны на материале феодализма школой «Анналов», а с другой стороны – как интернациональное, как отражение тех процессов, которые все сильнее сказываются в мировом антиковедении. Имеется в виду все большее воздействие марксизма как социальной философии и методологической базы исследовательского подхода.

Решающая роль в возникновении, консолидации и развитии «Безансонской школы» принадлежит П. Левеку. Будучи несколько лет ректором университета в Безансоне и деканом исторического факультета, он не только идейно объединил прогрессивно мыслящих французских ученых-антиковедов, но и создал нечто вроде необходимой для нормального функционирования школы инфраструктуры. Всему мировому сообществу антиковедов известны выходящие ежегодно в Безансоне сборники – «Диалоги по древней истории», как правило публикующие работы, которые вызывают всеобщий интерес. Не менее известна и серия работ под названием «Литературные анналы Безансонского университета», в которой опубликованы многие важные исследования, посвященные, в частности, истории античного рабовладения. П. Левек выступил также инициатором проведения регулярных-международных симпозиумов, посвященных проблемам социальной истории античного мира.

Таким образом, читатель получил представление о Пьере Левеке, и это, надеюсь, убедило его, что по крайней мере с точки зрения личности автора данная книга заслужила быть переведенной и изданной.

Далее о содержании книги. На первый взгляд говорить о нем нет особой необходимости, поскольку оно хорошо определяется названием: «Эллинистический мир». Однако и на этот счет хотелось бы высказать ряд соображений, и одно из них продиктовано разницей в характере среднего образования в СССР и во Франции, и в частности тем, что средний советский читатель знает древнюю историю очень плохо, поскольку обращается к ней один раз в жизни – в 5-м классе. Да к тому же учебники наши (включая и достославный учебник Коровкина) ничего, кроме неприязни к древней истории, породить у ученика не могут. Чуть лучше ситуация с интеллигенцией гуманитарной направленности: за редким исключением, древнюю историю она знает просто плохо.

Иная ситуация во Франции, где более сильны идеи гуманистического образования и где древняя история занимает более почетное место. П. Левек, конечно, ориентировался на среднего французского читателя и поэтому оставлял без пояснения многие <241> факты и понятия, которые хорошо известны французу и весьма мало известны многим нашим читателям. Этим отчасти объясняется и необходимость снабдить книгу некоторыми комментариями, а также внести дополнительные пояснения к тексту в данном Послесловии.

Что же такое эллинизм? Само ото понятие (Hellenismus) было введено в науку только в прошлом веке выдающимся немецким ученым И. Дройзеном и означало тот период античной истории, который начался вслед за походами Александра Македонского и продолжался (как считает большинство современных ученых) вплоть до 30 г. до н. э., когда последнее эллинистическое государство (Птолемеевский Египет) было включено в состав Римской империи.

Впрочем, необходимо иметь в виду, что это определение достаточно условно. В современном антиковедении отсутствует единодушие по очень многим важным вопросам, в частности и относительно начала эллинизма. Некоторые ученые считают, что эллинистический период начался со времени походов Александра Македонского на Восток, другие же полагают, что началом его следует считать смерть Александра.

Еще больше споров о конечной дате эллинизма. В свое время немецкий антиковед Ю. Белох полагал, что он падает на 217 г. до н. э., т. е. на тот год, когда римские войска впервые высадились на территории Греции. Затем в течение долгого временя была популярна другая дата: 146 г. до п. э.– время окончательного подчинения Эллады Риму.

Сейчас же наибольшее признание получила дата, упомянутая нами выше: 30 г. до н. э. Однако и против нее имеются возражения, основывающиеся на двух посылках. Во-первых только часть эллинистического мира была захвачена Римом: не меньшую роль в его гибели сыграли парфяне и кушаны, которые стали хозяевами восточной половины этого мира, и именно поэтому связывать гибель эллинизма лишь с римской экспансией неверно. Во-вторых, если принять дату захвата Римом Птолемеевского Египта как дату окончания периода эллинизма, то возникнет вопрос: в какой степени она справедлива для других частей эллинистического мира, за много десятилетий до этого захваченных римлянами и парфянами?

Нет у исследователей единодушия и относительно территориальных границ мира эллинизма. М. Ростовцев его территории определял достаточно четко – те, что входили в состав державы Александра Македонского. Однако даже у М. Ростовцева заметна некоторая тенденция к расширительному пониманию эллинистического мира: он также включает в его состав Боспорское царство, некоторые области Малой Азии, государство Гиерона II в Сицилии, т. е. те территории, которые Александр никогда не <242> завоевывал. Просто, как пишет автор, они были «греческими по своей структуре и цивилизации» и в этом отношении не отличались от остального эллинистического мира. Им особо подчеркивалось то обстоятельство, что историю эллинизма нельзя считать всемирной историей определенного периода, поскольку па западных и восточных рубежах эллинистического мира располагались две обширные зоны государств, находившихся в тесных контактах с ним, но тем не менее сохранявших свои социальные, политические и культурные структуры (Италия, большая часть Сицилии, Карфаген, Индия, Китай, Парфия, Южная Аравия, Мероэ). Кроме того, из сферы эллинистического мира исключаются «варварские» народы – скифы, сарматы, фракийцы, иллирийцы, кельты, иберы и т. д. *

В работах последующего времени эта расширительная тенденция все более укреплялась. П. Пети границы эллинистического мира указывает несколько неопределенно: от Ирана до Карфагена и от Египта до Италии. X. Бенгстон же считает, что вообще эллинистическая история – это всемирная история периода III–I вв. до н. э.

Наконец, бурные дискуссии среди исследователей вызывает проблема самой сути эллинизма. Когда И. Дройзен ввел свой термин в науку, он понимал, что под ним скрывается прежде всего культурное явление. Для И. Дройзена эллинизм представлял собой время, когда в области культуры (в первую очередь религии) происходил процесс взаимодействия Греции и Востока. Подобный подход на многие десятилетия оставался господствующим в антиковедении. При этом чаще всего подчеркивался один аспект в процессе культурного взаимодействия: широкое распространение греческой культуры на Востоке и ее влияние на культурное развитие народов Востока. X. Бенгстон, однако, подчеркивает не факт распространения греческой культуры, а то, что «греческий дух» раскрывался в новой (административно-технологической) сфере.

В последние годы, однако, постепенно вырабатывалось прямо противоположное мнение. П. Бриан и X. Крайсиг считают, что эллинистические государства по сути своей оставались древневосточными и эллинистическая эпоха ничего в них не изменила.

В советской науке проблема сущности эллинизма также не имеет однозначного решения. В течение многих лет наибольшим <243> признанием пользовались концепции, разработанные А. В. Рановичем и С. И. Ковалевым. Согласно их точке зрения, эллинизм -это закономерный этап в развитии рабовладельческой общественно-экономической формации. В свое время такая точка зрения казалась правильной и справедливой, поскольку в ней было здоровое ядро. Она в конечном счете порождена была стремлением разобраться в социальной природе эллинистического мира, увидеть специфику но только культурных, но и социальных структур. Но вскоре стало ясно, что подобный подход к феномену эллинизма методологически неправилен, поскольку конкретно-историческое явление возводится в ранг общесоциологической закономерности. С 1953 г. в советском антиковедении надолго укрепилась концепция К. К. Зельина, поддержанная В. Д. Блаватским, согласно которой эллинизм – это конкретно-историческое явление, родившееся в результате походов Александра Македонского. Он характеризуется сочетанием античных и древневосточных черт в социальной, политической и культурной сферах жизни общества.

Однако и против этой концепции в последние годы начались довольно активные выступления. Критика шла по двум направлениям. Во-первых, указывалось, что если строго следовать основной идее К. К. Зельина, то Греция и Македония никак не могут быть признаны частями эллинистического мира, ибо в их социальной и политической структурах ничего восточного проследить не удается, да и в сфере культуры восточные элементы в это время почти неощутимы. Во-вторых, сейчас, когда мы лучше знаем культуру эллинистического Востока, нужно признать, что культурное взаимодействие греческих и восточных начал в эллинистическое время было минимальным. Взаимодействовали социальные и политические структуры, а в сфере культуры каждый из народов упорно отгораживался от чуждых влияний, насмерть бился за свою культурную самобытность. Процесс бурного культурного взаимодействия начался только тогда, когда закончилась собственно эллинистическая эпоха, когда кончился период взаимовлияний в социальной структуре и в политических формах организации общества.

Этот длинноватый историографический очерк, надеюсь, убедил читателя в том, что эллинистическая эпоха -это та эпоха, которая, несмотря на полуторавековые упорные исследования, остается полем борьбы идей. Нет никаких общепринятых решений, спорят о сущности, о территориальных и хронологических границах явления, не говоря уж о десятках более частных проблем.

Перейдем теперь к специфике самой работы П. Левека. Сначала несколько слов о том, как она родилась, В 1964 г. была <244> опубликована большая книга П. Левека «Греческое приключение» («L'aventure grecque»), в которой прослеживались судьбы греческой цивилизации от ее становления вплоть до римского завоевания. (За эти годы труд переиздавался трижды,) Она делилась па четыре части, и последняя из них, посвященная эллинизму, носила название «Возрождение эпохи эллинизма». Именно эта часть в переработанном и расширенном виде была издана в 1969 г. отдельной книгой под названием «Эллинистический мир». Какие же черты в ней, какие авторские концепции и выводы особенно привлекают?

Если ответить на этот вопрос одним словом, то это «нетрадиционность». Естественно, в Послесловии нет необходимости рассказывать о содержании работы, предполагается, что читатель сначала прочитал книгу, а затем уже обратился к Послесловию, а не наоборот. Эта нетрадиционность двупланова: с одной стороны, мы встречаем в книге идеи, которые обычно не встретишь в советских работах, посвященных эллинизму, с другой стороны, в книге П. Левека представлены концепции, не находящие места и в западной литературе.

Начнем с последних. Работа П. Левека поражает прежде всего охватом материала. Помимо собственно эллинистического мира автор уделил внимание проблеме контактов его с внешним (по отношению к эллинистическому) миром. Проблема «иррадиации» эллинистических институтов и культуры – одна из основных в книге. Но главное не в том, сколько места занимает этот материал в общем объеме, а в том, что эллинистический мир не рассматривается изолированно от «внешнего» мира, как часто делается в мировой литературе, посвященной данному кругу проблем. Нова здесь не сама идея взаимосвязи миров – новое в трактовке этого взаимодействия как черты, органически присущей эпохе, как внутренней закономерности данного этапа эволюции человеческого общества. Конечно, сказанное не означает, что П. Левек рассматривает эллинизм как закономерный этап развития рабовладельческой формации (подобно С. И. Ковалеву и А. Б. Рановичу) или как «всемирную историю» того времени (что характерно для X. Бенгстона), он отделяет мир эллинизма от всех иных обществ, с которыми эллинистический мир взаимодействовал, но в то же время уверен в том, что без теснейшей связи с этим «внешним» миром эллинизм не был бы жизнеспособен и что «иррадиация» эллинизма – это феномен, внутренне присущий самому эллинизму.

Таким образом, концепция П. Левека – это оригинальный вклад в изучение проблемы эллинизма. Она резко выделяет его работу из числа многочисленных зарубежных работ, посвященных истории эллинистического мира. <245>

Одна из важнейших особенностей книги состоит в той твердой материалистической основе, которая определяет все построения автора. Для большинства западных ученых, касавшихся истории эллинизма, между социально-экономической структурой общества и структурой культурной нет неразрывной связи. У них, как правило, отсутствует понимание того, в какой степени развитие культуры определяется социально-экономическими процессами. В их работах культура выступает как феномен, абсолютно автономный по отношению к социальной структуре. Конечно, определенная степень автономности культуры бесспорна, однако для исследователя-марксиста бесспорно и то, что все явления культуры в конечном счете порождены социально-экономической структурой общества и его предшествующей эволюцией.

У П. Левека подобного, столь характерного для западной историографии разрыва нет. Для него процесс культурной эволюции эллинистического общества порождается теми социально-экономическими и политическими явлениями, которые определяют сущность эллинизма.

В связи с этим необходимо указать еще на одну особенность работы П. Левека, отличающую ее от обычных западных исследований по истории эллинизма. В большинстве зарубежных работ по эллинизму подчеркивается мысль о том, что греческое завоевание было благодеянием для народов Востока. Эта мысль варьирует в зависимости от основной концепции автора: кто пишет о «благодетельном свете» эллинской культуры, «воссиявшем» над просторами Азии, кто утверждает даже, что завоеватели, придя на Восток, освободили азиатское крестьянство. В немногих работах преодолено это изначальное европоцентристское мышление, согласно которому любая победа «Запада» над «Востоком» – благо, всякий факт, указывающий на распространение западной культуры, должен приветствоваться. П. Левек в своем понимании эллинистического мира далеко ушел от подобных позиций. Он определенно указывает на колониалистский характер любого эллинистического государства, ориентированного на эксплуатацию завоеванных народов завоевателями. Для него такая позиция – исходная, тот основной факт, от которого надо отталкиваться, анализируя мир эллинистических монархий.

Наконец, необходимо сказать несколько слов и о том, что отличает эту книгу от советских работ, посвященных истории эллинизма. Наверное, уже первые страницы книги вызовут у нашего читателя некоторое досадливое недоумение. Имеются в виду те страницы, которые посвящены Александру Македонскому. «Герой предопределением свыше», «человек, изменивший мир», - все это как-то не вяжется с нашим обыденным сознанием, воспитанным <246> на понимании действия законов истории. Однако, может быть, стоит остановиться и еще раз подумать над проблемой «роли личности в истории», своеобразное решение которой на примере Александра Македонского дает П. Левек. Так ли все ясно и однозначно в этом вопросе? Возможно, нашему сегодняшнему читателю полезно взглянуть на эту проблему с точки зрения французского историка. Конечно, нельзя утверждать, что его точка зрения справедлива, но разве чужое мнение может помешать мыслящему человеку выработать свое собственное?

Только для того чтобы дать еще некоторую пищу для размышления, отмечу, что в современной западной и отчасти в нашей, советской литературе, посвященной проблемам эллинистического мира, почти постоянным рефреном звучит мысль: эллинистический мир создан Александром Македонским. Но в какой мере справедлива она? Конечно, походы Александра коренным образом изменили мир, процессы исторического развития на века стали определяться тем основополагающим фактом, что огромные пространства Востока были завоеваны и колонизованы греками и македонянами. Но был ли эллинистический мир тем, каким хотел его видеть Александр, совпали ли результаты с его планами?

Думается, что между планами и исторической реальностью лежит «дистанция огромного размера». Со всеми возможными поправками на неточности источников, искажение традиции можно полагать, что основные идеи Александра представляются сейчас достаточно отчетливо, но и достаточно отчетливо ясно, что из этого получилось: Александр мечтал о создании единой, огромной, «универсальной» монархии – на ее месте сложилась система отдельных, вечно враждовавших государств; Александр проводил политику «слияния народов» (не будем сейчас говорить о природе и характере этой политики, достаточно сказать, что она существовала) – в новом эллинистическом мире выросли крепкие перегородки между народами, победители и побежденные не были единым народом, а, наоборот, противостояли друг другу; Александр стремился освоить Восток путем создания сети своих городов – военных колоний, которые находились бы под его строжайшим контролем и были бы теми ячейками, в которых происходило бы «слияние народов»,– на место этих колоний пришли настоящие греческие полисы с характерной для них внутренней автономией и собственными институтами.

Можно продолжить список этих коренных различий между планами и исторической реальностью, но думается, что и этого достаточно.

Хотелось бы еще обратить внимание читателя на довольно частое обращение П. Левека к таким понятиям, как <247> «буржуазия», «капиталист» и т. п., при описании социально-экономической структуры ряда эллинистических государств. Конечно, нет ничего проще, чем с высокомерным видом заметить, что автор не понимает основных закономерностей развития общества и что нельзя использовать понятия, характерные для капиталистического общества, при анализе рабовладельческого. Можно даже обвинить его в модернизации, однако более внимательный подход к тексту показывает, что реальная картина более сложна, чем кажется на первый взгляд.

Прежде всего нельзя отрицать то, что П. Левек прекрасно сознает рабовладельческую основу эллинистического общества и тем самым коренное различие между античной рабовладельческой и капиталистической общественно-экономической формациями. Что же в таких условиях скрывается под этими терминами у П. Левека?

Уже давно исследователи, занимающиеся самыми общими проблемами истории человеческого общества, обратили внимание на следующее обстоятельство: в некоторых отношениях феодальная формация напоминает первобытнообщинную, а рабовладельческая – капиталистическую. При всех огромных различиях между ними существовал все-таки целый ряд черт, сближающих их.

Не будем приводить многочисленные примеры, ограничимся только одним: именно на основе римского права был создан «Кодекс Наполеона», т. е. законченное право буржуазного общества. Если мы вспомним одну из основополагающих идей марксистской социальной философии о развитии как развитии по спирали, то думается, что причины подобного сходства станут для нас достаточно ясными. Наиболее глубокий и проницательный мыслитель античного мира, Аристотель в своем анализе экономики того времени выделял две сферы экономической деятельности: «ойкономику» и «хрематистику». Ойкономика (отсюда современная «экономика») – это экономическая деятельность в рамках рабовладельческого замкнутого хозяйства, ориентированная на воспроизведение существующих отношений, хрематистика же – экономическая деятельность, чрезвычайно напоминающая деятельность в условиях капиталистических рыночных отношений и направленная на получение возможно более высоких прибылей.

Таким образом, в условиях рабовладельческого общества существовал определенный сектор экономики, по своему характеру сходный с теми отношениями, которые господствовали в эпоху капитализма.

Думается, что П. Левек, говоря о буржуазии, капиталистах эллинистической эпохи, имел в виду в первую очередь те категории господствующего класса, экономическая деятельность <248> которых развертывалась именно в этих сферах экономики. П. Левек, конечно, как и многие западные ученые, несколько легкомысленно использует терминологию, но упрекать его в модернизации больших оснований нет.

Вместе с тем подобный подход автора к этим проблемам заставляет и нас подумать о некоторых аспектах экономической истории античности. В последние годы, видимо, мы слишком увлеклись выявлением специфики античного общества, забывая часто о некоторых явлениях, заслуживающих более внимательного рассмотрения и более глубокого анализа.

Г. А. Кошеленко