Глава вторая
Хотя Майлз Моррис и имел на своих счетах около тридцати миллионов долларов, он вовсе не выиграл их в лотерею. Ему пришлось для этого немало поработать. Однако даже с несколькими миллионами долларов в американском банке, парой миллионов фунтов в лондонском и некоторыми инвестициями в Швейцарии, Майлз не до конца понимал, что является человеком очень богатым. Он вовсе не родился богатым, совсем нет. Являясь продуктом усредненного современного образования, Моррис просто оказался человеком нужного возраста, работающим в нужном месте Америки в конце XX века.
Майлз был одним из немногих, кто разбирался в компьютерных кодах, человеком, чья нехитрая идея обернулась «программой-приманкой». Этот сетевой жаргонизм обозначает чрезвычайно популярную компьютерную программу, которую захочется иметь каждому пользователю. Она была выкуплена моментально.
А Майлз Моррис, квинтэссенция тихого англичанина, неожиданно столкнулся с горой денег.
Купил ли он остров, корабль, «Боинг-747» с джакузи на борту? Нет, он купил новый велосипед.
Приобрел ли Майлз старинный замок с вертолетной площадкой и «роллс-ройсом»? Нет, он купил двухкомнатную квартиру на севере Лондона.
Сказать по правде, его велосипед был сделан по индивидуальному заказу «маунтин-байк», оборудован новейшими техническими достижениями: беззубчатым механизмом, валом-шестерней с восемнадцатью передачами, переключаемыми нажатием одной клавиши, амортизаторами передней и задней вилок – и все весом менее десяти килограммов. Довольно дорогой велосипед для простого смертного, но для человека, который может себе позволить купить собственную армию, едва ли мотовство.
И, чтобы быть честным до конца, хотя квартира в эксклюзивном доме на Эбби-роуд обошлась в три четверти миллиона долларов, никто бы не смог назвать покупку желанием порисоваться.
Майлз посчитал бы такие вещи вполне нормальными, если бы он когда-нибудь о них задумывался, но этого с ним не случалось. Просто ему нравилось кататься на велосипеде, как его жене быть фанаткой «Битлз». Для него все это было совершенно нормально.
Месяц спустя после возвращения в Англию Моррис катался на своем велосипеде вдоль заброшенной железнодорожной ветки; изготовленная по последнему слову техники подвеска амортизировала любые кочки, на которые наезжали усиленные кевларом шины.
Он вступил в «Велотранс» – добровольную организацию, собравшую любителей движимых силой человека видов транспорта, давших название организации. «Велотранс» восстанавливала километры заброшенных железнодорожных путей и превращала их в велосипедные дорожки. Майлз ждал этого события всю неделю: он разглядывал этот день в календаре на своем компьютере, где тот был отмечен оранжевым, его любимым, цветом, обозначающим поездку на велосипеде, его любимое времяпрепровождение, не связанное с компьютером. Сказать, однако, что он испытывал волнение, было бы сильным преувеличением: Майлз Моррис ни по каким поводам не испытывал душевных волнений.
Он был не один. Более ста шестидесяти человек участвовали с ним в этих поездках. Та поездка была первой по заброшенным отрезкам железнодорожных веток, которые когда-то соединяли между собой Гилдфорд, Фарнхэм и Винчестер. Маршрут пролегал по открытой местности, мимо полей для игры в гольф, клубов планеристов, сквозь вырубки, частично заросшие сикоморами. Это был почти идеал хорошего выходного с точки зрения Майлза: редкие проверки частоты дыхания и пульса указывали на то, что он находился в расслабленном состоянии.
– Откуда вы? – спросила женщина, крутившая педали рядом с ним.
Майлз приметил ее раньше, в основном из-за велосипеда, на котором она ездила: старый драндулет модели «сядь-и-мучайся», который, должно быть, был произведен еще до войны. Ручной тормоз и никаких передач, огромные колеса и тяжелые черные брызговики. Майлз предположил, что весить агрегат должен был не меньше тонны, удивляясь про себя, почему она ездит на такой устаревшей модели.
– Ну, можно сказать, из Лондона!
– Можно сказать?
– Ну, я всего лишь месяц назад вернулся.
– Откуда?
– С северо-западного побережья Тихого океана.
– Где это? – Казалось, что женщина в самом деле не знала, где это находится, но Майлза это не удивило. Никто в Англии не понимал, где он проживал до того, до тех пор, пока он не объяснял, что это там, где происходят действия комедии положений «Фрейзер».
– США, верхний левый кусочек на карте. Сиэтл.
– Понятно. Компьютерный программист?
– Да.
Они проехали немного в молчании. Затем женщина поинтересовалась:
– Вас не удивило, что я догадалась?
– Нет, – спокойно ответил Майлз. Он уже проходил это раньше. – Люди всегда угадывают все правильно обо мне.
– Правда? Ладно, попробую сделать еще несколько предположений. Вы не возражаете?
– Нет.
– Вам тридцать… – Она сделала паузу, глядя на него. Майлз знал, что она угадает верно – …три.
– Да.
– Вы – Стрелец.
– Правильно.
– Вы женаты.
– Да.
– Детей нет.
– Да. Я имею в виду – правильно, детей у меня нет.
– Ваша жена зарабатывает больше, чем вы.
– Да. Видите ли…
– Хотя не исключено, что вы недавно получили много денег.
– Теплее. Вообще-то, я, на самом деле, не зарабатываю больше ли меньше. Это сложно.
– Вы думаете, что у вас, возможно, депрессия, но вы не уверены в том, как себя при этом чувствуют. – Было совершенно очевидно, что женщина решила игнорировать тот факт, что с заработком жены она промахнулась.
– Да.
– Неужели вас не удивляет, каким образом я все это угадываю?
– Не особенно. Должно быть, я какой-то тип экстрасенсорной открытой книги. Со мной это постоянно случается.
– Чудно, – сказала женщина.
Они снова некоторое время ехали молча. Майлз пытался представить, зачем ей нужно угадывать. У него это никак не получалось.
– Вы не бедный тем не менее, не так ли?
– Нет, я довольно богат.
– Вам нужно обратиться к специалисту.
– Простите?
– Это очень по-американски – говорить «Простите?» вот так. Американцы всегда говорят «Простите», когда пытаются отгородиться.
– По-вашему, я это сейчас чувствую?
– Я знаю, что вы не можете испытывать чувства. Вам действительно нужно к кому-нибудь обратиться.
– Я не понимаю. К кому мне следует обратиться?
– К кому-нибудь, кто сможет вам помочь. Вы богаты и испытываете стресс, заторможены и молчаливы. Посмотрите на меня – я богата и счастлива. Я тоже раньше страдала от депрессии, но сейчас уже нет. Я так счастлива, так свободна, – она пропела последние слова, откинув голову назад и рассмеявшись.
– Вы имеете в виду психотерапию?
– Если вам угодно так это называть.
– Бог мой. Я пробовал это, но на меня не действует. Я – англичанин.
– Я тоже англичанка. Это больше не является оправданием.
– Ладно, каждый из тех, кто общался с психотерапевтами, а это практически все мои знакомые в Америке, включая и мою жену, становился все безумнее и безумнее. И они все твердят, что мне нужно обратиться к психотерапевту, особенно моя жена. Я не нуждаюсь в разговорах о моем детстве.
– Все в этом нуждаются.
– Кроме меня. Мое детство было очень счастливым. Ну, довольно счастливым.
– Обратитесь к Марио Лупо.
– Кто это? – спросил Майлз из вежливости.
– Не имеет значения, просто запомните это имя. Марио Лупо.
– Хорошо, я запомню его, – сказал Майлз.
Он улыбнулся спутнице. Незнакомка не была непривлекательной, и еще она была невероятна самоуверенна. Ей даже удалось превратить езду на разваливающемся старомодном велосипеде в стильное зрелище.
– Попробуйте, сможете ли вы угадать что-нибудь обо мне.
Майлзу показалось, что теперь она, возможно, немного с ним флиртовала. На самом деле ему совсем не хотелось пытаться угадать что-нибудь, но еще больше ему не хотелось утруждать себя отказом.
– Вам двадцать восемь.
– Отлично!
– Вам нравятся старые вещи. Относитесь с недоверием к современным технологиям, но пользование сотовыми телефонами и электронной почтой считаете очень удобным.
– Очень хорошо.
– Вы одиноки, у вас нет детей. У вас был ряд неудачных отношений с мужчинами, которые на ранних стадиях взаимоотношений проявляли свою незрелость.
– В яблочко.
– Недавно вы пережили нечто, что изменило вашу жизнь, и вы ощущаете подъем, уверены, что многого можете достичь.
– Марио Лупо. Запомните это имя, – снова произнесла женщина.
Она улыбнулась ему. Майлз снова это отметил про себя. Он ничего не чувствовал. Ему было еще что сказать, и он размышлял над этим. Он не был уверен, что это разумно.
– Есть еще кое-что, – сказал он наконец.
– В самом деле?
– Да, это не долго будет длиться. Извините, я не хочу показаться жестоким, но абсурдно полагать, что то состояние эйфории, в котором вы сейчас пребываете, будет длиться долго. Вы пережили некое псевдорелигиозное откровение, которое придало вашей жизни вид налаженной, и вы считаете, что это будет длиться вечно? Я не хочу быть циничным, но он уже бытует веками, миф о спасении, разве нет? Религия, политика, великие вожди, великие мыслители, гуру. Люди жаждут ответа на все вопросы об обычных человеческих страданиях. Но его нет.
– О, понимаю, – ответила женщина, все еще улыбаясь. – Я не нахожусь под влиянием иллюзий. Но я справляюсь с обычными человеческими страданиями, живу с ними и чувствую себя вполне прекрасно. Марио Лупо.
– Марио Лупо, – повторил Майлз таким уставшим и обреченным тоном, какой только сумел изобразить.
– Запомните это имя.
– Как я его могу забыть? Он, очевидно, является вторым мессией.
Майлз сел в кресло и пощупал пульс. Он отметил у себя небольшой мышечный спазм в тот момент, когда женщина посоветовала ему запомнить имя. Пульс немного выше нормы, но, возможно, что только из-за того, что перед этим был участок пути в гору. Тень эмоции? Возможно, но не самой приятной.
Казалось, что он может довольно легко читать эту женщину, но тогда она была просто слишком самоуверенна и «затерапирована», если есть такой термин. Это ощущалось в том, как она сидела на велосипеде, по тому, как была одета. Очень тщательно подобранная одежда, выбранная человеком, у которого слишком много времени, чтобы думать о себе.
Его также ничего не удивило из того, что она рассказала о нем. Майлз мог анализировать себя сам как нельзя лучше. Было очень просто угадывать факты из его жизни. На безымянном пальце у него обручальное кольцо, на нем американская одежда, но акцент у него английский, и его жена Донна повторяла ему, что у него выражение лица самого несчастного человека в христианском мире. Он вырос, постоянно слыша от людей предложения пойти и обратиться к какому-нибудь специалисту. Марио Лупо стал еще одним в длинном списке.
Майлз начал крутить педали быстрее, оставляя женщину на «сядь-и-мучайся» велосипеде тащиться позади.
– Это не гонка! – крикнула она со смехом в голосе.
Майлз сделал вид, что не услышал. Он не хотел дальнейшего общения с ней. Может быть, это было ощущение? Нежелание говорить с кем-либо должно основываться на каком-то ощущении.
Он выбрал именно эту поездку потому, что она укладывалась в его рабочий график. Накануне весь день он провел в Бристоле на совещании в одной компании, выпускающей программное обеспечение. Ему больше не нужно было работать ради денег, только для расслабления. Если он ничем не занимался, он начинал зажиматься в тугой узел.
Конец маршрута находился неподалеку от дома его родителей в Датчете, в котором все еще проживал его отец. Майлз не думал больше об этом месте как о своем доме. После двенадцати лет жизни в США теперь для него Сиэтл был больше похож на дом.
Он поездом добрался до Виндзора и оттуда проехал пять миль до Датчета по вечернему шоссе.
Здание в лжетюдоровском стиле, построенное в тридцатых годах, в котором находилась антикварная лавка его отца, стояло в месте, которое могло быть когда-то мирной сельской лужайкой. Теперь его невозможно себе представить без нескольких мини-развязок кругового движения и почти круглосуточных пробок на дорогах. Датчет затерян в клубке дорог, которые впадают или берут свое начало из трассы М4. Расположенный непосредственно рядом с Лондоном, отгороженный от столицы удавкой кольцевой дороги М25, Датчет каким-то образом застыл во времени, тогда как окружающая его территория просто пульсировала от обилия людей, имеющих деньги и автомобили, которым в любое время дня или ночи всем сразу необходимо проехать обязательно через Датчет.
Магазин его отца постоянно страдал от этих высокоскоростных процессий. В отличие от Итона или Виндзора, в которых туристический биз нес процветает благодаря тому, что туристы пешком передвигаются от одного объекта к другому, очень мало людей проходило мимо «Антиквариата Морриса» в Датчете. Те же, кто проходил, могли заметить, что экспонаты, находящиеся внутри, практически не видны за экраном антиевропейских плакатов.
«Мы никогда не примем евро! – кричали с них надписи, сделанные светящейся розовой или черной краской. – Сохраним фунт, дадим отпор еврократам!» Между плакатами висели государственные флаги Соединенного королевства, находившиеся на различных степенях обветшания.
Майлз и его сестра Кэтрин росли в квартире над магазином до тех пор, пока не стали достаточно взрослыми, чтобы убежать оттуда, Майлз сделал это, едва окончив школу.
Сколько он помнил этот дом, в нем ничего не менялось. Его отец цеплялся за все старое из последних сил, борясь с наступлением прогресса и нововведениями, которые угрожали заполонить весь район. Как только Майлз слез с велосипеда возле потертой зеленой входной двери, «Конкорд», направлявшийся в Нью-Йорк, проревел над его головой. Бывали дни, когда направление ветра требовало чтобы трасса из Хитроу проходила прямо над домом. Каждую минуту с небес раздавался грохот реактивных турбин, прорывавшийся сквозь облака. Датчет не был спокойным городком. Когда месяцем раньше Майлз возвращался на «Конкорде» в Лондон, он прильнул к окну, пытаясь разглядеть крышу родительского дома, но пропустил ее.
– Привет, па. Как поживаешь?
Чертовски ужасно, если честно. Ты войдешь? – спросил его отец, стоя в дверях.
Майлз посмотрел на свои часы.
– Я очень спешу.
– У меня остался кусок старого пирога, давай разогрею.
– Давай, – сказал Майлз.
Он вкатил велосипед в узкую прихожую и прислонил его к стене. На уровне его глаз была фотография, плохо укрепленная в большой, богато украшенной викторианской раме: маленький ребенок, он сам, сидел на коленях матери. Сама она в свою очередь сидела на капоте их старого «форда эскорта», запаркованного на автомобильной стоянке продуваемого ветрами пляжа на побережье Кента. На снимке Майлзу было шесть лет, и он помнил этот момент с поразительной ясностью. Он прислушался к себе: почувствовал ли он что-нибудь, когда увидел этот снимок? Ничего.
Войдя в холл, Майлз прошел мимо трех черно-белых фотографических портретов своей матери в молодости: темные волосы, такие густые темные волосы. Очень полные губы. Была ли она красавицей? Майлз не мог ответить на этот вопрос. По уверениям всех родственников, которых он не видел с тех пор, как улетел в Америку, он был очень похож на нее.
Майлз услышал, как закрылась дверца духовки газовой плиты – очень хорошо знакомый звук. Когда он вошел в тесную кухню, мистер Моррис-старший сел и вздохнул. Его вздох был похож на кашель старого курильщика. Тяжелые вздохи вырвались без всякого на то повода. Он издавал их все время, сколько Майлз помнил.
– Как бизнес? – спросил Майлз, садясь на шатающийся стул напротив него. Его отец уже листал страницы старинного каталога.
– Чертовски ужасно. Никто не ценит больше изящной мебели. Чертова «Икеа», скажу я тебе. Ужасная европейская рухлядь. Чертовски отвратительное иностранное дерьмо повсюду.
– Ясно, ну а ты сам в порядке?
– Конечно, нет. Хотя, что теперь говорить, когда пропала вся страна.
– А мне показалось, что она процветает. Англия сильно изменилась, пока я был в отъезде.
– Да, к худшему, – сказал его отец. – Копи свои фунты, сынок Джим, вот все, что я могу тебе сказать. Будет революция. Молчаливое большинство не поддержит эти нелепые евро. Все кончится тем, что их просто все порвут, ты уж мне поверь.
Майлз регулярно звонил отцу по телефону из Сиэтла, раз в полгода или около того. Он знал, что бессмысленно спорить с ним, ссылаясь на то, что Америка использовала единую валюту на протяжение нескольких столетий, и это не задержало их экономический рост. Майлз, на самом деле, не видел тут проблемы. Глобалист по мировоззрению, локалист по роду деятельности – вот каким представлял себя он сам.
Половина цыпленка и пирог с черемшей появились из духовки. Это была печальная картина: сильно замороженная смесь, содержащая минимально возможное количество мяса, позволяющее не привлекать изготовителя, позиционирующего данный продукт как пирог, к ответственности за мошенничество.
– У меня шесть упаковок таких, они из Исландии, и чертовски хорошего качества, – сказал отец, передавая Майлзу изысканную старинную тарелку с четвертью тонкого пирога. – Возможно, будут запрещены для ввоза на следующей неделе каким-нибудь невежественным чертовым чурбаном-бельгийцем, который получает «благодарности» от какого-нибудь француза-производителя ужасного чертового сыра.
– Выглядит здорово, папа. Пиво есть?
– С ума сошел! Ты что думаешь, я печатаю деньги? – огрызнулся его отец брюзгливо. – Из крана бежит отличная вода. Не лей ее попусту, однако, у меня теперь чертов счетчик. Они, наверное, тоже поставлены по какому-нибудь проклятому европейскому указу, вот не было печали.
– Пап, оставить тебе денег?
– Не нужно благотворительности, благодарю покорнейше.
– Это не благотворительность. У меня есть больше, чем мне нужно.
– Счастливец.
Отец принялся читать «Дэйли мейл», а Майлз не настаивал на своем предложении.
Когда пирог был доеден до конца, что не заняло много времени, отец вручил ему плакат с надписью «Скажи „нет" евро!» Он аккуратно свернул его и положил в корзину на багажнике велосипеда. Майлз замечал такие плакаты по всей стране, но они казались ему бесполезными.
Он сел на свой велосипед и проехал очень короткое расстояние до железнодорожной станции Датчета. Шлагбаумы железнодорожного переезда уже были опущены, ему хватило времени лишь забросить на плечо велосипед и перебежать по пешеходному мосту на платформу, чтобы успеть на последний поезд в Лондон.
Всю неделю после того, как они приземлились в Англии, Майлз испытывал какие-то ощущения Или, по крайней мере, он считал, что это были ощущения, и хорошо то, что эти ощущения казались приятными. Он охотно вставал по утрам с желанием заняться чем-либо еще, кроме работы и велосипедных прогулок: обживать квартиру, готовить вкусную еду, ужинать с гостями.
Донна Бьюик, на которой Майлз женился три года тому назад, приобрела для него комплект инструментов, и он с удовольствием смастерил полки, превратил вторую спальню в огромный гардероб, провел асимметричную цифровую абонентскую линию, чтобы они могли работать. Он смастерил угловой стол, чтобы компьютер не выглядел так уродливо.
Донна не страдала тем же недугом, что и ее муж. Она была практически полностью создана из одних чувств. Донна буквально носилась повсюду, постоянно висела на телефоне, болтая со своим психотерапевтом, старыми друзьями из Сиэтла или новыми друзьями из Лондона. Она иногда подбегала к Майлзу, когда тот измерял очередной лист фанеры для ее гардероба, и заключала его в объятия, говорила о том, как она счастлива, и возмущалась, что они не переехали в Лондон раньше. Донна была сдвинута на шестидесятых годах, вот почему дом на Эбби-роуд имел для нее такое значение. По какой-то причине все в Лондоне наводило ее на мысли о «Битлз», ее любимой группе, наряду с Джимми Хендриксом, и «Ху», и «Роллинг Стоунз», и Мэриэнн Фейсфул, фанаткой которых она также являлась. Казалось, что Донна от всего получала удовольствие.
Майлз не знал, что значит ощущать удовольствие. Недавно приобретенное богатство не дало ему ничего. И только после того, как он получил деньги, осознал ясно, что не ради них так напряженно работал на протяжении такого долгого срока. Круглосуточное написание кодов для корпорации, затем восемь месяцев еще более интенсивной работы в новой компании. Ближе к концу его восьмигодичного пребывания в корпорации Майлз познакомился с Калвиндером Баскером, также англичанином. Они одновременно дезертировали с корабля, когда их любимый проект, который они начинали вместе, был отклонен комиссией. Использовав свои сбережения и солидный заем, полученный ими у Донны, они открыли маленькую компанию, занимавшуюся программным обеспечением.
Майлз и Калвиндер проводили недели, бесконечно мотаясь между «Силиконовой долиной» и Сиэтлом, разрабатывая программу, которая имитировала человеческую речь и мимику лица, довольно грубо, как они сами готовы были признать.
Тем не менее их система могла передаваться по сети в виде пакетов. Компанию они назвали «Вайа Фэйс», и вскоре в индустрии пошло гудение о них: статьи в журнале «Вайед», интервью в сетевых телешоу. Затем большие люди начали стучать в их дверь. Тогда они поняли, что, наконец, напали на золотую микрожилу.
Основанная восемь месяцев назад, компания была продана за цену, немногим превышающую семьдесят миллионов долларов. Не много в масштабах индустрии, но, вполне понятно, огромная сумма для двух человек, вовлеченных в проект непосредственно.
Полный восторг, изменение мировоззрения, все в позолоте. Затем навалилась бумажная работа, совещания с банкирами, финансовыми консультантами, брокерами по инвестиционным ценным бумагам. Внезапная удача обернулась в результате горой бумаг, с чем Майлз никогда не сталкивался раньше. Его партнер Калвиндер имел дела с водопадами бумаг, но на долю Майлза их оставалось не меньше. На него внезапно свалились огромная сумма денег и, как ему казалось, слишком большая ответственность.
Именно в то время он начал ощущать онемение тела. Он начал испытывать апатию, стал рассеянным. Все ему стало казаться бессмысленным.
Затем последовало еще больше встреч: Майлза и Калвиндера с банкирами и предпринимателями на Сэнд-Хилл-роуд в «Силиконовой долине», Донны с ее психотерапевтом и издателями, хотя, в основном, конечно, с психотерапевтом.
Решение было найдено. Они вернутся в Лондон и образуют новую компанию «Фулл Фэйшл». Продолжат свои исследования в области той технологии, которую создали. На этот раз они будут заниматься этим основательно, не гонясь за прибылью.
Как только первоначальные восторги от переезда в Лондон стихли, Майлз обнаружил, что онемение вновь вернулось к нему. Он не хотел говорить об этом никому. Он был практически уверен в том, что болен физически, предполагая, что это могло быть последствием просиживания долгими часами перед экраном монитора. В плечах Майлз не ощущал онемелости, ему казалось, что на них лежат мешки с острыми булыжниками.
Несмотря на то что он ел здоровую пищу высокого качества, много занимался физическими упражнениями и был поглощен полностью своей работой, любой, кто пытался сделать ему массаж, говорил, что это было все равно, что растирать скалу. Профессиональные опытные массажисты едва не ломали большие пальцы своих рук, пытаясь заставить пациента расслабиться. Конечно, это сильное мышечное напряжение приносило Майлзу немало страданий. Боль в лопатках была такой, словно в них вонзили ножи, казалось, что шеей подпирали падающее дерево. Страдал ли он запорами? Ну а вы как думаете?
В противоположность ему Донна была бьющим источником творчества. Или, по крайней мере, Майлз полагал, что она такой являлась. Хаос, который она порождала, распространялся, словно буйнорастущий лишай, на любую доступную поверхность.
Огромный черный мешок для мусора покоился возле входной двери, когда Майлз вернулся домой. Он отнес раздутый двухметровый мешок к мусоропроводу на площадке, начал запихивать его внутрь, и, естественно, тот порвался, вывалив свое зловонное содержимое на чистый до скрипа пол.
– О, чего и следовало ожидать, – сказал Майлз нараспев.
Он смел в кучу хлопья попкорна, сигаретные окурки и остатки прокисшего салата из помидоров и спустил все в мусоропровод. Затем вернулся в квартиру, обнаружил, что ни в одной из комнат не горит свет и что все жалюзи опущены. Донне нравилось жить в постоянном сумраке. Хотя снаружи еще светло, внутри было темно, как в пещере. Майлзу вообще-то совсем не нравилась темнота.
Донне всегда доставляло удовольствие блуждать в потемках, заявляя при этом, что свет причиняет боль ее глазам. Она была очень сильно озабочена своим здоровьем, но как-то бестолково: принимала впечатляющее количество различных витаминов в капсулах и пищевых добавок с морскими водорослями для борьбы с, похоже, никогда не проходящим похмельем.
Майлз надавил на выключатель «светомаскировки» и убрал ее. Холл моментально залил свет из притопленных дорогих софитов, установленных в большом количестве, низковольтных, большой мощности. На самом деле Майлз настроил свой компьютер для единого контроля над всей системой освещения в доме, работавшей в соответствии со временем суток и года. К сожалению, Донна использовала ту же самую машину для отправки писем по электронной почте и писательства, и вскоре она просто перестала включаться. Жена не знала, что она сделала и, хотя сперва приняла сконфуженный вид, вскоре начала винить мужа в том, что он купил такой дурацкий компьютер. У Майлза просто не было времени, чтобы наладить систему снова.
Когда он закрыл дверь, ему показалось, что в доме тихо. Майлз пнул пустую жестянку из-под газированного напитка, поднял ее и рассмотрел.
Знакомая картина. Майлз привык к Донне, и хотя он не был уверен относительно того, что представляет собой любовь, но думал, что по-своему любит жену.
Майлз никогда не слышал о Донне, до того дня, когда они познакомились в кофейне возле рыбного базара в Сиэтле. Правда, он слышал о ее книгах, и казалось, что они были повсюду: люди, у которых есть дети, часто упоминали в разговоре о «Милки».
Донна Бьюик и Милки были синонимами. Милки это… ладно, Майлз никогда не был уверен в том, кем же была эта Милки, но помалкивал на этот счет. Тоненькие красочные книжонки, довольно нравоучительные, превратили Донну в достаточно богатую женщину.
У них не было детей, и Майлз не знал, почему; просто их не было. Их друзья в Сиэтле, в особенности друзья Донны, были очень рады тому, что она выходит замуж за «терпеливого английского парня». Именно так они его называли. «Тебе нужно быть терпеливым, – сказала ему на церемонии мать Донны. – Но потом тебе за это воздастся с лихвой».
Майлз был терпеливым с их первой встречи. Донна была во всех отношениях поразительна. При росте в пять футов одиннадцать дюймов, с внешностью фотомодели, слегка сумасшедшая, Огромные глаза с красноватыми кругами вокруг, волосы цвета воронова крыла со светлой прядью, свисающей с пробора. Сначала он принял это за сиэтлский кибер-шик, но оказалось, что волосы были такими от природы.
– Я Милки, – заявила Донна однажды вполне серьезно.
Майлз сначала не мог поверить, когда она назначила ему первое свидание. Он обнаружил, что ему нравится общество Донны, нравится готовить для нее, убирать ее разбомбленную квартиру, пока она в его присутствии испытывала нечто, что со стороны выглядело просто физическими мучениями: извивания на полу, откровения о том, что ни к кому такой страсти никогда не было.
Майлз улыбался воспоминаниям, разматывая шнур с латунного крюка, который он привинтил к стене. Он опустил недавно установленную сушилку для одежды, приспособленную им под держатель велосипеда. Показались два сверкающих велосипеда: собранный вручную туристический и шоссейник из углеродного волокна. Майлз повесил на два свободных крюка свой горный велосипед и поднял под потолок. Он любовался ими: чистыми, практичными, очень дорогими. Хорошо сделанные, прекрасные велосипеды висели, словно зрелые фрукты.
Донна прошла мимо, замотанная только в большое банное полотенце. Она разговаривала по радиотелефону, но одарила Майлза улыбкой, когда вошла в большую комнату и плюхнулась на софу. Трудно догадаться, что это предмет мебели, потому что на ней были навалены гора воскресных газет и субботних газет, куча глянцевых женских журналов, грязных тарелок, начатых коробок шоколадных конфет, груда одежды: пальто, туфли, носки и белье. Майлз последовал за женой и без колебаний принялся за уборку. Он хотел почувствовать себя расслабленным и счастливым, упасть в ее объятия и лежать с ней посреди этого беспорядка. Он хотел бы, чтобы ему не нужно было убираться. Майлз задумался на мгновение, когда взял в руки первую пепельницу, о том, был ли его порыв убраться вызван желанием или необходимостью? Необходимостью ходить в туалет или есть каждый день, это нельзя назвать желанием. Ему нужно было убираться. Нет, это необходимость, а не желание.
Вонь от пепельницы стояла ужасная, из нее торчало множество окурков. Не одна же Донна все их выкурила? Затем Майлз увидел батарею пустых винных бутылок вдоль стены и заметил, что угол комнаты полон битого стекла, бывшего недавно фужерами для вина.
Майлз тяжело вздохнул и вышел на кухню. Он взял из-под раковины веник и совок. Выпрямляясь, задел коленом дверцу, которая захлопнулась со зловещим скрипом. Майлз принялся осматривать ее. Кухня была отвратительно обустроена. Давно было ясно, что дверцы сломаются даже при нормальном использовании. Дизайн шарниров чересчур мудреный, а винты-саморезы не будут долго держаться в древесно-волокнистой плите. И материал плохой, и сделано халтурно. Майлз хотел приобрести кухню из нержавеющей стали, которую он увидел в демонстрационном зале оборудования для отелей, но Донна потребовала из натурального дерева, поэтому они взяли деревянную. Или, точнее, сделанную под дерево, причем паршиво, влетевшую, тем не менее, им в «круглый пенни».
Майлз потянул рулон мешков для мусора и осторожно закрыл дверцу шкафа. Малейшая вибрация заставила пошатнуться гору грязных тарелок, стоявших на краю раковины. Верхняя начала скользить. Майлз метнулся, чтобы остановить ее падение, положил веник и совок на пол и открыл посудомоечную машину. Она была забита грязной посудой, там же лежал его французский нож для овощей «Опинель» с деревянной рукояткой. Майлз вытащил нож. Его стальное лезвие покрылось ржавчиной, лак с рукоятки был начисто ободран, место соединения с лезвием покрылось трещинами. Майлз положил нож на сушильную полку, поставив в памяти галочку – отмыть его потом, может быть, даже вновь покрыть лаком рукоятку.
Вошла Донна, все еще держа телефон возле уха, и взглянула на мужа. Он не сводил с нее глаз.
– Майлз вернулся, – сказала Донна в трубку. – Мне лучше бы закруглиться, я еще не закончила уборку, ты ведь знаешь, какой он зануда. – Она улыбнулась мужу, когда произнесла это. – Ты ведь правда немного зануда, милый?
Майлз улыбнулся в ответ.
– Я не знаю.
– Да, он немного зануда, – сказала Донна в трубку. – Ладно, увидимся во вторник.
Майлз ждал, когда жена закончит разговор, но тут она, как обычно, снова начала говорить, произнося при этом «Нее-е-е-ет! Конечно нет!» и «Как он смел!», и «Да что она думает!», а еще «Насколько у него большой?» и «Ни за что, я не стану этого делать ни с кем!».
Донна продолжала нести околесицу, вернувшись в большую комнату. Когда она, наконец, положила трубку, казалось, что прошло несколько часов.
– Привет, извини за бардак, я уберу все мигом, – сказала она, положив трубку на кресло, на котором уже были навалены нераспечатанные письма, газеты и одежда.
– Я очень старался не начинать без тебя убираться. Я пытаюсь не быть занудой. Я, правда, стараюсь.
– Верю, милый. Я уберу все, – сказала Донна, не сделав ни малейшего движения, чтобы привести эту угрозу в исполнение.
– Я не могу просто так бросить вещи. Я просто не могу, – сказал Майлз, беря телефонную трубку с кресла и кладя ее на базу, стоявшую на полке сразу позади кресла.
– У меня были гости в субботу вечером. Они вроде бы немного задержались.
Майлз прошел мимо жены в прихожую.
Возвращаясь, он всегда испытывал легкий дискомфорт, связанный с тем, что Донна была немного выше его ростом. Всего на три сантиметра, но все равно это казалось неправильным. На рекламе вы никогда не увидите, чтобы женщина была выше мужчины. Майлз знал, что жену это не смущало. Донна заявляла, что мужчины невысокого роста более честолюбивы, и это ее привлекает. Как бы то ни было, Майлз отметил, что этот дискомфорт был, без сомнения, ощущением. Не из приятных, но тем не менее ощущением. Значит, он еще не мертв.
Майлз с рвением начал уборку, тогда как Донна опустилась в единственное не заваленное хламом кресло.
– Ты хорошо провел время? – спросила она, рассматривая свои ноги. – Катаясь на велосипеде, – добавила она таким обвинительным тоном, словно муж под этим предлогом занимался чем-то другим.
Майлз вытряхнул еще одну пепельницу и взял еще несколько грязных тарелок.
– Я не помню. Я не могу это так оставить, надо убрать это.
– Хорошо, рассказывай, пока убираешься.
– Но… но ведь это неправильно? Как по-твоему?
– Что именно?
– Ну, то, что я прихожу домой, а там полный разгром.
– Я не знаю. И что ты ощущаешь?
– О, пожалуйста, Донна не надо со мной разговаривать, словно психотерапевт. Я не знаю. Я имею в виду, разве тебе все это не кажется сущим бардаком?
Зазвонил телефон. Донна подошла. Она даже не сказала «привет», просто взяла трубку и начала говорить, словно она была уже в середине начатого разговора. В основном ей названивали подруги из Америки, поэтому ежемесячные суммы за телефонные разговоры оказывались приличными, с тремя нулями. Донна тоже постоянно звонила подружкам.
Майлз бросал мусор в мешок. Он наполнил три таких пакета и вышел на площадку, чтобы отправить их в небытие по мусоропроводу. Когда он вернулся, то услышал шум в большой спальне и заглянул в нее на пути к шкафу, в котором они держали «Дайсон». Донна разговаривала по телефону и делала тщетные попытки навести порядок в спальне. Она также еще и курила, чего муж неоднократно просил ее не делать. Ему пришлось примириться с ее курением во всех остальных комнатах, но не в спальне. Неужели она сама не понимает? Насколько Майлз знал, в Америке никто не курил, кроме Донны. Это было одной из причин того, почему ей больше нравилась Европа. Больше людей курит.
Майлз Моррис поднял «Дайсон» и швырнул его через всю комнату. Он швырнул изготовленный по последнему слову техники вакуумный пылесос без мешка для пыли с такой силой, что тот врезался в обеденный стол и раскололся. Пылесос лежал на полу, словно выпотрошенный козел. Множество кусков разбитого, ярко окрашенного пластика рассыпались по полу. Глядя на них, Майлз сел на пол и попытался сообразить, что же только что произошло. Он вовсе не собирался совершить что-либо разрушительное. Это было похоже на электрический разряд, полученный им откуда-то. Откуда-то извне. Майлз проверил пульс, чтобы посмотреть, есть ли какой-нибудь признак эмоционального волнения. Пульс был в норме. Он вновь посмотрел на разбитый пылесос. Действительно ли это сделал он?
В дверях спальни показалась обеспокоенная Донна.
– Что случилось?
– О, нет. Не может быть, – произнес Майлз, глядя на испорченный агрегат. – Не могу поверить, что я сделал это.
Майлз, это слишком запутанно! Почему бы тебе просто не сказать мне, что ты сердишься на меня? Я говорю ему, чтобы он выражал свои чувства. Ты же знаешь, какими бывают эти мужчины. Майлз посмотрел на жену. Старая песня. Она вела два разговора одновременно: один – с ним, второй – с каким угодно числом женщин на другом конце провода. Донна была единственной из всех знакомых ему женщин, кто использовал циркулярный вызов своих подруг.
– Прости, я не знаю, как это случилось.
– Он не знает, как это случилось, – повторила Донна в трубку. – Ты слышала такое раньше? Да, я тоже. «Я не знаю, как это случилось, милая». – Донна начала смеяться, изящно затягиваясь сигаретой и улыбаясь Майлзу.
– Мне действительно очень жаль, – сказал он. – Мне нравился этот пылесос. – Майлз стоял, двигая обломки носком туфли.
– Я перезвоню тебе через час, – сказала Донна. Она отключила телефон и позволила полотенцу упасть, оставшись стоять перед Майлзом абсолютно обнаженной.
– Вперед, – сказала она. – Давай займемся сексом, а?
Майлз не мог поверить, что жене действительно хочется. Вещи вокруг начали иметь все меньше и меньше смысла.
Пока Майлз снимал с себя одежду, спрашивая себя, всколыхнуло ли что-нибудь в нем это предложение, Донна набрала номер на аппарате, надела беспроводную гарнитуру и легла на кровать.
– Что ты делаешь? – спросил муж, опускаясь на колени рядом с ней.
– Привет, дорогая, мы собираемся попробовать это, – сказала Донна невидимому абоненту. – Минут десять ты сможешь мне уделить?
– Что происходит? – спросил Майлз.
Донна посмотрела на него.
– Боже, я так сильно хочу трахнуться с тобой.
– Но с кем ты говоришь?
– Со своим психотерапевтом. Не беспокойся, она ничего не видит. Это упражнение, о котором мы говорили, сейчас для него, похоже, наступил удобный момент. Просто не обращай внимания на то, что я говорю, и отымей меня так, как будто завтра конец света.
– Спасибо, лапочка, – сказала Донна, подпрыгивая в положении лежа рядом с ним на кровати. Она была сверху, она кончила, он – нет. Майлз однажды прочитал книгу о тантрическом сексе, которую ему подсунула Донна. В ней говорилось о том, как оргазмы истощают силы мужчины и заряжают женщину. Он попробовал эту методику и обнаружил, что это правда. Если Майлз не кончал, он мог вернуться к работе сразу после полового акта. Он не разряжался на протяжении шести месяцев и чувствовал себя великолепно.
– Вот это было стояще, – сказала Донна, прикуривая сигарету.
– Мне так жаль. Я не знаю, что случилось! – сказал Майлз, закрывая глаза рукой.
– Лучший перепих за последние годы. За всю жизнь, может быть. И всего-то нам нужно за это – купить новый «Дайсон».
– Ты в порядке?
– Лучше не бывает, милый. Если вдруг захочешь разнести всю квартиру, непременно вызови меня.
Жена нежно поцеловала его в лоб.
– Я ненавижу себя.
– Не надо. Ты замечательный, нежный мужчина с крепкой попкой, – сказала она с мягкой улыбкой. – Попробуй расслабиться.
– Я не могу. Я не знаю, как.
– Тогда обратись за помощью, – решительно сказала Донна.
– Я пытался получить помощь, ты знаешь, что из этого вышло. Мне стало только хуже.
– Ты – взрослый мужчина, разберись с этим.
– Это довольно жестоко, не правда ли? Ты – взрослая женщина, и ты… – он оборвал себя.
– Что? – спросила Донна, держа телефон наготове для очередного звонка.
– Ну, ты даже за собой не можешь следить. Она рассмеялась, не зло, но очень самоуверенно.
– Мне и не нужно! Ты делаешь это за меня. И я не разбиваю вещи. Вот как я определяю взрослость: дети разбивают предметы тогда, когда не могут поступать так, как им хочется, а взрослые – нет.
