Сбавив ненадолго скорость со ста шестидесяти семи до ста пятидесяти миль в час, Анна пересекла три полосы движения и въехала на съезд с эстакады, ведущий к автомастерской в пригороде Дила.

Когда они с ревом спускались с эстакады, Анна щелкнула кнопкой на индикаторе.

– Мы проехали двадцать девять миль со средней скоростью сто четырнадцать миль в час. Это для меня не рекорд, но результат неплохой.

– Как ты это определяешь? – спросил Майлз, когда Анна въехала на стояночную площадку.

– По бортовому компьютеру. Я могла бы сообщить тебе также средний расход топлива, но думаю, что тебя бы эта цифра огорчила.

Анна проехала через всю площадку в дальний конец, где возле ворот в ряд стояли корпуса сданных на металлолом автомобилей.

Сразу за воротами виднелся большой автофургон белого цвета.

– Все в порядке, – сказала она. – Филипп – парень надежный.

Как только автомобиль остановился, они выскочили из него. Анна открыла дверь фургона, и Майлз подал ей первую сумку.

Тремя минутами позже они уже неторопливо ехали по сельской грунтовой дороге в неприметном белом фургоне, в котором было без малого пятнадцать миллионов фунтов стерлингов. У них не было времени сосчитать точнее.

– Мы сделали это? – спросил Майлз.

– Пока все нормально. До завершения еще далеко, и мне не хотелось бы долго разъезжать в фургоне с этим грузом. Мы не знаем, как отреагируют власти, когда вскроется то, что мы сделали.

– Поверни здесь налево, – подсказала Пола.

Анна свернула, и они поехали через деревню, мимо нескольких мелких магазинов, на каждом из которых висели одинаковые плакаты: «Сохраним фунт! Евро – нет!»

– Очень в тему вывесили здесь эти плакаты, – сказала Анна.

– Мы сделали это? – снова спросил Майлз. Он щупал пульс: тот так частил, что Майлз беспокоился за свое сердце.

Пола легко положила руку ему на плечо.

– Мы сделали это, Майлз.

– И ты чувствуешь в себе перемену? – спросил он. – Когда я спрашивал «Мы сделали это?», я имел в виду «Это сработало?» Мы все изменились в лучшую сторону?

– Я – да, – сказала Анна. – У меня пропало желание спать. Я даже могу вести эту машину на положенной скорости и соблюдать ограничения.

– Я никогда никому не скажу о случившемся, – заявила Пола. – Мне это не нужно.

Майлз тяжело вздохнул. Все его тело ожило заново. Он ощущал свои ноги в ботинках, ему доставляло удовольствие поглаживать пальцами обивку сиденья.

– Мне тоже лучше, – сказал Майлз. – У меня столько много ощущений, что я не знаю, что мне с ними делать. И воспоминания… я просто утонул в них. И мне необходимо поговорить с кем-нибудь об этом. Я никогда этого не делал. Я хочу увидеться с отцом и побеседовать с ним о маме, впервые в жизни.

– Это здорово, правда?

– Здорово? – переспросил Майлз. Он потер руками лицо, ощутив на подбородке щетину. Он не брился несколько дней. Но у него было столько ощущений, онемение прошло полностью. – Я начинаю задумываться, – сказал Майлз. – Я хочу сказать, это, конечно, здорово – иметь ощущения, и теперь я могу сказать, что до этого жил вполсилы, но ощущений слишком много. Как я буду теперь работать дальше? Ведь мне сейчас хочется лишь тратить накопленное, общаться с другими людьми, влюбиться, жить, валяться на солнышке, быть счастливым. Раньше мне ничего этого не хотелось. Мне даже хочется иметь детей – ухаживать за ними, быть отцом, проводить время с мальчиками, – раньше я никогда об этом даже не думал. И еще я хочу похоронить свою маму… я хочу сказать, попрощаться с ней, как положено, чтобы потом вырасти и стать мужчиной. Я не могу поверить, что говорю эти слова, это так не похоже на меня, но это мои мысли. Я именно такой. Вы таким меня воспринимаете?

Он посмотрел на Анну, которая обернулась и улыбнулась ему.

– Да, Майлз, я вижу, кто ты такой есть. Ты – прекрасный человек. Ты согласен поехать со мной в Германию и стать моим мужем?

Майлз посмотрел ей в глаза. Он не мог поверить в то, что Анна сказала это, но ее слова были полны смысла. В Англии его ничего не держало, здесь у него оставались только сумбурные воспоминания о детстве и периоде жалкого существования после возвращения из Америки.

– Соглашайся, Майлз, – сказала Пола.

– Ну что, заманчивое предложение, да? – спросила Анна, медленно выруливая на автомагистраль, с которой они недавно съезжали. – Ты уже заметил, как мы все говорили до этого и как стали говорить после? Мы все каким-то образом понимаем, что этот день стал переломным моментом в нашей жизни и что мы больше никогда не станем такими, какими были раньше.

– Да, – согласилась Пола. – Это верно.

– О боже, – произнес Майлз. Он снова почувствовал страх, какой испытал на автостоянке. – Я не знаю, хочу ли я так сильно меняться. Я привык к тому, каким я был. Я знаю, что это была плохая жизнь, но я к ней приноровился. А кто я теперь?

Анна рассмеялась. Майлз посмотрел на нее. Внезапно ему расхотелось ехать в Германию с этой странной темноволосой женщиной, чье лицо постоянно было закрыто волосами. И как это так вышло, что теперь, когда волосы Анны были откинуты назад за уши, ее волевое и открытое лицо очень сильно напоминало лицо той девушки на велосипеде, с которой он познакомился на велопробеге? Почему все так странно получилось? Как так вышло, что он чувствовал себя одновременно больным, расстроенным, счастливым, возбужденным и испуганным?

Майлзу нужно было глотнуть свежего воздуха, ему захотелось выйти. Что он делал здесь, в этом фургоне, в этой металлической коробке, приводимой в движение двигателем внутреннего сгорания? Он не испытывал чувства вины перед другой своей половиной, которая говорила: «Нет, я никогда не примирюсь и не стану прибегать к услугам этой глупой ветви технического прогресса».

Но он был в фургоне. Он был в автомобиле, и ему это понравилось, а затем он выбрался из легкового автомобиля и пересел в фургон, причем так просто, как будто делал это каждый день, как и всякий другой придурок, которых он презирал в душе все эти годы.

Майлз опустил стекло и начал кричать в окно:

– Кто я? Кто я, черт возьми? Мама, скажи мне, кто я! Почему? Ну почему все так?

Потом он разрыдался, размазывая слезы. Майлз испытал душевный перелом.