Глава 15. Смотритель Монетного двора — мошенник

При всех почестях и богатстве, которые снискал Ньютон за свою работу на Монетном дворе, был один аспект в обязанностях смотрителя, о котором никто, по-видимому, не предупредил его до вступления в должность. Согласно старым обычаям, смотритель был единственным человеком, который мог официально исполнять функции мирового судьи по вопросам, имеющим отношение к Монетному двору, и отвечать за то, чтобы в Лондоне и окрестностях валютные преступления карались со всей строгостью закона.

Ньютон не испытывал ни малейшего интереса к этой задаче и в первое лето своего пребывания на Монетном дворе прилагал все усилия, чтобы уклониться от нее. Он горько жаловался на эту работу своему начальству в казначействе: "Я подвергаюсь клевете стольких фальшивомонетчиков и стряпчих Ньюгейта, сколько расследую дел". За каждого осужденного фальшивомонетчика была обещана награда в сорок фунтов, [279]279 была обещана награда в сорок фунтов: JOHN CRAIG, "Isaac Newton and the Counterfeiters," Notes and Records of the Royal Society of London 18, no. 2 (December 1963). P. 136.
а кроме того — возможность получить долю его конфискованной собственности. Ясно, что такие стимулы могли привлекать и привлекали "столь далеких от доверия свидетелей, что мои агенты и свидетели обескуражены и утомлены … угрозами преследования по суду и клятвами, которые дают ради денег [280]280 угрозами преследования по суду и клятвами, которые дают ради денег: Isaac Newton to the Treasury, July/August 1696, Correspondence 4, document 553. P. 209–10.
", — отмечал Ньютон. Даже само требование выполнять эту работу он считал несправедливым: "Я не заметил, чтобы судебное преследование фальшивомонетчиков возлагалось на какого-либо из моих предшественников". Поэтому, завершал он, "я прошу покорно, чтобы эта обязанность не присовокуплялась к службе смотрителя Монетного двора Его Величества". [281]281 к службе смотрителя Монетного двора Его Величества: Ibid. Предложение, в котором Ньютон попросил освободить себя от этой обязанности, было зачеркнуто и добавлено в несколько ином виде ниже подписи: "И поэтому я смиренно прошу, чтобы это более не возлагалось на меня".

Его просьбы были отвергнуты. Тридцатого июля 1696 года казначейство сообщило ему дурные вести. Не было никакой возможности избежать этой повинности, и начать следовало немедленно — с крайне досадного случая исчезновения набора штампов с Монетного двора.

Ничто в предшествующей карьере Ньютона и отдаленно не напоминало того хаоса, с которым неизбежно связано любое криминальное расследование. У математических кривых были свои свойства, которые можно было проанализировать, и свои отношения, которые можно было доказать. Поведение тел в движении можно было наблюдать и нанести на схему, сопоставляя с математическими расчетами. Теологическая аргументация восходила к древним текстам и всегда опиралась на истину, что Бог существует и действует в мире. Конечно, никто не умел лучше Ньютона выстраивать причинно-следственную цепочку, пока не останется один-единственный возможный вывод. Но в этой новой для него сфере не было никакого надежного инструмента, позволявшего пробиться сквозь лабиринт по-человечески путаных, противоречивых показаний. Впрочем, и выбора не было: новый смотритель должен был превратиться в детектива, способного справиться с этой путаницей и добраться до истины.

Детективная карьера Ньютона началась с простого вопроса: что же на самом деле случилось с инструментами с Монетного двора?

Никто не мог сказать точно.

Можно было проследить начало этого дела — вернее, тот момент, когда о нем впервые стало известно властям. Однажды в начале года Чарльз Монтегю, секретарь казначейства, обнаружил в своем кабинете ходатайство королю и его Тайному совету, датированное 13 января 1696 года и подписанное подозреваемым в уголовном преступлении заключенным тюрьмы Ньюгейт Уильямом Чалонером. Чалонер утверждал, что причина его нынешних неприятностей — в показаниях, которые он дал минувшим летом членам совета, о чудовищных злоупотреблениях на Монетном дворе. В ответ на обвинения чиновники договорились с ловцом воров, чтобы тот заставил нескольких подозреваемых в изготовлении фальшивых монет свидетельствовать против Чалонера, и им удалось посадить его за решетку. Там он должен был ожидать, пока дело будет надлежащим образом обстряпано, чтобы поставить точку в его карьере.

Несмотря на эту предысторию Монтегю, кажется, не до конца понимал, чья подпись стояла на ходатайстве, которое он держал в руках. Он, возможно, вспомнил, что кто-то с таким именем был вознагражден за помощь в обнаружении печатников-якобитов в 1693 году. Он, вероятно, не помнил (даже если когда-либо знал), что Чалонер был привлечен к ответу за фальшивомонетничество и сумел уйти от наказания, в то время как его обвинитель был казнен. Но даже если бы Монтегю вспомнил тот эпизод, ходатайство Чалонера содержало настолько шокирующее и правдоподобное описание заговора на Королевском монетном дворе, что он не мог просто отмахнуться от этого документа. Теперь, когда Большая перечеканка только начиналась, любой намек на скандал мог разрушить остатки доверия общества к казначейству, и у канцлера не было иного выхода, кроме как приказать немедленно начать расследование.

Чалонер был освобожден из Ньюгейта. Он возвратился в Уайтхолл 16 мая 1696 года. Там парламентский комитет по расследованию, состоящий из лордов-судей апелляционного суда, заслушал его ужасающий рассказ о должностной коррупции и жадности. Вдобавок к прошлогодним доказательствам Чалонер повторил обвинения из своего ходатайства: изготовители монет, люди, которым было поручено сделать подлинные монеты для Англии, совершали вместо этого преступление за преступлением. Используя контрабандные заготовки из неблагородных металлов, они производили поддельные гинеи. Если же они брали настоящее чистое серебро или золото, они обманывали Монетный двор и народ, изготавливая маловесную монету. Худшим из всех, по свидетельству Чалонера, был главный гравер Монетного двора, который продал фальшивомонетчикам за стенами Тауэра официальные штампы — инструменты, при помощи которых чеканили изображения на новых монетах. Чалонер называл имена преступников и клялся, что "он сам никогда не сделал за свою жизнь ни гинеи". Среди тех, кого он перечислил, были его старый сообщник Патрик Коффи и (поразительное нахальство!) некий господин Чандлер — имя, известное в узких кругах как псевдоним, под которым занимался изготовлением фальшивых монет [282]282 псевдоним, под которым занимался изготовлением фальшивых монет: PAUL HOPKINS and STUART HANDLEY, "Chaloner, William," in the Oxford Dictionary of National Biography.
сам Уильям Чалонер.

Это звучало столь чудовищно, что реакция Монтегю на первоначальное письмо Чалонера была вполне объяснима. Но было ли это правдой? Некто Питер Кук поставил следствие в тупик, представив свою версию событий. В отчете о его аресте он описан как "некий джентльмен", хотя он был уже известен властям и теперь находился в Ньюгейте, где изо всех сил пытался избежать смертного приговора по другому делу о подделке. Имея такой стимул, он должен был позаботиться о том, чтобы его доводы звучали как можно более убедительно, и его рассказ не прошел мимо внимания судей. Кук признал, что он знал о пропавших штампах. Но он клялся, что эти штампы не были преступным образом проданы. Скорее, это была кража, организованная бандой, куда входил и сам Чалонер.

Два противоречащих друг другу повествования уже создавали путаницу. Но затем лорды-судьи получили известия от Томаса Уайта, который не был джентльменом, но, как и Кук, был признан виновным в подделке монет и свидетельствовал под угрозой виселицы. Согласно Уайту, сам Монетный двор и по крайней мере некоторые из тех, кто там работал, действительно вступили в сговор, приведший к масштабному производству фальшивых монет. Как утверждал Уайт, подлинные штампы были проданы фальшивомонетчикам одним из служащих, монетчиком по имени Хантер. Это была ясная, последовательная история — до тех пор, пока Уайт не добавил, что Хантер продал набор штампов Уильяму Чалонеру.

Следствие завязло еще глубже, когда перед комитетом предстал гравер Монетного двора, известный как Шотландец Робин. Робин подтвердил, что штампы были украдены, а не проданы. Но преступник, на которого он указал, был не Чалонер, а обвинитель Чалонера, Томас Уайт. Когда сам Робин попал под подозрение, он бежал в Шотландию, где был недосягаем для английского суда. [283]283 недосягаем для английского суда: Кук также указал на Чалонера, не упоминая Хантера. См.: JOHN CRAIG, "Isaac Newton — Crime Investigator," Nature 182, № 4629 (July 19, 1958). P. 150.

На этом следователи, по-видимому, сдались. В такой путанице противоречивых показаний можно было утверждать наверняка только одно: кто-то тем или иным образом получил незаконный доступ к официальным инструментам для чеканки. Но в остальном тайна пропавших штампов была похожа не столько на преступный заговор, сколько на внутрицеховые разборки с множеством подозреваемых, которые наперегонки предавали друг друга.

В самом центре этой путаницы невольно оказался Исаак Ньютон. Он еще ничего толком не знал о том, как вести уголовное расследование. Но он проявит себя как способный ученик.

Тюрьмы Ньюгейт больше не существует. Самая первая тюрьма на этом месте начала принимать постояльцев в 1188 году. Последняя была уничтожена в 1904 году, чтобы уступить место расширяющемуся Олд-Бейли. Тюрьма, действовавшая в 1696 году, была почти совсем новой — ее построили на руинах, оставшихся после Большого пожара 1666 года. Фасаду восстановленной тюрьмы в некоторой степени была присуща та элегантность, которую ее архитектор, сэр Кристофер Рен, [284]284 Кристофер Рен: как Питер Уитфилд отмечает в своей книге London: A Life in Maps, Ньюгейт и больница Вифлеема (более известная как Бедлам) были заново выстроены после Большого пожара по новым стандартам внешней элегантности. Это здание также не сохранилось; Ньюгейт перестраивался еще дважды на том же самом месте, прежде чем был снесен, чтобы дать место для расширения уголовного суда Олд-Бейли. Место Бедлама теперь занимает Имперский военный музей, в чем есть почти неприкрытая ирония.
надеялся придать всему городу. Но это изящество никоим образом не меняло основной характер места, которое было, как выразилась Молль Флендерс у Даниэля Дефо, "воплощением Ада, как бы преддверием его" [285]285 как бы преддверием его: DANIEL DEFOE, Moll Flanders. P. 215.
. Дефо опирался на личный опыт: он был на короткое время заключен в эту тюрьму за долги. Другие знаменитые обитатели подтверждали суждение Дефо. Казанова, заключенный в Ньюгейт по обвинению в похищении ребенка, назвал ее "обителью страдания и отчаяния" [286]286 обителью страдания и отчаяния: GIACOMO CASANOVA, The Memoirs of Jacques Casanova de Setngalt, chapter 13. http://etext.Hbrary.adelaide.edu.aU/c/casanova/c33m/chapter111.html (unabridged London edition of 1894).
, адским местом, "которое мог бы вообразить только Данте".

Это устрашение было преднамеренным, и начиналось оно, когда новый узник впервые входил в подземную камеру предварительного заключения под главными воротами — камеру, которую заключенные называли лимбом. Неслучайно осужденные на смерть там же ожидали отправки в свой последний путь — к месту свершения казни, нагоняя ужас на вновь прибывших.

Там, во мраке, около канализационного отверстия прямо в полу, узникам преподавали основы жизни в Ньюгейте. С того момента и впредь простое выживание — не говоря уже о каком-либо комфорте — зависело от того, сколько заключенный мог заплатить своим тюремщикам. Бедность в Ньюгейте была настоящим проклятием. Новички прибывали в тюрьму в наручниках и кандалах, а некоторые и в ошейниках. Два шиллинга шесть пенсов стоило "удобство" избавления от железных оков, а тех, кто сопротивлялся, можно было легко убедить. Тюремщики были вынуждены отказаться от древней техники "прессования" кандальных — когда вес их оков день за днем увеличивали, принуждая расстаться со своими богатствами. Но у изобретательных надзирателей были и другие способы заставить скупцов раскошелиться — например, затянуть металлический ошейник так плотно, что он мог сломать шею.

Из предварительной камеры заключенных переводили в главную тюрьму. Более богатые отправлялись на "господскую" сторону. Те, кому нечем было платить взятки, отправлялись в общие камеры, где их втискивали с тридцатью другими в помещение, рассчитанное не более чем на дюжину человек. В общих камерах не знали кроватей, заключенные спали где могли — если могли. Пищей служил главным образом хлеб, но расследование, проведенное в 1724 году, выявило, что даже эти порции обычно воровали и частично продавали в местные магазины привилегированные заключенные — те, кто заплатил, чтобы заниматься распределением еды и свечей. Голодные, замерзшие, обреченные на то, чтобы сгнить в темноте, самые несчастные обитатели Ньюгейта продолжали страдать, даже если не были признаны виновными. Ведь, чтобы выйти из тюрьмы, заключенные должны были внести плату за освобождение, так же как и за пищу, которая при этом не всегда им доставалась. Нет денег — нет выхода.

В "господских" камерах жизнь была получше. В месте, которое называли — и не в шутку — самым дорогим жильем в Лондоне, те, у кого было достаточно денег, могли арендовать кровати за три шиллинга и шесть пенсов в неделю, что составляло примерный дневной заработок квалифицированного рабочего. Они могли покупать свечи и уголь, пищу и вино. Камеры были не так переполнены, и в них существовала своя социальная иерархия, место в которой определялось отбытым сроком.

Относительный комфорт не менял сути Ньюгейта: это было гиблое место. Сточные воды, теснота, плохая вода для тех, кто не мог оплатить доступ к пиву или вину, бессонница, холод и сырость; все вместе создавало настоящий рассадник болезней. Сыпной тиф был распространен настолько, [287]287 Сыпной тиф был распространен настолько: описание Ньюгейта взято из изумительной книги STEPHEN HALLIDAY, Newgate: Londons Prototype of Hell. P. 30–35. Я рекомендую эту книгу Стивена Холлидея, никакая похвала которой не будет чрезмерной; в ней приводятся восхитительно ужасающие анекдоты, используемые в контексте фундаментального исследования о развитии тюрем. 206 "малярийные острова": Джон Крэйг рассказывал историю о расследовании Ньютоном дела Уайта и Кука в Isaac Newton and the Counterfeiters, in Notes and Records of the Royal Society of London 18, no. 2 (December 1963). P. 137–38.
что заключение на любой срок могло стать смертным приговором. Из года в год заключенных, умерших от болезни, было больше, чем тех, кто дожил до встречи с палачом.

Вот с чем имели дело с мая по июль 1696 года Питер Кук и Томас Уайт, авторы противоречащих друг другу версий. Их казнь откладывали снова и снова, порой всего на неделю, чтобы они могли как следует осознать, сколь ужасна их жизнь, и представить, насколько хуже (и короче) она может стать. К началу августа они пришли в соответствующее состояние, и тогда смотритель Монетного двора предложил им покопаться в своей памяти и отыскать какую-нибудь новую информацию о скандале на Монетном дворе.

Уайту грозила серьезная и почти неотвратимая опасность. Предыдущее дело против него было спорно — на его примере было видно, с какими трудностями сталкивались чиновники, пытаясь добиться осуждения даже самых известных преступников. Доказательства, представленные во время судебного расследования, были в лучшем случае неубедительны, и большое жюри графства Мидлсекс трижды отклоняло обвинения против Уайта, прежде чем обвинитель нашел подходящую юрисдикцию — Большое лондонское жюри, которое можно было склонить к вынесению обвинительного акта. Такая настойчивость предполагает, что у Уайта были сильные враги, и это подтвердилось после того, как он был осужден. Некий член парламента требовал его казни и обещал проблемы в Палате, если Уайт ее избегнет.

У Ньютона были огромные рычаги влияния: если одного приговора было недостаточно, то ко времени их первой встречи он получил информацию о том, что Уайт помог двум сообщникам наладить пресс для чеканки, что было тяжким преступлением. Таким образом, Ньютон был единственной надеждой Уайта, но поначалу обвиняемый недооценил свое весьма затруднительное положение. На первом допросе Уайт не пожелал выдавать двух своих сообщников по делу о прессе, и Ньютон уже был готов самоустраниться и предоставить Уайта его судьбе. Но тот вовремя опомнился и начал говорить. Ньютон крепко прижал свою жертву: после каждого допроса он подавал прошение об отсрочке исполнения приговора не более чем на две недели. Он откладывал повешение целых тринадцать раз, пока не убедился, что Уайт предал всех, кто был в чем-либо замешан, а быть может, и тех, кто не был. Наконец, в мае 1697 года, Ньютон выпустил птичку из клетки: его стараниями Уайт был помилован, после того как провел целый год в Ньюгейте.

Питер Кук понял суть игры намного быстрее. На первом же допросе он выдал по крайней мере троих. Первый был дезертиром, и его быстро вернули в армию. Второй в свою очередь, сообщил достаточно сведений, чтобы обеспечить себе помилование. Третий не мог предложить ничего ценного. Он был признан виновным и сослан в Вест-Индию, на "малярийные острова", — наказание, которое по сути было отложенным смертным приговором.

Эта информация дала Куку отсрочку, но никак не помогла Ньютону разобраться в деле о пропавших штампах. За август и сентябрь он допросил еще шесть человек, а возможно, и больше. Он арестовал более тридцати подозреваемых и всю осень не прекращал поисков.

Что же делал Уильям Чалонер, в то время как Ньютон и его растущая команда информаторов, посыльных и клерков осваивали весь город?

Он не скрывался. Выйдя из Ньюгейта [288]288 Выйдя из Ньюгейта: Guzman Redivivus. P. 8.
в конце зимы 1696–1697 годов, он подыскал себе в Лондоне новое жилье. Ньютон, по-видимому, допросил его только раз, возможно, в августе — во всяком случае, не позднее конца сентября. Все остальные были под стражей, неутомимый Ньютон их допрашивал и непрерывно угрожал, пока они не ломались. Один только Чалонер настаивал на версии, по которой преступный заговор зародился внутри Монетного двора, и Ньютон не мог заставить его отказаться от этих обвинений.

Как обнаружил Ньютон, при всей суровости закона изготовление фальшивых денег оказалось преступлением, за которое было трудно было преследовать по суду. Как показал пример Уайта, даже добиться предъявления обвинения было не так-то просто. Кроме закономерного скептицизма, вызванного системой поощрений за выдачу преступников, сама жестокость "кровавого кодекса" — огромного списка преступлений, которые карались смертью, — приводила к тому, что присяжные неохотно выносили обвинительные приговоры, если их не вынуждали неоспоримые доказательства. В данном случае Уильям Чалонер благоразумно держался на безопасном расстоянии от штампов, которые могли быть уликами против него. Кук и Уайт могли лишь засвидетельствовать, что Чалонер неким образом был вовлечен в схему как один членов из группы.

Чувствуя себя в безопасности, Чалонер твердо стоял на своем: отрицал свою причастность и во всем обвинял Монетный двор. Он даже предлагал Ньютону помощь в разрешении скандала в Тауэре. Ньютон должен был всего лишь нанять контролером Монетного двора некоего человека, которого Чалонер мог порекомендовать без колебаний, — Томаса Холлоуэя. По чистой случайности, он был давним сообщником Чалонера по изготовлению фальшивых монет. [289]289 был давним сообщником Чалонера по изготовлению фальшивых монет: ISAAC NEWTON, "Chaloner's Case," Mint 19/1, sheet 501.

Ньютон отклонил это предложение. Хотя он боролся с преступностью лишь несколько месяцев, он остерегался принимать "помощь" от подозреваемых. Но в то же время у него не было никаких очевидных причин, чтобы начать преследовать Чалонера. Штампов у того не было. Те, кто его обвинял, уже были приговорены к смертной казни по другим делам, а это означало, что суд присяжных вполне мог не принимать во внимание их показания, считая их жестом отчаяния. Ньютон еще не догадывался, с кем он имеет дело в лице Уильяма Чалонера.

В наш век постоянной коммуникации не стоит забывать, что выследить негодяя во времена Ньютона было не так-то просто. Чалонер, безусловно, оставил достаточно следов, выдававших в нем мошенника. Тюремщики Ньюгейта могли узнать его по двум предыдущим посещениям. Кое-кто в правительстве мог вспомнить его по делу о якобитских памфлетах, а кое-кто в казначействе — по тысячефунтовой награде, выплаченной ему в 1695 году.

Но Англия не знала полиции в современном смысле до тех пор, пока ее не создал Роберт Пил — впервые в мировой истории: эта городская полиция начала работать в Лондоне в 1829 году. И тогда наконец вошли в обиход бюрократические представления о регулярном ведении записей, скучные, но эффективные формы сбора и хранения данных, позволявшие полиции отслеживать злодеев. Но в 1696 году Чалонер вовсю пользовался тем, что этого вида полицейской работы еще не существовало. Идентификация была случайной, даже анекдотичной. У тех, кто выполнял полицейские функции в различных службах, не было привычки общаться друг с другом. Агентам короны, которые охотились на заговорщиков, не приходило в голову делиться своими данными с людьми смотрителя Монетного двора, ищущими фальшивомонетчиков. В Уайтхолле могло храниться многостраничное досье на какого-нибудь преступника, но в Тауэре об этом никто не догадывался.

И это означало, что для Ньютона в августе 1696 года Чалонер был всего лишь еще одним мутным персонажем, фигурирующим в огромной маловразумительной груде информации, с которой ему приходилось работать. Ньютон знал, что свидетели, которым грозит виселица, скажут что угодно, лишь бы избежать ее, поэтому истинная роль Чалонера в расследуемом преступлении была неочевидной. При таких обстоятельствах шансов добиться его осуждения было немного. У Ньютона был единственный выбор: он задал Чалонеру все вопросы, какие только мог. Чалонер аккуратно ответил на них, избегая противоречий. Ньютон выслушал его, а затем позволил ему уйти.

С точки зрения Чалонера, это была победа, даже притом что часть его плана не осуществилась. Он не сумел убедить нового смотрителя взять Томаса Холлоуэя в штат Монетного двора. Но все же он справился со своей задачей неплохо. Он обвинил Монетный двор в преступном заговоре, и ему это сошло с рук. Тень скандала по-прежнему нависала над Монетным двором и его чиновниками, и Чалонеру удалось скрыться из вида.

Первая встреча с Чалонером не произвела на Ньютона сильного впечатления. Он был очень занятым человеком. Основная его работа, если не официальная обязанность, заключалась в перечеканке, которая шла полным ходом. Пока Чалонер вновь не собрался внедриться на Монетный двор, со стороны Исаака Ньютона ему ничего не угрожало.

Чалонер сделал свои выводы из того, как легко ему удалось избежать опасности. Пусть с Холлоуэем ничего не вышло — были и другие способы использовать в своих интересах беспорядок в финансах страны. К весне 1697 года Чалонер придумал новый план, который должен был помочь ему вволю зачерпнуть из благословенной реки, что текла через лондонский Тауэр. Он полагал, что у него нет причин бояться неизбежного финала — встречи лицом к лицу со смотрителем Монетного двора Его Величества, далеким от мира сего натурфилософом, недавно прибывшим из провинции, которого, казалось, так легко одурачить.

 

Глава 16.

Коробки, полные сведений, записанных его

собственной рукой

Следователь поневоле, Исаак Ньютон стремился выполнять свою работу хорошо. В августе и сентябре 1696 года он посвятил не менее половины рабочего времени делу о пропавших штампах. [290]290 делу о пропавших штампах: по подсчетам Джона Крэйга, Ньютон появился перед лордами-судьями десять раз в августе и сентябре 1696 года и допросил за это время по крайней мере шесть подозреваемых в Ньюгейте или на Монетном дворе. Получается, что он посвящал расследованию два дня в неделю, из чего следует, что число количество допрошенных подозреваемых и допросов каждого подозреваемого могло быть и большим. См.: JOHN CRAIG, "Isaac Newton and the Counterfeiters," Notes and Records of the Royal Society of London 18, no. 2 (December 1963) P. 137.
После первой серии допросов он сделал паузу, чтобы понять, как правильно вести расследование.

Вскоре он выбрал свою основную стратегию. Он знал, что изготовление фальшивых монет неизбежно находится в руках организованной преступности. Даже если сначала это было ему неизвестно, из показаний Кука и Уайта следовало, что фальшивомонетчик не мог работать без сообщников. А это означало, что всегда имелось по крайней мере три или четыре человека, которые могли выступить свидетелями друг против друга — еще до того, как хотя бы одна поддельная гинея попадет на улицу.

Именно в конечной точке было самое уязвимое место — проблема незаконной реализации фальшивых денег во все времена преследовала честолюбивых властителей преступного мира. Тогда, как и теперь, главари фальшивомонетчиков делали все возможное, чтобы избежать прямого контакта с уличной торговлей: они продавали монеты большими партиями покупателям, которые вовлекали в дело тех, кто вводил эти монеты в повседневный оборот. Но всегда оставались звенья, по которым можно было проследить весь путь каждой фальшивой монеты от момента ее создания. К тому же у уличных торговцев не было причин молчать, если их схватят, поскольку для них риск сильно превышал выгоду. В теории, а иногда и на практике тот, у кого нашли даже самую малость "плохих" денег, мог быть казнен как фальшивомонетчик. И всякий раз, когда схваченные подозреваемые ожидали решения своей участи, ужасы Ньюгейта оказывались действенным способом развязать им языки.

Все это определяло подход Ньютона. Чтобы устранить угрозу фальшивомонетничества, нужно было схватить и осудить главных игроков. Для этого требовались свидетельские показания и вещественные доказательства, убедительные настолько, что даже самые мягкосердечные присяжные признали бы вину подозреваемых. Чтобы обнаружить эти свидетельства и соединить их с теми, кого он разыскивал, Ньютон должен был расставить сети, которые не смог бы обойти ни один фальшивомонетчик, и в обмен на точно отмеренные капли милосердия получать необходимые сведения. Как любому уличному полицейскому во все времена — и в отличие от любого члена Королевского общества или кембриджского профессора, — ему нужно было проникнуть в самые недра преступного мира Лондона.

Ньютон приступил к этому предприятию не позднее сентября 1696 года. Расследуя факты, о которых сообщили Кук и Уайт, он завербовал своих первых агентов для следующих дел. Эти люди участвовали в тайных операциях, проводившихся с беспрецедентным размахом. В записях расходов от 11 сентября 1696 года Ньютон упоминает о пяти фунтах, которые он "выдал Хамфри Холлу на покупку костюма, [291]291 выдал Хамфри Холлу на покупку костюма: Mint 19/1, sheet 467, цитируется в: JOHN CRAIG, "Isaac Newton — Crime Investigator," Nature 182, no. 4629 (July 19,1958). P. 150.
чтобы он мог водить компанию с видными фальшивомонетчиками". Это был неплохой костюм: пять фунтов составлял месячный заработок клерка на Монетном дворе. У Ньютона явно были большие планы: он хотел, чтобы Холл внедрился в высшее общество мошенников, которые одевались в соответствии со своими успехами.

В течение следующих нескольких месяцев Ньютон продолжал свою охоту. Чтобы решить все проблемы с юрисдикцией, он добился того, что его назначили мировым судьей в семи округах в окрестностях Лондона. Теперь он мог посылать своих людей по следу фальшивомонетчиков всюду, куда указывали улики. Агент из лондонского пригорода Ислингтон отправился к прежнему месту проживания Ньютона, в Кембриджшир. Там, изображая из себя фальшивомонетчика, сбежавшего из столицы, он проник в полностью оборудованную мастерскую для чеканки, снабженную печью, прокатным станком и копией "секретных" станков для гуртовки из Монетного двора.

Эти расследования стоили дорого. Братья Бенджамин и Чарльз Мэрис, которые выполняли задания Ньютона в Вустершире и Шропшире в конце 1696 года, предъявили ему счет на 44 фунта 2 шиллинга, куда входили заработная плата, расходы и подкуп осведомителей. Боденхем Рус, также известный как Бенджамин Реусс, отмеченный в документах суда как вышивальщик, живущий на Боу-стрит, фактически зарабатывал на жизнь как ловец воров. Между 1693 и 1695 годами благодаря ему и его партнеру были предъявлены обвинения двадцати двум проституткам и более чем дюжине владельцев борделей. Но его карьера по-настоящему пошла в гору, когда он поступил на службу к смотрителю Монетного двора. Ньютон явно доверял ему — он поручил Русу провести несколько арестов, а затем заплатил ему 34 фунта, чтобы тот выследил фальшивомонетчиков, орудовавших на западе города. От этого сотрудничества выиграли оба. [292]292 выиграли оба: тайная операция в Кембриджшире и работа Джорджа Маки описаны в: MALCOLM GASKILL, Crime and Mentalities in Early Modern England. P. 170. Авантюра братьев Мэрис и Еуса в: JOHN CRAIG, "Isaac Newton and the Counterfeiters," Notes and Records of the Royal Society of London 18, no. 2 (December 1963). P. 138-39. Подробности деятельности наемных ловцов воров в 1690-е годы и некоторые детали карьеры Руса описываются в: J. М. BEATTIE, Policing and Punishment in London, 166-1750. P. 228–47.
Ньютон смог предать суду нескольких фальшивомонетчиков, основываясь на разысканиях своего человека, а Рус к 1701 году скопил столько денег от своих выплат и наград, что сумел купить должность главного тюремщика в Ньюгейте и достиг таким образом самой вершины в системе более или менее законного грабежа, превращавшей тюремщиков в богачей. Ньютон подсчитал, что на преследование фальшивомонетчиков с 1696 по 1699 год было потрачено в общей сложности 626 фунтов 5 шиллингов 9 пенсов [293]293 в общей сложности 626 фунтов 5 шиллингов 9 пенсов: "An Acoumpt of monies expended by Isaac Newton of his Majts Mint in the apprehension and prosecuting of Clippers and coyners be. tween the third day of August 1696 and the…," Mint 19/1, leaf 477.
— значительно больше его годовой зарплаты. Этого с лихвой хватало, чтобы частное подразделение, подотчетное только Ньютону, было готово броситься на всякого, кого он укажет.

Неизбежно случалось так, что некоторые агенты не оправдывали доверия. К 1697 году оба брата Мэриса закончили свой путь по ту сторону засовов Ньюгейта: один попался на контрабанде, другой — на подделке монет. Другие были еще хуже. Хоптон Хейнс, беззаветно преданный своему покровителю, признал, что агенты, которых Ньютон принял на работу, "находятся под сильным подозрением в возмутительной продажности". [294]294 под сильным подозрением в возмутительной продажности: HOPTON HAYNES, Brief Memoires, f. 36V, цитируется в: MALCOLM GASKILL, Crime and Mentalities in Early Modern England. P. 171.
Таким был Сэмюель Уилсон, который сообщил Ньютону, что продал "пару штампов для изготовления гуртованных шиллингов" за пять фунтов. Ньютон выдал своему осведомителю ордер на арест покупателя — и Уилсон воспринял этот документ как подарок, "отличный способ заработать". В течение полутора лет он шантажировал своих жертв этим ордером, [295]295 он шантажировал своих жертв этим ордером: Mint 17, deposition 193, of John Holloway and Elizabeth Holloway 14 and 17 April 1699.
прежде чем выдали его самого.

Среди агентов Ньютона был и Джон Гиббонс, наводивший ужас привратник Уайтхолла, который к тому моменту успел стать одним из наиболее ценных знакомых Уильяма Чалонера. Представители власти в Лондоне, и Ньютон среди них, годами использовали Гиббонса как ловца воров, на которого были возложены задачи, позднее ставшие основой работы полиции: он руководил осведомителями, обыскивал подозрительные помещения, выполнял ордера на арест. Пользуясь своими полномочиями, Гиббонс организовал прибыльный побочный бизнес. Он действительно арестовывал тех, кто не приносил ему прибыли, и присваивал любую мзду, которую мог вытребовать за свои подвиги, но крышевание давало ему намного больше.

Ньютон в конечном счете признал, что его человек зашел слишком далеко. Он обратил внимание на эту проблему весной 1698 года. Один за другим свидетели рассказывали ему, какой ужас Гиббонс наводил на фальшивомонетчиков. Один осведомитель сказал Ньютону, что выплата Гиббонсу "определенной платы ежеквартально и ежегодно" была фактом жизни и частью расходов любого лондонского фальшивомонетчика. Мэри Таунсенд, в прошлом — любовница Гиббонса, свидетельствовала, что он занимался крышеванием по крайней мере шесть лет, а схваченный фальшивомонетчик по имени Эдвард Айв (иначе — Айви) подтвердил, что вымогательство вовсю продолжается: "Гиббонс сообщается с весьма многими обрезчиками и фальшивомонетчиками; он получал от них некоторые суммы денег как плату за попустительство в отношении них, а также ходатайствовал за любого из них, если их задерживали". Стандартная цена Гиббонса, по-видимому, составляла пятьдесят фунтов, хотя он иногда предлагал альтернативные варианты и не всегда (или не только) требовал наличные деньги. Элизабет Бонд рассказала Ньютону, что видела, как Гиббонс увлек госпожу Джексон в "соседнюю небольшую комнату с кроватью", и, когда они вернулись, "у госпожи Джексон дрожали руки и рот, и она выглядела бледной". Возможно, Джексон просто была напугана, но подчеркнутое упоминание о кровати предполагает нечто большее, и намек на сексуальные домогательства [296]296 намек на сексуальные домогательства: "… определенной платы", Mint 17, document 198, deposition of Mary Townsend, no date; "в компании с г-ном Джоном Гиббонсом", Mint 17, document 240, deposition of Mary Townsend, 31 August 1698; "Гиббонс сообщается", Mint 17, document 31, deposition of Edward Ivie, 22 August 1698. Цена в 80 фунтов, Mint 17, document 38, deposition of Mary Hobbs, 2 July 1698; "соседнюю небольшую комнату", Mint 17, document 44, deposition of Elizabeth Bond, 15 July 1698. Намеки, что Гиббонс регулярно требовал сексуальных услуг непосредственно от женщин-фальшивомонетчиц и от тех женщин, которые приходили, чтобы попросить или купить его заступничество за родственников или любовников, появляются во многих допросах, которые Ньютон провел летом 1698 года. Помимо свидетельства Бонд о госпоже Джексон имеются некоторые другие, также косвенные описания. При этом свидетели один за другим явно подчеркивали, что жертвы Гиббонса были в полной его власти: они должны были либо сделать то, что он просил, либо отправиться в Ньюгейт и на виселицу. Из многочисленных протоколов допросов становится ясно, что Гиббонс желал большего, чем просто деньги. См. также: J. М. BEATTIE, Policing and Punishment in England, 1660–1750. P. 241–42 Битти документально подтверждает, что власти знали о ненадежности Гиббонса.
появляется в показаниях других свидетелей. На пике своей карьеры Гиббонс получал деньги от большинства (если не от всех) фальшивомонетчиков, привлекавших внимание властей, среди прочих — и от Уильяма Чалонера, который, как хвастался Гиббонс, "разыскивался за подделку гиней и пистолей", [297]297  разыскивался за подделку гиней и пистолей: "The Examination of Elizabeth Ivie of Liccabone street in Holbourn Widdow 13 October 1698," Mint 17, document 104.
но находился в "достаточной безопасности, которую ему обеспечивал" Гиббонс.

Ньютон не участвовал в излишествах своих агентов и не поощрял их, но тогда, как и сейчас, при попытке взять под контроль любой высокоприбыльный незаконный бизнес неизбежно возникала коррупция. Тот факт, что приходилось прибегать к услугам воров, вымогателей и самих фальшивомонетчиков, для Ньютона не имел большого значения. Частично проблема решалась сама собой: худшие из его людей доходили в своих злоупотреблениях до той точки, когда Ньютон мог применить к ним соответствующие меры, — и в то же время эти головорезы приносили пользу. К началу 1697 года сеть осведомителей, тайных агентов и уличных громил превратила Ньютона в самого действенного следователя, какого когда-либо видел Лондон.

При необходимости Ньютон и сам охотно подключался к делу. В октябре 1699 года он представил новый счет казначейству. Он просил 120 фунтов, чтобы покрыть "различные мелкие расходы на наем кареты, траты в тавернах, тюрьмах и прочих местах". [298]298 траты в тавернах, тюрьмах и прочих местах: Isaac Newton to the Treasury, 1 October 1699, Correspondence 4, document 617. P. 317.
Он потратил эту сумму на свои вылазки в Лондон, во время которых он покупал напитки для осведомителей, подмазывал сообщников — словом, нырял в вязкое болото преступного мира столицы настолько глубоко, насколько было необходимо.

Его не страшила и более жестокая сторона работы. Он лично допрашивал тех, кого задерживал он и его люди, при необходимости прямо в тюремной камере или в особых тесных комнатах на Монетном дворе, если была такая возможность. Как правило, Ньютон задавал вопросы и делал заметки, в то время как клерк записывал свидетельские показания для подписи после завершения допроса. Большая часть этих документов исчезла при довольно подозрительных обстоятельствах. Джон Кондуитт, муж племянницы Ньютона и его преемник на Монетном дворе, писал, что помог Ньютону сжечь "коробки, полные сведений, [299]299 коробки, полные сведений: JOHN CONDUITT, Character, Keynes Ms. 130.7. P. 3r. См. на сайте Newton Project, http://ww.newtonproject.sussex.ac.uk.
записанных его собственной рукой".

Кондуитт не пожелал объяснить, почему Ньютон хотел уничтожить бумаги, но можно предположить, что Ньютон слишком вошел во вкус, играя роль инквизитора. Согласно этой версии, Ньютон охотно и, возможно, даже с удовольствием терроризировал своих пленников, чтобы получать от них признания и имена сообщников, и делал это с такой жестокостью, что даже для той, немало повидавшей эпохи это было чересчур. Формально к тому моменту, как Ньютон попал на Монетный двор, пытка как инструмент дознания не использовалась в Англии уже полстолетия. При Елизавете I не прекращались восстания, которые часто затевали католики, претендовавшие на трон, занятый протестанткой, — и она стала монархом, чаще других применявшим пытки в Англии [300]300 стала монархом, чаще других применявшим пытки в Англии: JOHN Н. LANGBEIN, Torture and the Law of Proof. P. 82.
: известно, что она подписала пятьдесят три ордера из восьмидесяти одного. Чаще всего признания извлекали при помощи дыбы, но иногда елизаветинские следователи становились более изобретательными. Семнадцатого ноября 1577 года Томас Шервуд был отправлен в темницу, заполненную крысами, а 10 января 1591 года четырем специальным уполномоченным по пыткам приказали заточить мятежного священника Джорджа Бисли и его сообщника в крошечную камеру, известную под названием "Нет покоя". [301]301 "Нет покоя": Ibid. P. 85. Крысы не возымели желаемого воздействия на Шервуда, поэтому его допрос две недели спустя был усилен дыбой.
Там Висли не мог ни сидеть, ни стоять в полный рост, ни двигаться.

Последний случай узаконенной пытки в Англии произошел весной 1641 года, после бунта, в котором принимали участие около пятисот человек, во дворце архиепископа Кентерберийского в Ламбете. Один из бунтовщиков — Джон Арчер, молодой перчаточник или ученик перчаточника, — был опознан и арестован. Он совершил роковую ошибку. Посреди суматохи он застучал в барабан, чтобы увлечь толпу вперед. Это превратило обычную потасовку после вечеринки в преступный мятеж, поскольку "марширование под удары барабана [302]302 марширование под удары барабана: British History Online, Lambeth — Lambeth Palace, http://www.british-history.ac.uk/report.aspx?compid=45290.
приравнивалось к объявлению войны против короля".

Арчер не выдал имена зачинщиков, и 21 мая король Карл I выпустил последний ордер на пытку в истории Англии. В соответствии с ним лейтенант Тауэра сначала показал Арчеру дыбу. Тот смотрел, но оставался нем, отказываясь назвать имена. Это молчание повлекло исполнение второй части приказа: следователи должны были "растягивать его на дыбе [303]303 растягивать его на дыбе: DAVID JARDINE, A reading on the use of torture in the criminal law of England before the Commonwealth. P. 57–58.
столько, сколько сочтут целесообразным". Люди из Тауэра повернули Арчера спиной к дыбе, чуть пониже рамы, а его запястья и лодыжки привязали к двум валикам. По приказу солдаты приводили в движение рычаги, соединенные с колесами. Тело Арчера поднималось, пока не достигло уровня рамы. При последующих движениях веревки растягивали его члены, выворачивая кости из суставов. Возможно, он обладал невообразимо стоическим характером или же попросту случайно затесался в толпу и действительно не знал никого, кого можно было выдать. Так или иначе, Арчер молчал. [304]304 Арчер молчал: L. A. PARRY, The History of Torture in England. Описание дыбы на страницах 76–77; описание случая Джона Арчера на с. 60. Пытки продолжали легально применяться в Шотландии в течение долгого времени после того, как эта практика прекратилась в Англии. Хорошо известен случай, когда в 1693 году король Вильгельм воспользовался тем, что он управлял двумя отдельными королевствами, и перевел Генри Невилла Пэйна из Лондона в Эдинбург, чтобы подвергнуть там пытке.
В конце концов его мучители сдались. На следующий день он был повешен.

Но, несмотря на мстительное удовлетворение, доставляемое пытками, — известно, что Яков I благословлял палачей, которые трудились над убийцей Гаем Фоксом, говоря: "Да поможет Бог вашей благой работе", — официально истязания вышли из фавора, по крайней мере — перестали считаться допустимым способом получения показаний во время следствия. Использование в Англии суда присяжных помогло охладить энтузиазм по поводу практики пыток: присяжные могли вынести обвинительный вердикт на основании любого свидетельства и не нуждались в признании, вырванном с криками боли. Более того, признание вины или любое иное свидетельство, полученное под пыткой, [305]305 свидетельство, полученное под пыткой: см. исследование Лангбейна в: Torture and the Law of Proof P. 134–39.
не считалось вполне надежным.

Но, хотя формально пытки и не применялись, следователи при необходимости прибегали к физическому воздействию. У Исаака Ньютона было много способов извлечь желаемую информацию из строптивых заключенных, и он использовал их все. Большинство из них не выходили за общепринятые рамки: это была торговля страхом, а не болью. Он предлагал краткую отсрочку приговора в обмен на информацию, угрожал мужьям и обещал награду женам и любовницам. Но есть одно — и только одно — свидетельство об использовании им более жестоких методов в отчетах, которые он не сжег. В марте 1698 года Ньютон получил письмо из Ньюгейта, написанное Томасом Картером, одним из ближайших партнеров Чалонера. Картер отправил множество писем, подтверждающих, что он готов свидетельствовать против своего бывшего сообщника, но у этого был постскриптум. "Завтра меня закуют в железо, [306]306 Завтра меня закуют в железо: "Thomas Carter's Letter to the Warden of the Mint Sunday Afternoon," Mint 17, document 130.
 — писал он, — если Ваша милость не прикажет обратное". Другими словами: не причиняйте мне боль! Пожалуйста. Я буду говорить. Я готов.

Неприятный случай. Заковать в железо не то же самое, что поднять на дыбу, но и это способно причинить ужасную боль. Некоторые историки осудили Ньютона, сочтя такую жестокость в борьбе с фальшивомонетчиками свидетельством поврежденного ума, крайнего бессердечия. Фрэнк Мануэль, один из самых влиятельных биографов Ньютона, утверждал, что удовольствие, которое тот получал от преследования и наказания фальшивомонетчиков, было своего рода катарсисом после того гнева и боли утраты, что свели его с ума в 1693 году. "В этом человеке был неистощимый источник гнева, — пишет Мануэль, — но он, по-видимому, нашел некоторое освобождение от своего бремени в этих обличительных тирадах в Тауэре". И добавляет: "На Монетном дворе [Ньютон] мог причинять боль и убивать, не нанося ущерб своей пуританской совести. Кровь фальшивомонетчиков и обрезчиков [307]307 Кровь фальшивомонетчиков и обрезчиков: FRANK MANUEL, A Portrait of Isaac Newton. P. 244.
питала его".

Все это почти наверняка чепуха. Нет никаких записей о злорадстве Ньютона по отношению к его жертвам или о том, что он присутствовал во время какой-либо попытки использовать физическое принуждение, чтобы извлечь информацию. Скорее, он был обычным чиновником, который выполнял свою работу, прибегая к доступным в то время средствам. Все, кто был вовлечен в систему уголовного правосудия, пользовались бедственным положением и лишениями заключенных, а при необходимости и потайной комнатой с ее ужасами. Вероятно, для достижения большинства целей было достаточно угроз. Из сохранившихся записей следует, что Ньютон, как и большинство других английских чиновников, не применял пыток в юридическом смысле (хотя вероятно, что по крайней мере несколько человек из тех, кто был в его ведении, получили некоторые телесные повреждения). Ему это попросту было не нужно. Причины, заставившие монархов прекратить эту практику, были не менее убедительными и для Ньютона.

И все же это не отменяет главного: Ньютон, лишь несколько месяцев тому назад оставивший жизнь кембриджского философа, невероятно быстро научился справляться с любой грязной работой, которая требовалась от городского полицейского в семнадцатом столетии. Он нашел в себе способность делать то, что должно.

 

Глава 17. Я бы уже был на свободе, если бы не он

Большинство лондонских фальшивомонетчиков не осознавали, какую опасность представляет для них этот странный новый смотритель Монетного двора. Документы, которые Ньютон не сжег, написанные между 1698 и 1700 годами, свидетельствуют, что смотритель и торговцы фальшивыми деньгами едва ли соревновались на равных. В документах Монетного двора встречается следующая история о заговоре лета 1698 года. В начале июля человек по имени Фрэнсис Болл объявился в "Короне и скипетре" на улице Св. Андрея в лондонском Сити. Эта таверна имела плохую репутацию и была своего рода информационным центром для тех, кто занимался незаконным ремеслом. Кто-то там рассказал Боллу о Мэри Миллер. В то время ей не везло, но она была известна тем, что промышляла сбытом фальшивых денег, последний раз — оловянных шиллингов. С точки зрения Болла, это была идеальная сообщница — она была профессиональна и нуждалась в деньгах. Он сказал ей, что он и его друзья "могли подсказать … [ей] способ, как оказать услугу и им, и себе и заработать немного денег".

Предложение Болла было таково: он сделал или купил двадцать фальшивых испанских пистолей (двое свидетелей Ньютона в этом пункте расходились). Теперь ему нужно было избавиться от них. Он попросил Миллер сбыть эту партию одному из ее знакомых. Она пыталась сопротивляться соблазну — по крайней мере, как утверждала сама, вероятно, чтобы представить себя в лучшем свете. Она сказала Боллу, что у нее нет одежды, достаточно представительной для этой работы; Болл пообещал купить ей хорошую одежду. Она сказала, что знает только одного человека, которого могло бы заинтересовать такое предложение; Болл ответил, что готов рискнуть. Она дважды вставала и собиралась уйти из "Короны и скипетра". Оба раза Болл звал ее назад. Наконец она сдалась.

Позже в тот день Миллер принесла две фальшивые монеты в дом в Смитфилде, где находился мясной рынок и где в предыдущем столетии казнили фальшивомонетчиков. Она показала свои пистоли госпоже Сейкер (также известной как Шейкер), оставила один как залог и назначила встречу с Боллом в соседней таверне на следующий день. Приехали оба — и Болл, и Миллер. Сейкер уже ждала их. Болл пытался дистанцироваться от преступления и препоручил бумажный кошелек с фальшивыми монетами Миллер. Та послушно передала его Сейкер, которая оказалась подсадной уткой. Ее муж и еще несколько человек ворвались в таверну, отобрали фальшивые пистоли и схватили Болла и Миллер. [308]308 схватили Болла и Миллер: Mint 17, document 6, deposition of Mary Miller, 19 July 1698. Миллер сообщила об этом Исааку Ньютону спустя приблизительно две недели после описанных событий.

Болл, который сделал первую ошибку, наняв Миллер, усугубил катастрофическую ситуацию, решив использовать ее в качестве посыльной. Когда стало казаться, что ее могут освободить, он поручил ей "пойти к некоему г-ну Уитфилду и попросить, чтобы тот взял его … на поруки". Он сказал Миллер, что "заготовки для подделки испанских пистолей были отлиты … в доме Уитфилда". Надо было срочно избавиться от инструментов для чеканки, прежде чем "станет еще хуже". Это была улика, на основании которой можно было повесить обоих мужчин, но Миллер отказала Боллу, сказав ему, что уже слишком поздно и Уитфилд ничего не успеет сделать. Так оно и было. Мэри Миллер была хорошо известна Исааку Ньютону. [309]309 Миллер была хорошо известна Исааку Ньютону: Mint 17, document 12, deposition of Mary Miller, 5 August 1698.
Она уже предала Уитфилда — по крайней мере, женщина, названная "близкой подругой" Уитфилда, обвинила ее в этом. Через день-два Уитфилд оказался соседом Болла по переполненной камере Ньюгейта.

Болл и Уитфилд были вне себя от ярости. Они пробыли в тюрьме больше месяца. К середине августа у Болла лопнуло терпение, и он сказал своему другу: "Будь проклята моя кровь, я был бы уже на свободе, если б не он", подразумевая Ньютона. Уитфилд согласился: человек, наказавший их, "негодяй, и, если король Яков когда-нибудь вернется, то он застрелит его" — измена за изменой, сначала подделка королевских монет, а теперь — якобитские мечты о свержении короля Вильгельма. Болл радостно приветствовал это двойное предательство: "Будь я проклят, если я сам с ним не расправлюсь — хотя я еще не знаком с ним, я найду его".

Но в этой тесной камере был по крайней мере один человек, который подслушивал. С тех пор как Ньютон принялся за эту работу, кто-нибудь всегда подслушивал. На сей раз это был некто Бонд. Сэмюель Бонд.

Бонд был chyrugeon — хирургом; он был родом из Дерби, а теперь жил в Глассхаус-Ярде в Блэкфрайерсе. Его арестовали за долги, и у него была прекрасная память на разговоры. Его показания завершили дело против фальшивомонетчиков. Вдобавок к угрозам в адрес смотрителя Бонд слышал, как эти двое планировали отказаться от своих показаний и как описывали золочение фальшивых монет. Он сообщил, что, по их словам, это обходилось не больше чем в шесть или семь пенсов [310]310 шесть или семь пенсов: Mint 17, document 27, deposition of Samuel Bond, 16 September 1698.
за монету.

Все шло по плану: фальшивомонетчики и предатели сами подписывали себе приговор. Ньютон устроил все так, что он или те, кого он убедил или заставил служить своими глазами, ушами — и провокаторами, имели возможность ловить их на болтовне. Болл и Уитфилд, раздувшиеся от бахвальства и обложенные со всех сторон, являли собой подтверждение — изящное, как любое геометрическое доказательство, — того, что связываться с Ньютоном было смертельно опасно.

В то время как болтливые дураки вроде Болла и Уитфилда не приносили Ньютону особых хлопот, Уильям Чалонер представлял собой большую проблему, причем совершенно иного рода. Он был значительно более честолюбив, чем обычные наивные оптимисты, противостоявшие Ньютону. "Он презирал мелкое мошенничество, направленное на отдельных людей", стремясь вместо этого "обмануть целое королевство", [311]311 обмануть целое королевство: Guzman Redivivus. P. 3.
как с толикой гордости выразился его биограф. Хотя авторы жизнеописаний преступников обычно склонны преувеличивать масштабы их личности, Чалонер и вправду стремился играть по-крупному — и в отличие от любого другого фальшивомонетчика на пути у Ньютона он умел просчитывать свои действия на много шагов вперед. Схема, которую Чалонер привел в движение весной 1697 года, стала возможна благодаря тем действиям, которые он совершал в предыдущие три года, чтобы получить некоторую власть над самим Монетным двором.

Чалонер, как и Ньютон, понимал, что подделывание неизбежно связано с предательством. Фальшивомонетчик, вынужденный обращаться к другим, чтобы дать ход своим изделиям, знал, что некоторые из его союзников могут быть арестованы, а затем попытаются спасти собственные шкуры. Чалонер уже догадался, что единственно верный способ пустить монеты на рынок, не передавая их кому-либо открыто, — делать это изнутри Монетного двора.

Он уже пытался проникнуть внутрь этого волшебного круга, но Ньютон не поддался на его уловку. Его следующая попытка внедриться была подготовлена лучше. В феврале 1697 года Чалонер предстал перед специальной комиссией Палаты общин, проверявшей сообщения о злоупотреблениях на Монетном дворе. Он представил комиссии казавшийся неопровержимым перечень ошибок Монетного двора, а также предложил собственные способы их устранения. Прежде всего, он утверждал, что чиновники Монетного двора были неспособны обнаружить подделку или даже сами принимали участие в обрезке монет, происходившей прямо перед ними на поточной линии. Чалонер сказал парламентским следователям, а затем повторил в краткой брошюре, что служащие, занимавшие руководящие посты на Монетном дворе, имели столь узкую специализацию, что не могли выявить мошенничество в работе друг друга. "Ни один из упомянутых чиновников, руководящих рабочими, — писал он, — не знает ни того, сделал ли пробирных дел мастер слиток соответствующим стандартам", ни того, "действительно ли плавильщик придал слитку форму и упругость, пригодную для отпечатка" (для штамповки на поверхностях монет), и так далее, вплоть до того, что, как заявил Чалонер, "теперь все занятые в этом деле работают более всего для своей собственной выгоды".

К чему вела столь узкая специализация? Как утверждал Чалонер, уже очевидно, что "имеется большое количество фальшивых монет, сделанных на Монетном дворе", что работники Монетного двора продают штампы из Тауэра, и "деньги, которыми мы пользуемся, сделаны столь некачественно, что они могут быть легко испорчены, уменьшены и подделаны". [312]312 испорчены, уменьшены и подделаны: WILLIAM CHALONER, "The Defects in the present Constitution of the Mint". P. 1.

Хуже всего было то, что по крайней мере часть обвинений Чалонера была верна. Штампы исчезли из Монетного двора. Фальшивомонетчики производили фальшивую монету. Отдельные чиновники Монетного двора действительно работали, как выразился Чалонер, "более всего для своей собственной выгоды". Гниение начиналось с головы, [313]313 Гниение начиналось с головы: " Report of the Committee Appointed to Inquire Into the Miscarriages of the Officers of the Mint," воспроизведен в: ROGERS RUDING, Annals of the Coinage of Britain and its Dependencies, vol. 2. P. 468.
с мастера Томаса Нила, который получал свой процент от каждой монеты, выпущенной во время перечеканки, и только в 1697 году заработал таким образом более четырнадцати тысяч фунтов, абсолютно ничего не делая — всю работу он переложил на плечи помощника, получавшего сравнительно небольшое жалование. Со служащими рангом пониже дела обстояли не лучше — комиссия с презрением, едва замаскированным официальными оборотами, сообщала, что "нынешний пробирных дел мастер и нынешний плавильщик женились на двух сестрах".

Почему имело такое значение, что эти двое породнились? Потому что, хотя прежний плавильщик оставил свой пост, не сумев получить прибыль при согласованной цене четыре пенса за фунт расплавленного серебра, счастливый муж "заработал на этом месте большое состояние [314]314 заработал на этом месте большое состояние: Ibid. Р. 467.
и держит карету". Здесь не прямо, но вполне ясно подразумевается коррупция. Был только один способ, которым новый плавильщик мог так легко обогатиться, в то время как его предшественнику это не удалось. Его свояк, пробирных дел мастер, должен был снабжать его серебром, смешанным с большим количеством более дешевого металла, а разницу они присваивали себе.

Это, без сомнения, предвещало большую беду. Если бы все узнали, что Монетный двор на самом деле выпускает монету со пониженным содержанием серебра, ценность английской валюты снова стала бы фикцией. Однако такая форма мошенничества подразумевала очевидное решение, к которому нетерпеливо подводил Чалонер. Если управление работниками Монетного двора, склонными к халатности, заговорам и стяжательству, оказалось не по силам высшему руководству Монетного двора, будь то Нил, пренебрегавший своими обязанностями, или неопытный Ньютон, почему бы не направить туда "чиновника [315]315 почему бы не направить туда "чиновника: WILLIAM CHALONER, "The Defects in the present Constitution of the Mint". P. 1.
… который понимает в плавке, пробировании, легировании, гравировке, кузнечной работе и остальных операциях по чеканке монет"? Этот человек "должен контролировать исполнение приказов и брать пробу металла во время изготовления монет", каждый месяц сообщая под присягой о результатах своих усилий.

Не стоило и говорить, кто был этим образцом совершенства. Однако Чалонер понимал, что разбор недостатков в управлении Монетным двором — не основание для того, чтобы доверить ему столь ответственную должность. Поэтому он решил продемонстрировать свои уникальные качества, отличавшие его от других фальшивомонетчиков Лондона, и предложил парламентариям попробовать его в деле. Чалонер заявил, что изобрел новую технику, подход, который он описал как "скромно предлагаемый метод … изготовления монет таким образом, что их никак невозможно будет подделать". [316]316 никак невозможно будет подделать: Ibid.

Все подделки, напоминал он комиссии, сделаны путем "либо литья, либо чеканки". Он знал, как справиться и с тем и с другим. Чтобы победить тех, кто хорошо подделывал монеты Монетного двора с обрамлением, он предложил новую технику и машину, которая будет гуртовать ободок монет "пустотами или углублениями". Такая тонкая работа сделала бы "совершенно невозможной отливку фальшивых денег". Чтобы доказать это, Чалонер попросил комиссию передать один из гуртованных им образцов гильдии ювелиров, чтобы они подтвердили, что новый метод не может быть скопирован. Это был типичный Чалонер. Он никогда еще не видал Монетного двора изнутри. Несмотря на все свои усилия, он не занимал никакой официальной должности, связанной с деньгами; за последние пять лет он не раз попадал под подозрение в изготовлении фальшивых монет. И все же он собственноручно предоставил Парламенту доказательство того, что он вполне мог при желании совершить преступление, наказуемое смертной казнью.

Далее Чалонер приблизился к истинной цели всего предприятия. Предложив технику, препятствующую тем, кто отливал подделки, он предложил и новый способ победить тех, кто их чеканил. Монеты, находящиеся в обращении, писал он, "сделаны столь неискусно, [317]317 столь неискусно: Ibid.
что любой гравер, кузнец, часовщик и проч. может выгравировать штампы для фальшивых денег и отчеканить их при помощи молотка на каменной наковальне". Неумехи с Монетного двора не могли перехитрить обыкновенного кузнеца, но Чалонер мог. Он принес с собой материалы, чтобы показать достойным мужам Парламента, как должна производиться национальная валюта. Все, что требовалось, — это несколько незначительных усовершенствований в машинах Монетного двора, которые можно было произвести прямо в штамповочных цехах в Тауэре всего за несколько дней и за скромное вознаграждение не более сотни фунтов. Измененные таким образом машины для чеканки были бы в состоянии "отпечатать, изображение такого качества, какого нельзя достичь при помощи молотка или маленькой машины", и, что еще лучше, усовершенствованный метод потребовал бы только "двух лошадей для выполнения всей работы … на которой сейчас заняты 70 или 80 человек". Когда все будет в наличии — новые инструменты, новые методы и несколько послушных лошадей, — тогда, писал Чалонер, новые деньги будут "более красивыми и надежными, чем наша нынешняя монета".

Что же еще было нужно для достижения такого триумфа, кроме небольшого количества наличных денег и примерно недели? Сущий пустяк: чтобы "тот, кто предложил сей проект, был допущен на Монетный двор для осуществления некоторых своих предложений". [318]318 допущен на Монетный двор для осуществления некоторых своих предложений: Ibid. P. 2.
Как всегда, Чалонер не спускал глаз с главной цели: доступа к Монетному двору, его инструментам, его потоку горячего драгоценного металла.

Смысла заявлений Чалонера не упустил никто — и уж точно не Исаак Ньютон. Отвечая Парламенту, он писал, что "г-н Чалонер, выступая перед комиссией на последней парламентской сессии, вовсю старался обвинить и очернить Монетный двор". Ответы Ньютона [319]319 Ответы Ньютона: Isaac Newton, untitled and undated memo, Mint 19/1, f. 496.
представляли собой защиту по всем пунктам, и их тональность радикально отличалась от его обычного уверенного, властного тона. В одном из черновиков он пытался доказать, что не виноват в поведении пробирных дел мастера и плавильщика, потому что они изготовляли фальшивые монеты на Монетном дворе "за три недели или месяц до того, как смотритель узнал что-либо об этих делах". Затем он жаловался, что часть его собственных доводов была изъята из рапорта комиссии, как будто они сводились к простым процедурным возражениям.

Чалонер не смог полностью убедить членов комиссии даже посредством эффектной демонстрации того, что может сделать высококлассный фальшивомонетчик. Но ему удалось произвести на них впечатление. Они нашли, что "г-н Уильям Чалонер предоставил и продемонстрировал этой комиссии бесспорные свидетельства [320]320 бесспорные свидетельства: "Report of the Committee Appointed to Inquire Into the Miscarriages of the Officers of the Mint," воспроизведен в: ROGERS RUDING, Annals of the Coinage of Britain and its Dependencies, vol. 2. P. 467.
того, что есть лучший, безопасный и более эффективный способ — и с очень небольшими расходами для Его Величества, — для того чтобы предотвратить литье или чеканку фальшивых гуртованных монет … чем те, что сейчас используются при чеканке". Поэтому 15 февраля 1697 года комиссия приказала, чтобы Ньютон "подготовил — или распорядился, чтобы были подготовлены, — эти материалы и инструменты", дабы "упомянутый г-н Чалонер мог провести эксперимент [321]321  г-н Чалонер мог провести эксперимент: Mint 19/1, f. 516. Reprinted in Correspondence 4. P. 231–32.
… в отношении гиней" — прямо на Монетном дворе. Таким образом, если Исаак Ньютон подчинился бы решению комиссии, он должен был допустить на Монетный двор человека, который только что настолько публично, насколько это возможно, рассуждал на тему того, является ли смотритель Монетного двора дураком, вором или и тем и другим.

Ньютон не пожелал повиноваться. У него были законные основания, чтобы отказаться выполнять этот приказ. Присяга, которую он принял при вступлении в должность, обязывала его никогда не позволять постороннему видеть гуртовочные машины Монетного двора. Вместо этого он попросил, чтобы Чалонер рассказал ему, как работают его методы, а когда Чалонер не согласился, принял решение самостоятельно "проинструктировать рабочих (в его (Чалонера) отсутствие), как сделать гурт у некоторого количества полукрон, шиллингов и шестипенсовиков". Ньютон сам принес эти монеты в Парламент, чтобы доказать, что идеи Чалонера не работают. Таким образом, вопрос был снят, [322]322 вопрос был снят: ISAAC NEWTON, "An Answer to Mr. Chaloner's Petition" (draft), Mint 19/1, f. 499. См. также: JOHN CRAIG, "Isaac Newton and the Counterfeiters," Notes and Records of the Royal Society of London 198, № 2 (December 1963). P. 141.
по крайней мере официально. Если Палата и была оскорблена упорством смотрителя, она все же не помешала комиссии по расследованию злоупотреблений на Монетном дворе вставить большую часть доводов Ньютона [323]323 доводов Ньютона: "Report of the Committee Appointed to In-quire Into the Miscarriages of the Officers of the Mint," воспроизведен в: ROGERS RUDING, Annals of the Coinage of Britain and its Dependencies, vol. 3. P. 533–42.
дословно в итоговый отчет.

Но сам факт обвинений Чалонера оставил в восприятии общества пятно на репутации Монетного двора. Чалонер продолжал настаивать на своих требованиях всю весну 1697 года, все еще надеясь, что давление Парламента откроет ему доступ на Монетный двор. Этого не случилось. Он просчитался — хотя было еще не ясно, насколько сильно.

Ньютон был готов совершенно забыть Уильяма Чалонера после смутного дела о штампах, исчезнувших из Тауэра год тому назад. Но парламентский доклад с похвалой Чалонеру открыл былую рану. Сохранились страницы черновиков его ответа — написанные судорожно и поспешно, мелким, торопливым почерком с множеством клякс, с зачеркнутыми и наново переписанными пассажами, они пронизаны гневом и дышат глубокой личной обидой. Ньютон жаловался на "ложные обвинения" Чалонера и на оскорбление, нанесенное "клеветой … в печати". [324]324 клеветой … в печати: ISAAC NEWTON, "An Answer to Mr. Chaloner's Petition" (draft), Mint 19/1, f. 499, and an untitled memo, Mint 19/1, f. 496.
Тем не менее публично он сдерживал себя. Он ждал и наблюдал, он и его агенты — зоркие глаза и чуткие уши, рассредоточенные по всему Лондону.

 

Глава 18.

Новый, более опасный способ

фальшивомонетничества

Две стычки с Исааком Ньютоном никоим образом не уменьшили у Чалонера ощущение собственной неуязвимости. Он по-прежнему надеялся, что, несмотря на сопротивление Ньютона, ему все же дадут важный пост в монетных цехах Тауэра. Он хвастался перед своим зятем, что "обманул лордов казначейства [325]325 обманул лордов казначейства: "The Information of John Peers taken upon Oath on 18th day of May 1697," Mint 17, document 86. Это показание было получено судьей Фрэнсисом Негусом, а не самим Ньютоном. Ньютон слышал практически то же самое от Томаса Холлоуэя, ближайшего сообщника Чалонера. Ньютон писал, что Чалонер хвастался, будто он почти "обманул Парламент, как короля и банк до того". ("An Answer to Mr. Chaloner's Petition" (draft), Mint 19/1, f. 499).
и короля на 100 фунтов" и не оставит в покое Парламент, "пока так же не обманет и его".

При такой уверенности то, что вскоре произошло, должно было стать для Чалонера поистине горьким разочарованием. Ньютон оказался непреклонен в своем нежелании выполнять приказ Парламента. Чалонера нельзя было допустить на Монетный двор ни под каким предлогом. Он не мог использовать машины Монетного двора, чтобы продемонстрировать свои идеи. Его нельзя было принять ни на какую должность, даже гораздо менее важную, чем контролер. Согласно биографу Чалонера, парламентская комиссия все же разглядела истинные мотивы этого обладающего даром убеждения фальшивомонетчика: в то время как он "обвинял достойного джентльмена Исаака Ньютона, эсквайра, смотрителя Монетного двора Его Величества, вместе с некоторыми другими его чиновниками в потворстве (по меньшей мере) многим злоупотреблениям и мошенничествам", в конце концов комиссия "назначенная для расследования сего … выслушав дело со всех сторон, отправила … Чалонера прочь, так, как он того заслуживал". [326]326 так, как он того заслуживал: Guzman Redivivus. Р. 6.

Все происходило не совсем так, но, чтобы история оставалась поучительной, пришлось ее несколько исказить. Одобрение предложенных Чалонером мер в публичном докладе комиссии затеняло политическую подоплеку сюжета, которая заключалась в том, что комиссия была детищем Чарльза Мордонта, графа Монмутского, и его друзей, которые на сей раз добивались назначения своего союзника на пост мастера Монетного двора. И Ньютон, и даже безответственный Томас Нил видели, что представляло собой расследование на самом деле: оно было частью более серьезной и продолжительной парламентской игры. Однако оба занимали хорошее положение в правящей партии Англии и знали, что правительство не станет предавать своих друзей и делать подарок своим оппонентам в Парламенте, признав, что Монетным двором руководят из рук вон плохо. Комиссия не осудила Чалонера как лгуна и мошенника, как раз напротив. Но ни эта комиссия, ни кто-либо еще не собирались тратить свой политический капитал, чтобы навязать Чалонера смотрителю, который был решительно настроен против него.

Развязка произошла в конце весны 1697 года, когда парламентская сессия закончилась, а должности Чалонеру так и не предложили. Эта новость потрясла его, хуже того — оставила почти без гроша в кармане. Последнее посещение Ньюгейта обошлось ему, как обычно, дорого, к тому же он, по-видимому, воздерживался от изготовления поддельных монет, пытаясь обставить Парламент по-крупному. К концу зимы "его деньги иссякли", и он признал, что "поскольку Парламент его не поддержал, ему придется снова приступить к работе". В начале марта, 10-го или 11-го, он заказал "штампы для шиллинга" граверу, с которым работал прежде. Если заставить правительство помочь ему обогатиться не удалось, он заработает известным ему способом, который сам Исаак Ньютон назвал так: "Новый, более опасный способ фальшивомонетничества". [327]327 новый, более опасный способ фальшивомонетничества: Isaac Newton, untitled memo, Mint 19/1, f. 496, and "An Answer to Mr. Chaloner's Petition" (draft), Mint 19/1, f. 499.

Чалонер вновь собрал старую компанию. Он обратился к своему давнему сообщнику Томасу Холлоуэю, и они возобновили сотрудничество, в котором Чалонер генерировал идеи, а Холлоуэй отвечал за логистику.

Отчаянно нуждавшийся в наличных Чалонер попросил Холлоуэя "нанять дом в сельской местности, [328]328 нанять дом в сельской местности: ISAAC NEWTON, "An Answer to Mr. Chaloner's Petition" (draft), Mint 19/1, f. 499, а также записка без названия: Mint 19/1, f. 496. См. также: "Chaloner's Case," Mint 19/1, f. 503.
подходящий для чеканки", в то время как "он найдет материалы".

Холлоуэй справился с этим быстро, найдя дом в деревне Эгам в Суррее, примерно в двадцати милях к юго-западу от Лондона. Места нужно было много, поскольку операции в масштабе, удовлетворяющем Чалонера, подразумевали шум, духоту, постоянный поток сырья и готовых изделий и множество людей. В Лондоне такая суматоха не могла остаться без внимания. При любой попытке чеканки в столице приходилось полагаться на сознательную слепоту множества свидетелей — купленную, вынужденную или порожденную безразличием. Но такая круговая порука не может продолжаться бесконечно. Ньютон заполнял свое досье — и Ньюгейт — благодаря сообщениям о чеканке в нанятых комнатах или в тесно прижатых друг к другу домишках, поступавшим от соседей или посыльных, которые видели аппараты для чеканки, когда приходили и уходили с горстками поддельных крон или гиней. Дом состоятельного человека в городе или деревне также не годился. Высокие стены и просторные помещения могли отсечь посторонних, но никак не слуг, без которых не обходился ни один богатый дом.

Выбор деревенского дома позволял избежать обеих ловушек. Такой дом был достаточно уединенным, чтобы избежать излишнего внимания местных жителей. Он был достаточно скромен, чтобы не было нужды в слугах — новые арендаторы могли сами позаботиться о себе. И самое лучшее, как, по-видимому, полагали Чалонер и Холлоуэй, было то, что дом находился достаточно далеко от Лондона, где их мог сразу же обнаружить смотритель Монетного двора.

В то время как Холлоуэй обустраивал новое место, главарь решал свои проблемы. "Новый способ", изобретенный Чалонером, был, по существу, вариантом традиционного метода отливки подделок. Но внимание к качеству отливки, по-видимому, произвело впечатление даже на Исаака Ньютона, который отслеживал каждый шаг своего врага благодаря донесениям своих агентов. Ключ к отливке успешных подделок таился в качестве штампов или матриц, при помощи которых изображение наносилось на обе стороны монеты. Чтобы удостовериться, что его формы не вызовут подозрений, Чалонер вырезал аверс и реверс на деревянных брусках и затем передал их Холлоуэю, который отнес образцы мастеру по металлу по имени Хикс. На следующем этапе Ньютон столкнулся с важным усовершенствованием. Обычные формы открывались для того, чтобы в них залили расплавленный металл, и вновь закрывались, чтобы произвести и аверс, и реверс монеты, а это могло оставить облой, вызывающий подозрение. Поэтому Чалонер попросил Хикса сделать медную форму, в которой был литник, отверстие, через которое металл мог быть введен в пространство для литья. Таким образом, теоретически уменьшалась вероятность возникновения различных дефектов — появления трещин или облоя в законченной подделке.

От Хикса медные формы отправились к третьему человеку, Джону Пирсу, который должен был отшлифовать их поверхность. Это должно было улучшить качество отпечатка и сделать монеты практически неотличимыми [329]329 практически неотличимыми: ISAAC NEWTON, "Chaloner's Case," (undated, probably late 1697), Mint 19/1, f. 503. См. также часть его отчета в различных черновых вариантах, особенно: Mint 19/1, f. 496.
от тех, что отчеканены машинами Монетного двора. Наконец, Чалонер настоял на том, чтобы подделывать только шиллинги; это означало, что новые формы будут "совсем небольшими … чтобы их можно было спрятать в любом месте". [330]330 можно было спрятать в любом месте: ISAAC NEWTON, "Chaloner's Case" (undated, probably late 1697), Mint 19/1, f. 503.

В начале своей карьеры Чалонер держал при себе свои знания, чтобы получить максимальную прибыль от каждой поддельной монеты. Теперь он был больше заинтересован в том, чтобы дистанцироваться от любого непосредственного контакта с фальшивками. Поэтому он согласился открыть тайны своего "нового способа, быстрого и выгодного" [331]331 нового способа, быстрого и выгодного: Ibid.
братьям Холлоуэй. Джон Холлоуэй выказал себя нерадивым учеником, зато Томас вновь проявил свои способности. Чалонеру оставалось найти того, кто будет запускать фальшивые шиллинги в обращение, и при таком распределении ролей "они должны были разделить прибыль на троих".

Это был хороший план. Он должен был сработать. Но прошло несколько недель, и вся схема начала разваливаться.

Восемнадцатого мая Джон Пирс — человек, которого Чалонер хотел привлечь для доработки своих новых штампов, — предстал перед мировым судьей в связи с обвинением, не имевшим отношения к этой схеме. Однако на допросе под нажимом он раскололся — и рассказал все что мог о планах Чалонера. По его словам, один человек из банды Чалонера попросил, чтобы он сделал инструмент для обрамления, используемый фальшивомонетчиками. Пирс рассказал, что видел "ножницы и другие инструменты, применяемые для изготовления фальшивых монет" в доме, занимаемом зятем Чалонера, Джозефом Грейвнером (известным так — же как Гросвенор). Пирс признал свою вину в том, что он предоставил некоторые из "различных орудий", необходимых для осуществления планов Грейвнера по подделке, и заявил, что видел своими глазами, как Грейвнер "подделывает гуртованный шиллинг". Он сообщил, что Чалонер требовал от своего зятя, чтобы тот поставил ему оборудование, необходимое в Эгаме, угрожая, что иначе он "через две недели раскроет всю правду о нем в таверне "Фляга", принадлежащей Кларку" — смертельная угроза, поскольку это означало, что Грейвнер будет публично обвинен в тяжком преступлении. И наконец, пожалуй, самое вопиющее: Пирс утверждал, что слышал из уст Чалонера его знаменитую тираду [332]332 слышал из уст Чалонера его знаменитую тираду: "The Information of John Peers taken upon Oath ye 18th day of May 1697," Mint 17, document 86.
о том, как он надует Парламент так же, как короля и казначейство.

К сожалению, потребовалось довольно много времени, чтобы признания Пирса дошли до человека, который больше всего нуждался в них. Ньютон услышал о них случайно лишь спустя три месяца. В начале августа он посетил канцелярию госсекретаря, чтобы допросить другого фальшивомонетчика по делу, не связанному с делом Чалонера. Кто-то из присутствовавших упомянул о том, что сказал Пирс. Ньютон немедленно начал действовать. Тринадцатого августа он арестовал Пирса и привел в Тауэр, чтобы подвергнуть допросу. Однако ему пришлось признать очевидное: в рассказе Пирса не было ничего, что позволяло бы напрямую обвинить Чалонера, к тому же ничего значительного пока не произошло. Ньютон нуждался в большем — и знал, что требуется сделать, чтобы этого добиться. Он освободил Пирса и дал ему пять шиллингов на карманные расходы — за это Пирс должен был сообщать о том, чем занимается банда Чалонера.

Вскоре у Пирса начались неприятности. Противники Ньютона в криминальном мире, по-видимому, заметили его привычку допрашивать подозреваемых на Монетном дворе, и информация о том, кто входил и выходил через западные ворота Тауэра, превратилась в ценный товар. Не прошло и дня, как о разговоре Пирса со смотрителем стало известно. Кто-то выдал его как фальшивомонетчика ловцу воров, и тот быстро отправил Пирса в Ньюгейт. Однако у Ньютона были собственные уличные осведомители, и весть об аресте достигла его ушей почти мгновенно. Он внес залог за Пирса из своего кармана, [333]333 из своего кармана: ему возместили расходы см.: JOHN CRAIG, "Isaac Newton — Crime Investigator," Nature 182 (1958). P. 150–51. В счетах Ньютона записаны две суммы, выплаченные из его собственных денег за "срыв планов Чалонера и его партнеров по организации заговора, заключающегося в осуществлении нового способа подделки монет летом 1697 года, и за задержание некоторых из них". Эти две суммы составляли в общем двадцать три фунта восемнадцать шиллингов, и, хотя Ньютон не упоминает расходов на финансирование Пирса и вызволение его из тюрьмы, и то и другое вполне соответствует этой категории затрат. Расходы записаны в: Mint 19/1, f. 577.
и тот вышел на свободу на следующий же день.

Вернув Пирса в команду, Ньютон продолжал действовать как обычно, внедряясь в банду, чтобы сплести как можно более прочную сеть доказательств вокруг своей главной цели. Ему повезло: Томас Холлоуэй был уже за решеткой — с апреля он отбывал срок в королевской тюрьме Бенч за неоплаченный долг. Пирс посетил его, сказав, что Грейвнер научил и его, как использовать новый метод литья Чалонера. Холлоуэй, ничего не подозревая, послал Пирса в банду, работающую в доме в Эгаме, и Пирс произвел восемнадцать поддельных шиллингов, таким образом доказав свою готовность взять на себя связанные с этим делом риски. Чалонер был разъярен, когда услышал о вновь прибывшем, и проклинал неосторожного Грейвнера как "негодяя, за то что он обучал его". Но сделанного было не исправить. Ньютон снова арестовал Холлоуэя, [334]334 Ньютон снова арестовал Холлоуэя: ISAAC NEWTON, "Chaloner's Case" (undated, probably late 1697), Mint 19/1, f. 503.
на сей раз за подделку, и под угрозой смертной казни у самого близкого доверенного лица Чалонера оказалось достаточно причин, чтобы заговорить.

Он не стал этого делать, по крайней мере поначалу. Но тут Ньютону снова повезло. Чалонер устал ждать, пока эгамский план принесет плоды, поэтому он и человек по имени Обри Прайс придумали новую схему. Тридцать первого августа эти двое добровольно предстали перед лордами-судьями, чтобы представить доказательства того, что, по их утверждениям, было якобитским заговором с целью напасть на Дуврский замок. Они предложили внедриться в круг заговорщиков в качестве курьеров и перехватывать все, что они будут передавать и получать.

Это был во всех отношениях легкомысленный замысел — ни фантасмагорический характер воображаемого заговора, ни способности Чалонера и Прайса как ловцов якобитов не внушали ни малейшего доверия. Чалонер то ли действительно отчаянно нуждался в деньгах, то ли был безмерно самонадеян. Возможно, он просто думал, будто худшее, что может случиться, — это что судьи ему откажут.

Так, вероятно, и произошло бы, но события сложились для Чалонера на редкость неудачно. В тот самый день, когда он пытался продать свою историю, Ньютон давал рекомендации относительно того, казнить ли фальшивомонетчика, признанного виновным по другому делу. Эти двое, по-видимому, едва не столкнулись друг с другом в коридорах. Ньютон узнал Чалонера и официально опознал его перед лордами-судьями. Приказ был получен немедленно: арестовать Уильяма Чалонера [335]335 арестовать Уильяма Чалонера: JOHN CRAIG, "Isaac Newton — Crime Investigator," Nature 182, no. 4629 (July 19, 1958). P. 150–51.
и подготовить дело, которое поставит финальную точку в его карьере. И 4 сентября 1697 года агенты смотрителя Королевского монетного двора препроводили Чалонера и Прайса в тюрьму Ньюгейт.

Ньютон действовал в соответствии с указаниями, но радоваться было рано. Он понимал, что собранные им доказательства вины Чалонера пока не выдерживают критики. Ему пришлось сказать лордам-судьям, что у него недостаточно достоверных показаний, чтобы задержать Чалонера за нечто большее, чем мелкий проступок. Ничего страшного, сказали ему, посвятите жюри присяжных в красочные детали мелких проступков Чалонера, как бы мало они ни были связаны с настоящим обвинением. Если подготовить их таким образом, уверили его судьи, лондонские присяжные могут вынести вердикт об уголовном преступлении и при более чем спорных доказательствах. Ньютон сделал так, как ему советовали, и начал готовить дело к суду.

Тем временем Чалонер готовил контрнаступление. [336]336 Чалонер готовил контрнаступление: Ibid. 184.
Сначала он просто мутил воду — обвинял Прайса в том, что тот является тайным лидером различных заговоров, которые могли бы стать основанием для обвинения. Прайс ответил ему тем же, два незначительных участника банды также дали показания. Этого было достаточно, чтобы снова возникла угроза путаницы, которая так повредила расследованию кражи штампов с Монетного двора. Но неразберихи Чалонеру было мало — затем он перешел в прямое наступление на суть расследуемого дела.

Безусловно, самым опасным потенциальным свидетелем против него был самый близкий его сообщник — Томас Холлоуэй. Когда Чалонера арестовали, Холлоуэя выпустили — вероятно, в обмен на обещание дать свидетельские показания на предстоящем суде. Но Ньюгейт не был непроницаем — находясь внутри, умный человек мог при желании достать тех, кто снаружи. Чалонер обратился к Майклу Джиллинхэму, хозяину пивной около Чаринг-кросс, который ранее не раз выполнял его деликатные поручения.

Примерно седьмого октября Джиллинхэм встретился с Холлоуэем в своем заведении и сделал ему предложение. Он сообщил, что Чалонер готов прилично заплатить своему старому другу — двадцать фунтов, достаточно для того, чтобы покрыть его расходы в течение нескольких месяцев, — если у того хватит здравого смысла уехать в Шотландию, где он будет недосягаем для английского закона. Холлоуэй не стал сразу соглашаться. Джиллинхэм продолжал давить, чередуя пряник и кнут, вполне очевидный, хотя прямо о нем не говорилось: в прошлом Чалонер не раз предавал людей, которые представляли для него угрозу, и по крайней мере двоих отправил на виселицу. Чтобы помочь Холлоуэю оценить варианты, Джиллинхэм играл роль благотворителя: снимал жилье для его семьи и обещал заботиться о его детях в течение пяти или шести недель, до того как их можно будет послать к родителям в Шотландию. Когда Холлоуэй потребовал гарантий, Джиллинхэм привел в качестве поручителя Генри Сондерса, торговца маслом, которого они оба знали и которому, очевидно, доверяли.

Наконец Холлоуэй согласился совершить побег. Джиллинхэм не дал ему времени на раздумья. Он вручил Холлоуэю девять фунтов на месте. Еще три фунта он заплатил шкиперу Лоусу, владельцу судна, которое должно было отвезти детей Холлоуэя в Шотландию. Несколько дней спустя Сондерс снова сопровождал Джиллинхэма как агента Чалонера. Холлоуэй вручил Джиллинхэму документ, уполномочивающий его собрать деньги с его должников, после чего они с женой оседлали лошадей, нанятых для поездки на север.

Оставалось уладить последнюю деталь: Холлоуэй сказал владельцу конюшни, что намерен возвратить лошадей тем же вечером, но Джиллинхэм знал, что это был очередной обман. Он пошел в конюшню на Коулман-стрит и "сказал хозяину, что лошади вернутся назад не ранее чем через два или три дня" — должно быть, это стоило ему дополнительных денег. К чему было беспокоиться об этом? Чтобы "этот человек не преследовал Холлоуэя из-за своих лошадей".

Затем, аккуратно спрятав все следы, Джиллинхэм, все еще в компании услужливого Гарри Сондерса, посетил Ньюгейт, чтобы сообщить обо всем своему клиенту. Чалонер "спросил его, уехал ли Холлоуэй". [337]337 спросил его, уехал ли Холлоуэй: "The Information of Henry Saunders of Cross Lane in ye parish of St. Gyles in the Fields in the County of Middx, Tallow Chandler 25 augt. 1698," Mint 17, document 98. Подробности о побеге Холлоуэя в Шотландию взяты из этого допроса и из: Mint 17, documents 80, 81, and 107. Документ № 80 содержит "информацию от грабителя Брауна Джойнера, полученную в таверне "Голова турка" у моста Эрмитаж в Вапинге 13 декабря 98 года". Документы 81 и 107 — записи допросов Элизабет Холлоуэй.
Джиллинхэм ответил, что да, и это возымело желаемый эффект, поскольку Сондерс сообщил, что "Чалонер, казалось, был весьма тому рад и сказал, что ему наплевать на весь мир".

Предчувствие фиаско не обмануло Ньютона. После того как Холлоуэй исчез, два других свидетеля отреклись от своих показаний, хотя что именно сделал ответчик, чтобы породить такую внезапную амнезию, неизвестно. Дело так и не было выслушано судом присяжных; председатель суда отклонил обвинения. К концу октября или началу ноября, после семи недель в тюрьме — в оковах, по его собственному утверждению, — Чалонер вышел из Ньюгейта, вновь став свободным человеком.