Кому-то, оказывается, не нравится война…

Король такие разговоры, бывало, слышал: сетовали на войну и на время, что сложное очень. Лично Его Величеству война ещё не сделала ничего такого, чтобы он мог напрочь её осудить. Карп, вероятно, погиб — и это его потрясло. Наверное, та рука на дороге всё же принадлежала ему, не может же быть, чтобы были две одинаковые руки на свете… с одинаковыми рисунками (наколками).

Потом замок… Он чисто случайно попал туда вместе с другими людьми в тот день двадцать первого сентября, когда бежал, ошеломлённый трагедией на шоссе. От увиденного в замке ему стало плохо: эти трупы на земле, отвратительная вонь, плачущие женщины, сквернословящие мужчины. Не доходило до сознания, когда на него кричали, прогоняли его… Словно не с ним всё это происходило, вне его собственного мира, внутри которого он находился как под прозрачным колпаком, через который всё видно, но звуки не доносятся…

Потом он провалился во мрак, наверное, была температура, потому что — он об этом знал — когда болеют, всегда бывает температура. Он, конечно, всё видел… Он «там» был! И видел эти помещения, летучих мышей, крыс, луну и ворон, ворон…

Но разве это война? При чём здесь война? Всё, что он увидел, не соответствовало его представлениям о войне. А его представления не с рождением у него образовались, они пришли к нему из книги о Гарибальди, из кинофильма про Чапаева, из рассказов тех, кто воевал в освободительной войне. Олицетворением войны был бронзовый солдат с саблей в руке у магазина игрушек.

Школу временно отложили… благодаря войне. Это уже хорошо. Правда, через несколько дней после прихода солдат в серо-зелёной форме стали поговаривать о том, что в школе красят, что её готовят к открытию, что вскоре она опять станет давать знания.

Какие? Знания — это знания. Если красные объясняют, что белое — это чёрное, а белые — что чёрное есть красное, то всё это тоже знания, хотя и противоречивые, и иногда насквозь лживые. Какого цвета знания будут даваться теперь, о том мог догадаться любой умеющий читать и разбираться в том, о чём писалось в газете.

Газеты опять стали выходить, а в них печататься статьи. Газета — это такая вещь, которая всегда должна печататься, иначе не наступит царствие божие, так считала Ангелочек, не читавшая газет, но находившая их богу угодными, поскольку в них писали о церковных праздниках. Газеты должны всегда печататься, чтобы звениноговские, кангруспиновские, журавлёвские и все остальные мужики на земле могли анализировать происходящее в мире и следить по ним, кто, где и кого ликвидирует, кто от кого и как обороняется, какие захватывает территории, чтобы их освободить, газеты должны быть всегда…

Если бы Король не болел, то увидел бы в «Нашей Земле» портрет человека с усиками — короля германцев. Под ним подпись: «Вождь немецкого государства». Рядом помещался панегирик такого содержания: немецкому народу и рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру эстонский народ выражает благодарность за своё освобождение от большевистского ига; он не только на словах, но и трудом хочет выразить благодарность, включившись в дело строительства новой Европы. Из сердец эстонского народа доносится призыв к Адольфу Гитлеру — здоровья и сил ему во имя победы!

Ниже был напечатан Тагесбефел № 1, то есть первый приказ: «Немецким военным командованием я назначен начальником самообороны на островах».

Следовали параграфы приказа нового начальника:

«Обязываю всех офицеров, унтер-офицеров, полицейских, других военнослужащих зарегистрироваться в создаваемых штабах самообороны в городе Журавли на Главной улице в доме № 14. Обязываю граждан сдать оружие. Запрещается всяческая поддержка Красной Армии. Запрещается уничтожение и укрытие оставленного Красной Армией военного снаряжения. Нарушение приказа карается по законам военного времени, включая смертную казнь.

Подпись: К. Комар, капитан-майор».

В стороне стояла небольшая заметка: «Завтра, в воскресенье, 28 сентября, в 15.00 состоится очередное захоронение жертв красного террора на кладбище города Журавли».

Позже, когда Король стал реагировать на окружающую его жизнь, он слышал, как взрослые говорили о красном терроре. Он вспоминал картины Калитко, увиденные во дворе замка. Однако эти воспоминания представлялись ему страшным сновидением, в действительности такого быть не могло. Но, затаив дыхание, он прислушивался к разговорам.

Взрослые всегда говорили о чём-нибудь ему неведомом. Это всегда интересно. Когда смешно, когда и страшно. Но и то, о чём говорилось, существовало вне его внутреннего личного королевского мира.

Газета «Наша Земля» стала печататься одновременно на эстонском и немецком языках, Алфреду это нравилось: читая газету, он мог ежедневно упражняться в немецком языке. Часы, которые двадцать первого июня приказали перевести на час вперёд, чтобы время в Журавлях стало такое же, как в России, теперь велели перевести на час назад, чтобы время стало такое, как в Германии.

В Каунасе — в литовском королевстве — красный террор уничтожил тысячу католических священников, на спинах некоторых трупов оказались вырезаны кресты. Страшно!

Очень озадачило горожан следующее объявление:

«Все граждане, в чьи руки, независимо каким путём, попали товары, из магазинов или складов, или военное имущество, обязаны в течение трёх суток доставить всё в распоряжение части самообороны на Замковую улицу в дом Бергмана. Приём товаров с 10.00 до 18.00.

Подпись: капитан-майор Комар».

Если бы Король выходил в город, он бы не раз встретил плакаты, расклеенные на видных местах, написанные по-русски:

«Красноармейцы!

Германский командующий».

Остров занят германскими войсками! Русский гарнизон уничтожен. Рассеянным остаткам большевиков, скрывающимся в лесах и болотах, в последний раз предлагается сложить оружие и явиться в ближайшую часть эстонской самообороны или германской армии. Советским солдатам гарантируется жизнь и хорошие условия в плену. Кто же до 5 октября 1941 года не сдастся, будет считаться бандитом и подлежит расстрелу.

Городское управление постановило вернуть прежние названия улицам, которые были переименованы красными.

— Кто главным образом управляет городом теперь? — задавался вопросом Тайдеман, зайдя как-то в отсутствие Алфреда переговорить с Хелли насчёт ремонта крыши их дровяного сарая. — Гауптман Потрак и капитан-лейтенант Поле, а куда подевался их Комар, этого нам никто не скажет.

Хелли было совершенно безразлично, есть этот Комар на свете или нет его, а также куда он подевался.

— Нашли ещё двадцать девять трупов в подвале гофманского дома, некоторых опознали, большинство же не узнаны да некоторых и невозможно узнать… Всего найдено уже шестьдесят девять жертв террора.

Контора ЭТК ещё раз предельно вежливо обратилась к населению:

«Просим всех граждан, получивших в конце коммунистического режима со склада товары, вернуть их в течение одной недели. Не последовавших настоящему распоряжению будут считать присвоившими чужую собственность. Просим и граждан, которые знают таких, сообщить о них заведующему конторой отделения ЭТК. Имена сообщивших останутся в тайне.

Заведующий конторой отделения ЭТК».

Какой замечательный человек этот заведующий! Сообразительный! Хотя разве требуется быть очень уж сообразительным, чтобы понять, как важно сохранить в тайне имена доносчиков. Доносчики — люди нужные. Правда, новый начальник самообороны поместил в газету предупреждение о том, что…

«Имеют место случаи арестов граждан по доносам, сделанным из личной вражды. Подобные примеры недопустимы. Это было свойственно красным — хватать людей по таким доносам, в результате погибали невинные. Задача самообороны — очистить нашу землю от вредных элементов и помочь становлению Новой Европы. Предупреждаю членов самообороны и прочих граждан, которые пользуются моментом для сведения личных счётов — похожие доносы наказываются, лже-осведомители будут караться как создатели путаницы. Новая Европа — это прежде всего порядок.

Капитан-лейтенант Поле».

Ошибался Алфред, считая, будто эстонцам принадлежат те товары со склада ЭТК, которые русские солдаты не успели уничтожить как собственность Советов, чтобы не оставлять врагу: товары, благополучно растащенные и спрятанные по домам, оказались на самом деле немецкими. Приказали всё это «немецкое имущество» вернуть и предупредили о том, что есть свидетели растаскивания немецкого склада. Значит, если кто-нибудь не вернёт, пусть не обижается…

Алфред решил не обижать самого себя, полез в подвал, вытащил «немецкую» подошвенную кожу, кое-какие немецкие ботинки, погрузил всё в тачку и повёз, приговаривая про себя такие слова, какие однажды подвели Короля у Брюкваозера.

Короля уже не опекали, как прежде. Он стал теперь именоваться проще: не Его Величество, не Король Люксембургский, а…

— Просто Люкс, понимаете? Король Люкс. Я считаю, это шикарно…

Распоряжение такое было дано своим. Никто не возражал! Ни Свен и ни Вальдур. Свен вообще не любил спорить. Он, считал я, культурный человек — сын учительницы гимназии. Не лез в глаза, не выставлялся героем, предпочитая быть ведомым, как, впрочем, и Вальдур. Свен и Вальдур жили дружно по соседству на улице Моря. И признали Короля личностью более значительной, им с Королём интересно, они с удовольствием подчинялись его фантазиям. Король не злоупотреблял авторитетом, не тиранил подданных, что вообще-то свойственно королям. Угодно ему быть просто Люксом — пожалуйста, кто возражает?

Фронт прошёл и закрепился на полуострове, который выдавался в море километров примерно на тридцать. Начинался Сырве за рекой Насва и за лесом Сосновая Нога. На полуострове, покрытом сосновым лесом и можжевельником, днём и ночью бухало да ухало, и вороньё из города передислоцировалось туда.

Сесси смирненько проживала на Сааре. Королю удалось повидаться с ней, когда они с Алфредом ездили в Звенинога. Юхан истопил баню, и Его Величество с огромным удовольствием попарился на этот раз с Манчи и Юханом; Ангелочек почему-то в последнее время парильную процессию не возглавляла.

Она была озабочена судьбой Хуго, который неизвестно где теперь воевал против немцев. Ох, и не повезло же ему: идти воевать, да ещё на стороне безбожников.

— А ведь ты нас всех с грудного возраста учила подчиняться властям и служить честно… — колко заметил ей Алфред за ужином, присутствовал также Антс с хутора Ару, пришедший попариться в саарескую баню. Антс и Сесси стали неразлучными, и Манчи не без основания дразнил их женихом и невестой, это их ничуть не смущало. — Когда меня в армию взяли, ты же напоминала мне о чувстве долга или забыла? — спрашивал Алфред Ангелочка. — Какое же сегодня должно быть это чувство долга у Хуго или у меня? Кому служит наш долг? Власть от бога, говорила ты. Значит, долг Хуго — служить русским, он под их властью оказался, а мой — немцам, теперь здесь их власть.

Антс и Сесси посмеивались, дед свистел, Манчи ел, Ангелочек невозмутимо держалась за бога.

— В писании сказано: ничто входящее в человека извне не может осквернить его, но что исходит из него, то осквернит человека. Если Хуго, также и ты, чисты, то никакая власть вас не осквернит, но ежели от вас исходят блудные думы, это вас и оскверняет.

Королю скучать не приходилось. В лесах стало намного интереснее, чем раньше. Даже в Закатном лесу, хотя горожане называли его загородным парком. Потом в лесу Сосновая Нога, также у Птичьего Залива, откуда ещё шлам не начали возить. Интереснее стало в лесу по причине забывчивости русских солдат: они оставили столько имущества — успевай только подбирать да перепрятывать.

Тройка — Король, Свен, Вальдур — обнаружили окопы с бункерами, в них нары, столы, утварь всякую; в одном бункере нашли планшет с картой Европы, ремни, портупеи, а старшие ребята с улицы Большая Гавань — Ингвар и его группа, — эти раздобыли настоящую пушку и снаряды, у них Король видел винтовку, ребята по очереди из неё стреляли. Королю же, увы, не дали, здесь с его социальным положением не считались. Из пушки Ингвар только один раз бабахнул, больше нельзя было, слишком близко от дороги, и в городе могли услышать и прийти посмотреть, кто тут и с кем сражается. Из винтовки же ежедневно ходили стрелять к Птичьему Заливу. До тех пор пока Король совершенно случайно не проговорился Тайдеману. Собственно, он просто высказал свою обиду, что эти — Ингвар и другие — сами стреляют, а ему и его людям не позволяют. Тайдеман с ним согласился, да, так поступать несправедливо. Но как об этом узнал Алфред?..

После того, как Алфред с военными пришли на «полигон» и всё там конфисковали, Король встретился с Ингваром на Каменном мосту, и тот, не поздоровавшись, так врезал Королю в глаз, что ему долго-долго пришлось любоваться в зеркало на первый в жизни фингал.

На двери мебельной мастерской Алфреда — под надписью на эстонском языке появилась немецкая. В сущности «Тишлер» и есть немецкое слово. До этого Тайдеман и Алфред, посовещавшись, до неузнаваемости изуродовали зачем-то помещения как в мастерской, так и в доме у реки Тори. Они содрали обои, в некоторых местах отбили штукатурку, вынули доски с потолков, отчего помещения приобрели совершенно нежилой вид. Откуда было знать Королю, что эти ухищрения необходимы для того, чтобы Тайдеман мог «непригодные» помещения сдать в аренду Алфреду, в противном случае их могла отобрать Ортскомендатура, которой командовал гауптман доктор Кляусон. Король с удивлением обратил внимание на то, что немецкие офицеры часто назывались докторами, но почему-то никого не лечили.

«Фабрика» Хелли также без сырья не осталась, Алфред очень скоро наладил кое-какие контакты и в её прачечную стали привозить бельё немецких солдат, которых Король изучал очень придирчиво. Устраивать же дипломатические отношения с ними он не спешил, хотя сами по себе парни, привозившие бельё, выглядели вполне симпатичными.

После истории с «полигоном» в лесу Хелли не выпускала Короля из поля зрения, тем более что в газетах постоянно печатали о ребятах, подорвавшихся то тут, то там на минах или не умевших грамотно обращаться с гранатой. Наконец служба самообороны тщательно прочесала леса, после чего ребятам лишь изредка удавалось понюхать разве что упаковки с порохом или побаловаться винтовочными патронами.

Мало того, что Тайдеман предусмотрительно испортил внутренний вид своих домов, он ещё заклеил бумажными лентами совершенно целые окна, измерил стёкла сантиметром. Только Алфред знал, что всё это делалось после обращения к домовладельцам городского управления, в котором предлагалось горожанам сообщить письменно, сколько нужно стёкол для приведения в порядок разбившихся от взрывов в городе окон. Отсюда всем стало ясно, что городское управление стало нормально функционировать, словно ничего особенного не произошло, только и всего, что одна власть ушла, а другая пришла. Но городское управление чувствительно раздражало Короля, предупредившего всех родителей, в том числе Хелли и Алфреда, о необходимости заблаговременно зарегистрировать августейшего отпрыска в школе, причём не позже двадцать четвёртого октября, иначе он может оказаться в начале учебного года за дверью.

Жизнь в городе продолжалась. Как её воспринимали взрослые, Король не понимал, он жил своей собственной. А в стране началась другая. Скорее всего немецкая жизнь. Всё теперь так или иначе было связано с Германией: сообщения в газетах, объявления, продовольственные карточки и даже разговоры между знакомыми. Точки зрения на события в мире в основном были тоже германскими. И Король подсознательно обратил внимание на то, что люди в это новое ринулись без оглядки и даже как будто с удовольствием. Во всяком случае, в торжественной комнате заседания проходили радостные. Слушали Алфреда, который, как и раньше, играл на аккордеоне, пили ячменный кофе с цикорием и передавали друг другу новости, вероятно почерпнутые из немецкой информации:

— Ленинград окружён? Не окружён? Лондон утверждает, что нет. Но, говорят, повторяется как со Смоленском: англичане лишь неделю спустя сообщили о том, что Смоленск пал. Им было тяжело об этом передавать. Смоленск считается важным объектом, но Ленинград важнее, он значителен по четырём пунктам: огромные советские воинские соединения уничтожаются и уже не смогут участвовать в боях на других фронтах. Отключается особенно важный узел железнодорожной связи, аннулируется ленинградская военная промышленность, заодно окончательно ликвидируется опасность, угрожавшая нам и Финляндии. К тому же там около трёх миллионов гражданского населения, с миллионом военных, все зажаты, им будет трудно прокормить четыре миллиона людей…

Был произведён обыск в советских посольствах — в Берлине да и в Париже тоже. Выяснилось, что оба посольства оказались центрами шпионажа и саботажа. В парижском абсолютно изолированное крыло, где помещалось ГПУ… Открыты специальные технические устройства. Вообще очень похоже на гнездо взломщиков и разбойников. Стальные двери пришлось открывать несколько часов, стены из звуконепроницаемых материалов. В дверях глазки, отверстия для стрельбы… В центре лабиринта коридор. Обнаружили комнату с электрической печью и ванной, в которой разрезались трупы до сожжения. Много отмычек, противогазы, свёрла, буромашины, стальные наручники, ампулы с ядами. Богатый технический арсенал. Приёмники и радиопередатчики в чемоданах. Портативные кинокамеры. Взрывные устройства с часовым механизмом. Пулемёты, пистолеты… Даже парашют. Установили, что здесь проводились пытки. Теперь понятно, куда подевались многие таинственно и бесследно исчезнувшие представители русской эмиграции, а также захваченный в Париже один из руководителей белой эмиграции генерал Миллер и, надо полагать, генерал Кутепов…

…Тело Ленина из Москвы отправлено. Это указывает на то, что Москве угрожает скорая капитуляция…

…В связи с тем что армия Будённого разбита, кубанские казаки подняли восстание. Казаки окружили и уничтожили войска НКВД. Восстание всё разрастается…

…А в Риге… В подвалах ГПУ! Люди жили, ни о чём не подозревая, занимались своими делами, а агенты ГПУ собирали на них «компрометирующие» материалы. Нашли уйму писем невинного содержания, открытки, не дошедшие до адресатов, а в них фразы, обрывки фраз, подчёркнутые красным карандашом: «раньше всё ж было лучше…», «жаль, что не ушёл с балтийскими немцами…» и т. д. Похожие фразы являлись смертными приговорами… А сколько ещё не «обработанных» писем, то есть «материала»! Почтовые открытки от переселенцев в Германию, даже они стали для многих причиной гибели; если кто-нибудь хоть как-то был связан с заграницей, его автоматически считали немецким шпионом…

…в здании бывшего латышского Министерства внутренних дел. В подвалах камеры смертников. Большинство казематов без окон, несчастные дожидались казни в кромешной темноте…

…Большинство камер не вентилируется, многие заключённые задыхались на глазах наблюдавших за ними надзирателей.

…Один, сидевший в московских подвалах ГПУ и чудом оставшийся жив, рассказывал: «Эти-то камеры пыток здесь не совершенны. В Москве — другое дело, люди теряли рассудок или погибали, вынужденные стоять по колени в воде…»

…В автогараже ГПУ две двери. Через правую дверь попадаешь в небольшое звуконепроницаемое помещение, здесь столик и три стула. За столом сидели комиссары — евреи и их подручные убийцы. Другая дверь ведёт в камеру смерти, в ней следы от пуль, сладковатый запах крови не выветривается, в полу сделана канавка для её стока — сколько же здесь её пролилось? И над всем этим сияет-сверкает пятиконечная звезда на лозунге: «Мы принесли народам свободу»…

Заседавшие в торжественной комнате заключили из газет, что евреи, вот кто захватил власть в России. Смотрите, все руководящие посты в их руках. Девяносто процентов средних руководящих должностей занимают они. Двадцать пять лет назад, до большевиков, в Москве проживало всего лишь пять тысяч евреев. В двадцать третьем году, однако, уже восемьдесят шесть тысяч. В двадцать шестом — сто тридцать одна тысяча, а в тридцать пятом уже двести пятьдесят тысяч, в тридцать седьмом же году их в столице СССР насчитывалось четыреста пятьдесят тысяч, а если учесть, что всего-то в ней в то время было три с половиной миллиона жителей, это значит, что каждый седьмой был еврей.

Лазарь Моисеевич — правая рука Сталина. Без его согласия у них там ничего не делается. Его родственники сидят в партии и в государственном аппарате. Влияние Кагановича охватывает все сферы их жизни, он вмешивается везде и всюду, где чувствуется опасность его семье или еврейству. Рядом с ним другие евреи — правительственные «верха». Нарком внутренних дел — еврей Берия. Особенно же вцепились они в хозяйственные и финансовые области экономики Советов. Сей факт всемирно известен — Гольденберг и Сейтлин, Рифкин и Лихтенштейн, Шмуклер и Шифман, вот они — главные имена! Когда большевики захватили в прошлом году Бессарабию и Балтийские страны, начался, как всем известно, бег евреев наперегонки к ответственным должностям. Из этого вытекает, что, как видим, евреи совершенно не боятся ответственности, раз так стремятся к ответственным постам…

Когда впервые приходил к Алфреду начальник гестапо, о чём Король не знал, что это такое, тогда этот Херр Майстер рассказывал, что прямо систематически хватали сынки богатых еврейских плутократов должности в руководстве и в Эстонской республике, и у них не спрашивали о социальном происхождении, достаточными анкетными данными являлся нос крючком, кудрявый волос (желательно тёмного или огненно-рыжего цвета) и оттопыривающаяся нижняя губа. Так и пёрли вперёд всевозможные Марковичи, Фейшины, Гуткины, Шварцы, Киршнеры и другие.

Сидели люди по вечерам в торжественной комнате, держали открытыми форточки, чтобы папиросный дым выходил наружу. Хелли без конца варила кофе, а Король, набегавшись за день, слушал, слушал и думал обо всём, ему было непонятно, почему всем так не нравится еврей, но не стал никого расспрашивать; он слушал и думал до тех пор, пока не закрывались его утомлённые глаза, и он переносился в мир сновидений. Бывало, он просыпался от того, что в торжественной комнате пели. Тогда слушал и смеялся про себя, если песни были смешные. Некоторые легко запоминались наизусть, и он потом пел их своим товарищам. Например, популярную по тем временам песенку, которую пели на мотив старой народной песни про Дядюшку Крота, жившего в лесу под корнями деревьев:

Песня долгая.

И вот однажды Его Величество шёл по парку, откуда исчезла всякая военная техника; не было автомашин и конских повозок, в германских войсках ими не пользовались. Шёл Король и думал, что вот недавно, всего лишь дней десять назад, в городе шли ему навстречу военные, но в другой форме и говорили на другом языке, а о Сталине говорили, что он великий, что он отец всех людей, что он солнце, а теперь… И запел Его Величество ту песенку. Он шёл и пел, что «жил в Москве старый Сталин»… И не заметил Тайдемана…

— А старые слова этой песенки лучше, — услышал он знакомый голос. — Эти слова про Сталина тебе не надо петь, они неумные.

— Как же неумные, когда все поют, взрослые тоже? — удивился Король.

— Человек взрослый не обязательно умный, — буркнул Тайдеман, — взрослых дураков столько, что порой тесно от них.

— Но почему же такие песни поют и даже в газете их печатают?

Тайдеман длинный, и ему трудно шагать в ногу с Его Величеством. Но он приспосабливался. Король тоже старался удлинить шаг, в результате и старый и малый смешно перебирали ногами.

— Да от ограниченности это всё — и поют и печатают. — Королю неудобно сознаться, что понятие ограниченности ему недоступно. — Не понимают, — продолжал Тайдеман, — что высмеивать так мелко и недостойно противника — значит тем самым над собой смеяться, ведь не мальчики же, наконец… Ты уж прости за сравнение. Но ты — человек с чистой и гордой душой, потому учись достоинству. Русские тоже… Изображали Гитлера уродом. Не красавец он, конечно, но с такой же внешностью, как и вообще у людей, какая от природы досталась. У немцев теперь, в свою очередь, карикатуры на Сталина… Но разве дело в том, кто с какими усами? К тому же нет же у Сталина рогов… Хотя и подлый человечек. Он чёрт, конечно, это несомненно, иначе одному простому смертному не согнуть в дугу сотни миллионов русских. Но и глуп он тоже, потому, что тщеславен до одури.

— Почему ты так много знаешь, Карла? — спросил Король, которому размышления Тайдемана были отчасти непонятны. — Почему Алфред тоже поёт про крота… Сталина, но не говорит, что нельзя?

— Я уже старый, а старые знают много. Когда Алфред будет таким же старым, как я, он поймёт всё это, а когда ты станешь таким, как Алфред, то будешь знать столько же, сколько он знает теперь, но ещё не столько, сколько знаю я. А когда станешь совсем старым и некрасивым, как я, — будешь умным.

Король не мог понять, почему нельзя быть и красивым и умным одновременно.

— Бывает, — не желая окончательно лишить его надежд, продолжал Тайдеман, — правда, редко, но случается стать умным и в молодости, это зависит не столько от знаний — всего не узнаешь, знания бесконечны, — сколько от понимания: сумеешь правильно понять то, что видишь, тогда и умный.

— А что нужно делать, чтобы правильно понять?

— Ну, — засмеялся Тайдеман, — чтобы научиться правильно понимать, надо расспросить умных, а не дураков.

Нет, Король не скучал. Лето на исходе и с этим ничего нельзя поделать. В лесах бесконечно шастают военные и самообороновцы — ищут русских, нормальным людям нельзя сюда и соваться. В конце концов, патроны, порох, пушки, винтовки — это всё интересно, но кататься на велосипеде… Это скорость! Непередаваемое ощущение от сознания, что можешь за считанные минуты домчаться туда, куда пеший доберётся за полчаса. А велосипеды и «Филипс» Алфреду вернули. Он сам за ними съездил куда-то. Причём привёз один лишний — для Короля.

Кататься на велосипеде непросто, если, скажем, не достаёшь ногами до педалей. На седле, пожалуйста, сидеть можно, но кто будет крутить педали? Поэтому Король с удовольствием поменялся бы с Хелли велосипедами. Сидеть в седле и здесь не получалось, но у дамского велосипеда хоть такой дурацкой рамы нет, через которую ему теперь приходится просовывать правую ногу, стоя при этом на педалях с левой стороны кривобоко — удовольствие, сказать честно, сомнительное Меняться с ним и не думали: Хелли женщина — велосипед ей полагается дамский, а Королю мужской. Благодаря этому факту он стал постоянным пациентом доктора Килка со своими никогда не заживающими ссадинами на коленках.

Доктор Килк с Аделью, как и прежде, частенько заседали у Алфреда в торжественной комнате, сюда повадился ходить ещё Отто Швальме — немецкий офицер в очках из ортскомендатуры, который Алфреду заменил русского Чуть-Чуть. Швальме был первым немцем, ставшим его заказчиком.

— Гнедиге фрау! — сказал он Хелли, когда пришёл, и странно стукнул каблуками высоких сапог. Хелли робко пискнула, что она — не гнедиге, что она Хелли, и почувствовала себя скованно, поскольку не знала немецкого языка. Потом все устроились в торжественной комнате за большим круглым столом. Хелли носила туда бутерброды, нарезала ветчины от ляжки саареского умного кабанчика, сварила кофе и достала из шкафчика, куда Королю не разрешалось совать носа, бутылку с жёлтой густоватой жидкостью. Алфред играл на аккордеоне. О чём они говорили, Король не знал. Но он давно решил для себя — до всего доходить своим умом.

А говорили опять про политику, в частности о русском после.

— Когда был послом, тогда смирялся, подчинялся, хвалил, наверное… А сняли и сразу другой взгляд на вещи: «Каждый шаг Сталина построен на обмане, в его политике отсутствует честность, манере управления чужды справедливость и человеколюбие…» Этот Раскольников и у нас когда-то был послом. «У сталинского социализма с действительным социализмом столько же мало общего, сколько у сталинской диктатуры с диктатурой пролетариата. — Доктор Килк читал открытое письмо Раскольникова в болгарской газете. — Возрастающее недовольство Сталин подавил насилием и террором. Сталинский режим войдёт в историю как время террора. В Советском Союзе никто не может быть уверен в завтрашнем дне. Рабочие, которых Сталин вначале объявил хозяевами фабрик и заводов, фактически стали рабами, он уничтожил экономические основы, дезорганизовал земледелие и транспорт, число преступлений Сталина огромно, список его жертв нескончаем. Рано или поздно, но народы Советского Союза осудят Сталина как предателя социализма и действительного врага народа, создателя голода и фальсификатора судебных приговоров».

— А может, всё было наоборот, — высказал сомнение Тайдеман, — может, суждение о Сталине у Раскольникова создалось раньше?.. Потому Сталин и снял его с дипломатической должности…

— Раньше-позже, а верно. По-моему, этот Сталин никакой не грузин, а еврей. Иначе бы с ними не снюхался. Господи! В Москве уже каждый седьмой еврей…

— А почему, собственно, каждый седьмой не может быть евреем? — недоумевал Тайдеман. — Разве это хуже, чем если бы каждый седьмой в Москве был не евреем, а, скажем, эстонцем?..

Наступившее молчание ясно дало понять всем, что присутствовавшие не претендовали на то, чтобы каждый седьмой московский житель был эстонцем. Доктор Килк, как человек интеллигентный, отметил, что имел в виду не столько евреев, сколько Сталина и его явную симпатию к ним.

Когда все христианские церкви в советской столице закрывались, превращались в кинотеатры, музеи, духовные лица угонялись к северному полюсу или освобождались от земных забот, синагогу, сохранившуюся после царя, правительство признало…

— Можно подумать, уважаемый доктор, что у вас в Москве своя разведка или, скажем, родственники? — спросил Тайдеман ехидненько. Килк, однако, не обиделся и не смутился.

— Надо читать больше! — воскликнул назидательно. — Меня лично об этом проинформировал американский фотограф Аббе, который много у них там попутешествовал. Он потом написал книгу «Фотографии из России». Когда он приехал в Москву, на Белорусском вокзале его встретила переводчица-еврейка; евреи же проследили, чтобы его поместили в гостиницу, в которой служащие евреи; евреи контролировали и определяли его маршруты… и других туристов; евреи даже приходили к его постели, когда он захворал; когда же ему посчастливилось спуститься в метро, навстречу ему сверкало имя Лазаря Моисеевича Кагановича: тесть Сталина являлся отцом московского метро. Ну как?

— Сталин, что и говорить, мрачная фигура, — Алфред не знал, что сказать про Сталина, потому что никогда — для чего ему это? — не интересовался сталинской личностью; если бы не приход русских на острова, если бы не война, он бы про Сталина и думать не думал. Для чего? Он знал, что на острове даже некоторые русские отзываются о Сталине по-всякому, к Сталину он сам не относился никак до тех пор, пока в замке не откопали убитых, пока не услышал о приказе Сталина, чтобы немцам была оставлена выжженная земля, причём та земля, которая Сталину никогда не принадлежала. На ней испокон веков жили эстонцы.

Теперь Алфред отдавал должное осведомлённости своих гостей, удивляясь, что у него завелись такие эрудированные приятели. От Отто Швальме он слышал, что Сталин якобы скрывается от немецких авианалетов под Кремлём, что для него под Кремлём построен подземный дворец, куда этот красный диктатор и переселился. Кремль, рассказывал Отто, уже пострадал от бомбёжек, но убежище Сталина невредимо.

— Сталин есть император, — продолжал доктор Килк разбирать сию личность, — и до чего же удивительно, что такой совсем никудышный человек с усами ухитрился сесть на шею огромному народу и, как петля, душит, душит, а эти хрипят, но кричат «ура!»… А ведь и Рузвельт — палец в рот не клади: не считаясь ни с кем, ни с американцами, ни с конгрессом, взял на себя право решать всё по-своему. Хочет создать новый версальский договор, чтобы самому участвовать в дезармировании народов (своего рода программа разоружения. — Прим. автора), чтобы был такой договор, по которому Америка станет управляющим Европы и всего мира. Все «свободы» будут защищать американские штыки, земля же получит такой мир, какой желателен Рузвельту…

— Пока настанет хоть какой-нибудь мир, много крови прольётся, — прервал Килка Тайдеман. — В нашем городе нашли уже семьдесят четыре жертвы, а сколько всего людей убито по всей Прибалтике, а на фронте… А сколько ещё погибнет на войне?.. Хотя бы в России. Русские тоже люди. Немцы там, надо думать, не очень любезничают с побеждёнными.

— Да, да, не очень, господин Тайдеман, — воскликнул Отто радостно, он был в хорошем настроении, — не так, конечно, как русские любезничали у вас… в городе, в стране, но немцы очень любезные люди, поверьте мне.

— Что делалось в подвалах ГПУ в Риге! — вскричал Килк.

В подвалах ГПУ… Королю было понятно только то, что ГПУ — это очень страшно, что если в ГПУ попадёшь, то уже живой не останешься, значит, как на картинах Калитко. Но как мог Жора Калитко всё так нарисовать, если сам не был в подвалах ГПУ? Откуда ему известно, как там бывает?

Да, конечно, патроны, порох, пушки и винтовки — это мужская забава, очень интересная, а Король Люкс — мужчина, это факт. Но общение друг с другом посредством мяча более занимательно, когда надоедает рвать штаны и фрукты в чужих садах — тоже факт.