Большое ожидание началось с того самого дня, когда Алфред привел его в школу. Здесь все было не так, как у Брюкваозера, где больше простора и свободы. Но здесь также было шумно: визги, гвалт, беготня, что так не нравилось Его Величеству.

Алфред представил его худощавому молодому человеку в очках.

— Обращаясь ко мне, надо сказать просто «учитель», — объяснил очкарик для начала, затем спросил: — Тебе уже восемь?

Звучало это как-то осуждающе.

Король лишь кивнул молча, что да, восемь, что спрашивать?

Алфред сказал, что ему пора, что Король сам найдет дорогу домой, и поспешил удалиться. Очкарик повел Короля в класс, который тоже визжал и верещал, указал ему парту, за которой он должен отбывать свой срок.

— Намерен ли ты прилежно учиться? — осведомился он, и Король поспешил его заверить, что он намерен исключительно прилежно учиться, А что ему еще оставалось делать? Зазвенел звонок, и началось долгое, мучительное, терпеливое ожидание… лета.

Начались утренние ранние вставания и бесконечные споры с Хелли по поводу ушей — мытые они или кончик носа лишь в воде замочен… Но сколько же их можно мыть? Совсем чистыми все равно не станут всякому нормальному человеку это должно быть ясно! Завтрак съедался без обсуждения: он знал, кроме тощего школьного обеда, до вечера не на что рассчитывать.

Дорога в школу была не сказать, чтобы интереснее, чем в деревне Звенинога, но и здесь можно задержаться и развлечься: когда в сточных канавах замерзает вода, можно прокатиться с разбега — здорово! А улиц от небесно-синего дома до школы наберется довольно: сначала Закатная, мимо дома Альберта, мимо столярки Алфреда, напротив — сооружение, в зимнее время весьма достойное внимания; здесь можно отвести душу после школы… айсберг! Складируется лед, который взрослые выпиливают в заливе большими кубиками; лед укладывается в четыре-пять рядов, и получается пирамида в форме квадрата. Снаружи айсберг окружен высокими дощатыми стенами, между ними и льдинами насыпаны опилки, ими же засыпан он сверху и хранится здесь до самого лета. А лед, естественно, нужен находящемуся по соседству рыбному складу.

Иметь поблизости от собственного дома айсберг — это величайшее дело! Чего здесь местные люди — имеются в виду способные оценить великолепие такого сооружения — не вытворяют! Сколько здесь можно отхватить царапин, синяков, разбитых колен и других ран — свидетельств славных дел и баталий! Конечно, старшие к этим «свидетельствам» относятся не с должным пониманием, и вместе с пластырем на раны героям достается часто и хорошая порка. Но и старшие не могут не признать: хорошо, когда айсберг рядом с домом и не надо далеко искать того, кто не пришел вовремя к ужину.

Школа располагалась в другом конце города; если идти шагом нормального человека, то примерно минут тридцать — сорок хода. От айсберга дорога продолжалась мимо небольшого залива, проходила через древний парк, окружавший еще более древний средневековый замок.

Он хорошо просматривается издали, особенно с моря. Две башни с крышами из красной черепицы возвышаются над зелеными лиственными деревьями — старыми липами, каштанами, кленами, ясенями. Если обежать парк, километров шесть получится, поэтому, когда входишь в него, замка не видно. В парке расположился старый курзал, вокруг него киоски, в которых продают печенье и летом мороженое.

Курзал не столь древен, как замок, — куда там! Замок, Король одним ухом подслушал, много раз взрывали, снова отстраивали, и стоит этот доломитный бастион уже много сотен лет. А курзал… Он, конечно, стар в том смысле, что дерево, из которого он построен, уже изъедено-проточено, расшатано, прогнило; дом двухэтажный, крысами облюбован, в нем ресторан с танцевальным залом. А на втором этаже комнаты, но кто в них живет — Королю неведомо. В городе существует гостиница над рестораном «Искра», так там живут все, кто хочет, но здесь…

Перед курзалом большая площадка, которая кажется еще большей тому, кто сам еще мал. Старая-престарая, огромная и высокая липа на краю площадки среди других своих сородичей настолько выделяется, что рядом с этой толстенной ветвистой великаншей даже большая площадка кажется лужайкой. На площадке часто собираются сотни горожан послушать хоровое пение со сцены-раковины. Теперь здесь часто проводятся митинги: агитаторы произносят речи, всего да полно русских летчиков. Из ресторана несутся звуки вальсов, местные барышни слетаются сюда, как пчелы к пустым лимонадным стаканам на прилавках киосков. Но барышни Королю неинтересны, другое дело лимонад.

Осенью да зимою в парке мало замечательного, ресторан закрыт, так как в нем отсутствует отопление киоски тоже, а летчики теперь в ресторане «Искра», также и эти… И единственно белки не оставляют прохожего без внимания. Они в парке города Журавлей все равно как коровы на улицах городов Индии — священны, несмотря даже на свою исключительную наглость: прыгают с веток на прохожих, обыскивают их с тщательностью самых дотошных таможенников, лезут за воротник и даже, простите великодушно, в штаны… Так что лучше какой-нибудь выкуп в карманах все же носить в виде орехов или печенья. О да, эти-то древесные жители Королю очень даже нравились. Здесь тоже можно было задержаться по пути в школу. А рядом с парком как раз и расположилась грязелечебница, куда старый Ранд возил шлам. Чуть дальше от грязелечебницы, по тротуару, — улица Толли, где превосходное заведеньице — кинотеатр. Хотя, конечно, когда все время показывают кино, которое детям до четырнадцати лет смотреть воспрещено, то плохо. Но даже сама перспектива прошмыгнуть внутрь, несмотря на все запреты, уже волнует непередаваемо. А больше на улице Толли и нет ничего интересного, всего лишь какой-то склад, на торце которого огромные буквы: Э. Т. К.

Дальше, за парком, дорога Короля в школу продолжалась по улице, названной в честь Главного города государства. Шагая по этой улице, он очень скоро Назывался в центре, где располагался магазин игрушек с занимательными витринами. Здесь можно было, конечно, таращиться на оловянных солдатиков и всякую всячину, но Король обычно себе этого не позволял, смысла нет: все равно его «солдатики» — столярные шурупы, смотри не смотри. Напротив же магазина игрушек, на перекрестке двух улиц, стоит высокий, на гранитном основании памятник воинам, павшим в войне за освобождение республики в тысяча девятьсот восемнадцатом году: бронзовая фигура солдата с саблей в руке. Красивый памятник. Король здесь часто стоял, пытаясь представить себя солдатом на войне с саблей наголо…

Памятника не стало?! Вместо него возникла клумба с цветами, то есть, когда было тепло, были цветы, а теперь, когда холодно, нет и цветов. Но почему же? Разве никто и не пал с саблей в руке?.. Королю объяснили, что бронзовый памятник поставлен потому, что солдаты сражались за свободу и умерли, а город Журавлей стал свободным. Теперь кто-то снял бронзового солдата, значит, ничего этого и не было? Странный он, этот мир взрослых.

Продолжая путь, минуя ратушу, он доходил до тюрьмы — очень даже интересное здание, со всех сторон закрытое, ниоткуда не заглянешь даже во двор. Окна в решетках, за ними редко увидишь даже полицейских. Но раз ничего не видно, надо повернуть на ту короткую улицу, которая и названа как-то очень уж неприятно: Школьная. Улица метров в пятьдесят, в конце ее — школа.

Сказать, что в школе уж совсем ничего не было интересного, — он не может. Уроки… Это неизбежность. И в дождь и в мороз. Уроки надо было отсиживать, вытерпеть; их надо было готовить дома — мука смертельная, когда Хелли Мартенс с тебя не спускает глаз, когда Алфред заставляет бесконечно решать одну и ту же арифметическую задачу, которая каждый раз, проклятая, выходит по-разному, а Алфред кричит и требует, чтобы Король опять решал все заново.

Дождь, мороз — судьба.

Когда же, ну когда же будет лето?!

Самые невыносимые условия существования помогают вынести неприметные радости, каковые человек в состоянии открыть для себя, если у него есть чувство красоты, воображение и если он любит жизнь. Она сидела за передней партой с Марви Березовой. Марви была худенькая девочка с тонким удлиненным лицом, по обе стороны прямого носика смотрели зоркие серые глаза, украшенные пушистыми ресницами… Марви была мила, но Эльна… У Короля нет слов, чтобы рассказать-описать Эльну. У Марви волосы ниспадали на худенькие плечи каштановым каскадом — красиво, конечно, невероятно, но у Эльны…

Ее темные волосы были, в сущности, обыкновенные, и носила она прическу, о которой даже не скажешь, что это такое. Лицо круглое, нежное, глаза синие, а фигурка слегка как бы полновата — одним словом, была эта Эльна вся из себя кругленькая, но… Король ничего не мог понять, кроме одного, — что эта Эльна ему нравится.

Школа была единственным местом, где он мог ее видеть. На переменках он старался находиться вблизи нее, совершенно случайно и с независимым видом. Эльна и Марви были неразлучны, на переменках они чинно гуляли по коридору, как и большинство, все те, которые старались быть прилежными и получать пять по поведению.

У Короля пары не было, чинно гулять ему не хотелось, но пять по поведению, хоть умри, в квартальном табеле надо было обеспечить, учитывая вспыльчивый нрав Альфреда…

Эльна не замечала Короля. Ну а драки!.. Драться, чтобы привлечь в конце концов ее внимание, было просто необходимо. Это не означает, что Король, как только где-нибудь проходила Эльна, тут же кидался бить первого встречного, нет. Но если кто-то вроде Морского Козла в такой миг проявлял себя чересчур расторопным, тут-то и Король старался доказать, что бывают и более расторопные. В результате какой-нибудь вполне прилежный мальчик с плачем кидался в учительскую спасаться. Эльна… стала относиться к Его Величеству с подчеркнутым презрением из-за того, что он прославился на всю школу как забияка и скандалист — одним словом, плохой мальчик, о котором мамочки, как правило, говорят своим сыновьям: «С ним тебе ходить не следует».

Дело принимало скверный оборот. Как известно, в любой школе немало любителей подраться, причем не из-за какой-нибудь кругленькой красотки, а из чисто спортивного интереса, чтобы установить окончательно: кто кого и за сколько секунд. А посему, когда о королевской персоне стали говорить, как о кулачном бойце, от которого все спасаются бегством, то это не могло не задеть тех, кто считал, что уж они-то ни от кого никогда не побегут. Причем считали это с полным правом, поскольку битыми они, может, и бывали, да, но чтобы бежать… такого о них никто сказать не мог. От Короля все бегут? Почему? Надо выяснить! И стали все любители подраться искать не мирной встречи с Королем, а чтобы выяснить отношения…

Конечно, старшеклассники тут ни при чем, у них между собой свои счеты и расчеты. Но до третьего класса, по меньшей мере, в народе королевские подвиги обсуждались. Вскоре августейшей особе стало здорово попадать. Оказалось, что со всеми он справиться не мог, среди драчунов нашлись экземпляры, превосходившие Его Величество, в результате чего он довольно часто стал показываться своей Дульцинее с подбитым глазом. А синяки не спрячешь! А дома? Вдобавок к синякам на лице они у него появились еще и на заднице — что хорошего? Какая тут может быть любовь при таком положении дел?

Но любовь осталась жива! Настоящую Любовь не погасят никакие синяки, на каком бы месте они ни были! Разумеется, он старался избегать «случайных» встреч с Эльной, которая вместе с Марви над ним безжалостно посмеивалась.

Ему оставалось лишь мечтать. В мечтах ему представлялось, как он каким-то другим способом заставит о себе заговорить всю школу, так что не обратить на него внимания она просто не сможет. Например, он спрыгнет со второго этажа…

Можно, конечно, но если он сломает ногу?

А если взобраться на тридцатиметровую трубу? Да, но сколько можно на ней просидеть? Ведь не предупредишь же ее, что собираешься лезть на трубу…

По вечерам он ходил к школе, когда, бывало, и у Хелли и у Алфреда было много работы и они отсутствовали до поздней ночи. Как-никак, а обстирывать одной женщине целый батальон — это нелегко, а Алфред, даже если у него самого «не горело», в порядке солидарности задерживался в мастерской, чтобы Хелли было веселее, к тому же он нередко помогал ей выкручивать белье. И Короля — хотя такое королевской особе не к лицу — заставляли помогать Хелли в прачечной.

— Тебе, мужчине, нужна сила, — внушал Алфред, выкручивая играючи какую-нибудь вещь, — а без упражнений этого не добиться. Ведь у женщины, сам видишь, какие слабые руки, а у меня… А у тебя… У тебя они еще не развиты, надо развивать, надо крутить белье, это очень полезное упражнение.

Так что, когда Алфред и Хелли задерживались на «производстве», а Король, справившись со школьными задачами, отправлялся к школе, где в гимнастическом зале одна учительница проводила занятия по художественной гимнастике или были репетиции хорового пения. В любом случае белолицая, черноволосая, синеглазая, белозубая кругленькая Эльна там присутствовала.

Король шел через парк, мимо Курзала, светила полная луна, навстречу попадались редкие прохожие, парк не освещался, при луне в этом и не было нужды, снег сверкал, отражая лунный свет, и Король чувствовал и тоску и радость одновременно. Задрав голову, он смотрел на звезды в небе, они четко виделись в морозной дали, мерцали — не горели, не гасли, а светили. Что там? — вопрошали глаза.

Гимнастический зал располагался во флигеле, окна которого выходили на задний двор школы. Король натащил ящики, валяющиеся без дела неподалеку, доски, соорудил помост. Он осторожно заглядывал в окна, высматривая Эльну среди других девочек, двигающихся в безмолвии какого-то странного танца. Двойные рамы мешали услышать музыку, он видел лишь движения, все было как в немом кино. Как замирало его сердце! Как тревожно стучало! Образ Эльны сопровождал его повсюду, но одного он не мог понять: у Эльны были синие глаза, но, хотя перед его внутренним взором неотступно стоял ее образ, ее лицо, на него же смотрели чьи-то другие, совсем другие глаза — зоркие, задумчивые, с молчаливым укором — чьи?

Пришли долгожданные каникулы. Алфред принес большую елку, ее поставили в торжественной комнате, но солому Хелли категорически запретила стелить на пол. И Рождество, и даже встреча Нового, сорок первого года уже не так впечатляли, как когда-то давно в Главном городе: тогда был сказочный и красочный вечер, освещенный заходящим солнцем, синел лес, чернели ручьи и пили воду лани…

Ничего подобного уже никогда Король не ощущал не чувствовал. Он еще не понимал, как неповторимо каждое мгновение человеческой жизни, как невозвратимо уходит в прошлое, которое порою человеку и увидеть недосуг, да и не придает он всему этому значения, когда впереди еще целая жизнь.

Алфред подарил на Рождество Королю набор инструментов: пилочки, сверла, отвертки, упакованные в красивый фанерный ящичек. Пряники рождественские Хелли напекла сама. Зажигали бенгальские огни, пели те же самые рождественские песни, все то же: «О данненбаум, о данненбаум…»

Зима на острове в городе Журавлей предлагала Королю достаточно интересных развлечений. Он мог играть в хоккей на льду залива с другими ребятами. Но королям свойственно проводить часы лишь в собственном высокородном обществе, дабы предаваться мыслям о сложностях жизни, дарованной ему, в сущности, так недавно. Тем не менее он жаждал движения, и здесь ему очень пригодились финские сани, которые были, можно сказать, в каждом доме; они в городе Журавлей зимой заменяли велосипеды. Женщины с ними ходили по магазинам, матери катали детей, кавалеры — своих девушек. Рыбаки с Абрука ходили через море по льду, когда море замерзало, за покупками в город. Они были незаменимы в хозяйстве. И король в свободное время гонял по окрестностям на финских санях. А однажды в школьные каникулы он взял да махнул в Звенинога на хутор Сааре.

Решение смотаться туда пришло как-то само собою, с ним такое бывало: он часто поступал неожиданно, хотя всего секунду назад так поступать и не собирался.

День был не морозный, снег падал редкими крупными хлопьями. Король отправился гонять по городу на финках, сбегал к паровой мельнице, где неведомый механизм работал отрывисто и резко раздавался звук, похожий на пушечный выстрел, — хряк, хряк, хряк, из нетолстой трубы выбивалось небольшое облачко пара. Он наблюдал сельских мужиков, которые возились у своих саней, таскали мешки — кто на мельницу, кто оттуда; весь двор был усыпан лошадиными яблоками, изучали меню лошадиного корма воробьи; пахло деревней, и вдруг Королю захотелось повидать Вилку. Он вдруг почувствовал, что, кроме Эльны, именно Вилка была ему сейчас нужна, единственная, позарез, и недолго думая он направил сани к выходу из Журавлей: вот удивятся Юхан и Ангелочек! Вот обрадуется собака!

Шоссе называлось Сухоместным из-за порта в его конце. Оно шло мимо Звенинога, мимо хуторочка У Большой Дороги и Нуки, а стало быть, по нему он и пойдет. По дороге поодиночке, а то и объединившись, группами, по три-четыре и больше, тянулись лошади с санями. На них женщины, укутанные в шубейки, одеяла, большие шерстяные платки, пледы; от лошадиных морд шел пар, они выдыхали с храпом. Король обгонял повозки, слышалось: «Но-о! Но-о!»

Король мчался не один: на сиденье сидела Эльна, невидимая, конечно, посторонним, которым стульчик казался пустым, но на поворотах Король ехал осторожно, чтобы не сбросить ее. Ну и гнал же он! Ветер свистел в ушах. С ней — да, надо было мчаться лихо. А не будь ее, он бы так не летел…

Восемнадцать километров — много или мало? Разумеется, ответ заключался в точке зрения того, кому это расстояние преодолевать: одному много, другому пустяк; старому много, молодому раз плюнуть. А влюбленному к тому же…

Король даже не заметил, как показались кресты знакомой церквушки местечка Рео, которое он запомнил, когда ехал с У Большой Дороги в город: Манчи тогда сказал Алфреду, что уже половина пути пройдена. Следовательно, и ему теперь недалеко осталось.

Действительно, так и было. Увидев впереди чьи-то сани, он с удовольствием прибавлял ходу и вскоре перегонял какую-то обиженную лошадь. Обогнав с десяток-полтора саней и разномастных лошадей, он узнавал дома, лесочки, дорожку, ведущую на хутор Нуки, крыша которого виднеется из-за невысокого можжевельника вдали. Завернуть?

Конечно, очень хотелось повидать старого друга и тренера по боксу. Если бы Король был один, то заехал бы, но с Эльной… Эльмар не поймет.

Королю вспомнилось, как парни посылали его сказать девочкам непонятные слова… Позор! Теперь-то он знает, что они означали, эти слова, которые посылавшие сами «стеснялись» говорить своим избранницам. На заборах этих слов полно.

Население хутора Сааре действительно удивилось неожиданному появлению Короля, а Вилка — как же она обрадовалась, как визжала и прыгала! Ангелочек так даже сперва не поверила, что Король один, без свиты.

— А Алфред на чем едет? Неужто на велосипеде?

— Не едет, — сказал Король, гордясь в душе своей самостоятельностью, — я сам приехал, один, на этом вот…

Он показал на сани, которые, если честно признаться, примчали его с города до Звенинога за два часа, а ведь все-таки восемнадцать километров!

И тогда все еще раз по-настоящему удивились: и Юхан, и Ангелочек, и Манчи, и Вилка и кошка по кличке Кот.

Вилка рассказала повелителю о том, что Хуго с Мелиной уехали жить в деревню Праакли к матери Хромоножки, которая в последнее время стала плохо себя чувствовать. Конечно же Ангелочек велела Юхану скорее затопить баню, хотя и не суббота, — должен же ребенок попариться. А Манчи пусть режет курицу с красными перьями на хвосте.

— А Хелли знает, что ты к нам направился? — спохватилась Ангелочек и строго взглянула на смущенного Короля.

Он еще не до конца решил, можно ли лгать, увидит это бог или нет? Ангелочек, Бог, Правда — все они в его сознании объединились. Решил не врать на всякий случай.

— Нет, — сказал он, честно глядя богу в очки, — я сам…

— Ну вот, — сказала Ангелочек Юхану, тот сопел и насвистывал про землю Мулги… — Тем более надо затопить, ребенок должен завтра утром домой вернуться. Как ты берешь курицу! — это она уже напустилась на Манчи. — Кто же так делает?! Когда берешь курицу и рубишь ей голову на пне, она же вырвется и кругом все забрызгает кровью. Тьфу! Надо зажать крылья на спине, положить на колени и дать деревяшкой по шее, она потеряет сознание, и ты ножом через клюв разрежешь горловые веночки, потом держи за ноги над миской, чтобы кровь вытекла, и получится чистая птица с белым мясом… Господи!.. Это тебе не черта изображать!

Юхан, не переставая насвистывать, отправился топить баню. Ангелочек уже хлопотала по хозяйству. Вилка не все понимала и поэтому не обо всем могла рассказать. Сесси было некогда, она собралась на хутор Ару, у нее завелись какие-то секреты с аруским Антсом — приятелем Манчи. Манчи предполагал, что между ними любовь. Что же еще? Перед уходом Сесси все-таки успела рассказать про то, как ее братик чертом был.

— Лишь бы языком молоть! — добродушно рявкнул Манчи, потроша курицу.

— Он живого черта изображал, — Сесси, засмеявшись, поведала, как черт с хвостом и рогами пришел однажды на хутор Салу и потребовал от одинокой вдовы, Минны, денег, обещая за это улучшить условия ее покойного мужа в аду.

— Он верующим был, — пыталась уточнить Минна полагая, по-видимому, что в таком случае ее муж не мог оказаться в аду. Но черт погасил ее надежду.

— Он плохо молился и нищим не подавал, вот теперь и в аду. Принеси деньги на старую мельницу, которая стоит на развилке дорог неподалеку от Ару, и положи в дыру каменного жернова в углу.

Вдова Минна носила небольшие деньги на старую мельницу несколько раз, потом проговорилась Прийду с Рямпсли, и старик кое-что смекнул. Он вспомнил, как Эйнар с Ребра, аруский Антс и Манчи как-то пошутили над ним, вымогали у него брагу.

Все знали, что у Прийду была целая бочка с брагой в кладовке под полом. Но когда однажды зашли Эйнар с Манчи и попросили их угостить, Прийду сказал, что молоды они мужские напитки пить, да и нет у него браги.

Утром Прийду вышел из дома, чтобы скотину покормить-напоить, и обнаружил: нет его чалой кобылы. Прийду пришел в недоумение. Обошел вокруг конюшни, хотя, как могла лошадь из конюшни выйти при закрытой двери? Вдруг он услышал, что будто поблизости она хрумкает сено. Но где? Не стала же лошадь невидимкой? Наконец, Прийду удалось установить, что лошадиное хрумканье слышится с… чердака амбара. И точно. Именно там его лошадь и оказалась. Как она туда забралась? Не мог этого понять Прийду. Амбар невысок, но лошади надо взлететь, чтобы там очутиться. С одного конца чердак амбара открыт уже давно, доски оторвались, лошадь пролезть может, но летать…

В это время случайно из ниоткуда возникают Эйнар с Манчи и Антс.

— Что-нибудь случилось, Прийду?

— Там моя лошадь, — показывает Прийду на чердак амбара.

— Что?! — удивляются друзья. — Там? Ну и ну! Зачем ты ее там держишь, у тебя же просторная конюшня?

Одним словом, за бидон браги друзья согласились помочь Прийду спустить лошадь с чердака. А что оставалось делать Прийду? Пришлось этим соплякам выставить требуемое. Раз сумели спустить лошадь (надо думать — и поднять), значит, уже и мужские напитки им по плечу. А технология транспортировки животного на столь непривычный для него уровень оказалась простой, хотя и трудоемкой: с помощью настила из бревен во дворе Рямпсли да висевшей здесь длинной толстой веревки.

— Не иначе кто-нибудь из этих стервецов, — объяснил Прийду вдове Минне свою догадку о живом черте.

Скорее всего, не случайно узнал об этом констебль, которого последнее время полагалось называть товарищем милиционером. Когда «черт» в очередной раз явился за деньгами, его ждал полицейский, ставший милиционером. Взяв рога и хвост, он отпустил «черта», но Ангелочек с Юханом ездили в волостное управление и заплатили штраф за проделки нечистого, да Минне надо было вернуть ее деньги. А как там теперь ее покойному супругу в аду? Кто его знает. Может, раз он верующий был, то действительно не в аду, а в каком-нибудь другом месте. Кто разберется в этом загробном мире.

Когда на следующее утро Король покидал Сааре, Ангелочек дала ему с собой два бидона — один со сметаной, другой с медом. Благодаря им Его Величеству удалось по возвращении избежать Урока Послушания. Да и то чересчур много стали давать уроков везде кругом: Советы дали урок Финляндии, американцы преподают неграм, англичане учат индийцев, немцы обучают немецкому языку все народы Европы — кругом сплошные уроки, и не всегда они приятные и не всегда полезны.