В поисках своего буфета

После продажи Pixar компании Disney я стал участвовать в предприятии, начавшемся еще за несколько лет до продажи. Первые шаги были сделаны в 1999 году, когда я задумался, не пора ли отходить от повседневных обязанностей в Pixar. Это открыло новое направление в моей жизни, которое, возможно, было совершенно неожиданным, но со временем заставило меня увидеть Pixar в абсолютно новом свете.

1999 год походил к концу, внедряемый в Pixar стратегический план работал, и для претворения в жизнь финансового и бизнес-плана я нанял выдающуюся команду. Я не намеревался выпускать Pixar из виду – он слишком много значил для меня. Но я не был уверен, что мне нужно продолжать находиться там в качестве финансового директора.

Я всегда получал удовольствие от своей работы. Как юрист, я гордился проведением сложных сделок и их виртуозным изложением в контрактах. Как руководитель, я любил то, с какой креативностью и точностью нужно подходить к разработке и внедрению стратегий, волнение и трепет переговоров, возможность быть частью команды, нацеленной на великие дела.

Однако чего-то мне не хватало.

Я видел мир бизнеса и финансов как своего рода игру. Я мог играть в эту игру, но ощущал и ограничения корпоративной жизни. Я понимал, что, в конце концов, речь идет о продуктах, прибыли, долях рынка и конкуренции. Все это важно, и я об этом знал. На всем этом я сделал карьеру. Но я чувствовал, что эти приоритеты ставили под удар индивидуальность и смысл. Среди корпоративных требований легко потерять себя, почувствовать, что мы подчинены силам, которые могут не совпадать с нашими личными надеждами и приоритетами или с тем, как мы хотим выражать себя в своей жизни.

Я работал на блестящих руководителей – Стива Джобса, Эфи Арази – и некоторых прекрасных клиентов, когда был адвокатом. Я не мог бы просить о большем, но все же я работал у них в подчинении. Теперь я начинал задумываться, как можно почувствовать себя, расправив собственные крылья.

После выхода «Истории игрушек-2», третьего фильма Pixar, я поймал себя на том, что много думаю об этом. Я часто думал о сюжете из истории моей собственной семьи, произошедшей в 1974 году, когда я, четырнадцатилетний мальчик, жил в Лондоне. На одной из своих первых работ я был посудомойщиком в буфете, которым владела моя бабушка. Моей задачей было собирать посуду со стоек – места для столов там не было – и загружать их в маленькую посудомоечную машину, которая каждый раз, как я открывал ее, обдавала меня обжигающим паром. За свои труды я получал несколько шиллингов и право сидеть за стойкой за обедом, глядя в окно, наблюдая за равномерным потоком прохожих, направляющихся по своим делам.

Истоки этого буфета крепко держат меня. Моя бабушка Роуз родилась в Лондоне в 1914 году, она была старшей дочерью из пяти детей в семье еврейских эмигрантов из России. Она была миниатюрной, с золотисто-каштановыми волосами, красивым лицом и глубокими голубыми глазами. Отец Роуз Сэм, мой прадед, был портным. Семья всеми силами собирала лучший фарфор и утонченную одежду, они верили в хорошие манеры и подобающий этикет. Роуз росла, чтобы стать настоящей Англичанкой. Ее дом был безупречно аккуратным, она всегда была безукоризненно одета, и если бы вы нанесли ей визит, она за пару минут сервировала бы вам стол с бисквитами и лучшим британским фарфором. Большую часть своей взрослой жизни Роуз провела в заботах о доме и семье.

Однако, будучи в возрасте за пятьдесят, Роуз потеряла покой. Она и мой дед Мик, который отошел от дел в своем бизнесе, искали источник дополнительного дохода. Никто бы никогда не подумал, что Роуз может встать на дыбы по этой причине.

– Мы откроем буфет, – объявила она однажды моему деду.

– Ты в своем уме? – пренебрежительно ответил дед.

Оказалось, так оно и было.

Тот буфет, названный «Городская еда», был крошечным кусочком магазина в финансовом районе Лондона. Роуз и Мик каждый день просыпались в 4 утра, чтобы купить на рынке еду и вовремя открыться на завтрак. Роуз обращалась со всеми своими посетителями, как будто они были ее близкими друзьями, заглянувшими на чай. Она помнила, что они любили есть на обед, и ждала их с готовой едой еще до того, как они займут очередь. Это было незадолго до того, как очередь протянулась на улицу.

Что меня всегда поражало в «Городской еде», так это то, как Роуз любила его. Именно в тот момент, когда большинство людей сказало бы, что она старая домохозяйка, готовая уйти на покой, она нырнула в новое дело. В том буфете Роуз сбросила покров традиционной домохозяйки и страдающей старческими болезнями бабушки и нашла себе совсем другой путь. Годы ее работы здесь определенно были среди лучших лет ее жизни.

Теперь я думал, что могло бы стать моим буфетом.

Наверное, странно, но горящий внутри меня огонь был желанием узнать побольше о религии и философии, особенно их восточных вариациях. Значительную часть своей взрослой жизни я был очарован идеями, обращающимися к опыту человечества и улучшающими наше состояние. Когда выдавалось хоть немного свободного времени, я наслаждался чтением литературы и философских сочинений на эту тему. Моим любимым романом была «Волшебная гора» лауреата Нобелевской премии Томаса Манна – литературный шедевр, описывающий путешествие его героя Ханса Касторпа в туберкулезный санаторий высоко в Австрийских Альпах. Я любил эту книгу за широкую панораму человеческого опыта – любви, болезни, смерти, философии – и извилистое повествование об интеллектуальном, эмоциональном и духовном росте.

Мне также нравились слова индийских философов, которые писали о способности усовершенствовать человеческий опыт. Меня захватывали идеи, например, из Нагарджуны, который примерно на 200-й странице написал: «Нет разницы между самсарой [страданием] и нирваной [довольством] ». Что значила эта странная мысль? Кажется, он указывал на что-то действительно важное.

Меня также вдохновляли слова Энни Диллард из книги «Пишущая жизнь» (Annie Dillard’s The Writing Life): «Жизнь ощущений – это жизнь в жадности: она требует все больше и больше. Жизнь духа требует все меньше и меньше: время обширно и его течение сладко».

Где время обширно, а его течение сладко… Казалось, это точная противоположность корпоративной жизни. Было ли это поэтическим клише или чем-то, на что мы действительно могли надеяться? Мне хотелось это выяснить.

Хотя мои интересы меня смущали. Что делал парень из Гарварда, размышляя о философии? Я был бизнес-воителем, защитником корпораций. Я точно знал, как играть эту роль. Но в этом и заключается вызов. Я ощущал это как роль. И несмотря на то что я так усердно погружался в эту роль, я все равно чувствовал себя отчасти как актер на сцене. Глубоко внутри меня бурлило что-то еще.

Смешение этих мыслей давало наблюдение, которое часто делали мы с Хиллари: на все инновации и благополучие, которые давала современная экономика, отвечал соответствующий рост стресса и тревожности. Если бы знания и благополучие были предвестниками хорошей жизни, к настоящему времени мы должны были бы стать расой просветленных. В нашей части мира образование и материальное благополучие достигли совершенно беспрецедентных для истории высот, при этом мы, кажется, до сих пор не получили особых преимуществ в овладении мудростью, радостью и умиротворением. Напротив, как никогда напряженным был стресс и желание проявить себя. Я также думал, что произошло бы со временем, когда болезни, возраст и другие напасти уменьшат наши способности, если стремление преуспеть было настолько сильным.

Мы с Хиллари со своей стороны старались сделать все, чтобы уберечь своих детей от той скороварки, которая присутствовала в жизни современных детей. Однажды я спросил одну из учительниц Сары, почему в начальной школе так много домашнего задания.

– Это то, с чем им придется иметь дело в средней школе, – такой был ответ.

«Но они в начальной школе», – подумал я.

Я хотел исследовать, что мы можем сделать с давлением и тревожностью современной жизни, и предполагал, что решение можно найти в словах мировых философов и духовных мыслителей.

Так что когда движение в Pixar для меня замедлилось, я почувствовал, что пришло время сказать «довольно», чтобы отдохнуть от современной жизни и взять передышку на поиск ответов на волновавшие меня вопросы. Успех Pixar означал, что теперь я могу взять небольшой отпуск, чего я никогда не делал прежде. Мы с Хиллари ушли из школы сразу в университет, в работу и в создание семьи, ни разу не передохнув. Счастливая судьба привела меня туда, где я наконец мог это сделать. Может быть, я сумел бы потратить это время с пользой.

Я решил взять «академический отпуск», чтобы читать, учиться и глубже исследовать свои интересы. Я думал, что могу взять полгода или год, чтобы покопаться в этом, и когда календарь открыл новый век, я решил поделиться своими устремлениями со Стивом. Я спросил, можем ли мы встретиться у него дома, вечером.

– Мне трудно об этом говорить, – начал я, – но для меня настало время отходить от ежедневной работы в Pixar.

Сделать Pixar публичным означало, что нам придется описывать и раскрывать каждую деталь бизнеса. Жизнь публичной компании была жизнью в аквариуме. Если вы публичная компания, вам некуда прятаться. Некуда.

Не думаю, что для Стива это стало абсолютным сюрпризом. Он знал, что Pixar теперь уверенно стоит на ногах и дел у меня стало меньше.

– Чем ты хочешь заняться? – спросил он.

– Я хочу изучать философию и восточные идеи человеческого благополучия, – сказал я, – и как это можно интегрировать в современную жизнь.

– Как ты это сделаешь? – хотел знать Стив.

– Я не знаю наверняка, – сказал я. – У меня длинный список книг и пара идей, с чего начать.

– У тебя будет учитель? – спросил Стив.

Я знал, что Стив восхищался идеями дзен-буддизма и понимал значение хорошего учителя.

– Сейчас у меня его нет, – сказал я. – Мне предстоит подумать об этом со временем.

А потом Стив сказал что-то такое, что надолго задержалось в моей памяти.

– Я рад, что один из нас это делает, – сказал он.

Я долго обдумывал, что означали эти слова Стива, – он произнес их так искренне. По прошествии времени я пришел к убеждению, что Стив понимал возможность жизни за пределами корпоративных результатов и разработки продукта, что внутри корпоративного воителя было понимание того, что существуют другие глубины, в которые можно погрузиться, и что – осознанно или нет – одна сторона в нем уступила другой.

Стив рассмотрел со мной возможности оставаться в Pixar, в том числе назначение президентом. Как бы мне это ни льстило, я чувствовал, что это не многое изменит. Стив, Эд и я продолжим работать по-прежнему. Также это не помогло бы мне в поисках буфета, который я хотел. В конце концов мы решили, что я присоединюсь к совету директоров Pixar, и я сказал, что всегда буду поблизости, чтобы помочь, если компании это понадобится.

– Нам будет тебя не хватать, – сказал Стив, – больше, чем ты думаешь. Но я понимаю.

Я был очень благодарен ему за эту поддержку.

Было очень тяжело освобождать свой кабинет в Pixar и прощаться. Я написал всей компании имейл, в котором рассказал, как я буду по всем скучать, как прекрасно все это было и как счастлив я был вступить в совет директоров Pixar. Я заканчивал письмо такими словами:

Я не мог бы представить лучших рабочих отношений, чем те, что сложились между Стивом, Эдом и мной. Я так много узнал от каждого из них и научился любить и уважать их как партнеров, лидеров и людей.

Те из вас, кто занимается йогой, знают, что каждый урок завершается тем, что вы складываете руки вместе и произносите индийское приветствие «Намасте». Оно означает: «Я чту то место в вас, где пребывают любовь, правда, мир. Когда вы в том месте внутри себя и я в том месте внутри меня – мы одно». Намасте.

Поток ответов на этот имейл был поразительным. Из каждого уголка компании, от хорошо знакомых мне людей и даже от тех, кого я не знал, приходили письма с благодарностью, теплом, воодушевлением и поддержкой. Когда я собирался уходить, Эд и Джон отдали мне подарок. Это были красиво обрамленные, нарисованные от руки персонажи «Истории игрушек» и «Приключений Флика». Над картинкой были слова «Спасибо, Лоуренс!», а вокруг – трогательные записки со словами благодарности и поддержки от моих многочисленных коллег. Я никогда не мог представить, что люди чувствуют именно это. Я окончательно потерпел поражение, как человек, у которого было все и который прилагал особые усилия для разделения личной жизни и бизнеса.

 

Сто лет

Мой полный энтузиазма бросок в новый мир оказался серией ложных шагов. Необходимо время, чтобы узнать свой путь в новых землях, и трудно, если вообще возможно, найти его, ни разу не свернув не вовремя и не попав в тупик. Я погружался в мир восточной философии и медитации, о котором так мало знал.

Меня привлекало наблюдение Джона Кэмпбелла о том, что «одна из наших проблем сегодня заключается в том, что мы мало знакомы с литературой духа». Литература духа. Казалось, это очень хорошее место для старта.

Я собрал коллекцию книг, в том числе заметное количество книг из восточной литературы, мифологии, философии и современной физиологии и биологии, книги по восточной религии и ее мистическим дополнениям – каббале и христианскому мистицизму, а также работы индуистских йогов, суфийских мистиков и буддийских учителей. Вскоре у меня появились фавориты.

Книга Брайана Грина «Элегантная вселенная» (Brian Greene «The Elegant Universe») – высший пилотаж в современной физике. Книга Дэвида Бома «Wholeness and the Implicate Order» блестяще проводила нас от физики к демонстрации важных философских идей. Была там и «Ecstatic Spontaneity» Герберта Гюнтера – дань уважения буддистской саге «Сараха», в которой Гюнтер писал: «Мы, люди, фрагментированные и разделенные существа, не в ладах с самими собой и с окружающим миром. Мы страдаем от нашей продолжающейся фрагментации и от жажды целостности». Кажется, это противопоставление фрагментации и целостности было частой темой.

Я читал Т.В.Р. Мурти и Джея Гарфилда – двух блестящих исследователей, давших беспрецедентное толкование буддистского Срединного пути на английском языке; грандиозную «Вечную философию» Олдоса Хаксли; «Kabloona» – увлекательные воспоминания Гонтрана де Понсана о путешествии и жизни с эскимосами; эпохальную работу Элизабет Кюблер-Росс «О смерти и умирании», которая вдохновила целое движение за гуманизацию смерти; классический «If You Want to Write» Бренды Еланд – памятник самовыражению, в письме и не только. Я читал Ницше и Кафку, Камю и Вульф, Пирсига и Дидион, Хайнлайна и Кларка. Я погружался в эти и другие работы, взволнованно разматывая нить примечаний и цитат, помечая наиболее впечатлившие меня предложения, и в целом, давая себе такое образование, на которое у меня не находилось времени в прежней жизни.

Одной идеей, особенно заинтересовавшей меня, стал Срединный путь из древней буддистской философии, веками вдохновлявший мастеров медитации. Она основана на представлении о том, что разум не может воспринять всю сложность реальности. Чтобы действовать, мы, напротив, полагаемся на приблизительные значения реальности, обычно в виде образов, шаблонов, концепций и историй, которые мы держим в умах. Эти приблизительные значения дают нам достаточно структуры, чтобы вы могли действовать – функциональную реальность, как называют ее приверженцы Срединного пути.

Но поскольку приблизительные значения не вполне отражают то, какими в действительности являются вещи, мы часто страдаем, когда реальность вступает в конфликт с нашим восприятием. Срединный путь – это поиск гармонии между структурой, помогающей нам функционировать, и текучестью, которая открывает нас к опыту большей легкости, яркости и связанности наших жизней.

Один способ проиллюстрировать идеи Срединного пути – вообразить, что внутри нас есть два человека. Один – бюрократ, другой – художник или свободный дух. Забота бюрократа – следить, чтобы дела были сделаны: вовремя проснуться, оплатить счета, получить хорошие оценки. Бюрократ любит стабильность, правила, ценит эффективность и результативность. Художник, или свободный дух, внутри нас отвечает за радость, любовь, приключения, спонтанность, креативность, чувствует себя глубоко сопряженным и живым. Свободный дух хочет прорваться сквозь море соглашений и ожиданий, в котором нам так часто приходится плавать.

Идея Срединного пути в том, что, застряв в одном из этих состояний, мы неизбежно придем к фрустрации. Если мы слишком сосредоточены на функции, накоплении, результате, мы можем закончить мыслями о том, а была ли у нас настоящая жизнь. Если мы, напротив, слишком заняты жизнью свободной, своими страстями, то фрустрация может прийти из-за недостатка движущей силы и крепкого основания. Срединный путь придерживается того, что лучшие результаты возникают из гармонизации этих двух сторон – от сбора плодов нашей позитивной природы, духа и человечности и без игнорирования практичности. Безусловно, для этого надо найти смелость взглянуть шире условностей, в которых мы существуем сегодня.

В этом заключалась философия, а с ней и система медитации для ее осознания, которую я хотел изучить глубже. Для этого мне понадобился бы учитель, кто-то, кто помог бы мне двигаться по этой территории.

Мне приходилось встречать восточных специалистов и тибетских лам, разбиравшихся в этой области, но я чувствовал глубокую пропасть между нами. Тибетские ламы имели доступ к интересным мне идеям, но их монашеские тибетские парадигмы становились препятствием. Мне было трудно участвовать в их ритуалах, таких как кланяться до земли и декламировать на тибетском языке. Вместо того чтобы принять эти ритуалы, я продолжал спрашивать себя: «Почему я должен это делать?» Во мне было слишком много сопротивления. С другой стороны, восточные учителя были очень знающими, но я чувствовал себя слишком зажатым академическими деталями, а не открывающим прагматичные методы, которые я надеялся найти.

Все это заставило меня относиться к возможности найти учителя, которому я мог бы доверять, очень скептически, хотя я потратил на поиски много месяцев. Затем однажды, в 2000 году, специалист по индийской философии, с которым у меня сложились дружеские отношения, представил Хиллари и меня своему учителю, рожденному в Бразилии тибетскому буддистскому учителю по имени Сегу Чопель Ринпоче (Segyu Choepel Rinpoche). Ринпоче было его почетным именем.

Нас пригласили встретиться с Ринпоче в его доме на покатых холмах Себастопола, штат Калифорния, примерно в полутора часах от Сан-Франциско. Хотя слово «дом» здесь не совсем подходило. Это был храм, традиционный тибетский буддистский храм для медитаций, полный замысловатых рисунков и иллюстраций – красивых и аутентичных, хотя мне и трудно было бы определить их тип. Вдоль стен выстроились подушки для медитации, воздух наполнял запах благовоний. Когда мы приехали, Ринпоче удобно сидел на одной из подушек у стены комнаты. Ему было около пятидесяти лет, среднего роста, с бритой головой и теплой, магнетической религией. Он говорил с португальским акцентом и носил темно-красные одежды тибетского буддистского монаха.

– Заходите, заходите, – сказал он. – Не хотели бы вы выпить чаю?

Мы сели и рассказали, почему мы здесь оказались. Ринпоче внимательно слушал, поделился несколькими деталями своей собственной истории – своего взросления в Рио, своего пути через компьютерную инженерию, бразильское исцеление и тибетский буддизм. Мы были очарованы. Он провел нас по своему простому, но находящемуся в безупречном состоянии дому. Мы выпили чай. Он не мог бы быть более непритязательным. Казалось, Ринпоче столь же сведущ в западных новостях, культуре и технологии, как в буддистской философии и медитации, беседа с самого начала была теплой и комфортной.

– Там было так приятно – очень положительные впечатления, – заметила Хиллари по пути домой.

– Там было очень комфортно, – сказал я. – Мне было очень легко.

– Мне бы хотелось вернуться, – добавила Хиллари. – Я думаю, я могла бы многому у него научиться.

Я чувствовал то же самое. Легкость и удовольствие от разговора заставили меня потерять бдительность.

В течение следующего года мы ездили туда и обратно в Себастопол, чтобы посетить уроки и семинары Ринпоче. Он привносил в медитативные практики невероятную глубину и силу, лежащую в их основе. В это время начала расцветать и дружба. Ринпоче обладал заразительной жаждой жизни. Он был знатоком с хорошим вкусом к кофе, изысканному шоколаду и отличной еде, он любил путешествовать и кататься на лыжах. Ринпоче видел громадную разницу между неутолимой жаждой и радостной снисходительностью.

Работа с Ринпоче также помогла мне отказаться от скептицизма в отношении работы с духовным учителем. Помогло этому и то, что сам Ринпоче оказывал огромное почтение своим собственным учителям. Для него они были источником глубокой привязанности, чувством, что ты являешься частью глубокого наследия идей. В то же время он был столь же, сколь медитативными практиками, увлечен современными мыслителями, наукой и технологией. Меня вдохновляла эта комбинация уважения к традициям и стремления понять современную мысль.

В конце 2002 года Хиллари сделала наблюдение.

– Знаешь, он хочет поменять то, как мы участвуем в этих практиках, – сказала она. – Он хочет сделать их более доступными для современных практикующих.

– Ты уверена? – ответил я. – Его практики вполне традиционны.

– Они традиционны только потому, что Ринпоче использует только доступные ему инструменты, – сказала Хиллари. – Он хочет, чтобы мы помогли в этом. Он хочет, чтобы ты помог ему разработать стратегию.

Я понял, что Ринпоче надеялся сделать больше для западных людей. Я сам был увлечен этой идеей. Просто у меня она вызывала серьезный скепсис. Восточные традиции были созданы для монахов в Гималаях, а не для понимающих-в-технике и добивающихся-результатов космополитичных западных людей. Однако Хиллари не была ни тем и ни другим, так что однажды я предложил Ринпоче хотя бы оценить, чего бы потребовала задача сделать традицию медитации, которую мы изучали, более доступной в современной жизни.

Ринпоче тоже хотел провести такую оценку, поэтому в начале 2003 года мы пятеро собрались в гостиной маленького дома в Пало-Альто, в Калифорнии, расставили доски для записи по всем стенам и пустились в приключение. Там были Ринпоче, Хиллари, я сам и два других ученика Ринпоче – Пэм Мориарти (Pam Moriarty) и Кристина Юшкевич (Christina Juskiewicz). Она долго занималась медитацией, была психотерапевтом, помогающим пережить горе, и просто удивительно добрым, великодушным и сострадательным человеком. Кристина была буддистской монахиней и ассистентом Ринпоче. Она была переполнена непоколебимым, устойчивым стремлением посвятить все, чему она научилась, помощи другим.

Каждый день в течение месяца мы говорили о том, как этот блестящий метод улучшения человеческого опыта был заключен в культурную обертку, которая сделала его таким трудным для восприятия. Мы рассматривали различия между древней восточной культурой и современной западной, воздействие современного знания на духовные традиции и то, как буддистские идеи довольства и умиротворенности сознания по мере развития истории распространились по разным частям света.

По истечении тридцати дней у нас был план, хотя, может быть, лучше подошло бы слово «мечта». Согласно ему, долгая традиция медитативных практик должна была стать доступной в нашей жизни, встать в ряд с современными открытиями, приспособиться к современным социальным нормам. Он также признавал необходимость тренировок, чтобы человек был способен сохранять эту традицию.

Глядя на план, я поражался невероятному масштабу проблемы, над которой мы размышляли. Казалось, она выше наших способностей, точно выше моих способностей. Из-за высоких темпов, требования результатов, бешеной атаки медиа и информационных каналов, которые характеризовали современную жизнь, было трудно замедлиться, трудно оценить глубину укоренившихся традиций. Казалось, люди больше заинтересованы в быстром восстановлении душевного равновесия – книга, занятие, поездка на выходные, – когда часто нужно гораздо больше для того, чтобы победить вгоняющие нас в стресс привычки. Наша задача будет нелегкой.

– Чтобы достичь этого, потребуется пятьсот лет, – протестовал я. – Мы говорим о полном переформулировании традиции, которой две тысячи лет.

– Нет, – ответил Ринпочи. – Всего сто лет.

– Сто лет! – воскликнул я. – Не выходит ли это слегка за наши границы?

– Это большая задача, – серьезно сказал Ринпоче. – Ни у кого, кроме тебя, здесь нет нужной квалификации. Думайте обо мне как о горняке, который нашел золото в тибетских горах, – сказал он. – Вы все в Новом Свете. Мы должны построить мост, который нас свяжет друг с другом. Вместе мы сможем это сделать.

– Но с чего нам хотя бы начать? – спросил я, еще не до конца поверив.

– Все просто, – сказал он. – Мы ставим одну ногу перед другой, потом другая нога встает перед первой.

Я посмотрел на Пэм, Кристину и Хиллари. Я мог сказать по их лицам. Они были с ним заодно.

И тут случилось оно. Та самая искра, которую я заметил при первой встрече со Стивом, Эдом и Джоном. Я снова оказался частью группы, достаточно безумной, чтобы взять на себя выполнение почти невозможного. Только в этот раз мне вряд ли придется заниматься IPO.

Так началась новая глава моей жизни. Мы назвали свою организацию Juniper, или «Можжевельник» – крепкое растение, которое растет везде, в том числе на высоте четырех тысяч метров в Гималаях, где давно жили многие мастера медитации. Мы впятером провели следующие несколько лет, разбирая работы этих мастеров, аккуратно выделяя основные практики из описывающих их культурных памятников и приводя их в форму, доступную современному медитирующему. Для публики мы открыли Juniper в 2009 году и в 2015-м организовали первый общественный центр медитации в Сан-Франциско.

Мы неплохо начали, но полная реализация идеи потребует времени. Это инвестиция в идею о том, что у человечества есть колоссальный нераскрытый потенциал, лишь бы мы могли понять его. Эта перемена происходит в течение жизни целого поколения. А если так, то эта работа выполняется и достижение желаемого результата потребует участия многих других.

Однако Juniper не означал окончания моих отношений с Pixar. Позже я пойму, что эти две области деятельности были связаны гораздо теснее, чем я думал, хотя увидеть это я смог только с помощью очень необычного случая.

 

Срединный путь

Я услышал огромный взрыв, как будто в мою машину врезался метеорит.

Одно мгновение – и я уже не ехал через перекресток. Все вокруг двигалось замедленно, пока мой разум пытался осознать, что произошло. За то время, которое показалось минутами, но, вероятно, заняло лишь секунды, я понял, что попал в крупную дорожную аварию. Моя машина вышла из-под контроля.

Происшествие случилось во вторник вечером в апреле 2014 года. Мы с Хиллари возвращались с медитации и обсуждения в доме Ринпоче в Редвуд-Сити, где он теперь жил, в пятнадцати минутах от нашего дома. Каким-то чудом в тот вечер мы ехали на разных машинах, так что Хиллари со мной не было. Она была немного впереди меня, когда я проезжал через большой перекресток, около нашего дома, где и произошла авария.

«Если я смогу выбраться из этого, все будет хорошо», – думал я, пока моя машина останавливалась. Я открыл дверь и врезался в ближайший угол, где сел на землю и посмотрел на свою напрочь разбитую машину на перекрестке. Задняя дверь и колесо со стороны водителя были полностью смяты, на дороге валялось множество деталей подвески. Пять сантиметров дальше, и удар пришелся бы в водительскую дверь.

Я поискал на себе следы повреждений. Я чувствовал боль вверху спины и в шее и не мог справиться с дрожью, но казалось, все было на месте. Я подумал, что если бы я смог найти момент покоя среди внешнего хаоса, это как-то помогло бы мне, так что я закрыл глаза и сделал длинный, глубокий вдох.

Моя следующая мысль была о Хиллари. Я должен был рассказать ей, что произошло. Я не понимал, что авария была настолько громкой, что она инстинктивно остановила машину посмотреть, не нужна ли кому-нибудь помощь, не подозревая, что ее участником стал и я. Теперь она шла обратно к перекрестку, в центре которого и увидела мою машину. После приступа страха она увидела меня сидящим на дорожке в окружении людей, подошедших узнать о моем состоянии.

К счастью, состояние было неплохим. Меня сбил пьяный водитель в грузовике Dodge Ram – его водительские права были аннулированы в связи с прежними обвинениями в вождении в пьяном виде. Он скрылся с места преступления и позднее был арестован. Следующие несколько дней я лежал с одеревеневшими спиной и шеей и едва мог шевельнуться.

Спустя несколько недель и много часов физиотерапии мы с Хиллари уехали на несколько дней, чтобы отдохнуть и восстановить силы. В один дождливый день мы сидели под зонтом на пляже. Хиллари читала. Я же просто сидел рядом, загипнотизированный волнами, ветром, дождем, и думал о том, что произошло. Внезапно меня пронзила мысль.

– Я вдруг подумал, – сказал я Хиллари.

– В чем дело? – спросила она.

– Это насчет Pixar. Я никогда не понимал этого прежде. Pixar – это прекрасная метафора для идеи Срединного пути.

– В чем ты видишь связь? – спросила Хиллари, которой хотелось это обсудить.

– Все эти риски, на которые мы шли, чтобы уравновесить художественное творчество с бизнес-дисциплиной, – продолжал я, – это и есть пример смысла, заключенного в Срединном пути.

Мы сидели на этом пляже, под окружающим нас дождем, и я взволнованно объяснял, что имел в виду.

Когда в 1994 году я пришел в Pixar, он был полон художественного и креативного волшебства. Именно оно очаровало меня, пока я сидел в ветхом просмотровом зале Pixar и впервые смотрел сцены из «Истории игрушек». Но я быстро понял, что Pixar завяз. При всей его гениальности ему не хватало движущей силы. Он был похож на голодного художника. В Срединном пути говорится, что мы можем прийти к фрустрации из-за отсутствия силы, если будем летать слишком высоко от земли, и Pixar как раз летал над землей и переживал фрустрацию из-за отсутствия прибыльности, наличности, опционов на акции и дорожной карты бизнеса.

Успех Pixar целиком зависел от разработки стратегии, порядка и бюрократии, чтобы придать ему импульс движения, не убив творческий дух. Это заклинание Срединного пути: вдохновить нас на выражение нашего духа, креативности и человечности и при этом не забывать о повседневных потребностях и обязанностях. Срединный путь – это танец между порядком и свободой, бюрократией и духом, эффективностью и творчеством. Каждый снятый Pixar фильм страдал от этого напряжения и заканчивал лучшим для себя образом.

Уроки Срединного пути можно применить к любой организации, сражающейся с этими силами. То, что нам удалось в Pixar, было редкостью. Наверное, большой редкостью. Мы можем создавать организации, которые лелеют креативность, достоинство и человечность, уважая при этом бизнес-дисциплину. Нам просто нужно настроиться на это, мы должны желать уравновесить бюрократические процедуры с глубиной и тонкостью творческого вдохновения, с осознанностью наших устремлений. Это не сделает нас слабыми или мягкотелыми. Pixar точно не был таким. Это сработало в Pixar и сможет сделать нас лучше.

Сидя там под легким дождем, я думал также о более широких вопросах, которые вдохновляли мое путешествие за пределами Pixar. Я убежден, что люди лучше справляются, когда есть что-то, что нас приземляет, глубокий источник, из которого мы черпаем мудрость, идеи и вдохновение. Назначение этого источника – внушать нам силу, вносить в наши жизни глубину и наполненность, давать нам инструменты для полета. Этим целям долго служили мифы, обычаи и общественные ритуалы – олони не зря каждый день обращались к солнцу. Что теперь поможет нам двигаться вперед? При всем благополучии, которое она дает, необузданная эффективность может лечь тяжелым налогом на нашу человечность, если мы не будем соблюдать осторожность. Чтобы действительно воспарить, нам нужно что-то, от чего оттолкнуться, что-то, что будет нас вести.

Для себя в Срединном пути я нашел решение, состоящее в том, чтобы верить в потенциал и возможности разума и требовать от себя пользоваться этим потенциалом. Это способ открыть, как то, что мы принимаем за правду, часто является лишь системой понятий, за пределы которых мы должны выйти. Я решил, что это одновременно должно быть и прекрасным подходом к работе, и вдохновляющим способом думать и быть. Именно поэтому, просыпаясь каждое утро, я, прежде чем начнется суетный день, беру несколько минут, чтобы посидеть, припомнить мудрые слова учителей Срединного пути и насладиться моей медитацией.

Автомобильная авария внезапно дала мне шанс подумать о разных направлениях своей жизни. Все эти годы, оглядываясь на Pixar, я невероятно гордился тем, как мы преобразили переживающую огромные трудности организацию в великолепную студию, зачаровывавшую зрителей по всему миру. Поразительно было смотреть теперь, как нити Срединного пути оплетали мой разнообразный опыт, даже когда я вряд ли осознавал это.

И вот я сидел под дождем на пляже, восстанавливаясь после чудом прошедшей мимо опасности. В тишине момента я впитывал окружавшую меня красоту и не мог не восхищаться блестящим примером участия своей любимой философии в истории маленькой компании под названием Pixar.