Однажды поздно вечером, вскоре после нашего приезда, Станислав позвонил сестре. Он нашел ее номер в отцовском телефонном справочнике.

— Прошу вас. Зделайте шо-нибудь… ети страшни скандалы… они все время орут… — всхлипывая, говорил он в трубку.

И Вера кое-что сделала. Она позвонила в Министерство иностранных дел. Там ее попросили изложить все в письменном виде. Придя в бешенство, она позвонила мне:

— На сей раз мы будем писать вдвоем и обе поставим свои подписи. Я не желаю, чтобы он стравливал нас между собой. Не желаю, чтобы ты оставалась у него на хорошем счету только потому, что ни черта не делаешь, а я все беру на себя, и он в конце концов вычеркнул меня из завещания.

— Может, я вначале ему позвоню? — сказала я. — Попробую узнать, что там у них происходит. Я не хочу совершить что-нибудь такое, в чем мы обе потом будем раскаиваться. — Я чувствовала себя виноватой в том, что не уследила за ним.

Я позвонила отцу. Вначале услышала в трубке треск, а потом его учащенное дыхание:

— Алло? А, Надежда. Добре, шо позвонила.

— Что-то случилось, папа?

— Нелады з Валентиной. Некотори проблемы. Сичас она веде себя так, будто меня не любе… говорить, шо я прымитивне существо… тварь ползуча, котору треба роздавить… прыдурок, которого треба запереть на замок… здохляка… ну и так далее. — Он говорил бессвязно и много кашлял. Голос у него был хриплый — отец мучительно выдавливал из себя все эти слова.

— Эх, папа, — я не знала, что и сказать, но он расслышал упрек в моем голосе.

— Конешно, не она одна в етом винувата. В нее серьезный стресс из-за отсрочек у Министерстве. Ну и потом, она дуже багато роботае: днем у больнице, а вечером у готеле. Она устае, а когда она уставша, то очень роздражительна.

Меня переполняла злоба — злоба на нее и на него.

— Папа, это было с самого начала всем ясно. Всем, кроме тебя.

— Не кажи Вере, добре? А то она скаже…

— Папа, Вера обо всем знает. Ей позвонил Станислав.

— Станислав звонив Вере?

— Он плакал в трубку.

— Погано. Дуже погано. Ладно, хай буде шо буде… до апелляции мы останемся умеете… а потом они уидуть и оставлять меня у покое.

Но мы с сестрой решили больше не испытывать судьбу. Я набросала письмо в иммиграционную службу Министерства иностранных дел в Лунархаусе, Кройдон, изложив историю женитьбы Валентины с моим отцом и ее связи с Бобом Тернером. Я больше не строила из себя добрую либералку. Описала жилищные условия, упомянув о раздельных кроватях, и подчеркнула, что брачные отношения не осуществлялись, поскольку я полагала, что, согласно официальной точке зрения, целью брака является проникающий секс. Я была довольна чопорным тоном своего письма.

В начале сего года миссис Дубова получила вторую шестимесячную визу и в апреле въехала через Рамсгит в страну. Она снова остановилась в доме мистера Тернера. В июне она обвенчалась с моим отцом в церкви Непорочного зачатия в Питерборо.

После свадьбы миссис Дубова не переехала к моему отцу, а осталась жить на Холл-стрит в доме мистера Тернера. По окончании школьного триместра миссис Дубова (ныне Маевская) и Станислав переехали в дом моего отца. Тем не менее супруги спали в разных комнатах и никогда не осуществляли брачных отношений.

Поначалу нам казалось, что все идет нормально. Мы думали, что, если даже миссис Дубова (ныне миссис Маевская) и не любит нашего отца в романтическом смысле, она хотя бы проявит заботу о немощном старике. Тем не менее уже через несколько месяцев все пошло из рук вон плохо.

Когда я составляла письмо, меня ужасно мучила совесть и в то же время я почувствовала тайное, сладкое облегчение. Это напоминало Иудин поцелуй в Гефсиманском саду — блаженное сознание собственной безнаказанности. Отец никогда об этом не узнает. Майк с Анной тоже. Валентина догадается, но никогда не узнает наверняка.

Я попросила неведомого корреспондента из Министерства внутренних дел о сохранении анонимности. Подписала письмо и отправила его сестре. Она тоже подписала и отослала в Министерство. Ответа не последовало. Сестра перезвонила туда через пару недель, и ей сказали, что письмо подшито к делу.

В следующий раз, когда я позвонила отцу, чтобы спросить, как дела, он отвечал уклончиво.

— Усё у порядку, — сказал он только. — Ничого з ряда вон выходящего.

— Больше не ругаетесь?

— Ничого з ряда вон. Обычна супружеска жизнь. Ссоры — ето нормально. В етом нема ничого поганого. — Потом он начал говорить об авиации. — Понимаешь, у любви — как у авиации, все дело у равновесии. Если крылья длинни и тонки, то подъем выше, но зато вес больше. Так же само ссоры и погане настроение — ето плата за любов. При проектируванни крыла самольота секрет успеха — у правильном соотношении подъемной силы й лобового сопротивления. Так же само и з Валентиной.

— Ты хочешь сказать, подмахивает она хорошо, но немного сопротивляется? — (Ха-ха.)

На другом конце провода наступила долгая пауза: отец пытался понять, что же я сказала.

— Папа, — сказала я, — хватит про авиацию. Разве ты не понимаешь, что я о тебе волнуюсь?

— В меня усё хорошо. Токо артрит опять вернувся. Ета мокра погода…

— Хочешь, чтобы мы с Майком тебя проведали?

— Не, не сичас. Може, потом. Через время.

Его разговор с сестрой оказался еще короче.

— Он не захотел отвечать ни на один мой вопрос. Молол всякую чушь. По-моему, он выживает из ума, — сказала она. — Нам нужно отвести его к врачу для освидетельствования. Тогда можно будет сказать, что при вступлении в брак он был не в себе.

— Да он всегда таким был. Раньше ничем не лучше. Я всегда знала, что он немного с приветом.

— Разумеется. Больной на всю голову. Но мне кажется, что сейчас это усугубилось. Он говорил с тобой о Валентине?

— Практически нет. Сказал, они по-прежнему ссорятся, но ничего из ряда вон. Помнишь, как они ругались с мамой? Одно из двух: либо все уладилось и они живут нормально, либо он просто не хочет нам рассказывать, как все плохо. Боится, что ты, Вера, будешь над ним смеяться.

— Конечно, буду. А чего он еще ждал? Но все-таки он наш отец. Мы не можем позволить этой мегере над ним издеваться.

— Он сказал, что все хорошо. Но это прозвучало неубедительно.

— Может, она подслушивает, когда он говорит по телефону. Подумать страшно!

Удобным предлогом для нашего приезда стало Рождество.

— Это же Рождество, папа. Семьи всегда отмечают Рождество вместе.

— Треба спросить у Валентины.

— Нет, ты просто скажи ей, что мы приедем.

— Добре. Токо нияких подарков. Мине не треба подарка, потому шо у меня нема подарка для тебя.

Идею о том, что «не треба нияких подарков», он перенял от своей матери — бабы Нади. Меня назвали в память о ней. Она была сельской учительницей — суровой и правильной женщиной с прямыми черными волосами, поседевшими только в семьдесят лет (явный признак татарского происхождения, считала мама), убежденной последовательницей Толстого и его эксцентричных идей, увлекших русскую интеллигенцию того времени: о духовном благородстве крестьян, красоте самоотречения и тому подобном вздоре (говорила моя мама, терпеливо выслушивавшая поучения свекрови насчет брака, деторождения и приготовления галушек). Но, несмотря на это, в детстве отец делал мне такие чудесные подарки! Модели аэропланов из бальзовой древесины, которые мы запускали с помощью резинки, и все люди на улице оборачивались, следя за их полетом. Игрушечный гараж со смотровой ямой, сделанный из дерева и алюминия, с лифтом на резинке, поднимавшим на крышу машинки, и изогнутым пандусом, по которому они спускались обратно. Однажды на Рождество отец подарил мне игрушечную ферму — миниатюрную копию украинского хутора с зеленым деревянным настилом, окруженным крашеными стенами, со створчатыми открывающимися воротами, крестьянской хатой с открывающейся дверью и окнами и маленьким коровником с покатой крышей для отлитых из металла коров и поросят. Я вспоминала эти подарки с восторгом. Я уже и забыла, за что когда-то любила отца.

— Но Валентине из Станиславом можете шось подарить, — сказал он. — Ты ж знаешь, они очень традиционно — Ха! Значит, никакие не интеллектуалы, читающие Ницше, за которых отец поначалу их принимал.

Я с огромным удовольствием выбирала подарки для Валентины и Станислава. Валентине завернула флакончик самых дешевых и вонючих духов, которые взяла бесплатно во время акции в супермаркете. Станиславу же выбрала розовато-лиловый джемпер, который дочка принесла со школьной благотворительной распродажи. Я тщательно все это завернула и завязала ленточки бантиками. Отцу мы купили шоколада и книжку про аэропланы. Он всегда любил подарки, хоть и отрицал это.

Мы приехали к ним в сочельник. Это был один из тех серых, промозглых дней, которые, как назло, выпадают на Рождество. В доме было мрачно, безрадостно и грязно, но отец подвесил на веревке к потолку несколько рождественских открыток (в том числе сохранившиеся с прошлого года), чтобы немного поднять настроение. Еды в доме не оказалось. Рождественский ужин состоял из разогретых в микроволновке индюшачьих грудок с картошкой, горошком и подливкой. Нам не осталось даже объедков. В кастрюле на плите нашлась лишь пара серых остывших отварных картофелин да ошметки яичницы.

Я вспомнила те времена, когда мы ели на ужин большую жирную индейку с хрустящей соленой корочкой и капающим из нее сочком, благоухавшую чесноком и майораном, с толстым брюхом, фаршированным кашей, да с жареным луком-шалотом и каштанами по бокам. Вспомнила домашнее вино, от которого все быстро хмелели, белую скатерть и цветы на столе, живые даже зимой; бесхитростные подарки, поцелуи и смех. Эта женщина, занявшая место моей матери, украла у нас Рождество, заменив его искусственными цветами и полуфабрикатами.

— Может, пойдем все вместе куда-нибудь поужинаем? — предложил Майк.

— Хороша идея, — сказал отец. — Можно пойти у индийський ресторан.

Отцу нравилась индийская кухня. В заброшенном бетонном торговом пассаже, построенном в 60-е годы, располагался ресторан «Тадж-Махал». После смерти мамы отец одно время покупал там еду на вынос и познакомился с владельцем заведения.

— Лучче, чим «еда на колесах», — говаривал он. — Укуснее.

Правда, один раз он объелся «виндалу» и потом с огромным удовольствием описывал всем желающим неприятные последствия этого переедания («Пекло на входе, а на выходе пекло ище дужче!»)

В ресторане мы оказались единственными посетителями — Майк, Анна и я, папа, Валентина и Станислав. Отопление выключили, и в помещении было зябко. Пахло сыростью и несвежими специями. Мы выбрали столик у самого окна, но смотреть в него было не на что, если не считать инея, поблескивавшего на крышах автомобилей, да резкого света уличного фонаря, стоявшего через дорогу. Стены ресторана были обиты темно-бордовой шерстяной тканью, а лампы прикрывали пергаментные абажуры с индийскими мотивами. Музыкальным фоном служили джазовые вариации рождественских гимнов, передаваемые местной попсовой радиостанцией.

Владелец заведения поздоровался с отцом так, словно они были закадычными друзьями, которые давно не виделись. Отец представил меня, Майка и Анну:

— Моя дочка, ее муж и моя онучка.

— А это кто? — владелец ресторана кивнул на Валентину и Станислава.

— Эта леди из сыном приехала з Украины, — ответил папа.

— А кто она? Жена? — Очевидно, слух уже облетел всю деревню, и теперь хозяин хотел получить подтверждение скандальной новости. Ему тоже не терпелось обсудить свежую сплетню.

— Они с Украины, — сказала я. Мне не удалось выдавить из себя: «Да, жена». — Принесите, пожалуйста, меню.

Получив отпор, он сходил за меню и швырнул его на стол.

— Можно ли заказать у вас бутылку вина? — спросил Майк, но выяснилось, что ресторан не имеет лицензии на продажу спиртного.

Так что нам пришлось самим поднимать себе настроение.

Мы сделали заказ. Отец любил «бхуну» из барашка. Моя дочь была вегетарианкой. Мужу нравились очень острые блюда. Я любила блюда, приготовленные в духовке. Валентина со Станиславом никогда раньше не пробовали индийской кухни. Они вели себя настороженно и высокомерно.

— Я хочу мняса. Побильше мняса, — сказала Валентина. Она выбрала бифштекс из английской части меню. Станислав — цыпленка-гриль. Мы стали ждать. Слушали попсовую музыку и болтовню диджея. Смотрели на иней, блестевший на крышах автомобилей. Владелец стоял за стойкой и украдкой за нами наблюдал. Чего он ждал?

Анна прижалась к Майку и принялась складывать из салфетки замысловатый цветок-оригами. Она папина любимица — такой была когда-то и я. Увидев их вдвоем, я загрустила и в то же время порадовалась.

— Ну вот и опять Рождество, — сказал Майк. — Как славно ужинать всей семьей! Нам нужно делать это почаще.

— Прекрасная идея, — сказала я. Он не знал о письме в Министерство внутренних дел.

— Что тебе подарили, Станислав? — спросила Анна с рождественским волнением в голосе. Она тоже ничего не знала.

Станиславу подарили носки, мыло, книжку про аэропланы и пару кассет. В прошлом году — черную куртку с меховым воротником. Из натурального меха. А в позапрошлом отец подарил ему коньки.

— В Украине Рожество лучче, — сказала Валентина.

— Так чего же вы… — Я запнулась, но Валентина поняла, что я хотела сказать.

— Чого? Ради Станислава. Усё заради Станислава. Станиславу треба иметь хороши возможности. В Украине нема возможностей, — с криком набросилась на меня она. — Там есть возможности токо для бандитов та проституток.

Майк сочувственно кивнул. Анна притихла. Станислав обворожительно улыбнулся своим щербатым ртом. Владелец ресторана затаился за стойкой. Отец же был где-то далеко — наверное, пахал землю на тракторе.

— При коммунизме было лучше? — спросила я.

— Конешно, лучче. Нам гарно жилось. Вы не понимаете, шо за люди правят сичас страной.

В ее глазах цвета патоки застыл тяжелый, стеклянный взгляд. Сегодня она взяла свой первый выходной за две недели. Черная тушь размазалась и затекла в морщинки под глазами. Если я утрачу бдительность, то начну ее жалеть. Шлюха. Потаскуха. Ходячий полуфабрикат. Я вспомнила о маме и тут же озлобилась.

— Моя школа була лучче, — сказал Станислав. — Там було больше дисциплины. Больше задавали на дом. Но сичас в Украине треба платить учителям за экзамены.

— Ну, твоя новая школа тоже не бесплатная, — сухо сказала я. Майк пнул меня под столом ногой.

— Моя тоже, — прощебетала Анна. — Нам всегда приходится подкупать учителей яблоками.

Станислав удивился:

— Яблуками?

— Шутка! — сказала Анна. — Разве дети в вашей стране не угощают учителей яблоками?

— Яблуками — не, — ответил Станислав. — А от водкой — да.

— Ты преподаеш в универсытете? — спросила меняВалентина.

— Да.

— Я хочу встроить Станислава в Оксфорд-кембриджський универсытет. Ты ж робиш у Кембриджськом универсытете. Можеш помогти?

— Да, я работаю в Кембридже, но не в Кембриджском университете, а в Английском политехническом.

— В Ангельском? А шо це таке?

Отец наклонился через стол и прошептал:

— Политехничеський.

Валентина подняла брови и пробормотала что-тоневразумительное.

Принесли еду. Владелец ресторана долго кружил возле Валентины, расставляя перед ней тарелки. Она зыркнула на него своими глазами цвета патоки, но флиртовала как-то вяло. Было уже поздно, мы все очень проголодались и поэтому не соблюдали правил этикета. «Бхуна» из барашка оказалась жилистой, и мне пришлось разрезать ее для отца на мелкие кусочки. В «карри» из овощей не было никаких овощей, кроме капусты. Острое «карри» Майка оказалось чересчур острым. Запеченная в духовке Станиславова курица — сухой и жесткой. А Валентинин бифштекс — твердым, как подошва.

— Вам понравилось? — спросил владелец ресторана.

— Очень, — ответил Майк.

После этого Майк отвез отца, Анну и Станислава домой на машине, а я пошла с Валентиной пешком. На улице был гололед, и мы прижимались друг к дружке, вначале — для того чтобы не упасть, а потом уже чисто по-дружески. Несмотря на кошмарную еду, на душе почему-то был праздник. «Мир на земле, благоволение человекам», — пели рождественские ангелы в морозном небе. И я поняла, что другой возможности может не представиться.

— Как у вас дела? — спросила я.

— Добре. Усё хорошо.

— Ссоритесь? По-моему, вы часто ссоритесь. — Я говорила дружелюбно — нейтральным тоном.

— Хто тебе сказав?

— Валентина, это и так всем видно. — Я не хотела выдавать Станислава, да и ставить в глупое положение отца тоже не хотелось.

— З твоим батьком важко ужиться, — сказала она.

— Я знаю. — Я знала, что не смогла бы прожить с отцом ни дня. Уже начинала жалеть, что написала письмо в Министерство.

— Усё время пристае до меня.

— Валентина, ведь ты же работала в доме престарелых. Знала, что со стариками бывает нелегко.

Чего же она ждала? Благородного пожилого джентльмена, который будет осыпать ее подарками и однажды ночью тихо скончается? Тогда не надо было выбирать моего сварливого, неуступчивого, упрямого старика отца.

— З твоим батьком важче. Проблемы з кашлем. Проблемы з нервами. Проблемы з купаниям. Проблемы з туалетом. — Она повернулась ко мне, и лунный свет выхватил из темноты ее красивый славянский профиль, высокие скулы, изогнутый рот. — И понимаешь, усё время цьомкае и лапае отут, отут и отут… — Сквозь толстое пальто она погладила руками в перчатках свои груди, бедра и колени. (Мой отец действительно это делал?) Меня затошнило, но я старалась говорить спокойно:

— Просто будь с ним поласковее.

— Так я ж ласкова, — сказала она. — Як з ридным батьком. Не переживай.

Она поскользнулась на льду и крепче схватила меня за руку. На краткий миг навалилась на меня всей своей теплой, чувственной тушей, и я услышала сильный, приторный запах духов, подаренных мною на Рождество, которыми она надушила шею и горло. И эта женщина заняла место моей матери.