Назначили дату обжалования решения иммиграционной службы относительно Валентины. Внезапно отец осознал, что не такой уж он и беспомощный. Суд должен был пройти в апреле в Ноттингеме.

— Я не пойду, — сказал папа.

— Нет, пойдешь! — отрезала Валентина.

— Идь сама. Нашо мине ихать у Ноттингем?

— Дурень ты! Если ты не пойдешь, бюрократы з миграционки спросять: а де ваш муж? Чого вы без мужа?

— Скажи бюрократам, шо я больный. Скажи, шо я не захотив ихать.

Валентина посоветовалась с юристом в Питерборо. Тот сказал ей, что она сильно скомпрометирует себя, если ее муж не приедет, — разве только она представит доказательства его болезни.

— Ты больный на голову! — сказала Валентина отцу. — Од тебя одни неприятности. Одни самошедши розговоры та цьомкання. Тебе ж уже висемдесят чотыре года! Треба одвести тебя до врача!

— Я не больный! — сказал отец. — Я поэт и инженер. Между прочим, Валентина, ты должна помнить, шо усяки недалеки люди даже Ницше считали самошедшим. Мы сходим до доктора Фиггис. И она тебе скаже, шо я не больный на голову.

Деревенский врач — тихоголосая женщина, чуть-чуть до пенсии, — лечила мать и отца целых двадцать лет.

— Добре. Сходим до доктора Фиггис. И я розскажу доктору Фиггис про оральносекс, — сказала Валентина. — (Что-о? Оральный секс? Мой отец?)

— Не-не! Валя, почому ты должна усем об етом розсказувать? — (А мне об этом рассказывать можно!)

— Я розскажу ей, шо мой висемдесятчотырехлетний муж хоче заниматься оральносексом. Шо у него не стоить, а он хоче робить оральносекс. — (Умоляю тебя, папа, мне аж дурно стало.)

— Будь ласка, Валенька.

Валентина смягчилась. Но взамен они должны были пойти к другому доктору. Валентина и миссис Задчук запихнули отца в Дерьмовую Машину. Они так спешили попасть на прием, пока отец не передумал, что застегнули его пиджак не на те пуговицы и перепутали правый ботинок с левым. Вместо очков для дали на нем так и остались очки для близи, и поэтому все расплывалось у него перед глазами: струи дождя, работающие «дворники», запотевшие стекла и мелькавшие за ними заборы. Валентина сидела впереди и вела машину как попало — под стать самоучке, а миссис Задчук сидела сзади, тесно прижавшись к Николаю — на тот случай, если он надумает открыть дверь и выпрыгнуть. Так они и мчались по узким деревенским улочкам, разбрызгивая воду в лужах и вспугивая фазанов, которые разбегались как угорелые.

Они повезли его не к доктору Фиггис в местную поликлинику, а в соседнюю деревню, где находился ее филиал, укомплектованный другим персоналом. Ожидали увидеть индийца средних лет, но их приняла его заместительница. Доктор Поллок оказалась молодой, рыжеволосой и очень симпатичной женщиной. Отцу не хотелось обсуждать с ней свои проблемы. Он близоруко пялился на нее сквозь запотевшие очки для чтения и пытался незаметно переобуть ботинки. Говорила в основном Валентина. Она была уверена, что эта молодая женщина отнесется к ней с сочувствием, и обстоятельно рассказала о странном поведении отца — о его кашле, яблоках-«тосиба», монологах о тракторах и настойчивых сексуальных домогательствах. Доктор Поллок пристально посмотрела на отца, обратила внимание на перепутанные ботинки, вытаращенные глаза, неправильно застегнутый пиджак и задала ему несколько вопросов:

— Как долго вы находитесь в браке? Испытываете ли сексуальные проблемы? Почему пришли ко мне на прием?

На все вопросы отец отвечал: «Не знаю». Потом повернулся к Валентине и с мелодраматическим пафосом воскликнул:

— Потому шо она меня привела! Изверг рода человечеського!

Доктор Поллок отказалась писать в иммиграционную службу о том, что отец серьезно болен и не может присутствовать на суде. Но выписала ему направление к психиатру-консультанту в районную больницу Питерборо.

— От бачиш! — ликующе сказала Валентина. — Врачиха сказала, шо ты самошедший!

Отец промолчал. Он ждал совсем другого результата.

— Ты считаешь меня самошедшим, Надя? — спросил он меня на следующий день по телефону.

— Если честно, папа, она отчасти права. Жениться на Валентине мог только сумасшедший. Разве я тебе еще тогда об этом не сказала? — (А хотелось сказать: «Ха-ха! Я же тебе говорила!» Но я сдержалась.)

— Ну почому сразу самошедший? Ето була проста ошибка. Хто угодно може ошибиться.

— И то правда, — сказала я. Я все еще злилась на него, но в то же время жалела.

— Что это за история с оральным сексом? — спросила я Веру. Мы в очередной раз обменивались новостями. За последнее время мы успели подружиться.

— Эта гнусная идея могла прийти в голову только Маргаритке Задчук. Наверное, Валентина рассказала ей, что мы хотим аннулировать брак на основании неосуществления брачных отношений.

— Но неужели они…

— Прости, Надежда. Мне противно об этом говорить.

Но я все же выведала подробности у папы. Валентина поговорила со своей подругой Маргариткой Задчук, которая наплела ей с три короба. По ее словам, старая миссис Маевская была хитрой и бережливой бабой. Перед смертью скопила огромное состояние — сотни тысяч фунтов стерлингов. Все деньги спрятаны где-то в доме. Почему ж ее жлоб-муженек не отдаст их ей? Рассказывая мне об этом, жлоб-муженек прыскал со смеху. Пусть перероет хоть весь дом — не отыщет ни единого пенни.

Миссис Задчук научила Валентину новому выражению: «оральносекс». Оно очень популярно в Англии, сказала миссис Задчук. Встречается во всех английских газетах. Добрые украинцы не занимаются оральносексом. Жлоб-муженек слишком долго прожил в Англии, он читал английские газеты и нахватался английских представлений об оральносексе.

— Оральносекс — це дуже хорошо, — сказала миссис Задчук. — Уси знають, шо оральносекс — ето настоящи брачни отношения. Жлоб-муженек не зможе сказать, шо це не настоящи брачни отношения.

Миссис Задчук сообщила ей еще одну вещь: если она разведется со своим жадным, драчливым муженьком из-за оральносекса, то гарантированно получит половину его дома. Такой в Англии закон. Воодушевленная мечтами о невообразимом богатстве, Валентина заявила отцу:

— Сначала я получу паспортну визу, а потом подам на розвод. Когда розведусь, получу половину дома.

— Нашо так довго ждать? — спросил отец. — Мы й сами можем поделить дом. Ты из Станиславом будеш жить наверху, а я — унизу.

Теперь отец занялся черчением: план первого этажа, план второго, запирающиеся двери и новые проемы. Он покрывал листы миллиметровки мелкими неразборчивыми чертежами. С помощью соседей перенес свою кровать в заваленную яблоками гостиную — комнату, в которой умерла мама. Он сказал Вере, что ему тяжело подниматься по лестнице.

В комнате было холодно, но отец не хотел включать отопление из-за яблок. Он начал кашлять и сопеть, и Валентина, испугавшись, что отец умрет еще до оформления ее британской визы (так он сам сказал), отвела его к доктору Фиггис. Врач сказала, что отцу нужно спать в тепле. Его кровать перенесли в столовую и поставили рядом с кухней, где можно было круглые сутки оставлять котел центрального отопления включенным. Раньше эта комната была открытой, но отец попросил Майка поставить дверь — боялся, что Валентина убьет его во сне (так он сам сказал). В этой комнате он сидел, спал и ел. Пользовался небольшим туалетом на первом этаже и душевой, устроенной для мамы. Мир отца сузился до размеров одной комнаты, но в мыслях он свободно разъезжал по вспаханным полям всего мира.

Ирландия, как и Украина, была преимущественно аграрной страной, страдавшей из-за близости своего более мощного индустриального соседа. Ирландский вклад в историю тракторов внес гениальный инженер Гарри Фергюсон, родившийся в 1884 году близ Белфаста.

Фергюсон был талантливым и задорным человеком, пылавшим также страстью к авиации. По некоторым сведениям, в 1909 году он построил первый в Великобритании самолет и поднялся на нем в воздух. Но вскоре осознал, что единственное его предназначение состояло в повышении эффективности пищевой промышленности.

Свой первый двухлемешный плуг Гарри Фергюсон прикрепил к ходовой части «форда модели Т», преобразованного в трактор и метко названного «эрос». Этот плуг монтировался в задней части трактора, и благодаря искусному использованию балансирных пружин водитель мог поднимать или же опускать его с помощью рычага, расположенного рядом с сиденьем.

Тем временем Форд разрабатывал собственные трактора. Конструкция Фергюсона была более передовой, и в ней использовалось гидравлическое сцепление, но Фергюсон знал, что, несмотря на технический гений, он не может осуществить свою мечту самостоятельно. Для реализации проекта ему была необходима крупная компания. Поэтому он заключил неформальное соглашение с Генри Фордом, скрепив его одним лишь рукопожатием. Благодаря этому партнерству Форда и Фергюсона на свет появился трактор нового типа — «форд-зон», намного превосходивший известные ранее модели и явившийся прообразом всех тракторов современного типа.

Тем не менее это скрепленное рукопожатием соглашение было расторгнуто в 1947 году, когда Генри Форд II завладел империей отца и приступил к производству нового трактора «форд-8Ы» с использованием системы Фергюсона. Открытому и щедрому Фергюсону трудно было тягаться с алчным американским бизнесменом. Дело было рассмотрено в суде в 1951 году. Фергюсон потребовал 240 миллионов долларов компенсации, но получил лишь 9 миллионов 250 тысяч.

У бесстрашного Фергюсона возникла новая идея. Он обратился на автомобильный завод в Ковентри с планом переделки автомобиля «вангард» под трактор. Но этот проект пришлось видоизменить, поскольку в послевоенный период продажа бензина все еще была нормированной. Величайшей проблемой стал для Фергюсона переходе бензинового двигателя на дизельный, но он с успехом ее разрешил, сконструировав знаменитый «ТЕ-20». Более полумиллиона этих тракторов было построено в Соединенном Королевстве…

Имя Фергюсона навсегда останется в памяти людей, поскольку ему удалось объединить два великих технических достижения нашей эпохи — трактор и семейный автомобиль, в огромной степени способствовавшие благосостоянию человечества.

В конце концов отец поехал в Ноттингем на рассмотрение Валентининой апелляции. Как ей удалось его уговорить? Может, она пригрозила ему рассказать бюрократам об оральносексе? Или прижала его костлявый череп к двум своим боеголовкам и что-то ласково пошептала в его слуховой аппарат? Отец об этом не рассказывал, но у него возник коварный план.

В Ноттингем они отправились на поезде. По этому случаю Валентина купила себе новый наряд — темно-синий костюм на розовой шелковой подкладке с добавлением полиэстера, под цвет губной помады и лака для ногтей. Волосы уложила на макушке в виде желтого улья, скрепив заколкой и вспрыснув лаком, чтобы держалось. Отец надел тот же костюм, который надевал на свадьбу, и мятую белую рубашку с протершимся воротником и пришитыми черной ниткой двумя верхними пуговицами. На голове у него была зеленая фуражка, которую он называл своей «лордовской кепочкой», купленная в кооперативном магазине Питерборо двадцать лет назад. Валентина подстригла ему волосы кухонными ножницами, чтобы он выглядел поопрятнее, поправила галстук и даже чмокнула в щеку.

Их проводили в унылую, выкрашенную бежевым цветом комнату, где двое мужчин в серых пиджаках и одна женщина в сером кардигане сидели за коричневым столом, на котором лежало несколько пачек бумаги и стояли графин с водой и три стакана. Валентину вызвали первой, ей задали ряд вопросов, и она подробно рассказала, как они с отцом познакомились в Украинском клубе Питерборо и влюбились друг в друга с первого взгляда, как он ухаживал за ней, сочиняя стихи и присылая любовные письма, как они обвенчались в церкви и были счастливы вместе.

Когда наступила очередь отца, он тихо спросил, можно ли ему выйти в отдельную комнату. Среди членов комиссии возник спор, но они все же пришли к заключению, что отец должен говорить в присутствии всех свидетелей.

— Тогда я буду говорить анде дурес, — сказал он. Ему задали те же вопросы, и он дал на них точно такие же ответы, как и Валентина. А под конец добавил:

— Благодарю вас. А теперь я хочу, шоб вы записали: усе мои слова були сказаны анде дурес.

Отец сыграл на недостаточном знании Валентиной английского языка.

Члены комиссии поспешно все это записали, но ни один из них ни разу не поднял глаза и не посмотрел папе в лицо. Валентина чуть-чуть приподняла бровь, но улыбка с ее губ не сошла.

— Шо це ище за дурес? — спросила она отца, когда они ждали поезда перед отправлением домой.

— Ето значить любов, — ответил он. — Як французьке тандрес.

— Мой ты голубчик… — Она ласково улыбнулась и еще раз чмокнула его в щеку.