Через несколько дней после проигранного суда Эрик Пайк заехал к отцу на большом синем «вольво» с вместительным багажником. Они сидели с отцом в задней комнате, дружелюбно беседуя об авиации, пока Валентина и Станислав бегали вверх-вниз по лестнице, складывая свои пожитки в черные мешки для мусора, и грузили их в багажник. Мы с Майком появились как раз в тот момент, когда они уже собирались уезжать. Эрик Пайк пожал отцу руку и сел за руль, а Станислав с Валентиной втиснулись вдвоем на пассажирское сиденье. Отец стоял на пороге. Валентина опустила стекло, высунула голову и прокричала:

— Ты думаеш, шо ты дуже умный, мистер Инженер, но подожди. Запомни, шо я всегда получаю то, шо хочу. — И плюнула: — Тьпху!

Машина уже тронулась. Вязкая харкотина упала на дверцу, секунду провисела, а потом медленно стекла на землю. После этого они уехали.

— С тобой все в порядке, папа? Все нормально? — Я крепко его обняла. Костлявые плечи под кардиганом.

— Усё у порядку. Да, усё нормально. Молодци. Може, когда-нибудь я подзвоню Валентине и помирюсь из нею.

Тогда я впервые услышала в голосе отца новую нотку: я поняла, как он одинок.

Я позвонила Вере. Нам нужно было составить план, как поддержать отца теперь, когда он остался один. Старшая Сеструха была обеими руками за то, чтобы освидетельствовать его и упечь в дом престарелых.

— Мы должны смотреть правде в глаза, Надежда, как бы она ни была горька. Отец — сумасшедший. Рано или поздно у него появится новая безумная идея. Лучше поместить его туда, где он больше не сможет доставлять неприятности.

— Я не считаю его сумасшедшим, Вера. Он, конечно, со странностями, однако не сможет находиться в приюте.

Я не представляла себе, как отец со своими яблоками, разговорами о тракторах и странными привычками сможет приспособиться к больничному распорядку. Я считала более подходящим местом «защищенное жилище» , где у него будет больше свободы, и Вера согласилась, многозначительно добавив, что этим нужно заняться в первую очередь. Она решила, что одержала победу. Я не возражала.

После отъезда Валентины и Станислава я вынесла из их комнат столько мусора, что понадобилось четырнадцать черных пластиковых мешков. Выбросила использованную вату, мятые упаковки, флакончики и баночки из-под косметики, дырявые колготки, газеты и журналы, каталоги «товары — почтой», буклеты и листовки, сношенную обувь и одежду. Выбросила недоеденный бутерброд с ветчиной, несколько яблочных огрызков и протухший пирожок со свининой, который нашла в том самом месте, где когда-то обнаружила презерватив. В комнате Станислава меня ждал небольшой сюрприз — целый пакет с порнографическими журналами под кроватью. Ай-яй-яй.

Потом перешла в ванную и проволочным крючком от вешалки выковыряла слипшийся комок спутанных светлых и темных лобковых волос, которыми был забит сток для воды. И как один человек способен производить столько грязи? Пока я занималась уборкой, меня вдруг осенило, что, наверное, за Валентиной всю жизнь убирал кто-то другой.

Я взялась за кухню и кладовку: принялась чистить плиту и стены, покрытые таким толстым слоем жира, что я соскребала его ножом. Избавлялась от объедков и отдраивала липкие пятна на полу, полках и крышках столов, где была пролита, но так и не вытерта та или иная неопознанная жидкость. Кастрюли, консервы, банки и пакеты они открывали, начинали и оставляли, а содержимое медленно разлагалось. Банка с вареньем, оставленная открытой в кладовке, треснула, варенье стало твердым как камень, а сама банка так прочно прилипла к полке, что когда я попыталась ее сдвинуть, она раскололась у меня в руках. Осколки стекла посыпались на пол, покрытый обрывками газет, пустыми упаковками из-под полуфабрикатов, рассыпанным сахаром, раздавленными макаронами, крошками печенья и сухим горохом.

Под раковиной я обнаружила тайник с рыбными консервами — всего насчитала сорок шесть банок.

— Что это? — спросила отца. Он пожал плечами:

— Купи одну — втора безплатно. Ей наравиться.

Что прикажете делать с сорока шестью банками скумбрии? Не могла же я их выбросить. А как бы поступила мама? Я взяла их и раздала всем нашим деревенским знакомым, а остальное отдала викарию — для неимущих. После этого в течение нескольких лет, на праздник сбора урожая, перед алтарем внезапно вырастали груды банок скумбрии.

Во флигеле, в картонном ящике, лежало несколько пачек печенья. Все были открыты, и повсюду валялись крошки и клочки обертки. В другом углу — четыре заплесневевшие буханки нарезанного ломтями белого хлеба. Все пакеты тоже разорваны, а их содержимое рассыпано. Зачем такое делать? Потом я заметила, как в углу юркнуло что-то большое и бурое.

Божемилостивый! Срочно позвонить в муниципалитет!

В гостиной, кухне и кладовке были расставлены блюдца с едой и молоком для Леди Ди: видимо, угощенье не пришлось ему по вкусу и теперь разлагалось на августовской жаре. Одно блюдце заросло какими-то бурыми грибками. В другом извивались белые опарыши. Молоко прокисло и превратилось в зеленую творожистую слизь. Я засыпала все хлоркой.

Я не из тех женщин, на которых уборка оказывает терапевтическое воздействие, но на сей раз ощутила символическое очищение — полную ликвидацию чужестранного захватчика, который попытался колонизировать нашу семью. Мне было приятно.

Я не собиралась рассказывать Вере, что отец надеялся помириться с Валентиной, поскольку знала, что, поссорившись со Старшей Сеструхой, он наверняка бросится в Валентинины объятия. Но я проговорилась случайно.

— Какой придурок! — Я услышала, как Вера переводит дыхание, подбирая слова. — Вы, социальные работники, конечно, хорошо знакомы с этим синдромом, когда женщина цепляется за своего обидчика.

— Я не социальный работник, Вера.

— Ну да, конечно, ты социолог. Забыла. Но если бы ты была социальным работником, то именно это бы и сказала.

— Возможно.

— Вот почему так важно спрятать его от греха подальше — для его же блага. Иначе он просто станет жертвой первой попавшейся мерзавки. По-моему, ты обещала подыскать какое-нибудь защищенное жилище, Надя? Право же, пора тебе взять на себя хоть какую-то ответственность, ведь за мамой я ухаживала сама.

Но отец решил сполна воспользоваться своей вновь обретенной свободой. Когда я завела разговор о защищенном жилище, он сказал, что никуда не поедет. Он слишком занят — ему некогда и думать о переезде. Наведет в доме порядок и, возможно, даже сдаст бывшую Валентинину комнату на верхнем этаже порядочной немолодой леди. А еще ему нужно дописать книгу.

— Я тебе дорозсказав про полутрактор?

Он достал большую тетрадь с узкими строчками, которую теперь почти полностью занимал его шедевр, и прочитал:

Полутрактор был изобретен французским инженером по имени Адольф Кегрес, который служил в России техническим директором при царском гараже, но после Революции 1917 года вернулся во Францию, где и продолжил совершенствовать свои проекты. Полутрактор основан на простом принципе: обычные колеса с шинами впереди и гусеничные ленты сзади. Полугусеничные тракторы, кавалерийские и бронированные машины были особенно популярны в польской армии, поскольку идеально подходили для передвижения по разбитым дорогам этой страны. Считается, что благодаря судьбоносному союзу Адольфа Кегреса и Андре Ситроена возникло такое явление, как автомобили повышенной проходимости. В те времена казалось, что они предвещают революцию в земледелии и тяжелом транспорте, но, к сожалению, они стали бичом современности.

После моей генеральной уборки только пара вещей напоминала отцу о Валентине, но от них нелегко было избавиться: Леди Ди (со своей подружкой и ее четырьмя котятами) и «ролик» на газоне.

Мы все согласились, что Леди Ди с его семейством необходимо оставить — будет отцу компания, однако нужно следить за их питанием и туалетом. Я предложила поднос с бумагой, но Старшая Сеструха этому воспротивилась:

— Это совершенно непрактично. Кто его будет высыпать? Остается один выход — их нужно отучить гадить в доме.

— Но как?

— Берешь за шкирку и тычешь носом. Это единственный способ.

— Вера, я не могу. Да и папа наверняка не сможет.

— Не будь такой размазней, Надя. Сможешь. Мама проделывала это со всеми нашими котами. Поэтому они были такими чистенькими и послушными.

— Но как мы узнаем, кто из них гадит?

— Как только кто-нибудь нагадит, потычь носом всех.

— Всех шестерых? — (Это напоминало Россию 30-х.)

— Всех шестерых.

Так я и сделала.

С питанием тоже разобрались. Нужно было кормить их на заднем крыльце — два раза в день, а все, что не съедят, на следующий день выбрасывать.

— Ты запомнил,папа?

— Да-да. Одын день. Оставлять токо на одын день.

— Если проголодаются, можешь дать им еще сухого кошачьего корма. Он не вонючий.

— Системный подход. Передови технологии питания. Це добре.

Приехали работники муниципалитета и рассыпали крысиного яда — вскоре во флигеле мы обнаружили четыре бурые пушистые тушки, лежавшие брюшками вверх. Майк закопал их в саду. Котам и кошкам запретили спать в доме и «роллс-ройсе» и поставили для них во флигеле ящик, положив на дно старый Валентинин джемпер. Леди Ди возмущался новыми порядками и пару раз даже чуть не поцарапал меня, когда я тыкала его носом, но вскоре начал слушаться.

Подружка Леди Ди превратилась в настоящую звезду — Дружелюбную, ласковую и опрятную. Отец решил назвать ее Валюсей в честь Валентины, и она мурлыкала, свернувшись у него на коленях, когда он дремал после обеда. Наверняка отец представлял на ее месте настоящую Валентину. На деревенском почтамте мы повесили объявление: «Отдадим очаровательных котят в хорошие руки». Неожиданным дивидендом стало то, что некоторые пожилые дамы, дружившие с мамой, заходили полюбоваться котятами и оставались поболтать с отцом. Потом они время от времени продолжали к нему заглядывать — вероятно, их притягивала скандальная аура, окружавшая дом. Отец жаловался Вере, что с ними скучно разговаривать, но вел себя вежливо, а женщины как-никак за ним присматривали. Викарий зашел поблагодарить за банки скумбрии, которые он пожертвовал семье беженцев из Восточной Европы. Мало-помалу отец снова вливался в местное сообщество.

На автомобильном же фронте дела обстояли похуже. Дерьмовая Машина загадочным образом исчезла однажды ночью, но «ролик» так и стоял на газоне перед домом. Хотя отец заплатил за машину 500 фунтов, ключи и документы остались у Валентины, а без них автомобиль нельзя было ни продать, ни даже отбуксировать. Я снова позвонила Эрику Пайку:

— Могу ли я поговорить с Валентиной?

— А кто ее спрашивает? — поинтересовался прогоркло-маслянистый голос.

— Я — дочь мистера Маевского. Мы с вами уже беседовали. — (Нужно было назваться фальшивым именем и придумать какую-нибудь легенду.)

— Я прошу вас больше не звонить мне, миссис э… мисс э… Почему вы решили, что Валентина находится здесь?

— Вы же умчались с нею навстречу мечте. Вместе со всем ее имуществом. Помните?

— Я просто оказал ей услугу. Она здесь не живет.

— Куда же в таком случае вы ее отвезли?

Молчание.

— Скажите, пожалуйста, как мне с ней связаться? Она забыла некоторые вещи, которые, как мне кажется, могут ей понадобиться. К тому же на ее имя приходит почта.

Минутная пауза, после которой он сказал:

— Я передам, чтобы она с вами связалась.

Несколько дней спустя отец получил письмо от Валентининого адвоката, где говорилось, что всю корреспонденцию следует пересылать в его офис, а контакты осуществлять только через него.

Я могла понять одиночество, которое, наверное, томило отца, поскольку — странное дело — разделяла его чувства. Валентина заняла такое огромное место в моей жизни, что после ее исчезновения осталась зияющая пустота, в которой, подобно испуганным птицам, кружились вопросы. Куда она пропала? Где работает? Что собирается делать дальше? С кем дружит? С каким мужчиной или мужчинами спит? Просто снимает кого попало или же у нее есть близкий человек — милый, невинный английский паренек: она возбуждает его своей экзотичностью, но он слишком застенчив и к ней не пристает? А Станислав — где он устроил свой новый тайник для порнографии?

Вопросы не давали мне покоя. В моем воображении одна картина сменялась другой: Валентина и Станислав совсем опустились и бедствуют в грязной съемной квартире с дешевой мебелью где-то в Питерборо; или же ютятся со всеми своими мешками для мусора на чердаке захудалого пансиона; или, возможно, живут в шикарном любовном гнездышке, оплаченном ее хахалем; бывшие мамины сковороды и кастрюли дымятся, заполняя всю кухню паром от полуфабрикатов, а когда они едят, рядом на столе громоздится маленький портативный ксерокс. Они выходят из дому после ужина? И с кем? А если остаются дома, кто стучит к ним в дверь посреди ночи?

Я неоднократно проезжала мимо дома Задчуков, чтобы посмотреть, не стоит ли рядом с ним Дерьмовая Машина. Ее там не было. Я спрашивала соседей, не видели они Станислава или Валентину. Не видели. Служащий на почте и продавщица в магазине на углу — тоже. Даже молочник, который совершал ежедневные обходы.

Поиски Валентины стали моей навязчивой идеей. Всякий раз, когда я проезжала через деревню или Питерборо, мне казалось, что в конце каждого переулка мелькает Дерьмовая Машина. Я резко тормозила или же делала отчаянный разворот, а другие водители раздраженно мне сигналили. Я говорила себе, что должна разузнать о ее планах — собирается ли она оспаривать решение суда, сколько денег попросит за развод и не депортируют ли ее вначале. Я убеждала себя, что должна это узнать из-за «ролика» и почты, приходившей на ее имя, — в основном буклетов и листовок, где предлагались жульнические способы быстрого обогащения или сомнительные косметические препараты. А на самом деле меня обуяло жгучее любопытство. Мне хотелось побольше узнать о ее жизни. Выяснить, кто она такая. Вот что мне хотелось узнать.

Однажды в субботу я в припадке любопытства решила пошпионить за домом Эрика Пайка. Адрес нашла через телефонный справочник и указатель «От А до Я». Это было современное бунгало в неогеоргианском стиле, построенное за наклонным газоном в глухом переулке из похожих бунгало: белые колонны у входной двери, львиные головы на воротных столбах, освинцованные окна, викторианский газовый фонарь на подъездной дорожке (переделанный в электрический), множество висячих корзин с выпадающими розовато-лиловыми петуниями и большой пруд с фонтаном и карпом кои. Во дворе стояли две машины — большая синяя «вольво» с вместительным багажником и маленькая белая «альфа-ромео». Валентининого «ровера» не было и близко. Я припарковалась немного в сторонке, включила радио и принялась ждать.

Час-полтора ничего не происходило. Потом из дома вышла женщина. Привлекательная женщина лет за сорок, с макияжем и на высоких каблуках — я заметила на лодыжке маленькую золотую цепочку. Она подошла к моей машине и жестом попросила опустить окно:

— Вы частный детектив?

— Нет, я просто… — Воображение меня подвело. — Просто жду подругу.

— Если вы детектив, то можете проваливать к чертовой матери. Я не видела его уже три недели. Между нами все кончено.

Она развернулась и зашагала обратно к дому, увязая каблуками в хрустящем гравии.

Несколько минут спустя в дверях появился мужчина и стал пристально смотреть в мою сторону. Высокий и плотный, с густыми черными усами. Когда он направился ко мне по дорожке, я быстро включила зажигание и умчалась.

На обратном пути у меня появилась еще одна идея. Я свернула на Холл-стрит — к дому Боба Тернера, куда мы когда-то отвозили толстый коричневый конверт. Но дом оказался совершенно пуст, и на воротах висела табличка: «Продается». Я заглянула в окно: гардины еще не сняли, но никакой мебели внутри уже нет. Меня заметила соседка и высунула из-за двери голову, ощетиненную бигуди:

— Съехали.

— Станислав и Валентина?

— Эти-та давным-давно. Я-та думала, вам нужны Линакеры. Уехали на прошлой неделе. В Австралию. Вот повезло засранцам.

— Вы были знакомы с Валентиной и Станиславом?

— Маленько. Они так шумели — носились оба по дому посреди ночи. Даже и не знаю, зачем ему все это нужна была.

— Не знаете, где она сейчас живет?

— Последний раз слыхала, чта она вышла замуж за какого-та старого извращенца.

— Извращенца? Вы уверены?

— Нуда, за грязного старикана. Мистер Тернер так его и называл — «Валентинин грязный старикан». Они говорили, у него денег куры не клюют.

— Так и говорили?

Слезящиеся глаза под бигуди моргнули, но продолжали на меня пялиться. Я встретилась с ней взглядом.

— Она вышла за моего отца. Глаза снова моргнули и опустились.

— А вы в Украинский клуб-та не пробовали? Она туда время от времени наведывалась.

— Спасибо. Хорошая мысль.

В пожилой даме, сидевшей на регистрации в Украинском клубе, я узнала мамину подругу — Марию Корноухову, которой не видела с самых похорон. Мы крепко обняли друг друга. Она не встречала Валентину уже несколько недель. Ей хотелось знать, зачем я ее ишу и почему она не живет с отцом.

— Кукла розмалевана. Знаете, она никогда мине не нравилась, — сказала она по-украински.

— Мне тоже. Но я думала, она позаботится об отце.

— Ха! Хиба шо про его деньги! Бедна ваша мама — кажду копейку берегла. А ця все растратила на крема та прозрачни платья.

— И машины. Представляете, у нее было аж три машины.

— Три машины! Чокнуться можно! А пишочком? Хотя на своих шпильках она далеко не уйде.

— А теперь вот исчезла. Не знаем, где ее искать. Она понизила голос до шепота и сказала мне на самое ухо:

— А вы у гостиницу «Империал» не пробували?

Гостиница «Империал» оказалась на самом деле не гостиницей, а пивной, да и вовсе не имперской, однако темно-бордовая дерматиновая обивка и панели из красного дерева свидетельствовали о некоторых претензиях. Я до сих пор боялась заходить одна в паб, но, купив в баре полстакана имбирного пива, уселась в углу, откуда могла обозревать все помещение. Посетителями были в основном молодые люди, причем очень шумные: мужчины хлестали бутылочное светлое пиво, а женщины догонялись водкой или белым вином, перебрасываясь через весь зал непрестанными шутками, от которых можно оглохнуть. Видимо, они были завсегдатаями, поскольку обращались к бармену по имени и подтрунивали над его бритым черепом. Как Валентина со Станиславом могли находиться в таком месте? В дальнем конце бара я заметила молодого человека, убиравшего со столов пустые бокалы. С длинными вьющимися волосами и в ужасном багровом джемпере из полиэстера.

Дойдя до моего стола, он взглянул на меня, и наши глаза встретились. Я широко, дружелюбно улыбнулась:

— Здравствуй, Станислав! Как я рада тебя видеть! Не знала, что ты здесь работаешь. Где мама? Она тоже здесь работает?

Станислав не ответил. Забрал мой недопитый бокал и исчез в комнате за барной стойкой. Он так оттуда и не вышел. Через некоторое время появился бармен и попросил меня уйти.

— С какой стати? Я никому не мешаю. Сижу себе тихонько и пью.

— Кажись, вы уже допили.

— Я возьму еще.

— Слышь, пошла вон, а?

— По-моему, пивные предназначены для того, чтобы пить. — Я попыталась защитить свое буржуазное достоинство.

— Я сказал, вон отсюда.

Он так низко наклонился ко мне, что я услышала пивной перегар. Его бритый череп внезапно перестал казаться мне таким уж смешным.

— Хорошо, тогда я вычеркиваю вашу гостиницу из своего рекомендательного списка.

Когда я вновь очутилась на улице, уже смеркалось, но было еще тепло из-за вечернего солнца. Дождя мы не видели уже недели две, и во дворе за пивной воняло пивом и мочой. Когда я полезла в карман за ключами от машины, с удивлением обнаружила, что у меня дрожат руки, но решила не сдаваться. Подкралась к черному входу и заглянула в открытое окно судомойни. Ни Станислава, ни Валентины. Изнутри послышался возглас какого-то буйного завсегдатая:

— Слышь, Лысый Эд, че там за фигня?

И ответ Лысого Эда:

— Какая-то старая калоша угрожала официанту.

Я присела на пустую бочку — ноги устали. В голове пронеслись все встречи этого дня: кругом столько агрессии. И зачем мне все это нужно? Я залезла в машину и, не заезжая к отцу, помчалась прямиком домой в Кембридж — к Майку.

Вера моментально все объяснила:

— Они работают нелегально. Поэтому он и не хотел отвечать на твои вопросы. Ну и конечно, Станислав тоже, вероятно, не имеет права работать в пабе по несовершеннолетию.

(Ах, Старшая Сеструха, какое же у тебя инстинктивное чутье на все подозрительное, грязное, нечестное!)

— А женщина в доме Эрика Пайка?

— Видимо, его жена завела роман, пока он сам крутил шашни с Валентиной.

— Откуда ты все это знаешь, Вера?

— Как ты сама этого не знаешь, Надя?