Одним глазом Либерман поглядывал на стрелку спидометра на приборной доске своего маленького округлого «Сааба», отмерявшего сотни ярдов. Дом Уиллока был в четырех десятых мили от поворота на Олд Бак-роуд - если только он правильно разобрался в завитушках почерка Риты - так что он уже где-то неподалеку. По пути он только один раз остановился зайти в туалет, и сейчас было двадцать минут первого.
Он чувствовал, что разрозненные куски головоломки встают на свое место, и все идет прекрасно. Он, конечно, опечалился, услышав, что было найдено тело Барри, но, тем не менее, как ни печально, даже этот факт мог пойти ему на пользу: теперь у него был убедительный весомый факт, который он может выложить на стол в Вашингтоне. И Курт Кохлер прибыл, и дело не только в записке Барри - скорее всего, в ней какие-то важные данные - но и в свидетельстве добропорядочного гражданина. Конечно, он готов дождаться его и оказать всю помощь, которая в его силах; сам тот факт, что он лично приехал, является доказательством его готовности.
Кроме того, как только ему удастся убедить Уиллока в необходимости находиться под защитой, поскольку ему угрожает опасность, из Филадельфии тут же явятся Гринспан и Штерн с надежной командой ребят. - Ситуация имеет отношение к вашему сыну, мистер Уиллок. К его адаптации. Она была организована для вас и вашей жены женщиной по фамилии Элизабет Грегори, так? И прошу вас верить мне, никто, кроме...
Спидометр отсчитал последнюю сотню ярдов, и впереди слева показался почтовый ящик. «СТОРОЖЕВЫЕ СОБАКИ» гласили черные буквы на дощечке внизу, а в верхней части ящика - «Г.УИЛЛОК», Остановив машину, Либерман переждал, пока мимо проедет грузовик, и пересек дорогу. Он повернул рулевое колесо, стараясь не выскочить из глубокой колеи, и грязная ухабистая дорога постепенно стала подниматься наверх между деревьями, Днище машины проскрежетало по камням. Либерман переключил скорость и поехал медленнее. Глянул на часы: почти двадцать пять минут первого.
Скажем, полчаса на то, чтобы убедить Уиллока (не упоминая о генах: «Я не знаю, почему убили отцов мальчиков; но они убиты, вот и все»), а потом еще час, чтобы сюда прибыли ребята Гринспана. Они могут быть тут к двум часам, может, чуть позже. Он же, скорее всего, снимется отсюда к трем и будет в Вашингтоне к пяти, к половине шестого. Позвонит Кохлеру. Он попытался представить себе встречу с ним и записку Барри. Странно, что Менгеле не обратил на нее внимания. Но, может быть, Кохлер переоценил ее значение...
Он услышал отчаянный лай собак, когда выбрался на залитую солнцем лужайку перед двухэтажным домом - белые ставни, коричневая дранка на крыше - который стоял под углом к нему; за ним в загоне, обнесенном высокой изгородью, лаяли и носились не меньше дюжины псов.
Он выбрался на вымощенную камнем подъездную дорожку к дому и остановил машину; поставил коробку передач на нейтраль, повернул ключ зажигания, опустил ручной тормоз. Собаки на задах продолжали лаять. Поодаль от дома в гараже стояли седан и красный пикапчик.
Он вылез из машины и, держа в руках портфель, остановился, глядя на белый ухоженный домик. Организовать тут охрану Уиллока нетрудно; одни только собаки - они продолжали заходиться от лая - чего стоят. Устрашающее зрелище. Правда, убийца может попробовать добраться до него где-то в другом месте - в городе или на дороге. Уиллок должен вести нормальный образ жизни, чтобы убийца мог как-то проявить себя. Вот в чем проблема: надо запугать его так, чтобы он согласился принять охрану «Молодых Еврейских Защитников», но не настолько, чтобы он сидел, запершись в доме, и не покидал его.
Он перевел дыхание и двинулся вверх по дорожке, что вела к крыльцу. На дверях был молоток, выполненный в виде металлической собачьей головы, и тут же рядом красовалась черная кнопочка звонка. Он выбрал молоток и дважды стукнул им в двери. Молоток был старым и петли его заедали; удары были еле слышны. Подождав несколько секунд, в течение которых был слышен только лай собак в доме, он положил палец на кнопку звонка, но дверь открылась и на пороге показался человек, меньшего, чем он предполагал, роста, с коротко стриженными седыми волосами, живыми веселыми карими глазами, который посмотрел на него и сказал глуховатым голосом:
- Вы Либерман?
- Да, - ответил он. - Мистер Уиллок?
Тот кивнул коротким ежиком седоватых волос и приоткрыл дверь пошире.
- Входите.
Он оказался в холле, пропахшем псиной, откуда наверх вела узкая лестница. Снял шляпу. Собаки - судя по звукам, пять или шесть из них, - выли, лаяли и скреблись за дверью в конце холла. Он повернулся к Уиллоку, который, закрыв двери и улыбаясь, стоял перед ним.
- Рад встретиться с вами, - сказал Уиллок, который выглядел щеголеватым и даже нарядным в своей светло- синей рубашке с открытым воротом, закатанными рукавами, отлично сидящих темно-серых брюках и блестящих черных туфлях. Занятия со сторожевыми псами никоим образом не сказывались на нем. - А я уже было стал думать, что вы не приедете.
- Я сбился с направления, - сказал Либерман. - Вам звонила женщина из Нью-Йорка? - С извиняющейся улыбкой он покачал головой. - Это я ее попросил.
- Ах, вот как, - ответно улыбнулся Уиллок. - Снимайте пальто. - Он кивнул на стоячую вешалку, где уже висели черная шляпа и пальто, под которым виднелась грубая коричневая куртка с обтрепанными рукавами.
Повесив шляпу, Либерман поставил портфель на пол и расстегнул пальто. Уиллок проявлял к нему гораздо больше дружелюбия, чем ему сначала показалось по телефону - похоже, он в самом деле был искренне рад его видеть - но какие-то интонации его речи противоречили этому впечатлению. Либерман интуитивно чувствовал, но не мог сформулировать, что его беспокоит. Глянув на двери, за которыми бесновались псы, он заметил:
- Очевидно, их вы и имели в виду, когда сказали: «Полон дом собак».
- Да, - согласился Уиллок, все с той же улыбкой проходя мимо него. - Не обращайте на них внимания. Они всегда так гавкают. Я запер их, чтобы они нам не мешали. Порой люди из-за них нервничают. Заходите. - Он открыл двери справа.
Либерман повесил наконец пальто, подхватил портфель и вслед за Уиллоком проследовал в уютную гостиную. Собаки начали колотиться и скрестись в дверь слева, рядом с черным кожаным диваном, на стене за которым висела коллекция дипломов с разноцветными ленточками среди прочих трофеев, размещенных на деревянных панелях стены, где нашлось место и снимкам в черных рамочках. В дальнем конце комнаты размещался каменный зев камина, с рядом кубков на его верхней доске и часами. Окна справа были занавешены белыми портьерами, между которыми размещался старомодный диванчик, а в углу у дверей стояли стул и столик с телефоном и тумбочками в подставке.
- Садитесь, - Уиллок жестом показал ему на диванчик, располагаясь сам на софе. - И объясните мне толком, почему я понадобился нацистам. - Он сел, аккуратно поддернув брюки. - Должен признаться, что вы меня чертовски заинтриговали.
«Р» прозвучало грубовато. Наконец он понял, что смущало его: добродушный Генри Уиллок передразнивал его, имитируя немецкий акцент в английской речи; ничего бросающегося в глаза, но «р» было слишком раскатисто, а звонкие согласные он явно смягчал. Присев на диван, который скрипнул под ним, он глянул на Уиллока, который, расставив ноги и упираясь локтями в колени, с улыбкой смотрел на него, наклонившись вперед; кончиками пальцев он выстукивал дробь по крышке зеленого альбома, лежащего перед ним на столике.
Может, он неосознанно передразнивает его. Случалось, Либерман и сам того не подозревая, начинал подражать интонациям и ритму речи тех иностранцев, для которых немецкий не был родным; и ловя себя на этом, он неизменно смущался.
Но нет, сейчас он был уверен, что хозяин сознательно так ведет себя. От улыбающегося Уиллока исходила какая-то скрытая враждебность. Но чего еще можно было ждать от антисемистки настроенного бывшего тюремного надзирателя, который дрессирует псов, способных перервать человеку горло? Трогательного внимания? Хороших манер?
Ну, он явился сюда не для того, чтобы обрести нового друга. Поставив портфель у ног, он положил руки на колени.
- Чтобы объяснить причину моего появления, мистер Уиллок, - сказал он, - мне придется затронуть некоторые личные интимные моменты, имеющие отношение к вам и вашей семье. К вашему сыну и его адаптации.
Брови Уиллока вопросительно приподнялись.
- Я знаю, - продолжил Либерман, - что вы и миссис Уиллок получили его в Нью-Йорке от некоей «Элизабет Грегори». И прошу поверить мне, - он склонился вперед, - никто не собирается причинять вам хлопоты в связи с этим. Никто не собирается забирать от вас сына или привлекать вас к ответственности за нарушение закона. Все это было давным-давно и не имеет значения, то есть, не имеет прямого значения. Даю вам слово.
- Я верю вам, - серьезно сказал Уиллок.
Потрясающее хладнокровие, если он может так спокойно воспринимать сказанное: он даже не шевельнулся, продолжая сплетать и расплетать кончики пальцев, лежащих на крышке зеленого альбома.
- Элизабет Грегори было не ее настоящее имя, - сказал Либерман. - По-настоящему ее звали Фрида Малони, Фрида Альтшуль Малони. Вам доводилось слышать это имя?
Уиллок задумчиво нахмурился.
- Вы имеете в виду ту нацистку? - спросил он. - Которую выслали в Германию?
- Да, - Либерман приподнял портфель. - У меня тут есть несколько ее снимков. Вы увидите, что...
- Не утруждайтесь, - остановил его Уиллок.
Либерман поглядел на него.
- Я видел ее изображения в газетах, - объяснил Уиллок. - И она показалась мне знакомой. Теперь я знаю, в чем дело. - Он улыбнулся. «Дело» прозвучало как «тело».
Либерман кивнул. (Сознательно ли он так ведет себя? Если не считать попыток подражать его речи, Уиллок был вежлив и расположен к нему). Он распустил ремни, стягивающие портфель, и посмотрел на Уиллока.
- Вы и ваша жена, - сказал он, стараясь как можно правильнее выговаривать слова, - были не единственной парой, которая получила ребенка от нее. Она имела дело с супругами Гатри; мистер Гатри погиб в ноябре.
Теперь на лице Уиллока появилось озабоченное выражение. Его пальцы безостановочно выбивали дрожь по крышке альбома.
- Они стали жертвами нацистов, прибывших в страну, - продолжил Либерман, кладя себе портфель на колени, - бывших эсэсовцев, которые убивали отцов мальчиков, полученных от Фриды Малони. Они убивали их точно в таком же порядке, как и происходило усыновление, и с теми же промежутками во времени. Вы следующий, мистер Уиллок. - Он кивнул. - И скоро они явятся к вам. Но есть и многое другое. Поэтому я обращаюсь за помощью в ФБР и вот почему мне бы хотелось, чтобы вы были под охраной. И более надежной, чем ваши собаки.
Он показал на дверь рядом с диваном: собаки за ней продолжали скулить, но лишь одна или две из них еще утомленно полаивали.
Уиллок в изумлении покачал головой.
- Х-мм, - пробормотал он. - Это так странно! - Он удивленно посмотрел на Либермана. - Убивали только отцов этих детей? Но почему? - На этот раз произношение у него было безукоризненное; он тоже сделал над собой усилие.
Боже милостивый, да конечно же! Вовсе он его не передразнивал, сознательно или несознательно, просто он, подобно ему, постарался справиться с присущим ему акцентом!
- Не знаю... - сказал Либерман.
Его туфли и брюки, присущи, скорее, горожанину, а не человеку, живущему в сельской местности; эта исходящая от него враждебность; собаки, запертые за дверью, чтобы «не мешали»...
- Вы не знаете? - переспросил Уиллок, смахивающий на нациста. - Все эти убийства имели место и фы не снаете причину?
Но убийцам было пятьдесят с лишним, а этому человеку должно быть лет шестьдесят пять, может, чуть меньше. Менгеле? Не может быть. Он в Бразилии или в Парагвае и не осмелится показаться севернее их границ, он не может сидеть здесь, в Нью-Провиденсе, в Пенсильвании.
Он покачал головой: нет, это не Менгеле.
Но Курт Кохлер был в Бразилии и прибыл в Вашингтон. Его имя можно было найти в паспорте Барри или в его бумажнике, как ближайшего родственника...
Из-под альбома вынырнул револьвер и он увидел устремленное на него дуло.
- В таком случае я сам должен вам рассказать, - сказал человек, держащий оружие.
Либерман присмотрелся к нему: несколько удлинить волосы и придать им темный цвет, на верхнюю губу тонкие усики, сделать его помоложе, одеть в мундир... Да, это Менгеле, Менгеле! Ненавистный Ангел Смерти, убийца детей, за которым он так долго охотился! Сидит вот здесь, перед ним. Улыбается. Держит его на прицеле.
- Небеса не простят мне, - по-немецки сказал Менгеле, - если вы так и умрете в неведении. Я хочу, дабы вы доподлинно поняли, что произошло в течение последних двадцати лет. У вас такой остолбенелый взгляд только из-за пистолета или из-за того, что вы узнали меня?
Моргнув, Либерман перевел дыхание.
- Узнал, - сказал он.
Менгеле улыбнулся.
- Рудель, Зейберт и все прочие, - сказал он, - компания беспомощных старых клуш. Они отозвали обратно всех людей только потому, что Фрида Малони рассказала вам о детях. Так что мне пришлось самому завершать работу. - Он пожал плечами. - Впрочем, я ничего не имею против нее; она дала мне возможность чувствовать себя куда моложе. А теперь слушайте - очень медленно поставьте портфель на пол, положите руки за голову и расслабьтесь: у вас есть не менее минуты или около того прежде, чем я убью вас.
Либерман медленно опустил свой портфель слева от себя, прикидывая, что, если ему представится возможность, быстро сместиться вправо и рывком распахнуть двери - предполагая, что они не закрыты на замок - может, собаки, что топчутся с другой стороны, увидев Менгеле с оружием, набросятся на него прежде, чем он успеет несколько раз выстрелить. Конечно, может быть, собаки набросятся и на него; а, возможно, они не тронут никого из них, не услышав приказа со стороны Уиллока (который, конечно же, уже лежит где-то мертвый). Но он не мог не думать об этом.
- Мне бы хотелось, чтобы наше общение продлилось, - сказал Менгеле. - Честное слово, мне бы этого хотелось. Сейчас один из самых волнующих моментов в моей жизни, что, я не сомневаюсь, вы сами понимаете, и если бы мне представилась такая практическая возможность, я бы с удовольствием посидел и поболтал с вами часик-другой. Например, постарался бы указать вам на некоторые гротескные преувеличения в вашей книге. Но увы... - Он с сожалением пожал плечами.
Либерман сплел пальцы на затылке, сидя прямо и напряженно на диване. Медленно и осторожно он начал разводить ступни. Софа была невысокой и быстро вскочить с нее будет нелегко.
- Уиллок мертв? - спросил он.
- Нет, - ответил Менгеле. - Он на кухне, готовит ленч для нас. А теперь слушайте меня внимательно, дорогой Либерман; я собираюсь поведать вам нечто совершенно невероятное, но, клянусь могилой матери, все сказанное - абсолютная истина. Стал бы я утруждаться тем, чтобы врать еврею? Тем более, можно сказать, живому трупу?
Либерман прищурился, глядя в окно справа от дивана, и снова внимательно уставился на Менгеле.
Тот вздохнул и покачал головой.
- Если бы мне нужно было выглянуть в окно, - сказал он, - я бы предварительно убил вас и лишь потом посмотрел бы. Но мне не нужно смотреть в окно. Если кто-то явится сюда, лай собак тут же даст знать об этом, так? Так?
- Да, - согласился Либерман, продолжая сидеть с руками на затылке.
Менгеле улыбнулся.
- Видите. Все идет, как я и задумал. Бог на моей стороне. Вы знаете, что я видел по телевизору сегодня в час ночи? Фильм о Гитлере, - он кивнул. - Как раз в тот момент, когда я был полностью раздавлен и близок к самоубийству. Лучшего знака свыше я не мог и получить. Так что не теряйте времени, стараясь выглядывать в окно; смотрите на меня и слушайте. Он жив. В этом альбоме, - он положил на него свободную руку, не отрывая взгляда и не отводя прицела от Либермана, - полно его снимков, от года до тринадцати лет. Мальчики - его совершенные генетические копии. Я не буду тратить отпущенное вам краткое время, объясняя, как я этого добился - сомневаюсь, что вы обладаете такими способностями, чтобы понять меня. Но можете верить мне на слово: я смог этого добиться. Совершенные генетические копии. Они были созданы в моей лаборатории, и до поры до времени их вынашивали женщины племени ауити, здоровые послушные создания, у которых был достаточно деловой вождь. Мальчики не унаследовали от них ровно ничего; они доподлинно совершенные Гитлеры, созданные из его же клеток. Он позволил мне взять поллитра своей крови и клочок кожи с ребра - мы были охвачены библейским настроением - 6-го января 1943 года в Вольфшанце. Он не мог позволить себе иметь детей... - зазвонил телефон, но Менгеле, не моргнув глазом, продолжал держать Либермана на мушке, - ... потому что понимал: никакой ребенок не сможет нормально расти и развиваться в тени... - телефон снова зазвонил, - ... столь богоподобного отца; так что услышав, что это теоретически возможно, что я мог бы... - телефон продолжал звонить, - ...когда-нибудь воссоздать не его сына, а его самого, не копию... - телефон звонил, - ...а другой оригинал, он бы так же, как и я, захвачен этой идеей. Он облек меня полномочиями и создал все условия, чтобы я мог добиться своей цели. Неужели вы в самом деле считали, что мои исследования в Освенциме были лишь бессмысленным помешательством? До чего вы, люди, примитивны! Напоминанием о том дне служит подаренный им портсигар с гравюрой: «Моему многолетнему другу Йозефу Менгеле, который был верен мне больше, чем другие, и когда-нибудь еще докажет свою верность. Адольф Гитлер». Он, естественно, является самым драгоценным для меня предметом; провозить через таможни его слишком рискованно, так что он покоится в сейфе у моего адвоката в Асуньсьоне, дожидаясь, когда я возвращусь домой после своих путешествий. Понимаете? Я подарил вам даже больше чем минуту... - он посмотрел на часы.
Либерман вскочил и - грохот выстрела! - рванулся к дальнему концу софы. Грохот еще двух выстрелов; болезненный удар швырнул его на жесткую стенку, боль в груди, боль во всем теле. Ухо его было прижато к стене, и он слышал, как за ней заходились в лае собаки. Коричневая деревянная дверь дрожала и содрогалась от их бросков; он старался дотянуться до блестящей стеклянной ручки. Прогрохотал еще один выстрел, ручка разлетелась вдребезги, едва только он ухватился за нее, и из маленького отверстия в тыльной стороне ладони хлынул поток крови. Он вцепился в острые осколки ручки - еще один выстрел оглушил его; собаки оглушительно выли и лаяли и, сморщившись от боли, зажмурив глаза, он повернул то, что оставалось от ручки и толкнул двери. Под нажимом его плеча и руки, когда она упала на дверь, та подалась; грозное рычание собак, выстрелы, громовая очередь. Рычание и взлаивание, щелканье пустой обоймы, шум схватки и опрокидываемой мебели, рев, рычание, вскрики. Выщербленная ручка выскользнула из его рук; задыхаясь, он прислонился спиной к стене и, чувствуя, что бессильно сползает вниз, открыл глаза...
Черные псы опрокинули Менгеле с раскинутыми ногами на диван и, обнажив клыки, с прижатыми ушами, сторожили каждое его движение. Щекой Менгеле был прижат к подлокотнику. Перед его глазами был доберман, стоящий меж ножек опрокинутого столика, челюсти собаки сомкнулись на его кисти, и пистолет выпал из пальцев. Выкатив глаза, он перевел взгляд на другого добермана, чьи оскаленные клыки были рядом с его нижней челюстью. Тот стоял между ним и спинкой дивана, положив для надежности передние лапы ему на плечи. Еще один, готовый перехватить ему горло, стоял задними лапами на полу, расположившись между его раскинутых ног, опираясь передними на бедро Менгеле и едва не лежа у него на груди. Менгеле чуть приподнял голову над подлокотником и с дрожащими губами огляделся.
Четвертый доберман лежал на боку между софой и Либерманом, тяжело дыша и уткнувшись носом в ковер. В лужице мочи, что вытекла из него, играли отблески света.
Либерман окончательно сполз по стене и, морщась, попытался принять сидячее положение. Он медленно вытянул перед собой ноги, глядя на собак, окружавших Менгеле.
Они угрожали ему, но убивать не собирались. Кисть Менгеле оказалась свободна; пес, который держал ее в зубах, теперь, скалясь, стоял нос к носу с Менгеле.
- Убить! - скомандовал Либерман, но у него вырвался лишь шепот. Боль острой иглой пронзила ему грудь и осталась в ней.
- Убить!- крикнул он еще раз, превозмогая боль, но услышал только свой хрип.
Доберманы рычали, не двигаясь с места.
Менгеле плотно смежил глаза, закусив нижнюю губу.
- УБИТЬ! - с отчаянием еще раз приказал Либерман - боль сидела у него в груди, разрывая ее.
Доберманы продолжали рычать, все так же оставаясь на месте.
Сквозь плотно сжатые губы Менгеле издал скулящий визг.
Либерман прислонился головой к стене и закрыл глаза, тяжело дыша. Он оттянул книзу узел галстука, расстегнул воротничок рубашки. Справившись еще с одной пуговичкой под галстуком, он приложил пальцы к тому месту, где гнездилась боль, почувствовав влажность на груди; кровь пропитала всю нижнюю рубашку. Вытянув пальцы, он открыл глаза и посмотрел на измазанные кровью кончики пальцев. Пуля прошила его насквозь. Что она поразила? Левое легкое? Куда бы она ни попала, каждый вздох давался ему с болью. Переместившись чуть влево, он попытался достать платок из кармана брюк; в нижней части тела, в бедре его резанула еще более жестокая боль, он дернулся и сморщился.
Наконец он все же достал платок и, с трудом подняв руку, прижал его к ране в груди и остался в таком положении.
Поднять левую руку. Кровь заливала ее целиком, но больше всего кровоточила рваная рана на ладони. Пуля пробила кость между большим и указательным пальцами. Они онемели и он не мог пошевелить ими. Через всю ладонь тянулись две глубокие царапины.
Он хотел держать руку поднятой, чтобы уменьшить кровотечение, но не смог, и она упала. У него совсем не осталось сил. Только боль. И усталость... Дверь рядом с ним качнулась, медленно закрываясь.
Он посмотрел на Менгеле, распятого доберманами.
Менгеле не отводил от него взгляда.
Он закрыл глаза, и с каждым вздохом в груди разгорался пожар боли.
- Прочь...
Он открыл глаза и посмотрел через комнату на Менгеле, все так же лежащего на диване в окружении доберманов с оскаленными клыками.
- Прочь, - тихим утомленным голосом сказал Менгеле. Его глаза переместились от пса, что был рядом с ним, к тому, что лежал у него на груди, целясь к горлу. - Вон. Оружия больше нет. Нет оружия. Прочь. Вон. Хорошие собачки.
Иссиня-черные доберманы лишь рычали, не двигаясь с места.
- Отличные собачки, - продолжал Менгеле. - Самсон? Хороший Самсон. Вон. Уходи. - Он медленно повернул голову на подлокотнике; собака, порыкивая, несколько отвела пасть. Менгеле дрожащими губами улыбнулся ей. - Майор? - спросил он. - Ты Майор? Хороший Майор, хороший Самсон. Хорошие собачки. Друзья. Оружия больше нет. - Его рука, красная от крови, ухватилась за подлокотник; другая рука покоилась на спинке дивана. Он начал медленно, все так же лежа на боку, подтягиваться кверху. - Хорошие собачки. Прочь. Вон.
Доберман в середине комнаты продолжал лежать неподвижно, черная шкура, обтягивающая ребра, больше не вздымалась. Лужица вытекшей из-под него мочи растеклась узенькими ручейками, поблескивающими на половицах.
- Хорошие собачки, красивые собачки...
Лежа на спине, Менгеле стал передвигаться в угол дивана. Доберманы, рыча, тем не менее, не меняли положения, лишь переставляя лапы на его теле по мере того, как он поднимался все выше, подальше от их клыков. - Прочь, - сказал Менгеле. - Я ваш друг. Разве я вас обижаю? Нет, нет, я люблю вас.
Либерман снова закрыл глаза, тяжело с хрипом дыша. Он полусидел в луже крови, которая вытекала из раны.
- Хороший Самсон, хороший Майор. Беппо? Зарко? Хорошие собачки. Прочь. Прочь.
Дана и Гарри, случалось, ссорились между собой. Он держал язык за зубами, когда был у них в ноябре, но, может быть, он не должен был, может, ему...
- Ты еще жив, еврейский выродок?
Он открыл глаза.
Менгеле сидел, глядя на него, прижавшись в углу дивана; одна нога была у него уже приподнята, другая стояла на полу. Он придерживался за подлокотник и спинку дивана: презрительное выражение его лица давало понять, что он уже овладел положением, Разве что рядом еще были три порыкивающих добермана.
- Плохи у тебя дела, - сказал Менгеле. - Но долго ты не протянешь. Я вижу даже отсюда. Лицо серое, как пепел. Эти собаки не проявят ко мне интереса, если я буду спокойно сидеть и разговаривать с ними. Им захочется помочиться, попить воды. - Обращаясь к собакам, он сказал по-английски: - Воды? Пить? Хотите воды? Хорошие собачки. Идите, попейте водички.
Доберманы продолжали рычать, оставаясь на местах.
- Сукины дети, - с удовольствием выругался Менгеле по-немецки. И обращаясь к Либерману. - Так что ты ничего не добился, еврейский выродок, если не считать того, что теперь тебя ждет долгая смерть вместо мгновенной, ну и разве что у меня немного поцарапана кисть. Через пятнадцать минут меня здесь не будет. И Четвертый Рейх грядет - пусть даже не немецкий, но пан-арийский. И я еще успею увидеть его и стать одним из его вождей. Можешь ли ты только представить, какое благоговейное преклонение вызовет их появление? Какой мистической властью они будут обладать? Каким трепетом будут охвачены русские и китайцы? Не говоря уж о евреях.
Телефон зазвонил.
Либерман сделал попытку оттолкнуться от стены - если бы удалось, он бы мог дотянуться до провода, свисающего со столика около дверей, но боль в бедре пронзила и обездвижила его. Он полулежал в крови. Закрыв глаза, он старался набрать в грудь воздуха.
- Отлично. Через пару минут ты умрешь. И, умирая, думай о своих внуках, отправляющихся в газовую печь.
Телефон продолжал звонить.
Может, то Гринспан и Штерн. Звонят выяснить, почему он не звонит им. И, не получив ответа, они должны обеспокоиться и явиться сюда, не так ли? Если бы только доберманы еще придержали Менгеле...
Он открыл глаза.
Менгеле сидел, улыбаясь окружавшим его псам - спокойная, уверенная, дружелюбная улыбка. Теперь они уже больше не рычали.
Он позволил векам опуститься на глаза.
Он попытался изгнать из своих мыслей картины газовых камер, марширующих армий и вопящих толп. Он подумал, что, скорее всего, Макс, Лили и Эстер смогут и дальше руководить работой Центра. Возмездие должно прийти. И остаться в памяти.
Рычание и лай. Он открыл глаза.
- Нет, нет! - торопливо говорил Менгеле, вжимаясь спиной в угол дивана и вцепившись в подлокотник и спинку, пока доберманы, рыча, надвигались на него. - Нет, нет! Хорошие собачки! Хорошие! Нет, нет, я никуда не двигаюсь! Нет, нет! Видите, как я спокойно сижу? Хорошие собачки. Хорошие.
Улыбнувшись, Либерман снова прикрыл глаза.
Хорошие собаки.
Гринспан? Штерн? Приходите же...
- Еврейский выродок?
Носовой платок уже и сам держался на ране, присохнув, так что он держал глаза закрытыми, стараясь не дышать - пусть себе думает - но тут он приподнял правую руку и шевельнул средним пальцем.
Далекий лай. Собаки на задах дома подали голос.
Он открыл глаза.
Менгеле в упор глядел на него. И в его взгляде была та же ненависть, что в тот вечер, давным-давно, хлынула на него из телефонной трубки.
- Что бы ни было, - сказал Менгеле, - я все равно победил. Уиллок был восемнадцатым, кого постигла смерть. Восемнадцать из них потеряли своих отцов, когда и он потерял своего, и, по крайней мере, хоть один из восемнадцати достигнет возмужания, как и он, и станет тем, кем был он. И тебе не удастся живьем покинуть эту комнату, чтобы остановить его. Мне, может, это тоже не удастся, но уж тебе-то и подавно; уж в этом-то я могу тебя заверить.
Шаги на крыльце.
Доберманы рычали, обступив Менгеле.
Либерман и Менгеле, разделенные пространством комнаты, смотрели друг на друга.
Открылась передняя дверь.
Закрылась.
Они смотрели на порог.
Что-то упало в холле. Звякнул металл.
Шаги.
В дверях появился и остановился мальчик - худой, остроносый, темноволосый. Широкая красная полоса пересекала грудь его синей куртки с молнией.
Он посмотрел на Либермана.
Он посмотрел на Менгеле и на собак.
Перевел взгляд на убитого добермана.
Вытаращив светло-голубые глаза, он обводил взглядом комнату.
Рукой, затянутой в черную пластиковую перчатку без пальцев, он откинул со лба острый клок волос.
- Вот черт! - воскликнул он.
- Mein... дорогой мой мальчик, - начал Менгеле, с обожанием глядя на него, - мой дорогой, дорогой, дорогой мальчик. Ты просто не можешь себе представить, как я счастлив, как я рад видеть тебя перед собой, такого красивого, сильного и здорового! Не можешь ли ты отозвать этих псов? Этих восхитительных и преданных тебе собачек? Они держат меня без движения на месте уже несколько часов, ошибочно решив, что именно я, а не этот грязный еврей, что валяется вон там, пришел сюда обидеть тебя. Так будь любезен, отзови их, да? И я все тебе объясню. - Он нежно улыбался, сидя среди рычащих доберманов.
Мальчик, рассмотрев его, медленно повернул голову к Либерману.
Либерман мог только отрицательно покачать головой.
- Не позволяй, чтобы он тебя обманул, - предупредил Менгеле. - Он преступник, убийца, ужасный человек, который явился сюда, чтобы нанести вред тебе и твоей семье. Отзови этих псов, Бобби. Видишь, я даже знаю, как тебя зовут. Я знаю о тебе все - и то, что ты бывал на Кейп-Код прошлым летом, что у тебя есть кинокамера, что у тебя есть две симпатичные двоюродные сестрички, которых зовут... я старый друг твоих родителей. В сущности, я тот врач, что принимал тебя и привез тебя сюда из-за границы. Я доктор Брейтенбах. Тебе когда-нибудь доводилось слышать обо мне? Я давно уехал отсюда.
Мальчик недоверчиво посмотрел на него.
- Где мой отец? - спросил он.
- Не знаю, - ответил Менгеле. - Я подозреваю, что эта личность с пистолетом, который мне посчастливилось выбить у него - собаки, увидев, как мы боремся, пришли к неправильным выводам - я подозреваю, что он мог... - Менгеле печально покачал головой, - расправиться с твоим отцом. Только что приехав из-за границы, я позвонил сюда, и он впустил меня в дом, сделав вид, что он ваш друг. Когда он вытащил оружие, мне удалось справиться с ним, но он успел открыть двери и впустить собак. Отзови их, и мы поищем твоего отца. Может, он только лежит где-то связанным. Бедный Генри! Но давай будем надеяться на лучшее. Хорошо, что тут не было твоей матери. Она все еще преподает в школе в Ланкастере?
Мальчик не сводил глаз с мертвого добермана.
Либерман шевельнул пальцами, пытаясь привлечь его внимание.
Мальчик перевел глаза на Менгеле.
- Кетчуп! - сказал он, и доберманы, прыгая, поспешили к нему: двое расположились по одну сторону от мальчика, а одна собака - по другую. Руками он коснулся их длинных вытянутых голов, отливавших вороненым блеском шерсти.
- Кетчуп! - радостно воскликнул Менгеле; спустив ноги с дивана, он принял сидячее положение и начал растирать плечо. - Да и за тысячу лет я бы не догадался сказать «кетчуп». - Поднимаясь и растирая бедро, он улыбнулся. - Я говорил им «вон», я говорил им и «прочь», и «идите», я называл их друзьями, но мне и в голову не пришло сказать «кетчуп»!
Мальчик, нахмурившись, стягивал перчатки.
- Мы... нам бы лучше позвонить в полицию, - сказал он. Темный клок волос упал ему лоб.
Менгеле уже сидел, уставившись на него.
- До чего ты восхитителен! - сказал он. - Я так... - Моргнув, он сглотнул комок в горле, продолжая улыбаться. - Да, - сказал он, - мы, конечно же, должны позвонить в полицию. Сделай мне одолжение, mein... Бобби, дорогой. Забери собак, сходи на кухню и принеси стакан воды. Может, ты сможешь найти что-нибудь и поесть для меня. - Он встал. - Я позвоню в полицию, а потом поищу твоего отца.
Мальчик засунул перчатки в карман куртки.
- Это ваша машина стоит спереди у дома? – спросил он.
- Да, - сказал Менгеле. - А его в гараже. Во всяком случае, я так предполагаю. Или это ваши? Семейные?
Мальчик скептически посмотрел на него.
- На той, что перед домом, на бампере есть наклейка, что, мол, Израиль отвечает за всех евреев. А вы сказали, что еврей - он.
- Таков он и есть, - сказал Менгеле. - Во всяком случае, он смахивает на него. - Он улыбнулся. - В такой ситуации трудно подобрать слова. Будь добр, принеси мне воды, а я позвоню в полицию.
Мальчик откашлялся.
- Можете ли вы снова сесть? - осведомился он. - А я прикажу им постоять рядом.
- Бобби, дорогой...
- Маринад! - резко сказал Мальчик и доберманы с рычанием ринулись к Менгеле. Он опрокинулся на диван, закрывая предплечьями лицо.
- Кетчуп! - закричал он. - Кетчуп! Кетчуп! - Но доберманы с рычанием обступили его.
Мальчик вошел в комнату, расстегивая молнию на куртке.
- Вас они слушаться не будут, - сказал он, поворачиваясь к Либерману и откидывая со лба клок темных волос.
Либерман смотрел на него.
- Он обвел вас вокруг пальца, не так ли? - сказал мальчик. - Пистолет был у него, и в дом впустил вас он.
- Нет! - вскричал Менгеле.
Либерман кивнул.
- Вы не можете говорить?
Он покачал головой, кивком показав на телефон.
Мальчик кивнул и повернулся к аппарату.
- Этот человек - твой враг! - закричал Менгеле. - Клянусь Господом Богом, что так и есть!
- Вы думали, что я задержусь в школе? - подойдя к столу, мальчик подтянул к себе телефон.
- Не надо! - попытался перехватить его Менгеле. Доберманы ринулись к нему, и он остался в том же положении. - Пожалуйста! Прошу тебя! Ради тебя же самого, не ради меня! Я твой друг! Я приехал сюда помочь тебе! Выслушай меня, Бобби! Только одну минуту!
Мальчик повернулся лицом к нему, держа в руке телефонную трубку.
- Пожалуйста! Я все объясню. Ты узнаешь правду! Да, я в самом деле врал, да! Оружие принадлежало мне. Чтобы помочь тебе! Прошу тебя! Послушай меня только одну минуту! И ты будешь благодарен мне, клянусь, что будешь! Одну минуту!
Мальчик продолжал глядеть на него, но сейчас он опустил трубку, не выпуская ее из рук.
Либерман с отчаянием приподнял голову.
- Звони! - попытался сказать он, но из груди вырвался лишь слабый шепот.
- Благодарю тебя, - сказал Менгеле. - Благодарю. - Он откинулся на спинку дивана, растерянно улыбаясь. - Я должен был бы понять - ты слишком умен, чтобы тебя можно было обмануть. Пожалуйста... - глянув на доберманов, он перевел взгляд на мальчика, - отзови их. Я не сдвинусь с места.
Мальчик стоял у стола, глядя на него.
- Кетчуп, - сказал он; повернувшись, доберманы подошли к нему. На этот раз все трое стояли по одну сторону от него, ближе к Либерману, повернув морды в сторону Менгеле.
Покачав головой, тот провел по седоватому ежику волос.
- Это так... так не просто, - опустив руку, он обеспокоенно посмотрел на мальчика.
- Ну? - настоятельно спросил тот.
- Ты в самом деле умен, не так ли? - сказал Менгеле.
Мальчик стоял, молча глядя на него и поглаживая голову стоящего рядом добермана.
- Хотя в школе дела у тебя не очень хороши, - сказал Менгеле. - Маленьким ты учился куда лучше, но не сейчас. Потому что ты слишком умен... - подняв руку, он ткнул пальцем в макушку, - и умеешь думать своей головой. И ты видишь, что порой ты куда умнее учителей, верно?
Теперь мальчик, сдвинув брови и облизывая губы, смотрел на мертвого добермана. Он перевел взгляд на Либермана.
Либерман показал пальцем на телефон.
Менгеле склонился в сторону мальчика.
- Если я искренен с тобой, - сказал он, - то и ты должен быть правдив со мной! Разве ты не умнее учителей?
Глянув на него, мальчик пожал плечами.
- Кроме одного из них, - сказал он.
- И у тебя есть великие замыслы, так?
Мальчик кивнул.
- Стать большим художником или архитектором.
Мальчик отрицательно покачал головой.
- Снимать кино.
- Ах да, конечно, - Менгеле улыбнулся. - Быть великим кинорежиссером. - Теперь из его взгляда, устремленного на мальчика, исчезла улыбка. - И ты вечно спорил из-за этого со своим отцом, - сказал он. - Глупый старый болван с ограниченным кругозором. Ты презирал его, и у тебя были на то весомые причины.
Мальчик продолжал смотреть на него.
- Видишь, - сказал Менгеле, - как я хорошо знаю тебя. Лучше, чем кто-либо другой на земле.
В глазах у мальчика появилось встревоженное выражение и он спросил:
- Кто вы?
- Доктор, который принимал тебя при появлении на свет. Это чистая правда. Но я не старый друг твоих родителей. По сути, я никогда не встречался с ними. Мы незнакомы.
Мальчик склонил голову, словно бы для того, чтобы лучше слышать.
- Ты понимаешь, что это значит? - спросил его Менгеле. - Человек, которого ты считал своим отцом, - он покачал головой, - на самом деле - не твой отец. То же и твоя мать - хотя ты любишь ее и она любит тебя. Они усыновили тебя. И организовал эту адаптацию я. Через посредников. Помощников.
Мальчик не сводил с него глаз.
Либерман беспомощно посмотрел на него.
- Эти ошеломляющие новости так неожиданно обрушились на тебя, - сказал Менгеле, - но, может быть... они не так уж и неприятны? Разве ты никогда не чувствовал, что ты выше всех, кто тебя окружает? Словно король среди своих поданных?
Мальчик подтянулся и пожал плечами.
- Порой я чувствовал... что чем-то отличаюсь от всех остальных.
- Ты и в самом деле отличаешься, - сказал Менгеле. - Ты бесконечно далек от них и бесконечно выше. Ты...
- Кто мои настоящие родители? - спросил мальчик.
Задумчиво посмотрев на свои руки, Менгеле сложил их и снова поднял глаза на мальчика.
- Для тебя было бы лучше, - сказал он, - пока не знать об этом. Когда ты станешь несколько старше, возмужаешь, то узнаешь. Но вот что я могу сказать тебе уже сейчас, Бобби: в твоих жилах течет самая благородная кровь в мире. То, что ты унаследовал - я говорю не о деньгах, а о характере и способностях - не сравнимо ни с чем. И с этой помощью ты воплотишь в жизнь свои стремления, которые в тысячу раз величественнее, чем то, о чем ты сейчас мечтаешь. И ты сможешь удовлетворить их! Но только - а ты должен помнить, как хорошо я знаю тебя и поверить моим словам - только если ты выйдешь отсюда вместе с собаками и дашь мне сделать то... то, что я должен сделать.
Мальчик продолжал стоять, глядя на него.
- Для твоего же блага, - сказал Менгеле. - Для твоего же благополучия, которое является моей сокровенной целью. И ты должен в это верить. Я всю жизнь посвятил тебе и твоему благополучию.
- Кто мои настоящие родители? - повторил мальчик.
Менгеле покачал головой.
- Я хочу знать.
- В этом плане ты должен положиться на мои слова: в соответствующее время ты...
- Маринад! - зарычав, собаки двинулись на Менгеле. Он откинулся назад, прикрывая лицо локтями. Доберманы сгрудились вокруг него, рыча Менгеле прямо в лицо.
- Говорите, - сказал мальчик. - И немедленно. Или же я... скажу им кое-что еще. Я знаю слово. И если захочу, то смогу заставить их убить вас.
Из-за растопыренных пальцев Менгеле смотрел на мальчика.
- Кто мои родители? - настойчиво повторил он. - Считаю до трех. Раз...
- У тебя их вообще нет! - сказал Менгеле.
- Два...
- Это так! Ты рожден от клетки величайшего из существовавших на земле людей. Ты возрожден! Ты - это он, в новом круге своего существования. А этот еврей - его заклятый враг. И твой!
Мальчик повернулся к Либерману, и в его голубых глазах было изумление.
Либерман с трудом приподнял руку и, описав пальцем круг около виска, показал на Менгеле.
- Нет! - закричал Менгеле, когда мальчик повернулся к нему. Доберманы встрепенулись, издавая глухое горловое рычание. - Я не сумасшедший! Как бы ты ни был умен, есть вещи, которых ты не знаешь о науке и микробиологии! Ты живое воплощение, дубликат величайшего человека всех времен! А он, - его выкатившиеся из орбит глаза уставились на Либермана, - явился сюда, чтобы убить тебя. А я - чтобы защитить!
- Кто? - потребовал ответа мальчик. - Кто я? Что это за великий человек?
Менгеле смотрел на него поверх голов рычащих доберманов.
- Раз... - сказал мальчик.
- Адольф Гитлер; тебе внушали, что он воплощение зла, - сказал Менгеле, - но когда ты подрастешь и увидишь, что мир затоплен черными и семитами, славянами, азиатами и латинянами, а твоей собственной арийской расе угрожает исчезновение - спасти от которого ты и предназначен ее! - ты убедишься, что он был лучшим, прекраснейшим и мудрейшим представителем человечества! Ты воплотишь в жизнь все его заветы, полный благодарности мне за то, что я создал тебя. Он сам благословил меня на эту попытку!
- Знаете что? - сказал мальчик. - Вы самый большой псих, которого я когда-либо видел. Самый сумасшедший, самый свихнутый...
- Я говорю тебе сущую правду! - торопливо прервал его Менгеле. - Вся его мощь в тебе или возникнет, когда для нее придет время. А теперь сделай, что я тебе говорю. Дай мне спасти и защитить тебя. У тебя есть цель, которую ты предназначен претворить. Высочайшая из всех мыслимых цель.
Мальчик, потирая лоб, смотрел в пол.
- Горчица, - сказал он.
Псы рванулись вперед; Менгеле с воплем отлетел в сторону от удара их тел.
Либерман посмотрел на то, что открывалось его глазам и зажмурился. Снова открыл глаза.
И посмотрел на мальчика.
Мальчик стоял на месте, засунув руки в карманы курточки с красной полосой. Оттолкнувшись от стола, он неторопливо подошел к дивану и остановился, глядя на то, что простиралось у его ног. Сморщил нос.
- Брр! - сказал он.
Либерман посмотрел на мальчика и на свору доберманов, таскавших тело Менгеле по полу.
На глаза ему попалась его кровоточившая левая рука, теперь вся сплошь залитая кровью.
Он слышал только рычание, сопение, какие-то влажные звуки и хруст.
Спустя какое-то время мальчик отошел от дивана, по-прежнему держа руки в карманах. Он остановился над мертвой собакой, легонько трогая ее тело носком кроссовки. Глянув на Либермана, он полуобернулся и посмотрел из-за спины.
- Вон, - сказал он. Двое из доберманов приподняли головы и направились к нему, длинными языками облизывая окровавленные пасти.
- Вон! - повторил мальчик. И третий доберман приподнял голову.
Один из низ обнюхивал тело мертвого товарища.
Другой пес, пройдя мимо Либермана, толкнул носом дверь рядом с ним и вышел.
Подойдя, мальчик остановился рядом с вытянутыми ногами Либермана, глядя на него сверху вниз, косая челка свешивалась ему на лоб.
Либерман мог только поднять к нему глаза. И движением ресниц показал на телефон.
Мальчик вынул руки из карманов и присел на корточки; упираясь локтями в бедра, обтянутые коричневыми джинсами, он свободно свесил кисти. Каемки грязи под ногтями.
Либерман смотрел на худое мальчишеское лицо: острый нос, клок волос на лбу, уставившиеся на него светло-голубые глаза.
- Я думаю, что вы скоро умрете, - сказал мальчик, - если кто-нибудь не придет к вам на помощь, чтобы отвезти в больницу. - Его дыхание пахло жевательной резинкой.
Либерман кивнул.
- Я могу снова выйти из дома, - сказал мальчик. - Прихватив с собой все книжки. И вернуться попозже. Скажу, что я был... просто гулял где-то. Порой я так и делаю. А моей матери не будет дома до двадцати минут пятого. Ручаюсь, что к тому времени вы уже умрете.
Либерман молча смотрел на него. Еще один доберман покинул комнату.
- Если я останусь и позвоню в полицию, - сказал мальчик, - вы расскажете им, что я сделал?
Собравшись, с силами, Либерман отрицательно покачал головой.
- Никогда?
Он сделал утвердительное движение головой.
- Обещаете?
Он кивнул.
Мальчик взял его за руку.
Либерман опустил на нее глаза.
Потом посмотрел на мальчика, который не спускал с него глаз.
- Если вы согласны, вы можете сжать мне руку, - сказал мальчик.
Либерман видел перед собой его пальцы.
Бесполезно, сказал он себе. Так и так тебе придется умереть. Что за врачи могут быть в такой дыре?
- Ну?
А, может быть, есть в самом деле загробная жизнь. Может, его ждет Ханна. Мама, папа, девочки...
Не обманывай себя.
Он чуть приподнял руку.
Сжал кисть мальчика. Чуть-чуть, еле заметно, на большее у него не было сил.
- Он в самом деле был психом, - сказал мальчик и встал.
Либерман смотрел на его руки.
- Убирайся! - гаркнул мальчик на добермана, который все не мог оторваться от тела Менгеле.
Пес отпрянул и с окровавленной мордой пролетел мимо Либермана, выскакивая из комнаты.
Мальчик подошел к телефону.
Либерман закрыл глаза.
И тут только он все припомнил. И снова открыл их.
Когда мальчик уже готов был снять трубку, он кивнул ему.
Тот склонился над ним.
- Воды? - спросил он.
Либерман покачал головой, давая ему понять, чтобы тот наклонился к нему.
Мальчик снова присел на корточки рядом.
- Есть список, - шепнул Либерман.
- Что? - мальчик приблизил к нему ухо.
- Есть список, - постарался чуть погромче сказать он.
- Список?
- Посмотри, сможешь ли ты найти его. Может быть, в его пальто. Список имен.
Он проводил глазами мальчика, вышедшего в холл.
Мой помощник Гитлер.
Он продолжал держать глаза открытыми.
Взгляд его упал на Менгеле, лежащего на полу перед диваном. На том месте, где было его лицо, осталась мешанина белого и красного. Кости и кровь.
Хорошо.
Чуть спустя вернулся мальчик, который двигался, уставясь в бумаги.
Он еле приподнялся.
- Тут и мой отец есть, - сказал мальчик.
Он подтянулся чуть повыше.
Мальчик смущенно взглянул на него и положил бумаги рядом с его рукой.
- Я забыл. Лучше пойду поищу его.
Пять или шесть машинописных листов. Имена, адреса, даты. Без очков трудно читать, все расплывается. «Дюрнинг» - вычеркнуто. «Хорве» - тоже вычеркнуто. На других страницах вычеркиваний нет.
Он сложил бумаги, прижимая их к полу, и засунул во внутренний карман.
Теперь можно закрыть глаза.
Но постарайся остаться в живых. Еще не кончено.
Отдаленный лай.
Я нашел его.
***
На него смотрел светлобородый Гринспан. Шепотом он обратился к нему.
- Но он мертв. Мы не сможем допросить его.
- Все в порядке. Список у меня.
- Что?
Курчавые светлые волосы, к которым пришпилена вышитая кипа.
- Все в порядке, - собрав все силы, повторил он. - Список у меня. Всех отцов.
Он чуть приподнялся и - ох! - бессильно рухнул.
Он на носилках. Его несут. Дверной молоток в виде собачьей головы, дневной свет, синее небо.
Он слышит чье-то бормотание, видит поддерживающую носилки мальчишескую руку и устремленные на него блестящие глаза. А под ними острый нос.