1

Письмо Аннабелл Кох Лео Кингшипу:

Женское общежитие

Стоддардский университет

Блю-Ривер, Айова

5 марта 1951 года

Дорогой мистер Кингшип,

Полагаю, Вы недоумеваете, кто я такая, если только Вы не помните моё имя из газет. Я — та молодая женщина, которая одолжила пояс Вашей дочери Дороти в апреле прошлого года. Я была последней, с кем она говорила. Я не стала бы заводить об этом речь, поскольку я знаю, Вам очень больно вспоминать о тех событиях, если бы у меня не было веской причины обратиться к Вам.

Как Вы, наверное, помните, у Дороти и у меня были одинаковые зелёные костюмы. Она пришла ко мне в комнату и попросила у меня на время мой пояс. Я дала его ей, и позднее полиция обнаружила его (как я думала тогда) у неё в комнате. Они держали его больше месяца у себя, а потом вернули мне. К тому времени сезон для костюма почти прошёл, поэтому в прошлом году я больше его не надевала.

А теперь снова наступает весна, и вчера вечером я примеряла свои весенние наряды. Я надела зелёный костюм, и оказалось, что он сидит на мне просто изумительно. Но когда я стала затягивать пояс, то, к своему удивлению, обнаружила, что это, вне всяких сомнений, пояс Дороти. Видите ли, отметина от пряжки на нём оказалась смещена на две дырочки ближе к его концу, чем нужно для моей талии. Дороти была довольно стройная, но я ещё стройнее. По правде говоря, я вообще худышка. И я знаю, что нисколько не похудела за последний год, потому что костюм до сих пор сидит на мне отлично, как я уже сообщила выше, и тогда, должно быть, это пояс Дороти. Когда полиция предъявила его мне, я подумала, что он мой, так как позолота стёрлась на зубце пряжки. Надо было, конечно, сообразить, что раз уж оба костюма пошиты на одной фабрике, то и позолота сотрётся на обеих пряжках.

Так что теперь мне думается, что Дороти не могла носить собственный пояс по какой-то причине, хотя он совсем не был сломан, и воспользовалась моим. Для меня всё это совершенно непонятно. В то время я полагала, что она только притворилась, что ей нужен мой пояс, потому что она хотела со мной поговорить.

Теперь, когда я знаю, что это пояс Дороти, было бы странным носить его. Я вовсе не суеверна, но, в конце концов, вещь не моя, это вещь бедной Дороти. Я думала даже выбросить его, но это тоже было бы странным, поэтому я посылаю его Вам бандеролью, и Вы можете хранить его или распорядиться им каким-либо иным образом.

Я вполне могу продолжать носить свой костюм, потому что, как бы там ни было, в этом году все здешние студентки носят широкие кожаные пояса.

Искренне Ваша,

Аннабелл Кох.

Письмо Лео Кингшипа Эллен Кингшип: 8 марта 1951 года.

Моя дорогая Эллен,

Я получил твоё последнее письмо и очень сожалею, что не написал ответ раньше, но был очень загружен работой, особенно в последнее время.

Вчера была среда, и поэтому Мэрион приходила на обед. У неё не слишком-то здоровый вид. Я показал ей письмо, которое вчера получил, и она предложила переслать его тебе. Я отправляю его в этом же конверте. Сначала прочти его, а потом снова принимайся за моё письмо.

А теперь, когда письмо мисс Кох прочитано тобой, я объясню, зачем я тебе его послал.

Мэрион говорит мне, что с тех пор как погибла Дороти, ты не перестаёшь упрекать себя за то, что, якобы, бессердечно обходилась с ней. Рассказанная мисс Кох печальная история о том, что Дороти "отчаянно нуждалась в собеседнике", убедила тебя, по словам Мэрион, в том, что этим собеседником должна была стать ты, и стала бы, если бы перед тем ты не оттолкнула её от себя. Ты веришь, и это Мэрион только вывела из твоих писем, что относись ты по-другому к Дороти, она бы нашла для себя совсем другой выход.

Я верю тому, как Мэрион объясняет твои сумасбродные представления о том, что случилось в апреле прошлого года, — иначе я не могу расценить твое упорное несогласие с тем, что смерть Дороти была самоубийством, и это несмотря на существование неоспоримого доказательства — предсмертного письма, которое ты сама же и получила. Тебе казалось, что раз Дороти совершила самоубийство, в какой-то мере и ты в этом повинна, и тебе понадобилось несколько недель, что принять случившееся таким, как оно есть, а заодно и бремя твоей, якобы, существующей, ответственности за него.

Письмо мисс Кох как раз проясняет, что Дороти пришла к ней за тем, что, по каким-то одной ей понятным причинам, ей понадобился другой пояс к её костюму; она вовсе не испытывала никакой отчаянной необходимости в собеседнике. Она уже решилась на свой последний шаг, и абсолютно не с чего верить в то, что она поспешила бы к тебе, не случись между вами в минувшее Рождество ссоры. (Не забывай, что и вообще всю эту ссору спровоцировала именно она, потому что была тогда не в духе.) Что же до предшествовавшей этой размолвке холодности со стороны Дороти, помни, что я согласился с тобой, что ей следует поступать в Стоддард, а не в Колдуэлл, где её зависимость от тебя только бы усугублялась. Верно, если бы она последовала по твоим стопам в Колдуэлл, трагедии не случилось бы, однако «если» — самое главное слово на свете. Участь, постигшая Дороти, может быть, оказалась небывало жестокой, но она выбрала её сама. Ни я, ни ты, никто за это не в ответе — только сама Дороти.

Я надеюсь, что, узнав о том, как сильно ошибалась мисс Кох в своём первоначальном истолковании мотивов Дороти, ты наконец покончишь с тем самобичеванием, которым, возможно, продолжаешь заниматься. Твой любящий отец.

P.S. Извини меня за не поддающийся расшифровке почерк. Думаю, что письмо чересчур личное, чтобы диктовать его мисс Ричадсон.

Письмо Эллен Кингшип Баду Корлиссу: 12 марта 1951 года 8:35 утра

Дорогой Бад,

Итак, я сижу в поезде с бутылкою «Колы» (в такое время — ах!), ручкой и бумагой, пытаюсь писать разборчиво, несмотря на тряску вагона, а также пытаюсь дать "чёткое, пусть и не блестящее" объяснение — как сказал бы проф Малхолланд — тому, зачем я еду в Блю-Ривер.

Прости, что не смогу пойти сегодня вечером на матч по баскетболу; уверена, что Конни или Джейн будут рады меня заменить, а ты вспомнишь обо мне во время перерыва.

Теперь по порядку. Прежде всего, эта поездка отнюдь не спонтанна! Я думала о ней вчера вечером. А ты, чего доброго, уж решил, что я рванула куда-нибудь в Египет, в тамошний Каир! Во-вторых, я отнюдь не пропущу занятия, потому что ты подробно законспектируешь каждое из них, и, потом, я сомневаюсь, что пробуду в отъезде дольше недели. И, кроме того, с каких это пор старшекурсников стали отчислять за прогулы? В-третьих, я не буду попусту тратить время, потому что я ни в чём не бываю уверена, пока не испробую это на практике, и пока я не попробую на практике, я не успокоюсь.

Ладно, теперь все возражения отбиты, и я могу объяснить, зачем еду. В первую очередь скажу о том, что этому предшествовало.

Из письма отца, полученного мной утром в субботу, ты знаешь, что Дороти первоначально собиралась поступить в Колдуэлл, а я воспротивилась этому — для её же пользы, или убедила себя в этом на тот момент. Теперь, когда Дороти нет, я не знаю, не было ли это чистым эгоизмом с моей стороны. Дома они оба не давали мне никакой жизни — отец со своими строгостями и Дороти, гирей повисшая на мне, хотя в то время я этого и не понимала. Поэтому, когда я попала в Колдуэлл, то будто с цепи сорвалась. До четвертого курса я была совсем безбашенной девчонкой: пивные вечеринки, пикники с важными шишками и т. д. Ты меня бы не узнал тогда. Поэтому, как я уже сказала, я не уверена, о чьей самостоятельности я больше радела, препятствуя поступлению Дороти в Колдуэлл, её или же моей собственной, ведь Колдуэлл — это такое местечко, где все про всех всё знают.

Анализ моей реакции на смерть Дороти, сделанный отцом (возможно, позаимствованный им у Мэрион), абсолютно верен. Я отказывалась признать, что это самоубийство, поскольку не хотела взять на себя хотя бы и часть ответственности за него. Мне думалось, всё же, что мои сомнения основаны не только на голых эмоциях. Взять, например, письмо, которое она мне послала. Почерк её — тут ничего не скажешь — но общий тон какой-то чужой. Слова как из книжки, и, потом, она назвала меня «дорогая», хотя прежде я всегда была для неё "милая Эллен" или "милая моя Эллен". Я указала на это полиции, но они моё замечание отвергли; мол, это естественно, так как она писала свою записку в состоянии нервного стресса, и нельзя от неё требовать, чтобы она была при этом точно такой же, как всегда, — что показалось мне тогда вполне логичным. Тот факт, что у неё при себе было свидетельство о рождении, тоже смущал меня, но они и для него нашли готовое объяснение. Часто самоубийца весьма печётся о том, чтобы его опознали незамедлительно, сказали мне они. А тот довод, что другие документы, которые она обычно носила в своём бумажнике (студенческий билет и т. д.), были бы вполне достаточны для опознания, кажется, ни чуть их не впечатлил. А когда я заявила им, что она просто не принадлежала к суицидальному типу, они оставили это вообще без всякого ответа. Они отметали прочь каждый выдвигаемый мною аргумент.

Словом, мне некуда было деваться. В общем, в конце концов, я вынуждена была признать, что Дороти совершила самоубийство, — и, что отчасти вина за это лежит на мне. Эпизод, рассказанный Аннабелл Кох, стал всего лишь последней крупицей, упавшей на чашу весов. Мотив же самоубийства Дороти только отягощал мою вину, ведь современные здравомыслящие девицы не накладывают на себя руки из-за беременности, — ни в коем случае, полагала я, если только в силу своего воспитанья они не привыкли во всем полагаться на кого-то другого, а тут этого другого внезапно и не оказалось рядом.

Правда, беременность Дороти означала также, что её бросил ещё один человек — её любовник. Если я что и знала о Дороти, так это то, что она вовсе не относилась к сексу легкомысленно. Она была не из тех, кто скор на интрижки. Тот факт, что она была беременна, означает, что у неё был парень, которого она любила и за которого она собиралась когда-нибудь выйти замуж.

Так вот, перед смертью, в начале декабря, Дороти написала мне про парня, с которым она познакомилась на занятиях по английскому. Она встречалась с ним какое-то время, и это было у них ВСЕРЬЁЗ. Она писала мне, что подробности расскажет во время Рождественских каникул. Но у нас случилась ссора на Рождество, и после этого она всячески уклонялась от разговора со мной. А когда мы разъехались на учёбу, наши письма стали формальными и сухими, как в деловой переписке. Я так и не узнала имя парня. Всё, что оказалось мне известно о нём, было в том письме: что осенью у них был общий курс английского, что он симпатичен и немного похож на Лена Вернона — а это муж нашей двоюродной сестры — и это значит, что парень Дороти — голубоглазый блондин высокого роста.

Я рассказала о нём отцу, побуждая его разыскать этого мерзавца и проучить его. Отец отказался, сказав, что невозможно будет доказать, что именно он подтолкнул Дороти к самоубийству, а если это даже и удастся, то всё равно уже зря. Она сама наказала себя за свои грехи, и, касательно его, дело можно считать закрытым.

Вот так дела обстояли до субботы, когда я получила очередное послание от отца с запечатанным внутри письмом от Аннабелл Кох. Которое выводит нас на совершенно новый рубеж.

Письма не произвели на меня тот эффект, на который рассчитывал отец, — по крайней мере, вначале — поскольку, как я сказала, в хандру меня вогнала вовсе не одна только история, рассказанная Аннабелл Кох. Но потом я начала ломать голову: если пояс Дороти был абсолютно целёхонек, зачем она наврала про него и попросила пояс у Аннабелл? Почему Дороти не могла носить свой? Отец не придал этому значения, мол, "по каким-то одной ей понятным причинам", но я-то как раз и хотела бы разобраться в этих причинах, потому что — мне так показалось — в день своей смерти Дороти совершила три другие не вяжущиеся ни с чем странности, которые крепко озадачили меня тогда и до сих пор ставят меня в тупик. Вот они:

1. В 10:15 утра она купила пару недорогих белых перчаток в магазине через дорогу от её общежития (хозяин магазина сообщил об этом полиции, увидев её фотографию в газетах). Сначала она спросила у него пару чулок, но из-за ажиотажа перед Весенним Балом, намеченным на следующий вечер, чулки её размера оказались все разобраны. Тогда она спросила перчатки и купила пару за полтора доллара. В этих перчатках она и погибла… В то же время, в бюро у неё в комнате была обнаружена пара великолепных белых перчаток ручной работы, без единого пятнышка; их ей подарила Мэрион в прошедшее Рождество. Почему она не надела их?

2. Дороти одевалась очень тщательно. В день смерти на ней был зелёный костюм. В то же время она надела недорогую белую шёлковую блузку с аляповатым, вышедшим из моды и не сочетающимся с костюмом галстуком-бабочкой. И опять-таки у неё в шкафу нашлась белая шёлковая блузка, совершенно безукоризненная и специально пошитая, чтобы носить вместе с этим костюмом. Почему она не надела эту блузку?

3. Костюм был тёмно-зелёным, аксессуары — коричневыми и белыми. Однако носовой платок у неё в сумочке оказался ярко-бирюзовым — более кричащего противоречия общему тону её одежды в тот день нельзя было придумать. А ведь у неё в комнате имелась, по крайней мере, дюжина платков, вписавшихся бы в её наряд просто безупречно. Почему она не воспользовалась ни одним из них?

Во время расследования обстоятельств её гибели я указала полиции на каждую из этих странностей. Они разделались с ними так же быстро, как и со всем остальным, на что я обращала тогда их внимание. Она была не в себе. Глупо было бы ожидать от неё обычной тщательности в одежде. Я настаивала на том, что эпизод с перчатками соответствует их версии с точностью до наоборот: она нарочно сделала крюк на своём пути, чтобы купить эти перчатки. Если же в этом был какой-то скрытый смысл, почему бы не предположить, что какая-то цель стояла и за двумя другими её нелогичными поступками? А они заладили одно: "Самоубийцу понять невозможно".

Письмо Аннабелл Кох прибавило к этим загадкам ещё одну, вполне, впрочем, укладывающуюся в общую картину. Пояс Дороти был совершенно в порядке, но зачем-то ей понадобился чужой. Каждый раз она отвергала более уместный предмет одежды в пользу неуместного. Зачем?

Всю субботу с утра до вечера я ломала голову над этой проблемой. Не спрашивай меня, к какому выводу я надеялась прийти. Я чувствовала, что должно быть какое-то объяснение всем этим странностям, и хотела как можно больше разузнать о душевном состоянии Дороти в тот роковой день. Думаю, примерно так же ощупывают языком больной зуб.

Нужно извести тонну бумаги, чтобы описать последовательность всех умозаключений, через которые я прошла, пытаясь отыскать связь между четырьмя отвергнутыми ею предметами одежды. Цена; где они были куплены; и ещё тысяча разных мыслей; но ни одной — толковой. Такого же результата я добилась, пытаясь установить, что общего могло быть у тех четырёх «неправильных» вещей, которые в тот день она на себя надела. Я даже разложила перед собой листы бумаги, сделала на каждом свой заголовок: Перчатка, Платок, Блузка и Пояс, под каждым перечислив всё, что я об этом предмете знала, чтобы только понять его значение. По всей видимости, значений никаких не было. Размер, продолжительность носки, принадлежность, стоимость, цвет, качество, место приобретения — ни единого существенного пункта не появилось ни на одном из четырёх листков. Я порвала их в клочья и пошла спать. Невозможно понять самоубийцу.

Догадка пришла часом позднее, настолько ошеломительная, что, мгновенно похолодев, я рывком села в постели. Вышедшая из моды блузка; только что утром купленные перчатки; пояс Аннабелл Кох; бирюзовый носовой платок, — да это же — что-нибудь старое, что-нибудь новое, что-нибудь позаимствованное на время и что-нибудь голубое.

Это могло быть — уговаривала я себя — простым совпадением. Но в душе я уже верила в другое.

Дороти отправилась в здание Муниципалитета вовсе не потому, что это самое высокое сооружение в Блю-Ривер, а потому что Муниципалитет — это то место, где заключают браки. Она надела на себе кое-что старое, кое-что новое, кое-что позаимствованное на время и кое-что голубое — бедная романтичная Дороти — и ещё она взяла с собой свидетельство о рождение, доказательство того, что ей уже исполнилось восемнадцать. В такие учреждения в одиночку не ходят. Дороти могла пойти туда только с одним человеком — парнем, от которого она забеременела, парнем, с которым она встречалась уже длительное время, парнем, которого она любила, — симпатичным голубоглазым блондином, с которым она познакомилась осенью на занятиях английского. Как-то он сумел уговорить её подняться на крышу. Я почти убеждена, что дело обстояло именно так.

Её письмо? Там было сказано только: "Надеюсь, ты простишь мне причинённое тебе горе. Мне больше ничего не остается". Где здесь упомянуто самоубийство? Она имела в виду своё замужество! Она знала, что отец не одобрит такой её поспешный шаг, но ей, в самом деле, ничего больше не оставалось, ведь она была беременна. Полиция была совершенно права, утверждая, что неестественный тон письма был результатом стресса, только это был стресс убегающей со своим возлюбленным невесты, а отнюдь не жертвы обстоятельств, решающейся на самоубийство.

"Кое-что старое, кое-что новое" — этого было достаточно, чтобы пронять меня, но этого явно маловато, чтобы заставить полицию присвоить закрытому делу о самоубийстве статус нераскрытого умышленного убийства, тем более, что они уже настроены против меня — сумасбродки, целый год донимавшей их всяческими претензиями. Да ты знаешь об этом. И поэтому я собираюсь сама разыскать этого человека и провести очень осторожное расследование по методу Шерлока. Как только я наткнусь на подтверждение моих подозрений, на что-либо достаточно веское для полиции, обещаю, я немедленно поставлю их в известность. Я видела чересчур много боевиков, где героиня обвиняет убийцу в его звукоизолированном пентхаузе, а он ей отвечает: "Да, я сделал это, но ты никому уже об этом не расскажешь". Так что не беспокойся обо мне, запасись терпением, и ничего не говори моему отцу, а то он, чего доброго, взорвётся. Может, это и «сумасшествие» и «взбалмошность» с моей стороны, но как я могу сидеть сложа руки и дожидаться у моря погоды, если я знаю, что надо сделать, а никому другому поручить это нельзя?

Отличный момент. Мы как раз въезжаем в Блю-Ривер. Я вижу здание Муниципалитета из окна вагона.

Это письмо я отправлю позднее днём, когда будет известно, где я остановилась, и каких успехов, если вообще что-нибудь получится, я добилась. Пусть Стоддард в десять раз больше Колдуэлла, у меня есть просто классная идея, с чего начать. Пожелай мне удачи…

 

2

Декан Уэлш был полным мужчиной с пуговками круглых серых глаз, глубоко посаженных на лоснящемся розовом лице. Он предпочитал чёрные, как у церковников, фланелевые костюмы с однобортными пиджаками — чтоб заметнее был членский значок-ключ Фай Бета Каппа. В центре его сумрачного, тёмной отделки и драпировки, кабинета, похожего на интерьер часовни, помещался обширнейший рабочий стол, содержавшийся в образцовом порядке.

Отпустив кнопку селектора внутренней связи, декан поднялся из-за стола и лицом повернулся к входной двери; его влажные раздвинутые в привычной улыбке губы сжались, выражая строгую торжественность, приличествующую встрече с девушкой, чья сестра покончила счёты с жизнью, номинально будучи под его опекой. Тяжеловесные звуки полуденных курантов проникли в кабинет, приглушенные расстоянием и портьерами окон. Дверь распахнулась, и вошла Эллен Кингшип.

К тому моменту, когда, закрыв за собою дверь, она приблизилась к его столу, декан успел классифицировать и оценить её, проделав это с той самодовольной уверенностью, что присуща администраторам, проработавшим многие годы с молодыми людьми. Подтянутая; это понравилось ему. И просто хорошенькая. Густые каштановые волосы, карие глаза, сдержанная улыбка человека, которому пришлось немало пережить. Выглядит уверенно. Возможно, не самородок, зато трудяга — во второй четверти списка класса по успеваемости. Пальто и костюм — тёмно-синего оттенка, приятный контраст обычным пёстрым одеждам студенток. Кажется, нервничает немного, но что ж, они сейчас все такие.

— Мисс Кингшип, — пробормотал он, кивком указав ей кресло напротив. Они сели. Декан уткнул в крышку стола перед собой свои розовые кулаки. — Как поживает ваш отец, надеюсь, хорошо?

— Спасибо, очень хорошо, — у неё был низкий, с придыханием голос.

— Имел удовольствие видеть его — в прошлом году, — сообщил декан, затем помолчал секунду. — Чем могу быть вам полезен?

Она подобралась в кресле, пытаясь устроиться поудобнее, — спинка была жёсткой.

— Мы — отец и я — пытаемся разыскать некоего человека, здешнего студента. — Брови декана приподнялись, выражая вежливое любопытство. — Он одолжил моей сестре весьма значительную сумму денег за несколько недель до её смерти. Она писала мне об этом. Случайно я наткнулась на её чековую книжку неделю назад и вспомнила про этот случай. В чековой книжке ничто не указывает, что она вернула долг, а тому человеку, думается, просто неловко заявлять о нём сейчас…

Декан кивнул.

— Единственное затруднение, — продолжала Эллен, — состоит в том, что я не могу вспомнить имя. Но я хорошо помню, как Дороти указывала на то, что у них были общие занятия по английскому в осеннем семестре, а ещё то, что это был блондин. Мы рассчитывали, что, возможно, вы могли бы нам помочь в поисках его. Это была весьма значительная сумма… — Она глубоко вздохнула.

— Понимаю, — заметил декан. Он сложил свои кулаки вместе, как если бы сравнивая их друг с другом по величине. Губы его дрогнули в улыбке. — Это можно, — бросил он по-военному отрывисто. Застыв на мгновение в такой позе, он ткнул одну из кнопок селектора внутренней связи. — Мисс Плат, — буркнул он в микрофон и отпустил кнопку.

Он придвинул кресло к столу поудобнее, как если бы готовясь к длительной кампании.

Дверь распахнулась, и бледная, весьма энергичная на вид, женщина вошла в кабинет. Декан кивнул ей, затем откинулся на спинку своего кресла и уставился на стену за спиной Эллен, должно быть, планируя дальнейшую стратегию. Несколько секунд прошло, прежде чем он заговорил снова:

— Мне нужна программа занятий студентки Кингшип, Дороти, за осенний семестр сорок девятого года. Посмотрите, в какой секции она занималась английским, и дайте мне полный список всех студентов в этой секции. Принесите мне личные дела всех студентов мужского пола, фигурирующих в списке. — Он взглянул на секретаршу. — Вам ясно?

— Да, сэр.

Он заставил её повторить его указание.

— Отлично, — сказал он. Она вышла из кабинета. — И поживее, — добавил он, обращаясь к уже закрывшейся двери. Затем повернулся снова к Эллен, самодовольно ей улыбнувшись. Она тоже улыбнулась в ответ.

Между тем настроение декана менялось: армейская напористость уступила место добродушной озабоченности. Он подался вперёд, распластав на столе перед собой свои пухлые пятерни.

— Конечно же, вы приехали в Блю-Ривер не только за этим, — заметил он.

— У меня друзья здесь.

— А-а!

Эллен открыла свою сумочку.

— Здесь можно курить?

— Без каких-либо ограничений. — Он подвинул к ней стоявшую на столе хрустальную пепельницу. — Я и сам курю, — признался он игриво. Эллен предложила ему сигарету, но он отказался. Свою сигарету она зажгла от спички, которую вытащила из белого коробка-книжечки с медным тиснением Эллен Кингшип.

Декан посмотрел задумчиво на коробок.

— Ваша добросовестность в финансовых делах заслуживает восхищения, — сказал он с улыбкой. — Если бы каждый, с кем нам приходится иметь дело, был столь же добросовестен. — Он принялся крутить в руках бронзовый ножичек для разрезания почтовых конвертов. — В настоящее время мы начинаем строительство нового гимнастического зала. Среди людей, обещавших сделать взносы на это строительство, не все оказались верны своему слову.

Эллен сочувственно покачала головой.

— Возможно, ваш отец не отказался бы внести в это дело свой вклад, — как бы размышлял декан вслух. — Это стало бы мемориалом вашей сестры…

— Буду рада передать ему это.

— В самом деле? Был бы весьма признателен. — Он положил ножичек на место. — Такие взносы не облагаются налогом, — добавил он.

Через несколько минут секретарша вошла в кабинет со стопкою папок в руке и положила их на стол перед деканом.

— Нынешняя шестая секция по английскому языку, — доложила она. — Семнадцать студентов мужского пола.

— Отлично, — сказал декан. Как только секретарша вышла из кабинета, он выпрямился в своём кресле и потёр ладони, снова сделавшись лихим воякой. Открыв папку, лежавшую сверху, он принялся листать бумаги, лежавшие в ней, пока не дошёл до бланка заявления. В углу бланка была приклеена фотография заявителя. — Тёмноволосый, — разочаровано протянул декан и положил папку слева от себя.

Когда просмотр личных дел был закончен, перед деканом лежали две неравных стопки папок.

— Двенадцать тёмноволосых и пять со светлыми волосами, — констатировал декан.

Эллен нетерпеливо подалась вперёд.

— Однажды Дороти проговорилась, что он красив…

Декан подвинул стопку из пяти папок ближе к себе.

— Джордж Спейзер, — сказал он задумчиво. — Сомневаюсь, что вы назвали бы мистера Спейзера красивым. — Он вынул бланк заявления из папки и показал его Эллен. С фотоснимка глазами-буравчиками на неё смотрел подросток с едва развитым подбородком. Она покачала головой.

Следующим оказался измождённый юноша в очках с толстыми стёклами.

Третьим был дядечка пятидесяти трёх лет, не светловолосый, а седой.

Сжимавшие сумочку пальцы Эллен покрыла холодная испарина.

Декан открыл четвёртую папку.

— Гордон Гант, — объявил он. — Имя вам что-нибудь говорит? — Он показал ей фотографию на заявлении.

Запечатлённый на ней блондин, бесспорно, обладал весьма привлекательной внешностью: светлые глаза под густыми бровями, длинная твёрдая линия нижней челюсти, усмешка сердцееда.

— Думаю, да, — отвечала она. — Да, думаю, он…

— Или это мог быть Дуайт Пауэлл? — спросил декан, другою рукой подняв перед нею бланк заявления из пятой папки.

Снимок на пятом бланке принадлежал серьёзному молодому человеку с квадратным раздвоенным подбородком и светлыми глазами.

— Чьё имя кажется вам знакомым? — спросил декан.

Потерянно Эллен переводила взгляд с одной фотографии на другую.

Оба были блондинами; у обоих были голубые глаза; оба были красавцами.

Она вышла из административного корпуса и прежде, чем сойти по каменным ступеням вниз к тротуару, посмотрела на дома кампуса, тускло-серые под затянутым облаками небом. В одной руке она держала сумочку, в другой — листок, вырванный из записной книжки декана.

Двое… Это немного замедлит её расследование, вот и всё. Будет несложно установить, кто из этих двоих фигурант дела, — и тогда она понаблюдает за ним; даже, возможно, назначит ему встречу — хотя и не под именем Эллен Кингшип. Для неё важно заметить бегающий взгляд, затруднённые ответы. Убийство даром не проходит. (А это убийство. Это должно быть убийством.)

Только не надо забегать вперёд. Она посмотрела на бумагу у себя в руке:

Гордон К. Гант

1312, Западный сектор, Двадцать шестая улица.

Дуайт Пауэлл

1520, Западный сектор, Тридцать пятая улица.

 

3

Ресторанчик находился в деловой части города — противоположная сторона улицы относилась уже к кампусу. Эллен торопливо, механически проглотила ланч, слишком занятая своими мыслями. Как начать? Задать несколько осторожных вопросов про их друзей? Ну, и что дальше? Проследить за каждым из двоих; выяснить, что у них за друзья; встретиться с ними и разузнать, кто из них знаком с подозреваемым более года? Время, время… Если она пробудет в Блю-Ривер слишком долго, Бад может позвонить её отцу. Он принялась нетерпеливо барабанить пальцами по столу. Кто наверняка хорошо знаком с Гордоном Гантом и Дуайтом Пауэллом? Их семьи. Или, если они иногородние, квартирующие вместе с ними студенты или домовладелицы. Было б неосмотрительным идти напрямик, в гущу самого ближайшего окружения подозреваемых, и, тем не менее, нельзя попусту тратить время… Она закусила губу, продолжая барабанить по столу.

Минуту спустя она поставила на стол только наполовину выпитую чашку кофе, поднялась со стула и проследовала к будке телефона-автомата. Неуверенно она пролистала страницы тонкой телефонной книги города. Никакого Ганта в ней не было вообще, не было и Пауэлла на тридцать пятой улице. Это значило, что ни у того, ни у другого не было телефона, во что верилось слабо; либо же они в самом деле снимали квартиры.

Она позвонила в справочную и узнала телефон в доме 1312 по Двадцать шестой улице, Западный сектор: 2-2014.

— Алло? — скучный, сухой голос принадлежал женщине средних лет.

— Алло, — Эллен попыталась проглотить возникший в горле комок. — Могу я поговорить с Гордоном Гантом?

Молчание, затем:

— Кто его спрашивает?

— Его знакомая. Могу я с ним поговорить?

— Нет, — огрызнулась женщина в ответ.

— Кто вы?

— Я хозяйка дома.

— Когда он вернётся?

— Его не будет до позднего вечера, — в голосе отвечавшей слышалось нескрываемое раздражение. Затем послышался щелчок — она повесила трубку.

Эллен посмотрел на замолчавшую трубку своего телефона и тоже повесила её на рычаг. Прошла обратно к столу; кофе в чашке совсем остыл.

Его не будет весь день. Пойти туда? Может быть, уже в разговоре с домовладелицей удастся выяснить, был ли Гант любовником Дороти. Или, по методу исключения, станет ясно, что это был Пауэлл. Поговорить с домовладелицей — но под каким предлогом?

Господи, да под любым! Положим, если женщина поверит её рассказу, тогда и самая дикая небылица её не убьёт — даже если чуть позднее сам Гант раскусит обман немедленно. Тут подходит любой вариант: если Гант не причём, ну ничего, немного поломает голову, что за странная гостья расспрашивала о нём, прикидываясь его знакомой или родственницей; а если же он действительно был любовником Дороти, то, (а) не будучи всё-таки убийцей, он опять-таки ломает голову относительно загадочной посетительницы, или, (б) являясь убийцей, начинает нервничать, узнав о том, что какая-то девица наводит о нём справки. Его нервозность никоим образом не помещает её планам; если позднее ей придётся с ним познакомиться, вряд ли, он заподозрит в ней ту самую любопытствующую визитёршу его домовладелицы. Нервозность с его стороны даже может оказаться её союзницей: под психологическим давлением он может скорее выдать себя. Больше того, испугавшись, он может решить, что не стоит испытывать судьбу, и попытается сбежать из города, — а ей это только и нужно, чтобы убедить полицию, что её подозрения имеют под собой весьма серьёзную почву. И тогда начинается расследование, и вот уже найдено доказательство…

Нужно идти напрямик. Неосмотрительно? Самый логичный шаг, если как следует о нём подумать.

Она посмотрела на свои часы. Пять минут второго. Не стоит появляться вот так сразу после звонка, а то домовладелица ещё сопоставит два эти события и заподозрит между ними связь. Заставив себя откинуться на спинку стула, она перехватила взгляд официантки и заказала ещё одну чашку кофе.

Без четверти два она была в Западном секторе возле квартала 1300-х домов Двадцать шестой улицы. Это был тихий, усталого вида уголок, застроенный серыми двухэтажными щитовыми домами в окружении всё ещё голых после зимы, бурых, покрытых рытвинами газонов. Несколько старых «фордов» и «шевви» стояли без движения вдоль бордюрного камня, некоторые из них — натурально старея, другие — молодясь под непрофессионально нанесённым слоем краски, яркой, но лишённой блеска. Эллен шагала нарочито медленно, пытаясь казаться беспечной; единственным раздававшемся в неподвижном воздухе звуком был стук её каблучков.

Дом, где проживал Горон Гант, под номеров 1312, был третьим от угла: со стенами цвета горчицы и коричневым каркасом, оттенком напоминающим поседевший от времени шоколад. Окинув строение быстрым взглядом, Эллен направилась потрескавшейся бетонной дорожкой, рассекающей всё ещё безжизненный газон, к крыльцу. На почтовом ящике, прикреплённом к одной из вертикальных стоек, имелась табличка: Миссис Минна Аркуэтт. Эллен приблизилась к двери с торчавшим посредине, в верхней её части, треугольным металлическим ушком старомодного звонка. Сделав, для начала, глубокий вдох, она резко дёрнула за это ушко. Внутри проскрежетал звонок. Оставалось только ждать, что последует дальше.

Тотчас послышались шаги, дверь распахнулась. В проёме стояла худая долговязая женщина с длинным лошадиным лицом в обрамлении седых завитых волос. У неё были красные слезящиеся глаза. На острых плечах мешком повис ситцевый, похожий на спецовку, халат. Она смерила Эллен взглядом, затем спросила:

— Ну? — У неё был тот самый скрипучий голос уроженки Среднего Запада, который Эллен слышала по телефону.

— Должно быть, вы — мисс Аркуэтт, — заметила Эллен.

— Именно так, — женщина растянула рот в неожиданной улыбке, продемонстрировав при этом зубы совершенно ненатуральной красоты.

— Я двоюродная сестра Гордона, — сообщила Эллен с ответной улыбкой.

— Двоюродная сестра? — миссис Аркуэтт удивлённо приподняла брови.

— Он разве не предупредил вас, что я сегодня приеду?

— Как, нет. Он ничего не говорил про двоюродную сестру. Ни слова.

— Забавно. Я писала ему, что буду проездом. Я еду в Чикаго и нарочно завернула сюда, чтоб с ним повидаться. Должно быть, он забыл, что…

— Когда вы ему написали?

— Позавчера, — ответила Эллен, чуть замешкавшись. — В субботу.

— О, — на лице у домовладелицы вновь засияла улыбка. — Гордон ушёл из дому рано утром, а первую почту приносят не раньше десяти. Ваше письмо, наверно, сейчас у него в комнате.

— О-о…

— Его нет сейчас…

— Не могла бы я на минутку зайти к нему? — быстро вставила Эллен. — С поезда я села не на тот трамвай, и мне пришлось кварталов десять идти пешком.

— Конечно. — Миссис Аркуэтт сделала шаг назад. — Проходите.

— Огромное спасибо, — Эллен переступила порог, входя в коридор, который, судя по запаху, давно не проветривался и — что выяснилось, едва дверь позади оказалась закрыта — был едва освещён. По правую сторону располагался пролёт лестницы, ведущей наверх; слева находился вход в гостиную, имевшую нежилой, запущенный вид.

— Миз Аркуэтт? — донёсся голос откуда-то из глубины дома.

— Иду! — ответила она. Повернулась к Эллен: — Не против посидеть на кухне?

— Нисколечко не против, — заверила Эллен. Опять блеснули дивные зубы миссис Аркуэтт, и Эллен, следуя за долговязой дамой по коридору, недоумевала, отчего леди, столь учтивая сейчас, так сердито отвечала по телефону.

Кухня была выкрашена в тот же горчичный цвет, что и стены дома снаружи. Посредине стоял стол с каолиновым покрытием; на столе лежал набор деревянных квадратиков для игры в слова. Пожилой лысый мужчина в очках с толстыми стёклами сидел за столом, выливая остатки из бутылки "Доктора Пеппера" в цветную склянку из-под сыра.

— Это мистер Фишбэк, мой сосед, — пояснила миссис Аркуэтт. — Мы играем в слова.

— Никель- слово, — добавил старичок, поднимая очки, чтоб получше разглядеть Эллен.

— А это — мисс… — миссис Аркуэтт сделала выжидательную паузу.

— Гант, — подсказала Эллен.

— Мисс Гант, двоюродная сестра Гордона.

— Как поживаете, — сказал мистер Фишбэк. — Гордон — хороший парень. — Он снова надел очки; за толстыми стёклами глаза казались выпученными. — Ваш ход, — обратился он к миссис Аркуэтт.

Она села за стол напротив него.

— Присаживайтесь, — она указала Эллен на один из свободных стульев. — Хотите попкорна?

— Нет, спасибо, — сказала Эллен, усаживаясь на стул. Скинув пальто с плеч, высвободив руки из рукавов, она отбросила его себе за спину.

Миссис Аркуэтт уставилась на дюжину открытых карточек-букв, лежавших внутри кольца из остальных игральных квадратиков, лежавших тыльной, чёрной стороной вверх.

— Откуда вы добираетесь? — осведомилась она.

— Из Калифорнии.

— А я и не знала, что у Гордона семья живёт на Западе.

— Нет, я была там в гостях. Я живу на Востоке.

— О-о, — миссис Аркуэтт посмотрела на мистера Фишбэка. — Ходите вы, я пропускаю. Ничего на ум не идёт, когда нет гласных.

— Моя очередь? — переспросил он. Она кивнула. С усмешкой мистер Фишбэк принялся перебирать доставшиеся ему буквы. — Вы проиграли, проиграли! — закукарекал он. — С-К-Л-Е-П. Склеп. Место, где хоронят людей. — Он выстроил из букв слово, поместив его рядом с другим, составленным раньше.

— Это нечестно, — запротестовала миссис Аркуэтт. — Вы всё придумали, пока я была на крыльце.

— Ещё как честно, — заверил её мистер Фишбэк. Он подцепил ещё две буквы и поместил их в центр кольца из неоткрытых карточек.

— О, давайте ещё, — пробормотала миссис Аркуэтт, откидываясь на спинку своего стула.

— Как дела у Гордона? — поинтересовалась Эллен.

— Хм, отлично, — отвечала миссис Аркуэтт. — Трудолюбив, как пчёлка, что в учёбе, что со своей передачей.

— Передачей?

— Вы, что, хотите сказать, что не знаете о передаче Гордона?

— М-да, у меня не было от него никаких новостей уже порядочное…

— Как, он ведёт её уже почти три месяца! — миссис Аркуэтт горделиво выпрямила свою спину. — Он ставит пластинки и делает пояснения. Диск-жокей. Дискобол, так это называется. Каждый вечер, кроме воскресенья, с восьми до десяти по КБРИ.

— Здорово! — воскликнула Эллен.

— Ну да, он настоящая знаменитость, — продолжала домовладелица, подхватывая букву, поскольку мистер Фишбэк кивком дал понять, что теперь её ход. — Его интервью напечатали в газете пару недель назад. Сюда приходил репортёр, всё как положено. Девицы, которых он даже не знает, звонят ему с утра до вечера. Студентки Стоддарда. Выведали номер в студенческой телефонной книге и звонят просто для того, чтобы услышать его голос. Он с ними дела никакого иметь не хочет, так что отвечать приходится мне. Просто с ума можно сойти. — Миссис Аркуэтт нахмурилась над получающейся комбинацией. — Ходите вы, мистер Фишбэк, — снова предложила она.

Эллен потрогала пальцами край стола.

— Гордон всё ещё встречается с той девушкой, о которой он писал в прошлом году? — спросила она.

— Какой именно?

— Блондинкой, невысокой, хорошенькой. Гордон упоминал о ней в нескольких письмах в прошлом учебном году — в октябре, ноябре; весь апрель. Я думала, что у него с нею серьёзно. Но в апреле он перестал о ней писать.

— Вот что я вам скажу, — начала миссис Аркуэтт. — Мне ни разу не приходилось видеть Гордона с девушками. До того, как он начал вести передачу, он обычно раза три-четыре в неделю выходил из дому погулять, но ни одной девушки он сюда не приводил. Не то чтобы я от него этого ждала. Я только сдаю ему комнату. Да он со мною о таких делах и не говорит. Другие парни, что жили здесь до него, бывало, рассказывали мне про своих подружек, но тогда студенты были всё молоденькие. Это сейчас они, в основном, ветераны войны, а значит, и постарше, и не слишком-то болтают. По крайней мере, Гордон такой. Не то чтобы я люблю совать нос в чужие дела, но я не совсем безразлична к людям. — Она поддела букву. — Как звали ту девицу? Назовите имя, и, может, я скажу, встречается ли он сейчас с ней: иногда, когда он говорит по телефону, что у лестницы, я сижу в гостиной и, бывает, поневоле что-нибудь из разговора да и услышу.

— Я уже не помню, — сказала Эллен, — но он встречался с ней в прошлом году, так что если, может быть, вы сами помните имена кого-нибудь из девушек, с которыми он беседовал тогда, я тоже всё-таки сумею вспомнить.

— Давайте прикинем, — задумалась миссис Аркуэтт, механически перебирая анаграммы в поисках хоть какого-нибудь осмысленного слова. — Одну, например, звали Луэлла. Я запомнила имя, потому что у меня так же звали золовку. А потом была ещё какая-то… — пытаясь сосредоточиться, она закрыла свои водянистые глаза, — какая-то Барбара. Нет, это было годом раньше, во время первого его курса. Получается, Луэлла. — Она покачала головой. — Были и другие, но хоть убейте, я их не помню.

Какое-то время только шорох передвигаемых карточек слышался в повисшей над столом тишине. Потом Эллен не выдержала:

— Мне кажется, эту девушку звали Дороти.

Миссис Аркуэтт махнула рукой мистеру Фишбэку, чтобы он ходил дальше.

— Дороти, — она прищурилась. — Нет — ничего не знаю про Дороти. В последнее время не слышала, чтобы он разговаривал с какой-нибудь Дороти. Убеждена. Конечно, он ходит в будку автомата на углу, если у него важный разговор или междугородний.

— Но он всё-таки встречался с Дороти в прошлом году?

Миссис Аркуэтт уставилась в потолок.

— Не знаю. Я не помню, чтобы какая-нибудь Дороти у него была, но я также не помню и того, что никакой Дороти у него не было, если вы понимаете, что я хочу сказать.

— Дотти? — предположила Эллен.

Миссис Аркуэтт задумалась на секунду, потом неопределённо пожала плечами.

— Ваш ход, — раздражённо заметил мистер Фишбэк.

Деревянные пластинки легонько клацали по столу под руками миссис Аркуэтт.

— Наверно, — начала Эллен, — он порвал с Дороти в апреле, раз он перестал тогда о ней писать. Должно быть, он был не в духе в конце апреля. Беспокоился, нервничал… — она вопросительно посмотрела на миссис Аркуэтт.

— Только не Гордон, — возразила та. — Прошлой весной у него была настоящая любовная горячка. Всё время что-то мурлыкал. Я даже подшучивала над ним. — Мистер Фишбэк принялся нервно ёрзать на стуле. — О, давайте, давайте, — не выдержала она, в очередной раз уступая ход.

Мистер Фишбэк с такой жадностью набросился на анаграммы, что аж поперхнулся своим "Доктором Пеппером"

— Вы опять проиграли! — закричал он, клещами вцепившись в карточки. — С-Т-О-Г-Н. Стогн!

— О чём вы говорите, стогн. Такого и слова нет, — миссис Аркуэтт повернулась к Эллен. — Вам приходилось слышать такое слово, "стогн"?

— Подумали бы хорошенько, чем со мной спорить! — заверещал мистер Фишбэк. — Я не знаю, что оно значит, но я знаю, что это слово! Я его видал! — он тоже повернулся к Эллен. — Я читаю по три книги в неделю, стабильно, как часы.

— Стогн, — фыркнула миссис Аркуэтт.

— Да, в словаре посмотрите!

— В том карманном, в котором ничего и нет? Всё время, если я в нём ваше слово не нахожу, у вас словарь виноват!

Эллен обвела взглядом рассерженных игроков.

— У Гордона должен быть словарь, — предположила она и поднялась со стула. — Давайте я вам его принесу, только скажите, где его комната.

— Правильно, — заявила миссис Аркуэтт решительно. — Уж у него-то точно есть. — Она тоже встала. — Вы, милая, уж посидите. Я знаю, где он лежит.

— Можно мне с вами? Хотела бы посмотреть, как живёт Гордон. Он мне говорил, что там всё просто здорово…

— Идёмте, — скомандовала миссис Аркуэтт и, печатая шаг, направилась к дверям. Эллен поспешила за ней.

— Вот сами и увидите, — кричал мистер Фишбэк им вдогонку. — Да я знаю столько слов, что вам и за сто лет не приснится!

Эллен ни на шаг не отставала от бормочущей что-то возмущённо миссис Аркуэтт, и, взбежав по вытесанным из тёмного дерева ступеням лестницы наверх, они проследовали в дверь ближайшей к лестничной площадке комнаты.

Стены её оказались оклеены яркими цветными обоями. Обстановку составляли кровать под зелёным покрывалом, туалетный столик, мягкое кресло, письменный стол… Миссис Аркуэтт, схватив книгу с крышки туалетного столика, подошла к окну и принялась листать страницы. Эллен приблизилась к столику и пробежала взглядом по корешкам выстроенных на нём в ряд книг. Может быть, попадётся дневник. Тетрадка любого вида. "Лучшие рассказы 1950 года", "Очерки по истории", "Справочник по произношению для радиокомментаторов", "Бесстрашные быки", "История американского джаза", "Лебединый путь", "Элементарная психология", "Три знаменитых детективных романа" и "Из копилки американского юмора".

— О, помилуйте, — воскликнула миссис Аркуэтт, тыча указательным пальцем в раскрытый словарь. — Стогны, — начала она читать, — стогн, множественное — стогны, широкие улицы, площади. — Она захлопнула книгу. — И откуда он берёт такие слова?

Эллен прошла к столу, на котором веером лежали три нераспечатанных конверта. Миссис Аркуэтт перехватила взглядом её движение, возвращая словарь на туалетный столик.

— Тот, что без обратного адреса, я полагаю, ваш.

— Да, это так, — подтвердила Эллен. Два других письма пришли — одно из редакции «Ньюсуик», второе — из Нэшнл Бродкастинг Компани.

Миссис Аркуэтт направилась к двери.

— Идёте?

— Да, — ответила Эллен.

Они медленно повторили пройденный путь в обратном направлении — сначала спустились по лестнице, потом коридором прошествовали на кухню, где их дожидался мистер Фишбэк. Едва заметив сердитую гримасу миссис Аркуэтт, он тут же разразился торжествующим кудахтаньем. Она наградила его убийственным взглядом.

— Это означает площадь, улицу, — пояснила она, плюхнувшись на свой стул. Он продолжал смеяться. — О, да замолчите же, давайте играйте, — проворчала миссис Аркуэтт. Мистер Фишбэк перевернул две буквы.

Эллен взяла сумочку со стула, на котором висело её пальто.

— Думаю, что мне пора идти, — сказала она удручённо.

— Идти? — посмотрела на неё миссис Аркуэтт, приподнимая брови.

Эллен кивнула.

— Но, бога ради, вы, что, не дождётесь Гордона? — Эллен похолодела. Миссис Аркуэтт взглянула на часы на холодильнике, что стоял рядом с выходом из кухни. — Десять минут третьего, — отметила она. — Его последнее занятие заканчивается в два. Он будет здесь с минуты на минуту.

Она не могла говорить. Поднятое к ней лицо миссис Аркуэтт расплывалось в её глазах от подступающей дурноты.

— Вы — вы же сказали мне, что его не будет весь день… — пролепетала она в конце концов.

— Как! — воскликнула миссис Аркуэтт с оскорблённой миной. — Я никогда ничего подобного вам не говорила! Чего же вы тут сидели, если не собирались его дожидаться?

— По телефону…

У домовладелицы отвисла челюсть.

— Это вы были? Около часу?

Эллен беспомощно кивнула.

— Хорошо, что же вы не сказали, что это были вы? Я-то думала, это была одна из этих дурёх. Всем, кто звонит не называя себя, я говорю, что его весь день не будет. Даже если он здесь. Он мне так велел. Он… — Выражение радушия исчезло с лица миссис Аркуэтт. Глаза потускнели, тонкие губы сжались в угрюмой, подозрительной гримасе. — Если вы думали, что его целый день не будет, — медленно произнесла она, — зачем вы вообще сюда пришли?

— Мне — мне хотелось посмотреть на вас. Гордон столько писал о…

— Зачем вы задавали все эти вопросы? — миссис Аркуэтт поднялась со стула.

Эллен взялась за своё пальто. Внезапно миссис Аркуэтт схватила её за руки, до боли стиснув их своими длинными костистыми пальцами.

— Оставьте меня. Пожалуйста…

— Что вы разнюхивали у него в комнате? — Эллен видела перед собой только вплотную придвинувшееся к ней лошадиное лицо домовладелицы, её расширенные от злости глаза, сухую красную кожу. — Что вам там было нужно? Успели что-то схватить, когда я отвернулась?

Позади скрипнул стул мистера Фишбэка, затем послышался его испуганный голос:

— Зачем ей что-то воровать у своего двоюродного брата?

— Кто сказал, что он ей двоюродный брат? — огрызнулась миссис Аркуэтт.

Эллен тщетно пыталась высвободиться из её захвата.

— Пожалуйста, вы делаете мне больно…

— И я не думаю, что это одна из тех надоедливых девиц, что пристают ради сувенира, чего-нибудь на память, — сказала домовладелица, прищурив свои водянистые глаза. — Зачем она задавала все эти вопросы?

— Я его двоюродная сестра! Да! — Эллен старалась придать голосу твёрдость. — Сейчас мне нужно идти. Вы не можете меня здесь задерживать. Я увижусь с ним позже.

— Ты увидишься с ним сейчас, — процедила миссис Аркуэтт. — Ты останешься здесь, пока не придёт Гордон. — На секунду она отвела глаза в сторону, на что-то позади Эллен. — Мистер Фишбэк, встаньте у запасного выхода. — Следуя взглядом за медленным перемещением мистера Фишбэка по кухне, она дождалась, когда он займёт указанную позицию, затем отпустила Эллен. Бросившись к главной двери, она заблокировала её, встала в дверном проёме, скрестив руки на груди. — Мы разберёмся, к чему всё это, — заявила она.

Эллен потерла свои руки в местах, пострадавших от железной хватки миссис Аркуэтт. Посмотрела на старика и домовладелицу, заблокировавших своими телами оба выхода из кухни: мистер Фишбэк нервно мигал за увеличительными стёклами своих очков; миссис Аркуэтт стояла монолитная и мрачная, как камень.

— Вы не смеете делать это. — Она подобрала с пола свою сумочку. Затем сняла пальто со спинки стула, перекинула его через руку. — Дайте мне уйти, — сказала она твёрдо.

Никто из них не пошевелился.

Хлопнула входная дверь дома, затем послышались шаги человека, поднимающегося по лестнице.

— Гордон! — прокричала миссис Аркуэтт. — Гордон! — Человек на лестнице остановился.

— Что такое, миссис Аркуэтт?

Домовладелица развернулась в дверном проёме и бросилась бегом по коридору.

Эллен посмотрела на мистера Фишбэка.

— Пожалуйста, — взмолилась она. — Дайте мне уйти. Я не сделала ничего плохого.

Он медленно покачал головой.

Она стояла без движения, слыша возбуждённое верещанье миссис Аркуэтт где-то на другом конце коридора. Шаги приближались к кухне, голос говорившего становился громче.

— Она всё спрашивала, с какими девушками ты встречался в прошлом году, и даже ухитрилась заставить меня провести её в твою комнату. Она глядела на твои книги и письма на твоём столе, — внезапно кухня наполнилась голосом миссис Аркуэтт. — Вот она!

Эллен обернулась. Миссис Аркуэтт стояла слева от стола, обвиняюще указывая на неё поднятой рукой. Гант остановился в дверях, прислонившись к косяку, высокий и худощавый, в лёгком светло-голубом пальто, с книгами в одной руке. Он смотрел на неё какую-то секунду, затем, растягивая и без того длинную линию скул, изогнул губы в улыбке и слегка приподнял бровь.

Отстранившись от косяка, он шагнул вперёд и, всё так же продолжая смотреть на Эллен, положил книги на холодильник.

— Как, сестрёнка Хестер, — восхищённо пробормотал он; сверкнув глазами, с головы до ног смерил её сосредоточенным, оценивающим взглядом. — Повзрослела и похорошела. — Уверенною походкой он обогнул стол, положил руки на плечи Эллен и нежно поцеловал её в щёку.

 

4

— Ты — хочешь сказать, что она на самом деле твоя двоюродная сестра? — опешила миссис Аркуэтт.

— Уважаемая Аркуэтт, — сказал Гант, становясь слева от Эллен, — у нас было общее кольцо для прорезывания зубов. — Он потрепал Эллен по плечу. — Помнишь, Хестер?

Она глазела на него как безумная, залившись краской, с перекошенным ртом. Её блуждающий взгляд то останавливался на фигуре миссис Аркуэтт слева от стола, то уходил в коридор за дверным проёмом, то опускался на пальто и сумочку у неё в руках… Она метнулась направо, обежала стол и устремилась по коридору, а мисс Аркуэтт позади вопила:

— Убегает! — и Гант тоже орал вдогонку:

— У нас в родне она не одна такая психопатка!

Распахнув тяжёлую парадную дверь, она вырвалась из дома и понеслась по бетонной дорожке не жалея ног. Оказавшись на тротуаре, свернула направо и перешла на быстрый, вприпрыжку, шаг, запутавшись в натягиваемом на ходу пальто. Господи, всё пропало! Она стиснула зубы, сдерживая горячий напор слёз, подступающих к глазам. Гант нагнал её и теперь без всякого труда вышагивал рядом на своих длинных ногах. Она бросила испепеляющий взгляд на его усмешливое лицо, потом свирепо уставилась прямо перед собой; непостижимая ярость, к нему и к самой себе, душила её.

— И не будет никакого секретного пароля? — спрашивал он. — Ты не станешь запихивать мне записку в ладонь и шептать: "Южный комфорт" — или что-нибудь в этом роде? Или это тот случай, когда мордоворот в тёмном костюме целый день ходит за тобой по пятам, и, чтобы спрятаться, ты кидаешься в первую же дверь? Мне одинаково нравятся оба варианта, и что бы это ни было… — Она продолжала хранить мрачное молчание. — Тебе приходилось читать рассказы про святых? Я просто обожаю. Старик Симон Храмовник постоянно налетал на красивых женщин с большими странностями в поведении. Как-то одна из них приплыла к его яхте посреди ночи. Сказала, что переплывала канал и сбилась с курса, так мне помнится. Оказалась страховым инспектором. — Он схватил её за руку. — Сестричка Хестер, я отличаюсь ненасытнейшим любопытством…

Она вырвала руку из его захвата. Они приблизились к перекрёстку улицы с авеню, по другой стороне которой медленно проезжало такси. Она помахала водителю рукой, и он начал разворачивать свою машину, описывая фигуру в виде опрокинутой на бок буквы U.

— Это была шутка, — сказала она сухо. — Прошу прощения. Я сделала это на спор.

— То же самое сказала та девица святому на яхте. — Он вдруг сделался серьёзным. — Шутки шутками, но к чему все эти вопросы насчёт моего грязного прошлого?

К ним подрулил кеб. Она попыталась открыть дверцу, но Гант прижал её, выставив вперёд руку.

— Послушай, сестричка, не обольщайся моим диск-жокейским трёпом. Я не шучу…

— Пожалуйста, — простонала она бессильно, вцепившись в рукоятку дверцы. Кебмен высунулся из переднего окна, взглянул на них, оценивая ситуацию.

— Эй, мистер, — прорычал он угрожающе.

Со вздохом Гант опустил руку. Эллен распахнула дверцу и, нырнув внутрь, тут же захлопнула её. Она попала в тесноватый мирок мягкой потёртой кожи. Снаружи над окном нависал Гант, руками опираясь на дверцу и пристально всматриваясь в Эллен сквозь стекло, точно пытаясь запомнить черты её лица. Она отвела взгляд в сторону.

Она дождалась, когда машина отъедет от тротуара, и лишь после этого сказала водителю, куда её везти.

Потребовалось десять минут, чтобы добраться до отеля «Нью-Вашингтон», где Эллен остановилась, перед тем как отправиться к декану, — десять минут она кусала себе губы, нервно курила, проклинала себя, снимая то напряжение, которого достигло своего пика к приходу Ганта и которое тогда не нашло себе выхода, осталось нерастраченным, благодаря дурацким, сводящим всё к чепухе шуточкам диск-жокея. Сестричка Хестер! О, она действительно провалила всё дело! Поставив на кон половину из того, что у неё было, не выиграла ровным счётом ничего. Так и не вырвавшись из мрака неведения, он это был или нет, сделала абсолютным невозможным дальнейший расспрос его и его домовладелицы. Если расследование покажет, что Пауэлл — не тот, кого она ищет, и это будет означать, что ей нужен Гант, она может преспокойно бросить свою затею и отправиться назад, в Колдуэлл, поскольку если — ещё одно, второе, главное «если» — если Дороти убил Гант, теперь он начеку; зная её в лицо, по её вопросам к миссис Аркуэтт догадавшись, что она идёт по его следу. Убийца, почувствовавший опасность, готов, наверное, убить опять. Она не рискнёт влезть в такое дело — нет, раз он знает её. Уж лучше жить в сомнении, чем умереть обретя уверенность. Единственной перспективой для неё останется пойти в полицию, и по-прежнему на руках у неё не будет других улик, кроме "кое-чего старого, кое-чего нового", так что они покивают ей серьёзно головой и вежливо выпроводят из участка.

Да, начала она просто замечательно!

В отделке гостиничного номера преобладали бежевые тона, заполнявшая его громоздкая мебель была коричневой. Сам воздух здесь был стерилен, лишен какого-либо индивидуального запаха, преходящ — точно так же, как миниатюрный завернутый в бумагу кусочек мыла в примыкающей к спальне ванной комнате. Единственным признаком того, что здесь всё-таки жили, был поставленный на полочку спинки в ногах двуспальной кровати чемодан Эллен с наклейками Колдуэлла на нём.

Повесив пальто в стенной шкаф, Эллен уселась за письменный стол у окна. Она достала из сумочки авторучку и неотправленное письмо Баду. Уставившись на подписанный, но так и не запечатанный конверт, она раздумывала, стоит ли упоминать, в дополнение к краткому описанию её разговора с деканом Уэлшем, про её фиаско в истории с Гантом. Но — если Дуайт Пауэлл окажется искомым человеком, попытка прощупать Ганта ничего не значит. Это должен быть Пауэлл. Не Гант, убеждала она себя — с его-то беспечной болтовнёй. Однако, что он там ей сказал? — "Не обольщайся моим диск-жокейским трёпом. Я не шучу…"

Раздался стук в дверь. Она вскочила на ноги.

— Кто там?

— Полотенца, — ответил высокий женский голос.

Эллен подошла к двери, взялась за ручку.

— Я… я не одета. Вы не могли бы оставить их у порога?

— Хорошо, — согласилась женщина.

Она простояла у двери минуты две, слыша только шаги время от времени проходивших по коридору людей и приглушённый шум работающего в холле лифта. Дверная ручка стала влажной под её ладонью. Наконец она улыбнулась своей нервозности, представив себя высматривающей, точно старая дева, что-то под кроватью перед тем, как лечь спать. И открыла дверь.

В дверном проёме стоял Гант, одною рукой вальяжно облокотившись на косяк, другой — подпирая свою белокурую голову.

— Привет, сестричка Хестер! — сказал он. — Кажется, я говорил тебе про своё ненасытное любопытство. — Она попыталась закрыть дверь, но он успел поставить ногу в притвор. Он ухмыльнулся. — Было здорово весело! Бежать за этим такси! — Правой рукой он изобразил в воздухе зигзаг проделанного им пути. — Как в фильме Уорнер Бразерс. Водила получил такой кайф, что чуть не отказался от чаевых. Я сказал ему, что ты удираешь не расплатившись за постой.

— Вон! — яростно прошипела она. — Я позову администратора.

— Послушай, Хестер, — улыбка исчезла с его лица, — я-то думал, что это я могу добиться твоего ареста за незаконное вторжение в жилище или попытку выдать себя за мою двоюродную сестру или что-нибудь ещё в этом роде, так что, почему бы тебе не пригласить меня на непродолжительную, но задушевную беседу? Если тебя волнует, что подумают коридорные, можешь оставить дверь открытой. — Он легонько надавил на дверь, заставив Эллен на шаг отступить в комнату. — Хорошая девочка, — заметил он, проскользнув в образовавшуюся щель. Уставился на неё с преувеличенно разочарованной миной. — И она говорит: "Я не одета". Пора бы мне понять, что ты отъявленная врунья. — Он проследовал к кровати и уселся на её край. — Ладно, смилуйся, сеструха, перестань трястись! Я тебя не съем.

— Что… что тебе нужно?

— Объяснение.

Она настежь распахнула дверь и встала в дверном проёме, как будто это был номер Ганта, а она к нему пришла.

— Очень просто. Я слушала все твои передачи…

Он глянул на чемодан.

— В Висконсине?

— Это всего лишь в ста милях. Мы принимаем КБРИ. На самом деле.

— Валяй дальше.

— Я всё время слушала тебя, и твоя передача мне очень нравится. И вот я в Блю-Ривер, так почему бы не попробовать встретиться с тобой.

— И когда ты с мною встретилась, то пустилась наутёк.

— Хорошо, а что бы ты сделал? Я не думала, что всё будет так. Я прикинулась твоей двоюродной сестрой, потому что… потому что хотела разузнать о тебе — какие девушки тебе нравятся…

Задумчиво потирая подбородок, он встал с кровати.

— Откуда ты узнала номер моего телефона?

— Из студенческого справочника.

Он шагнул к полочке в ногах кровати и потрогал чемодан.

— Ты из Колдуэлла, а откуда у тебя Стоддардский справочник?

— Дала одна здешняя студентка.

— Кто?

— Аннабелл Кох. Она моя подруга.

— Аннабелл… — Он узнал имя. Недоверчиво покосился на Эллен. — Эй, да ты мне не заливаешь?

— Нет. — Она опустила взгляд на свои ладони. — Знаю, всё это смотрится смешно, но твоя передача так нравится мне. — Когда она снова взглянула на него, он стоял у окна.

— Из всего тупого, идиотского… — начал он и с внезапной вспышкой изумления в глазах вытаращился на что-то в коридоре позади неё. Она оглянулась. Смотреть совершенно было не на что, коридор как коридор. Она повернулась снова к Ганту, но он теперь, оказывается, глядел в окно, стоя спиной к ней. — Ладно, Хестер, — продолжил он. — Лестное объяснение, — он встал к ней лицом, опустив вниз сунутую, было, себе за пазуху пиджака ладонь, — и я его надолго запомню. — Он зыркнул на полуоткрытую дверь ванной. — Ничего, если я попользуюсь удобствами? — спросил он и прежде, чем она успела хоть что-нибудь ответить, сиганул в ванную комнату и закрыл за собою дверь. Щелкнул запор.

Эллен тупо уставилась на дверь, теряясь в догадках, поверил ей Гант или нет. У неё дрожали колени. Сделав глубокий, жадный вдох, она прошла к письменному столу и взяла из сумочки сигарету. Она сломала две спички, прежде чем смогла зажечь её, и затем стояла, глядя в окно, нервно перекатывая авторучку по совершенно голому, если не считать брошенной на него сумочки, столу. Голому — а письмо. Письмо Баду! Гант стоял рядом со столом и обдурил её, заставив оглянуться назад, в коридор, а сам встал лицом к окну; когда же повернулся к ней, вытаскивал руку из-за пазухи своего пиджака!

Как сумасшедшая, она принялась молотить кулаками по двери ванной.

— Отдай мне письмо! Отдай его мне!

Прошло несколько секунд прежде, чем Гант ответил из-за двери своим глубоким, поставленным голосом:

— Моё любопытство особенно ненасытно, когда речь идёт о липовых двоюродных сёстрах, вешающих на уши лапшу.

Она стояла перед открытым выходом из номера, одной рукой касаясь косяка, в другой — держа пальто, поглядывая то на всё ещё запертую дверь ванной, то в коридор, машинально улыбаясь случайным прохожим. Коридорный поинтересовался, не нужно ли какой помощи. Она покачала головой.

Наконец Гант вышел, аккуратно вкладывая письмо в конверт, и положил его на письменный стол.

— Так, — произнёс он. Посмотрел на неё, словно оценивая, насколько она готова к бегству. — Так. — Как-то неловко улыбнулся. — Как говорила моя бабушка, если по телефону спрашивали Лану Тёрнер: "Парень, ты не туда попал!"

Эллен продолжала стоять без всякого движения.

— Послушай, — начал он. — Я её даже не знал. Поздоровался с ней, может быть, раз или два. Там были и другие светловолосые парни. Я даже не знал, как её зовут, пока не появились фотографии в газетах. Преподаватель контролировал посещаемость по номерам сидений, никогда не устраивал перекличку. Я даже не знал, как её зовут.

Эллен продолжала неподвижно стоять.

— Ну, ради бога, если ты хочешь побить рекорд по бегу, пальто будет тебе лишь мешать.

Она стояла неподвижно.

Двумя стремительными шагами он перенёсся к ночному столику у кровати и схватил лежавшую на нём Гидеоновскую Библию. Поднял правую руку:

— Клянусь на этой Библии, что я никогда не встречался с твоей сестрой, сказал ей не более двух слов… или чего-либо… — он положил Библию на место. — Ну?

— Если Дороти убили, — сказала Эллен, — сделавший это человек поклянётся на дюжине Библий. И если она думала, что он её любит, значит, он тоже был хорошим актёром.

Гант возвёл глаза к небу и протянул руки вперёд, для воображаемых наручников.

— Хорошо, — сказал он. — Я не окажу сопротивления.

— Так весело; ты думаешь, что над этим можно шутить.

Он опустил руки.

— Прости, — произнёс он с искренним сожалением. — Но каким чёртовым способом я могу доказать тебе, что я…

— Никаким, — сказала Эллен. — Уходи.

— Были другие парни со светлыми волосами в классе, — настаивал он. Он щелкнул пальцами. — Был там один, с которым она всё время приходила! Подбородок, как у Кэри Гранта, высокий…

— Дуайт Пауэлл?

— Верно! — Он вдруг умолк. — Он включён в твой список?

Эллен помедлила секунду, потом кивнула.

— Это он!

Она посмотрела на него подозрительно.

Он вскинул руки вверх.

— О'кей. Сдаюсь. Вот увидишь, это был Пауэлл. — Он направился на выход, Эллен попятилась в коридор. — Я всего лишь хотел бы уйти, как ты мне предлагаешь, — заметил он горделиво.

Она позволила ему выйти в коридор.

— Если ты не хочешь, чтоб я продолжал звать тебя Хестер, тебе придётся сказать мне своё настоящее имя.

— Эллен.

Казалось, Гант не спешил уйти.

— Что ты собираешься делать сейчас?

— Не знаю, — ответила она после секундного раздумья.

— Если вздумаешь навестить Пауэлла, не пудри там мозги, как сегодня днём. Он может оказаться не из тех, кому нравятся такие шутки.

Эллен кивнула.

Гант оглядел её с головы до ног.

— Девчонка на спецзадании, — пробормотал он задумчиво. — Вот уж не думал, что когда-нибудь увижу такое. — Он сделал несколько шагов по коридору и вдруг остановился, повернулся к Эллен.

— А тебе доктор Ватсон не понадобится, как думаешь?

— Нет, спасибо, — сказал она, продолжая стоять в дверях. — Извини, но…

Он пожал плечами и усмехнулся.

— Понимаю, анкетные данные не те. Что ж, удачи, — он развернулся и зашагал прочь по коридору.

Она отступила назад, в номер, и медленно закрыла перед собой входную дверь.

…Сейчас 7:30, Бад, я с комфортом устроилась в очень милом номере отеля «Нью-Вашингтон» — только что пообедала и собираюсь принять ванну, а потом залечь спать — у меня сегодня выдался нелёгкий денёк.

Половину которого я провела в приёмной декана по работе со студентами. Когда я наконец попала к нему на приём, то рассказала ему сказку про то, что Дороти, якобы, не уплатила долг одному симпатичному блондину, вместе с которым она занималась осенью английским. После длительного копания в архивах и просмотра целой подборки снимков беглых каторжников на бланках заявлений мы вышли на подозреваемого — проживающего по адресу 1520 Тридцать пятой улицы в Западном секторе мистера Дуайта Пауэлла, сезон охоты на которого открывается завтра утром.

Как тебе такое начало? Не стоит недооценивать способности женщины! Люблю, Элен.

В восемь часов, перед тем, как начать раздеваться, она бросила двадцатипятицентовую монетку в прорезь радиоприёмника на ночном столике и нажала кнопку с надписью КБРИ. Сначала из динамика послышался негромкий гул, а затем комнату заполнил бархатный, звучный голос Ганта: "… ещё один сеанс с Дискоболом или, как это определяет наш инженер, "Средь рёва и гвалта бред Гордона Ганта", что указывает на ограниченность чисто технического образования. Теперь к сегодняшней программе. Вечер открывает старенькая песенка, посвящённая мисс Хестер Холмс из Висконсина…"

Приёмник разразился ностальгически старомодными хрипловато-прозрачными аккордами оркестрового вступления, перешедшими в глуховатый фон к сахарному голоску певицы — маленькой девочки.

Улыбнувшись, Эллен направилась в ванную. От кафеля стен отражалось звонкое эхо барабанящей, наполняющей ванну, струи воды. Она стряхнула с ног тапочки, а халат повесила на крючок рядом с дверью. Затем, потянувшись вперёд, перекрыла воду. Во внезапно установившейся тишине стал слышен тоненький голосок юной певуньи, просачивающийся через дверь из комнаты.

 

5

— Алло? — голос был женский.

— Алло, — ответила Эллен. — Могу я поговорить с Дуайтом Пауэллом?

— Нет, его нет.

— Когда он должен вернуться?

— Я не могу сказать точно. Я знаю, что он работает в заведеньице Фолджера неподалёку, в свободное от занятий время, но я не знаю, до которого часа он там будет.

— Это ведь вы сдаёте ему комнату?

— Нет. Я невестка домовладелицы, пришла сделать уборку. Миссис Хониг в Айова-Сити со своей ногой. Она порезала её на прошлой неделе, и случилось заражение. Мужу пришлось отвести её в Айова-Сити.

— О, простите…

— Если вы хотели что-то сказать Дуайту, я могу написать ему записку.

— Нет, спасибо. У нас с ним занятие через пару часов, так что я его увижу. Ничего срочного.

— О'кей. До свидания.

— До свиданья.

Эллен повесила трубку. Совершенно определённо она не собиралась дожидаться возвращения домовладелицы, чтобы с ней поговорить. Она была уже более или менее убеждена, что именно Пауэлл был любовником Дороти; опрос домовладелицы стал бы всего лишь формальностью; удостоверяющих вину Пауэлла сведений вполне можно добиться от его друзей. Или от него самого.

Она задумалась, что представляет собой то «заведеньице», где он работает. У Фолджера. Должно быть, это рядом с кампусом, раз он ходит туда во время трёхчасового окна между занятиями. Если бы это был какой-нибудь магазинчик, где он обслуживает посетителей…

Она взяла в руки телефонную книгу, нашла страницу с фамилиями на букву Ф и пробежала по ним взглядом.

Аптека Фолджера, 1448 Унив. ав.

Это оказалось между Двадцать восьмой и Двадцать девятой улицами, на относящейся к деловой части города стороне авеню, противолежащей кампусу: приземистое кирпичное строение с длинной зелёной вывеской вдоль свеса крыши — Аптека Фолджера; буквами поменьше Лекарства по рецептам; и ещё мельче Бар. Помедлив перед стеклянной дверью, Эллен пригладила свою чёлку. Затем, вся подтянувшись, будто перед выходом на сцену, толчком распахнула дверь и вошла внутрь.

Бар находился слева, с зеркалами в хромированной оправе и облицовкой из серого мрамора; вдоль стойки выстроились высокие табуреты с круглыми обтянутыми красным кожзаменителем сиденьями. Полдень ещё не наступил, так что всего несколько посетителей сидело на ближайших из табуретов.

Дуайт Пауэлл стоял за стойкой, в изящном белом морском обеденном кителе и белой бескозырке, плывущей по белокурым волнам его замечательных волос подобно опрокинувшемуся вверх дном кораблю. Его мужественное, с квадратной челюстью, лицо исхудало, и теперь он носил усы, тонкую тщательно подбритую полоску бесцветных, практически, волос, заметную только по отблеску света на ней; очевидно, он отпустил их какое-то время спустя после того, как была сделана та фотография, которую показывал Эллен декан Уэлш. Пауэлл был занят выдавливанием взбитого крема из металлического баллончика на порцию тягучего на вид сливочно-фруктового мороженого. Судя по угрюмым складкам у его губ, это занятие не нравилось ему.

Эллен направилась к дальнему концу стойки. Поравнявшись с Пауэллом, ставящим чашечку с мороженым перед посетителем, она почувствовала на себе его взгляд. И продолжала шагать дальше, глядя прямо перед собой, к секции никем не занятых сидений. Сняв пальто, сложила его и вместе с сумочкой поместила на один из свободных табуретов, а сама уселась на соседний. Положив ладони на холодный мрамор стойки, она принялась изучать собственное отражение в зеркальной стене напротив. Убрав руки со стойки, взялась за подол своего серо-голубого свитера и подтянула его на себе поплотнее.

Пауэлл приблизился к ней по проходу за стойкой. Поставил перед Эллен стакан воды и рядом положил бумажную салфетку. Серые тени залегли под его тёмно-синими глазами.

— Итак, мисс? — сказал он низким голосом. Их взгляды встретились, и он тут же потупился вниз.

Он посмотрела на зеркальную стену перед собой, на прикреплённые к неё картинки с образцами сэндвичей. Прямо перед ней стоял гриль.

— Чизбургер, — сказала она, опять посмотрев на него. И он смотрел на неё тоже. — И чашечку кофе.

— Чизбургер и кофе, — повторил он и улыбнулся. Улыбка вышла натянутой и сразу погасла, как если бы такое упражнение было непривычно для мускулов его лица. Он повернулся к стойке спиной, открыл шкафчик под грилем и достал оттуда пластинку мяса на листке вощёной бумаги. Захлопнув шкафчик ногою, он шлёпнул мясо на гриль и снял с него вощёную бумагу. Мясо зашипело. Затем достал круглую булочку из ящичка рядом с грилём и длинным ножом начал разрезать её пополам перпендикулярно её оси. Она могла видеть его лицо в зеркале. Он заметил, что она наблюдает за ним, и улыбнулся ей. Она слабо улыбнулась в ответ: мне всё равно, хотя, нельзя сказать, мне абсолютно всё равно. Разрезанные половинки булочки он положил выпуклой стороной вниз и повернулся к Эллен:

— Кофе сейчас или позднее?

— Сейчас, пожалуйста.

Он извлёк из-под стойки желтовато-коричневую чашку, блюдце и ложечку. Сервировал всё это перед нею и отошёл по проходу на несколько шагов, чтобы вернуться со стеклянным кофейником. Принялся медленно наполнять чашку дымящейся жидкостью.

— Вы учитесь в Стоддарде?

— Нет, я не…

Поставив кофейник на мрамор стойки, свободной рукой достал из-под стойки стаканчик сливок.

— А вы? — спросила Эллен.

Он кивнул.

На другом конце стойки один из посетителей постучал ложечкой о стакан. Пауэлл направился туда, снова угрюмо поджав губы.

Он вернулся минуту спустя, прихватив лопаточку и перевернув ею жарящуюся на гриле ветчину. Снова открыв шкафчик под грилем, он взял оттуда ломтик американского сыра и положил его сверху на мясо. Они посмотрели друг на друга через зеркало, когда он укладывал на разложенные на тарелке половинки будущего чизбургера дольки маринованного огурца.

— Вы здесь впервые, не так ли, — сказал он.

— Да, я второй день в Блю-Ривер.

— А-а. Собираетесь надолго остановиться или проездом? — Он говорил медленно, как охотник, неотвратимо приближающийся к своей добыче.

— Надолго. Если смогу найти работу.

— Какую же?

— Секретаря.

Он повернулся к ней, держа в одной руке лопаточку, в другой — тарелку.

— Это будет не сложно найти.

— Ага.

Он немного помолчал.

— Откуда вы?

— Из Де-Мойна.

— Там было бы проще найти такую работу, чем здесь.

Она покачала головой.

— Все девушки едут в Де-Мойн в поисках работы.

Повернувшись опять к грилю, он взял пластинку ветчины на лопаточку и поместил её на одну из половинок разрезанной булочки. Затем поставил тарелку перед Эллен и достал из-под стойки бутылочку кетчупа.

— У вас здесь родственники?

Она покачала головой.

— Не знаю в городе ни души. Кроме женщины в агентстве по трудоустройству.

На том конце стойки опять зазвенела ложечка о стекло.

— Дьявол, — пробормотал Пауэлл. — Может, моя работа вам подойдёт? — И поплёлся прочь.

Он вернулся через несколько минут и принялся скрести поверхность гриля краем лопаточки.

— Как чизбургер?

— Замечательно.

— Хотите что-нибудь ещё? Ещё кофе?

— Нет, спасибо.

Гриль был идеально чист, но он продолжал скрести его, наблюдая за Эллен через зеркало. Она промокнула губы салфеткой.

— Счёт, пожалуйста, — сказала она.

Он повернулся, достав карандаш и зелёную книжечку из зажима на своём поясе.

— Послушаете, — начал он, не открывая взгляд от странички, на которой писал, — сегодня вечером в «Парамаунте» возобновляют показ хорошей картины. "Потерянный горизонт". Не хотите посмотреть?

— Я…

— Вы сказали, что никого не знаете в городе.

Она как будто задумалась на секунду.

— Хорошо, — согласилась она.

Он взглянул на неё и улыбнулся, на этот раз без всякого усилия.

— Класс. Где я могу вас найти?

— В отеле «Нью-Вашингтон». В фойе.

— В восемь часов, о'кей? — Он вырвал счёт из книжечки. — Меня зовут Дуайт. Как и Эйзенхауэра. Дуайт Пауэлл. — Он смотрел на неё, ожидая ответа.

— Меня — Эвлин Киттридж.

— Вот и познакомились, — сказал он, улыбаясь. Она засияла ответной широкой улыбкой. Какая-то тень скользнула по лицу Пауэлла: удивление? — воспоминание?

— Что случилось? — спросила Эллен. — Почему ты так на меня смотришь?

— Твоя улыбка, — сказал он с трудом. — Точь-в-точь как у девушки, которую я когда-то знал.

Последовала пауза, затем Эллен сказала решительно:

— Джоан Бэкон или Бэском или как-нибудь ещё. Я пробыла в этом городе только два дня, и двое сказали мне, что я похожа на эту Джоан…

— Нет, — возразил Пауэлл, — её звали Дороти. — Он сложил счёт. — Ланч за мой счёт. — Он помахал рукой, пытаясь привлечь внимание сидевшего у входа в аптеку кассира. Вытянув шею, показал на счёт, на Эллен, на себя, а потом сунул сложенный листок себе в карман. — Всё улажено, — сказал он.

Эллен, поднявшись с табурета, надевала своё пальто.

— В восемь часов в фойе «Нью-Вашингтон», — повторил Пауэлл. — Ты там остановилась?

— Да, — она заставила себя улыбнуться. Она легко угадывала ход его мыслей: сговорчивая чувиха, приезжая, живёт в отеле. — Спасибо за ланч.

— Не за что.

Она подняла с табурета свою сумочку.

— Увидимся вечером, Эвлин.

— В восемь часов, — сказала она. Она повернулась и направилась к выходу из аптеки, стараясь шагать неспешно, чувствуя на себе его взгляд. У дверей она оглянулась. Он поднял руку и улыбнулся. Она повторила этот жест.

На улице она поняла, что у неё трясутся колени.

 

6

Эллен была в фойе в 7:30, чтобы Пауэллу не представилась возможность спросить у дежурного администратора, как позвонить в номер мисс Киттридж. Он появился без пяти восемь, поблёскивая узкой полоской усов, нервно улыбаясь (сговорчивая чувиха, приезжая…). Он разузнал поточнее, что "Потерянный горизонт" начинается в 8:06, так что им пришлось взять такси, хотя отель и кинотеатр разделяли всего пять кварталов. Где-то в средине фильма Пауэлл обнял Эллен своею рукой. Краем глаза она не переставая видела его ладонь, охватившую её плечо: эта рука ласкала Дороти, а потом с силою толкнула её… быть может…

Здание Муниципалитета находилось в трёх кварталах от кинотеатра и менее, чем в двух — от гостиницы. Они проходили мимо него на обратном пути в отель, по другой стороне улицы. В нескольких окнах верхнего этажа угадываемого в темноте фасада горел свет.

— Это самое высокое здание в городе? — спросила Эллен, глядя Пауэллу в лицо.

— Да, — подтвердил он. Его взгляд при этом был уставлен на тротуар, по которому они шагали, куда-то футов на двадцать вперёд.

— Какая у него высота?

— Четырнадцать этажей, — он продолжал смотреть во всё том же направлении. Эллен подумала: "Когда тебя спрашивают про высоту чего-нибудь в пределах видимости, вполне естественно ещё раз поглядеть на этот объект, даже если знаешь ответ заранее. Если только тут не кроется особой причины для нежелания это делать".

Они сидели в кабинке отделанного чёрным деревом коктейль-бара гостиницы, наполненного тихими звуками фортепьяно, и пили виски-сауэр. Разговор не клеился, Эллен с трудом вытягивала слова из Пауэлла, который как будто намеренно медлил с ответами, осторожничал. Взвинченное оживление, в котором он начал вечер, слетело с него, когда они проходили мимо здания Муниципалитета, вернулось к нему опять, когда они вошли в отель, и теперь неуклонно угасало, всё больше и больше с каждой минутой, проведённой ими в обтянутой красной кожей кабинке.

Заговорили про работу. Пауэллу не нравилась его нынешняя работа. Уже два месяца он был барменом и планировал тотчас уволиться, как только найдёт что-нибудь получше. Он копил деньги на летний учебный тур по Европе.

Что он изучал? Профилирующим предметом у него был английский. Что он собирался делать по окончании университета? Он пока ещё не решил окончательно. Может быть, пойти в рекламный бизнес или в издательское дело. Его планы на будущее казались пока самыми приблизительными.

Потом заговорили про девушек.

— Меня мутит от студенток, — сообщил он. — Никакой зрелости — всё воспринимают слишком всерьёз.

Эллен подумала, что, потянув за эту ниточку, можно выйти прямо на вопрос типа: "Ты слишком важное значение придаёшь сексу. Если вы нравитесь друг другу, что плохого если у вас дойдёт до постели?" Однако поняла, что так просто разговорить его не получится. Казалось, что-то тревожит его. Он осторожно взвешивал свои слова, изгибая в своих беспокойных длинных пальцах соломинку уже третьего стакана.

— Стоит позволить сесть им на шею, — рассуждал он с затуманенным взором, — и так просто их уже не стряхнуть. — Он посмотрел на свою руку. — Наломаешь таких дров.

Эллен закрыла глаза; её лежавшие на гладкой черной поверхности стола руки покрылись испариной.

— И ничего не поделаешь, их тоже жалко, — продолжал он, — но в первую очередь надо беспокоиться о себе.

— Их — это кого? — спросила она, по-прежнему с закрытыми глазами.

— Тех, кто вешается нам на шею. — Он громко шлёпнул ладонью по столу. Эллен открыла глаза. Улыбаясь, он доставал сигареты из пачки, лежавшей на столе. — Главная моя беда — слишком увлёкся виски-сауэр, — сказал он. Поднёс нетвёрдою рукой спичку к её сигарете. — Давай поговорим о тебе.

Она рассказала ему выдуманную историю про школу секретарш в Де-Мойне, в которой директором был пожилой француз, швырявшийся в учащихся комками жёванной бумаги, когда они отвлекались на уроке. Когда она закончила свой рассказ, Пауэлл сказал:

— Послушай, давай уйдём отсюда.

— Ты хочешь сказать, в другой ресторан? — спросила Эллен.

— Если ты хочешь, — сказал он без энтузиазма.

Эллен потрогала своё пальто, лежавшее рядом на стуле.

— А ничего, если никуда не пойдём? Лично я бы… Я сегодня так рано встала.

— О'кей, — согласился Пауэлл. — Провожу тебя до дверей твоего номера. — На лице у него снова появилась та нервная улыбка, с которой он встретил её в фойе.

Она стояла, прислонившись спиной к двери номера, в руке держа ключ с латунной биркой.

— Большое спасибо, — сказала она. — Это был по-настоящему приятный вечер.

Он попытался обнять её той рукой, на сгибе которой лежали оба их пальто. Губами потянулся к её губам, но она уклонилась в сторону, и поцелуй пришёлся в щёку.

— Не будь недотрогой, — пробормотал он полусонно. Схватил её за подбородок и крепко поцеловал в губы.

— Давай зайдём внутрь — выкурим по последней сигарете, — предложил он.

Она помотала головой.

— Эвви… — его рука лежала у неё на плече.

Она снова помотала головой.

— Честное слово. Я до смерти устала.

Это был отказ, но увещевающие нотки в её голосе давали понять, что всё может быть по-другому в следующий раз.

Он поцеловал её ещё раз. Она попыталась сбросить его руку со своего плеча.

— Пожалуйста — кто-нибудь может…

Продолжая удерживать её, он слегка откинулся назад и улыбнулся ей. В ответ она тоже улыбнулась, постаравшись, чтобы эта улыбка вышла столь же широкой и сияющей, как та, которой она одарила его в аптеке.

Уловка сработала. Как если бы проводом под напряжением коснулись обнажённого нерва. Снова тень скользнула по его лицу.

Он привлёк её к себе теснее, обнимая обеими руками, а подбородок положив ей на плечо, как будто, чтобы не видеть её улыбки.

— Я всё ещё напоминаю тебе о той девице? — поинтересовалась она. И тут же: — Наверняка, она была из тех, с кем ты тут же расстался.

— Нет, — возразил он. — Мы долго были вместе. — Он снова отшатнулся назад. — Кто сказал, что я тут же с тобой расстанусь? На завтрашний вечер у тебя есть какие-нибудь планы?

— Нет.

— То же время, то же место.

— Если ты не против.

Он поцеловал её в щёку и снова прижал к себе.

— Что случилось? — спросила она.

— Ты о чём? — Она почувствовала вибрации его голоса у самого своего виска.

— О той девице. Почему ты её бросил? — Она старалась придать беззаботность, небрежность своим словам. — Может, я сумею чему-нибудь научиться на её ошибках.

— Ох… — Он замолчал. Эллен уставилась на лацкан его пиджака, заворожённая повторяющимся узором серо-голубой ткани, видимым столь близко.

— Всё было в точности, как я говорил тебе там, внизу. Мы зашли слишком далеко. Пришлось рвать по живому. — Он тяжело вздохнул. — Она была очень незрелой, — добавил он.

Немного погодя, Эллен попыталась вырваться из его рук:

— Думаю, мне лучше…

Он снова приложился к ней своими губами; на этот раз поцелуй был затяжным. Не в силах сдержать отвращение, она закрыла глаза.

Высвободившись из его объятий, она повернулась к Пауэллу спиной, вставила ключ в замочную скважину.

— Завтра вечером в восемь, — повторил он. Ей всё-таки пришлось обернуться к нему, чтобы взять своё пальто с его руки, и тут уж ей не удалось спрятаться от его пристального взгляда. — Спокойной ночи, Эвви.

Она надавила рукою на дверь у себя за спиной и, заставив себя улыбнуться, сделала шаг назад.

— Спокойной ночи. — Она захлопнула дверь.

Пятью минутами позднее, когда она неподвижно сидела на кровати, всё ещё держа в руках пальто, зазвонил телефон. Это был Гант.

— Я вижу, ты не ложишься допоздна.

Она не сдержала вздох:

— Разговаривая с тобой, я просто отдыхаю!

— Та-ак, — протянул он. — Так, так, так! Похоже, моя невиновность была окончательно и безоговорочно доказана.

— Да. Пауэлл был её любовником. И я права, что это не было самоубийством. Я теперь знаю это. Он всё время говорит про девиц, которые вешаются людям на шею и слишком серьёзно всё воспринимают и заходят чересчур далеко, и тому подобное. — Теперь, когда ей не нужно было сдерживать себя, взвешивая каждую фразу, слова лились сами собой.

— Боже правый, твои таланты потрясают меня. Где ты раздобыла всю эту информацию?

— От него самого.

— Что-о?

— Я закадрила его прямо в аптеке, где он работает. Я — Эвлин Киттридж, секретарша из Де-Мойна, Айова, ищущая работу. С ним толковать — это всё равно, что идти по канату.

Гант долго молчал.

— Рассказывай всё, — наконец сказал он устало. — Когда ты планируешь выбить из него письменное признание?

Она рассказала ему про внезапное уныние Пауэлла, случившееся с ним, когда они проходили мимо здания Муниципалитета; с максимальной точностью повторила всё, что он высказал, находясь под воздействием охватившей его депрессии и виски-сауэр.

Гант был серьёзен, когда заговорил снова:

— Послушай, Эллен, пора тебе заканчивать твои игры с ним.

— Почему? Пока он думает, что я Эвлин Киттридж…

— С чего ты взяла, что он так думает? Что, если Дороти показывала ему твою фотографию?

— У неё был только один снимок, и то — смазанный, групповой, наши лица на нём — в тени. Если он и видел его, это же было почти год назад. И кроме, не наговорил бы он столько, если б заподозрил меня.

— Пожалуй, не стал бы, — согласился Гант неохотно. — Что ты собираешься делать теперь?

— Днём я была в библиотеке и прочитала всё, что было в газетах о смерти Дороти. Некоторые подробности так и остались нигде не упомянуты: такие нюансы, например, как цвет её шляпки или то, что она была в перчатках. Я назначила ему ещё свидание завтра на вечер. Если удастся вывести разговор на её «самоубийство», может, он обронит какие-нибудь сведения, которые не мог бы знать, если б не находился рядом с ней в тот момент.

— Это не будет уликой, — сказал Гант. — Он может сослаться на то, что просто был в Муниципалитете в то время и увидел её уже после…

— Я не ищу никаких улик. Всё, что мне надо, это что-нибудь такое, что заставит полицию переменить мнение обо мне, перестать думать, что я просто чокнутая с воспалённым воображением. Если я смогу доказать, что в момент гибели Дороти он был где-то рядом, этого хватит, чтоб начать копать дальше.

— Ладно, пожалуйста, скажи мне, каким макаром ты собираешься его разговорить, не вызвав подозрений. Он ведь не идиот, так ведь?

— Я должна попытаться, — стояла она на своём. — Что ещё тут можно сделать?

Гант задумался на секунду.

— У меня есть старая киянка, — начал он. — Ею мы можем треснуть его по башке, притащить на место преступления и выбить из него признание.

— Ты же видишь, — отозвалась Эллен серьёзно, — другого способа нет… — и неожиданно замолчала.

— Алло?

— Я слушаю, — откликнулась она.

— Что случилось? Я подумал, нас разъединили.

— Я задумалась.

— О, послушай, серьёзно — будь осторожна, обещаешь? И если будет хоть какая-нибудь возможность, позвони мне завтра вечером, просто дай знать, где ты и как обстоят дела.

— Зачем?

— На всякий пожарный.

— Он думает, я — Эвлин Киттриж.

— Всё равно, позвони. Лишним не будет. Между прочим, я легко седею.

— Ладно.

— Спокойной ночи, Эллен.

— Спокойной ночи, Гордон.

Положив трубку, она продолжала сидеть на кровати, кусая губу и барабаня по столику пальцами, что всегда было у неё признаком того, что к ней в голову пришла свежая идея.

 

7

Захлопнув сумочку, Эллен подняла глаза и улыбнулась, увидев на другом конце фойе приближающуюся к ней фигуру Пауэлла. На нём было лёгкое серое пальто и тёмно-синий костюм. На губах играла уже знакомая ей по вчерашнему вечеру улыбка.

— Привет, — сказал он, плюхаясь рядом с ней на кожаный диван. — Определённо, на свидания ты не опаздываешь.

— На некоторые — да.

Он улыбнулся ещё шире:

— Как поиски работы?

— Просто здорово, — отвечала она. — Думаю, что увенчались успехом. Договорилась с одним адвокатом.

— Класс. Значит, ты останешься в Блю-Ривер, правильно?

— Похоже, так.

— Класс, — повторил он, смакуя слово. Сверкнул глазами, поглядев на свои часы. — Значит, вперёд и с песней. Я тут проходил мимо дансинга «Гло-Рэй», когда шёл сюда, так там стояла очередь до самого…

— Ох, — жалобно вздохнула она.

— Что такое?

У неё было виноватое лицо.

— Сначала нужно уладить одно дельце. С этим адвокатом. Принести ему письмо — мою рекомендацию, — она похлопала по своей сумочке.

— Не знал, что секретаршам требуются рекомендации. Я думал, их просто проверяют по стенографии или чему-то в этом духе.

— Это так, но раз уж я упомянула про это письмо, от моего предыдущего шефа, то он сказал, что хотел бы его посмотреть. Он будет у себя в офисе до половины девятого. — Она вздохнула. — Мне ужасно неловко, что…

— Всё нормально.

Она прикоснулась к его руке.

— Пока мне что-то не хочется идти на танцы, — призналась она. — Можно найти какой-нибудь ресторанчик, взять по коктейлю…

— О'кей, — сказал он, несколько приободрившись. Они поднялись с дивана. — Где сидит этот адвокат? — спросил Пауэлл, стоя у неё за спиной и помогая надеть пальто.

— Не далеко отсюда, — ответила Эллен. — В здании Муниципалитета.

Поднявшись по ступеням парадного подъезда Муниципалитета, Пауэлл остановился. Эллен, уже оказавшись внутри полукруга, описываемого вращающимися дверями, собиралась, было, толкнуть их вперёд, но опустила руку и посмотрела на него. Он был бледен, но, может быть, это проникающий сквозь стекло двери синеватый свет дневных ламп вестибюля упал ему на лицо.

— Я подожду тебя здесь, Эвви. — Желваки вспухли у него на скулах; он с трудом цедил слова.

— А я хотела, чтобы ты пошёл вместе со мной, — сказала она. — Я могла бы принести это письмо и раньше восьми, но мне думается, он что-то замыслил, когда велел придти сюда вечером. Скользкий тип. — Она улыбнулась. — Но я под твоей защитой.

— О, — только и смог вымолвить Пауэлл.

Она преодолела пространство дверного проёма, через мгновенье за ней последовал Пауэлл. Она повернулась назад, взглянуть на него, когда он только ещё делал свой первый шаг в вестибюль здания. Рот его был полуоткрыт, должно быть, чтобы легче было дышать; лицо выглядело абсолютно пустым.

В громадном отделанном мрамором вестибюле, сейчас безлюдном, царила тишина. В трёх лифтах за металлическими решётками было темно; в четвёртом — горел жёлтый свет обычной лампы; деревянные стены кабинки казались облитыми мёдом. Бок о бок, они приблизились к ней; под сводчатым потолком зала тихонько шелестело эхо их шагов.

Одетый в коричневатую униформу негр стоял в кабинке, читая номер журнала «Лук». Он сунул журнал себе под мышку, носком ботинка нажал кнопку на полу, заставив металлическую дверцу скользнуть в сторону, а затем распахнул открывающуюся внутрь предохранительную решётку.

— Назовите, пожалуйста, этаж, — спросил он.

— Четырнадцатый, — ответила Эллен.

В молчании они наблюдали за тем, как, обозначая неуклонное продвижение лифта по этажам, над дверью кабинки по очереди зажигаются и гаснут выстроенные в ряд символы цифр. 7-8-9… Пауэлл почесал свои усики ребром указательного пальца.

Когда огонёк перескочил от числа 13 к числу 14, лифт автоматически начал плавное торможение, чтобы остановиться на последнем этаже. Лифтёр откинул по сторонам кабины половинки решётки и, потянув за складывающуюся перекладину наружной двери, открыл и её тоже. Переступив через зазор внизу дверного проёма, Эллен шагнула в безлюдный коридор, Пауэлл последовал за ней. Створки металлической двери сомкнулись за ними с пустотелым звяканьем. Послышался щелчок запираемой решётки, а затем — удаляющийся гул кабинки лифта.

— Сюда, — сказала Эллен, поворачивая направо. — Кабинет четыреста пять. — Они дошли до угла и снова повернули направо. В секции коридора, которая была перед ними, только в двух кабинетах за матовыми стёклами дверей горел свет. Не слышно было ни звука, кроме их собственных шагов по натёртым до блеска шашечкам линолеума. Эллен чувствовала, что надо что-то сказать:

— Это быстро. Только отдадим ему письмо.

— Как ты думаешь, он примет тебя на работу?

— Думаю, да.

Они прошли секцию до конца и опять повернули направо. За одной из дверей впереди горел свет, по левую руку, и Пауэлл, было, направился прямиком туда.

— Нет, не тот, — воскликнула Эллен. Она прошла к двери по правую сторону, за которой света не было. На матовом стекле было написано Фредерик Х. Клозен, поверенный в суде. Пауэлл остановился у неё за спиной; она же сначала попыталась дернуть за дверную ручку — тщетно — затем посмотрела на свои часы.

— Как тебе это понравится? — обиженно протянула она. — Ещё и пятнадцати минут нет, а сам говорил, что работает до половины девятого. (Секретарша по телефону сказала ей: "Приём заканчивается в пять.)

— Что теперь? — спросил Пауэлл.

— Полагаю, надо подсунуть его под дверь, — сказала Эллен, открывая сумочку. Она достала оттуда белый конверт и авторучку. Сняв с неё колпачок и подложив сумочку под конверт, она принялась писать. — Вот досада, лучше было пойти на танцы.

— Да нет, всё нормально, — возразил Пауэлл. — Я и сам-то не очень туда рвался. — Дышал он свободнее, как новичок-канатоходец, добравшийся-таки до средины своего каната и уже меньше волнующийся о том, на что ступать дальше.

— А если хорошенько подумать, — начала Эллен, поглядывая на него, — если я оставлю здесь конверт, мне всё равно придётся возвратиться за ним завтра. Так что я могу принести его и утром. — Она надела на ручку колпачок и убрала её опять в сумочку. Конверт она под углом повернула к свету, увидела, что чернила ещё не высохли, и стала быстро помахивать им, как веером. Её блуждающий взгляд наткнулся на дверь в противоположной стене коридора, дверь с табличкой Лестница. У неё загорелись глаза.

— Знаешь, чего я сейчас хочу? — спросила она.

— Чего?

— … Перед тем, как пойти в ресторанчик и выпить по коктейлю.

— Чего же? — улыбнулся он.

Она одарила его ответной улыбкой, продолжая помахивать конвертом.

— Подняться на крышу.

Канатоходец посмотрел себе под ноги и увидел, что страхующей сетки внизу нет.

— Зачем тебе это надо? — медленно спросил он.

— Ты, что, не видел какая сегодня луна? А звёзды? Сегодня восхитительный вечер. Оттуда должен быть потрясный вид.

— Думаю, мы ещё можем успеть в «Гло-Рэй», — произнёс он.

— О, никто из нас не рвётся туда, — она опустила конверт в сумочку и защёлкнула её. — Идём, — сказала она весело, повернулась и направилась к дверям, ведущим на лестницу. — Куда только девался весь твой романтизм, которым ты охмурял меня вчера? — Он протянул к ней руку и схватил пустоту.

Она распахнула дверь толчком и оглянулась назад, чтобы посмотреть, идёт ли он за ней.

— Эвви, от высоты — у меня кружится голова, — он выдавил жалкую улыбку.

— Тебе не придётся смотреть вниз, — бросила она небрежно. — Тебе ведь не надо будет вставать на самый край.

— Дверь, та, что дальше, наверно, заперта.

— Не думаю, что эту дверь кто-то может запереть. По правилам противопожарная безопасности, — она поморщилась, притворно негодуя. — Ну, давай же! Я, что, зову тебя прыгнуть в бочке в Ниагарский водопад! — Она попятилась через дверной проём на лестничную площадку, продолжая держаться за дверь, улыбаться, дразнить его.

Медленно, точно в трансе, он двинулся к ней; с такой обречённостью, словно одна из половин его «я» всё-таки тайно вожделела этого. Когда он тоже оказался на лестничной площадке, Эллен отпустила дверь. Дверь захлопнулась с негромким вздохом, отрезав их от света, горевшего в коридоре, оставив во мраке лестничной шахты, с которым боролась единственная десятиваттная лампочка, заранее обречённая на поражение в этой борьбе.

Они одолели восемь ступеней, повернули, одолели ещё восемь. Перед ними была тёмная металлическая дверь с предупреждением, написанным на ней крупными белыми буквами: Вход строго воспрещён, за исключением чрезвычайных ситуаций. Пауэлл прочитал надпись вслух, сделав ударение на словах "строго воспрещён".

— Ох уж эти запреты, — презрительно фыркнула Эллен и подёргала за ручку.

— Должно быть, заперто, — пробормотал Пауэлл.

— Было б заперто, не написали бы это, — кивнула Эллен на предупреждение. — Попробуй ты.

Он взялся за ручку, толкнул дверь.

— Тогда — заклинило.

— Ну, давай же. Нажми хорошенько.

— О'кей, — сдался он, — ладно, ладно, — сказав это с такой отрешённостью, словно ему на всё стало наплевать. Чуть отошёл назад, а затем, как тараном, изо всех сил ударил в дверь плечом. Она распахнулась настежь, при этом будто потащив Пауэлла за собой. Споткнувшись о высокий порог, он перелетел на гудронированную поверхность крыши.

— О'кей, Эвви, — пропыхтел он мрачно, становясь навытяжку у двери и удерживая её в открытом состоянии, — давай, погляди на свою хвалёную луну.

— Ну и кисляй, — заметила Эллен, своим легкомысленным тоном в пух и прах разбивая все его потуги придать ситуации какой-то трагизм. Перешагнула через выступ порога и лёгким ветерком пронеслась в нескольких шагах от Пауэлла, вырвавшись вперёд из тени, отбрасываемой будкой лестничного тамбура; с лихостью конькобежца, который, уже не чувствуя под собой ног, скользит по тонкой корочке льда. Позади закрылась отпущенная Пауэллом дверь, и он подошёл к ней, встав слева от неё.

— Прости, — начал оправдываться он, — всё из-за того, что я чуть не сломал плечо об эту чёртову дверь, поэтому. — Он ухитрился изобразить натянутую улыбку.

Они стояли лицом к вышке КБРИ, скелетообразной конструкции, чернеющей на фоне тёмно-синего усыпанного звёздами неба; на самой её верхушке под красным колпаком размеренно мигал сигнальный маяк; когда он вспыхивал, крышу заливало розовое половодье. В паузах же её освещала своим мягким сиянием висевшая в небе четвертинка луны.

Эллен покосилась на запрокинутый кверху, заострившийся у скул профиль лица Пауэлла, сперва тускловато-белый, затем омытый кровавым светом маяка, потом снова белый. Дальше в этом же направлении виднелся бортик, обрамляющий вентиляционную шахту; покрывающий его сверху белый парапетный камень был отчетливо различим в ночи. Она вспомнила схему в одной из газет; южная сторона квадрата шахты была помечена крестиком — ближайшая сейчас к ним сторона. Внезапно её охватило безумное желание подойти туда, склониться над бортиком и увидеть площадку, куда Дороти… Волна дурноты прокатилась по её телу. Взгляд её снова сконцентрировался на контрастно очерченном профиле Пауэлла, и она невольно отодвинулась в сторону.

"Всё в порядке, — уговаривала она себя. — Я в безопасности. В гораздо большей безопасности, чем тогда в коктейль-баре, когда пыталась вытянуть из него информацию. Мне ничто не грозит, ведь я — Эвлин Киттридж".

Он почувствовал на себе её пристальный взгляд.

— Я думал, ты хочешь поглядеть на небо, — сказал он, всё так же продолжая стоять с запрокинутым вверх лицом. Она тоже вскинула взгляд к небу, и от этого резкого движения у неё закружилась голова. Звёзды сдвинулись со своих мест…

Она сделала ещё шаг вправо, затем другой, направляясь к внешнему бортику крыши. Уперевшись ладонями в гребень парапета и раздирая кожу о его грубую кладку, вдохнула полные лёгкие холодного ночного воздуха. Значит, здесь он убил её. Он непременно чем-нибудь себя выдаст — и можно будет идти в полицию. А я в безопасности… Наконец её голова прояснилась. Она смотрела на панораму внизу, мириады огоньков мерцающих в темноте.

— Дуайт, иди сюда, взгляни.

Он повернулся к ней и тоже пошёл к парапету, но остановился, не дойдя несколько футов до него.

— Ну, разве это не красиво? — произнесла она, не оборачиваясь к нему.

— Да, — согласился он.

Какую-то секунду он смотрел на ночной город, прислушиваясь к тому, как ветерок тихонько перебирает струны кабелей радиовышки, затем, начав медленно поворачиваться кругом, встал лицом к вентиляционной шахте. Взгляд его оказался прикован к её ограждению. Вдруг у него дёрнулась вперёд правая нога, затем левая, сами собой они начали шагать. Они понесли его с неумолимой, ничем другим не выражающей себя решительностью — так алкоголика на излечении может внезапно потянуть в бар, ради одного-единственного, якобы, глотка. И принесли точнёхонько к парапету шахты, а его руки сами поднялись вверх и опустились ладонями на холодный каменный гребень. Он перегнулся через бортик и заглянул внутрь.

Эллен почувствовала, что его нет рядом. Повернулась назад, начала всматриваться во мрак, едва рассеиваемый жиденьким сиянием луны. Тут на радиовышке полыхнул сигнал маяка, высветил своими багровыми лучами фигуру Пауэлла у парапета вентшахты, и у неё чуть не выпрыгнуло сердце из груди. Маяк снова погас, но теперь, зная, где он находится, она могла различить его силуэт и при тусклом лунном освещении. Она двинулась к нему, бесшумно ступая по вязкому гудрону крыши.

Он смотрел вниз. Лучи жёлтого света из нескольких окон, за которыми ещё работали, пересекали воронку шахты, скрещивались друг с другом. Одно из этих окон находилось глубоко внизу, у самого её дна, освещаемого им, — серого бетонного квадратика, стиснутого почти в точку сходящимися к нему стенами шахты.

— Я думала, от высоты у тебя кружится голова.

Стремительно он повернулся к ней лицом.

Бусины пота висели у него на лбу, над усами. Губы дёрнулись в нервной улыбке.

— Так оно и есть, — сказал он, — но не могу удержаться. Самоистязание. — Улыбка на его лице померкла. — Это моя специальность. — Он с усилием, глубоко вздохнул. — Теперь ты готова идти?

— Да мы только пришли сюда, — бросила Эллен протестующе. Она начала продвигаться к восточной стороне крыши, обходя торчащие на пути трубы вентиляции. Пауэлл неохотно поплёлся следом. Добравшись до ограждения и повернувшись к нему спиной, Эллен уставилась на вздымающуюся поблизости вышку, очерчиваемую пульсирующим красным светом маяка.

— Симпатичное здесь местечко, — заметила она. Облокотившись на парапет, Пауэлл глядел вдаль, на огни города, и не сказал ничего. — Ты был здесь когда-нибудь вечером? — спросила Эллен.

— Нет, — отвечал он. — Я здесь вообще никогда не был.

Шагнув к парапету, она склонилась над ним так, что ей стал виден отступ стены внутрь здания двумя этажами ниже. Она задумчиво нахмурилась.

— В прошлом году, — медленно начала она. — Кажется, я читала про какую-то девицу, свалившуюся отсюда.

Где-то брякнули, железом о железо, лопасти вентилятора.

— Да, — сказал Пауэлл безжизненным голосом. — Самоубийство. Она не свалилась.

— Ого, — Эллен продолжала смотреть вниз. — Не могу понять, как она сумела убиться, — хмыкнула она. — Тут перепад высот только в два этажа.

Он показал оттопыренным большим пальцем руки назад, себе за плечо.

— Вон там — шахта.

— Точно, — выпрямилась Эллен. — Теперь я вспомнила. Газеты в Де-Мойне расписали всё подробно. — Она положила свою сумочку на край парапета, сжав её с боков руками, словно проверяя, насколько жёсткой она сделана. — Она была студенткой Стоддарда, так ведь?

— Да, — подтвердил он. Он указал куда-то далеко на горизонт: — Видишь вон там округлое здание со светящимися огоньками? Это Стоддардская обсерватория. Когда-то приходилось туда ходить — участвовал в одном научном проекте. Там у них…

— Ты её знал?

Маяк залил его лицо своим красным светом.

— Зачем ты спрашиваешь? — сказал он.

— Подумала, ты мог её знать. Само пришло в голову, вы ведь оба студенты…

— Да, — сказал он резко. — Я знал её, и она была очень милой девушкой. А сейчас давай поговорим о чём-нибудь другом.

— Вся эта история застряла у меня в памяти, — сказала она, — только благодаря шляпе.

Пауэлл раздражённо вздохнул. Затем устало произнёс:

— Какой ещё шляпе?

— На ней была красная шляпа с бантом, а я как раз купила красную шляпу с бантом в тот день, когда это случилось.

— Кто тебе сказал, что на ней была красная шляпа?

— Как? Газеты в Де-Мойне писали… — Скажи, что это не так, молила она про себя, скажи, что шляпа была зелёной.

Какое-то время он молчал.

— В «Горнисте» никогда не упоминали красную шляпу, — заявил он наконец. — Я очень внимательно читал статьи, потому что знал её.

— Если газеты в Блю-Ривер про это не писали, не значит, что это неправда, — заметила Эллен.

Он ничего не ответил. Посмотрев на него, она увидела, что он скосил взгляд на свои часы.

— Послушай, — сказал он отрывисто, — уже без двадцати пяти девять. Я сыт этим великолепным видом по горло. — Неожиданно отвернувшись от парапета, он зашагал прочь, направляясь к надстройке со скошенной крышей — тамбуру лестницы.

Эллен поспешила за ним.

— Мы не можем так уйти, — начала ластиться она, поймав его за руку буквально в каком-то шаге от тамбура.

— Почему это?

Она беспомощно улыбалась, а мысли её неслись как сумасшедшие.

— Я — я хочу сигарету.

— О, из-за… — Рука его дёрнулась, было, к карману, но на полпути замерла. — У меня нет. Давай, купим где-нибудь внизу.

— У меня есть, — сказала она торопливо, встряхнув сумочку. Попятилась назад, настолько отчётливо представляя себе местоположение вентшахты на крыше, будто глядела на схему в газете. Место отмечено крестом. Полуобернувшись, она двигалась туда бочком, то открывая сумочку, то закрывая её, улыбаясь Пауэллу и бессмысленно бормоча:

— Так здорово, выкурить здесь по сигаретке. — Неожиданно упёрлась бедром в ограждение. Крест. Начала копаться в сумочке. — Хочешь сигаретку?

Он покорно приблизился к ней, губы его были сердито сжаты. Она встряхивала измятую пачку, пока оттуда не выскочил белый цилиндрик, а сама думала при этом: "Сегодня вечером или никогда, потому что он больше не назначит свидания Эвлин Киттридж".

— Вот, — предложила она. Он мрачно схватил сигарету.

Она пыталась нащупать ещё одну и, когда ей это удалось, бросила взгляд по сторонам и будто бы только сейчас впервые заметила вентшахту. Встала к ней вполоборота.

— Так это здесь? — Она снова повернулась лицом к нему.

Он прищурился, играя желваками, готовый взорваться.

— Послушай, Эвви. Я же просил тебя не говорить об этом. Сделай мне единственное одолжение. Ну, пожалуйста. — Он стиснул сигарету зубами.

Она не отводила взгляд от его лица. Вытащив сигарету из пачки, аккуратно поднесла её к своим губам, а пачку уронила обратно в сумочку.

— Прости, — произнесла она холодно, зажав сумочку под мышкой левой руки. — Не понимаю, с чего ты так взъелся.

— Да как ты можешь?.. Я ведь знал её.

Она поднесла к его сигарете зажжённую спичку, осветив её оранжевым огоньком его лицо, — сверкнули готовые метнуть настоящую молнию голубые глаза; желваки на скулах чуть ли не прорывали кожу. Дави на него, дави. Сигарета зажглась, и Эллен отняла от неё спичку, продолжая держать её на уровне его лица.

— Ничего ведь не писали, зачем она сделала это, так? — Поморщившись точно от боли, он закрыл глаза. — А я бы даже поспорила, что она была беременна, — сказала она.

Его лицо будто само по себе вдруг вспыхнуло кроваво-красным огнём — столь резкой была перемена света, падающего на него: лучи фонаря на вышке ударили, когда спичка уже почти погасла. И Эллен показалось, что мускулы на его лице в самом деле прорвали кожу, а из распахнувшихся глаз хлынули потоки лавы. Вот! — ликующе подумала она. Вот он, момент! Так будь же, что будет!

— Хор-рошо! — взревел он. — Хор-рошо! Да ты хоть знаешь, почему я не собираюсь об этом говорить? Почему я вообще не хотел сюда идти? Почему не хотел идти в этот чёртов Муниципалитет? — Он отшвырнул сигарету в сторону. — Потому что девушка, совершившая здесь самоубийство, это та самая девушка, о которой я тебе вчера говорил! Та самая, у которой улыбка была похожа на твою! — Он внезапно уставился себе под ноги. — Девушка, которую я…

Фраза оборвалась как под ударом гильотины. Эллен увидела, как его опущенные вниз глаза потрясённо расширились, и тут свет на вышке погас, и только смутные очертания фигуры остались от Пауэлла в наступившей темноте. Неожиданно этот призрак с такой силой стиснул запястье её левой руки, что она чуть не потеряла сознание. Она вскрикнула; сигарета вылетела у неё изо рта. Он принялся выкручивать ей пальцы, сдавив их точно клещами. Сумочка, выскользнув у неё из подмышки, плюхнулась к её ногам. Тщетно она молотила правой, свободной, рукой его по голове. Вонзив большие пальцы в болевые точки её ладони, он пытался её разжать… Так же неожиданно отпустив её, он чуть отступил назад, снова превратившись в неясно очерченный силуэт.

— Что ты творишь? — кричала она. — Что там у тебя? — В изумлении она нагнулась и подобрала валявшуюся у её ног сумочку. Сжала левую руку, тщетно, сквозь боль и гнев, пытаясь снова ощутить то, что ещё только что находилось в ней.

Затем красный фонарь вспыхнул вновь, и она увидела захваченный предмет у Пауэлла на ладони — он склонился над ним с такой сосредоточенностью, будто рассматривал его даже в темноте. Спичечный коробок-книжечку. С отчётливым блестящим тиснением медью: Эллен Кингшип.

Холод охватил её. Невольно она закрыла глаза, чувствуя, как тошнотворный страх разрастается под ложечкой. Пошатнулась и ударилась спиной о твёрдый край бортика вентшахты.

 

8

— Её сестра, — бормотал он, — её сестра.

Она открыла глаза. Он уставился на коробок остекленевшим, непонимающим взглядом. Посмотрел на неё.

— Что это? — спросил он тупо. Вдруг швырнул коробок к её ногам и опять взревел в полный голос: — Чего тебе надо от меня?

— Ничего, ничего, — залепетала она, — ничего. — Взгляд её отчаянно метался по сторонам. Пауэлл стоял как раз напротив лестничного тамбура. Если бы только можно было его обойти. Она начала мало-помалу сдвигаться влево, спиною упираясь в парапет.

Он потёр рукою себе лоб.

— Ты — подцепила меня, потом расспрашивала о ней, потом — затащила сюда. — Он повторил вопрос с умоляющими нотками в голосе: — Чего тебе надо от меня?

— Ничего — ни-че-го. — Она продолжала, осторожно переступая, смещаться влево.

— Тогда зачем ты всё это затеяла? — Он подался корпусом вперёд, словно собираясь шагнуть к ней.

— Стой! — закричала она.

Отшатнувшись назад, он замер как вкопанный.

— Если со мной что-нибудь случится, — начала она, заставив себя произносить слова медленно, ровно, — то кое-кому всё про тебя известно. Он знает, что сегодня вечером я с тобой, и он знает про тебя всё, так что если что-нибудь случится, хоть что-нибудь…

— Если что-нибудь?.. — он наморщил лоб. — О чём ты говоришь?

— Ты знаешь, о чём. Если я свалюсь…

— Почему ты должна свалиться? — Он воззрился на неё так, будто не верил собственным глазам. — Ты думаешь, это я?.. — Он судорожно махнул рукой в сторону ограждения. — Иисусе! — прошептал он. — Ты что, с ума сошла?

Футов пятнадцать разделяло их. Она уже больше не прижималась спиной к парапету, постепенно отступая от него, выдвигаясь вперёд, стремясь обойти Пауэлла, чтобы он уже больше не был ей помехой на пути к входу на лестницу. Пауэлл начал медленно поворачиваться на месте вслед за её осторожным перемещением.

— Что значит, "всё знает про меня"? — потребовал он. — Знает — что?

— Всё, — сказала она. — Всё. И он ждёт внизу. Если я не спущусь через пять минут, он вызовет полицию.

Он бессильно хлопнул себя по лбу.

— Сдаюсь, — простонал он. — Хочешь спуститься вниз? Хочешь уйти? Так иди! — Повернувшись к парапету вентшахты спиной, он начал пятиться к нему, направляясь к тому самому месту, где первоначально стояла Эллен, оставляя для неё беспрепятственным путь к отступлению. Встал, облокотившись на каменный бортик позади себя. — Иди же! Давай, иди!

Медленно, недоверчиво она двинулась к дверям тамбура, зная, что он всё ещё способен догнать её, преградить ей путь. Но он оставался неподвижен.

— Если меня могут арестовать, — сказал он, — хотелось бы знать, за что? Или это уже чересчур с моей стороны?

Она не отвечала ему ничего, пока не открыла перед собою дверь. Лишь тогда она заговорила:

— Я ожидала, что ты окажешься талантливым актёром. Ты должен был им быть, раз уж сумел внушить Дороти, что собираешься жениться на ней.

— Что? — в этот раз нечто гораздо большее, чем просто удивление прозвучало в его голосе — настоящая боль. — Послушай же, я и слова ей не сказал, чтобы внушить, что собираюсь на ней жениться. Всё это было только с её стороны, это была лишь её идея.

— Ты врёшь, — с ненавистью выпалила она. — Ты нагло врёшь. — Она шагнула через высокий порог, потянув дверь за собой, прикрываясь ею как щитом.

— Подожди! — Чувствуя, что любое его движение к ней лишь обратит её в бегство, он сначала отступил влево, скользя вдоль парапета, и лишь затем, оторвавшись от него, начал приближаться к двери, в точности повторяя путь, только что проделанный Эллен. Футах в двадцати от дверного проёма он остановился. Эллен внутри тамбура повернулась к нему лицом, одною рукой держась за ручку двери, готовая рвануть её на себя.

— Ради бога, — взмолился он, — ты скажешь мне, что всё это значит? Пожалуйста.

— Думаешь, блефую. Думаешь, мы на самом деле ничего не знаем.

— Боже… — яростно прошептал он.

— Ладно, — рассвирепела она. — Перечислю тебе всё по пунктам. Первый: она была беременна. Второй: ты не хотел…

— Беременна? — он сгорбился как от удара в живот. Подался вперёд: — Дороти была беременна? Поэтому она сделала это? Поэтому она покончила с собой?

— Она не покончила с собой! — вскричала Эллен. — Ты убил её! — Она захлопнула дверь, повернулась и бросилась бежать.

Цепляясь за перила, она помчалась вниз, звеня каблучками о железные ступеньки, с грохотом проносясь по межмаршевым площадкам, но не успела проскочить и три пролёта, как лестница вверху задрожала под ногами кинувшегося в погоню Пауэлла, прокричавшего: "Эвви, Эллен, подожди!" — и тогда она поняла, что лифт уже не для неё: пока бы она бежала по коридору, ждала бы кабинку, а потом ехала бы вниз, Пауэлл успел бы оказаться там раньше; и ничего больше не оставалось, как продолжать сумасшедший бег, с выпрыгивающим из груди сердцем, от боли не чувствуя под собой ног, все четырнадцать этажей от крыши до вестибюля; двадцать восемь лестничных маршей и двадцать семь площадок меж ними; лететь по этой спирали в почти полной темноте, рискуя расшибиться о стены, сломать-вывихнуть руки-ноги, а грохочущий за спиною преследователь всё ближе; пока не оказался под её чертовыми каблучками пол самого нижнего этажа, настоящий пол, хотя и довольно скользкий; и вот она выскочила в вестибюль, так похожий на кафедральный собор, скользить по полу там ещё легче, и голова перепуганного негра высунулась из кабинки лифта; она же из последних сил рванулась к тяжёлым вращающимся дверям; затем еще несколько ступеней предательского мрамора; она с трудом избежала столкновения с женщиной на тротуаре и повернула налево, к Вашингтонской авеню, устремляясь вдоль провинциальной, ночной и потому пустынной улочки, чтобы в конце концов замедлить шаги, потому что грудь её, как глохнущий мотор, ходила ходуном; перед тем, как завернуть за угол, бросила быстрый взгляд назад и увидела его — буквально скатывающегося вниз по мраморным ступенькам, размахивающего руками и кричащего: "Постой, постой!" Обогнула угол, снова припуская, не обращая внимания на парочку, специально остановившуюся, чтоб поглазеть на неё, и юнцов в машине, кричащих ей: "Эй, прокачу!", и видя только приближающиеся с каждым мгновеньем сияющие стеклянные двери отеля в конце квартала, так похожие на рекламный щит всех отелей мира, — он, правда, тоже приближается, поэтому беги без оглядки — пока не остались позади последние метры, отделявшие её от этих чудесных стеклянных дверей, и одну из них специально для неё держит нараспашку не скрывающий улыбки случайный прохожий.

— Спасибо, спасибо, — и вот она в фойе, здесь безопасно и тепло, здесь посыльные, и вообще полно народу — одни спрятались за газетами, другие бездельничают в открытую. Ей до смерти хотелось тоже рухнуть в первое же попавшееся кресло, но она заставила себя пройти к телефонным будкам в углу, потому что если Гант проводит её в полицию, Гант, а он в этих краях знаменитость, полиция с большей охотой прислушается к ней, поверит ей и начнёт расследование. Запыхавшись, она схватила телефонную книгу, открыла её на букве К, — было без пяти девять, и он должен был находиться в студии. Она лихорадочно листала страницы, пытаясь отдышаться. Вот этот номер: КБРИ — 5-1000. Она принялась рыться в сумочке в поисках монеты. Пять-тысяча, пять-тысяча, продолжала она твердить про себя. Отвернулась от полочки с книгой, подняла глаза.

Перед нею стоял Пауэлл. Пыхтящий как паровоз, с пунцовым лицом и всклокоченными волосами. Она не испугалась: здесь было светло и людно. Ненависть, огромная и холодная, как ледник, вернула ей так нужное сейчас ровное дыхание.

— Тебе следовало бы бежать в другую сторону. Правда, тебе это уже не поможет, но я на твоём месте попробовала бы.

И он посмотрел на неё как больной пёс, умоляюще, чуть не плача, с такою тоской, что это просто не могло быть притворством, и тихо, с болью в голосе произнёс:

— Эллен, я любил её.

— Мне нужно позвонить, — сказала она, — если ты, конечно, дашь мне пройти.

— Пожалуйста, мне нужно с тобой поговорить, — попросил он. — Она была? Она в самом деле была беременна?

— Мне нужно позвонить.

— Она была?.. — настаивал он.

— Сам знаешь, что была!

— Газеты ничего не писали! Ничего!.. — Внезапно он поднял брови и спросил негромко, сквозь зубы: — На каком месяце она была?

— Да ты уйдёшь прочь…

— На каком месяце она была? — В его голосе снова зазвучали требовательные нотки.

— Господи! На втором.

Он издал такой чудовищный вздох облегчения, будто сбросил гору со своих плеч.

— А теперь будь добр, исчезни с моего пути.

— Нет, пока ты не объяснишь, что тут происходит. Всё это надувательство под именем Эвлин Киттридж…

У неё остро, недобро сощурились глаза.

Он смущенно прошептал:

— Ты что, всерьёз думаешь, что я её убил? — и, не заметив никакой перемены в её жестком, пронзительном взгляде, запротестовал: — Я был в Нью-Йорке! Могу доказать! Я был в Нью-Йорке всю прошлую весну!

Она растерялась, но — только на секунду. Затем сказала:

— Полагаю, у тебя уже всё рассчитано; что тебе стоит доказать, что в то время ты был в Каире, в Египте.

— Иисусе, — раздраженно прошипел он. — Да ты мне дашь хотя бы пять минут, чтобы высказаться? Пять минут? — Оглянувшись вокруг, он успел заметить, как сидевший неподалёку мужчина быстро поднял газету, чтобы спрятать за ней своё лицо. — Нас слышат, — сказал он. — Давай зайдём в коктейль-бар минут на пять. Не бойся, ничего страшного с тобой там не случится. Я не причиню тебе никакого «вреда», если тебе это волнует.

— А какая от этого будет польза? — возразила она. — Если ты был в Нью-Йорке и не убивал её, тогда зачем ты отводил глаза в сторону, когда мы проходили мимо здания Муниципалитета вчера вечером? И почему сегодня ты не хотел идти на крышу? И зачем ты так смотрел внутрь вентшахты?

Он посмотрел на неё виновато, с мукою в глазах.

— Я не могу это объяснить, — делая над собой усилие, заговорил он, — да и не знаю, сможешь ли ты понять. Видишь, у меня было такое ощущение… — он запнулся, подыскивая слово, — у меня было такое ощущения, что я в ответе за её самоубийство.

Большинство кабинок в отделанном чёрным зале были свободны. Позвякивали стаканы, и негромко играл пианист, перебирая вариации на темы Гершвина. Они заняли те же места, что и вчера; Эллен, откинувшись на обтянутую кожей перегородку, застыла в этой позе, как бы отвергая даже малейшую возможность установления близости между ними. Подошёл официант, и они заказали виски-сауэр, но лишь спустя какое-то время — коктейли уже стояли на столике между ними и Пауэлл успел отпить из своего стакана — когда ему стало ясно, что Эллен намерена молчать, Пауэлл заговорил сам. Поначалу слова давались ему с трудом, он то и дело останавливался.

— Я встретил её недели через две после того, как начались занятия, в прошлом году, — рассказывал он. — Я имею в виду, в прошлом учебном году. В конце сентября. Я видел её и раньше — у нас было два общих курса, и ещё у нас был один общий курс на первом курсе — но я никогда с ней не разговаривал до того дня, так как обычно садился где-нибудь в первом или втором ряду, а она всегда сидела сзади, в углу. Ну-у, вечером накануне того дня у нас был разговор с ребятами, и один из них сказал, что скромные девчонки — это как раз то… — Он замолчал, уставившись в свой стакан, который крутил в руке. — В общем, лучше всего иметь дело со скромной девчонкой. И когда на следующий день я увидел её сидящей в последнем ряду с краю, где она всегда сидела, мне вспомнились эти слова.

Я заговорил с ней на перемене, выходя из аудитории. Сказал, что забыл списать задание и не покажет ли она мне его, и она мне не отказала. Думаю, она понимала, что это только повод к разговору, но всё равно она ответила на мою просьбу так… с такой радостью, что меня это просто удивило. Ведь обычно смазливая девчонка смотрит на такие вещи просто, острит в ответ и всё такое. Она же была настолько — простодушна, что мне даже стало стыдно за себя.

Ну, как бы там ни было, мы провели вместе ближайший субботний вечер, сходили в кино и во Флорентийский Зал Фрэнка, и это было по-настоящему здорово. Не думай, никаких глупостей, ничего такого. Просто было хорошо. И в следующую субботу снова и дважды на следующей неделе, а потом — три раза в течение одной недели, пока, в конце концов, как раз перед тем, как поссориться, не стали встречаться почти каждый вечер. Она стала такой забавной, стоило нам узнать друг друга. Совсем не такой, как прежде, на занятиях. Счастливой, такой она мне нравилась больше.

В начале ноября я удостоверился в том, что тот парень был прав, то, что он сказал, про скромных девочек, было верным. Во всяком случае, применительно к Дороти. — Он поднял взгляд, посмотрев Эллен прямо в глаза. — Понимаешь, что я имею в виду?

— Да, — ответила она хладнокровно, бесстрастно, как судья.

— Чертовски трудная штука — говорить об этом с сестрой.

— Продолжай.

— Она была славная девушка, — сказал он, продолжая смотреть Эллен в лицо. — А всё потому что она жаждала любви. Не секса. Любви. — Он снова потупился. — Она рассказала мне о том, как обстояли дела у вас дома, про свою мать — вашу мать, о том, как она хотела учиться с тобой вместе в одном университете.

Дрожь пробежала по телу Эллен; она сказала себе, что это всего лишь вибрация, вызываемая кем-то, кто сидит по ту сторону перегородки, и передающаяся ей.

— Ситуация оставалась такой какое-то время, — продолжал Пауэлл уже более живо, скованность его таяла, уступая место облегчению от возможности излить душу. — Она была на самом деле влюблена, висела у меня на руке, всё время улыбалась мне. Я как-то заметил, что мне нравятся носки с узорами, она связала мне целых три пары. — Он поскрёб осторожно крышку стола. — Я тоже её любил, только совсем не так. У меня была — любовь-сочувствие. Мне было жаль её. Очень мило с моей стороны.

В средине декабря она начала разговоры про свадьбу. Сначала намёками. Это случилось как раз перед Рождественскими каникулами; я собирался провести их здесь, в Блю-Ривер. Семьи у меня нет, в Чикаго остались только двоюродные брат с сестрой и несколько друзей со школы и после службы во флоте. И вот, ей захотелось, чтоб я поехал с ней в Нью-Йорк. Познакомиться с семьёй. Я сказал, нет, но она продолжала возвращаться к этому вопросу, и, в конце концов, нам пришлось выяснить наши отношения.

Я сказал ей, что ещё не готов оказаться связанным по рукам и ногам, а она сказала, что полно мужчин, у которых помолвка и даже свадьба была в двадцать два года, и если меня беспокоит будущее, её отец найдёт мне местечко. А я не хотел этого. Строил грандиозные планы. Когда-нибудь я расскажу тебе про них. Я намеревался сделать революции в нашей рекламе. Ну, в общем, она сказала, что работа найдётся нам обоим, когда мы закончим университет, а я сказал, такая жизнь не для неё, потому что она с детства привыкла к роскоши. Она сказала, что я не люблю её так, как она меня, а я сказал, что, пожалуй, она права. Так оно и было, и, конечно, перевешивало всё остальное.

В общем, была сцена, и это было ужасно. Она плакала и говорила, что потом я пожалею, и всё, что обычно девчонки в таких ситуациях говорят. Потом, спустя немного времени, она сменила мотив и сказала, что она неправа; нам надо подождать, а пока всё пусть будет, как есть. Но я всё равно чувствовал себя вроде как виноватым и прикинул, раз уж мы наполовину поссорились, так недолго довести это дело до конца, и самое лучшее было сделать это прямо перед каникулами. Я сказал ей, что всё кончено, и тут было ещё больше плача и этих "Потом ты пожалеешь", и таким манером всё и закончилось. Через пару дней она уехала в Нью-Йорк.

— Все каникулы она была в таком скверном настроении, — сказала Эллен. — Дулась, искала поводы для ссоры…

Пауэлл наставил на столе множество мокрых отпечатков донышка своего стакана.

— После каникул, — продолжил он, — дело обстояло плохо. Мы по-прежнему ходили на совместные занятия. Я садился в аудитории на первый ряд, не осмеливаясь оглянуться назад. Мы постоянно сталкивались друг с другом в кампусе. Поэтому я решил, что с меня хватит Стоддарда, и написал заявление на перевод в Эн-Вай-Ю — Тут он увидел, что лицо Эллен обращено вниз. — В чём дело? — спросил он. — Ты что, не веришь мне? У меня сохранилась зачётка Эн-Вай-Ю и, по-моему, где-то до сих пор лежит письмо, которое мне послала Дороти, когда возвращала браслет, что я подарил ей.

— Нет, — уныло сказала Эллен. — Я верю тебе. В том-то и беда.

Он посмотрел на неё озадаченно, затем продолжил:

— Как раз перед тем, как я уехал, ближе к концу января, она начала ходить с другим парнем. Я видел…

— Другим парнем? — Эллен подалась вперёд.

— Я видел их вместе раза два. Значит, не такой уж это сильный для неё удар, подумал я. Совесть моя была теперь чиста. Я даже чувствовал какую-то гордость.

— Кто он был? — спросила Эллен.

— Кто?

— Тот другой парень.

— Не знаю. Парень как парень. Кажется, у нас с ним тоже был общий курс лекций. Дай мне досказать.

Я прочитал о её самоубийстве первого мая, в Нью-Йоркских газетах были короткие заметки. Я поспешил на Таймс-Сквер и купил там номер «Горниста» в киоске иногородних газет. В ту неделю я покупал «Горниста» каждый день, ожидая, что они напишут, что же было в той записке, что она послала тебе. Они так ничего и не напечатали. Не сказали ни слова, почему она сделала это.

А теперь ты можешь представить, что я тогда чувствовал? Я не думал, что она сделала это только из-за меня, но я полагал, что она пошла на такой шаг от — какого-то отчаяния. Главным виновником которого, уж точно, был я.

После этого у меня всё стало валиться из рук. Хотя я лез из кожи вон; мне казалось, что только отличными отметками я могу загладить свою вину перед ней. Меня бросало в холодный пот перед каждым экзаменом, и отметки мне ставили хуже некуда. Я сказал себе, что это всё из-за перевода; в Нью-Йоркском Университете была куча предметов, которые не проходили в Стоддарде, и, в общем, баллов шестнадцать я потерял на экзаменах. И я решил вернуться в сентябре снова в Стоддард, чтобы поправить свои дела. — Он криво усмехнулся. — А ещё, наверно, я хотел уверить себя, что больше не чувствую за собой никакой вины.

Однако это было ошибкой. Всё время мне попадались на глаза места, где мы бывали вместе, или здание Муниципалитета… — Он нахмурился. — Я уговаривал себя, что это была целиком её вина, что у любой другой девчонки хватило бы серьёзности стряхнуть все эти переживания с плеч, — но толку от этого было мало. Я дошёл до того, что стал нарочно проходить мимо Муниципалитета и изводить себя мыслью, а что если забраться на крышу и заглянуть в шахту — как я сегодня сделал; я представлял, как она…

— Я знаю, — поддакнула Эллен поспешно. — Мне тоже хотелось туда заглянуть. Думаю, это вполне естественное желание.

— Нет, — возразил Пауэлл, — ты не знаешь, что такое — чувствовать себя в ответе… — Он замолчал, увидев на её лице невесёлую улыбку. — Чему ты улыбаешься?

— Ничему.

— Хорошо — пусть так. Теперь ты говоришь мне, что она сделала это, потому что была беременна — на втором месяце. Конечно, нельзя так говорить, но мне стало намного легче. По-прежнему думаю, если бы я не бросил её, она была бы сейчас жива, но чего вы от меня хотите — чтобы я заранее знал, чем всё обернётся? Я хочу сказать, у ответственности тоже есть своя мера. Теперь, задним числом, можно докопаться до любого — и на него повесить всю вину. — Он выцедил из своего стакана остатки коктейля. — Рад, что ты больше не спешишь в полицию, — признался он. — Не понимаю, откуда к тебе пришла эта идея, что это я убил её.

— Кто-то же убил её, — сказала Эллен. Он поглядел на неё молча, не найдя слов. Фортепьяно на миг тоже сделало паузу в поисках темы, и в наступившей тишине Эллен услышала едва различимый шелест одежды человека, сидящего за перегородкой, в другой кабинке.

Подавшись вперёд, она заговорила, начав рассказывать Пауэллу про двусмысленную записку Дороти, про то, что при ней обнаружили её свидетельство о рождении, наконец, про четыре предмета в её одежде — кое-что старое, кое-что новое, кое-что позаимствованное на время и кое-что голубое.

Он молчал, пока она не закончила свой рассказ. А потом воскликнул:

— Боже мой. Это не может быть совпадением, — с таким жаром, что стало ясно, что и он теперь не верит в версию самоубийства.

— Тот парень, с которым ты видел её, — сказала Эллен. — Ты точно не знаешь, кто он такой?

— Думаю, у нас с ним был общий курс в тот семестр, но когда я встретил их вместе, те два раза, о которых я говорил, это было уже порядочно в конце января, когда началась сессия и уже больше не было занятий, поэтому его имя мне узнать не удалось. И сразу после этого я уехал в Нью-Йорк.

— И больше ты его не видел?

— Не знаю, — замялся Пауэлл. — Кампус в Стоддарде большой.

— И ты полностью уверен, что имя тебе не известно?

— Я не знаю его пока, — сказал Пауэлл. — Но я могу разузнать за какой-нибудь час. — Он улыбнулся. — Видишь ли, у меня есть его адрес.

 

9

— Я же сказал, что видел их вместе пару раз, — начал он. — Так вот, во второй раз я наткнулся на них в обед в закусочной по ту сторону дороги, где уже не кампус, а деловая часть города. Никогда не думал, что встречу Дороти там; не слишком-то злачное место. А я сам пришёл туда как раз поэтому. Я их не видел, пока не сел перед стойкой, а потом я уже не хотел вставать, потому что она успела увидеть меня через зеркало. Я сидел у самого конца стойки, потом две девицы, а потом Дороти и этот парень. Они пили портер.

Стоило ей меня заметить, как она тут же оживлённо с ним заговорила, то и дело прикасаясь к его руке; знаешь, стараясь мне показать, что у неё уже новый парень. Мне было ужасно, что она себя так ведёт. Прямо, неловко за неё. Потом, когда они уже собрались уходить, она кивнула девицам, что сидели между нами, повернулась к нему и сказала громче, чем было нужно: "Давай, учебники можем бросить у тебя". Чтобы показать мне, какие у них душевные отношения, так я расценил.

Как только они ушли, одна из девиц прошлась насчет того, какой он красавчик. Другая с ней согласилась, а потом выдала что-то вроде того: "В прошлом году он ходил с такой-то. Похоже, его интересует только те, у кого есть деньги".

Ну, я решил, что раз закадрить сейчас Дороти ничего не стоит, после разрыва со мной, я должен удостовериться, что она не связалась с каким-нибудь проходимцем. Поэтому я вышел из закусочной и пошёл за ними.

Они пришли к дому в нескольких кварталах к северу от кампуса. Он нажал пару раз на звонок, а потом достал из кармана ключи и открыл дверь, и они вошли внутрь. Я прошёлся по другой стороне улицы и списал адрес в одну из своих тетрадок. Я думал, что позвоню сюда потом, когда в доме будет кто-нибудь ещё, и узнаю, как зовут этого парня. И ещё у меня была смутная идея поговорить о нём с кем-нибудь из студенток.

Этого я так и не сделал. На обратном пути в кампус наглость всей этой… затеи вдруг дошла до меня. Я хочу сказать, хорош бы я был, выспрашивая про этого парня, только на том основании, что какая-то девица высказалась по него не так, а сама, наверно, просто завидовала. Ясное дело, не мог он обходиться с Дороти хуже, чем я. И потом, с чего я взял, что она всё ещё переживает "из-за разрыва со мной"; как я мог утверждать, что они не подходят друг другу?

— Но адрес у тебя остался? — спросила Эллен нетерпеливо.

— Думаю, да. Я сложил все свои старые конспекты в чемодан у себя в комнате. Можем пройти туда прямо сейчас и посмотреть, если хочешь.

— Да, — немедленно согласилась она. — И тогда всё, что нам остаётся сделать, это позвонить и узнать, кто он такой.

— Не обязательно, он тот, кого ты ищешь, — заметил Пауэлл, доставая из кармана кошелёк.

— Это он. Другого быть уже не может, потом она просто бы не успела завести новое знакомство. — Эллен поднялась из-за стола. — Всё же мне надо сначала позвонить.

— Твоему напарнику? Тому, кто дежурил внизу, наготове, чтоб позвонить в полицию, если ты не покажешься через пять минут?

— Совершенно верно, — подтвердила она с улыбкой. — Он не дежурил внизу, но он существует на самом деле.

Она прошла к задней стене тускло освещённого зала, где стояла чёрная, выкрашенная в тон стенам, телефонная будка, похожая на гроб в вертикальном положении. Набрала 5-1000.

— КБРИ, добрый вечер, — прощебетал женский голос.

— Добрый вечер. Пожалуйста, не могли бы вы пригласить Гордона Ганта?

— Очень жаль, но программа мистера Ганта сейчас в эфире. Если вы перезвоните в десять часов, возможно, вам удастся застать его здесь.

— А нельзя ли соединить меня с ним, пока воспроизводится запись?

— Очень жаль, но мы не имеем права подключаться к студии, откуда ведётся передача.

— Хорошо, вы не могли бы принять сообщение для него?

Телефонистка заученно пропела, что будет рада принять сообщение, и Эллен продиктовала ей, что мисс Кингшип — повторила свою фамилию по буквам — выяснила, что Пауэлл — опять повторила фамилию по буквам — не виноват, но у него есть идея, кто виновник, и мисс Кингшип направляется к Пауэллу домой и будет там в десять вечера, когда мистер Гант уже сможет ей позвонить.

— По номеру?

— Дьявол, — пробормотала Эллен, открывая сумочку у себя на коленях. — Номера у меня нет, но есть адрес, — сумела развернуть сложенный листок бумаги, не уронив сумочку. — 1520 35-й улицы в Западном секторе.

Телефонистка повторила принятое сообщение.

— Всё правильно, — подтвердила Эллен. — А вы точно передадите это ему?

— Конечно, да, — заверила её телефонистка ледяным тоном.

— Огромное спасибо.

Когда Эллен вернулась в кабинку, Пауэлл бросал монету за монетой на небольшой серебряный поднос в руке стоявшего перед ним навытяжку официанта. Который, просияв улыбкой, немедленно исчез, продолжая бубнить на ходу слова благодарности.

— Всё улажено, — сказала Эллен. Она потянулась за своим пальто, лежавшим на краю диванчика, на котором она сидела. — Кстати, как он выглядит, наш парень? Помимо того, что он такой красавчик, что девицы прохаживаются на этот счёт.

— Блондин, высокого роста… — сказал Пауэлл, убирая кошелёк обратно в карман.

— Очередной блондин, — вздохнула Эллен.

— Дороти западала на таких, как мы, парней нордического типа.

Эллен улыбнулась, натягивая на себя пальто.

— Наш отец — блондин, или был им, пока не полысел. Мы все втроём… — Эллен хлестнула пустым рукавом пальто по перегородке, пытаясь продеть в него руку. — Прошу прощения, — пробормотала она и, глянув себе через плечо, увидела, что соседняя кабинка уже пуста. Стакан из-под коктейля стоял на столике, рядом лежали долларовая купюра и бумажная салфетка, искусно превращённая в обрывок настоящего кружева.

Пауэлл помог ей справиться с непокорным рукавом.

— Готова? — спросил он, тоже одевая на себя пальто.

— Готова, — подтвердила она.

Было 9:50, когда кеб подрулил к дому, где жил Пауэлл. На 35-й улице было тихо и темно; свет фонарей с трудом пробивался сквозь густые кроны деревьев. Желтые квадратики окон в домах по обе стороны мостовой напоминали флажки двух не решающихся сойтись в схватке армий, разделённых полоской нейтральной территории.

Не успел стихнуть рёв мотора удаляющегося такси, как Эллен и Пауэлл взошли по скрипучим ступенькам погружённого во тьму крыльца. После нескольких неудачных попыток попасть ключом в скважину Пауэлл всё же отпер замок и толчком распахнул дверь. Отступив в сторону, он пропустил Эллен вперёд, затем одною рукой захлопнул за собой дверь, а другой — щёлкнул выключателем света.

Они прошли в уютную гостиную, обставленную массивной кленовой мебелью с ситцевой обивкой.

— Побудь пока здесь, — предложил Пауэлл, направляясь к лестнице слева у стены. — Наверху бардак. Хозяйка дома в больнице, а я никого не ожидал. — Он остановился на первой ступеньке. — Пока я эту тетрадку ищу — наверно, несколько минут — можешь зайти на кухню, вон там позади, сделать кофе, там есть растворимый. Идёт?

— Хорошо, — согласилась Эллен, скидывая с себя пальто.

Пауэлл взбежал по ступенькам, наверху, у стойки перил, сделал поворот. Дверь в его комнату располагалась напротив лестницы, сбоку от неё. Он вошёл внутрь, щелчком включил свет и сдёрнул с себя пальто. На неубранной постели, справа, у окон, валялась пижама, как попало кинутая одежда. Он швырнул туда ещё и пальто и присел на корточки перед кроватью, собираясь вытащить из-под неё чемодан, но вместо этого, звонко щёлкнув пальцами, выпрямился и прошёл к бюро, зажатому между дверцей встроенного шкафа и креслом. Вытащив верхний ящичек, принялся рыться в нём среди различных бумаг, коробочек, шарфиков и сломанных зажигалок. Нужная бумага отыскалась только на самом дне. Размашисто выхватив её из-под прочих культурных наслоений, он выбежал в коридор и, перегнувшись через перила лестничного проёма, крикнул:

— Эллен!

Эллен была на кухне, регулировала пламя газовой конфорки, шипящее под кастрюлькой с водой.

— Иду! — откликнулась она. Поспешно миновала столовую и снова оказалась в гостиной. — Нашёл уже? — спросила она, направляясь к лестнице, глядя наверх.

Пауэлл свесился ещё ниже в лестничный проём.

— Ещё нет, — сказал он. — Но думаю, тебе интересно будет взглянуть на это. — И выпустил из руки плотный лист бумаги, который, кружась по спирали, полетел вниз. — На тот случай, если у тебя ещё остались какие-нибудь сомнения.

Бумага легла на одну из нижних ступенек лестницы. Подобрав её, Эллен увидела, что это фотокопия свидетельства, выданного Пауэллу в Эн-Вай-Ю; слова Зачётный лист студента были напечатаны вверху.

— Если бы у меня оставались ещё какие-нибудь сомнения, — сказала она, — меня бы здесь не было, ты об этом не думал?

— Ну да, — согласился Пауэлл, — верно. — И исчез из проёма.

Эллен ещё раз взглянула на свидетельство и убедилась, что отметки, действительно, были хуже некуда. Положив лист на стол, она вернулась, опять миновав столовую, на кухню. Обстановка здесь была довольно убогой — приборы, утварь имели явно старомодный вид; кремовые обои потемнели в углах и за плитой. Как бы там ни было, в дверь дул освежающий сквозняк.

Она отыскала чашки, блюдца и банку «Нескафе» в разных шкафчиках и, накладывая кофе в чашки, заметила приёмник в треснутом пластмассовом корпусе на стойке рядом с плитой. Она включила его и, когда он нагрелся, начала медленно поворачивать верньер настройки, пока не нашла КБРИ. Она почти проскочила нужную волну, поскольку дребезжащий пластмассой, маломощный аппарат сделал голос Ганта неузнаваемо тонким:

— … пожалуй, мы несколько увлеклись вопросами политики, — заметил Гордон, — поэтому давайте вернёмся к музыке. У нас ещё осталось время как раз на один номер, и это будет песня в исполнении ушедшего от нас Бадди Кларка "Если это не любовь".

Пауэлл, бросив свидетельство вниз, к Эллен, вернулся в свою комнату. Снова присев на корточки перед кроватью, он запустил под неё руку — чтобы больно удариться кончиками пальцев прямо в чемодан, передвинутый вперёд со своего обычного места возле самой стены. Отдёрнув руку, он потряс пальцами, подул на них, проклиная невестку домовладелицы, по всей видимости, не удовлетворившуюся одной только перестановкой его туфель под бюро.

Он снова полез рукою под кровать, осторожнее в этот раз, и полностью вытащил из-под неё тяжёлый, точно слиток свинца, чемодан. Достав из кармана связку ключей, он выбрал нужный и отпер им оба замка. Затем, убрав ключи обратно в карман, откинул крышку чемодана. Внутри лежали учебники, теннисная ракетка, бутылка "Канадского клуба", тапочки для гольфа… Он принялся доставать из чемодана предметы покрупней и класть их рядом на пол, чтобы добраться до тетрадок, лежавших ниже.

Их было девять — светло-зелёных скреплённых спиралями тетрадок. Собрав их в стопку, он выпрямился и принялся просматривать каждую по очереди, поддерживая стопку снизу одной рукой; проверив с обеих сторон корочки, ронял очередную тетрадь обратно в чемодан.

Нужная запись оказалась в седьмой по счёту тетради, на тыльной корке. Нацарапанный карандашом адрес был наполовину стёрт и смазан, но его всё еще можно было разобрать. Он швырнул две оказавшиеся в остатке тетради в чемодан и повернулся, открыв, было, рот, чтоб торжествующе позвать Эллен.

Однако не сделал этого. Ликующее выражение на секунду застыло на его лице, как у актёра в стоп-кадре, а затем, дрогнув, сползло куда-то прочь, точно так же, как пласт снега сползает, дрогнув, со ската крыши.

Дверь встроенного шкафа была открыта, и мужчина в плаще стоял внутри. Это был блондин высокого роста, и внушительных размеров пушка отягощала его обтянутую перчаткой правую руку.

 

10

Он обливался потом. Хотя и не холодным потом — здоровым горячим потом человека, оказавшегося во влагонепроницаемом, герметичном, как водолазный костюм, плаще в потогонной душегубке стенного шкафа. Руки потели тоже; на них были надеты коричневые кожаные перчатки, внутри с ворсом, плотно обтягивающие запястья, — отчего ещё лучше удерживали в себе жару; руки потели так сильно, что ворс подкладки насквозь промок и слипался.

Но револьвер (казавшийся сейчас невесомым продолжением тела, после того, как целый вечер оттягивал карман) неподвижно смотрел вперёд; в воздухе пунктиром просматривалась траектория ещё не выпущенной из ствола пули. Пункт A: мушка, непоколебимая, как скала; пункт B: сердце под лацканом дрянного по виду пиджачишки, возможно, купленного в Айове. Он глянул на свой кольт 45-го калибра, словно хотел удостовериться, что вороненая сталь револьвера не превратилась в пустоту — таким он стал лёгким, и шагнул из шкафа вперёд на пол комнаты, на фут сократив длину пунктирного отрезка AB.

Ну, скажи хоть что-нибудь, подумал он, наслаждаясь удивлением этого тугодума мистера Дуайта Пауэлла. Говори же. Умоляй. Наверно, не может. Похоже, выговорился до конца — как бы это сказать? — во время той логореи, что приключилась с ним в коктейль-баре. Неплохо замечено.

— Спорим, ты не знаешь, что означает «логорея», — сказал он, чувствуя себя хозяином положения — с пушкою в руке.

Пауэлл уставился на револьвер.

— Ты тот — что был с Дороти, — вымолвил он.

— Это означает то, что случилось с тобой. Словесный понос. Слова, льющиеся без остановки. Я думал, у меня уши завянут, когда сидел в коктейль-баре. — Он улыбнулся, довольный тем, как у Пауэлла от этого известия расширились глаза. — Я в ответе за смерть бедняжки Дороти, — передразнил он. — Какая жалость. Какая, в самом деле, жалость. — Он шагнул ближе. — Тетрадь, por favor, — произнёс он, протягивая вперёд левую руку. — И без глупостей.

Снизу донеслись звуки танцевальной музыки.

Он забрал тетрадь у Пауэлла, отступил на шаг и, прижав её к себе, сложил вдвое, вдоль, так что хрустнула обложка; не спуская с Пауэлла глаз и — револьвера.

— Мне ужасно жаль, что ты это нашёл. Я стоял здесь в надежде, что у тебя это не получится. — Он сунул сложенную тетрадку во внутренний карман пиджака.

— Ты в самом деле убил её, — сказал Пауэлл.

— Давай потише. — Он покачал предостерегающе оружием. — Мы же не хотим побеспокоить девушку-детектива, так ведь? — Его начало выводить из себя слишком уж безучастное поведение этого мистера Дуайта Пауэлла. Может, он был чересчур тупым, чтобы хоть что-нибудь понять… — Ты, может, и не понимаешь, но учти, что это настоящий револьвер, и он заряжен.

Пауэлл ничего не ответил. Он всё так же глядел на револьвер, уже не глазел, а именно глядел, с несколько брезгливым интересом, как если бы это была первая в этом году божья коровка.

— Послушай, я ведь собираюсь убить тебя.

Пауэлл продолжал молчать.

— Ты такой выдающийся аналитик своего «я», так скажи мне, что чувствуешь сейчас? У тебя, наверняка, коленки трясутся, так ведь? Весь в холодном поту?

— Она думала, что впереди её ожидает замужество, — сказал Пауэлл.

— Забудь про неё! Тебе надо беспокоиться о себе самом. — Почему он не трясётся? У него что, не хватает мозгов?..

— Зачем ты убил её? — Пауэлл наконец-то оторвал взгляд от наведённого на него револьвера. — Если ты не хотел на ней жениться, ты мог бы просто оставить её. Это было бы лучше, чем убивать её.

— Да заткнёшься ты! Чего тебя на ней заклинило? Ты что, думаешь, я блефую? Так? Думаешь…

Пауэлл прыгнул вперёд.

Но он не преодолел и шести дюймов, как прогремел выстрел; пунктирная линия AB стала реальной траекторией вырвавшегося из ствола свинца.

Эллен стояла на кухне, глядя через стекло окна на улицу и слушая затихающую заставку передачи Гордона Ганта, когда до неё неожиданно дошло, что приятному сквознячку здесь просто неоткуда взяться, раз окно закрыто.

Какая-то ниша была отделена занавеской в заднем углу кухни. Эллен подошла ближе и увидела, что это запасной выход на улицу. Часть стеклянной панели двери, рядом с ручкой, была выбита ударом извне, осколки валялись на полу. Знает ли об этом Дуайт, подумала она. Надо полагать, он бы подмёл…

В этот момент она услышала выстрел. От него содрогнулся весь дом, и тут же, еще не успело затихнуть эхо, подпрыгнула лампа под потолком, как если бы наверху что-то упало. Затем наступила тишина.

Диктор по радио объявил:

— Начало боя курантов соответствует наступлению десяти часов вечера по центральному стандартному времени. — И ударили куранты.

— Дуайт? — позвала Эллен.

Никто не ответил.

Она прошла в столовую и крикнула громче:

— Дуайт?

В гостиной она нерешительно приблизилась к лестнице. Сверху не доносилось ни звука. В этот раз от неожиданного предчувствия у неё пересохло в горле:

— Дуайт?

Какое-то время по-прежнему было тихо. Затем послышался голос:

— Всё в порядке, Эллен. Поднимайся.

С колотящимся в груди сердцем она взбежала по ступенькам.

— Здесь, — окликнул её тот же голос откуда-то справа. Она повернулась у стойки перил и метнулась к дверному проёму, за которым ярко горел свет.

Первым, что она увидела, был Пауэлл, лежавший на спине посреди комнаты, с недвижно раскинутыми в стороны руками и ногами. Пиджак был распахнут у него на груди. Кровавый цветок топорщился на его белой рубашке, разрастаясь из черной скважины прямо напротив сердца.

Чтобы не упасть, она ухватилась за косяк двери. Затем подняла глаза на человека, стоявшего рядом с Пауэллом, человека с револьвером в руке.

Она уставилась на него широко распахнутыми глазами, с окаменевшим от изумления лицом, не в силах вымолвить и слова.

Он уже не держал оружие наизготовку, а как бы взвешивал его на ладони своей затянутой в перчатку руки.

— Я ждал в шкафу, — угадав её незаданный вопрос, сказал он, глядя ей прямо в глаза. — Он открыл чемодан и достал оттуда вот эту пушку. Он собирался тебя убить. Я прыгнул на него. Револьвер выстрелил.

— Нет — о, Боже… — Чувствуя головокружение, она потерла рукою себе лоб. — Но как — как ты оказался…

Он сунул револьвер в карман пиджака.

— Я был в коктейль-баре, — объяснил он. — Прямо позади себя. Слышал, как он уговаривал тебя придти сюда. И ушёл, когда ты была в телефонной будке.

— Он сказал мне, что он…

— Я слышал, что он тебе говорил. Врун он был отменный.

— О, Господи, я поверила ему — я поверила ему…

— Это твоя беда, — заметил он со снисходительной улыбкой. — Ты веришь каждому встречному.

— О, Боже… — Дрожь пробежала по её телу.

Он приблизился к ней, ступив между раскоряченными в стороны ногами Пауэлла.

— Но я всё-таки не понимаю, — пробормотала она. — Как ты там оказался, в баре?

— Я дожидался тебя в фойе. Но упустил вас. И пришёл туда позже. Проклинал себя. Пришлось сидеть рядом и ждать. Что ещё я мог сделать?

— Но как, как?..

Он стоял перед нею с распростёртыми руками, как вернувшийся домой солдат.

— Послушай, героине не положено изводить вопросами своего спасителя, явившегося в решающий момент. Радуйся, что дала мне его адрес. Я мог бы подумать, что у тебя просто не ладно с головой, но не стал отдавать судьбу этой головы на волю случая.

Она бросилась в его объятия, изливая в рыданиях запоздалый страх. Он успокаивающе похлопал её по спине своими туго затянутыми в кожу ладонями.

— Всё в порядке, Эллен, — говорил он тихонько. — Теперь всё в порядке.

Она зарылась щекою в его плечо.

— О, Бад, — всхлипывала она, — что бы я делала без тебя, Боже. Слава Богу, что ты пришёл, Бад!

 

11

Внизу зазвонил телефон.

— Не бери трубку, — сказал он Эллен, сделавшей, было, движение к дверям.

— Я знаю, кто это, — голос её прозвучал неожиданно глухо, будто сквозь стеклянную перегородку.

— Всё равно, не надо. Послушай, — его ладони тяжело, властно лежали у неё на плечах, — выстрел, наверняка, кто-нибудь слышал. С минуты на минуту здесь будет полиция. А так же и репортёры. — Он сделал паузу, чтобы эти слова прозвучали особенно весомо. — Тебе ведь не хотелось бы, чтобы газеты раздули всю эту историю, правда? Опять пережёвывали бы подробности про Дороти, прибавив твои фотографии к своим статейкам…

— Их уже не остановишь.

— А вот и не так. У меня машина внизу. Я отвезу тебя в твой отель, а потом вернусь сюда. — Он выключил свет. — Если полиции ещё не будет, я сам вызову их. Зато репортёры на тебя не набросятся, а я им ничего не скажу — только полиции. Тебя они допросят позднее, но газетчики ничего не узнают о твоём участии. — Он вывел её из комнаты в коридор. — К тому времени ты сообщишь обо всём отцу, у него хватит влияния, чтобы удержать полицию от разглашения сведений про тебя или Дороти. Они могут заявить, что Пауэлл напился и затеял со мной драку, или ещё что-нибудь такое.

Телефон перестал звонить.

— Не думаю, что это совсем правильно — уйти отсюда… — сказала она, когда они начали спускаться по лестнице.

— Почему нет? Это сделал я, не ты. Я ведь не собираюсь врать о том, что тебя не было здесь; наоборот, потом тебе придётся подтвердить мой рассказ. Всё, что я хочу, это не дать газетчикам устроить из этого шумиху. — Они спустились в гостиную, и он посмотрел ей в лицо. — Доверься мне, Эллен, — произнёс он, прикоснувшись к её руке.

Она глубоко вздохнула, благодарная ему за то, что все переживания теперь для неё позади, за то, что тяжесть ответственности за случившееся свалилась с её плеч.

— Хорошо, — согласилась она. — Но тебе не надо меня отвозить. Я возьму такси.

— В это время — вряд ли, придётся звонить. А трамваи, я думаю, перестают ходить в десять. — Он услужливо раскинул перед нею её пальто.

— Откуда у тебя машина? — спросила она устало.

— Попросил на время. — Он подал ей сумочку. — У друга. — Выключив свет, открыл дверь, ведущую на крыльцо. — Идём, у нас не так много времени.

Он поставил машину на другой стороне улицы, футах в пятидесяти от дома. Это был чёрный седан марки «Бьюик», выпущенный года два или три назад. Он распахнул для Эллен дверцу, затем, обойдя вокруг машины, сел за руль. Начал вставлять на ощупь ключ зажигания. Эллен молча сидела рядом, положив руки на колени.

— Всё в порядке? — спросил он у неё.

— Да, — отвечала она, слабым, усталым голосом. — Просто — он собирался убить меня. — Она вздохнула. — Хоть на счёт Дороти я оказалась права. Я знала, что она не совершала никакого самоубийства. — Она изобразила укоризненную улыбку. — А ты хотел меня отговорить от этой поездки…

Он завёл мотор.

— Да, — согласился он. — Ты была права.

Какое-то время она молчала.

— Как бы там ни было, во всей этой истории есть кое-какая польза, — сказала она.

— Какая же? — Включив передачу, он тронул машину с места.

— Ну, ты же спас мне жизнь, — сказала она. — Ты на самом деле спас мне жизнь. Это разобьёт любые возражения со стороны отца, когда ты встретишься с ним и мы всё расскажем ему о нас.

После нескольких минут езды по Вашингтонской авеню она придвинулась к нему ближе и нерешительно взяла за руку, надеясь, что это не помещает ему вести машину. Что-то твёрдое упиралось ей в бедро, и она поняла, что это револьвер в кармане его пиджака, но ей не хотелось отодвигаться в сторону.

— Послушай, Эллен, — начал он. — Дело может принять скверный оборот, понимаешь.

— Что ты имеешь в виду?

— Как, меня могут засадить за убийство.

— Но ты же не собирался его убивать! Ты пытался отобрать у него револьвер.

— Знаю, но задержать меня им всё равно придётся — затеют волокиту… — Он бросил украдкой быстрый взгляд на поникшую фигуру рядом с собой и тут же снова уставился вперёд на дорогу. — Эллен — когда мы приедем в отель, ты могла бы забрать вещи и освободить номер. За пару часов мы будем в Колдуэлле…

— Бад! — В её голосе прозвенели резкие нотки удивления и упрёка. — Мы не можем позволить себе такое!

— Почему нет? Он убил твою сестру, разве не так? А теперь получил по заслугам. Зачем нам ввязываться…

— Мы не можем, — запротестовала она. — Не говоря о том, что это такая — такая мерзость, представь, что они как-нибудь узнают, что это ты — убил его. Тогда-то они ни за что тебе не поверят, раз уж ты скрылся.

— Не понимаю, как они смогут разузнать, что это был я, — заметил он. — Я в перчатках, так что отпечатков не будет. И меня никто не видел, кроме его и тебя.

— Но представь, что они всё-таки узнали! Или, что они во всём обвинили кого-то другого! Как ты будешь жить после этого? — Он молчал. — Я позвоню отцу сразу, как только окажусь в отеле. Стоит ему всё узнать, я уверена, он позаботится об адвокатах и обо всём. Да, думаю, что всё это будет ужасно. Но скрываться с места…

— Да, это была дурацкая мысль, — сказал он. — Я и не думал, что ты согласишься.

— Но, Бад, неужели ты бы решился на такое дело, ведь нет же?

— Только если бы ничего другого не оставалось, — ответил он и неожиданно сделал широкий поворот налево, съехав с ярко освещённой трассы Вашингтонской авеню и устремившись по дороге ведущей на север, погружённой в темноту.

— Разве нам не по Вашингтонской? — спросила Эллен.

— Так быстрее. Здесь меньше движение.

— Чего я никак не пойму, — сказала она, постучав сигаретой о край пепельницы в приборной доске, — почему он ничего не сделал со мной там, на крыше. — Она устроилась очень удобно, подложив левую ногу под себя и развернувшись лицом к Баду, согреваясь успокаивающим теплом сигареты.

— Должно быть, вы чересчур бросались в глаза, в таком месте, вечером, — заметил он. — Наверно, он побоялся, что лифтёр запомнит его.

— Думаю, да. Но разве это не было бы менее рискованным, чем привозить меня к себе домой — чтобы там исполнить задуманное?

— Может, он не собирался сделать это там. Может, он замышлял посадить тебя в машину и вывезти куда-нибудь за город.

— У него не было машины.

— Он мог бы угнать. Не такая уж это трудная штука — угнать машину. — На миг его лицо озарил белый свет уличного фонаря, и снова эти отчетливые, будто высеченные скульптором черты погрузились в почти полную тьму, тронутые лишь зелёным рассеянным свечением огоньков приборной доски.

— Небылицы, которые он мне плёл! "Я любил её. Я был в Нью-Йорке. Я чувствовал себя в ответе". — Она раздавила сигарету в пепельнице, с горечью покачав головой. — Боже мой! — ахнула она.

Он бросил на неё взгляд.

— Что такое?

Снова её будто отделила от него стеклянная перегородка — так упал её голос.

— Он показал мне свою зачетку — из Эн-Вай-Ю. Он был в Нью-Йорке…

— Наверно, подделка. У него был кто-нибудь знакомый там в канцелярии. Ему могли сделать такую бумагу.

— Но представь, что нет. Представь, что он говорил правду!

— Он прихватил револьвер против тебя. Это что, не доказательство, что он врал?

— Ты в самом деле не сомневаешься, Бад? Ты уверен, что он не вытащил револьвер, скажем, лишь для того, чтобы добраться до чего-то ещё? Тетрадки, о которой он говорил?

— Он шёл к дверям с пушкой.

— О, Господи, если он и в самом деле не убивал Дороти… — она на секунду замолчала. — Полиция всё расследует, — сказала она решительно. — Они докажут, что он был здесь, в Блю-Ривер! Они докажут, что он убил Дороти!

— Уж точно, — согласился он.

— Но если даже он не убивал, Бад, если вышла — чудовищная ошибка — они не обвинят тебя ни в чём. Ты не мог знать; ты увидел его с оружием. Они никогда ни в чём тебя не обвинят.

— Уж точно, — согласился он и с этим.

Неловко повернувшись, она вытащила из-под себя ногу и скосилась на свои часы, освещаемые сиянием приборной доски.

— Уже двадцать пять минут одиннадцатого. Разве мы уже не должны быть на месте?

Он не ответил ей.

Она посмотрела в окно. И не увидела уличных огней, не увидела зданий. Только угольную черноту полей под черным достающим до звёзд куполом неба.

— Бад, эта дорога не ведёт в город.

Он не ответил ей.

Освещенный фарами участок автострады, неустанно набегающий на машину, сужался, уходя вдаль; ещё дальше дорога и вовсе пропадала во тьме, превращаясь в абстракцию, доступную одному только воображению.

— Бад, мы не туда едем!

 

12

— Чего вы хотите от меня? — вежливо спросил шеф полиции Чессер. Он лежал навзничь вдоль обтянутой вощёным ситцем софы, закинув свои длинные ноги на подлокотник (упор приходился в области лодыжек), непринуждённо сложив на груди руки (на нём была красная фланелевая рубашка) и задумчиво уставившись своими большими карими глазами в потолок.

— Догнать ту машину. Вот всё, что я хочу, — сердито глянув на него, пробурчал Гордон Гант, стоя посреди гостиной.

— Ага, — сказал Чессер. — Ха-ха. Автомобиль тёмного цвета — это всё, что знает сосед; после того, как он позвонил про выстрел, он увидел, как мужчина и женщина прошли вдоль по кварталу и сели в тёмный автомобиль. Автомобиль тёмного цвета с мужчиной и женщиной внутри. Вы знаете, сколько автомобилей тёмного цвета колесит по городу с одним мужчиной и одной женщиной внутри? У нас даже не было описания девушки, пока вы не примчались сюда, будто с цепи сорвавшись. К тому времени они уже могли быть на полпути к Сидар-Рапидс. Или поставили машину в какой-нибудь гараж в двух кварталах отсюда, что не менее вероятно.

Гант мерил комнату размашистыми, неблагонамеренными шагами.

— И что же мы собираемся делать?

— Ждать, и только. Я оповестил патрульных на автострадах? — оповестил. Может, сегодня нам выпадет счастливая карта. Почему бы вам не присесть?

— Вот именно, присесть, — огрызнулся Гант. — Она находится в руках убийцы! — Чессер молчал. — В прошлом году это было с её сестрой, теперь — с нею.

— Опять вы за своё, — вздохнул Чессер и устало закрыл свои карие глаза. — Её сестра совершила самоубийство, — произнёс он медленно, веско. — Я видел записку собственными глазами. Экспертиза почер… — Гант страдальчески простонал. — И кто же убил её? — поинтересовался Чессер. — Вы сказали, что Пауэлл находился под подозрением, только сейчас он уже вне его, потому как девушка оставила сообщение для вас, что он невиноват, и вы нашли у него ту бумагу из Нью-Йоркского Универа, из которой видно, что его, похоже, вообще не было в этих краях прошлой весной. И если единственный подозреваемый ничего не совершал, то кто это сделал? Ответ: никто.

В голосе Ганта звенело раздражение человека, уже в который раз повторяющего одно и то же:

— В её сообщении сказано, что у Пауэлла есть идея, кто этот человек. Убийца, должно быть, узнал, что Пауэлл…

— До сегодняшнего вечера не было никакого убийства, — меланхолично процедил Чессер. — Сестра совершила самоубийство. — Он распахнул глаза и окинул потолок оценивающим взглядом.

Гант ещё раз свирепо посмотрел на него и снова принялся исступлённо кружить по комнате.

— Что ж, — начал Чессер после нескольких минут молчания. — Кажется, мне удалось полностью реконструировать события.

— Да-а? — протянул Гант.

— Да-а! Вы же не думаете, что я лежу здесь только из лени, не так ли? Это такой способ мыслить, подняв ноги выше головы. Кровь приливает к мозгу. — Он прокашлялся. — Преступник проник в дом без четверти десять — сосед слышал звон стекла, но не придал этому значения. Нет никаких признаков, что он побывал в других комнатах, так что, должно быть, он решил начать с комнаты Пауэлла. Пару минут спустя приходит Пауэлл с девушкой. Взломщик оказывается блокирован наверху. Он прячется в шкафу Пауэлла — вся одежда сдвинута в одну сторону. Пауэлл и девушка проходят на кухню. Она готовит кофе, включает радио. Пауэлл поднимается наверх повесить пальто, а, может, он услышал какой-то шум. Взломщик выбирается из шкафа. Он уже пытался открыть чемодан — мы нашли на нём отметины от перчаток. Он заставляет Пауэлла открыть его и роется в вещах. Всё разбросано по полу. Может быть, он что-то находит, какие-то деньги. Ну и, Пауэлл кидается на него. Тот стреляет в Пауэлла. Вероятно, паника, вероятно, он не собирался в него стрелять — они никогда не собираются, берут с собой пистолеты, чтобы только попугать людей. А кончают всегда тем, что застреливают их. Пуля сорок пятого калибра. Скорее всего, армейский Кольт. Миллион таких ходит сейчас по рукам.

Следующим случилось то, что девушка побежала наверх, — те же отпечатки на дверной раме, что и на чашках и утвари на кухне. Преступник запаниковал, у него не осталось времени на раздумья — и он принуждает её покинуть дом вместе с ним.

— Зачем? Почему он не оставил её там — точно так же, как оставил лежать Пауэлла?

— Не спрашивайте меня. Может, у него сдали нервы. Или, быть может, у него возникли какие-то идеи. Иногда у них возникают идеи, когда в руках у них пистолет и они держат на мушке хорошенькую девушку.

— Спасибо, — отвесил поклон Гант. — Для меня это огромное облегчение. Премного благодарен.

Чессер вздохнул

— Всё-таки вы могли бы присесть, — сказал он. — Нам ни черта не остаётся, кроме как — ждать.

Гант опустился на стул. Потёр себе лоб тыльной стороной ладони.

Чессер перестал-таки созерцать потолок. Внимательно посмотрел на Ганта, сидящего у противоположной стены.

— Кто она? Ваша подружка?

— Нет, — ответил Гант. Он вспомнил письмо, которое читал в номере Эллен. — Нет, у неё есть какой-то парень в Висконсине.

 

13

Преследуя недосягаемый, выхватываемый фарами, островок света впереди, машина неслась вдоль туго натянутой струны шоссе, с ритмичным постукиванием проскакивая гудронированные стыки бетонных плит. Стрелка распространяющего зелёное сияние спидометра разделяла цифры 5 и 0. Нога на акселераторе была неподвижна, как нога статуи.

Он управлял одною рукой, время от времени дёргая руль вправо или влево, чтобы нарушить усыпляющую монотонность пути. Всё это время Эллен сидела в напряжённой позе, отодвинувшись к дверце, сжавшись в комок, потерянно уставившись вниз перед собой, на стянутые носовым платком руки. На краю сиденья лежала его похожая на змею, затянутая в перчатку, правая рука, сжимающая револьвер; ствол уткнулся ей в бедро.

Её рыдания уже прошли; долгие раздирающие горло животные стоны, крики и содрогания почти без всяких слёз.

Он рассказал ей всё, с горечью в голосе, то и дело поглядывая на её лицо, тронутое слабым зелёноватым освещением, не способным разогнать окружающую их тьму. Короткие неловкие заминки перебивали его повествование; так приехавший в отпуск солдат, объясняя своим землякам, добропорядочным лопухам-горожанам, за что получил награды, сначала мнётся, не зная, как описать удар штыком, распарывающий живот врагу, затем смелеет и выпаливает всё разом, потому что они сами спросили его, за что он получил свои награды, — а что, разве не так? — описывает этот удар раздраженно, с плохо скрываемым презрением к этой гражданской, чистенькой публике, никому из которой никогда не приходилось распарывать чужой живот. Так он рассказал Эллен про пилюли и про крышу и почему необходимо было убить Дороти, и почему затем самым логичным шагом для него стал перевод в Колдуэлл и ухаживания за нею, Эллен; во всеоружии знания о её предпочтениях и предрассудках, полученного из разговоров с Дороти; знания о том, как выставить себя перед нею человеком, которого она давно ждала, — шаг не только единственно логичный и правильный, начать ухаживать за девушкой, имея в запасе такую громадную фору, но также и шаг наиболее глубоко удовлетворяющий потребность в иронии и окупающий его невезенье в прошлом (самый противоправно-дерзкий, издевательский и раздувающий его собственную гордость шаг); он рассказал ей всё это раздражённо, с презрением; этой девице, в ужасе затыкающей свой рот руками, все блага жизни доставались на серебряной тарелочке; разве могла она знать, что значит мыкаться на узеньком мостке, раскачивающемся над пропастью неудачи, с риском для жизни пробираться дюйм за дюймом к твёрдой земле успеха, до которой ещё столько миль.

Она слушала всё это под дулом револьвера, болезненно тычущим ей в бедро; впрочем, только вначале болезненно, затем нога онемела, словно уже отмерла, словно револьвер убивал не выстрелом, а излучением, медленно проникающим вглубь тканей в точке прямого физического контакта. Она слушала, а после плакала, потому что настолько ослабела, побитая и шокированная, что ничем другим уже не могла выразить свои чувства. Этот плач был долгим раздирающим горло животным стоном, криком и содроганием почти без слёз.

А потом сидела, потерянно уставившись вниз перед собой, на стянутые носовым платком руки.

— Я же говорил тебе никуда не ехать, — проворчал он сварливо. — Я умолял тебя остаться в Колдуэлле, разве не так? — Он глянул на неё, как если бы ожидая подтверждения. — Но нет. Нет, тебе надо быть девушкой-детективом! Что ж, вот что случается с такими детективами. — Он снова уставился на дорогу. — Если бы ты только знала, через что мне пришлось пройти с этого понедельника. — Он стиснул зубы, вспомнив, как земля ушла у него из под ног в понедельник утром, когда позвонила Эллен: "Дороти не совершала самоубийства! Я еду в Блю-Ривер!", как он помчался на вокзал, едва успел застать там её, отчаянно пытался отговорить от поездки, но она заскочила в тамбур поезда: "Я немедленно тебе напишу! Объясню тебе всю ситуацию!" — и поплыла, заскользила, понеслась прочь, а он остался стоять на перроне, обливаясь от ужаса потом. До сих пор его начинало мутить от одной только мысли обо всем этом.

Эллен что-то едва слышно пробормотала.

— Что?

— Тебя поймают…

После короткой заминки он ответил:

— Знаешь, скольких не поймали? Больше, чем пятьдесят процентов, вот сколько. Может быть, намного больше. — После ещё одной паузы он продолжил: — На чём они меня поймают? Отпечатках? — их нет. Благодаря свидетелям? — тоже никого нет. Поймут мотив? — да о нём они ничего не знают. На меня они даже не подумают. Пушка? Чтобы попасть в Колдуэлл, придётся пересечь Миссисипи; прощай, оружие. По этой машине? — в два или в три утра я поставлю её в паре кварталов от того места, откуда я её угнал; хозяева подумают, что это проделки каких-то взбесившихся старшеклассников. Несовершеннолетних правонарушителей. — Он улыбнулся. — Я уже вытворял такие штучки вчера вечером. Я сидел в кинотеатре на два ряда дальше вас с Пауэллом и прятался за углом в фойе, когда вы поцеловались на прощанье. — Он покосился на неё, чтобы посмотреть её реакцию, но — ничего интересного не увидел. Продолжил следить за дорогой, и между тем его собственное лицо снова омрачилось. — Это твоё письмо — я думал, изойду потом, пока оно не пришло! Когда я начал его читать, я сперва подумал, что я в безопасности; ты искала парня, с которым она познакомилась на занятиях по английскому осенью; я повстречал её только в январе и на философии. Но тут я понял, кто же был тем парнем, которого ты искала, — Старина Узорчатые Носки, мой предшественник. Мы вместе ходили на математику, и он видел меня с Дорри. Я подумал, что он может знать, как меня зовут. Я понял, что если только ему удастся тебя убедить, что он не имеет никакого отношения к убийству Дороти — если только он назовёт тебе моё имя…

Внезапно он придавил ногой педаль тормоза, и, завизжав колёсами, машина остановилась. Действуя левой рукой, заведя её за рулевую колонку, он переключил скорости. Затем слегка прибавил газа, и машина начала медленно сдаваться назад. Справа от дороги из темноты выступили очертания дома, низко припавшего к земле позади широкой, пустующей площадки для стоянки автомобилей. Пятясь, машина коснулась светом передних фар большого вертикального щита у самой обочины дороги: У Лили и Дауна — Супербифштексы. Ниже болталась привязанная к его несущей консоли вывеска поменьше: Вновь открываемся 15-го апреля.

Он перешёл на первую передачу и, вращая руль вправо, снова дал газу. Пересёк стоянку и подрулил к углу низенького домика, не глуша мотор. Нажал на кольцо гудка на руле, и ночную тишину разорвал рёв сирены. Минуту подождал, затем просигналил ещё раз. Ничего не последовало в ответ. Не поднялось ни одно окно, нигде не зажёгся свет.

— Похоже, никого нет дома, — заметил он, выключая фары.

— Пожалуйста, — взмолилась она, — пожалуйста…

С выключенными фарами он проехал вперёд, повернул налево, выруливая на площадку позади домишки, меньшую из двух охватывающих его своей асфальтовой гладью. Заложил столь крутой вираж, что едва не заскочил в грязь подступающего к асфальту поля, простирающегося до самого горизонта, чтобы встретиться там с угольной чернотой небес. Выполнил на этой малой площадке полный разворот, так что машина смотрела теперь туда, откуда начинала это круговое движение.

Поставил машину на ручной тормоз, не заглушая мотор.

— Пожалуйста… — повторила она.

Он посмотрел на неё.

— Думаешь, мне этого хочется? Думаешь, мне нравится эта идея? Мы были почти помолвлены! — Он открыл левую дверцу. — Будь умницей… — Выбрался из машины на асфальт, продолжая держать скорчившуюся на сиденье фигуру под прицелом своего револьвера. — Выходи здесь, — приказал он. — Выходи с этой стороны.

— Пожалуйста…

— Ну, и что же я должен сделать, Эллен? Я же не могу тебя отпустить, так ведь? Я же просил тебя, давай вернёмся в Колдуэлл, никому ничего не говоря, так? — Он раздраженно махнул револьвером. — Выходи.

Она начала бочком сдвигаться по сиденью к распахнутой дверце, прижав к себе связанными руками свою сумочку. Наконец тоже выбралась на асфальт.

Он направлял её стволом револьвера, описывая им дугу, пока она не остановилась у края площадки спиной к полю. Сам же он оказался посредине между автомобилем и ею.

— Пожалуйста, — пробормотала она, прижимая к себе сумочку, пытаясь прикрыться ею как щитом, — пожалуйста…

 

14

Из подшивки «Горниста», Блю-Ривер, четверг, 15 марта 1951 года:

У НАС ДВОЙНОЕ УБИЙСТВО

НЕИЗВЕСТНОГО ГАНГСТЕРА РАЗЫСКИВАЕТ ПОЛИЦИЯ

Вчерашней ночью в течение двух часов вооружённый револьвером неизвестный мужчина совершил два зверских убийства. Его жертвами стали Эллен Кингшип, уроженка Нью-Йорка в возрасте двадцати одного года, и Дуайт Пауэлл, уроженец Чикаго, двадцатитрёхлетний студент предпоследнего курса Стоддардского университета…

Убийство Пауэлла произошло в десять часов вечера, в доме миссис Элизабет Хониг, 1520 по Тридцать пятой улице в Западном секторе, где погибший снимал комнату. Согласно полицейской реконструкции событий, Пауэлл, войдя в дом в 9:50 в компании мисс Кингшип, поднялся в свою комнату на втором этаже, где натолкнулся на вооружённого грабителя, который проник в дом ранее, взломав дверь чёрного хода…

… проводивший освидетельствование медэксперт установил, что смерть мисс Кингшип произошла где-то около полуночи. Тело, однако, оставалось ненайденным до 7:20 сегодняшнего утра, пока Уиллард Херн, мальчик одиннадцати лет, проживающий на близлежащей от места преступления ферме Рандалия, не пересёк примыкающее к площадке ресторана поле… Полиции удалось узнать от Гордона Ганта, диктора КБРИ и приятеля мисс Кингшип, что она является сестрой Дороти Кингшип, которая в апреле прошлого года совершила самоубийство, бросившись вниз с крыши здания Муниципалитета Блю-Ривер…

Ожидается, что Лео Кингшип, президент корпорации "Кингшип Коппер", отец убитой девушки, прибудет в Блю-Ривер сегодня днём, сопровождаемый своею дочерью Мэрион Кингшип.

Из редакционной статьи в «Горнисте», Блю-Ривер, четверг, 19 апреля 1951 года:

УВОЛЬНЕНИЕ ГОРДОНА ГАНТА

Объясняя причины увольнения Гордона Ганта со службы (читайте посвящённую этому статью на пятой странице), администрация КБРИ указывает на то, что "несмотря на неоднократные предупреждения, он злоупотребил своим доступом к микрофонам (микрофонам радиостанции КБРИ), продолжая отпускать издевательские, глумливые, граничащие с клеветой замечания на счёт Департамента полиции". Поводом для них всякий раз являлось расследование дела о случившемся месяц назад двойном убийстве Кингшип и Пауэлла, дела, интерес к которому у мистера Ганта принял очень личный и несколько саркастический характер. Его публичная критика полиции была, по меньшей мере, нетактична, но, учитывая тот факт, что никакого прогресса в расследовании дела до сих пор не было достигнуто, мы вынуждены согласиться если не с уместностью его замечаний, то с их справедливостью.

 

15

В конце учебного года он вернулся в Менассет и принялся целыми днями сидеть в доме родителей, то в одной, то в другой комнате, предаваясь сильнейшему унынию. Мать пыталась побороть его подавленность, но потом сама заразилась ею. В спорах они доводили друг друга до белого каления. Чтобы вырваться из дома и, заодно, уйти от самого себя, он опять устроился на работу в магазин мужской галантереи. С девяти до половины шестого он стоял за стеклянным прилавком, стараясь не глядеть на обрамляющие его планки отполированной до блеска меди.

В один из июльских дней он вытащил из шкафа свой выкрашенный в серый цвет сейфик. Открыл его, водрузив на стол, и достал оттуда вырезки, касающиеся убийства Дороти. Порвал их в мелкие клочки и выбросил в мусорную корзину. То же самое проделал с вырезками по Эллен и Пауэллу. Затем взял рекламные проспекты Кингшип Коппер; он во второй раз заказал их, когда начал ухаживать за Эллен. Стиснув их в своих руках, чтобы тоже порвать, он грустно усмехнулся. Дороти, Эллен…

Это было похоже на другую троицу: Вера, Надежда… И Любовь — просилось на ум, чтоб закончить перечисление.

Дороти, Эллен — Мэрион.

Он улыбнулся над собой и снова стиснул проспекты.

Но обнаружил, что не может их порвать. Медленно он опустил их на стол, машинально разглаживая самим же помятую бумагу.

Сейф и проспекты он отодвинул к дальнему краю стола, а сам сел за него. Озаглавил лист бумаги Мэрион и разделил его на две части вертикальной чертой. Вверху слева написал: Pro, справа — Con.

Столько было пунктов, чтобы перечислить их в столбце Pro; месяцы разговоров с Дороти, месяцы разговоров с Эллен; всё это было перенасыщено упоминаниями про Мэрион; её симпатии, антипатии, мнения, её прошлое. Он представлял её себе как живую, хотя на самом деле ни разу не видел наяву: одинокую, разочаровавшуюся, неприкаянную… Сочетание что надо.

Внутренне он был уже настроен Pro. Ещё один шанс. Главное — попасть в струю, и тогда две предыдущие неудачи сразу забудутся. И потом, три — это счастливое число, в третий раз должно повезти; во всех детских сказках говорится о третьей попытке, третьем желании и третьей возлюбленной…

На ум ему не приходил ни один пункт, подходящий к заголовку Con.

Вечером он порвал список Pro и Con и начал новый, перечисляя в нём черты характера Мэрион Кингшип, её суждения, симпатии и антипатии. Он сделал в нём несколько записей и в последующие недели регулярно их дополнял. Во всякую свободную минуту он принуждал себя вспоминать разговоры с Дороти и Эллен; беседы в закусочных, между занятиями, во время прогулок, на танцах; обрывочные слова, реплики, фразы из омута своей памяти. Иногда целые вечера он проводил лёжа на спине, вспоминая; меньшую, подчинённую сознанию часть своего разума заставлял зондировать другую его часть, большую, погружённую в бессознательную жизнь, проверять её как бы счётчиком Гейгера, щёлкающим на имя Мэрион.

По мере того, как список разрастался, поднимался и его боевой дух. Временами он доставал бумагу из сейфика, даже когда ему нечего было прибавить к своему списку, просто хотел полюбоваться им, восхититься проницательностью, систематичностью, интеллектуальным потенциалом, выраженными в нём. Это было почти так же здорово, как и коллекционирование вырезок по Дороти и Эллен.

— Ты спятил, — сказал он себе однажды вслух, глядя на свой список. — У тебя крыша едет, — упоённо повторил он. Ведь на самом деле думал он совсем другое; он считал себя отважным, дерзким, талантливым и отчаянно решительным.

— Я решил бросить учёбу, — сказал он матери в один из августовских дней.

— Что? — Она стояла в дверях его комнаты, маленькая, худенькая, с рукою, застывшей в воздухе, на полпути к седым всклокоченным волосам.

— В ближайшие недели я направляюсь в Нью-Йорк.

— Ты обязан закончить обучение, — жалобно сказала она. Он молчал. — Что там, ты нашёл работу в Нью-Йорке?

— Нет, но скоро найду. У меня есть идея, над которой я хочу поработать. Как… как бы проект.

— Но ты обязан закончить обучение, Бад, — повторила она нерешительно.

— Я не обязан ничего! — огрызнулся он. В ответ последовало молчание. — Если идея не сработает, в чём я очень сомневаюсь, — я могу преспокойно закончить университет в следующем году.

Она нервно вытерла руки о свой домашний халат.

— Бад, тебе уже двадцать пять. Ты обязан… должен закончить обучение и куда-то устроиться. Ты не можешь продолжать…

— Послушай, дашь ты мне жить так, как я хочу?

Её глаза широко распахнулись.

— То же самое повторял твой отец, — сказала она ровно и вышла из комнаты.

В течение нескольких секунд он стоял у стола, прислушиваюсь к сердитому звону посуды в раковине на кухне. Затем взял в руки журнал и принялся рассматривать обложку, делая вид, что его ничто не волнует.

Несколько минут спустя он вошёл на кухню. Мать стояла у мойки спиной к нему.

— Мам, — начал он извиняющимся тоном, — ты же знаешь, что меня так же беспокоит то, что я пока никуда не устроился. — Она стояла неподвижно, не оборачиваясь к нему. — Ты знаешь, не стал бы я бросать учёбу, не будь эта идея настолько важна. — Он прошёл к столу, сел на стул; она всё так же стояла к нему спиной. — Если она не сработает, я закончу учёбу в следующем году. Я обещаю тебе, мама.

Неохотно она повернулась к нему.

— Что ещё за идея? — спросила она, с расстановкою выговаривая каждое слово. — Изобретение?

— Нет. Не могу тебе сказать, — сказал он виновато. — Всё еще только… на стадии планирования. Прости…

Со вздохом она вытерла руки о полотенце.

— Она не может подождать до следующего года? Когда ты закончишь учёбу?

— В следующем году уже может быть слишком поздно, мама.

Она отложила полотенце в сторону.

— Что ж, мне хотелось бы, чтоб ты обо всём мне рассказал.

— Прости, мама. Я бы тоже этого хотел. Но это одна из тех вещей, которые просто не поддаются объяснению.

Она прошла к нему и, встав у него за спиной, положила руки ему на плечи. Стояла и смотрела вниз на его запрокинутое к ней, обеспокоенное лицо.

— Что ж, — промолвила она, прижимая его к себе за плечи. — Мне кажется, это, должно быть, стоящая идея.

Он счастливо улыбнулся ей.