Начать следует с того, что утро понедельника оказалось вполне ничего – Гофманы, как всегда, выясняли отношения; д-р Пальм висел на телефоне, увещевая своего экс-пациента, что жизнь дается всего (один раз и тому подобное; прислуга Коулсов истязала один из хозяйских вибраторов; Лесли общалась в домовой прачечной с Филом, – а чуть позже... вообще грех жаловаться. В вестибюль вошла Макивой, с ней женщина – вылитая Теа Маршалл. Тот же овал лица, такая же темноволосая. Вероятно, на предмет квартиры Б на двадцатом этаже. Косметический ремонт там закончили неделю назад.

Он продолжил наблюдение. Они поднимались в лифте номер два. Второй монитор, стало быть... А она отлично сложена. Высокая... Грудь в порядке... Темный элегантный костюм... Нет, пожалуй светлый. Через плечо на ремешке сумочка, положила на нее руку, сама вся внимание – Макивой распространяется насчет встроенной системы кондиционирования в кухне, оборудованной "Поггенполем"... Посмотрела на него. Лет тридцать пять – тридцать шесть... Поразительное сходство.

Он вывел на спаренные экраны гостиную и спальню в 20Б. Она уже в прихожей. Идет в гостиную... каблуки по паркету – цок-цок! цок-цок!.. Со спины тоже неплохо смотрится. Подошла к окну. Мэдисон-авеню... На противоположной стороне низкие дома.

– В самом деле, вид прелестный, – сказала она. Голос мелодично-гортанный. Как у Теа Маршалл.

Обручального кольца не видно. Подумал, что вполне может быть замужем, наверняка кто-то есть. Так-так!.. Уже готов оправдывать ее – правда, неизвестно в чем, – сообразив, что ей нужна квартира и, возможно, снимет эту. Постучал по дереву...

Она повернулась спиной к окну, окинула взглядом комнату, улыбнулась. Вскинув голову, пошла... Смотрит в упор! Теа Маршалл... прямо на него. Перехватило дыхание.

– Какая забавная люстра! – сказала она. Над головой стеклянная тарелка с плавными изгибами – стиль "Арт деко". В хромированной по центру части – ее уменьшенное изображение, лицом вниз. Вся какая-то малиновая, смотрит с потолка сама на себя.

– В общем, да! – подала голос миссис Макивой, подходя к ней. – Такие люстры во всем доме. Дорогое удовольствие, конечно. Первоначально планировалось продать квартиры в частную собственность, позже было решено сдавать внаем, включив затраты в арендную плату. В конце концов, для съемщика все равно выгодно.

Плата за квартиру, безусловно, высокая, подумала она, но не запредельная. Направилась в прихожую, обернувшись, еще раз оглядела комнату. Белая... метров двадцать, может, двадцать два. Окно – большое, широкое. Паркетный пол. В стене, смежной с кухней, – окошечко-проем... Если в квартире все остальное на таком же уровне, придется принимать решение, как говорится, не сходя с места, тем самым осуществив рывок в комфортную жизнь. Вот только так ли уж необходимо расставаться с Бэнк-стрит? А хлопоты, суета, связанные с переездом?

Пошла в прихожую.

Кухня оказалась просто красавицей – пластик под орех, нержавейка, под навесными шкафами флюоресцентная подсветка, масса всяких удобных приспособлений. Квадратная... с огромным прилавком для готовки.

За кухней – ванна. Вообще сплошное сверкание, нечто сногсшибательное. Стены из черного стекла, всякие полочки, вешалки, крючочки тоже черного цвета, хромированная арматура. Сама ванна – огромная. Отдельно – душевая кабина. Над утопленным в стену шкафом – лампы дневного света. На черном стеклянном потолке такой же, как в гостиной, светильник. Тот же самый "Арт деко", только чуть поменьше.

В дальнем конце прихожей – дверь в спальню. Большая комната, не меньше гостиной, и тоже сверкает белизной. По левой стене сплошь стенные шкафы с дверями типа "аккордеон". Из огромного окна в глубине – еще один совершенно потрясающий вид. Кусочек желтеющего парка, край озера и крыша готического здания, что на Пятой улице. Рядом с окном, по правой стене, письменный стол встанет вполне. Кровать, конечно, за ним. Ничего, что напротив окна – лежи себе и смотри... Она вздохнула, переводя взгляд с собственного отражения в светильнике на миссис Макивой, застывшую в углу, рядом с дверью.

– Так получилось, что это первая квартира, которую я смотрю, – сказала она.

Миссис Макивой улыбнулась:

– Прелестная квартирка! Я бы такую не упустила. Они вернулись в прихожую. Миссис Макивой распахнула шкаф для белья.

Она еще раз обвела взглядом помещение. На Бэнк-стрит такое милое жилище, подумалось. Высокие потолки, действующий камин... Правда, с тараканами, с Джеффом – это два года – и с Алексом – это целых шесть...

– Я согласна, – сказала она. Миссис Макивой улыбнулась:

– В таком случае, прошу вас, вернемся в офис. Заполните необходимые бумаги, и сразу же начнем оформление.

* * *

Он извелся, ожидая звонка от Эдгара. Тот позвонил в среду, часов около шести вечера.

– Привет, Эдгар, – сказал он, выключая экраны. – Как ты?

– Терпимо. А ты?

– Нормально.

– Сентябрьская заявка в работе. Естественно, все зависит от того, как поведет себя рынок. В отношении дома вот что: попросил Миллза потолковать с Дмитрием еще разок по поводу вестибюля.

– Скажи, чтобы попробовал по-русски, – заметил он. – Мрамор пока еще здесь. Имею в виду те две плиты.

– Новые уже на подходе. Проконтролирую. Как только, так сразу. А у миссис Макивой появился вариант на 20Б. Я тебе говорил, что она свободна?

– Да, – ответил он. – Говорил.

– Значит так: Кэй Норрис, тридцать девять, разведена, старший редактор издательства "Диадема". Похоже, мила и тихоня. Репутация, отзывы – все по первому классу. Миссис Макивой говорит, хороша собой. Не расстается с кошкой.

– Кэй – это имя или инициал?

– Имя.

– Стало быть, Кэй Норрис...

– Совершенно верно. Записав на листке, сказал:

– Идеальный вариант. Скажи Миллзу, чтобы оказал ей максимум внимания.

– Скажу. Других новостей нет.

– Тогда пока, не буду тебя задерживать, – сказал он и нажал на рычаг.

Кэй Норрис... Подчеркнул жирной чертой.

– Старше, чем думал. Тридцать девять...

Теа Маршалл было сорок, когда она умерла. Он тяжело вздохнул.

Включил спаренные экраны. Ее гостиную вывел на "1", спальню на "2", как в понедельник утром. Спальня... Штор нет, солнце бьет – убавил яркость. В гостиной наоборот... Сделал поконтрастней.

Положив руки на консоль, прошелся взглядом по двум пустым комнатам. Рядом с ним, справа и слева, сверху вниз – мониторы. На голубовато-белых экранах мерцание – что-то там мелькает, кто-то там мельтешит.

* * *

Она позвонила Алексу в четверг вечером. Попросила забрать свои книги.

– Ах ты, Господи! Понимаешь, Кэй, начало семестра, запарка. Не потерпишь месячишко, другой?

– Извини, не могу, – ответила она. – Перебираюсь на новую квартиру. Так что, или забери их, или здесь оставлю. Между прочим, потеряла всякий интерес к архитектуре. Бог знает, почему.

Алекс ничего не знал о ее разрыве с Джеффом. Постарался проявить сочувствие:

– Хорошо, что переезжаешь. Замечательная в общем-то идея – начать все с белого листа. И куда?

Она объяснила:

– Буду жить на последнем этаже, прямо под крышей. Ист-ривер из гостиной – как на ладони, а из спальни – кусочек Сентрал-парка. Квартира такая светлая. И соседство славное – старинные низенькие домики, как на картинке. Музей Купера-Хьюитта совсем рядом, через дом.

– Тринадцать... два нуля... Мэдисон... – протянул он тоном, каким обычно сбивал ее с толку. – Это тот дом, что наособицу? Места занимает мало и торчит, как лучина, скорее даже, как щепка?

Она вздохнула и сказала:

– Да, он самый.

– Кэй, это же дом, где прошлой зимой в машинном отделении лифта у мужика оторвало голову. Вспомнила? Он там еще был завхозом, что ли? По-моему, в этой щепке еще трое или четверо откинули копыта – ни с того, ни с сего, а дом-то совсем новый, можно сказать, с колес. Я тогда почему адрес запомнил? Тринадцать с нулями – несчастливое число. Вот и не будь после этого суеверным... В программе новостей по ящику прямо так и сказали: "Тринадцать с двумя нулями на Мэдисон – роковое число". Еще что-то там говорили, но это я запомнил точно. Конечно, ты...

– Алекс, – сказала она, – знаю я все это. Камешки в мой огород? Намекаешь, что я с предрассудками?

– С чего ты взяла? Я только хотел сказать... в общем, и в мыслях не держу, что ты с предрассудками. Просто решил, чтобы ты об этом знала, если вдруг не в курсе.

– Книги, Алекс. Давай по теме.

Они договорились, что он заедет в воскресенье после обеда, упакует их, в течение недели перевезет. Попрощались. Она положила трубку.

Кассандра в брюках... Сплошной негатив, никаких положительных эмоций!..

Этот хозяйственник... Конечно, ужас! Но квартира все равно отличная. Алекс и ведущий на ТВ со своим блокнотом триллеров из жизни города ее решения не изменят. Три смерти, пусть даже четыре – это не много за три года. Двадцать этажей... По две квартиры на каждом – сорок семей. Конечно, не все семейные, но все-таки всякие там чады-домочадцы. Одни съехали, другие въехали... Обслуга... Арифметика какая-то!

Фелис потерлась о щиколотку. Она взяла ее на руки. Кисуля!.. Разлеглась на плече, мурлыкая.

– Ну, Фелис, тебе там понравится, – сказала она, зарываясь в пушистый мех. – Неизведанный мир, а тараканов нет и в помине. И поиграть тебе будет не с кем, моя глупыша! Это я так считаю, а вообще, кто знает...

 

Глава вторая

Мужчина в светло-голубом свитере обогнал ее, толкнул дверь из толстого стекла, придержал и, пропуская ее в подъезд, изогнулся дугой. Она несла две плоские коробки – одна на другой – с милыми сердцу хрупкими безделушками. Швейцар в это время усаживал кого-то с чемоданами в такси, из которого она только что вышла. Когда проходила мимо мужчины, задела его вытянутую руку. Улыбнувшись, поблагодарила. Он – голубоглазый, в общем-то красивый – показался ей совсем юношей.

На мраморном полу, у входа в швейцарскую, елозил на коленях рабочий, Тук-тук! Тук-тук? – не то выбивал плиту, не то, наоборот, уже прилаживал. Над дверями лифтов, на индикаторах красным высвечивалось – Б и 15.

Молодой человек подошел следом за ней к лифту и встал справа от нее. Она скользнула по нему боковым зрением. Стоит, подняв голову, и смотрит то на один индикатор, то на другой... В руках пластиковая сумка из серии "Благодарим за покупку" со всякой всячиной из супермаркета, Кроссовки "Рябок", джинсы, бледно-голубой пуловер, Хорошая стрижка, подтянут, ее роста, с рыжеватым отливом темно-русые волосы, Лет двадцать пять – двадцать шесть... Он повернулся к ней и сказал:

– Позвольте ваши коробки.

– Они не тяжелые, – ответила она. – Спасибо.

Он улыбнулся. Улыбка обворожительная... Во весь рот. На щеках ямочки, глаза сверкают.

Она улыбнулась в ответ, взглянула на индикаторы. Б и 15...

– Что там еще? – спросил этот очень молодой мужчина и направился к контрольным мониторам, мерцающим на стене вестибюля, выложенной мраморными плитками. За кадками с зелеными растениями...

Вошел швейцар, здоровяк, по имени Терри, в серой униформе, удивительно краснощекий. Когда была здесь последний раз, прощаясь, дала ему десять долларов. Он, взглянув на нее смущенно, сказал:

– Простите меня, что дверь вам не открыл.

– Ничего страшного, – ответила она.

– На пятнадцатом опять лифт держат, – сказал молодой человек.

Терри кивнул в сторону мониторов:

– Гофманы эти... – Наклонился, прищурился и ткнул в кнопку. Не отнимая пальца, давил и давил. Обернулся к ней: – Дмитрий только что подогнал вторую машину. Опять загружает.

– Не скоро, наверное, спустятся, – сказала она. – Надумали, должно быть, перекусить.

Молодой человек направился к двери на черную лестницу:

– Выясню, что там.

– Копуши... – откликнулась она, глянув на него поверх коробок.

По улице неслась полицейская машина с сиреной, мигая красно-белыми вспышками. Терри – уже наготове! – распахнул дверь настежь: в вестибюль вбегал любитель бега трусцой в хлопчатобумажном костюме с капюшоном.

– Спускаются, – сказал молодой человек, вернувшись. – Вы переезжаете в наш дом?

– Да, – ответила она. – В двадцатую Б.

– Я из тринадцатой А, – сказал он. – Пит Хендерсон.

– Очень приятно, – ответила она, улыбаясь ему из-за коробок. – Кэй Норрис.

В стороне бегун продолжал бег на месте, время от времени поглядывая на нее. Она перехватила его взгляд.

Он стал смотреть на рабочего. Тот по-прежнему что-то там выравнивал, постукивая. Бегуну лет сорок, подумала она. Запавшие щеки, выпирающие скулы, песочного цвета усы...

– Вы откуда к нам сюда?

– Бэнк-стрит, – ответила она. – Это в Гринвич-Виллидж.

Створки лифта разъехались в стороны. Из кабины выскочил ризеншнауцер на поводке и заскользил лапами по мрамору – женщина в голубом брючном костюме из хлопчатобумажной ткани в рубчик удерживала пса. Была она в темных очках с зеркальными стеклами и белой косынке. Мужчина, возникший следом за ней, был в таких же точно очках, в куртке военного образца, слаксах и бейсбольной шапочке. Догнал женщину. Они сплели пальцы рук и потащились за шнауцером на выход.

Она вошла в кабину лифта, обитую коричневой кожей, повернулась. Пит Хендерсон нажал кнопки 13 и 20, взглянув на нее. Она улыбнулась. Кивнул бегуну. Тот, нажав кнопку 9, тоже кивнул и повернулся к ним спиной. Вдоль позвоночника на серой ткани тренировочного костюма проступали темные пятна. Над дверью, в рамочке, мелькали цифры этажей. Перевела взгляд на видеокамеру в углу кабины. Нахмурилась... Конечно, эта аппаратура, возможно, вещь необходимая – кто застрял? почему? – но, с другой стороны, вызывает беспокойство – тебя видят, за тобой следят...

Кабина остановилась. Створки разошлись. Холл на девятом ничем не отличается от того, что на двадцатом, и на другом тоже: видела мельком. Везде – стол от "Парсона", зеркало в позолоченной оправе на стене в черно-белую шашечку, коричневый ковер. Мужчина в капюшоне пошел направо, в квартиру А... Створки захлопнулись.

– Окрестности знаю прилично, – сказал Пит Хендерсон, – если потребуется информация, прошу...

– Супермаркет напротив ничего? – спросила она.

– Вполне, – ответил он, – есть еще один, рядом. Слоуновский на Лексингтон. Там дешевле.

Кабина остановилась. Возник холл на тринадцатом. Ковер – коричневый, шашечка – черно-белая.

– Рада нашему знакомству, – сказала она.

Он повернулся, вытянув руку, ухватился за край створки и улыбнулся свой обворожительной улыбкой.

– С приездом! – сказал он. – Надеюсь, житье-бытье в этом доме вам понравится.

Он продолжал улыбаться и не давал захлопнуться створкам.

Она сказала:

– Мои коробки тяжелеют с каждой минутой.

– Увлекся! Извините.

Убрал руку. Створки поехали навстречу друг другу.

– До свиданья, – сказал он.

– До свиданья, – ответила она. Створки захлопнулись.

Она улыбнулась.

Приятный... подумала она, этот Пит Хендерсон.

Двадцать семь. Перебор... Явный.

* * *

Когда ушли грузчики, и мусор улетел в мусоропровод, расположенный на лестничной клетке, она умылась, налила себе стакан диет-пепси и подвергла свое новое жилище критическому разбору. В мягком свете угасающего дня вся ее мебель – смесь современной и викторианской – смотрелась вполне сносно. Она ожидала худшего. Если кое-что заменить, купив что-нибудь этакое в стиле "Арт деко", чтобы люстры хотя бы не казались такими неуместными, выбросить коробки, расставить книги по полкам, развесить картины, повесить шторы – эта квартира будет, безусловно, лучше, чем старая. А какой потрясающий вид из окон! А кухня с ванной? Да здравствует "благословенный покой"! И никаких мемуарных сожалений – вот так! Жаль, конечно, что нет камина. Его будет не хватать. И ей, да и кисуле тоже. Фелис, бывало, только услышит звякание экрана – сразу тут как тут.

Позвонила своей подруге Рокси, спросила, не забрать ли киску вечером, но та работала и не захотела менять свои планы. Сказала, что сама завтра принесет Фелиску и поможет распаковать вещи. Могут вместе поужинать так как Флетчер в отъезде. Фелиска же в полном порядке.

Позвонила на работу, поговорила с Сарой. Звонил тот, заходил этот... Словом, дел не так уж и много. И вообще они могут подождать понедельника, решила она. Сводка погоды обещает дивный уик-энд "бабьего лета". А для пятницы день очень даже спокойный. Сказала Саре, чтобы та шла домой.

Не сходить ли за продуктами прежде, чем начнет разбирать коробки? Для начала распаковала автоответчик, подключила к телефонному аппарату на письменно столе. Проверила: работали. Нашла джемпер цвета спелой кукурузы, натянула поверх батника, поправила прическу. Вот помада, вот румяна... Чуть-чуть не помешает! Кошелек и ключи от квартиры положила в карман джинсов.

На семнадцатом в лифт вошел высокий лысоватый мужчина в двойке. Кивнули друг другу. Он хотел нажать "вестибюль", то есть "В", но, увидев, что кнопка светится, отдернул руку и попятился. На восьмом вошла женщина в темно-зеленом – коренастая, с тяжелой челюстью, волосы иссиня-черные, прямые, челка скобой. Оглядела Кэй с ног до головы. На ресницах у самой недельный запас туши, на веках – серебристо-голубые тени. Повернулась лицом к дверям. Туфли на высоком каблуке и сумка – из змеиной кожи, наряд – тоже дорогой. Духов, тяжелых и терпких, вылила на себя никак не меньше полфлакона.

В вестибюле увидела Дмитрия. Стоит поодаль, справа, – кулачищи на бедрах, – нагнув лохматую голову. Направилась к нему, буквально пробиваясь через густую завесу духов женщины в зеленом – та шла в швейцарскую за почтой.

Дмитрий поднял голову. Она поблагодарила его за помощь и за то, что переезд прошел как по маслу. Накануне, правда, отблагодарила, дав вдвое больше, чем швейцару.

– Рад за вас, – сказал он, улыбаясь и надувая щеки-яблоки. – Надеюсь, все – как вы хотели, мись Норрис?

– Все прекрасно, – заверила она. Посмотрела на новые мраморные плитки на полу. – Хорошо получилось.

Он покачал головой:

– Не совсем... Управляющий скажет, что отличаются по тону. Вставка-то светлее. Скажет, что нехорошо, – вздохнул он.

– Не думаю, – возразила она. – Почти невозможно отличить.

– Так считаете? – взглянул на нее потемневшими глазами.

– Уверена, – сказала она. – Еще раз спасибо за все.

– Рад за вас, мись Норрис. Если что, не стесняйтесь. Всегда к вашим услугам.

Она подошла к двери, толкнула ее. Высокий мужчина, с которым спускалась вместе в лифте, стоял под навесом, а швейцар – раньше она его не видела – свистел в свисток, жестом обозначая, куда следует подъехать такси. Она, придержав дверь, не отпускала ее, пока седовласый мужчина в хлопчатобумажной блузе а-ля Бетховен, подойдя, не ухватился за край, глянув на нее. Улыбнулась ему и направилась на угол Девяносто второй улицы и Мэдисон-авеню.

"Стойте" поменялось на "Идите" именно тогда, когда подошла к толпе людей на перекрестке. Перешла на противоположную сторону Мэдисон и двинулась по тротуару в обратном направлении. Ресторан "Сарабетс"... Отель "Уэльс"... Еще один ресторан "Остров" – двери настежь по случаю хорошей погоды. "Патрик Мэрфи"... Супермаркет. Вошла внутрь.

В узких проходах между полками, забитыми до самого потолка всякой всячиной, отыскала все, что собиралась купить, – кошачьи консервы и подстилки, йогурт и соки, чистящие и моющие средства. Цены выше, чем в Гринвич-Вилидже, но она это предвидела. Ее сороковые, решила, станут десятилетием потворства своим желаниям. Покатила коляску к прилавку с мороженым, ваяла упаковку шоколадного.

Толкая коляску с покупками, направилась к той из двух работающих касс, где очередь короче. Мужчина в бетховенской блузе – в руках корзина – поравнялся с ней у самой кассы. Лет около шестидесяти, решила она. Седые волосы в художественном беспорядке, серую блузу можно с натяжкой тоже назвать седой – на полинявшей от времени, когда-то лиловой, ткани белесые полосы. Лицо... Тоже седое, в смысле – цвет лица серый. В корзине – кусок туалетного мыла и несколько банок сардин.

– Прошу, – бросил он, пропуская ее впереди себя, будто ему торопиться некуда. Весь его облик, однако, говорил о том, что в потенции предпочел бы везде быть первым.

– После вас, – сказала она. – Вы подошли раньше. – Спасибо, – ответил он, становясь перед ней, в то время как она откатила коляску чуть назад. Он слегка повернулся, посмотрел на нее. Она отметила, как оживились его глаза, словно бы даже вспыхнули, и еще то, что она выше его ростом.

– С сегодняшнего дня вы в нашем доме, я прав? – обратился он к ней. Голос сиплый, с хрипотцой.

Она кивнула.

– Сэм Эйл, – сказал он. – Как говорится, добро пожаловать... В наш тринадцатый с двумя нулями. Дивный год выдался, просто убийственный...

Она улыбнулась.

– Кэй Норрис, – сказала, размышляя о том, где могла слышать его имя и фамилию, возможно, где-то читала о нем.

– На днях вы выходили из такси с картиной, – сказал он, двигаясь вдоль прилавка перед кассой. – Случайно не Хоппер?

– К сожалению, нет, – ответила она, подталкивая коляску следом за ним. – Это Цвик. Но Хоппера боготворит.

– Хорошая картина, – заметил он. – Во всяком случае, из окна третьего этажа. Я обитаю в третьей Б.

– Вы художник?

– К сожалению, нет, – ответил он, отворачиваясь и подталкивая корзину по прилавку в сторону контролера. Она подкатила коляску к концу прилавка и достала покупки, а Сэм Эйл – где же она о нем слышала? – уже расплачивался за свое мыло и сардины.

Он ждал ее у выхода с пластиковой – "Благодарим за покупку" – сумкой в руках, пока контролер укладывал ее покупки. Получилось целых две сумки.

Они вышли на улицу. Небо стало фиолетовым. Уже горели фонари. Вовсю безумствовал трафик. Пешеходы штурмовали тротуары.

Он сказал:

– Думаю, женщина, терпеливо ожидавшая со своими коробками у лифта, когда соизволят спуститься вниз "копуши", в состоянии донести сама свои сумки до дома, я прав?

Она улыбнулась и ответила:

– В данный момент правы.

– Ну и слава Богу!

Дошли до угла. Она бросила взгляд на свою – отныне! – башню под номером 1300. Фиолетовое небо отражалось в двух шеренгах окон, карабкающихся вверх по узкому фасаду. Быстро нашла свое окно. Под самой крышей, в правой шеренге... Ее окно, собственное.

– Чертовщина какая-то, а не дом. Будто соринка в глаз попала, прав я? – проскрежетал Сэм Эйл.

– Соседи, должно быть, не в восторге, – заметила она.

– Воевали... несколько лет.

Профиль Сэма Эйла... Носу досталось изрядно! Вероятно, еще в молодые годы. Щека со шрамом, который не скрывает и щетина. Они стояли на перекрестке, ожидая "разрешающей" команды. Она сказала:

– Не могу вспомнить, но мне знакомы ваше имя и фамилия.

– Известный ракалия... – прохрипел он, кинув взгляд на светящееся табло. – Могли и слышать. Когда-то, давным-давно, работал на телевидении. "Золотой век телевидения"... Оно еще черно-белое, а я – в то время режиссер – делал передачи из Нью-Йорка живьем. – Он взглянул на нее. – Полагаю, слышали обо мне, когда играли погремушками в своем манеже.

– Представьте, мне не разрешали смотреть телевизор до шестнадцати лет. Мои родители – учителя. Они словесники.

– Уверяю вас, не много потеряли, – заметил он. – "Кукла, Мишутка" – куда ни шло. Остальное – так себе, Впрочем, с нынешними шедеврами даже сравнивать не буду.

"Идите" вспыхнуло на табло. Все пошли, они тоже.

– Вспомнила, – сказал она, улыбнувшись. – Вы ставили пьесу, в которой главную роль играла Теа Маршалл.

Он запнулся, затормозил... Уставился на нее. Она тоже остановилась.

– Я видела пленку с записью в музее радио и телевидения, – сказала она. – В прошлом году. Между прочим, мне много раз говорили, что я на нее похожа. – Они стояли на проезжей части. Пешеходы обходили их, торопясь пересечь широченное авеню. – А мы рискуем расстаться с жизнью! – заметила она.

Зашагали...

А вы действительно очень похожи на нее, – сказал он. – Даже голос.

– Сама я так не считаю, – возразила она. – Ну только если чуточку, самую малость. – Они уже шли по тротуару как вдруг она остановилась и посмотрела на него. – Оказывается, вы поэтому шли за мной...

Он кивнул. Седая его грива взметнулась.

– Не переживайте. Я вам не собираюсь мозолить глаза, – заметил. – Просто хотел рассмотреть вас получше. Наверно, думаете любовь... Единственная и неповторимая. Нет. Просто она... мы работали вместе... несколько фильмов.

Подошли к дому. Не доходя до подъезда, она спросила:

– Почему она умерла?

– Перелом шейных позвонков... Упала с лестницы.

Она вздохнула, покачала головой.

Швейцар заторопился. Распахнул двери. Был он высокий, костлявый, средних лет, в очках.

– Давай, Уолт! – сказал Сэм Эйл.

Уолт взял у нее сумки. Она представилась.

– Кое-что у Фельдмана надо купить, – сказал Сэм Эйл. – Тогда в музее какую пленку видели?

– Что-то там в бунгало, на пляже... – ответила она. – С Полом Ньюменом, – добавила: – Ему там, кажется, лет двадцать.

– "Плененный Наутилус"...

– Совершенно верно.

Он кивнул.

– Это по пьесе Теда Мозеля "Стальной час". Она там неплохо сыграла.

– Великолепно! Вообще все хорошо играют. Фильм растрогал меня до слез. Режиссерская работа тоже прекрасная.

– Спасибо, – сказал он. Улыбнулся ей. – До свиданья. – Повернулся и зашагал прочь.

– До свиданья, – сказала она вслед, провожая его взглядом.

Энергичная походка... Выцветшая блуза, джинсы, черные теннисные туфли. Видимо, понадобилось что-то для дома, для хозяйства. Магазинчик "Тысяча мелочей" – через дом от их "щепки"…

Ну что ж!.. А ей – в свою новую квартиру. Уолт в серой униформе стоял, навалившись на дверь, широко распахнутую. Смотрел на нее. Обе ее сумки в одной руке.

– Извините меня, – сказала она. Прошла мимо него в вестибюль и сразу к левому лифту – кабина внизу, створки распахнуты. На ходу достала кошелек.

Он занес сумки в лифт, поставил на пол рядом с дверями.

– Спасибо вам, – сказала она, улыбнулась и протянула руку.

Он – длинный, лицо в глубоких морщинах, в стеклах очков отражаются огоньки – взял ее руку.

– Благодарю вас, мисс Норрис.

Вот это баритон! И не подумаешь, глядя на его в общем-то хилую конструкцию...

– Приятно, что вы теперь в нашем доме. – Отпустил ее руку, отступив назад.

– Спасибо, Уолт. Я тоже рада, – сказала она и нажала кнопку 20.

Створки сомкнулись.

Подняв голову, смотрела на мелькающие цифры-этажи.

Сэм Эйл... Интересный человек. Занятный... Шестьдесят пять. Не меньше.

Позвонила предкам. Поговорила с Бобом и Кассом. Сообщила, что уже перебралась в новую квартиру и что все в лучшем виде. Постояла у окна. Смотрела на россыпь мерцающих окон небоскребов у реки и ела клубничный йогурт. Внизу – поток машин. Машинки малюсенькие, словно игрушечные. Сдвинула к центру створки окна – несколько сантиметров справа, столько же слева. Гул трафика... Шум большого города. Не раздражает! Даже приятно. На старой квартире, между прочим, – вечное рычание, урчание, потому что третий этаж. Безусловно, никакого сравнения!..

Перемыла посуду. Вставила в портативный проигрыватель кассету – Джон Гилгуд читает "Домби и сын". Отчего это так не по себе? Нужно все-таки заняться делом! Пошла в спальню и стала распаковывать коробки.

Кэй Норрис с ее медно-карими глазами – думал, что зеленые, но такие даже приятнее – так вот, Кэй Норрис с ее кожей... какая же у нее кожа? – с ее кожей-сливками, с собольими волосами, даже она, Кэй Норрис, "грудки и ватничек, попочка и джинсики", развешивающая на Распялках платьица, складывающая аккуратно свои вещи по ящичкам, наскучила до чертиков. Джон Гилгуд шпарит "Домби и сына"... Ну, это вообще!

"2" оставляем, звук на "1" убираем...

Отпивая по глотку джин с тоником, он прошелся взглядом по мониторам, покачиваясь вправо-влево на вращающемся кресле.

Грусть-тоска! Кого-то черт унес на целый вечер, кого-то "бабье лето" выгнало из дома на весь уик-энд. А эти домоседы?.. Кто на кухне, кто в ящик уткнулся, кто читает.

Грюны... Никак не могут договориться, подавать ли друг другу сигналы, когда сядут за бридж. Так-так! Картишки намечаются... Дейзи – против, Глен – за. Остановка за малым... Ждут Фрэнка и его невесту.

Руби возится с "Поляроидом" – делает Джинджер, кадр за кадром.

Марк явился с цветочками. Трогательно!.. Но до ночи еще далеко.

Тип из Йошивары накрывает журнальный столик на двоих. Кэй?.. На корточках... Расставляет свои туфельки в стенном шкафу. Оба копошатся. Каждый в своем культурном слое. Дивно!..

Послушал разговор Стефана с кочегаром из Цинцинатти. Ответил на объявление. Молодец!.. Лиз несет свою мать на все корки...

Ого! Кажется, удача. В вестибюле появился д-р Пальм. Отвесил поклон Джону. Идет к лифтам... А это как понимать? А как же развлечения в пятницу вечером, или "вылазки на природу" по случаю "бабьего лета"? Кому-то срочно понадобился. Нине, может? Интересно. Возможно, Мишель жаждет общения с ним? Похоже, этот врач – ходок, или вообще вариант позабористей.

А Кэй все никак с обувью не расстанется... Вывел офис Пальма на "1", усилил звук, поднялся с кресла. Потянулся. Спина, черт возьми, затекла! Пошел на кухню. Поставил пустой стакан на прилавок – и в ванну.

Постоял, подумал... Яркая женщина!

Спокойно! Главное – спокойствие. Спустил воду в унитазе.

Вернулся на кухню. Взбодриться, конечно, не мешает. Только на этот раз джина поменьше, тоника побольше. Д-р Пальм начал функционировать... Заскрипело кресло. Клацнула крышка в кассетнике... хрясь! хрясь!.. распечатал новую кассету... вложил в пазы... захлопнул крышку. Джин с тоником – отличная штука! Размешал черенком вилки, выглянул в окошечко – она на "2", стоит у туалетного столика, телефонная трубка прижата к уху. Ах ты, черт! Швырнув вилку в раковину с немытой посудой – бегом назад. Врубил звук на "2", подключился к телефонному разговору, опустился в кресло.

– ...в задницу, к чертовой матери! – Мужик, похоже, выходит на финишную прямую. Убавил звук. – ...что, нельзя поговорить где-нибудь в тиши и в уюте? Невмоготу и это, что ли?..

На часах было 9.53, когда она положила трубку. Легла на кровать, на спину, сделала глубокий вдох и медленно выдохнула, моргнула, еще раз... Еще, еще... Положив руку на лоб, смотрела на саму себя в миниатюре и парящую вместе со светильником над краем кровати, там где ноги.

...Бог с тобой, малыш.

Что было, то было... и нет ничего. Наконец-то!

Так она еще долго лежала. Потом дотянулась до туалетного столика, собрала влажные бумажные салфетки. Встала, побрела в ванну. Бросила салфетки в унитаз. Подошла к раковине, открыла кран с холодной водой. Ополоснула лицо, глаза. Взяла кусок туалетного мыла, намылила лицо, умылась.

Посмотрела на свое отражение в зеркале, вытерлась полотенцем.

...Ну и что? Пора бы успокоиться.

...И вообще хватит сегодня трудиться.

Она позвонила Рокси и пообщалась с автоответчиком.

– Ничего особенного, – сказала в трубку. – Завтра звякну, все расскажу. Обживаюсь понемногу. Пока!

Сменила Диккенса с Гилгудом на Сеговию с гитарой. Застелила кровать. Веселенький комплект – желтый, в цветочек. Как говорится, ни разу не одеванный. Пахнет свежестью.

Пошла на кухню. Ублажила себя шоколадным мороженым. Вкусно!.. Из-под мойки вытащила губку, состав для мытья раковин, пошла в ванную.

Яростно скребла гигантскую ванну. Хлопья пены выпархивали на бортик, когда, вытянувшись во весь рост, в наклон, орудовала губкой. Гибкий душ на шланге – произведение искусства, все тот же "Арт деко". Зажав струю ладонью, смыла с крутых черных боков ванны пену, гнала ее в сверкающий слив.

Теплой водой смыла пену на запястья и стала наполнять ванну. Взяла "Витобат". Плеснула совсем чуть-чуть изумрудной жидкости под струю из крана, а сколько ароматизированной пены! Пузырится, поднимается... Потолочный светильник запотел, стало сказочно красиво. Приглушенные отблески на черном стекле и на черном фарфоре.

Она разделась в спальне. Выключила свет, подняла жалюзи. В Сентрал-парке горят фонари. Мерцают во мгле... А там, где тьма-тьмущая, там – озеро...

Повернула винт на раме окна, ухватившись обеими руками за край, окантованный бронзой, сдвинула в сторону раму – совсем чуть-чуть подалась она, сантиметров на тридцать. Пазы – на уровне коленей – либо не отлажены, либо раму перекосило.

Ветерок коснулся обнаженного тела мягкой лапой – служба погоды не обманула, обещая потепление...

Готические башенки здания Музея еврейской культуры – шпили, наверно, достигают уровня четырнадцатого этажа их дома? – виднелись чуть дальше, за парком, отчетливо выделялись, подсвеченные светом окон соседнего с музеем здания.

Там, внизу, – совсем как кукольный, домик... Она улыбнулась.

Высоты она не боялась. Ее офис в "Диадеме" и вовсе на сорок восьмом этаже. Одна стена целиком из стекла от пола до потолка.

В который раз – а сегодня в особенности! – ему захотелось задать самому себе трепку. Хотел же сменить колер в ванных! Ну, если не белые, то хотя бы серые... Любой иной, но светлый тон. Когда покупал здание, сразу подумал об этом, но, как выяснилось, комплекты черного цвета были уже заказаны, да и полковник заверил, что "Такай 2/3", только что появившийся на рынке, схватывает объект четко даже при зажженной спичке. Ну и потом – пришлось бы объяснять Эдгару и фирме, зачем ему понадобилось выкидывать двадцать тысяч долларов ради того, чтобы поменять черное не белое. Они и так считают его шизанутым. Действительно, устанешь объяснять! И вот он теперь имеет черный вариант. А все Барри Бек со своими идеями... Элегантно, мол, и классный дизайн.

Сиди теперь и напрягайся. Элеганс по первому разряду – среди черноты, да еще и запотело все. И пены до черта!..

Впрочем...

Поставил яркость на "максимум". Вовсе никакой контрастности, в аккурат все сравнялось – хуже, чем в кино. Хорошо хоть сама красивая. Похоже, отдыхает. Лежит себе в пене и все. Голова – на бортике ванны, в уголке, у самой стены, медно-карие глаза закрыты. Время от времени из хлопьев пены показываются ноги, в противоположном углу. Иногда только пальцы. Пена шевелится... Наверно, руками водит по животу, по бедрам. Расслабляется... Необходимо, конечно. И день такой длинный с этим переездом, и этот ее Джефф, чудила, добавил эмоций с обратным знаком.

Посмотрела на него – не на него! На свое отражение в светильнике. Дважды. Первый раз улыбнулась и помахала рукой. Он буквально подскочил в кресле. Помахал ей и сказал: "Кэй, будь!" Отпил джина с тоником. Третий стакан, между прочим, заканчивается...

Во второй раз она, глядя на него, покачала головой из стороны в сторону.

Он врубил ее на обоих экранах, а доктора Пальма с Хьюго решил записывать на пленку. Туда-сюда смотреть утомительно и отвлекаешься. Роки накануне уехал на свадьбу племянника в Чикаго, так что есть возможность полностью переключить свое внимание на эту милую Кэй.

Не полностью, конечно. Позже нужно будет посмотреть, что там у Роки в квартире. Джин с тоником – баста! Допьет и на сегодня хватит. На полном серьезе! Надо же, наконец, составить расписание этих дежурств и решить – параноик он или нет.

Из пены показалась рука. Ладошка помассировала горло и шею сбоку. Образовалась полынья – вода блестит как стекло. Даже сверкает. Звуки какие-то... Вентиляционная вытяжка, что ли? Гитара постанывает... Сеговия? Похоже, он.

Она нахмурилась. Думает, наверно, об этом своем Джеффе. Вероятней всего. Два года, два года тянуть лямку с таким типом... Уму непостижимо! А сам-то он? Взять хоть Бабетту, или Лоран. Да и другие тоже. Куча Дерьма, вот и все. Господи, Кэй!..

Он откинулся на спинку кресла, раскачиваясь вправо-влево. Пошарил ногой под консолью. Зацепил кожаный пуфик, выдвинул его, скрестил на нем ноги. Пошевелил босыми ступнями. Смотрел на нее, отхлебывая из стакана. Поставил стакан на колени – мокрое донышко скользнуло по волоскам.

Он разделся тогда же, когда и она.

Смотрел на нее, посасывал ледышку. На одном экране – она, на другом – тоже она... Две, стало быть.

Красивая, восхитительная...

...Гитарный перебор, запах хвои, шуршат лопающиеся гроздья пены, теплая вода – такая ласковая... и сама она вся шелковистая.

Но отчего так неспокойно?

Такое чувство, будто кто-то посылает ей сигналы. Странный вибр внутри весь день. Джефф? Нет, это было еще до него. Она весь день какая-то взвинченная, сама не своя.

Сэм Эйл? Может, виной всему его пронзительный взгляд? Остановился посреди мостовой – глаза, как у безумца... Выдумал, будто у него с Теа Маршалл были всего лишь профессиональные отношения? По законам жанра, готического романа или, скажем, триллера, определенно солгал...

Но вот живет в этом доме №1300 на Мэдисон-авеню – совсем странно. Все эти ребята в блузах и джинсах – так сказать, вся режиссура прошлых лет – обитают в муниципальных домах Вест-Сайда, Гринвич-Вилиджа или Сохо. В своей компании – актеры, художники, писатели... Каким ветром занесло его в этот новехонький небоскреб в Ист-Сайде? Когда перестал подвизаться в режиссуре? И почему?

А этот Пит Хендерсон, он чем занимается? В пятницу, в аккурат в рабочее время, ходит себе по магазинам, покупает продукты...

Может, работает вечерами, на дому, возможно, что и в отпуске. Можно допустить, в лотерею выиграл. Ладно, это его проблемы. Вообще он, конечно, ничего себе – улыбка просто обжигает, глаза ясные и голубые-голубые и цвет волос необыкновенный – рыжевато-каштановый. Вот если бы эти волны-сигналы исходили от него, ничего удивительного – молодой и совершенно неотразимый. В редакции есть такие мальчики, младшие редакторы...

Если бы он был лет на пятнадцать постарше. Или хотя бы на десять...

А тот, бегун в капюшоне? Бег на месте у лифта... Не сходя с места в буквальном смысле, сразу зацепился за нее глазом. Может, он такой импульсивный, посылает ей сигналы? Вообще он ничего... Скулы обтянуты, пшеничные усы. Курите сигареты Мальборо! Это про него. Либо женат, либо гомосексуалист. Третьего не дано.

Да, еще этот Уолт. Когда протянула ему чаевые... Глаза все-таки у него абсолютно пустые.

А тот блондин, который грузчик... Ее-то сигналы он сразу прочувствовал!

Она ворохнулась под сугробом пены.

Одиночество, пожалуй, всему виной. На новом месте – одна-одинешенька. Ни Фелис, ни одной живой души! Этажом ниже, рядом – все чужие. "В. Трависано" – на табличке квартиры 20А... Виктор? Виктория?

Она вынырнула, села, откинулась назад, вытянув руки по бортикам ванной. Взглянула на сверкающий потолочный светильник. В центре его, словно в загадочном темном глазе, – миниатюра, крошечная фигура. И тоже сидит...

Она сдула пену с груди. Сначала с левой, потом с правой. Упругие соски сразу почувствовали – холодно... Еще раз глянула на темноволосую женщину. Сидит, тоже подняла ногу...

Пальцами ступни коснулась замечательно блестящей штуковины в стиле "Арт деко" на конце гибкого шланга.

Медленно сползла в воду. Пена разомкнулась.

Может быть... быть может?.. Нужно просто снять напряжение...

Он сумел подгадать – они кончили вместе.

Восторг полнейший...

Это было – о-о-о-у!..

Одна нога на пуфике, другая – на полу, сам он старался унять учащенное дыхание. В горсти – бумажные салфетки, где он весь – целиком...

Какое-то время, не двигаясь и выравнивая дыхание, смотрел на нее. С ней то же самое... в воде. На поверхности клочья пены. На одном экране – она, на другом – она же. Обе, отвернувшись к стене, демонстрируют профиль Теа Маршалл. Глаза прикрыты веками. Красавица вдвойне... Двойная – можно и так! – красавица.

...Не следует идти у нее на поводу... Никогда больше!

...Это уж точно! Не предполагал, что так получится.

Вот так вот ... случилось. Ладно, пусть! Допускать этого нельзя ... и точка.

Он-то знает!

Вспомнить хотя бы Наоми...

Он встал, обтерся салфетками. Кэй?.. Пришла в себя. Обе сидели по пояс в воде и орудовали мылом под мышками.

Пошел в ванну, бросил салфетки в черный унитаз, спустил воду. Покачал головой и вздохнул.

Полный сюр – сидеть в кресле, ловить каждое ее движение и маяться.

Не кино же, в самом деле, – живая она, настоящая, милая.

 

Глава третья

В гриль-зале ресторана "Четыре времени года" – от пола до потолка этажа три будет – стены обшиты деревянными панелями с фактурой, кажется, "птичий глаз"; жалюзи на гигантских окнах закрыты. Редакторы, издатели – словом, все, кто в обеденное время в центр не ездит – общаться предпочитают здесь, либо друг с другом, либо со своими – а иногда и с чужими – обожаемыми писателями. В полдень на этой огромнейшей сцене – жалюзи вполне могут служить задником – мужчины в темных костюмах, дамы в нарядах самой разнообразной цветовой гаммы располагаются за столиками либо попарно, либо вчетвером. Естественно, застолье – у кого лучше, у кого совсем хорошо, кто – на переднем плане, кто – на втором, но настрой у всех одинаковый. Сидят и клюют товарищей своих, как стопроцентные хичкоковские птицы. Кто с кем, почему и зачем, кто есть кто и что почем... Эта выглядит – хуже некуда, тот что-то там удачно приобрел, этот куда-то собирается... Юркие официанты снуют с подносами. Что ни блюдо – то произведение искусства, порции для птиц – огромные – клевать устанешь!

Расположившись на диванчике, за столиком, весьма престижном – как бы на переднем плане, – Кэй заметила за одним из столиков второго плана выпирающие скулы и пшеничные усы. Она видела только профиль мужчины, но и скулы, и усы показались знакомыми. Похож на бегуна из девятой А... Правда, она его видела мельком, и прошла уже целая неделя, и сейчас сидит метрах в десяти от нее. Вместе с ним за столиком – мужчина, седой как лунь. Знает его! Редактор. Вот только фамилию не помнит и где работает в данный момент. О своем госте, обладателе бороды, Джеке Муллигане, она знает все, или почти все.

Написал шестнадцать романов в жанре триллера. Под псевдонимом. Четыре последних бестселлера редактировала она. Очень увлекается витиеватостью стиля – приходится буквально продираться сквозь словесные джунгли, отсекая излишние метафоры, крепко-накрепко переплетенные с придаточными обстоятельства образа действия... зеленое месиво какое-то – ни одного четкого листика или веточки. А вообще-то она – в "Рэндом", и он за ней, она – в "Путэн", он тоже. Теперь вот "Диадема". Ведь книгу издать – все равно что в шашки играть.

И вдруг он удостоился внимания прессы и стал знаменитостью. То и дело подходят к столику: "Жми дальше, Джек!" или: – "Наконец-то справедливость восторжествовала".

"Ах, да что вы..." или "Вовсе нет", а сам сияет. Месяц назад, а может, несколько раньше, произошло вот что.

Против него было выдвинуто обвинение, а затем снято. "За компьютерный вирус"... Практически неотслеживаемый, этот вирус нанес удар под дых одному солидному журналу, когда из его банка данных исчезли все имена собственные, фамилии, вообще слова, содержащие буквы "f" и "у". До этого на его страницах была помещена аннотация одного критика на его книгу "Ванессин любовник". Изобиловавшая целым букетом цитат, публикация ненароком дезавуировала интригу романа. Муллиган послал редактору гневное – на четырех страницах! – послание по факсу, ну и, конечно, сыскался "огорченный" читатель. Тиснули его слезный – как так можно? теперь и читать неинтересно! – вой.

Пока журнал зализывал раны, друзья Муллигана вникали внимательнейшим образом в его телефонные звонки типа "поклянись, что никому не скажешь!" Между прочим, три его сына, компьютерщики, насобачившись, стали классными хакерами – работали в области искусственного интеллекта и охраны программного обеспечения. Ну, а в это время журнал зевнул все эти "f" и "у", и автор той самой беззаботной аннотации исчез навеки из памяти более чем половины коммерческих компьютеров, до той поры хорошо знавших его, доверявших ему, одним словом – носились с ним. Представителям из офиса окружного прокурора и ФБР Муллиган, тем не менее, клялся и божился – конечно, Поль, Вейс, Ривкинд и другие подтвердили – нет! нет! и нет! Мол, только так, языком чесал, дескать, не худо было бы и все такое... но он сам против вандализма и вообще. Его горящий глаз видели все на экране ТВ – последовательно в трех передачах: "Жизнь и пятидневка", "Текущие события" и "Вечерний соблазн", в которых речь шла об антивирусной защите.

Развязка этой истории – пока журнал и критик приходили в себя – имела, как и следовало ожидать, элементарный "хэппи-энд": "Ванессиного любовника" рвали из рук, а муллигановский посредник заломил совершенно убойный аванс за авторский план – два абзаца всего-то! – романа "Маргаритин отчим". Слабенькая надежда слегка снизить сумму аванса возлагалась на Кэй – шеф с радостью санкционировал представительские на угощение Муллигана в "Четырех временах года".

– Вы случайно не знакомы вон с тем седым мужчиной? – спросила она, когда их, наконец, оставили в покое. – Работал, кажется, в "Эссандесе". Не могу вспомнить ни фамилии, ни того, где он сейчас.

Джек подергал мочку уха, обернулся, скользнул глазом по стенам, потолку, повернулся к ней.

– За тем столиком, припоминаю, у Билла Эйзенбуда случился инфаркт, – сказал он. – Ах, какой был человек! Жаль, искренне жаль. Летом, в семьдесят третьем, мы с ним соседствовали в Вайнярде. Нет, пожалуй, в семьдесят четвертом. У нас там был славный домик, с совершенно потрясающей верандой. Весь увитый вистерией...

Она переспросила:

– Ну, так знаете вы его или нет?

– Все-таки в семьдесят третьем, – сказал он. – В семьдесят четвертом я был в Южной Америке. – Он покачал головой. – Нет, не знаю. А вот Шир – интересный человек. Не собирается ли писать новую книгу?

Говорил, что нет, хотя вряд ли. Деньгам любит счет, Однажды мы взяли такси. Я, когда доехал до места, уходя протянул ему пять долларов, – на счетчике было что-то около семи. Так он – отсчитал мне сдачу с точность до сотых...

Подошел официант, спросил, что будут пить, принял заказ и ушел.

– Шир? – переспросила она. – Тот, что с седым? Он взглянул на нее.

– Я почему-то думал, вы видели "Вечерний соблазн".

– Видела, и что?

– Уж не хотите ли сказать, что на вашей древней портативке? Неужели не завели себе новый?

– А разве он принимал участие?

– Не мужик, а сплошной мрак, – заметил Джек. – Написал книгу о компьютерах. Мол, из-за этих компьютеров человечество подвергается всякого рода несчастьям.

– Хьюберт Шир... Конечно же! Вспомнила. Кажется, в отношении вас он занял непримиримую позицию.

Джек хмыкнул.

– Уж будто бы... – сказал он. – Вот в такси он был тогда великолепен. Все извинялся и, похоже, искренне за какой-то юношеский максимализм. Дескать, затащили его на передачу в последнюю минуту, кто-то там отказался. Будто бы телевидение на дух не выносит, хотя на самом деле Коппель предпринял титанические усилия, чтобы его остановить, когда он вошел в раж. Да и книгу-то он написал сто лет назад.

– Знаете, он живет в доме, куда я переехала.

– Вот как? А впрочем, он собирался перебраться на Мэдисон.

Стали изучать меню.

Она подняла глаза и увидела, что Хьюберт Шир смотрит на нее. Сидит и улыбается. Щеки и лоб пылают. Редкие блондинистые волосы топорщатся, как и его усы.

Она тоже улыбнулась, кивнула.

Он кивнул в ответ и еще сильнее залился румянцем.

Принесли напитки. Ей минеральную "Перрье" и сок лайма, Джеку – "Гленлайвит".

Заказали еду. Запеченную телятину и лососину на вертеле.

Джек приподнял бокал:

– За "Маргаритиного отчима". Она свой:

– За кредитоспособность "Диадемы".

– Дай Бог нашему теленку волка съесть, – заметил он.

Поговорили о нашумевшем бестселлере. Довольно удачный, но не в струю. Обсудили дела-делишки в Вашингтоне. Неинтересное начало сезона на Бродвее.

Подошел седой мужчина. Улыбнулся. Хьюберт Шир, опираясь на палку, маячил поодаль.

– Кэй, – сказал он. – Я Мартин Шугармэн. Помните?

– Мартин! – воскликнула она. – Рада вас видеть. Наклонившись, он поцеловал ее в щеку.

– Великолепно выглядите.

– Вы тоже, – сказала она. – Познакомьтесь, пожалуйста. Это Джек Муллиган. Джек, это – Мартин Шугармэн.

– Весьма рад, – сказал Шугармэн, сотрясая руку Джека обеими руками и долго не отпуская. – Ну, вы молодец! Давно пора было расквитаться с ними.

– Ах, все суета и прах, – ответил Джек, просияв.

Прихромал Хьюберт Шир. Просто с малиновым цветом лица. Рыжие твидовые брюки, коричневая рубашка, галстук цвета ржавчины. Серые глаза под песочного цвета бровями поблескивают. Возбужден, но пытается это скрыть. Опирается на палку, стоит, улыбается...

– Кэй, это – Хьюберт Шир, – сказал Мартин Шугармэн. – Только что подписал с нами договор на новую книгу. Хьюберт, познакомьтесь – Кэй Норрис.

– Поздравляю, – сказала она. Улыбнулась и протянула руку.

Он пожал ее руку ладонью – горячей и влажной – левой руки.

– Спасибо. Мы соседи.

– Я знаю, – сказала она.

Серые глаза распахнулись. Отпустив ее ладонь, пожал руку Джеку.

– Хелло, – сказал он.

– Хелло, – сказал Джек. – Что это с вами приключилось?

– Перелом лодыжки, – ответил Шир. – Позавчера. – Улыбнулся ей. – Авария на велосипеде. Отправился сделать копии плана книги и вот. Наверное, Господь делает мне знак, как думаете?

– Вам сопутствует удача. Может, такой? – сказала она.

Он улыбнулся. Шугармэн рассмеялся.

– Я-то думал, у вас с книгами – все, – заметил Джек.

– И я так думал, – ответил Шир. – Но Мартин позвонил после передачи на другой день. Весьма вдохновил меня своей идеей. – Серые глаза метнулись в ее сторону. – Телевидение, – сказал он. – Полный анализ способов манипулирования обществом с точки зрения прошлого опыта и, безусловно, с учетом того, что ожидает нас в будущем. Словом, все об этом всевидящем оке – начиная от мыльных опер и кончая слежкой, в том числе и о том, как и в какой степени всякого рода "наблюдения" влияют на международные отношения. Я даже собираюсь...

– Роки! – сказал Шугармэн.

Шир взглянул на нее, на него. Пошел красными пятнами, улыбнулся.

– Ничего не слышу, ничего не знаю... – улыбнулась и она.

– Уж, пожалуйста, – сказал Шугармэн. – Пока лучше не обсуждать. Это лишь наметки.

– Интересная тема, – заметил Джек. – Продолжение той вашей книги?

– В общем, да, – сказал Шир. – Увлекла до такой степени, что даже японский одолел. Через неделю отправляюсь в Японию. Не помешает получше ознакомиться с производством этой аппаратуры. Побываю на заводах, возьму интервью у производственников, дизайнеров.

– Судьба, рок, как вам угодно, – сказал Шугармэн. – Утром посетила меня эта мысль, а вечером – он на телевидении. Думаю – вот он, он и напишет. Ага! Оказывается и Джонни здесь, – он дотронулся до плеча Шира. – Спускайся вниз, Роки, а я тебя догоню.

Шир взглянул на нее.

– Вы на велосипеде катаетесь? – спросил он.

– Да, – ответила она. – Но у меня нет велосипеда.

– Теперь и у меня тоже, – сказал он, улыбнувшись. – В парке можно взять напрокат, на лодочной станции. Можно я навещу вас, когда вернусь?

– Буду рада, – ответила она. – Желаю удачной поездки.

– Благодарю вас, – сказал он, улыбаясь. Вспыхнул до корней волос.

Он простился с Джеком и захромал на выход.

Шугармэн наклонился к ней.

– Чрезвычайно интересный человек, – сказал он. – Такие неожиданные зигзаги мышления, смелые выводы. Вы читали его книгу "Червь в яблоке"?

– Нет, – ответила она. – Но хотела бы.

– Сегодня же пришлю вам. До конца рабочего дня, – сказал он. – Между прочим, он попросил представить его вам. Если, конечно, эта информация для вас интересна. Ему сорок три. Разведен. А вообще, отличный малый... А я как раз собирался подойти, поздороваться. Рад, что встретил вас, Кэй. Рад был познакомиться с вами, Джек, и еще раз поздравляю, – сказал он и отошел от столика.

Она помахала рукой Джонни, который, увидев ее, давно уже делал знаки.

– Почему Роки? – спросил Джек, орудуя ножом и вилкой, расправляясь с телятиной.

– Упорный, – ответила она. – По-моему, вполне подходит к Хьюберту.

Обернувшись, она смотрела сквозь золотистое стекло вслед. Шир медленно спускался по левой стороне лестницы, держась левой рукой за перила.

Его спина... Золотисто-коричневая... Вот его уже и не видно.

Она сняла размеры окон и отправилась к "Блюмингдейлу", в отдел драпировочных тканей. Заказала шторы. Из белого шелка – в гостиную, ситцевые в полоску – белую и зеленую – в спальню. Заглянула и в мебельный отдел. Купила совершенно потрясающую вещь – пробковую пластину на красивой хромированной лапе-подвеске. Только у Блюма и можно купить такое...

В спортклубе "Вертикаль" до седьмого пота крутила педали тренажера – для ног хорошо, для брюшного пресса, и вообще.

Когда вышла на своем этаже из лифта, услышала отчаянное мяуканье Фелис. В холле, между прочим, целое стадо рыжих чемоданов. К собственной двери не подойти, а в квартире А дверь настежь. В прихожей – никого, а в глубине, в кухне, – молодая женщина в белом пальто резко бросала в телефонную трубку:

– А я говорю нет! Да, именно так. Это и имела в виду!

Увидев Кэй, вскинула руку, как бы приветствуя. Пальцы унизаны кольцами. Закатив глаза, простонала, одновременно повела плечами, давая понять Кэй, что вот, мол, навязались на том конце провода на ее голову. Совершенно потрясающая фигура. Манекенщица, наверно. Тоненькая, лет двадцать, прямые белокурые волосы – по плечам. Пальто, перехваченное поясом, именно это, белое, Кэй видела в журнале мод Elle.

– Да имела я вас обоих! – рявкнула соседка и трахнула аппарат о стену. – Минуточку! Сейчас уволоку свои чемоданы, – сказала она, подходя к двери. Распахнула до упора, подтолкнула коленом чемодан, фиксируя дверь. – Ваш кот, извините, совершенно ошалел. Запахи Индии, полагаю, для него в диковинку, – сказала она, имея в виду свои желто-розовые чемоданы. – Вы когда сюда приехали?

– Неделю назад, – ответила Кэй, отступая к двери, выходившей на лестницу.

– Выпустите кота, умоляю, – сказала В. Трависано, мило улыбнувшись. – Совсем извелся, бедняга. Я тоже кошатница.

– Он – это она. – Кэй поставила на пол свою сумку, рядом – блюмингдейльскую пластиковую с покупками. Отперла замок и отворила дверь.

Фелис вылетела пулей. Неожиданно крадучись пошла по ковру к чемодану, нюхая воздух. Ходила потом вокруг и все нюхала, нюхала...

– Ах, какая прелесть! Обожаю пятнистых. Как ее зовут?

– Фелис.

– Очаровательно! Фелис... А я Вайда Трависано.

– Тоже красиво. Та рассмеялась:

– Ну, мерси вам. Я сама придумала.

– А я – Кэй Норрис.

– Очаровательно!

– Спасибо за это моим родителям. – Кэй взяла на руки Фелис. Та просто была сама не своя от этой Индии.

Вайда Трависано втащила к себе последний чемодан.

– Какое счастье, что теперь вы здесь вместо этих несчастных Кестенбаумов, – сказал она. Стояла, улыбаясь, в проеме дверей в белом пальто из Elle, оперевшись буквально сверкающей рукой о косяк и скрестив ноги в белых сапогах. – Вы ничего не знаете про Кестенбаумов? – спросила она.

– Фелис, прекрати! Нет, – ответила Кэй. – Нет, не слышала.

– Довольно интересная парочка, – сказала Вайда. – Он – американец, а она – кореянка. Красивая такая. Вполне могла бы стать манекенщицей. Ничего не рассказывали о себе. Развлекались напропалую, скажу я вам. А потом у него, понимаете, развился РС – рассеянный склероз, так? – и он начал таять на глазах. А она – представляете! – возила его в инвалидном кресле. Сердце просто разрывалось. Настроение из-за всего этого – никуда, депрессия. Понимаете? Уехали, наконец, в Калифорнию. Говорили, где-то там этот склероз лечат, что ли. Ерунда, конечно, вряд ли и там бы ему помогли. Она, понимая это, слезами заливалась. И так несколько месяцев. Бесплатно ничего не бывает. Денег сколько надо, а их страховки – мизер, конечно. Слава Богу, откуда-то потом пришли деньги. Если возникнет желание поболтать, заходите. Пробуду здесь до девятого ноября, а потом... – Зазвонил телефон. – Вот зараза! Собираюсь в солнечную Португалию. Ну, пока! – Перед тем как захлопнуть дверь, помахала рукой Фелис. – Бай-бай, Фелис! – Закрыла дверь. Телефон надрывался.

Фелис соскочила на ковер. Ходила вокруг отпечатков, оставленных чемоданами, принюхиваясь. Явно возбужденная.

Пришел Дмитрий. В гостиной стал сверлить дырки в стене, смежной с кухней, чтобы потом навесить книжные толки Она еще раньше пометила крестиками, где следовало вбить костыли.

Принесла пробковую доску. Показала Фелиске, для какой надобности – провела передними кошачьими лапами несколько раз по пробке. Восторг полный!..

Роксиного "Сокола" повесила в прихожей. Рокси и Цвик – порознь выглядели значительно лучше. Пока расставляла книги, слушала Клэр Блум. Та читала "К маяку".

Позвонила предкам, поблагодарила за вазу в стиле "Арт деко". Отлично будет смотреться на новом журнальном столике – вот-вот его доставят. Отец попросил сказать Бобу, чтобы тот звонил им почаще. Сразу, как обычно, возникли разногласия.

Прочитала четыре главы из книги Хьюберта Шира "Червяк в яблоке". Позвонила Рокси:

– Несмотря на то, что книга тяжеловата, он все-таки хороший писатель.

– Про что там? Фабула какая?

– Никакой, – ответила она, лежа на кровати и теребя Фелисино ушко. – Мы договорились покататься на велосипедах по парку, когда вернется из поездки. Своего рода свидание, понимаешь? Не знаю, сколько он там пробудет. В этой Японии. Улетает на этой неделе.

– Звучит весьма загадочно.

– В общем, да, – сказала она, разглядывая в люстре Фелис, свою обожаемую кису. – В книге нет никакого сюжета, но он славный, а книга потрясающая.

Потом, стоя перед зеркалом в спальне, прикладывала к себе зимние платья. В восторг не пришла...

Стопка книг на верхней полке... Забралась на стремянку.

На кухне, под мойкой, задрав голову, застыла Фелис.

Кто бы мог подумать, что в огромном городе, где тысячи ресторанов, она и редактор этого Роки – как там его зовут? – могут встретиться в обеденный перерыв. Немыслимо, невероятно... Если бы ресторан "Четыре времени года" не стал прибежищем для писателей, редакторов и прочей пишущей братии, он бы там не появился. Классный ресторан... Все – туда! Стейны предложили именно там родителям Лесли отметить серебряную свадьбу. Вайда и Лорен таскают туда своих ребят. Нет, это просто совпадение, какие в жизни – просто на каждом шагу!

Конечно, то, что ей нравится Роки, – нелепость и больше ничего. Впрочем, если учесть, что у них много общего, – нормальный ход.

Не может он делать вид, что ему все это без разницы.

Не может и дожидаться, когда Роки в восемь ровно по Осака явится через неделю после этого вторника в компанию "Такай", войдет в демонстрационный зал и... начнется показ достижений науки и техники. Проспектов всяких наволокут. Нормально, конечно!.. Любой производственник лез бы из кожи вон, стараясь показать свой товар лицом, а уж о япошках, доках в делах бизнеса, и говорить нечего.

Ладно. Главное – спокойствие. Думать надо, думать. И без паники! Т-а-а-к! Сейчас воскресенье, вечер... Нет, уже понедельник – утро. Рейс Роки – из "Кеннеди", в пятницу утром... В одиннадцать.

Думать, думать...

Велосипедик-то не удался... Неудача? Это – как сказать... Следует взглянуть на это дельце с позитивной стороны. Ходит теперь этот Роки с палочкой. Нога в гипсе. Хромает по своей 9А.

* * *

Обычно один день в неделю она работала дома – в четверг или в среду – в зависимости от назначенных деловых свиданий и всяких производственных встреч. И в такой домашний день – Сарины телефонные звонки строго лимитировались! – она успевала сделать столько же, сколько за два дня работы в офисе. Работала она дома и вечерами, и в уик-энды – по три-четыре часа, читала рукописи по утрам в постели от шести до восьми утра каждый день.

На этой неделе домашний день пришелся на вторник, на двадцать четвертое октября, на тот день, который метеопрогнозы всех каналов телевидения объявили самым-самым этого расчудесного времени года. Цифирь подтверждалась наблюдениями за глубиной бездонного бирюзового неба, пламенеющей листвой и запрокинутыми лицами – в Сентрал-парке на прогулке все – от мала до велика.

И вот она сидит в такое самое-самое утро и обозревает из окна желто-красный парк и лазурное озеро. Вернее, бросает время от времени взгляды через левое плечо, находясь в процессе редактирования рукописи, пускай, Даже очень интересной, то есть именно такой, когда работа в радость. Особенно для девушки из провинции...

Повернулась к окну, надела очки. Долго провожала взглядом косяк диких гусей, летящих в небесной лазури. Потом, выглянув, наблюдала – поднялись гуси с воды и устремились к тем, что плыли в вышине.

Сняв очки, стала читать.

Делала пометки.

Вздохнула, когда зашелестели бумажные листы, – окно осталось приоткрытым.

Высунулась – фрамуга сдвинута всего сантиметров на тридцать пять – сорок. На ней темно-красная водолазка, сверху – ирландский шерстяной пуловер, "адидасы". Фелис разлеглась посередине кровати – лежит и не сводит глаз с хозяйки.

Кэй шла по гаревой дорожке, огибавшей озеро, огороженное провислой цепью. Небо голубое-голубое, листья на деревьях и желто-золотые, и огненно-красные. Воздух необыкновенный, люди нарядные. А белочки – такие храбрые... Жаль, арахисовые орешки не захватила! Птицы порхают. Она пребывала в восторженном состоянии души. Ничего подобного не могла припомнить за последние два года. Два? Семь, пожалуй, или даже восемь...

Повернула налево – Сэм Эйл навстречу. Она его сразу увидела среди многих пешеходов. Не обращает никакого внимания – как и другие – на стрелки, указывающие направление терренкура. Похоже, и он в восторге – размахивает руками, седые волосы взъерошены, щурится на блестящую гладь воды справа. Она сбавила шаг – он почти рядом, – посмотрела на него искоса...

– Сэм! – окликнула она.

Остановился. Взгляд метнулся на нее. Какой-то бегун обежал его стороной. Она сошла с дорожки на обочину.

– Кэй, – подсказала она, – Норрис.

Он улыбнулся.

– Салют! – Стоял, улыбающийся – трое мужчин обошли его стороной – в легкой обуви, с обнаженными руками, оттопырив локти.

Шагнул в сторону. Подошел. Она – в джинсах, черных тапочках. Молния серой легкой ветровки застегнута. Выглядывает воротничок из красной фланели.

– Потрясающий денек! – сказал он, потирая руки.

– Великолепный, правда?

– Еще какой!

– Хочется все время идти, идти – не останавливаться. Пойдемте по стрелам. Это не опасно.

– Стрелам? – переспросил он, идя за ней по дорожке.

– Видите, стрелы нарисованы. Они указывают направление.

– Куда вы так летите? – подал он голос за ее спиной, чуть слева. – Я предпочитаю получать от прогулки удовольствие.

Она сбавила темп. Улыбнулась ему, когда он поравнялся с ней. Лицо со следами былых схваток выглядело вполне для его шестидесяти шести. В телепередаче "Золотой век телевидения" показывали его в те годы – восторженный вундеркинд с темными волнистыми волосами. А глаза уже и тогда были окружены тенями.

Глянув на нее, он улыбнулся:

– В книгоиздательской деятельности на сегодня объявлен выходной?

– Иногда беру домашний день и работаю дома, – ответила она.

– Понял.

– Не совсем удачный выбрала день. То есть, получилось как раз наоборот... А откуда вы знаете, что я работаю в издательстве?

Он замедлил шаг, пропуская коляску с малышом. Во рту у ребенка пустышка. Девушка в дубленой курточке, на голове наушники – двадцати точно нет – толкала коляску, слушая что-то там по транзистору.

Догнал Кэй.

– Проходил мимо грузовика в день, когда вы переезжали, – ответил он. – Картонные коробки в основном с фирменным знаком "Диадемы".

– Ах, вот оно что, – протянула она.

– Письменный стол-бюро на роликах и с крышкой – потрясающий. Сколько ему годков?

– Восемьдесят, может, восемьдесят пять.

– И что вы там, в "Диадеме", делаете?

– Я редактор, – ответила она. – Внимание! Видите стрелу? Нам туда.

– Бог мой! Эти стрелы невозможно увидеть. Намалевали, должно быть, при президенте Маккинли и ни разу не подновили. Думаю, никто не придерживается этих указателей. Пусть каждый идет, кому куда нравится.

– Я, вообще, имею в виду, совсем не то, что вы, – сказала она, когда мимо промчались бегуны. – Они все-таки для чего-то существуют. Никто ведь и не настаивает, чтобы придерживаться этих указателей.

– Само собой, – заметил он, отступая за ее спину, чтобы дать дорогу двум монахиням.

По дорожке для верховой езды, справа от нее, шла гнедая лошадь. Всадник – мужчина в клетчатом пиджаке, черных сапогах и бриджах. Сэм пошел слева.

– Ну и денек! – сказал он.

– Выходной для режиссеров?

– Будни пенсионеров. Взгляните-ка вперед...

Она посмотрела туда, где поблескивали – сплошь белое и стальное! – башни зданий мэрии и Эмпайр-стейтс на фоне бирюзы неба.

– Фантастика! – воскликнула она.

– Это вам не Канзас, дорогая.

Взглянула на него искоса:

– При чем здесь Канзас?

Он улыбнулся.

– Не при чем, – сказал он. – Просто у вас выговор особый.

– Этого не может быть. У меня нет акцента. Специально занималась.

– Прошу прощения, – сказал он. – Я – медиум, так сказать, обладаю способностью к сверхчувственному восприятию.

Впереди чего-то снимали телевизионщики. Пришлось сделать крюк.

– Вы упускаете из виду, – возобновил он разговор, когда опять пошли по дорожке, забирая влево, – что я режиссер. Ухо тренированное. – Он щелкнул пальцами по мочке. – Для непрофессионала – да, у вас нет акцента. Но в словах "хорошо" и "холодно" – ваше "х" с особым придыханием.

– Этого не может быть, – сказала она.

– Чуточка чуточная, самая малость, – сказал он, улыбнувшись. – Правда. Только очень одаренный профи в состоянии уловить. – Он отступил назад, давая дорогу рабочему парка в коричневой униформе. Тот толкал впереди себя тачку, доверху заполненную темной золой.

Поравнявшись с ней, он пошел рядом. Она сказала:

– Я нашла вас в книге "Золотой век телевидения", которую мы издали несколько лет назад.

– Потрясающее название, – сказал он. – Кто его придумал? Надеюсь, не вы?

– Очень хорошее название, – сказала она. – Сразу понятно, о чем идет речь, и на хорошем английском языке.

– Много там про меня направили?

– Не я над ней работала.

Они приближались к павильону на южной стороне озера. Опять обогнали бегуны. Повальная страсть к бегу трусцой, подумала она.

– Итак, книга вас потрясла?

– Чрезвычайно, – ответила. – И озадачила.

– Это вы насчет того, что моя карьера закончилась? Все просто. Стал алкоголиком, теперь вот вылечился.

– Простите, – сказала она, взглянув на него. – Рада, что сейчас все в порядке. Но я не это имела в виду, хотя... извините, кажется, я не должна об этом говорить. Уверена, что и вам не захочется.

– На букву "Т" и на букву "М"?

Она вздохнула, потом кивнула:

– Том Микс. Любимица публики, чего уж там!

Она улыбнулась.

– Вы, похоже, связываете нас вместе, – заметил Сэм.

– Да, – сказала она. – Она играла более, чем в двадцати пьесах, которые вы поставили.

– Особенно ее любили в "Стали" и "Крафте".

– У вас тоже есть заслуги. Две награды от Союза режиссеров и Эмми. И вдруг через год после ее смерти ваша карьера заканчивается.

– Какого сорта книги редактируете? – спросил он. – Жаркие поцелуи на фоне замков?

– Иногда, – ответила она.

– Так вот. Одно к другому не имеет никакого отношения, – сказал он. – Мы не виделись с ней до этого два или три года. Наши пути разошлись во многих отношениях. Я работал на побережье, снимал фильмы – по одному в неделю. Она – здесь, в мыльных операх.

Они пересекли террасу перед каменным павильоном. Миновали фонтаны. Там было особенно многолюдно. На скамейках, закинув ноги на спинки, развалясь отдыхали все кому не лень. Прошли мимо... Позади осталась группа подростков в красных спортивных формах. С ними тренер, тоже в красном.

– Если хотите правду, – сказал Сэм, – она была не очень хорошая актриса.

– Я это заметила.

– И как человек – тоже. Тщеславная и алчная. Зоологическая эгоистка. Злая, даже злобная. Невнимательная к окружающим. Мелкотравчатая, я бы сказал. Я сходил по ней с ума.

– Почему же тогда?..

– Я сказал "сходил с ума". Кто может это объяснить? – он посмотрел куда-то вдаль и вздохнул. – Было великолепное утро. Телестудия. Народу полно. И вот...

Мимо промчались те самые подростки в красных костюмах. Бежали по одному и парами.

– Вы нигде не работаете?

– Иногда. Даю уроки. Мастерство актера, режиссура...

– А в этом доме давно живете?

– С самого начала, – ответил он. – Три года.

Они продолжали шагать.

Опять обогнали любители бега трусцой. Промчались подростки в красном.

– Если у вас возникает желание выяснить подробнее, могу добавить: благотворительность не обошла меня стороной.

– С какой стати я должна это выяснять? Вы говорите что-то не то. Каждый волен жить, где хочет. Прекрасный дом, один из лучших в городе.

– Фонд Карнеги – вот в чем дело, – сказал он. – Должен ли я рассказывать вам устав и программу фонда? Поддержка нуждающихся, имеющих отношение к искусству. Оплачивают квартиру, плюс пособие. А дом, кстати, идеально расположен. – Он улыбнулся ей. – На Девяносто третьей улице, прямо за углом – лечебный центр Смитера. Я там находился, когда дом еще строился. – Он посторонился, пропуская двух бегунов. Мужчина и мальчик. У одного на майке – "Слепой", у другого – "Поводырь". Крупными буквами.

Они вышли к эспланаде Девяностой улицы. Спустились по широким булыжным ступеням. Телевизионщики стояли в сторонке, наводя камеру на пешеходов, задирающих головы, чтобы полюбоваться яркой листвой деревьев.

– Ах как мило! – воскликнула она. – Нас покажут в новостях в шесть часов. Вот уж завтра на работе позубоскалят!

– Неужели я так плох?

– Прекрасно знаете, что я имею в виду.

– Не впадайте в панику, – сказал он. – Из любого положения всегда есть выход.

Они прошли мимо телевизионщика – тот направил на них камеру, при этом вскинул вверх руку.

Пересекли Пятую авеню. Пошли вдоль Девяностой улицы, мимо чугунного узорчатого забора, отгораживающего сад музея Купера-Хьюитта.

– Раньше в этом здании был дом ветеранов, основанный Эндрю Карнеги, – сказал он.

– Не знала этого, – заметила она, глядя на особняк из кирпича и камня. Архитектурный стиль а-ля Андреа Палладио...

– Это место поэтому называется Карнеги-Хилл. Когда он купил этот дом, здесь была ферма. Его сталелитейная компания позже стала знаменитой "Юнайтед Стейтс Стил". Я провел столько "стальных часов" на этой территории, что чувствую себя здесь, как дома. А вот в том доме жил Роберт Чемберс.

– Знакомое имя...

– А это тот сексуальный маньяк, что девочку в парке задушил...

– Какой ужас!

– У нас тут очень разные люди живут.

Они завернули за угол и вышли на Мэдисон-авеню.

– Прежнее телевидение, наверно, совсем не похоже на нынешнее, – сказала она. – Думаю, большая разница.

– И еще какая! – заметил он. – Раньше все делалось в прямом эфире. Ни видеозаписи, никаких пересъемок. Каждый показ – премьера. Неполадки, нехватка реквизита, но все живо, захватывающе. Актеры выкладывались на полную катушку. Декорации рисовали серой краской – где темнее, где светлее. Цветного телевидения тогда еще и в помине не было.

– Почему бы вам не написать мемуары? Или хотя бы надиктовать их на пленку? Ведь это же так интересно!..

– Мои мемуары? – он улыбнулся.

– Да, – сказала она. – Подумайте над этим. Вы знакомы с Хьюбертом Широм? Он живет в нашем доме, в квартире 9А.

Он покачал головой.

– Писатель, – сказала она, – хороший, причем. Пишет книгу про телевидение. Ему будет интересно поговорить с вами. Я вас познакомлю. Вы все-таки подумайте о том, чтобы что-то сделать самому. Уверена: книгу раскупят в момент. Можно основательно разработать тему, не хотите – пишите в развлекательном, легком жанре. Это вам определенно удастся. Что удобнее, за то и беритесь.

Он улыбнулся.

– Я подумаю над этим, – сказал он. – Кофе хотите? – кивнул в сторону кафе "Лачуга Джексона".

– Давайте в другой раз. Можно? – спросила она. – Мне еще нужно в банк зайти и вернуться на работу.

Они пересекли Девяносто первую улицу. Она сняла солнечные очки.

– Я рада, что встретила вас, – сказала, протягивая руку.

– Я тоже, – сказал он, пожимая ее. Улыбнулся.

– Подумайте о моем предложении. Я говорю это не из желания сделать комплимент.

– О'кей! Подумаю, – сказал он. Повернулся и зашагал. Потом вернулся: – Послушайте, я пошутил по поводу вашего акцента. Просто на днях зашел в швейцарскую и прочитал обратный адрес на конверте. Норрисы... Уичита...

Она улыбнулась:

– Спасибо, что сказали.

– Вы время не зря потратили – никакого акцента, даже намека. – Он улыбнулся ей и ушел.

Она надела очки, постояла, дожидаясь, когда можно будет перейти улицу. Приподнялась на носках, улыбаясь. Какое небо! Такое бирюзовое...

* * *

В среду на пресс-конференции она представляла три книги – обсуждался вопрос маркетинга. Представители, занимающиеся продажей, отобрали две, третью не одобрили, но и высказались не так резко, как ожидала она и другие из редакторского отдела.

После этого провела целый час у Сакса – купила красное платье из шелка и еще кое-что по мелочи из белья.

Вечером долго разговаривала по телефону. Сначала с Бобом, потом с Мэгги Хантер. Та позвонила из аэропорта "Кенеди". Летела в Лондон – оказалось достаточно времени между рейсами, чтобы в течение целого часа они вспоминали Сиракузы. Потом она брила ноги, слушая Клэр Блюм. Та читала последнюю часть "К маяку". Фелис, облизывая себя, совершала свой кошачий туалет.

Весь четверг она работала с женщиной из Ньюарка. Первая книга... Довольно остроумная научная фантастика. Страниц двести. Потом пошла на прием к "Уорнеру". Вечер был посвящен выходу в свет биографии Екатерины Великой. Наверху, в "Чайной комнате", все – без исключения – пили шампанское, закусывали блинами с икрой.

Подъехала на такси к дому, открыла дверь... Вспышки, микрофоны...

– Вы живете в этом доме? – кинулась к ней женщина.

– Знали вы Хьюберта Шира? – спросил мужчина.

– Вам известно, что этот дом называют Небоскребом ужасов? – Еще одна женщина.

Уолт, оттесняя их, вел ее к подъезду. "Эй, ты толкнул меня!"

"Вы видели, он меня толкнул?" – "Швейцар безмозглый!" – неслось им вслед.

Уолт, плотно приотворив дверь, поглядывал на них через стеклянную дверь.

– Шакалы! – сказал своим баритоном. – Что здесь было! Будто в зоопарке во время кормления зверей. Повезло вам, что припозднились.

– Хьюберт Шир?

Обернулся, взглянул на нее через очки. Кивнул. Отвел взгляд. Отступив, приоткрыл дверь, выпуская людей. Закрыл дверь.

– Что случилось? – спросила она.

Он вздохнул, снял очки. Посмотрел на нее. Карие его глаза повлажнели. Белый как мел...

– Упал в душевой кабине, – сказал он. – Нога-то у него была в гипсе. Ну и натянул на нее пластмассовый пакет, чтобы не намочить. Поскользнулся, упало, ударился головой...

– Насмерть? – спросила она.

Он кивнул, открыл дверь мужчине.

– Господи, что же это! – сказал тот, войдя в вестибюль.

Уолт закрыл дверь, глянул на нее.

– Вы были знакомы с ним, мисс Норрис? – спросил он.

Она кивнула.

– Вы бы сели. Не желаете?

Она не ответила.

Он усадил ее на диване рядом с блоком мониторов. Взял из ее рук папку, когда она садилась. Надел очки. Стоял, прижимая папку к себе обеими руками. Наклонился к ней.

– Кто-то из его офиса пришел сюда и обнаружил, – сказал он. – Звонили, звонили, а он не отвечает... какая-то встреча была назначена, а он не явился.

– Когда это случилось? – спросила она, глядя на него.

Вздохнул. Отвел взгляд. Покачал головой.

– Не знают пока. – Посмотрел на нее. Моргнул. – Он лежал на полу, под душем... Вода горяченная... Точно не могут сказать. Последний раз его видел кто-то поздно вечером в понедельник.

– О! Боже! – выдохнула она.

 

Глава четвертая

Конечно, позвонил Эдгар.

– Надо же, какая ужасная судьба!

– Не говори! – заметил он, приглушая звук телевизора, стоявшего напротив кровати, метрах в пяти. – Пару раз поднимался вместе с ним в лифте. Произвел впечатление благополучного человека. Приятный такой. – Положив на прикроватную тумбочку пульт дистанционного управления, взял кружку. Зажав телефонную трубку между плечом и ухом, подпихнул под спину подушки.

– Плохо, что в новостях откомментировали хуже некуда.

– Уляжется. Время – великий лекарь, – сказал он, усаживаясь поудобней. – Вспомни Рафаэля. Поговорили и забыли. – Отпил кофе из кружки.

– Здесь совсем другое дело. Во-первых, уже пятый несчастный случай. Во-вторых, он довольно-таки известный писатель, не какой-то хозяйственник. Боюсь, поубавится желающих селиться в нашем доме... Не хочется напоминать, но придется. Предупреждал я, говорил – не стоит сдавать квартиры в наем, помнишь? Если бы послушался тогда, запродал бы квартиры частным собственникам, можно было бы теперь не волноваться. Хотя, конечно, все относительно.

– Прав, ты прав, – заметил он, не сводя глаз с экрана, где крутили коммерческую рекламу какого-то моющего средства. – Жаль, что не послушал тебя. – Отхлебнул кофе.

– Думаю, прессу ты уже видел.

– Да нет, – сказал он. – Еще в койке валяюсь – вчера поздно лег. – Он поставил кружку на тумбочку, взял пульт дистанционного управления.

– Посмотри "Пост". На первой полосе крупными буквами – "Небоскреб ужасов", рядом фотография дома. "Ужасный небоскреб" – это в "Ньюс". От перестановки слов смысл не меняется. И тоже наш дом, как говорится, – во весь рост. "Таймс" вообще расставил акценты: "Писатель – пятая жертва высотки в Ист-Сайде". Завтра, полагаю, будет еще хлестче.

– Уляжется... Успокоятся, – сказал он, переключая одну за другой программы, – На этот раз пошумят подольше, только и всего.

– Телефоны звонят, не переставая. "Кто во главе корпорации?" "Что там думают по этому поводу?"

– Так!.. Ну и что думают?

– Предлагаю, и, кстати, все меня поддерживают – необходимо срочно кого-то кинуть на это дело, чтобы повлиять на общественное мнение.

– Зачем это? – спросил он, щелкая кнопками на пульте. – Пресс-конференция и все такое? Так это только подольет масла в огонь.

– Нет-нет, ни в коем случае! Наоборот... Нужно немедленно переключить внимание средств массовой информации на что-то другое, чтобы сбить накал.

– Мысль... – сказал он, привстав. – А как это можно сделать? Есть что-нибудь?

– Есть пара кандидатур. Зарабатывают ломовые бабки, а налоги не платят. Думаю, сможем натравить на них налоговую инспекцию.

– Гениально, Эдга! Инспекцию надо вздрючить, – сказал он. – Господи, в каком обществе мы живем!

– Да, я рад, что ты – за.

– А как же! Ну ладно, хоп! – Он положил трубку на рычаг. Улыбнулся. Выключил телевизор. Резко отбросив одеяло, встал на пол.

Подойдя к окну, сдвинул раму влево. Вдохнул полной грудью свежий воздух. Поднимаясь на носки, задержал дыхание и, выдыхая, начал колотить себя в грудь кулаками.

Ну и, конечно, позвонил Алекс.

– Как услышал в новостях, так дар речи потерял. Слушай, а ты его знала?

– Нет, – ответила она.

– В твоем доме полный комплект – и самоубийств, и перебор с кокаи...

– Работаю я, Алекс, – оборвала она его.

– Пардон! Решил отметиться и узнать, как ты, что делаешь.

– Я – прекрасно, – сказала она, – связки чеснока висят на окнах и распятия под рукой...

– Не понял.

– Проехали.

Рокси тоже позвонила:

– Господи, какая жалость...

И ее "выключила" довольно быстро:

– Знак судьбы. У него было все не так, как у всех.

Вайда Трависано пожаловала собственной персоной, позвонив в дверь. Вошла "вся из себя" – мейкап, благоухающая, бледно-розовый маникюр. Туалет совершенно потрясающий – цвета слоновой кости атласное платье с искусной вышивкой. Застежка на спине – "бранденбуры": петли и пуговки, величиной с горошину, из атласа. Невозможная застежка! Уже сломала ноготь... Она теребила ворот – платье застегнуто наполовину.

Она попросила Вайду пройти на кухню – включила флюоресцентную подсветку. Склонившись, стала просовывать горошины-пуговки в узкие петли. Вайда стояла, обозревая ногти. Фелис обнюхала Вайдины ноги в чулках. Та похлопала кошку по спине тыльной стороной ладони. Фелис, выгнув спину дугой, продолжила рыбное пиршество.

– Изящная вышивка... Индия?

– Китай. Ах ты, черт! У вас есть маникюрный клей?

– К сожалению, нет! – Застегнула пуговку. – Куда вы сегодня?

– В "Плазу". Там ужин. Прием, в общем. Одно плохо – всяких речей до черта! Губернатор пожалует. Ужасно, правда? Это я про Шира. Разговаривала с ним один раз в лифте. Несколько месяцев назад. Представляете: купил какое-то огромное растение на Третьей авеню. Праздник улицы там был. – Она вздохнула. – Как подумаю, что он лежал там и варился в кипятке. Не мои слова – по Пятому каналу сказал этот – как его? – ну тот, с новостями, так и сказал "варился". – Повернула белокурую головку – прическа волосок к волоску. – Ой! Случайно, он не был вашим другом или кем там еще?

– Нет, не был, – улыбнулась Кэй, застегивая пуговку.

– Бедняга...

Фелис отправилась в прихожую, расположилась там и стала умывать лапкой мордочку.

– А я была знакома с Наоми Сингер, – сказала Вайда, рассматривая надломленный ноготь.

Кэй застегнула пуговку, искоса взглянула на Вайду.

– Мы вместе ходили в Еврейский центр на Лексингтон, – сказала Вайда. – Пару раз. Там курсы насчет того, как отбиваться, если нападут. Вы там были?

– Да. Несколько раз на концерте. Слушала музыку.

– У них деятельность на все случаи жизни. Еврейский – это только так, а вообще все ходят, кто хочет.

– Она, должно быть, была несчастна, – сказала Кэй.

– Да вроде нет. По ней, бывало, и не скажешь. Впрочем, у несчастных как раз ничего и не поймешь. Живая такая была. Конечно, внешне. На вас похожа, между прочим. Темные волосы, овал лица такой же. Однако не такая красивая, как вы. Нет! Вы и ростом повыше. "Я из Б-а-а-а-с-тона". Это она про себя. А вы откуда?

– Из Уичиты.

– А я отовсюду, – сказала Вайда. – Мой папашка генерал-майор ВВС.

Застегнув пуговку, Кэй спросила:

– В "Таймсе" не сообщалось, что было в записке?

– В "Посте" было, но вкратце, – сказала Вайда. – Депрессия у нее была. Буквально на любую тему. Окружающая среда, расизм... Что еще? Ах, да – ядерное оружие. Был у нее какой-то чувак в Бостоне. Она с ним, правда, порвала. Написала и о нем – упомянула. – Вайда вздохнула. – Дмитрий тогда чуть концы не отдал.

– Что вы хотите этим сказать?

– Она чуть было его не прихлопнула, – объяснила Вайда. – Он в тот момент начищал эти... как их? Ну медные палки, которыми крепится навес этот, крыльцо что ли... Тогда он был портье, а Рафаэль – хозяйственник... Она шмякнулась буквально рядом с ним. Вообразите – он весь в крови... Неделю целую приходил в себя в Диснейленде. Жену и ребятенка тоже с ним отправили. Все расходы оплатили.

– И то хорошо, – заметила Кэй, застегнув еще одну пуговку.

– Повезло! Они тут не особенно раскошеливаются. Да и черт с ними, лишь бы этот "падеж людей" прекратился. Ну кто, скажите, сюда поедет? – Она покачала головой, вздохнула. – "Небоскреб ужасов"... Спятить можно! Я прямо чувствую себя, как Джеми Ли в фильме Кертиса.

Кэй застегнула самую верхнюю пуговицу.

– О'кей, Джеми Ли, – сказала она, делая шаг назад, – привет губернатору! Вы его, уверена, сразите наповал и сразу.

На столе в швейцарской среди прочей корреспонденции, полученной для жильцов, лежал пакет и для нее, в элегантной упаковке. На наклейке каллиграфическим почерком: "Викториана, Ист-Сайд, Восемьдесят девятая улица". Посылка – величиной с коробку из-под туфель, довольно тяжелая. Art Nouveau – еще одна изящная наклейка. Она гадала – кто же это, что там? – пока поднималась в лифте с типом с козлиной бородкой до двенадцатого, дальше с японской парочкой до шестнадцатого.

Вопрос "Кто?" разрешился сразу же, как только прочитала послание. Норман и Джун. Почерк Нормана – крупный и круглый. На веленовом листке, с эмблемой "Диадемы" написано: "Ясного неба, ярких звезд, удачи во всем. Любим тебя. Норман и Джун".

"Что?" оказалось внутри упаковки из двух слоев темно-синей бумаги, свернутой в трубку и обмотанной клейкой лентой. Телескоп, старинный, из латуни. Две выдвижные секции – полметра в длину, если раздвинуть. "Либерти Белл", Синклер, 1893 год – это клеймо.

Ощутив себя Ахавом, она сразу же приступила к обзору местности. Вверх по реке буксир тащит баржу, вниз – белая яхточка скользит. По мосту Триборо катятся автомашины. Окна небоскребов... Хм-м!.. Оказывается, не одна она такая – у некоторых, перед окнами, тоже телескопы, только на треногах.

Долго она так стояла. Фелис, конечно, сразу на подоконник и стала тереться о коленки... Мурлыкает.

С Рокси и Флетчером съездила на блошиный рынок в районе Двадцать шестой улицы. Купила пару оловянных подсвечников. В "Энни-холле" и "Манхэттене", китайском ресторанчике, – такие же.

Читала вполне приличную рукопись. В парикмахерской постриглась и слегка изменила оттенок волос. Во "Временах года" обедала с Флоренс Лири Уинтроп. На том месте, где в прошлый раз сидел Шир, – обедал какой-то мужчина.

Потом принимала участие в производственном совещании.

Домашний день пришелся на среду. Было грустно и моросило. Парк стал совершенно бурым. Озеро лежало огромным оловянным блюдом. Дождь сыпал на шиферные башенки Еврейского музея, на потемневший сад, на крыши соседних старинных зданий из песчаника. В такой день приятно сидеть дома, даже если приходится утюжить рукопись Флоренс – странички испещрены стрелочками, пометками, сделанными ее причудливым почерком.

А стирку затеять и вовсе подходящее занятие, подумала она, прочитав, как Сусанна, прежде чем бросить куртку Дерека в стиральную машину, оттирала засохшие пятна крови. В такой день стиральные автоматы в домовой прачечной все свободны. На часах – 3.25. Пусть Сусанна достирывает и не беспокоится. Взяла корзину, набитую грязным бельем из кладовки. Вошла Фелис. Стояла и смотрела, что это хозяйка еще придумала, что это она делает. Кухонные полотенца, банные, всякие мелочи – все в корзину. Сверху – коробку "Тайда". Из кружки с мордашкой Микки Мауса достала монетки, 25 центов каждая, для стиральной машины.

Когда она вошла в прачечную – сплошь белый кафель, – прижимая к себе корзину с бельем и пачкой стирального порошка, Пит – как его? – с рыжевато-каштановой шевелюрой обернулся. Он стоял рядом с сушильным автоматом, напротив входной двери, и смотрел на нее.

– Привет, – сказала она. Подошла к краю прилавка у свободного стирального автомата, водрузила корзину... Соседний автомат работал – горели красные лампочки, слышалось гудение, какое-то жужжание. Рядом – бельевая корзина, но пустая.

– Привет, – сказал он. Голос отразился от кафеля. – Как поживаете?

– Отлично, – ответила она, пожалев, что не привела себя в порядок. Сколько ему? Двадцать семь? Н-да... – А вы?

– Неплохо, – сказал Пит... Хендерсон... – Ну как, устроились окончательно?

– Более-менее. – Она улыбнулась в ответ на его сногсшибательную улыбку.

Одет в зеленую футболку, конечно, в джинсах. Она повернулась к стиральным машинам, подняла крышки бункеров. Вынула фильтры. – Классное оборудование! В этом доме все по последнему слову науки и техники.

– Сначала собирались продавать квартиры, потом передумали, – заметил он, повернувшись к сушилке.

– Тогда мне крупно повезло, – сказала она.

– Мне тоже.

Поставив коробку с порошком рядом с корзиной, начала вынимать вещи. Цветное – к цветному, белое – к белому.

– Почему передумали?

– Спрос упал... – Не понимаю, для чего же тогда делали такие капиталовложения. А вы знаете, кто владелец дома?

– Понятия не имею. Знаю, что чеки об оплате направляются к Макивой-Кортез. – Вдох-выдох. В помещении, выложенном плиткой, получилось достаточно громко. – Веселенькое начало у вашего новоселья.

– И не говорите...

– Репортеры просто озверели. Нормальные с виду люди, но такого понакрутили. Налетели, как акулы. Просто сериал какой-то в духе Джеймса Бонда.

– Он хотел книгу написать о телевидении, – сказала она, положив пару джинсов к цветному. – О том, какие возможности у телевидения и каким образом оно влияет на нашу жизнь. Думаю, написал бы и об акульих замашках.

– Вы были знакомы? – спросил он, обернувшись.

Она, стараясь отцепить носовой платок от пуговицы батника, ответила:

– Шапочно! Нас только накануне познакомили.

– Тема действительно интересная, – сказал он. – Я, например, вырос не отходя от ящика, как говорится. Теперь предпочитаю видак. Кстати, он, наверно, собирался и об этом писать? Видеоаппаратура и все такое.

– Думаю, да, – ответила она. – В детали не вдавался. Да и беседовали мы всего минуту, может, две. Так, в общих чертах...

– Вам, думаю, было бы интересно с ним общаться, – сказал он.

– Безусловно, – заметила она. – Даже очень, – добавила, кидая батник в одну машину, а носовой платок – в другую.

– Пару раз перекинулся с ним общими фразами. О погоде... Знаете, где встречи в основном происходят – в лифте. Зато его книгу о компьютерах прочитал внимательно.

– Я тоже, – сказала она, оборачиваясь. – Ну и как она вам, его книга?

Он помолчал. Нахмурился.

– В общем, ничего. Написана профессионально, но почему-то раздражала, когда читал. – Он взглянул на нее. – Я сам компьютерщик. Вот такие дела! Не вижу причин, чтобы заходиться по этому поводу. Машины есть машины. Обработка данных, причем быстро. Вот и все. А его книга – клиника. Паранойя, я бы сказал.

– Скажете тоже! Какой же он параноик? В этой технике определенная опасность безусловно есть.

– Не знаю, но, по-моему, у него в этом плане перебор.

Она повернулась к машине. Достала из корзины постельное белье – желтое в цветочек. Загрузила в бункер с белым.

– Вы где работаете? – спросила она.

– Я свободный художник, если угодно. Консультирую разные компании, большей частью финансовые. Пишу игры, которые неплохо реализуются на рынке. – Захлопнул дверцу сушильного аппарата. – А вы?

– Я редактор, – ответила она. – Работаю в издательстве "Диадема".

– Пожевать не хотите? Сладости, например? – Идя автомату в дальнем углу помещения, оглянулся через плечо.

– Нет, благодарю вас, – она улыбнулась. Повернувшись к корзине, достала кухонные полотенца, разные салфетки.

Бросил в автомат монетку. Раздался щелчок.

– Тут и для кошки кое-что найдется. Это, чтобы вы знали.

– Чудесно. Не знала, – сказала она, открывая коробку "Тайда".

– И собачкам. Но вот для попугаев нет ничего. Хотя бы зернышко. – Машина клацнула, что-то выпало из автомата в лунку.

Она сыпала порошок сверху на цветное белье, потом оглянулась. Он подходил к ней, на ходу отрывая край от пакета.

Улыбаясь, сказал:

– На днях видел, как вы покупали у Мэрфи кошачьи подстилки. А если точнее, в субботу утром.

– О-о-о-о, – протянула она.

– Был не один, поэтому не мог подойти к вам, засвидетельствовать свое почтение.

Она улыбнулась. Повернулась к машине, добавила "Тайда".

Он облокотился на урчащую машину – через две от нее.

– Кот или кошка? – Кошка, – ответила она. Он доставал из пакетика хрустящие бисквиты.

– А вы откуда родом? – спросила она, насыпая порошок в бункер с белым бельем.

– Из Питсбурга, – ответил он. – Здесь живу уже пять лет. Имею в виду Нью-Йорк. Из них три года в этом доме. – Протянул пакет, сверля ее голубыми глазами.

– Нет-нет, спасибо, – улыбнулась она и закрыла коробку с "Тайдом", утопив носик внутрь. Повернулась к нему спиной, положила коробку с порошком в корзину.

– Я из Уичиты, – сказала она. – Здесь уже... о, Господи!.. восемнадцать лет.

– Я сразу понял, что вы со среднего Запада, – сказал он. – Манера разговора. Слушать вас приятно...

Взглянула на него. Стоит и поглощает крошечные печеньица...

– Спасибо, – ответила она.

Вставив фильтры на место, захлопнула крышки.

– Самое время надевать противогазы, – произнес он вполголоса за ее спиной.

"Джорджио"... Она сразу поняла, что он имел в виду. Обернулась.

Женщина с восьмого, коренастая и с челкой, стояла в дверях, под видеокамерой. На ней были темные очки, на Шее – янтарные бусы, сама в черном платье с длинными рукавами. За ее спиной мужчина вкатывал велосипед в один из лифтов.

Они поздоровались с женщиной с челкой. Та направилась к автоматам. Высоченные каблуки черных туфель цокали по виниловому покрытию, а ее "Джорджио" забивал и "Тайд" и жавель. Пит повел носом, улыбнулся.

Она тоже улыбнулась, опуская монетки в прорезь стиральной машины. Он пошел к сушильным аппаратам. Монетки, между тем, провалились, машина вздрогнула, заурчала.

Она вставила в специальную рамочку дискету с программой, подождала, пока вспыхнули нужные кнопки.

Вошла еще одна женщина. Фыркая и поводя носом, направилась к той машине, у которой только что стоял Пит. Черноволосая толстушка в красной блузке и фиолетовой юбке. Коричневые манжеты. Сняла корзину с машины, открыла крышку.

– Вы в самое время, машина только что остановилась.

– Чего? – женщина повернулась в ее сторону.

– Только... что... остановилась... – сказала она. – Сейчас... – взмахнула рукой. – Все... все...

– Ah, si – сказала женщина, улыбаясь и открывая бункер. Стала вынимать влажное белье и складывать в корзину. – Si, veintecinco minutas – сказала она. – Exactemente. Vientecinco minutes.

– Двадцать пять, – сказала Кэй. – Si.

– Спасибо.

Нажала кнопку. В машинах закрутились барабаны. Стирка началась. Взяла с собой коробку с порошком.

– Это еще не все, – сказал Пит, следуя за ней с, корзиной выстиранного белья. Обвел взглядом холл.

Она тоже посмотрела по сторонам. "Джорджио". Победив порошок и жавель, наконец, уехала в лифте.

– Впечатление такое, будто с парфюмерной фабрики к ней подвели шланг, – сказал Пит, когда они вышли в холл.

– "Джорджио", – сказала она. – Этим все сказано. Нажала кнопку между лифтами. Цифра "2" стала буквой "Н", "4" поменялась на "5".

Дверь с лестницы, справа от лифта, распахнулась и вошел Терри. В мокром дождевике. Улыбнулся им и зашагал в прачечную. Из комнаты, где хранились велосипеды, вышел мужчина в насквозь промокшем желтом пончо и в пробковом шлеме. Закрыв дверь на задвижку, кивнула.

Она тоже кивнула ему.

– Все еще поливает? – спросил у него Пит.

– Вообще разошелся. Сильнее, чем раньше, – ответил мужчина. Был он в теле, на вид чуть больше тридцати лет.

Створки левого лифта поехали в стороны.

– Прошу, – сказал Пит, пропуская ее вперед. – Мне тринадцатый. – Она нажала "20" и "13". Мужчина в пончо – "16".

Кабина лифта остановилась в вестибюле. Вошла пожилая, круглолицая женщина в темно-синей шляпе и плаще. Кивнула, отвернулась, нажала "10".

Поднимались молча. Женщина вышла.

– Рад был увидеть вас, – сказал Пит, улыбнувшись, когда кабина остановилась на тринадцатом.

– Я тоже, – сказала она, улыбнувшись в ответ. Мужчина в пончо вышел на шестнадцатом. Она стала подниматься одна.

Когда "19" над дверями поменялся на "20", достала ключи.

* * *

В пятницу она принимала у себя друзей. Кое-кого из "Диадемы" и Рокси с Флетчером. Все расхваливали квартиру, Фелис и Роксиного "Сокола". По очереди смотрели в телескоп, пили водку, содовую и белое вино, обсуждали ближневосточный кризис, планы на весну.

– Красивая люстра, – сказала Джун, когда приступили к ужину, расположившись в гостиной с курицей, салатом и бокалами вина. – Твоя?

Все разом вскинули – десять или даже двенадцать – головы к потолку и стали обозревать светильник. И она в том числе.

– Собственность этого дома, – сказала она, восседая на подушках, рядом с журнальным столиком. – Здесь все по последнему слову науки и техники. Раньше планировали запродать квартиры в частную собственность, но таинственный владелец дома решил сдавать их в аренду. Никто не знает, кто он такой. Якобы домом владеет какая-то юридическая фирма с офисом в центре, а он прячется за нее. Возможно, владелец бяка порядочная, но для меня просто добрый Дед Мороз.

– Курица у тебя отменно получается, – сказал Норман.

– У меня... Ха-ха! Пошла и купила у Питака.

– Но кто-то все-таки должен знать, кто он, этот тип, – сказал Гэри.

Она сделала глоток вина.

– Все операции осуществляются через посредников, а те всегда имеют дело только с юристами.

– Неудивительно! – заметила Тамико. – Кому охота раскрываться при такой убийственной рекламе.

– Мы говорили о том, что было в самом начале, – возразила она.

– В самом начале дом был куплен у Барри Бека, – сказала Джун. – Я, например, и подумать не могла, что буду сидеть здесь. А ты, Норман? Помнишь, как мы боролись против постройки этого дома?

– Мы ведь члены общества "Сивитас", – сказал Норман. – Наша организация принимает все меры, чтобы уберечь территорию от подобных построек. На месте этой "щепки" стояли два славных особняка. Битву мы тогда проиграли, но войну выиграли, по крайней мере против таких вот домов. Запретили строительство этих дылд. Правда, спустя месяц после того, как для этого уже был отгрохан фундамент.

– Дом, конечно, первоклассный, – сказал Стюарт. – Люди ходят, двигаются, шумят, и ни одного звука. Будто в доме и двери не хлопают. Вот у меня, там, где я арендую квартиру, слышно, как кладут телефонную трубку.

– Все равно странно! Построить дом для частников, да еще с такими затратами, а потом взять и перерешить, пустив его под аренду, – заметила Тамико.

– Я сама удивляюсь, – сказала Кэй, наполняя бокалы. – Поговорила как-то с Жозефиной Хардинг из расчетного – она вкладывает свои средства в недвижимость, – та объяснила, что в этой части Манхэттена совершенно невыгодно иметь дома, сдающиеся в аренду. Такая тенденция удерживается уже много лет. Словом, позвонила я даме, которая показывала мне квартиру. Она-то мне и рассказала, что ребята из фирмы считают владельца дома занудой, и что он определенно мужского пола, потому что они называют его "сукин сын". Фелис! – прикрикнула она. – Куда? Брысь!.. Он их загонял с разного рода усовершенствованиями, и еще не каждому сдает квартиры. Самых перспективных в смысле оплаты почему-то прокатывает. Флетчер, съешь еще кусочек! Ведет себя так, будто сам живет в этом доме. В трехкомнатной квартире! Это со своими-то миллионами? Венди, почему вино не пьешь?

– Это ровным счетом ничего не значит, – заметил Стюарт. – Здесь он, возможно, заземлился, а живет, где вздумается. Может, у него всяких разных жилищ с полдюжины...

– Я тоже так считаю, – сказала она, наливая вино в Вендин бокал, – но та женщина дала понять, что от него одни беспокойства, стало быть, он живет постоянно здесь.

– Барри Бек, наверно, знаком с ним, – заметила Джун.

– И подрядчик, видимо, тоже. Некий Микеланджело. Бек продал дом, когда строительство еще не было завершено.

– Давайте сменим пластинку. Я этим больше интересоваться не стану. – Сказала она, подливая вина в бокал Гэри. – По-моему, он просто "ку-ку" и пусть дальше обнимается со своей собственностью, а я ему весьма признательна. Берите курицу, умоляю!

Он сидел и смотрел на экран. Покачивал головой, даже пригорюнился слегка.

Попытался даже рассмеяться.

Юмор никогда не помешает.

Так-так! А она, стало быть, дареному коню смотрит в зубы, да еще и справки наводит. А ее боссы кидают ей идеи насчет Микеланджело...

Зануда и сукин сын, оказывается.

Ха-ха-ха!

...Слава Богу, к десерту дело приблизилось. Внесла блюдо с клубничным муссом, поставила на столик.

Может, его когда-нибудь застукают?

А почему нет? Вполне возможно. Позвонят однажды в Дверь и спросят: "Извините за беспокойство, но не могли бы вы уделить пару минут? Есть к вам несколько вопросов. Что вы думаете по поводу смертельных случаев в этом доме?"

Чушь, конечно! Спокойствие прежде всего, и без вибра. Она сама сказала, что больше этим не интересуется.

А Микеланджело давно уже в Бимини, на Багамах. Удит рыбу и трахает новую, молодую жену. Надежный. Скажем, папа римский поинтересуется – чей дом? – ни в жизнь не расколется. Тут все тип-топ!

Встал, налил себе имбирного пива. У него тоже есть курица. Кто желает?

Сидел, ужинал, смотрел. Пьют растворимый, без кофеина. Поглощают клубничный мусс. Ахи! Охи! Сплошной восторг. Хорошо, пусть она радуется.

У Вайды тоже посиделки. И у Стренгерсонов.

Крис рассказывает последние новости Салли.

Кэй выходит провожать распрекрасного Нормана и Джун.

Все-таки не мешает успокоиться. Волноваться вредно.

Что там она про собственность вещала? Оставила, кажется, за ним право на личную жизнь. Так надо понимать.

– Извините, не мог прийти раньше, до гостей, – сказал Дмитрий.

– Ничего страшного, – сказала она, идя вместе с ним в спальню. – Брысь, Фелис! Кому говорю? Брысь!

– Вчера в бойлерной случилось прямо-таки наводнение, – сказал Дмитрий, встряхивая спрэй.

– Только этого и не хватало! – Заметила она.

– Починили! Быстро высохнет. О-хо-хо! Славный нынче денек.

Он поставил спрэй на подоконник, рядом с письменным столом, ухватился обеими руками за край правой панели и стал с силой толкать влево. Удалось сдвинуть панель всего сантиметров на десять. Проделал то же самое с левой панелью.

– Без проблем решим проблему, – сказал Дмитрий.

Она поежилась, когда струя холодного воздуха хлынула в приоткрытое окно. Дмитрий, в серой рубашке и заношенных до блеска коричневых брюках, фукал пену в пазы. Интересно, когда стоит вот так близко у окна, вспоминает ли, как летела вниз Наоми Сингер, которая чуть его не убила? Вообще идиотизм какой-то. Уж если надумала, прыгала бы из окна спальни, что ли.

Он все нажимал на клапан спрэя, водил составом по пазам.

– Это что? – спросила она.

– Силикон, – ответил он, продолжая смазывать пазы уже с изнанки.

Фелис вспрыгнула на подоконник, высунулась из окна, выгнула спину. Белый, с черной отметиной на конце, хвост заходил ходуном. Дмитрий поставил спрэй и прикрыл створку.

Подойдя к подоконнику, она погладила кошку по спинке.

– Нет, Фелис, нельзя...

Взяла ее, приподняла, перевернув брюшком. Склонившись, посмотрела в кошачьи зеленые глаза.

– Не-ль-зя, не-т, – повторила нараспев. – Мы не будем выпадать из окон этого дома. Фр-р-р! Не-бу-дем... Усвоила? – Фелис смотрела на нее, она – на Дмитрия.

Он и бровью не повел. Двигал вправо-влево то одну панель, то другую. Она отошла от окна. Кошка разлеглась на плече. Поцеловала ее в мордочку, погладила спинку. Сказала:

– Я слышала, что хозяин этого дома зануда. Фелис замурлыкала.

Дмитрий опять попрыскал из спрэя.

– Миллза я знаю, – сказал он, – владельца нет.

– Миллза?

– Мистера Миллза, управляющего. Вы знакомы с ним? – темные глаза глянули на нее.

– Получила от него уведомление, – сказала она. – Ну и как, понравилась ему мраморная заплатка? В вестибюле.

– Да, – сказал Дмитрий неожиданно на русском языке. – На удивление! С этим все в порядке. – Он поставил спрэй на пол. Повозил панель вправо-влево. – Ну вот, теперь порядок!

– Как это вы все ловко проделали! – сказала она. Фелис замурлыкала в полный голос. Поглаживая ее, смотрела, как он проверял панели.

– Дмитрий, что хочу спросить. Это управляющий заставляет вас быть таким внимательным к просьбам жильцов?

Он кивнул.

– Да, – сказал по-русски. – Она...

– Женщина?

– Вы.

– Я?

Он кивнул. Поставил спрэй.

– Когда вы подписали договор.

Он потянул панель, погонял в пазах.

– Когда я подписала договор?

Он еще раз проверил скольжение панелей.

– Вы не знакомы с мистером Миллзом? – спросил Дмитрий.

– Нет, – ответила она. Он пожал плечами:

– Мне он сказал: "Смотри, чтобы у нее все было в порядке. Отнесись со всем вниманием".

Взял спрэй, снова встряхнул.

Она сняла Фелис с плеча, спустила на ковер, взглянула на него.

– Вы уверены, что речь шла обо мне?

– Мисс Норрис, – сказал он, нажимая на клапан и добавляя силикона во внешние пазы, – переезжает в двадцатую Б. Чтобы у нее был полный порядок. Максимум внимания.

– Может, он обо всех проявляет такую заботу?

Дмитрий покачал головой:

– Никогда, ни о ком, только про вас.

– Ничего не понимаю...

Убедившись, что в спальне панели двигаются как по маслу, Дмитрий направился в гостиную.

И там отрегулировал окно.

Она, как обычно, протянула чаевые, но он попятился, сжимая в руках спрэй и повторяя:

– Нет, нет, пожалуйста, нет, спасибо, нет...

Она не настаивала.

Когда он ушел, стала заканчивать уборку.

Зазвонил телефон. Венди... поблагодарила за приятный вечер. Еще поболтали. О том, что Джун стала лучше выглядеть, что у Тамико и Гэри – флирт не флирт, роман не роман, но что-то в этом роде.

Еще звонок. Тамико... с ней поговорили про Стюарта и про Венди.

Джун тоже не заставила себя ждать. Опять обычный треп пошел. Потом она сказала:

– Джун, знаешь, хочу выяснить, кто владелец этого дома. Разузнай телефон директора строительной фирмы, можно подрядчика. А лучше оба.

– Хорошо. Думаю, в "Сивитасе" знают все.

– В понедельник собираюсь позвонить управляющему, – сказала она. – Но он в одном офисе с той женщиной, которая мне показывала квартиру, так что, думаю, знает не больше ее. Что касается юристов, думаю, они не в курсе. Позвоню тебе еще раз в понедельник. Жди моего звонка.

– А с чего это ты вдруг? Рассказала про разговор с Дмитрием.

– Интересное кино! Почти как в "Хозяине Лидии".

– "Хозяине Оливии", – поправила она. – У Лидии был врач. "Врач Лидии".

– Без разницы. Не хочешь завтра вечерком поиграть в скрэббл? Говорят, будет дождь. Поль собирается прийти.

Вопрос оставили открытым.

Ну, Дмитрий, удружил...

Впрочем. Дмитрий тут ни при чем. Сам велел Эдгару проявить о ней экстразаботу. Ну, идиот! Будто кто-то собирается здесь ее обижать или с лестницы сталкивать.

Пора принимать меры. Хочешь – не хочешь. Во всяком случае, не дожидаясь понедельника.

Эдгар, конечно, каменная стена. Барри Бек – вообще ничего не знает. А она тем временем свяжется по телефону с Домиником Микеланджело. Неизвестно еще, будет ли он изображать "великого немого", а то возьмет и клюнет на ее рулады. У него не заржавеет, тот еще гусь.

Когда-нибудь была она на ТВ?

Похоже, была. Бойко так вещала в прачечной.

Увидит его на видеопленке в постоянном контакте со стаканом? Ну и что? В наши дни все со стаканом...

А вдруг удивится – Микеланджело, в сорок лет, и на пенсии живет на Бимини.

Завтра будет поздно. Меры нужно принимать сегодня. Завтра, возможно, отправится играть в этот скрэббл и вполне может остаться там на ужин.

С одной стороны, он этого хотел. Точно знал. Прекрасно знал даже – почему. Зачем иначе вести наблюдения за потугами д-ра Пальма в течение трех лет, если после этого не научиться разбираться хотя бы в себе самом.

Выбора она ему не оставила. Увидит на экране – раструбит направо и налево. Такую шуструю не купишь! А с ним все будет покончено. Обвинят, что и сердечный приступ Брендана его рук дело. Впрочем, делом больше, делом меньше – не играет роли.

И вообще – это уже не паранойя, это меры предосторожности.

Он предельно хладнокровен. Обдумал все, со всех сторон, пока она убирала квартиру и ходила в магазин. Дейзин папаша, из самого Вашингтона, рассказывает про изнанку ближневосточного кризиса, а Дейзи и Гленн и уши развесили. Черт с ним, с кризисом! И записывать его ни к чему!

Решил, с чего начать и как приступить к делу, обдумал все до мельчайших подробностей, до самых незначительных деталей. Главное – спокойствие.

Пошел в магазин. И самому не мешает чего-нибудь купить в дом. Торопясь шел по Мэдисон, надеясь, что не столкнется с ней лоб в лоб.

Видел, как она вышла из магазина, как зашла в дом.

Опять сидела за письменным столом, все над той же самой рукописью, что и всю неделю.

Он поставил бутылку в холодильник.

Наблюдал за ней, ждал.

Позвонил в 5.08. У нее и у него на часах было именно столько, когда она закончила редактировать коротенький текст на странице перед следующей главой. Фелис спала, свернувшись клубком посередине кровати. Они обе у него на "1". На "2" – никого и ничего.

Она повернулась лицом к телефону, стоявшему на том краю стола, что ближе к окну, в тот самый момент, когда назвал себя. Он не видел выражения ее лица. Сразу продолжил разговор, чтобы не дать ей возможности заговорить.

– Извините, что беспокою, – сказал он, – но мне необходимо поговорить с вами. По телефону как-то не с руки. Это имеет отношение к дому. Не могу ли я встретиться с вами? Разговор на пару минут, не больше.

– Прямо сейчас? – спросила она, повернувшись на стуле и сдвинув очки с переносицы на темя. Фелис проснулась, вскочила, выгнула спину дугой. Посмотрела на свою кошку.

– Могу к вам подняться?

Она подвинулась к кровати, не вставая со стула. Фелис направилась к ней, грациозно переставляя лапы.

– Минут через десять.

Фелис прыгнула со всего маху к ней на колени.

– Ай! – вскрикнула она, отшатнувшись. – Кошка прыгнула на меня.

Улыбнувшись, он заметил:

– Прямо, как в джунглях. У вас там, наверху, я имею в виду. Спасибо.

Оба положили трубки на рычаги.

Он перевел дыхание. Глубокий вдох. Выдох... Уф-ф-ф-ф!

Раскачиваясь в кресле, смотрел на экран. Она сняла очки, положила на письменный стол, погладила Фелис.

– М-да, – сказала громко. – Интересно...

– Не то слово! – хмыкнул он.

Она выключила свет, закрыла полированную крышку стола. Встала. Спустила Фелис на ковер. Подошла к шкафу, расстегивая батник.

Переодевается ради него. Уже неплохо!

Взглянул на свои замызганные джинсы.

Не мешает и ему переодеться...

 

Глава пятая

Она надела черные джинсы, бежевую водолазку и черные спортивные туфли без каблуков.

Провела щеткой по волосам, помадой – по губам, наложила румяна. Проделала все это, не переставая думать о том, что именно он хочет рассказать про дом и почему об этом нельзя поговорить по телефону. Может быть, тут что-то связанное со смертями. Вряд ли! Вспоминать об этом никому не доставляет удовольствия. Мурлыкая мелодию из "Солнечной долины", выключила свет в ванной, включила в прихожей, в гостиной и даже бра над столом.

Дмитриев силикон оказался составом со стойким запахом. Она подошла к окну и сдвинула панель. Та легко откатилась. Пришлось потянуть назад, оставив всего сантиметров десять. Какой молодец этот Дмитрий! Небо совсем темное, внизу все те же малюсенькие, будто игрушечные, машины, – трафик хоть и не такой яростный, как среди недели, но все-таки. Машины все катят и катят, иногда замирают – в розовато-золотистых отблесках уличных фонарей.

Прислушиваясь к звукам лифта, она вернулась в спальню. Там тоже чуть-чуть сдвинула створку. Левую. Холодная струя воздуха нагнала ее в прихожей. Фелис поглядывала на нее из кухни – стоя на задних лапах, передними царапала пробковую пластину.

– Ну, какая у меня умная коша! – сказала она, завернув по пути на кухню.

Достала из шкафа коробку с угощением для кошки. Коробку поставила на место. Из холодильника выудила вкусный кусочек для себя и крошечный помидор из салата. Съела его, сполоснула пальцы, вытерлась кухонным полотенцем.

Пошла в гостиную. На журнальном столике выровняла стопку книг, поправила вазу. Подняла жалюзи, надежно закрепила их.

Стояла у окна, смотрела на длинный грузовик, на крытый фургон, который, нарушая правила, свернул на Девяносто вторую улицу. На розовато-золотистой крыше отчетливо видны были буквы "ГО". Фургон перегородил улицу, начались гудки, сирены... Фелис мяукнула.

Стояла потом перед дверями и мяукала. Не кошка, а трубный глас какой-то.

Звонок раздался, как только подошла к двери. Посмотрела в глазок, повернула ключ в замке, распахнула дверь.

– Прошу, – сказала она, улыбнувшись и протянув руку.

– Ну вот и я, – сказал Пит, пожимая ее ладонь и улыбаясь.

Вошел. Ярко-желтый пуловер поверх белой рубашки, коричневые брюки со складкой, острой как бритва, новенькие белые туфли. Фелис обнюхала их. Он наклонился, погладил кошку.

– Ага! Вот и знаменитая киска-железный коготок, – сказал он, потрепав ее по загривку. – Ах ты, милашка... – Фелис задрала оранжево-белую голову, зажмурила глаза, когда почесал за ушком. – Сколько ей?

– Пошел четвертый, – сказала она. Улыбаясь, прикрыла дверь.

– Как зовут?

– Фелис.

Голубые глаза глянули на нее.

– Почти Феликс, да?

– Почти, – улыбнулась она ему. – Вы второй человек за прошедшие двадцать четыре часа, кто удивился, услышав, как ее зовут. Остальные просто не замечают.

– Вот как? – он с улыбкой смотрел на кошку, а та терлась головой о его руку.

– Вчера у меня были гости, и один, кто видел ее год назад, сказал то же самое.

– Нет, правда. У вашей кошки необыкновенное имя.

– На испанском языке это означает "счастливая", – сказала она. – Я даже не думала об этом, когда придумывала ей имя.

– Ну да, конечно же – сказал он, выпрямляясь. – Feliz. А это что? Грандиозная картина!

– Художник – моя лучшая подруга.

– Вот как? На любительскую живопись не похоже...

– Она – профессионал. Выставлялась. Здесь и в Торонто. Роксана Арвольд...

– Изящная манера письма, – сказал он. – Перья особенно тонко выписаны, хотя ощущение, что это хищная птица не покидает ни на миг.

– Представьте, Рокси именно такого эффекта и добивалась – сказала она, покосившись на гостя.

Он обернулся, окинул взглядом гостиную.

– Прелестно. Обставили со вкусом. Сочетание цветов – потрясающее.

– Еще не все доставили, – заметил она, идя следом за ним и Фелис.

Он остановился перед Цвиком:

– Тоже прекрасная вещь. Что-то есть от Хоппера. Еще один друг?

– Нет. Художественная выставка в Вашингтоне. Оглядел комнату.

– Мило! Очень мило, – сказал он. – Посмотрел на софу. – Это какой цвет?

– Абрикосовый... – ответила она, настораживаясь.

– Абрикосовый, – повторил он, кинув взгляд на обивку. – Потрясающе!

Она улыбнулась.

– Когда-то, возможно, заслуживала похвал, пока Фелис не появилась. Нужно будет перетянуть. Теперь у нее есть пробковая доска. Понимаете, у меня такое чувство: как только я в лифт, так она сюда – точить коготки.

– Похоже, вы правы. Кошка есть кошка. Попробуй отучи ее от того, к чему привыкла, – сказал он наклонясь, чтобы почесать Фелис за ушком. Та, не переставая, терлась головой о его ногу.

– Подумать только! – воскликнул он, подходя к окну. – Есть все-таки разница между тринадцатым и двадцатым этажами. Фантастика! – Высунулся, стоя у правой панели. – Из моего окна видна крыша "Уэльса" и отнюдь не парадная сторона вон того здания.

– Осторожно! – сказала она, подойдя к окну. – Теперь панели легко скользят. Утром Дмитрий смазал пазы.

– Там, впереди, Бруклин или Квинз?

– Квинз, – ответила она, стоя у левой панели. Присвистнул.

– Потрясающий вид! – сказал он, погладив Фелис. Она уже разгуливала по подоконнику.

Они стояли и смотрела на мерцающие окна небоскребов за рекой, на огоньки мостов, отражавшиеся на глади воды, на зарево вечернего города, простиравшегося далеко за горизонт. На небе вспыхивали звездочки, некоторые из них – белые и красные – скользили по небосклону.

– Там – аэропорт Кеннеди, – сказал он.

Она спросила:

– О чем вы хотели поговорить?

Он повернулся к ней, задержал дыхание, в голубых глазах вспыхнула тревога.

– Чувствую себя виноватым, – сказал он. – В тот день, когда мы встретились в прачечной, вы спросили, не знаю ли я, кто владелец этого дома. А я ответил, что не знаю. Может быть, вам по-прежнему интересно, почему в дом столько вгрохано денег, а владелец предпочитает сдавать квартиры внаем, вместо того, чтобы продавать их. Похоже, вы из тех, кто не оставляет загадки нерешенными, – пожал плечами. – Вот я и подумал, для чего вам отвлекаться от работы и ломать голову над тем, что не представляет проблемы.

– Вы знаете, кто владелец дома?

Он кивнул.

– Кто? – спросила она.

Он коснулся ладонью своей груди, обтянутой канареечным джемпером, потом ткнул в себя пальцем.

– Я, – сказал он. – Это мой дом.

Она взглянула на него.

– Я рос и воспитывался неподалеку отсюда, – сказал он. – Мои предки имели апартаменты на Парк-авеню и дом в Питсбурге. И... виллу на Палм-Бич...

Он вздохнул, улыбаясь.

– Когда мне стукнуло двадцать один, унаследовал кучу бабок, – сказал он. – Всегда мечтал поселиться именно в этом районе, ну и вот. Пять лет прошло. – Кэй, послушайте... ничего, если я буду вас так называть?

Кивнув, ответила:

– Пожалуйста...

– Не возражаете, если прикрою окно? Боюсь сквозняков.

– Конечно, – ответила она. – И, ради Бога, садитесь, что же это мы стоим?

Он прикрыл створки окна.

Она опустилась на край софы, подобрав под себя ногу.

Он сел на стул, стоявший сбоку от нее. Поддернув брюки на коленях, уселся поудобней – нога на ногу.

Фелис свернулась клубком на подушке, рядом с батареей, расположенной под подоконником. Поглядывала на них зелеными глазами.

– Итак, как уже сказал, – продолжил он начатый разговор, оперевшись локтем на колено, скрестил руки, наклонившись в ее сторону, – поселился я за парком, на шестом этаже. Смотрю: начали сносить старые дома. Два дома убрали, вырыли фундамент, залили бетон. И вдруг я подумал: а почему бы мне не стать владельцем многоквартирного дома, жить в нем, потому что мне было очень хорошо когда-то в доме №1186. Мы там жили, в большом здании. Огромный двор, с шикарным въездом, знаете?

Она кивнула.

– Словом, крупная недвижимость – хорошее вложение средств, правда? Так и Дональд Трамп начинал. – Он улыбнулся. – В общем, распорядился, чтобы мои юристы купили дом. Отказался от идеи продавать квартиры по вполне понятной причине. Представьте, поселяется какой-нибудь развеселый тип – попойки, компашки... И все! И никуда от него не денешься. Я нашел выход из положения. Никто не знает, что я владелец. Никто не бегает ко мне с жалобами, служащие в доме не лижут мне задницу. Простите, ради Бога, за грубое выражение.

– Вы здесь живете постоянно, круглый год?

Он кивнул.

– Моя страсть – компьютеры. Всякие яхты, особняки – это не мое. Конечно, когда-нибудь придется расширяться. Бассейн не исключен, биллиардная и все такое, а пока меня устраивают апартаменты в этом доме. Живу-поживаю тихонько, никого не беспокою.

– Я бы на вашем месте заняла весь верхний этаж, – заметила она, улыбнувшись.

– А зачем? Я же компьютерщик. Днем и ночью у монитора. Поверьте, красоты обозревать некогда, и потом – никто не хочет жить на тринадцатом. Вы будете удивлены, если я скажу, что большинство людей ужасно суеверны.

– Особенно теперь, – сказала она.

Он кивнул:

– Именно! Она сказала:

– Вам это уж совсем ни к чему. Наверное, теперь убавится число желающих поселиться в вашем доме.

Он повел плечами:

– Не думаю, чтобы очень. Со временем сгладится.

Она улыбнулась ему.

– Вы правы, конечно, – сказала она. – Я все-таки пыталась навести справки. Потолковала с миссис Макивой на другой день после нашего с вами разговора.

– Вот как?

– Да. Зациклилась, что ли...

– Стоит ли? Конечно, мне нравится такое упорство. Я его сразу почувствовал. Впрочем, повторяюсь.

Улыбнулись друг другу.

– Хотите что-нибудь выпить? – спросила она.

– С удовольствием. Если можно, джин с тоником.

– А если водки?

– Годится, – бросил он и огляделся. – А у вас много книг. Какие из них вы редактировали?

Она поднялась с места, но задержалась.

– Пит, – сказала, оборачиваясь – Дмитрий сообщил, будто ему было велено проявлять ко мне повышенное внимание после того, как я подписала контракт. Почему, не знаете? – Она смотрела на него.

Он перевел дыхание, переменил позу, опершись локтями на колени, наклонился вперед.

– Молодец Дмитрий, заслужил благодарность, – сказал Пит. Повернувшись, взглянул на нее. Кивнул. – Когда вы пришли смотреть квартиру, я находился в швейцарской. Вы меня поразили.

– Поразила? – переспросила она, улыбнувшись.

– Вы когда-нибудь слышали о телезвезде по имени Теа Маршалл?

Она взглянула на него.

Он выпрямился. Посмотрел на нее, голубые глаза сверкнули.

– Господи, что это я? – воскликнул он. – Конечно! Только сейчас дошло. Безусловно, слышали, и не раз. Вам, наверно, говорили, что вы на нее похожи. Только сейчас осознал это. – Он встал со стула, покачал головой, улыбнулся. – Конечно же! – Подошел к ней. – Скажите, говорили? Понимаю, что немногие. Говорили?

– Иногда, – ответила она.

– У вас и голос такой же, как у нее. И вот когда я вас увидел, буквально потерял покой. Вы, наверно, заметили. Пальм говорит, что от этого никуда не денешься, этому все подвержены. Эдипов комплекс... Она моя мать. Теа Маршалл.

Он кивнул в подтверждение своих слов и улыбнулся:

– Моя мать, – кивнул. – Теа Маршалл, – прищурился. – Однажды слышал, как Пальм в лифте развивал эту тему. Он живет во второй А. Психиатр, причем хороший. Консультирует в госпитале "Маунт Синай".

Она посмотрела на него. Выкинув два пальца, сказала:

– Две водки с тоником... Пошла на кухню. Почти не дышала. Достала стаканы.

Он подошел к проему в стене, просунул голову, облокотился на стойку. Смотрел, как она кидает кубики льда в стаканы.

– Она была грандиозная актриса, – сказал он. – Все крупнейшие шоу "Золотого века" шли с ее участием. "Час Юнайтед Стейтс Стил", "Крафтовый театр", "Драмтеатр Филко", "Студия номер один"... В Музее радио и телевидения три видеозаписи телефильмов с ее участием. Пол Ньюмен, вместе с ней, в двух из них. Привет, Фелис!

Фелис мяукнула. Подошла к миске с водой, стала лакать. Она плеснула водки на кубики льда.

– "В поисках будущего", можно сказать, – мое детство, – заметил он. – В то время постановочная группа спектаклей перебралась на восточное побережье. Отец был против – не отпустил ее, поэтому она вынуждена была выступать в "мыльных операх" – "Путеводный свет" и "В поисках будущего". Адский труд... Репетиции утром, запись, подготовка программы на следующий день. Приезжает домой и снова – зубрежка сценария, репетиции... И так до бесконечности! Практически я ее не видел, кроме как по телевизору. Фантастическая была актриса! Сама жизнь... Год – "Путеводный свет", и шесть лет – "В поисках будущего".

Она долила водку тоником.

– А ваш отец, чем он занимался?

– Он был председателем совета директоров корпорации "Юнайтед Стейтс Стил".

Она взглянул на него. Он улыбнулся.

– Догадываюсь, о чем подумали, – сказал, – что он использовал свое влияние, чтобы проталкивать ее на ведущие роли. Нет! Он не делал этого. Ни в "Часе Юнайтед Стейтс Стил", ни в "Крафтовом театре". Большинство акций "Крафта" тоже ему принадлежали. Что касалось ее карьеры, он был щепетилен. Упаси Бог вмешиваться! Она придерживалась такой же политики. Да это и не нужно было – Теа Маршалл великолепно играла.

Она нарезала лайм ломтиками. Спросила:

– У вас есть брат или сестра?

– Нет. А у вас?

– Брат. Моложе меня. – Фелис стала точить когти о пробку, поглядывая на нее.

– Хорошая коша! Умная коша! – сказала она и повернулась к шкафчику.

– Напрасно вы сейчас даете ей лакомство, не за что! – сказал он. – Пусть она по-настоящему когти поточит. Видите, ждет вашей реакции. Притворщица!..

Придерживая дверцу, Кэй посмотрела на него, на Фелис. Та по-прежнему стояла на задних лапах, вцепившись когтями передних лап в пластину – все внимание на хозяйке.

– Похоже, вы правы, – сказала она, закрывая дверцу.

– Простите меня, Фелис! – сказал он. Фелис посмотрела на него. На нее. На него. Они прыснули.

Фелис перестала терзать пробку, пошла в прихожую. Хвост с черной отметиной на конце – трубой.

– Ого! Кажется, я нажил себе врага, – сказал он.

– Ничего, забудет, – заметила она, улыбаясь. – Вы правы, она меня дурачит. Такая хитрющая бестия.

Подала ему стакан в окошечко.

– Спасибо, – он приподнял стакан. – Ваше здоровье!

– Взаимно, – ответила она.

Они улыбнулись друг другу и пригубили напиток. Повернувшись, она пошла к двери, сказала на ходу:

– То, что Сэм Эйл живет в этом доме, нельзя считать совпадением. По крайней мере я так думаю.

Раздался звук разбитого стекла. Водка с тоником, лайм, лед – все оказалось на полу. Она остановилась.

– Идиот! Какой же я медведь!

– Не огорчайтесь, – сказала она. Поставила свой стакан и пошла за бумажными полотенцами. – Вы второй человек, сделавший то же самое за минувшие сутки.

Намок край ковра и отвороты брючин. Оба, наклонившись, собирали осколки стекла, промокали лужу на паркете. Подошла Фелис. Стояла и смотрела.

– Стакан вот ваш раскокал, – сказал он.

– За квартиру недоплачу в следующем месяце – куплю новый, – отозвалась она.

Он улыбнулся.

– Вы правильно подумали про Сэма Эйла, – сказал он, возя бумажным полотенцем по паркету. – То, что он здесь живет, действительно, не совпадение. А вы с ним друзья?

– Всего лишь знакомые, – ответила она. – У Мэрфи, в очереди в кассу, заговорил со мной. В день переезда пошла в супермаркет, и он там что-то покупал.

– А я, между прочим, так и думал, что рано или поздно познакомитесь.

– Не знаю, как насчет рано, – сказала она, – но вы, случайно, не поэтому ли тоже оказались в числе здешних моих первых знакомств?

Он улыбнулся.

– Один-ноль в вашу пользу, – откомментировал он, подобрав осколок стекла с пола. – Ряд факторов обусловили его проживание в этом доме, и я не хотел бы развивать эту тему дальше.

– Между прочим, он рассказал, что раньше пил запоем, потом вылечился, – сказал она. – И еще про фонд.

Он взглянул на нее.

– Фонд "Карнеги-Хилл", – сказала она. – Точное название не помню, но вы, должно быть, знаете. Фонд оказывает ему поддержку.

– И все это он вам успел поведать у Мэрфи?

– Мы еще вместе гуляли в парке.

– Вот оно что! Это уже кое-что-о-о! – протянул он. Пол, между тем, вытерли почти досуха.

– В таком разе я могу ничего не скрывать, – заметил он.

Собрав мокрую бумагу, зашагали на кухню. С пластиковым мешком для мусора на черную лестницу отправился он. Мешок полетел в мусоропровод, а она в это время приготовила новую порцию.

Вернулись в гостиную.

Расположились на софе. Сидели – каждый, подобрав под себя ногу, – смотрели друг на друга. Сдвинули стаканы – чин! чин! – улыбнулись друг другу.

Он сделал глоток, другой. Глядя на стакан, сказал:

– Думаю, между ними была связь. Против него я ничего не имею. Если она была с ним счастлива – прекрасно! Мой папочка получил то, что заслужил. Поганый мужик он был, между прочим. Даже бабник – для него много.

Вздохнул... Она заметила это, отпила из своего стакана.

– После ее смерти, – продолжал он, – Сэм, как сквозь землю провалился. Ни слуху, ни духу целых десять лет. Да вы и сами знаете, – так сказать, никакого вклада в искусство. Уже дом купил, когда до меня дошли слухи о нем. Однажды узнаю – в студии "Новая школа" читает курс "Режиссура в Золотой век телевидения". Естественно, иду, слушаю. Это было нечто, доложу я вам. Не скажу, чтобы в дребадан, но пьян он был прилично. С трудом держался на ногах, перескакивая с пятого на десятое, под конец вообще забыл, с чего начал...

Она вздохнула, покачала головой.

– Я, конечно, навел справки. Оказалось, обитает в какой-то занюханной дыре на Бликер-стрит, преподает актерское мастерство. Его отовсюду поперли, и вот он оказался здесь. В общем, мрак! Естественно, соображаю, что деньги не возьмет, если узнает, что они отцовские. Поручаю своим юристам организовать фонд. Проделать все это было несложно. Находят одного типа, тот от имени фонда входит с ним в контакт. Смитеровский лечебный центр – это само собой. Тем более, что рядом – прямо за углом. Когда дом был готов, фонд изъявил желание оплачивать его квартиру.

– Великодушно, по-доброму вы поступили тогда, да и теперь вам не откажешь в благородстве, – сказала она.

Он повел плечами.

– Лучшие работы Теа Маршалл – его режиссура. Я понимал: она непременно помогла бы ему, даже если бы между ними ничего не было. И, как я уже сказал, против него я ничего не имею, даже если он был ее любовником.

– Может, кто другой и имел бы, но вы, определенно – нет.

Улыбнулись оба. Отпили по глотку.

– Вот такие дела, – сказал он. – А мы с вами отклонились от темы, которую я хотел бы еще раз обозначить – я владелец этого дома. Так что можете, не отвлекаясь, заниматься полностью своим любимым делом. Позвольте покаяться еще в одном смертном грехе. Наврал я вам про вашу киску. Знал, знал я, мерзавец такой, из бумаг, что вы въезжаете с живностью. И у Мэрфи в субботу утром меня не было вовсе. Подумал: раз вы делали покупки, наверняка и подстилки прихватили.

Она улыбнулась.

– В догадливости вам никак нельзя отказать, – сказала она. – Хорошо, вы прощены. С удовольствием извиняю обе ваши неправды.

Чокнулись стаканами, отхлебнули по глотку.

Фелис прыгнула на софу – приземлилась точно между ними. Потопталась по абрикосовому бархату, обнюхивая его пальцы – мусор выбрасывал, а руки не помыл... Он погладил кошачью мордашку.

– Я счастлив! Все меня простили, – улыбнулся он.

Она взглянула на него и сказала:

– А вас не беспокоит мысль, что могу рассказать о вашей тайне соседям?

– Нет, – ответил он. Покачал головой. – Вы этого не сделаете. Вы будете... вы согласны с тем, что у каждого могут быть свои маленькие тайны.

– Откуда вы знаете?

Он повел плечами.

– Знаю и все. – Его голубые глаза вспыхнули, когда посмотрел на нее. – Такая уж вы, такая... – сказал он.

– Угадал?

Она кивнула.

– Да, – ответила. – Угадали.

Молча выпили.

Фелис прикорнула у его колен. Он теребил ее оранжевое ушко. Гладил по голове, приговаривая:

– Ах ты, кисуля, какая ты прелесть...

– А вы не хотите есть? – вдруг всполошилась она. – Холодильник забит всякими вкусными вещами. Курица с эстрагоном, салат, совершенно неподражаемый клубничный мусс...

– Суперграндиозно! А у меня... А у меня есть бутылка шампанского. "Дом Периньон"... Джеймс Бонд просто заходился от этого божественного напитка. Ну как? Бегу вниз и тут же возвращаюсь... А?

– А кто против? – улыбнулась она.

* * *

– Алекс на шестнадцать лет старше меня. Он читает историю архитектуры в Нью-йоркском университете. Когда мы с ним познакомились, он преподавал в Сиракузах. Я тогда училась на втором курсе.

– Сделать погорячее?

– Да, пожалуйста.

Он освободил руку, наощупь отыскал кран, повернул вентиль.

– А поженились мы, когда мне было двадцать девять, – сказала она. – Ну вот, совсем другое дело. Я люблю, когда горячая вода... А Джефф на двенадцать лет старше меня, так что в моих отношениях с мужчинами все время присутствовали родительские чувства. – Она прикоснулась губами к его горлу, когда он слизнул языком капли воды с ее лба.

– Слава тебе, Господи! Наконец-то у тебя теперь ровня, – сказал он, и они разразились громким хохотом. Целовались ж смеялись, целовались и смеялись...

Поцелуй...

– О, Боже! – Приникли друг к другу, целовались нежно и ласково.

– Нам пора в Книгу рекордов Гиннесса...

– Не торопись...

– Подожди, одну-единственную секундочку...

Она освободила руку, на ощупь отыскала кран, сделала воду погорячее.