Пока они добежали к порховищу, рябчик уже не шевелился, петля так сильно затянулась, что Алешке пришлось зубами распутывать узел.
Теперь рябчика можно было трогать за хвост, за хохолок. Валерка вздохнул: ему было жаль птицу, и он не скрывал этого. Алешка же, не обращая внимания на Валерку, раздобыл плоский кусок корня, отломал от сухой ветки более плотный конец и принялся тереть палкой о корень.
— Зачем это? — спросил Валерка.
— Огонь будет.
— Правда будет?
— Так добывали огонь индейцы и все люди, когда еще не было спичек… И мы добудем… Сюда иди. Садись. Так… Берись за палку, пониже бери. Начали!..
Дерево не скоро начало тлеть, страстно ожидаемый дымок никак не показывался.
Пот заливал им глаза. Валясь на траву, Валерка трижды отдыхал, дышал трудно, как рыба, выброшенная на берег. Один Алешка, упрямо наклонив лобастую голову, не переставал крутить палку. Валерка просил сделать передышку, но Алешка только мотал головой:
— Нельзя!..
Один раз, правда, Алешка попросил сменить его: он вытер концом рубахи пот с лица, сходил к ручью, напился воды и снова взялся за палку. На ладонях у него появились мозоли, влажной стала рубаха под мышками и на спине, а он, стиснув зубы, ровно, в одинаковом ритме крутил и крутил палку.
— Не горит, — сказал Валерка и вздохнул. — Наверно, ты не умеешь. — И, глядя на рябчика, спросил вдруг: — А сырым его… можно?
— Огонь добудем.
— Когда?
— Скоро… Во — дымит уже!
— Правда?!
В самом деле, тоненькая ниточка дыма потянулась вдруг по корневищу. Ни слова не говоря, Валерка вцепился в палку, чтобы помочь Алешке.
— Не рви так, а то…
Алешка не договорил: в эту секунду из-под палки показался настоящий сизый дымок.
Не переставая тереть палкой, Алешка другой рукой поднес к дыму кусочек бересты, она покоробилась, пожелтела и… загорелась. Алешка тотчас сунул ее в приготовленную кучку сухого валежника.
— Загорелось! — воскликнул Валерка и, поднявшись, прихрамывая, стал подпрыгивать на одной ноге. Алешка, устало ухмыляясь, подсовывал в огонь сучья, коренья.
Когда первый восторг несколько поулегся, Алешка приказал Валерке не отходить от костра, бдительно сторожить его, чтобы, чего доброго, он не стал меньше, а сам принялся за рябчика. Кое-как ощипав его и выпотрошив, Алешка нашел палку, насадил на нее птицу и понес на огонь.
Дым из оврага плыл вверх, густо застилал можжевеловые кусты, цепляя им седые длинные бороды.
В этот день братья пообедали по-королевски. Пусть без соли и хлеба, пусть рябчик попахивал горьковатым дымком, но никогда в жизни они не обедали так вкусно и с таким аппетитом.
После еды они почувствовали странную слабость и, сбросив рубашки — благо было тепло, — разлеглись на зеленой траве. Алешка, следя за костром, вдруг сказал:
— Вот полежим и вынесем костер из оврага наверх…
— Зачем?
— Не понимаешь?.. Дым пойдет по лесу… Огонь далеко видать.
— И папанька увидит его? Правда?
— Как мы раньше не сделали этого? — Алешка подтянул большую еловую ветвь и положил на костер, ветвь затрещала, искры разлетелись в разные стороны.
— Не догадались раньше-то, — сказал Валерка.
— Теперь сделаем.
Несколько минут Алешка лежал молча, потом вдруг обеспокоенно поднялся. По небу ползли тучи, опускались все ниже и ниже.
— Гроза будет, Лерка!
— А костер как?
— Дураки мы… Надо было шалаш сделать… Сами спрятались бы и огонь спрятали…
Алешка не ошибся: шла гроза. Внезапно налетел ветер — и лес загудел протяжно и гулко, словно извещая всех своих обитателей о надвигающейся беде. Засверкали по небу огненные молнии.
И хлынул дождь.
Укрывшись под разлапистой елью, мальчики смотрели, как на их глазах гибнет костер — их труд и надежда. Скоро от него ничего не осталось, только легкий пар еще некоторое время стоял на том месте, где несколько минут назад жил, бушевал веселый костер.
А дождь, какой бывает, наверно, только в августе, становился гуще, обильнее, и скоро начался настоящий ливень. Он хозяйничал до конца дня, заставив ребят ночевать в овраге под облюбованной ими елью.
Утром они решили идти дальше. В другом месте они сделают костер, найдут новое порховище. Так думал Алешка; и Валерка, который, несмотря на вчерашний сытный обед, очень ослабел, должен был подчиниться.